Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 гг - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Unknown Author (ч. 11)

После такого путешествия Касл-Гарден, где новоприбывшие сходили на берег для осмотра в Нью-Йорке, мог показаться раем. Иммигрантов по-прежнему били и проклинали, когда их грузили на баржи, чтобы доставить на берег, но Касл-Гарден начинался как летний курорт и до сих пор сохранил приятную атмосферу. В 1876 году он частично сгорел, но был быстро восстановлен. Иммигранты не были нищими. По оценкам Райдинга, средний пассажир имел 100 долларов наличными и еще 50 долларов в собственности. Но главным их богатством была способность к труду. Он напомнил своим читателям, что стоимость их труда и привезенного ими имущества ежегодно пополняет американскую экономику на 400 миллионов долларов. После проверки и прохождения контроля иммигранты получали сообщения и денежные переводы, оставленные для них родственниками, и могли воспользоваться телеграфом и почтовым отделением в Касл-Гардене, чтобы написать родственникам или друзьям. Они могли поменять деньги в брокерской конторе, не опасаясь мошенников. В здании железнодорожных компаний находились агенты, которые собирали пассажиров с билетами и направляли их к поездам, которые должны были доставить их в конечные пункты назначения. Это были эмигрантские поезда; они напоминали плацкартные вагоны без коек. Наименее удачливыми были те, кто прибегал к услугам пансионов, которые хотя и были лицензированными и дешевыми, но пользовались дурной славой из-за своих опасностей и грязи.2

Иностранная иммиграция связана с внутренней миграцией. За четыре года до этого, в 1873 году, группа инвесторов из Индианаполиса, процветавших после

Гражданская война, читайте книгу Чарльза Нордхоффа "Калифорния: Для здоровья, удовольствия и проживания". Подумав и отказавшись от инвестиций в Техас и Луизиану, они создали "Калифорнийскую колонию Индианы". Они отправили Дэниела Берри по Тихоокеанской железной дороге на поиски земли. Берри приглянулся хорошо орошаемый участок площадью 2800 акров в долине Сан-Габриэль. Эта местность идеально подходила для выращивания фруктов, и Берри предложил купить ее по цене десять долларов за акр. Он, как и многие, влюбился в Южную Калифорнию. Когда его повозка сломалась, он рассказал о людях, которые помогли ему ее починить: два бывших юриста с гарвардским образованием, которые теперь занимались виноградниками, племянник Эдварда Аткинсона, "великого вольного торговца", который теперь занимался овцеводством, и бывший сенатор штата Небраска. Он объяснил, что "здешняя аристократия работает и выращивает фрукты". Они также занимаются спекуляцией землей.

Паника 1873 года разрушила первоначальные планы по созданию Калифорнийской колонии в Индиане, но Берри был слишком увлечен, чтобы сдаться. Он собрал еще одну группу инвесторов и вложил 50 000 долларов в обустройство земли. В 1874 году они назвали это место "Пасадена", что, как они утверждали, было индейским названием "Ключ долины". Они начали продавать землю переселенцам из Индианы, которые сажали апельсины. Через несколько лет, когда экономика восстановилась, они построили сорок домов и посадили десятки тысяч деревьев. Берри занялся недвижимостью, продавая "земли всех видов и городскую собственность... Деньги в долг и земли колоний". Пасадена процветала. Шарлотта Перкинс Гилман, приехавшая туда зимой 1885-86 годов, чтобы вылечить неврастению, писала о путешествии "по великой внутренней равнине Калифорнии, над пустыней Мохаве и к небесам".3

В истории США эти истории перемещения принято рассказывать отдельно, разделяя иммиграцию из-за рубежа и внутреннюю миграцию внутри Соединенных Штатов. В народном воображении XIX века иностранцы были чужими и экзотическими. Американцы, наблюдавшие за тем, как они сходят на берег в Касл-Гарденс, а затем на острове Эллис, часто принимали иммигрантов за "традиционных" крестьян, вырванных из безвременного прошлого и попавших в современные Соединенные Штаты. Они считали их принципиально отличными от людей, подобных Берри.

Но миграцию как из-за границы, так и внутри Соединенных Штатов лучше понимать как единое сложное движение, в котором путешествия внутри и через границы сочетают в себе как крутые перемены, вытеснение и лишение собственности, так и возможности. То, что Джайлс двигался из уныния, а от его корабля исходил запах отчаяния, не означает, что не было и надежды. То, что Берри был в восторге от возможностей, не меняло того факта, что его искренний энтузиазм отражал необходимость убедить других в том, что перемены окажутся полезными. Джайлс и Берри могли находиться на противоположных концах спектра, но это все равно был один спектр.

Самое резкое различие между движениями Джайлса и Берри заключалось в том, что одно пересекало национальные границы, а другое - нет. Но даже это различие было не столь разительным. Те же изменения, которые привели к перемещению Джайлса и его товарищей - англичан, ирландцев, шотландцев, русских, поляков, итальянцев и немцев, - подтолкнули внутреннюю миграцию в Европе, а также эмиграцию за границу и подстегнули перемещения в Соединенных Штатах. При ближайшем рассмотрении американская внутренняя миграция выглядела совсем не такой уж внутренней. За четверть века до этого Пасадена не была частью Соединенных Штатов, а большинство земель, которые американцы заселили на Западе, пришлось отвоевывать у полусуверенных индейских народов. Когда мигранты смотрели на запад, они видели, по сути, чужие страны внутри своей собственной страны. Они видели Страну индейцев.

По признанию Хэмлина Гарланда, в Позолоченном веке произошел большой переполох. Американцы и иммигранты устремились на запад, и еще большее их число устремилось в города. Средний центр населения страны, который в 1870 году находился в западном Огайо, в 1880 году переместился на 58 миль дальше на запад, недалеко от места, где встречаются Индиана, Огайо и Кентукки. В 1890 году он переместился на 48 миль западнее, в восточную Индиану, а в 1900 году - всего на 15 миль западнее, в центральную Индиану. Эти сдвиги указывают на то, что население страны сгруппировалось на Северо-Востоке и Среднем Западе.

Америка постоянно становилась все более урбанизированной, поскольку люди переезжали в города и поселки. В 1870 году к городскому населению относилось чуть более четверти населения страны, а в 1900 году - почти 40 процентов. Запад и Средний Запад почти полностью повторяли эти показатели. Северо-восток, где две трети населения проживало в городах, значительно превосходил их. Юг оставался наименее городским регионом страны, но его жители тоже переезжали в города и поселки.4

Иммигранты перемещались по ряду неформальных сетей, которые помогали им организовать проезд и найти работу по прибытии. Многие останавливались только в портовых городах. Большинство быстро покинуло Нью-Йорк - главное место высадки, но их осталось достаточно, чтобы город стал местом проживания иммигрантов и их детей. Из примерно 1,5 миллиона немцев (более 25 процентов всех мигрантов), прибывших в США в 1880-х годах, в Нью-Йорке остались жить лишь 55 000 человек, но это, в сочетании с более ранней иммиграцией, сделало его третьим по величине немецкоязычным городом в мире после Берлина и Вены. Число ирландцев, родившихся в Нью-Йорке и Бруклине, также увеличилось в 1880-х годах, хотя их доля в общей численности населения снизилась. Вместе взятые, уроженцы Ирландии и лица ирландского происхождения составляли 40 % населения города в середине 1880-х годов.5

Движение иммигрантов к родственникам, старым соседям или просто бывшим соотечественникам смешивало потоки иммигрантов с внутренними мигрантами. Иностранные иммигранты, однако, скапливались в определенных местах, создавая скопления людей, которые были родственниками или имели одинаковое происхождение в Европе, Канаде, Азии или Латинской Америке. Они часто работали на схожих работах в схожих компаниях. Польские рабочие в Питтсбурге, ирландцы в Батте, штат Монтана, и французские канадцы на текстильных фабриках Нью-Гэмпшира или Род-Айленда нанимали родственников и помогали им устроиться на работу. Многие профессии стали доменом определенных этнических групп - еврейских и итальянских швейников в Нью-Йорке или мексиканских банд железнодорожников на Юго-Западе.6

Миграция подмастерьев сосредоточилась на Востоке и Среднем Западе, но распространилась и на Запад. Батте питался медью и серебром, и в середине 1980-х годов здесь работало 2 500 человек в подземных шахтах, на плавильных заводах, восстановительных фабриках и железных дорогах. Серебро оставалось ведущим металлом Монтаны, но медь, сосредоточенная в "самом богатом холме на земле", быстро росла. К 1890 году в Батте, который занимал доминирующее положение в округе Силвер-Боу, проживало 10 723 человека, а 45 % жителей округа были иностранцами. С окрестных холмов в город спускался Дублинский гулч. Корнишмены и валлийцы - и те, и другие ненавидели ирландцев - занимали Мидервилль. Пригороды Догтаун, Чикен Флэтс, Бастервилль, Батчертаун и Сэлдом Виден окружали Батте. Беженцы чиппева, кри и метисы из Канады занимали убогий лагерь возле городской свалки. Все эти группы жили в одном из самых опасных, опустошенных и токсичных ландшафтов мира. Шахты, силикоз и другие легочные заболевания, которые они вызывали, были достаточно опасны, но дым от плавильных печей убивал окружающую растительность, а во время инверсий сгущал воздух мышьяком и серой так, что в полдень зажигались лампы, а пешеходы не могли видеть через дорогу.7

Большинство иммигрантов стали наемными рабочими, но некоторые выходцы из Северной Европы стали частью гораздо меньшей, хотя и сильно мифологизированной миграции фермеров в западные районы Средней границы и Дальнего Запада. Техас, Канзас, Небраска и Территория Дакота процветали. Берри рапсодировал о Калифорнии, но этот штат рос сравнительно медленно. Калифорния обогнала Канзас и Миннесоту по общей численности населения только в двадцатом веке. В период с 1870 по 1900 год почти все показатели американского сельского хозяйства - количество ферм, улучшенные площади, производство пшеницы, кукурузы, крупного рогатого скота и свиней - выросли вдвое или более чем вдвое. Сельские районы продолжали пополняться населением, хотя и росли не так быстро, как мегаполисы. Процент американцев, живущих на фермах, снизился с 43,8 % в 1880 году до 39,3 % в 1890 году.8

Американцы мифологизировали перемещение населения на невозделанные земли как квинтэссенцию Америки. Однако число людей, отправлявшихся в города, намного превышало число пионеров, живших вблизи или за 100-м меридианом. Городские иммигранты создавали американское будущее. В 1890 году совокупное население Чикаго, Нью-Йорка и Бруклина превышало 2,8 миллиона человек, проживавших в штатах и территориях, лежащих полностью к западу от 100-го меридиана, и даже тогда Дальний Запад становился все более городским. В 1890 году в Сан-Франциско проживала четверть населения Калифорнии. Вычтите население Сан-Франциско из общего числа жителей Запада, и окажется, что только Нью-Йорк и Бруклин на пару сотен тысяч человек превышают население Скалистых гор, Юго-Запада и Тихоокеанского побережья вместе взятых.9

Американцы с гордостью отмечали миграцию на запад, но забеспокоились, когда города выросли до невиданных в истории США размеров и значения. Их опасения усугублялись тем, что города становились непропорционально иммигрантскими. К 1890 году в городах проживал примерно 61 процент иностранцев, что почти вдвое превышало долю коренных жителей. Они были особенно заметны в Нью-Йорке, Филадельфии и Чикаго.10

Иммиграция способствовала быстрому росту населения, несмотря на то что рождаемость в Америке в целом снизилась на 40 % в период с 1800 по 1900 год. В 1880 году численность населения Соединенных Штатов составляла 50 155 783 человека, а к 1890 году выросла до 62 947 714 человек, причем на долю иммигрантов пришлась почти треть (30,9 %) прироста. В целом к 1890 году 9 249 547 человек, или 14,8 % населения США, родились за границей, причем примерно восемь из девяти иммигрантов родились в Европе. С тех пор этот показатель остается максимальным.11

Большой процент иммигрантов переехал в Среднюю границу и на Запад, что сделало их штатами и территориями с наибольшим процентом иммигрантов. К 1890 году 44,6 % населения Северной Дакоты составляли иностранцы; в Южной Дакоте этот показатель равнялся 27,7 %. В Калифорнии их было 30,3 %, а в Вашингтоне - 25,8 %. На горном Западе в Монтане, Аризоне и Неваде было более 30 %, а в Айдахо, Вайоминге, Колорадо и Юте - более 20 %, что примерно соответствует показателям Нью-Йорка и Иллинойса и больше, чем в Пенсильвании. Как и на Востоке, немцы, ирландцы и англичане оставались самыми многочисленными группами иммигрантов в начале 1880-х годов, но значительное количество

Иммиграция в Соединенные Штаты, 1820-2015 гг.

Лица, получившие статус законного постоянного жителя 2 млн.

Амнистия некоторым нелегальным иммигрантам

1.5-

Первая мировая война

Процветание

Антиеврейская

Погромы в Европе

Послевоенное наводнение в Уотасе

Индокитай

Беженцы

Прикладная

Паника 1873 года

Quot

пересмотренная система

ЧЛ

Л ЯШ

Вторая мировая война

1820

1840 1860 1880

1900

1920 1940

1960 1980

2000

Источник: Ежегодник иммиграционной статистики за 2015 год, Министерство внутренней безопасности.

Мексиканцы и китайцы отличали демографическую структуру Запада от Востока. Некоторые мексиканцы могли стать иностранцами без переезда. Границы Америки перемещались, а они - нет.12

Рост городов и движение на запад маскировали снижение географической мобильности среди коренных американцев. После 1880 года белые коренные жители стали реже покидать штат, в котором родились. Если в период между 1850 и 1880 годами примерно половина белых мужчин в возрасте от пятидесяти до пятидесяти девяти лет проживала за пределами штата, в котором они родились, то после 1880 года этот процент снизился и к началу XX века составил менее 40 процентов. Тем не менее рост численности американцев означал увеличение числа мигрантов, и даже те, кто не покидал штат, в котором родился, были вынуждены переезжать в город или поселок.13

Переселения иностранцев на большие расстояния и коренных жителей на меньшие расстояния отражали скорее наличие экономических возможностей, чем предрасположенность той или иной группы населения к переездам. Как и Соединенные Штаты, страны, которые покидали иммигранты, были частью зарождающейся взаимосвязанной капиталистической экономики и демографической революции с быстро растущим населением. Как и Соединенные Штаты, эти страны были глубоко разделены по вопросу иммиграции, поощряя или даже изгоняя одни группы населения и пытаясь удержать другие.14

Индустриализация, механизация сельского хозяйства, пароходы и железные дороги были частью транснациональных процессов, изменивших Европу и большую часть Азии и приведших людей в движение. Американская экономика требовала рабочей силы, и она забирала людей из Европы, как привлекая их в Соединенные Штаты более высокими зарплатами, так и разрушая их существующий образ жизни, тем самым приводя их в движение. Недорогое зерно, стекавшее с американских ферм, лишало австро-венгерских фермеров рынков сбыта, лишало их средств к существованию и давало им повод перебираться в США и другие страны. Коммерческое сельское хозяйство в Центральной Европе привело к укрупнению землевладений, в результате чего с земли ушло еще больше крестьян; новые фабрики сократили ремесленное производство. Люди раньше вступали в брак, и большее число их детей доживало до зрелого возраста, что ограничивало возможности мелких фермеров обеспечить своих сыновей землей, а ремесленников - ремеслами. Они не могли продолжать жить как прежде.15

Как в Европе, так и в США существовал целый ряд вариантов миграции. Близлежащий промышленный город, город или регион, предлагающий работу, мог поглотить перемещенных лиц и избавить их от необходимости переезжать на большие расстояния. Первый переезд, однако, мог повлечь за собой другие, поскольку недовольство работой или условиями жизни заставляло мигрантов искать другие альтернативы и даже эмигрировать. Скандинавы, мигрировавшие в Соединенные Штаты, обычно раньше переезжали из сельской местности в город или поселок. Отсутствие близлежащих вариантов иногда делало эмиграцию за границу первым шагом, а не последним, как это часто случалось в Австро-Венгрии. В отличие от европейцев, американцы обычно находили достаточно возможностей в пределах своей обширной страны.16

Распределение мигрантов было пестрым: из одних районов уезжало много, из других - мало, и с течением времени картина менялась как между нациями, так и внутри наций. В 1880 году более 70 000 иммигрантов в США прибыли из Великобритании и столько же - из Ирландии. Еще около 80 000 человек приехали из Германии, в том числе немецкие австрийцы. Число скандинавов, которые начали появляться в Соединенных Штатах в 1860-х и начале 1870-х годов, в 1882 году достигло 100 000 человек, превысив число иммигрантов из Великобритании и Ирландии. При этом их число оставалось значительно ниже 250 000 немцев, въехавших в Соединенные Штаты в том же году. Поначалу в растущей миграции из Австро-Венгрии преобладали чехи из Богемии, которые уже успели обосноваться в США, но с 1880-х годов австро-венгерская иммиграция становилась все менее богемной. В период с 1876 по 1910 год 7-8 % (от численности населения 1910 года) покинули Австро-Венгрию и уехали за границу.17

Немцы составляли самую многочисленную группу иммигрантов, прибывавших в Соединенные Штаты на протяжении большей части XIX века, но те, кто приехал после Гражданской войны, были не из тех же районов Германии и не принадлежали к тем же социальным классам, что и ранее прибывшие. К концу 1870-х годов немецкие мигранты были более бедными крестьянами, их безземельными детьми и сельскохозяйственными рабочими из северо-восточной Германии, а не мелкими землевладельцами из юго-западной Германии, которые приехали до войны. Ирландская иммиграция после 1870-х годов все чаще происходила с юга и запада Ирландии. Они были в большей степени католиками, менее англизированными, чаще говорили на ирландском языке и были беднее, с меньшими навыками и меньшим капиталом, чем предыдущие иммигранты. Кроме того, они были в подавляющем большинстве молодыми, одинокими и, как никогда ранее, женщинами.18

В каком-то смысле иммиграция была заразной, поражая многих в одном месте, но мало кого в другом. Некоторые были невосприимчивы. У большинства богатых не было стимула уезжать, а у очень бедных не было средств для этого. Те, у кого возможности уменьшались и кто был достаточно образован, чтобы быть грамотным, были одними из самых вероятных эмигрантов. Они, как и Джайлс, могли читать иммиграционные брошюры, распространяемые американскими подрядчиками, штатами, железными дорогами и земельными компаниями, и американские письма родственникам и соседям, в которых описывались возможности и условия, а также обещалась или предоставлялась помощь. По мере роста иммиграции в конце века беспокойство по поводу сокращения числа призывников для европейских армий, потери дешевой рабочей силы и опасения по поводу жестокого обращения с эмигрантами привели к нападениям, в основном антисемитским, на иммиграционных агентов в Восточной Европе и их преследованию.19

Американцы, как тогда, так и сейчас, склонны считать наиболее нетипичные миграции XIX века - те, что были вызваны голодом в Ирландии перед Гражданской войной, неудачными революциями 1848 года и русскими погромами, начавшимися в 1881 году после убийства царя Александра II, - показательными. Большинство иммигрантов не спасались от преследований или голода; они сами решили приехать, хотя их выбор был обусловлен обстоятельствами. Они хотели лучшей жизни и покидали регионы, где надежды на нее было мало. Их приезд отслеживал (хотя расчеты не точны) подъем и спад американской экономики. В XIX веке не существовало прямых показателей ВВП, поэтому расчеты валового национального продукта (ВНП) были более надежными. Экономика выросла с ВНП, рассчитанного в долларах 1860 года, в размере 1,1 миллиарда долларов в 1869 году до 13,7 миллиарда долларов в 1896 году, но рост был неравномерным. Общие закономерности ясны, но ежегодные колебания менее надежны.20

Ежегодные данные об иммиграции более точны, но и они имеют свои ограничения. Списки пассажиров в крупных портах, таких как Нью-Йорк и Сан-Франциско, довольно надежны, но они пропускают тех иммигрантов, которые просто пересекли канадскую и мексиканскую границы, которые в 1880 году были неохраняемыми на протяжении тысяч миль. Кроме того, до 1908 года чиновники не считали и, соответственно, не вычитали из общего числа возвращающихся мигрантов. Это могли быть мигранты, приехавшие временно, только на заработки, или те, кого постигло несчастье или неудача, а могли быть и успешные, которые возвращались домой, чтобы вложить деньги в ферму или бизнес. В любом случае, их будущее было не в Соединенных Штатах. В начале XX века их число было значительным: во многих группах они составляли треть и более мигрантов, что соответствовало возвращению из других стран Западного полушария. Трудовые миграции на большие расстояния и наличие пароходов позволяли перемещать людей как в Европу и Азию, так и в Северную Америку. Многие иммигранты не считали свой переезд постоянным.21

Статистические данные по экономике и миграции демонстрируют одну и ту же картину: спад во время кризиса 1870-х годов, бум в конце 1870-х и начале 1880-х годов, а затем спад в середине 1880-х и начале 1890-х годов. В 1873 году в Соединенные Штаты въехало 402 000 иммигрантов, но с наступлением депрессии их число резко сократилось, достигнув 71 000 в 1877 году. К 1880 году иммиграция восстановилась, и в страну въехало около 424 000 иностранцев, в подавляющем большинстве из Европы.22

Корреляция между экономическими циклами и иммиграцией, хотя и вполне реальная, также может вводить в заблуждение, заставляя иммиграцию казаться просто функцией рынка труда, в то время как рынок труда, как и экономика в целом, не был независим от правовых и политических структур. Свободный труд и свобода контракта оставались скорее культурными идеалами, чем реальными описаниями условий труда, с которыми сталкивались иммигранты. Наиболее очевидным признаком этого было малое количество иммигрантов на Юге и споры о контрактном и подневольном труде, разгоревшиеся по всей стране в 1870-х и 1880-х годах.

Внутренние барьеры на пути миграции были более существенными, чем национальные границы. Как и во многих других вещах, Юг стоял особняком. Его жители перемещались, но в основном в пределах своих границ. В регион проникало сравнительно мало чужаков. Границы старой Конфедерации можно было бы сравнить с плотиной, настолько эффективно они отгораживали иммигрантов и удерживали южан в пределах Дикси. В период с 1860 по 1900 год процент иностранцев, родившихся на Юге, фактически снизился. К 1910 году только 2 процента населения Юга родились

1870 1875 1880 1885 1890 1895 1900

Источники: Министерство финансов, Бюро статистики (1867-1895), Служба иммиграции и натурализации (1892-1900) (иммиграция); Натан С. Балке и Роберт Дж. Гордон, "Оценка довоенного валового национального продукта: Методология и новые данные", Journal of Political Economy, 1989 (Валовой национальный продукт); Joseph H. Davis, "An Annual Index of U.S. Industrial Production, 1790-1915", Quarterly Journal of Economics, 2004 (Промышленное производство); U.S. Department of the Interior, 1868-1940 (Homesteads).

за пределами Соединенных Штатов, по сравнению с 14,7 процентами по стране в целом.23

Иммигранты избегали Юга из-за низкой заработной платы, издольщины, аренды и повсеместной бедности, которую они порождали. Хотя национальный рынок труда развивался, в конце XIX века он формировался лишь постепенно и не распространялся на Юг, где заработная плата, особенно неквалифицированных рабочих, значительно отставала от Среднего Запада, Северо-Востока и Запада. Низкие зарплаты сохранялись, несмотря на рост экономики Юга. Производство хлопка росло и снова росло, даже когда цены падали. В 1880-х годах быстро росли табачная, лесозаготовительная, текстильная и даже металлургическая отрасли. Темпы экономического роста Юга были достойными, равными или превышающими темпы роста Севера, но во многом это объяснялось тем, что они начались с катастрофически низкой базы.24

К середине 1880-х годов активисты, самым известным из которых был Генри Грейди из Атланты, провозгласили "Новый Юг", регион, который разделял динамичный капитализм Севера, но их утверждения были в лучшем случае преувеличены, а в худшем - ложны. Югу не хватало изобретательных механиков и машинистов, которых так много на Севере, а отказ от инвестиций в образование ставил южных рабочих в невыгодное положение. Такие отрасли, как железоделательная, лесозаготовительная и текстильная, в которых на Севере использовался труд иммигрантов, на Юге зависели от местных низкооплачиваемых рабочих, черных и белых. Большинство из них были низкотехнологичными и производили дешевую продукцию, в то время как Север претендовал на самые прибыльные рынки. Промышленность Юга была менее капитализирована и имела меньшую добавленную стоимость на одного работника, чем аналогичные отрасли за пределами Юга.25

Текстиль и древесина по-разному привели южан в движение. Текстильная промышленность Юга неуклонно росла после 1870 года, но наиболее быстро - в 1890-х, когда добыча угля на Юге позволила разместить по всему Югу мельницы с паровыми двигателями. Мельничные города привлекали сельские белые семьи, особенно тех, у кого были дочери-подростки и маленькие дети, для работы на фабриках. Хлопчатобумажные фабрики были уделом белых, но белые рабочие зарабатывали на 30-50% меньше, чем северяне. Более легкий доступ к капиталу, новому оборудованию и квалифицированным рабочим давал Северу преимущество, которое компенсировало низкие зарплаты на Юге до конца века.26

Железная и угольная промышленность на Юге также опиралась на местную рабочую силу. В 1880-х годах Бирмингем, штат Алабама, расположенный среди месторождений угля и железной руды, обогнал Чаттанугу, штат Теннесси, как центр южной железной промышленности. В то время как более современные и высокофинансируемые северные заводы перешли на производство стали, Бирмингем производил дешевый чугун, который использовался главным образом в трубах для новых водо- и газопроводов. Опираясь на низкооплачиваемых чернокожих рабочих, Бирмингем превращал некачественный уголь и некачественную железную руду в некачественный металл. Производительность южных металлургических заводов все больше и больше отставала от производительности северных заводов.27

На Юге, как и на Севере, население перемещалось на запад и в города, но южане обычно не покидали Юг. В 1880-1890-х годах трудовая миграция южан, иногда подстегиваемая агентами по трудоустройству, в основном была связана с молодыми чернокожими мужчинами, которые искали работу, не ограничиваясь издольщиной и фермерским трудом. Они шли в лесозаготовительную и скипидарную промышленность, где условия были суровыми, а работа тяжелой и опасной, но оплачивалась лучше, чем труд на ферме. Луизиана и Техас привлекали большое количество мигрантов, как черных, так и белых. Южане, покидавшие фермы, чаще всего отправлялись в небольшие городки и региональные города. В старой Конфедерации только Новый Орлеан и города пограничных штатов Балтимор и Луисвилл входили в двадцатку лучших городов в 1880-х годах.28

Нежелание южан покинуть Юг не было исключительно вопросом выбора. В 1870-х годах Южная Каролина, северная Флорида, Техас, Джорджия, северная Луизиана и дельтовые округа Арканзаса, Миссисипи и Теннесси - все районы хлопкового Юга, наиболее пострадавшие от терроризма и экономических репрессий, - стали очагами эмиграции чернокожих. Некоторые стремились эмигрировать в Либерию. Другие хотели, чтобы для них выделили отдельный регион на Юге. Другие смотрели на запад, в частности на Канзас. Однако их отъезд угрожал существующему порядку и вызывал сопротивление не только со стороны землевладельцев и работодателей, но и со стороны авторитетных черных священников и республиканских лидеров - "представительных цветных людей". Многие из них, как и Фредерик Дуглас, жили на Севере или в небольших южных бастионах, где чернокожие сохраняли политическое влияние. Дебаты об иммиграции глубоко раскололи чернокожих лидеров, ведь на кону, казалось, стояла не столько тактика, сколько весь смысл прошедших пятнадцати лет.

Миграция означала, что Реконструкция провалилась, и единственной надеждой оставалось бегство. Дуглас не хотел этого признавать, и его несогласие побудило Чарлтона Х. Тэнди, возглавлявшего работу по оказанию помощи переселенцам из Канзаса, осудить Дугласа как "подхалима, который бросил свой собственный народ и подлизывается к власть имущим".29

Генри Тернер, миссионер Африканской методистской епископальной церкви, некогда радикальный политик и ярый сторонник мужественности чернокожих, стал самым эффективным сторонником эмиграции в Либерию в середине и конце 1870-х годов. Тернеру удалось приобрести корабль, но корь в пути и тропические болезни по прибытии привели к гибели колонистов. Многие из выживших стремились вернуться в Соединенные Штаты.30

Пункты назначения чернокожей эмиграции менялись, но цель оставалась прежней. Вольноотпущенники хотели найти место, где их дети могли бы посещать школу, а жены - быть свободными от работы в поле. Многие наблюдатели считали, что женщины в той же или большей степени, чем мужчины, стимулировали эмиграцию. В 1879 году Канзас стал восприниматься как страна свободы, отчасти благодаря усилиям Бенджамина "Папа" Синглтона, вольноотпущенника из Нэшвилла. Генри Адамс не отказывался от нескольких направлений, включая Канзас, потому что свобода имела большее значение, чем место, где она может быть обеспечена. Как он объяснял: "Дело не в том, что мы считаем почву, климат или температуру Канзаса более подходящими для нас, а в том, что в нашей груди живет мысль: "По крайней мере, мы будем свободны", свободны от угнетения, от тирании, от бульдозеров и убийц - южных белых".31

К 1880 году попытки чернокожих покинуть Юг стали настолько тревожными, что Сенат США провел расследование и впоследствии опубликовал доклад "Причины переселения негров из южных штатов в северные". Демократы контролировали Сенат и назначили трех из пяти членов комитета; один из них, Зебулон Вэнс, был бывшим конфедератом. Допрашивая чернокожих свидетелей, некоторые из которых давали показания, рискуя жизнью, демократы суетились, высмеивали и снисходили. Два республиканца были более благосклонны. Они вызвали в суд чернокожего Генри Адамса. Достойный, вежливый, прямой и красноречивый, он оказался более чем подходящим для комитета. Его показания о преследовании чернокожих и отчаянии, побудившем их эмигрировать, были одними из самых сильных за всю историю Конгресса. Он заставил тех, кто задавал ему вопросы, показаться ничтожными людьми, каковыми они и были на самом деле.32

В конечном счете, волнения 1879-80 годов принесли относительно небольшое количество мигрантов. Число тех, кто отправился в Либерию, исчислялось сотнями. Мигранты в Канзас, которые стали известны как "Исходящие", составили, возможно, от 20 000 до 25 000 человек. Те же условия, которые породили желание мигрировать, препятствовали фактической миграции. Бедность сдерживала передвижение бедных черных семей, так же как она сдерживала передвижение очень бедных в Европе и бедных белых семей в Соединенных Штатах. Миграция требовала денег для финансирования поездки, приобретения фермы или, если речь шла о домохозяевах, обеспечения инструментами и животными, необходимыми для создания фермы и содержания семьи до тех пор, пока ферма не станет продуктивной. Чернокожие также сталкивались с запугиванием со стороны землевладельцев, которые боялись потерять арендаторов и рабочих. Их урожай конфисковывали перед продажей, их лидеров арестовывали, а их собрания разгоняли. Ночные всадники нападали на них и их семьи по пути к реке Миссисипи или в лагерях. Пароходные компании, запуганные угрозами бойкота со стороны белых или дружинников, отказывались забирать путешественников и перевозить их.33

Лишь относительно небольшое число чернокожих переселилось на Запад за пределы Техаса. Чернокожие мигранты основали ряд городов в Канзасе и, позднее, в Оклахоме, а в других местах их численность была меньше. Миграция привела к попыткам черной колонизации Мексики в 1880-1890-х годах под руководством Уильяма Эллиса, вольноотпущенника, который переоделся в мексиканца, а затем в кубинца, и в итоге набрал колонистов из Джорджии и Алабамы. Колония потерпела неудачу, но Эллис со временем разбогател в Мексике.34

Низкие зарплаты южан по сравнению с северянами и западниками препятствовали иммиграции, а одной из вещей, обеспечивающих низкооплачиваемый режим труда, был принудительный труд. Юг вполне осознанно и целенаправленно превратил свою судебную систему в двигатель для создания подневольного труда, причем самого смертоносного рода.

Платное управление и повсеместный расизм давали шерифам и заместителям шерифов Юга сильный стимул арестовывать чернокожих за мелкие правонарушения. Штрафы, взимаемые за мелкие правонарушения, в основном имущественные, давали деньги шерифам, а когда бедные обвиняемые не могли заплатить пошлину, чиновники получали деньги, сдавая осужденных в аренду. Южная практика начисления штрафов за неуплату долгов и назначения принудительных работ, если обвиняемый не платил, обеспечивала аналогичные сборы для судебных чиновников и большее количество заключенных для аренды. Дополнительное преимущество этой системы заключалось в том, что она обеспечивала местный доход, позволяя снизить налоги.35

Осужденные - 90 процентов из них были чернокожими, поскольку система сохранилась и в двадцатом веке - работали на железных дорогах, в скипидарной промышленности и в шахтах. Работодатели нанимали их менее чем за восемь центов в день, обеспечивая их едой и одеждой. Условия были ужасными. Осужденные не могли бастовать, и их присутствие препятствовало забастовкам свободных рабочих. К 1880-м годам все южные штаты, кроме Вирджинии, где риджусеры покончили с этой практикой, были привязаны к системе аренды заключенных. Компании, сдававшие в аренду рабочую силу, брали на себя ответственность за заключенных, которых они могли выпороть или убить, если те пытались сбежать. Те, кто сдавал заключенных в аренду, ожидали, что многие из них умрут. В 1880-х годах один из арендаторов-южан рассказывал: "До войны мы владели неграми. Если у человека был

хороший негр, он мог позволить себе содержать его____ Но эти заключенные, мы не

владеть ими. Умрет один - возьмем другого".36

Смертность среди каторжников была ужасающей. В Миссисипи уровень смертности в период с 1880 по 1885 год составлял в среднем 11 %. Примерно такой же показатель был в Арканзасе в середине 1885 года. В Луизиане в 1881 году он составлял 14 процентов, в Миссисипи в 1887 году - 16 процентов. Из примерно одиннадцати сотен заключенных, доставленных в 1888-89 годах на шахту "Слоуп № 2", управляемую алабамской горнодобывающей компанией "Пратт", только сорок человек имели судимости. Более 10 процентов из них умерли в тот год; многие были подростками. Для сравнения, смертность, включая младенческую, в Новом Орлеане составляла 2 %. В северных тюрьмах смертность в 1885 году была гораздо ниже: 1,08 % в Огайо и 0,76 % в Айове. Те южные заключенные, которые выжили, жили в ужасных условиях, их плохо укрывали и одевали, а также плохо кормили, доводя до цинги и дизентерии.37

Тюремная система Севера тоже сдавала осужденных в аренду частным работодателям, но Север отличался от Юга тем, что северные штаты строили пенитенциарные учреждения и содержали в них преступников. После паники 1873 года северные штаты обратились к более крупным работодателям. К 1887 году сорок пять тысяч заключенных, 80 процентов из них на Севере, работали на прибыльные корпорации. Работодатели часто предпочитали заключенных иммигрантам, поскольку те легче поддавались дисциплине. Работодатели выплачивали вознаграждения, дополняющие зарплату охранников, а охранники применяли телесные наказания к заключенным, обвиненным в "безделье, непослушании и плохой работе". По приказу надсмотрщиков и бригадиров заключенных били кнутом по голым ягодицам, подвешивали за большие пальцы или погружали в ледяные ванны.38

Северная система оставалась сильной в 1870-х и 1880-х годах, но в конце концов сломалась из-за восстаний заключенных, противодействия профсоюзов и морального отвращения избирателей. Производители использовали труд заключенных до изнеможения, и хотя заключенные умирали не так часто, как на Юге, они получали травмы и болели чаще, чем свободные рабочие. В случае травмы у них не было возможности обратиться в суд. Судьи считали, что в силу своего преступления они несут ответственность за любые травмы, постигшие их в рамках подневольной системы труда, которая зависела от пыток. По мере того как производственные процессы становились все более сложными и скоординированными, у заключенных появлялись рычаги влияния. Отдельные лица или небольшие группы могли создавать "узкие места", которые приводили к остановке производства. Профсоюзы усилили свое противодействие соглашению, которое пародировало свободный труд и использовалось для разрушения профсоюзов. В 1883 году избиратели Нью-Йорка, который стал пионером крупномасштабного тюремного труда, проголосовали за отмену этой системы с перевесом почти два к одному. Это стало началом конца использования заключенных для получения прибыли на Севере.39

Система аренды каторжников была самым ярким примером сохранения подневольного труда в стране свободного труда, но, как утверждали рабочие, не единственным. Что считать принудительным трудом и что с этим делать, стало центральным политическим вопросом в Позолоченном веке и было напрямую связано с иммиграцией. Обвинения в том, что китайцы были кули - подневольными работниками, которых работодатели привозили, чтобы снизить заработную плату свободных рабочих, - были распространены на Западе со времен калифорнийской золотой лихорадки. Китайцы были в долгу, как правило, перед "Шестью компаниями", которые организовали их проезд и часто находили им работу, но они были свободными рабочими, которые могли уволиться по собственному желанию.

К концу 1870-х годов подрядчики и работодатели набирали иммигрантов как из Европы, так и из Азии. Некоторые из них направлялись на запад США в качестве разнорабочих на железных дорогах или рабочих на шахтах. Их ждала работа, но стоимость транспортировки вычиталась из их зарплаты. Как и китайцы, рабочие были свободны, если их эксплуатировали, и они могли разорвать контракт, но контрактный труд снижал американские ставки заработной платы и вызывал гнев американских рабочих в целом и Рыцарей труда в частности. Организованный труд боролся за то, чтобы объявить эту практику вне закона.40

Первые попытки запретить китайскую иммиграцию натолкнулись на Бурлингеймский договор с Китаем, который гарантировал китайским иммигрантам и путешественникам доступ в Соединенные Штаты, но в 1880 году США удалось перезаключить его. Новый договор по-прежнему защищал передвижение китайских бизнесменов, туристов, студентов и ученых, но допускал ограничения на миграцию рабочей силы, хотя тем рабочим, которые уже находились в стране, разрешалось вернуться.41

Сенатор Джон Ф. Миллер из Калифорнии представил законопроект, устанавливающий двадцатилетний запрет на въезд в страну новых китайских рабочих. В 1882 году законопроект прошел обе палаты Конгресса, но президент наложил на него вето под влиянием железнодорожных компаний и других крупных работодателей китайцев. Это вето сильно смутило западных республиканцев. В Калифорнии возникла Лига освобождения, призванная изгнать китайцев из страны путем остракизма и бойкота, если возможно, и силой, если необходимо. Когда президенту был представлен законопроект, сокращающий срок ограничения иммиграции до десяти лет, он подписал его в мае 1882 года. Он запрещал иммиграцию китайских рабочих, квалифицированных или неквалифицированных, из всех портов и запрещал судам натурализовать китайцев.42

Рабочие добились новых успехов в борьбе с контрактным трудом благодаря Форанскому закону 1885 года, который запретил "ввоз и миграцию иностранцев и иностранцев, работающих по контракту или соглашению о выполнении работ в Соединенных Штатах". В нем не делалось никаких попыток провести различие между добровольным и недобровольным трудом; он разрубил гордиев узел, запретив любой контрактный труд. Он стал одним из триумфов Рыцарей труда и положил конец уравнению свободы договора со свободой труда. В конечном счете закон, который оказалось дьявольски трудно применять до тех пор, пока Соединенные Штаты не получили больший административный контроль над своими северными и южными границами, имел скорее идеологический, чем практический эффект. Даже после его принятия подрядчики привозили греческих, сербских, хорватских и словенских шахтеров в Юту, а японских рабочих - на Тихоокеанский Северо-Запад.43

III

Подрядный труд приобрел столь большое значение на просторах внутреннего Запада, потому что привлечь в регион как рабочих, так и фермеров оказалось очень сложно. В 1881 году, когда Джон Уэсли Пауэлл возглавил Геологическую службу США, он был известен на всю страну благодаря исследованию Большого каньона и печально известен в регионе благодаря публикации своего отчета о землях засушливого региона США в 1878 году. Он не сомневался, что засушливые районы должны быть переданы неиндейцам для благоустройства. Он не испытывал особого благоговения перед дикой природой; он считал, что вода слишком ценна, чтобы оставаться в естественных стоках в засушливом регионе. Ее нужно отводить для ирригации и животноводства. В чем он отличался от других улучшателей, так это в своей убежденности, что джефферсоновская система земледелия с ее усадьбами в 160 акров в засушливых районах более чем бесполезна. Он предлагал заменить ее тем, что считал научным поселением, отмеченным ирригационными районами и гораздо более крупными пастбищными усадьбами. Он использовал слово, которое набирает обороты и скоро станет еще более популярным: сотрудничество. Это, по его словам, было ключом к успешному расселению.44

Совет Пауэлла был неприемлем для сторонников развития. Согласно его плану, ферм будет меньше, а значит, и городов. Для бустеров, которые маршировали под знаменем большего, Пауэлл был заблуждением, иллюзией, диктаторским и недемократическим. Они создали свою собственную науку, которая способствовала бы плотному заселению Запада. Они настаивали на том, что не осадки повышают урожайность, а фермерство, которое вызывает дождь. Свои выводы они обобщили фразой "дождь следует за плугом". Сэмюэл Оги, получивший должность профессора естественных наук в Университете им.

Небраска, признал в 1880 году, что статистика осадков к западу от 100-го меридиана еще не свидетельствует о достаточном количестве влаги для выращивания урожая, но он был уверен, что скоро это произойдет. Оги был членом группы геодезистов Фердинанда Хайдена, и Хайден, которого Пауэлл считал шарлатаном, принял и продвигал эту идею. Чарльз Фрэнсис Адамс и Сидни Диллон, оба президенты "Юнион Пасифик", в 1890-х годах публиковали заявления об изменении климата в популярных национальных изданиях.45

Против Пауэлла выступили не просто люди, принимающие желаемое за действительное. Его предложение передавало в руки экспертов решения, которые раньше оставались за отдельными гражданами. Оно воплощало в себе либеральное противоречие между свободой договора и индивидуализмом, с одной стороны, и опытом и бюрократией - с другой. То, что земельная система была неэффективной, мошеннической и коррумпированной, имело для сторонников и многих западных поселенцев меньшее значение, чем то, что она казалась демократичной. Страх перед монополией был очень силен, и Пауэлла легко было представить как человека, поощряющего ее.46

Как бы то ни было, оказалось, что Оги может быть прав. На Великих равнинах не только влажные годы сменяются сухими, но и наблюдаются пространственные колебания в больших и малых масштабах. Гроза может намочить один населенный пункт или округ и пропустить другой. Южные равнины могут быть влажными, а северные - сухими. В конце 1870-х годов на южных равнинах выпало необычное количество осадков, и это совпало с бурным ростом поселений. Поселенцы вполне могли считать себя виновниками изменения климата.47

Заблуждение о том, что дождь следует за плугом, сильнее всего укрепилось в западном Канзасе, где выдался исключительно влажный 1877 год и много дождей в 1878 году. Болельщики провозгласили тенденцию. Фермеры уверенно перешли на пшеницу. Число заявок на участки, поданных в земельные управления, резко возросло, как и число заявок на лесопосадки.48

Среди поселенцев, выселявшихся из прерий на Великие равнины, были как иммигранты, так и коренные жители. Как и в случае с колонией Индиана в Пасадене, переселенцы часто прибывали организованными группами, которые покупали участки земли, часто у железных дорог, создавая общины людей из одного места. Массачусетс, Висконсин и Пенсильвания предоставили колонистов, но другие колонии состояли из шведов и немцев-русских с Волги. Некоторые из немецко-русских были католиками, но большинство - меннонитами. Они поселились в России более века назад и эмигрировали, спасаясь от царского призыва. Агенты западных железных дорог - Atchison, Topeka and Santa Fe и Kansas Pacific - приглашали их эмигрировать в Канзас в середине прошлого века.49

У немецких русских были деньги на покупку земли, и они были исключительными фермерами, но мужчины в своих овчинных шубах, которые распускались вокруг ног как юбка, и высоких сапогах, украшенных вышитыми цветами, привлекали недружелюбное внимание. Они собирались группами, как писал один редактор из Хейса, штат Канзас, "болтая неизвестно о чем". Они были, по его словам, "грязными", ели руками и редко меняли одежду. Он утверждал, что может почувствовать их запах за двадцать шагов. Они были, по его мнению, "ближе... ...к аборигенам по образу жизни, чем к любому другому классу людей, с которыми нам довелось столкнуться".50

Русские немцы были чужаками в чужой стране, но они были лучше знакомы с бескрайними пастбищами, суровыми зимами и жарким летом, чем большинство их американских соседей. Молодая девушка из Огайо вспоминала, как "сгорела до коричневого цвета", катаясь в открытом вагоне по дороге к семейному участку. Из-за страха перед змеями и уверенности в том, что ковбой при первой же возможности украдет ее набор для игры в крокет, она не высыпалась. Первой реакцией переселенцев на равнины может быть благоговение перед их величием и, особенно весной, красотой. Или же это может быть каталог пустоты: "ни дорог, ... ни деревьев, ни домов". Суммой этого первоначального отсутствия была тоска по дому, пока землянки и дерновые дома не уступили место каркасным, и Канзас не стал домом.51

В 1879 году дожди пошли на убыль, и началась засуха, продолжавшаяся до 1882 года. Редактор журнала The Osborne County Farmer вспоминал, что в эти годы казалось, что "небо над головой было как медь, а земля под ногами - как железо". Западный Канзас с трудом удерживал население. Когда миссис Люсена Мерсье писала губернатору из округа Трего, в ее городке проживало всего две семьи из числа первопоселенцев. Все остальные уехали. Ее муж уехал в Нью-Мексико в поисках работы, оставив ее с пятью детьми, включая младенца, которые жили на кукурузной муке, смешанной с водой. "Я прошу вас помочь мне хоть чем-то, чтобы моим малышам не пришлось терпеть еще худшие лишения, чем те, что они уже пережили. Я прошу вас во имя всего, что вам дорого, не отбрасывать это в сторону и не забывать, потому что никто не может осознать весь ужас такой ситуации, пока не окажется здесь, как я". По настоянию губернатора законодательное собрание выделило средства на помощь тем, кто пытался выстоять.52

В данном случае помощь пришла от штата, но бедствия, когда они были достаточно серьезными, создавали возможности для расширения федеральных полномочий в соответствии с пунктом Конституции об общем благосостоянии. В соответствии с давней практикой, которая стала еще более распространенной в связи с обнищанием Юга после Гражданской войны, правительство вмешалось в ситуацию. Когда Миссисипи разлилась в 1874, 1882 и 1884 годах, федеральное правительство оказало помощь. Когда кузнечики разоряли западных фермеров в 1874, 1875, 1877 и 1878 годах, федеральное правительство оказывало помощь. Сильные пожары, эпидемии желтой лихорадки, торнадо и наводнения - все это привело к появлению федеральной помощи. Когда граждане страдали не по своей вине, это становилось оправданием для федерального вмешательства.53

Даже когда дожди прекратились на южных равнинах, они пришли на северные равнины. В конце 1870-х - начале 1880-х годов Дакота переживала бум. Среди бумеров, переселившихся на территорию Дакоты, были Дик Гарланд и его семья. Хэмлин Гарланд позже описал свою миграцию в книге "Сын средней границы" - мемуарах, которые, как и все мемуары, превращали реальных людей в литературных персонажей, чьи жизни автор строил так, чтобы выявить уроки, вытекающие не из непосредственного опыта, а из последующих размышлений и раздумий писателя.54

По словам Гарленда, в семье завелось насекомое - жук-шинш. Жуки-шипуны процветали благодаря тому, что фермеры создали почти монокультуру пшеницы. Поскольку фермеры обеспечивали жуков-шипунов пищей, о которой те даже не мечтали, их популяция резко возросла. Осенью 1880 года жуки устроили "сезон отвращения и разочарования", пожирая зерно и заполняя "наши конюшни, зернохранилища и даже кухни своими дурно пахнущими ползучими телами". На следующий год они снова появились в "дополнительных миллиардах"... "бесчисленные, как песок морской". Пшеница пожелтела, бизнес Дика Гарланда по скупке пшеницы провалился, и Гарланд "повернулся лицом к свободным землям далекого запада. Он снова стал первопроходцем".55

Его жена не захотела ехать. Гарланды могли бы сменить урожай, как это сделали другие. И, как писал Гарленд, "каждая наша жизнь была вплетена в эти изгороди и укоренена в полях, и все же, несмотря на все это, в ответ на какой-то сильный зов тоски мой отец собирался в пятый раз отправиться на еще более отдаленный и нетронутый запад". Узы Дома оказались недостаточно крепкими. Его "лицо... снова озарилось надеждой бордермена", он сел на поезд и заложил участок в Ордвее, округ Браун, территория Дакота, в долине реки Джеймс.56

Двадцатиоднолетний Хэмлин Гарланд присоединился к своей семье в 1881 году. Он перебрался за пределы "долины реки Джим", где поселились его отец и дед, и застолбил право на выкуп, которое давало заявителю первоочередное право на покупку не обследованных общественных владений. Он, как и большинство поселенцев на территории, ставшей Южной Дакотой, остался к востоку от 100-го меридиана. Резервация Великих Сиу препятствовала продвижению дальше на запад. Тем не менее фермеры переселялись в суровую и неумолимую среду на засушливых равнинах с короткой травой, расположенных к востоку от линии, где выпадает 20 дюймов осадков. Он был частью "исхода, давки". Казалось, что все, кто мог продаться, уехали или собирались уехать на запад. "Норвежцы, шведы, датчане, шотландцы, англичане и русские - все смешались в этом потоке искателей земли, несущемся к закатной равнине, где добрый дядя Сэм выделил долину с жирной почвой для обогащения каждого человека". Такое воодушевление, такая надежда не могли не увлечь такого возбудимого юношу, как я".57

Гарланд, как и многие другие искатели земли, включая школьных учительниц, которые подали заявки на выкуп рядом с ним, планировал продать свои участки с выгодой для себя. Он пометил свой участок "тремя досками, установленными вместе в треноге, и использовал их как памятник, знак заселения". Таким образом, "жук, стоящий на стреме", защищал свой участок от следующего желающего".58

Семья Харрисов также переехала из Айовы в Дакоту в начале 1880-х годов. Они сдали в аренду свою ферму в округе Делавэр, штат Айова, и присоединились к дакотским бумерам по традиционным американским причинам. Сын, Фрэнк, женился и обзавелся растущей семьей. Им нужна была дополнительная земля для него и его детей. Джеймстаун, территория Дакота, куда они отправились на поиски земли, вырос с 200 человек до 2 000, большинство из которых были искателями земли, заполнившими не только гостиницы, но и хижины и старые конюшни. Каждую ночь мужчины спали на полу железнодорожного депо.59

Харрисы описали ту же этническую смесь в миграции, что и Гарланд, но они также описали, как мигранты самосегрегировались. Элизабет Харрис написала своей сестре Джулии, что они поселятся "в восемнадцати милях к юго-западу от Гранд-Рапидс в округе Дики... В поселении будут в основном американцы, шведы и немцы уедут в Бисмарк и Глендайв". В этой части штата, по ее словам, "никогда не жил никто, кроме дикарей и диких зверей..." Харрисы жили в совмещенной землянке и лачуге размером четырнадцать на восемнадцать футов и почувствовали облегчение, когда завели кошку, чтобы истребить полевых мышей, вторгшихся в их однокомнатный дом. Семья претендовала на 480 акров земли вместе с этой комнатой и надеялась на большее.60

Энтузиазм Дика Гарланда и Харрисов был вполне оправдан, поскольку в период с 1878 по 1885 год поселенцы наслаждались чередой необычайно влажных лет. Долина Ред-Ривер процветала, а поселения простирались вдоль линии Северной Тихоокеанской железной дороги за 100-й меридиан до Бисмарка. В 1880-х годах поселенцы на территории Дакоты в целом получили 41 321 472 акра земли - площадь, равная Айове. Пик заявок пришелся на 1884 год, когда поселенцы потребовали 11 082 818 акров. Дакота была, как заявляли ее сторонники, "единственным оставшимся райским уголком в западном мире", и райская земля давала обильный урожай пшеницы. Поселенцы сообщали, что за пять лет их усадьба превращалась в поместье стоимостью 10 000 долларов. По железной дороге вагонами привозили плуги, сеялки, бороны и самосбрасыватели; фермеры уверенно влезали в долги, чтобы купить их и расширить свои площади. Они пополняли свои фермы домашним скотом. Округ Фолк, как и округ Дики, быстро рос, увеличившись с 4 до 3 120 человек (на 700 человек больше, чем в 2010 году) в период с 1880 по 1885 год. Пока шли дожди, казалось, что все возможно.61

В ретроспективе Хэмлин Гарланд оценивает заселение Дакоты как медленно развивающуюся трагедию, хотя и зародившуюся в надежде. Он подчеркивал красоту весны, во время которой зародилась надежда, затем "вспышку горизонтального жара", пришедшую с летом, увядающие сады, женщин, жалующихся на одиночество и отсутствие тени. И, наконец, "Зима! Ни один человек не знает, что такое зима, пока не переживет ее в лачуге из сосновых досок на равнине Дакоты, где топливом служат только кости бизонов". Зима на Великих равнинах принесла метели, ветры со скоростью 70 миль в час, которые закручивали снег в снежные завесы, а температура падала до 40 градусов. Гарланд писал, что это "навсегда охладило мой энтузиазм к первопроходцам на равнине", но не умерило энтузиазма его отца и таких же, как он, людей. Их надежды, если не всегда надежды их жен, возрождались с каждой весной.62

В 1880-х годах Элизабет Харрис не теряла надежды. Она понимала, что ее собственная и окружающие семьи пришли на смену индейцам - "дикарям", - но ей пришлось успокаивать родственников, которые, по американским представлениям, считали, что коренные жители, которых Соединенные Штаты убивали и лишали собственности, угрожали безопасности американских семей, в то время как все было совсем наоборот. Успокаивая их, Харрис указала на фундаментальное различие между индейцами и белыми мигрантами. Белые могли передвигаться легко и свободно, а индейцы - нет. Чтобы покинуть резервацию, им требовались разрешения и пропуска. А выезд за пределы резервации даже с пропусками открывал им путь к смертельным нападениям со стороны белых. 63

В резервациях условия часто были смертельно опасными. От 15 до 25 процентов пиеганов умерли от голода в своей резервации в Монтане зимой 1882 и 1883 годов. Этого почти не замечали. Индейцы видели то, чего не замечали белые. Они знали, что западные границы могут быть твердыми для индейцев и пористыми для белых. Резервации и Индейские территории должны были стать убежищем для индейцев, остатком их земли, не подлежащим проникновению белых, но они подвергались постоянному давлению со стороны белых, которые хотели открыть их для заселения белыми, или чтобы их ресурсы - от травы до полезных ископаемых - были доступны для использования белыми. Индейцы, напротив, были ограничены в передвижении.64

В 1879 году президент Резерфорд Хейс сопровождал генерала Уильяма Т. Шермана в западный Канзас. Они выступили с речами в Ларнеде, штат Канзас, где Шерман заметил, что рад уходу индейцев, и добавил: "Мне все равно, куда они уйдут". Толпа рассмеялась. В начале десятилетия Канзас в значительной степени очистился от индейцев, но за год до этого они ненадолго вернулись.65

Как и их родственники южные шайены, северные шайены Монтаны были раскулачены и изгнаны на Индейскую территорию. Там, как сказал один из них позже, "мы болели и умирали... и никто не произнесет наших имен, когда нас не станет". Лучше было бежать и попытаться вернуться в Монтану. В сентябре 1878 года 353 северных шайена под предводительством Тупого Ножа и Маленького Волка пересекли границу Канзаса. Солдаты преследовали их, и первоначальное сочувствие к ним в Канзасе быстро улетучилось. В течение многих лет

Шерман и генерал Шеридан создали образ индейских воинов как носителей ужасающего насилия, людей, которые насилуют и убивают без провокации. В Канзасе северные шайены ненадолго стали такими индейцами; расовая война, которую провозгласили белые, стала реальностью. За несколько кровавых недель шайены убили 41 поселенца и совершили 25 изнасилований, причем самое молодое из них было совершено над восьмилетней девочкой. Они сражались и победили солдат, посланных остановить их. Северные шайены не зря ненавидели белых, и эта ненависть была яростной и ощутимой. Белые поселенцы теперь страдали так же, как и шайены. Маленький Волк доберется до Монтаны. А вот группа Тупого Ножа - нет. В январе 1879 года во время попытки побега из форта Робинсон, штат Небраска, где они были заключены в тюрьму - там же, где погиб Крейзи Хорс, - армия убила 64 из них, включая всех воинов, кроме шести. Только в 1883 году правительство согласилось разрешить оставшимся северным шайенам покинуть Индейскую территорию.66

Попытка Понка вернуться домой в конечном итоге оказалась более успешной. Северные прерии и равнины когда-то были страной индейцев Понка, но Понка, как и Шайенны, стали жертвой правительственной политики консолидации. В 1877 году правительство заставило их переселиться на юг Индейской территории под вооруженной охраной. Как вспоминал Стоящий Медведь, один из их вождей: "Они забрали наши жатки, косилки, грабли для сена, лопаты, плуги, кровати, печные шкафы - все, что было у нас на фермах". Поездка на юг превратилась в парад ужасов. Среди множества погибших были двое детей Стоящего Медведя. На Индейской территории было еще хуже. Погибли их лошади и скот, а также еще 158 понка, включая сына Стоящего Медведя, которого он обещал забрать на север и похоронить в их старом доме вдоль реки Ниобрара на севере Небраски.67

Стоящий Медведь был верен своему слову. Он и небольшая группа его последователей бежали на север. Они добрались до резервации Омаха в Небраске, и Карл Шурц, министр внутренних дел Хейса, приказал арестовать их и вернуть обратно. Офицером, которому было поручено это сделать, стал генерал Джордж Крук. Он симпатизировал Стоячему Медведю и передал историю Генри Тибблзу, который сначала был последователем Джона Брауна в Канзасе, затем разведчиком на равнинах, потом странствующим проповедником, а затем стал газетчиком. Тибблс сделал Стоящего Медведя знаменитостью, когда организовал адвоката, чтобы тот подал от имени Понкаса ходатайство о хабеас корпус. Судья объявил Стоящего

Медведь был признан человеком в соответствии с Четырнадцатой поправкой и приказал Круку освободить его. Тибблз и Сюзанна Ла Флеше, омаха с бабушкой-понкой, отправились в турне вместе со Стоящим Медведем. Они вызвали значительную симпатию и вовлекли Шурца в публичную ссору, которая не лучшим образом отразилась ни на Шурце, ни на администрации. Тибблс и ЛаФлеше поженились, а в 1880 году правительственная комиссия разрешила понкам под предводительством Стоящего Медведя вернуться в Ниобрару. Хотя большая часть племени осталась на Индейской территории, правительство возместило им убытки. Правительство, предвещая грядущие события, предоставило обеим группам землю на условиях severalty, то есть индивидуального владения.68

Индейцы научились использовать американские законы, а также свои договоры, и они научились использовать язык американского дома против своих преследователей, но им все еще приходилось обращаться за справедливостью к американским трибуналам и американскому авторитету. Выбор по-прежнему принадлежал правительству, даже если послевоенная политика консолидации племен на Индейской территории терпела крах. Сара Виннемукка знала это, когда встречалась с президентом Хейсом.69

В 1880 году Резерфорд Хейс снова отправился на запад, став первым действующим президентом, посетившим Дикий Запад, когда он отправился по Тихоокеанской железной дороге в Сан-Франциско. Оттуда большая часть путешествия проходила на дилижансе, пароходе и конной армейской машине скорой помощи. Он вернулся через Нью-Мексико, соединившись с железной дорогой Атчисон, Топика и Санта-Фе, которая все еще строилась на западе. Двухмесячная поездка подчеркнула обширность страны; она также показала, как легко Вашингтон может обойтись без президента.70

Большая часть путешествия Хейса проходила по территории, которая недавно была индейской страной, и показала, насколько разными были условия передвижения и проживания для индейцев и белых. Он сказал аудитории, в которую входили индейцы, в школе для индейцев в Орегоне: "Мы вытеснили их и теперь завершаем эту работу". Хейс верил, что индейцы "станут частью великой американской семьи", но до тех пор правительство будет определять, что для них лучше. Виннемукка, пайют, обратилась с просьбой разрешить ее народу, заключенному в резервации Якима, вернуться в свои дома дальше на юг. Эта просьба довела жену Хейса, Люси, до слез, но президент отказался.71

Речь Виннемукки была искренней и искусной; она намеревалась сыграть на эмоциях Люси Хейз. За свою насыщенную событиями жизнь она отточила умение настраивать домашних против американцев. Она была дочерью пайютского старосты, которая научилась обращаться к белой аудитории. Она надевала то, что можно условно назвать одеянием индейской принцессы, для камеры и для белой аудитории. В своем роде самомоделирование, знакомое Буффало Биллу Коди, она превратила себя в то, что существовало только в викторианском воображении XIX века: индейскую принцессу. Она оспаривала как разделение времени, которое отводило пайютам прошлое, а белым - будущее, так и расовое разделение пространства Невады, которое давало белым дома и практически все остальное, что они хотели. Она перевернула представление о том, что индейцы представляют угрозу для домов белых; она изобразила белых как угрозу для домов индейцев72.

Сара Виннемукка стала индейским реформатором, часто восхвалявшим армию США и враждовавшим с белыми индейскими реформаторами, которые одобряли политику мира. Она нападала на христиан и христианство, считая их лицемерными и коррумпированными, поскольку они захватывали земли пайютов без согласия пайютов. Реформаторы в ответ нападали на нее и защищали политику мира73.

По замыслу Виннемукки, книга "Моя жизнь среди пиутов" должна была придать ей авторитет и как пайюту, и как женщине викторианской эпохи. Как и христианские реформаторы, к которым она одновременно апеллировала и которых критиковала, книга защищала женскую добродетель, использовала домашний очаг как оружие и распространяла женскую сферу на публичную политику. Она колебалась между подчеркиванием своего статуса "усталой дочери вождя" и статуса женщины, которая перешла в мужскую сферу. Она часто и бесконечно плакала, но при этом в одиночку или в компании других женщин отправлялась на войну по опасной местности. Она заботилась о детях; она противостояла мужчинам74.

Если Коди рассказывал о нападении индейцев и защите дома белыми, то Виннемукка сделала свою историю историей изнасилования и грабежа белых, а ее героем стала индианка. Она сделала домашнее пространство индейским и подвергла индейских женщин постоянной опасности со стороны белых мужчин. Она превратила разведчиков, ковбоев и поселенцев Коди в насильников и трусов; никому из них нельзя было доверять. Белые мужчины, которым можно было доверять, - это солдаты, которых Виннемукка сделала друзьями индейцев, и мужчины, которые женились на индианках и входили в индейские домашние круги.

И все это в викторианской прозе, рассчитанной на симпатии преимущественно белой женской аудитории, которая во многом была предрасположена к принятию версий хищного мужского поведения.72

В 1879 году вождь Джозеф отправился в Вашингтон, чтобы выступить в защиту своего народа, самой известной жертвы политики концентрации и заключения. Борьба затянулась на годы, но в 1885 году 118 нез-персе из Оклахомы было разрешено вернуться в резервацию Лапвай в Айдахо. Эта победа оказалась горько-сладкой: из-за угроз белых в адрес 150 других людей их снова сослали в резервацию Колвилл на территории Вашингтона. Среди них был и Джозеф.73

Перед лицом смертей, сопротивления и скандалов индейцев политика консолидации в 1880-х годах стала в основном мертвой буквой, но сокращение индейских земельных владений для открытия земель для заселения белыми оставалось очень живым. Связанная с этим политика распределения индейских земель между членами племени на основе нескольких долей была на подъеме.74

Резервации, ограничивавшие передвижение индейцев, имели ироничный эффект защиты американских поселенцев от самих себя, по крайней мере временно. Резервации закрывали доступ к большим участкам засушливых земель, которые, благодаря сначала вере в дождь после плуга, а затем ирригации, все больше вызывали желание американских фермеров. Продвижение на запад от 100-го меридиана стало одним из величайших социальных и экологических просчетов в американской истории, который проявится далеко за пределами девятнадцатого века. Были предупреждения о катастрофе, но их заглушили сторонники. Легко было убедить себя в том, что сам масштаб происходящих преобразований свидетельствует об их неизбежности и конечном успехе. Когда плуги распахивали луга, люди, управлявшие ими, казались лишь частью того, что американцы считали естественной доводкой ландшафта, превращением дикой местности в сельскохозяйственные угодья. Они ошиблись как с ландшафтом, так и с климатом. Ландшафт не был нетронутой дикой местностью. Его формировали столетия выжигания индейцами, скотоводства и, в некоторых местах, сельского хозяйства, но для новых поселенцев отсутствие огороженных полей, домов и амбаров обозначало ландшафт, который не мог быть результатом человеческого вмешательства и труда.75

Параллельно происходило второе, менее заметное, движение на слишком влажные, а не слишком сухие земли. При всей экологической разрушительности этого поселения, оно оказалось более успешным с экономической точки зрения. Осушение болот на Среднем Западе, в долине Миссисипи и Калифорнии привело к появлению лучших сельскохозяйственных угодий, которые стали противовесом движению на засушливые земли. Из-за обилия болот малярия, от которой умер сын Стоящего Медведя на Индейской территории, была эндемична в долине Миссисипи и ее притоках, а также в Центральной долине Калифорнии. Здоровье, как и прибыль, казалось, зависело от преобразования этих сред.76

Поселенцы осознали связь малярии, дизентерии и других болезней со стоячей водой, хотя до конца века они не понимали, что малярия переносится такими переносчиками, как комар анофелес. Их объяснением стали миазмы. Точное определение миазмы было расплывчатым. Это был пар, ощутимыми признаками которого были сырость, дурной запах и туманность. Викторианцы считали, что человеческие тела, особенно женские, проницаемы, так легко поддаются влиянию окружающей среды, что практически становятся ее частью. Люди дышали миазмами, которые возникали из разлагающейся материи и застоявшейся воды; они проникали в их тела, когда они ели и пили или прикасались друг к другу. В результате люди болели и умирали. Именно поэтому болота и топи считались смертельно опасными. В 1880-х годах калифорнийские долины Сакраменто и Сан-Хоакин имели репутацию тошнотворных ландшафтов, особенно опасных для белых. Поселение белых зависело от осушения ландшафта.77

Индиана и Иллинойс занимали значительную часть из 64 миллионов акров - примерно эквивалент Орегона - обозначенных как болотистые земли в восьми штатах Среднего Запада. Федеральное правительство безвозмездно передавало болотистые земли штатам, которые, в свою очередь, могли продавать их на условиях, позволяющих финансировать их осушение и благоустройство, но закон оставлял большие лазейки для злоупотреблений и мошенничества. Значительные объемы земли достались спекулянтам, которые улучшили лишь малую часть.78

Осушение болот после Гражданской войны зависело от технических новшеств, ограничений прав собственности, стоявших на пути улучшения, и от того, что Джон Уэсли Пауэлл назвал сотрудничеством. В качестве технических средств использовались конные землеройные машины, проделывавшие четырехфутовые траншеи за один проход, и паровые машины для изготовления плитки, которой они облицовывались. В 1880-х годах технология была усовершенствована, и к 1890 году машины с паровым приводом могли прокладывать от 1320 до 1650 футов 4^-футовой траншеи за день. К 1882 году фермеры Индианы проложили 30 000 миль дренажной плитки.79

Юридические инструменты были необходимы, поскольку, когда фермер, штат или федеральное правительство осушали водно-болотные угодья или строили дамбы, вода должна была куда-то уходить, обычно на соседние участки или через них. Освоение водно-болотных угодий означало изменение прав владельцев соседних участков по общему праву. Дренажные округа - еще одно расширение правительственных полномочий для содействия развитию - требовали сотрудничества и объединения землевладельцев, входящих в их состав. Районы обладали правом взимать налоги для оплаты улучшений и правом отчуждения собственности для создания необходимой инфраструктуры.80

Федеральное правительство сыграло свою роль в ускорении осушения на Западе и Юге. Усиление власти демократов в конгрессе после 1874 года означало увеличение доли федеральных субсидий для Юга. В 1879 году демократы добились создания Комиссии по реке Миссисипи, которая субсидировала строительство дамб на Миссисипи, чтобы заменить и расширить разрушенные во время Гражданской войны дамбы. В калифорнийской дельте Сакраменто-Сан-Хоакин законодательство о болотистых землях позволило спекулянтам, часто обманным путем, получить огромные участки земли, где они нанимали китайских рабочих за низкую зарплату. Они строили дамбы в условиях, с которыми другие рабочие не соглашались мириться. Дельта, как и большая часть Калифорнии, была сезонно засушливой; ее пресная вода поступала в основном за счет горного стока. В 1870-х годах калифорнийцам не удалось найти средства для масштабного орошения засушливых земель, но они, как ни парадоксально, преуспели в орошении болот. Первым шагом было строительство дамб и плотин, отделяющих землю от воды. Приливы и отливы обеспечили естественное орошение. Приливы поднимали уровень пресной воды в дельте, позволяя фермерам открывать ирригационные ворота и поливать поля. Низкие приливы позволяли им осушать поля. Но то, что казалось гениальной системой, работающей с природными циклами, на самом деле было вмешательством, создавшим сложную производственную систему, способную разрушиться без постоянного добавления труда и капитала. После 1884 года федеральное законодательство возложило поддержание этой невозможно запутанной системы - дноуглубление рек, ремонт основных дамб и их строительство - на Инженерный корпус армии.81

Миграция людей, охватившая всю страну, имела серьезные последствия для других видов. Почти все, что осталось от стад бизонов, - это кости, собранные в огромные кучи у железнодорожных путей для последующей отправки и перемалывания в удобрения. Намеренно и ненамеренно, часто под руководством федерального законодательства, некоторые из самых распространенных ландшафтов Северной Америки стали уменьшаться и исчезать, а вместе с ними исчезли и некоторые из самых распространенных видов животных континента. Ранние рассказы о пассажирских голубях, обитавших в лесах восточной части континента от Квебека до Техаса, впоследствии показались фантастикой. Александр Уилсон в начале века описал стаю вдоль реки Огайо, которую он сначала принял "за торнадо, готовый обрушиться на дом и всех вокруг в разрушении". Птицам потребовалось пять часов, чтобы пролететь мимо. Он подсчитал, что они растянулись на 240 миль и что в стае было два миллиарда птиц. В 1831 году Джон Джей Одюбон утверждал, что видел в Кентукки стаю, растянувшуюся на сорок миль. В 1870-х годах их было еще миллиарды, в 1890-х - десятки, а в 1914 году, когда в неволе умерла последняя птица, не осталось ни одной. Американцы слишком охотились на птиц, уничтожали леса, болота и топи, которые поддерживали последние обширные участки лиственных лесов вдоль пролетных путей, пока стаи, зависящие от критической массы, не сократились до такой степени, что перестали размножаться. Это был лишь самый впечатляющий случай упадка. Чрезмерная охота для продажи шляп и перьев подтолкнула многих других птиц на тот же путь к вымиранию.82

Хэмлин Гарланд уловил "призрачную печаль в заселении лугов и приходе неумолимого плуга. Они пророчили гибель всех диких существ и предвещали опустошение прекрасного, уничтожение всех признаков и времен года на дерне". Он не думал, что другие поселенцы разделяют это чувство. Большинство, вероятно, так и поступили. Даже Джон Мьюир, размышляя на расстоянии об истреблении бизонов и заселении прерий и равнин, считал, что "нам не нужно оплакивать бизонов".

По природе вещей они должны были уступить место лучшему скоту, хотя это изменение могло быть сделано без варварского злодеяния".83

В хорошие времена, когда экономика процветала и когда шли дожди, приводя в движение миллионы людей, большинство мигрантов не сомневались, что их движение - это синоним прогресса. Когда же экономика шла на спад, когда наступала засуха, они были менее уверены в том, что выгоды стоят затрат, и чаще задумывались о том, что было потеряно, а что приобретено.

Бринли Томас, "Миграция и экономический рост" (Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1954), 64-65; Уиллам Райдинг, "Прогресс иммигранта", Scribner's Monthly CL877): 577-88.

Rideing, 577-88; Vincent J. Cannato, American Passage: The History of Ellis Island (New York: Harper, 2009), 30-49; Edwin G. Burrows and Mike Wallace, Gotham: История Нью-Йорка до 1898 года (Нью-Йорк: Oxford University Press, 1999), 738-39.

Шарлотта Перкинс Гилман, Жизнь Шарлотты Перкинс Гилман: An Autobiography (New York: Harper & Row, 1975, orig. ed. 1935), 93; Walter T. K. Nugent, Into the West: The Story of Its People (New York: Knopf, 1999), 89-92.

Эдвард Л. Айерс, "Обещание нового Юга: Life after Reconstruction (New York: Oxford University Press, 1992), 55; Michael B. Haines, "Population Characteristics," Historical Statistics of the United States, Earliest Times to the Present: Millennial Edition, ed. Scott Sigmund Gartner, Susan B. Carter, Michael R. Haines, Alan L. Olmstead, Richard Sutch, and Gavin Wright (New York: Cambridge University Press, 2006); Robert J. Gordon, The Rise and Fall of American Growth: The U.S. Standard of Living since the Civil War (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2016), 98; "Growth Characteristics of Large American Cities, 1790-1890," in David Ward, Cities and Immigrants: A Geography of Change in Nineteenth-Century America (New York: Oxford University Press, 1971), 16-17.

Берроуз и Уоллес, 1111-12.

Томас Дж. Арчдикон, Становление американца: An Ethnic History (New York: Free Press, 1983), 94-97; John E. Bodnar, The Transplanted: A History of Immigrants in Urban America (Bloomington: Indiana University Press, 1985), 57-71.

Michael P. Malone, The Battle for Butte: Mining and Politics on the Northern Frontier, 1864-1906 (Seattle: University of Washington Press, 1981), 30-34, 61-68. О результатах можно прочитать в книге Timothy J. LeCain, Mass Destruction: The Men and Giant Mines That Wired America and Scarred the Planet (New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 2009), 171 и далее.

Таблица Da28-92 - Население ферм, по регионам и штатам: 1890-1969, и Таблица Da14-27 - Фермы - количество, население, земля и стоимость имущества: 1850-1997 [годы переписи], в Исторической статистике Соединенных Штатов; David B. Danbom, Born in the Country: A History of Rural America, 2nd ed. (Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 2006), 131-33.

Таблица Aa22-35 - Избранные характеристики населения - средний возраст, соотношение полов, годовой темп роста и численность, по расам, городскому проживанию и рождению: 1790-2000, в Исторической статистике Соединенных Штатов, с древнейших времен до наших дней.

Майкл Хейнс, "Характеристика населения", таблица Ad707-710 - Процент иностранцев и коренных жителей, проживающих в городах и сельской местности: 1890-1990; Таблица Ad696-706 - Географическая концентрация населения иностранного происхождения, три ведущих штата и Юг: 1850-1990, там же. В Нью-Йорке, Пенсильвании и Иллинойсе, соответственно, иностранцы составляли 26,2 %, 16,1 % и 22 % населения в 1890 году.

Таблица 14 - Принадлежность населения по регионам, районам и штатам: 1850-2000, в Кэмпбелл Гибсон и Кей Юнг, "Историческая статистика переписи населения Соединенных Штатов Америки иностранного происхождения: 1850-2000, Working Paper No. 81," ed. Отдел народонаселения Бюро переписи населения США (Вашингтон, округ Колумбия: Бюро переписи населения США, февраль 2006 г.); "Население иностранного происхождения и процент от общей численности населения для США: 1850-2010", в U.S. Census Bureau, "The Foreign-Born Population in the United States", https://www.census.gov/newsroom/pdf/cspan_fb_ slides.pdf; Robert J. Gordon, The Rise and Fall of American Growth: The U.S. Standard of Living since the Civil War (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2016), 34-35. В Хейнс, Таблица Aa1-5 - Население, плотность населения и площадь земли: 1790-2000; Таблица Ab52-117 - Общий коэффициент рождаемости и коэффициент рождаемости, по расам и возрастам: 18001998; Таблица Ac-B - Чистая миграция коренного населения, по регионам, расам и основным временным периодам: 1850-1990; Таблица Aa15-21 - Компоненты прироста населения, по десятилетиям: 1790-2000; и Таблица Ad354-443 - Иностранное население, по странам рождения: 1850-1990.

Эллиотт Роберт Баркан, Из всех точек: America's Immigrant West, i8jos-ig^2 (Bloomington: Indiana University Press, 2007), 44-59, 463; Таблица 14-Nativity of the Population, for Regions, Divisions, and States: 1850-2000, в Gibson and Jung. В Хейнсе, Таблица Ad707-710 - Процент иностранцев и уроженцев страны, проживающих в городах и сельской местности: 1890-1990; и Таблица Ad696-706 - Географическая концентрация иностранного населения, три ведущих штата и Юг: 1850-1990, в Исторической статистике Соединенных Штатов.

Патриция Келли Холл и Стивен Рагглс, ""Беспокойные посреди своего процветания": New Evidence on the Internal Migration of Americans, 1850-2000," Journal of American History 91, no. 3 (2004): 836-39, рис. 3, рис. 4, рис. 5.

Тара Захра, Великий отъезд: Массовая миграция из Восточной Европы и становление свободного мира (Нью-Йорк: Нортон, 2016), 23-63; Боднар, 43-45.

Scott Nelson, A Nation of Deadbeats: An Uncommon History of America's Financial Disasters (New York: Knopf, 2012), 159-64; Bodnar, 4-6, 23-24, 34-35; Kerby A. Miller, Emigrants and Exiles: Ирландия и ирландский исход в Северную Америку (Нью-Йорк: Oxford University Press, 1985), 355-70, 380-89, 397-403.

Bodnar, 1, 9-10, 34-37, 43-45; Annemarie Steidl, Engelbert Stockhammer, and Hermann Zeitlhofer, "Relations among Internal, Continental, and Transatlantic Migration in Late Imperial Austria," Social Science History 31 (Spring 2007): 76-77, 82-83, 87.

Historical Statistics of the United States Colonial Times to 1970, Bicentennial ed. (Washington, DC: U.S. Department of Commerce, Bureau of the Census, 1975), Table Ad106-120 - Immigrants, by country of the last residence-Europe: 1820-1997; Adolph Jensen, "Migration Statistics of Denmark, Norway, and Sweden," in International Migrations, Volume II: Interpretations, ed. Walter F. Willcox (NBER, 1931); Zahra, 25; Steidl et al., 76-77, 83.

Bodnar, 2-3, 8-9, 13, 18, 20, 23-24, 34-37, 43-45, 52-53; Steidl et al., 82; Hasia R. Diner, Erins Daughters in America: Irish Immigrant Women in the Nineteenth Century (Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 1983), 32-34; Miller,

349-51.

Захра, 23-63; Боднар, 23, 52-53; Миллер, 356-58, 405.

ВВП измеряет конечные покупки, сделанные домохозяйствами, бизнесом и правительством. Он объединяет потребление, инвестиции, государственные расходы и чистый экспорт. Связанный с ним валовой национальный продукт (ВНП) складывает поступления от американских инвестиций за рубежом и вычитает отток средств от иностранных инвестиций в США. Это изобретения двадцатого века, рассчитанные задним числом на основе неполных данных. Они полезны в качестве широкого показателя для разных десятилетий. Стандартные исторические расчеты сопровождаются регулярно игнорируемой оговоркой их автора о том, что эти оценки "не были построены для анализа в качестве годового ряда", что означает, что мы не можем использовать их в качестве надежных показателей для любого конкретного года. Бюро экономического анализа, "ВВП: Одно из великих изобретений двадцатого века", Обзор текущей деловой активности (январь 2000 г.): 158-60; Paul W. Rhode, "Gallman's Annual Output Series for the United States, 1834-1909," National Bureau of Economic Research Working Papers Series, Working Paper 8860, April 2002.

Archdeacon, 115-19; Gunter Moltmann, "American-German Return Migration in the Nineteenth and Early Twentieth Centuries," Central European History 13, no. 4 (1980): 378-81.

Историческая статистика США с колониального периода по 1970 год, таблица Ad21-24-Чистая иммиграция, различные оценки: 1870-1957.

Джошуа Л. Розенблум, "Существовал ли национальный рынок труда в конце девятнадцатого века? Новые данные о заработках в обрабатывающей промышленности", Journal of Economic History 56, no. 3 (1996): 650-51; Ayers, 24-25; Gavin Wright, Old South, New South: Revolutions in the Southern Economy since the Civil War (New York: Basic Books, 1986), 75-78; Moon-Ho Jung, Coolies and Cane: Race, Labor, and Sugar in the Age of Emancipation (Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 2006), 107-80.

Джошуа Л. Розенблум, "Один рынок или много? Интеграция рынка труда в Соединенных Штатах конца XIX века", Journal of Economic History 50 (1990): 93-96; Wright, 61-64; Rosenbloom, "Was There a National Labor Market at the End of the Nineteenth Century?"; Ayers, 15, 21-22.

Wright, 68-77, 160-63, 172-77; Monica Prasad, The Land of Too Much: American Abundance and the Paradox of Poverty (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2012), 65; Rosenbloom; "One Market or Many?" 93-96.

Айерс, 114-17; Райт, 130-35.

Райт, 165-72; Айерс, 59, 100-111.

Айерс, 123-31, 150; Райт, 65.

Хизер Кокс Ричардсон, Смерть Реконструкции: Race, Labor, and Politics in the Post-Civil War North, 1865-1901 (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2001), 168-82; Steven Hahn, A Nation under Our Feet: Black Political Struggles in the Rural South, from Slavery to the Great Migration (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2003), 320-34, 341-45; Nell Irvin Painter, Exodusters: Black Migration to Kansas after Reconstruction (New York: Knopf, 1976), 22-30; David W. Blight, Frederick Douglass (New York: Simon & Schuster), chap. 26.

Джеймс Т. Кэмпбелл, Средние пути: African American Journeys to Africa, 1787-2005 (New York: Penguin Press, 2006), 107-13.

Painter, 108-17; Hahn, 335-37, 340-41.

Показания Адамса содержатся в томе 2, начиная со страницы 101, Конгресс США, Сенат, Специальный комитет по расследованию причин переселения негров из южных штатов в северные, Отчет и показания Специального комитета Сената Соединенных Штатов по расследованию причин переселения негров из южных штатов в северные: In Three Parts (Washington, DC: U.S. GPO, 1880).

Painter, 184-201; Hahn, 355-63.

О чернокожих на Западе см. Quintard Taylor, In Search of the Racial Frontier: African Americans in the American West, 1528-1990 (New York: Norton, 1998); Karl Jacoby, The Strange Career of William Ellis: The Texas Slave Who Became a Mexican Millionaire (New York: Norton, 2016), 60-119; Albert Broussard, Quintard Taylor, and Lawrence Brooks De Graaf, eds., Seeking El Dorado: African Americans in California (Los Angeles: Autry Museum of Western Heritage, 2001).

Алекс Лихтенштейн, В два раза больше работы, чем свободного труда: The Political Economy of Convict Labor in the New South (London: Verso, 1995), 70-71; Douglas A. Blackmon, Slavery by Another Name: The Re-Enslavement of Black People in America from the Civil War to World War II (New York: Doubleday, 2008), 61-67.

Вашингтон, Нью-Мексико и Небраска также сдавали заключенных в аренду. Rebecca M. McLennan, The Crisis of Imprisonment: Protest, Politics, and the Making of the American Penal State, 1776-1941 (New York: Cambridge University Press, 2008), 104-5, 110; Matthew J. Mancini, One Dies, Get Another: Convict Leasing in the American South, 1866-1928 (Columbia: University of South Carolina Press, 1996), 1-3; Lichtenstein, 60.

Манчини, 66-67, 139; Блэкмон, 56-57, 90-92, 96-97.

Николас Р. Паррилло, Против мотива прибыли: The Salary Revolution in American Government, 1780-1940 (New Haven, CT: Yale University Press, 2013), 300-306; McLennan, 87-89, 97-101, 108-9, 113-16, 125-32.

McLennan, 121-25, 135, 172; Parrillo, 303-6.

Bodnar, 58; Gunther Peck, Reinventing Free Labor: Padrones and Immigration Workers in the North American West, 1880-1930 (New York: Cambridge University Press, 2000), 50-55, 82-93.

Alexander Saxton, The Indispensable Enemy: Labor and the Anti-Chinese Movement in California (Berkeley: University of California Press, 1995), 110, 116, 132, 172.

Там же, 172-78.

Пек, 33-34, 55-56, 84-9о.

Дональд Уорстер, Река, текущая на запад: The Life of John Wesley Powell (New York: Oxford University Press, 2001), 342-60.

Чарльз Фрэнсис Адамс, "Дождь на равнинах", The Nation 44 (24 ноября 1887 г.): 417; Richard White, "It's Your Misfortune and None of My Own": A History of the American West (Norman: University of Oklahoma Press, 1991), 132-33, 135; David M. Emmons, Garden in the Grasslands: Boomer Literature of the Central Great Plains (Lincoln: University of Nebraska Press, 1971), 131-41; Worster, 359-61, 365; Sidney Dillon, "The West and the Railroads," North American Review 152 (April 1891): 444-47; Samuel Aughey, Sketches of the Physical Geography and Geology of Nebraksa (Omaha, NE: Daily Republican Book and Job Office, 1880), 35, 36, 41-47.

Worster, 366-70.

Кэри Дж. Мок, "Осадки в саду Великих равнин Соединенных Штатов, 1870-79", Климатические изменения 44 (2000): 184, 187-88, 191.

Крейг Майнер, Западнее Вичиты: Settling the High Plains of Kansas, 1865-1890 (Lawrence: University Press of Kansas, 1986), 119-23.

Там же, 67-68, 80-88.

Там же, 88-91.

51. Ibid.> 135-37.

Минер, 128-30, 144.

Мишель Лэндис Даубер, "Сочувствующее государство: Disaster Relief and the Origins of the American Welfare State (Chicago: University of Chicago Press, 2013), 17-47.

Гилберт Кортланд Файт, "Фермерская граница, 1865-1900" (Нью-Йорк: Holt, Rinehart and Winston, 1966), 98-100; Майнер, 124-31; Хэмлин Гарланд, "Сын средней границы" (Нью-Йорк: Grosset & Dunlap, 1928).

Аллан Г. Боуг, От прерии до кукурузного пояса: Farming on the Illinois and Iowa Prairies in the Nineteenth Century (Chicago: University of Chicago Press, 1963), 125-26; Garland, 229-30.

Garland, 229-30, 238; Robert F. Gish, "Hamlin Garland's Dakota: История и рассказ", История Южной Дакоты 9 (1979).

Гарланд, 237, 301.

Там же, 303, 306.

Пола Нельсон, ""Все хорошо и много работы", письма семьи Харрис", История Северной Дакоты, 57 (весна 1990 г.): 25-26.

P. Nelson, 25-32.

Файт, 98-107.

Гарланд, 309-12.

P. Nelson, 32-33.

Бенджамин Хой, "Стена большой высоты: The Uneven Enforcement of the Canadian-United States Border" (Stanford, CA: Stanford University, 2015), 386, 203-355.

Майнер, 119-23.

Miner, 109-18; Francis Paul Prucha, American Indian Policy in Crisis: Christian Reformers and the Indian, 1865-1900 (Norman: University of Oklahoma Press 1976), 120-23.

Prucha, 113-18; Peter Nabokov, ed., Native American Testimony: От пророчества до настоящего времени, 1492-1992 (Нью-Йорк: Викинг, 1991), 168-69.

Пруха, 114-19.

Этой теме посвящена книга Фредерика Э. Хокси "Эта индейская страна: American Indian Activists and the Place They Made (New York: Penguin, 2012), 143-81.

Ари Артур Хугенбум, Резерфорд Б. Хейс: воин и президент (Лоуренс: Издательство Канзасского университета, 1995), 441-46.

Там же, 443.

Более подробно я развиваю этот аргумент в White, "The West Is Rarely What It Seems"; Hopkins, 84, 92, 102, 198, 239.

Пруха, 123-28.

Там же, 128-31.

Эллиотт Уэст, Оспариваемые равнины: Indians, Goldseekers, & the Rush to Colorado (Lawrence: University Press of Kansas, 1998), 84-90; Richard White, The Roots of Dependency: Subsistence, Environment, and Social Change among the Choctaws, Pawnees, and Navajos (Lincoln: University of Nebraska Press, 1988), 157-77.

Линда Лоррейн Нэш, Неизбежные экологии: A History of Environment, Disease, and Knowledge (Berkeley: University of California Press, 2006), 20-23, 74-77; Conevery Bolton Valencius, The Health of the Country: How American Settlers Understood Themselves and Their Land (New York: Basic Books, 2002), 79-81.

Гарольд Л. Платт, Города-шоки: The Environmental Transformation and Reform of Manchester and Chicago (Chicago: University of Chicago Press, 2005), 178-89, 306-7, 379-81; Nash, 11, 24-27, 64-74; Valencius, 53-84, 114-32.

Энн Вилейсис, Открывая неизвестный ландшафт: История водно-болотных угодий Америки (Вашингтон, округ Колумбия: Айленд Пресс, 1997), 76-91.

Там же, 124-27.

Там же, 76-90; Bogue, 41.

Vileisis, 131; Christopher Morris, The Big Muddy: An Environmental History of the Mississippi and Its Peoples from Hernando De Soto to Hurricane Katrina (New York: Oxford University Press, 2012), 151-60; Donald J. Pisani, From the Family Farm to Agribusiness: The Irrigation Crusade in California and the West, 1850-1931 (Berkeley: University of California Press, 1984), 129-53; Matthew Morse Booker, Down by the Bay: San Francisco's History between the Tides (Berkeley: University of California Press, 2013), 86-100.

Дженнифер Прайс, Карты полетов: Приключения с природой в современной Америке (Нью-Йорк: Basic Books, 1999), 1-109, особенно 1-7.

Garland, 303, 306; Donald Worster, A Passion for Nature: The Life of John Muir (New York: Oxford University Press, 2008), 288.

12.

Либеральная ортодоксия и радикальные взгляды

В начале 1881 года крупные и мелкие назначения поглотили новоизбранного президента Джеймса Гарфилда. Уильям Дин Хоуэллс, до которого дошли слухи о том, что Гарфилд собирается назначить его послом в Швейцарию, написал письмо, в котором отказался от назначения и попросил для своего отца консульство в Монреале. У Гарфилда были более серьезные заботы. Он был вовлечен в борьбу между "сталеварами" во главе с Роско Конклингом и "полукровками", лидер которых, Джеймс Г. Блейн, стал его государственным секретарем. На кону стояло партийное покровительство, в частности, прибыльная должность таможенного сборщика в порту Нью-Йорка. Махинации были запутанными, подлыми, а иногда и комичными. В знак протеста против того, что Гарфилд отказал ему в контроле над нью-йоркским патронажем, Конклинг сложил с себя полномочия в Сенате США и убедил сенатора Томаса Платта, нью-йоркского политика, открытого для платежей от друга Конклинга Коллиса П. Хантингтона и Джея Гулда, также уйти в отставку. Оба рассчитывали быть немедленно переизбранными нью-йоркским законодательным собранием, продемонстрировав Гарфилду и многочисленным врагам Конклинга свой контроль над государственным аппаратом. Однако Платта застали в постели с чужой женой, что сорвало его переизбрание.1

Весной 1881 года Чарльз Гито также претендовал на должность. Он был странствующим евангелистом. Он жил на заемные деньги и обещания и искал влиятельных друзей. Он хотел получить политическое назначение в качестве министра в Австрии или консула (предпочтительно в Париже) - такое назначение, которое Хауэллс обеспечивал своим друзьям и родственникам. Он был уверен, что Гарфилд препятствует ему, несмотря на его мнимые заслуги перед партией, и решил, что "Сталвартс" вознаградит его, если он убьет Гарфилда. Он также верил, что его ведет Бог.2

Гито застрелил Гарфилда 2 июля 1881 года на станции Балтиморской и Потомакской железной дороги на Би-стрит в Вашингтоне, округ Колумбия, в здании, которое потрясенный Гарфилд назвал "неприятностью, которую давно следовало бы устранить". Гарфилд собирался в отпуск, в эпоху, когда президенты путешествовали на общественном транспорте без охраны. Он шел по станции, разговаривая с Блейном, когда сзади подошел Гито и выстрелил.3

Раненого президента доставили в Белый дом. Одна из пуль Гито осталась в его теле, но врачи не смогли ее обнаружить. Эндрю Джексон носил пулю в своем теле на протяжении двух сроков пребывания в Белом доме; если пуля застряла в жировой ткани, как у Гарфилда, она не должна быть смертельной, но то, что врачи не смогли ее найти, заставило их еще больше решиться на поиски. Александр Грэм Белл, изобретатель телефона, думал, что сможет помочь, используя аппарат, работающий на звуковых волнах. Он попробовал и потерпел неудачу. Врачи продолжали искать неуловимую пулю.4

Их исследования проходили в антисанитарном Белом доме с инструментами и руками, которые не были полностью стерилизованы. Белый дом был заселен крысами и страдал от водопроводной системы, из-за которой почва в подвале была пропитана экскрементами; это, правда, не делало его хуже многих больниц. Знания по предотвращению инфекций были легко доступны и широко распространены в Европе, где Джозеф Листер продемонстрировал, что дезинфекция операционного оборудования и операционных комнат с помощью его "антисептической хирургии" предотвращает инфекции и спасает жизни. Врач Гарфилда, Уиллард Блисс, присутствовал при ранении Линкольна и был вызван Робертом Линкольном, сыном Авраама Линкольна и членом кабинета Гарфилда. Блисс отверг методы Листера. Он ссорился с другими врачами, подрывал их и исключал. Новых знаний и новых изобретений было недостаточно, чтобы изменить мир, как это предстояло выяснить Джеймсу Гарфилду. Их нужно было принять, систематизировать и распространить. Лето 1881 года нация провела, поглощенная борьбой президента за свое выздоровление.5

Позолоченный век повлиял на бредовые идеи Гито, убийство и выздоровление президента. Гито воображал, что его выстрел в Гарфилда поможет Конклингу, и, избежав линчевания, он уверенно ожидал, что благодарные Сталварты освободят его из вашингтонской тюрьмы, помещения которой он предварительно проверил. Но выстрел Гарфилда стал решающим ударом по амбициям и карьере Конклинга. Стрельба заклятого Сталварта, даже сумасшедшего, не могла помочь его делу, а его отставка уже оказалась ужасной ошибкой и благом для его врагов. Его переизбрание, вероятно, было обречено еще до того, как Гито выстрелил в Гарфилда. Законодательное собрание Нью-Йорка зашло в тупик, как зашел в тупик съезд республиканцев в 1880 году, и в июле Конклинг окончательно проиграл свою попытку переизбраться в Сенат. Если бы Гарфилд умер, президентом стал бы Честер А. Артур, креатура Конклинга, хотя Артур не стремился и не стремится к президентству. Уильям Дин Хоуэллс испытывал лишь "стыд" при мысли о том, что Артур станет президентом.6

Доктору Блиссу потребовалось почти все лето, чтобы убить Гарфилда. Его непрекращающиеся прощупывания мучили и заражали президента. В сентябре Гарфилд настоял на том, чтобы его перевезли на побережье Нью-Джерси, и специальный поезд доставил его туда. Доктор Блисс оставался уверенным до конца. Гарфилд умер вечером 19 сентября 1881 года. Джеймс Гарфилд был незначительным генералом времен Гражданской войны, который стал политиком-республиканцем из крупного штата Огайо. Он сыграл незначительную роль в крупном скандале, связанном с Credit Mobilier. Он умер как второстепенный президент, чей срок пребывания на посту был коротким и незначительным, но содержал в себе зерно больших перемен. Его убил сумасшедший, а нация сошла с ума от горя и жаждала мести. Официальной защитой Гито было безумие, но он был достаточно вменяем, чтобы распространить заявление, в котором говорилось, что настоящими убийцами были врачи. Присяжные на суде, на котором присутствовали Генри и Кловер Адамс, отвергли версию о невменяемости. Гито был повешен 30 июня 1882 года. К тому времени Артур занимал пост президента США уже более семи месяцев. Артур уволил Блейна из кабинета министров. "Никакой вред, который он когда-либо сможет причинить, - писал Генри Адамс Годкину об Артуре, - не сравнится с пользой от изгнания Блейна".7 Горацио Алджер предложил непреднамеренный краткий обзор жизни Гарфилда и значения его смерти. Его биография Гарфилда, написанная за две недели, пока Гарфилд лежал при смерти, была, как и большая часть жизни и трудов самого Алджера, упражнением в отрицании. Алджер утверждал, что за полтора десятилетия между убийством Линкольна и смертью Гарфилда в Соединенных Штатах ничего принципиально не изменилось. Книга "От мальчика с канала до президента" началась с того, как босоногий четырехлетний Гарфилд вышел из бревенчатой хижины. Закончилось тем, что Гарфилд погиб от пули убийцы. Между ними была история его работы и восхождения к Белому дому. Это была "романтика" восхождения из "скромного начала", полная уроков, которые Алджер, со свойственным ему дидактизмом, извлек для своих "юных читателей". Он втиснул второстепенного президента в форму главного.8

Алджер утверждал, что то, что было правдой в 1865 году, осталось правдой и в 1881-м. Гарфилд был лишь другой версией Линкольна, бывшего и будущего короля. Но Линкольн был мертв; Гарфилд был мертв; и казалось, что обещанный мир свободного труда и свободы контрактов если не умер, то получил такую же смертельную рану, как и Гарфилд. И, как и президент, свободный труд не мог уйти легко. В "Рыцарях", WCTU, "Гранже" и других реформистских группах старые идеалы жили, но они принимали новую форму и требовали от правительства новых действий, чтобы обеспечить их реализацию. То, что могло показаться отступлением от правительства, на самом деле таковым не являлось. В начале 1882 года Хауэллс уехал из страны в длительное европейское путешествие; когда он вернулся в Соединенные Штаты из Европы летом 1883 года, то "обнаружил, что Америка изменилась даже за тот год, что я отсутствовал; она стала более американской". "Пунцовые взгляды" Хауэллса - а его идеи становились все более радикальными - казались ему лишь "тусклым пурпуром в политике и религии". Радикальные взгляды в Соединенных Штатах опирались на глубокие течения американского республиканизма и евангелического протестантизма, но молодые американские интеллектуалы, учившиеся в Европе, смешивали их с идеями, заимствованными у европейских реформаторов.9

Мнения Хауэлла казались "пунцовыми", когда он обращался к своим прежним взглядам или к своим старым либеральным единомышленникам, чья вера в либеральную политику и философию, наиболее известную в изложении Герберта Спенсера, плыла по все более бурным морям. Он казался "тускло-фиолетовым", когда смотрел на молодых интеллектуалов и реформаторов, которые, подобно Фрэнсису Уилларду, выступали за "практическое христианство" и "социальное Евангелие", или на Генри Джорджа, самого читаемого американского интеллектуала эпохи.

Когда Хоуэллс пытался найти свою точку опоры, приспосабливая свои прежние взгляды к быстро меняющейся вокруг него стране, он иногда выглядел потерянным или противоречивым, но именно это и сделало его полезным проводником в бурное десятилетие. После Великой забастовки 1877 года он стал озабоченным и консервативным; затем его взгляды изменились. В 1878 году он писал, что его жизнь "была слишком отдана художественному творчеству и мирским амбициям... Моя мораль была делом рук моих".10

Предрассудки Хауэллса постоянно находились в состоянии войны с его симпатиями. Возможно, именно статьи Джонатана Харрисона о рабочих в журнале Atlantic Monthly после Великой забастовки 1877 года побудили Хауэллса начать посещать Бостонский полицейский суд. Поначалу эти посещения, похоже, подтверждали его предубеждения. В статье, которую он опубликовал о суде в 1882 году, ирландцы были условно пьяны, жестоки и, как правило, глупы. Чернокожие были комичны. Бедняки были невежественны. "Они были похожи на детей, эти бедные преступники, и в их злодеяниях была какая-то невинная простота". Суды были перегружены, но справедливы. Хауэллс сочувствовал тем, кто казался потенциальным кандидатом на его выдумки: они хорошо одевались, изъяснялись, казалось, что им не повезло, и они расплачивались за свои ошибки. Хауэллс считал, что суды и полиция - это "всего лишь подавление симптомов у порочных классов, а не лечение". В исправительном доме осужденные "становятся все хуже и хуже". Хауэллс считал, что "Черную Марию" - термин, который позже получил название "Повозка Пэдди" из-за ирландцев, которых она перевозила в тюрьмы и колонии, - было бы выгоднее "вывезти на какое-нибудь широкое, открытое пространство, где взрыв не причинил бы вреда окрестностям, и чтобы лошади и водитель удалились на безопасное расстояние... Но это, пожалуй, пессимизм".11

Подобный пессимизм, как миазмы, исходил от либерализма, но мрачность улетучивалась по мере того, как Хауэллс все больше отдалялся от своих либеральных собратьев. Расцвет либерализма прошел; его великие деятели старели и пользовались влиянием в основном среди более консервативных американцев. Классический либерализм метаморфозировал в современный консерватизм.

Молодые люди, сохранившие верность старому вероучению, обнаружили, что им брошен вызов; они стали раздражительными. Визит Герберта Спенсера в Соединенные Штаты отразил шаткое интеллектуальное состояние либерализма и его растущую связь с богатством и привилегиями. Спенсер был британским социальным философом, который боролся за великое дело - принятие великой научной теории эпохи, теории биологической эволюции Чарльза Дарвина, - но его собственная версия эволюции была эклектичной и, как и у большинства американских эволюционистов, не строго дарвинистской. Он натурализовал свой либерализм с помощью аналогий с биологической эволюцией. Он превратил радикальную атаку на привилегии в консервативную защиту либеральных обществ, которые защищают права личности и собственности и чья полезность проявляется в долгосрочной, а не в краткосрочной перспективе. Спенсер не столько восхвалял существующий порядок, сколько предупреждал, что социальные реформы неизбежно посягают на собственность и права личности и являются опасными и ненужными. Изменения будут происходить сами собой.12

Спенсер придумал броское выражение "выживание сильнейших" еще до того, как Дарвин опубликовал "Происхождение видов", и привил его к дарвиновской теории эволюции. В отличие от Дарвина, Спенсер обещал, что эволюция прогрессивна и что прогресс - материальный и моральный - неизбежен. Существующий порядок и его недостатки были лишь декорациями на пути к лучшему миру. Этот путь не может быть изменен по воле случая, хотя действия государства могут блокировать и замедлять прогресс. Спенсер осуждал тарифы и любую государственную помощь бедным; он также выступал против государственного образования и почты. Ранее либералы XIX века были активистами, коллективно выступая против существующего порядка наследственных привилегий и рабства; спенсеровский либерализм стал пассивным, оплотом против вмешательства в эволюционные "законы". Прежние либералы выступали против утверждений, что Бог предписал существующий монархический и феодальный общественный порядок. Спенсеровские либералы увенчали природу; она определяла социальные результаты. Более старая либеральная защита человеческой свободы, наиболее заметная в атаке на рабство, уступила место набору ограничений на коллективные действия. Индивидуумы должны преследовать свои интересы, в то время как естественные законы систематически отсеивают биологически непригодных. В своей речи, произнесенной в декабре 1881 года после ужина в Delmonico's, нью-йоркском ресторане, ставшем синонимом излишеств Позолоченного века, Спенсер посоветовал американским бизнесменам расслабиться, уделять меньше внимания "евангелию труда" и заняться евангелием отдыха.13

Американские последователи Спенсера, считавшие его пророком, оплатили великому человеку турне по Соединенным Штатам. В 1882 году ему исполнилось бы шестьдесят два года, и ему оставалось жить еще много лет, но он и его репутация уже шли на спад. Большинство американских учеников Спенсера - Карл Шурц, Э. Л. Годкин и Генри Уорд Бичер - тоже старели и дряхлели, хотя Шурц и получил вторую роль в дебатах о государственной службе и приобретении Филиппин. В большинстве своем они были интеллектуальными эквивалентами Великой Армии Республики, ветеранами великой борьбы, все менее ловкими на ногах и боящимися, что изменения, которые они когда-то спонсировали, вышли из-под их контроля. Они представляли скорее американское прошлое, чем будущее. Генри Уорд Бичер, который скрежетал зубами на аболиции, уже давно приспособил свое солнечное христианство к утешению удобных людей.

Эдвард Юманс, редактор журнала "Популярная механика", в котором была опубликована книга Спенсера "Исследование социологии", организовал турне. Это была непростая задача. Спенсер был ворчливым, эгоцентричным и требовательным. Он отказывался давать интервью, а потом жаловался, когда газеты искажали его мнение и проявляли некоторую неуверенность в его личности, в одном случае спутав его с Оскаром Уайльдом, который также гастролировал по Соединенным Штатам. В конце концов Спенсер согласился на своего рода интервью с Юмансом, в котором он рассказывал о своих впечатлениях от страны. Среди прочего, речь зашла о расе: "В конечном итоге смешение родственных разновидностей арийской расы, составляющих население [Соединенных Штатов], приведет к появлению более совершенного типа человека, чем существовавший до сих пор". Подобные теории не были редкостью.14

То, насколько мало Спенсер влиял на подрастающее поколение американских интеллектуалов, ученых и реформаторов, можно было увидеть на страницах старого журнала Хауэллса "Атлантик". Уильям Джеймс, брат Генри Джеймса, был преподавателем Гарварда и в течение своей карьеры переходил от медицины и физиологии к психологии и философии. В 1880 году в статье, опубликованной в Atlantic, Джеймс возражал против "эволюционного взгляда на историю" Спенсера.15

Взгляды Джеймса были свойственны своему времени и основывались на уже устаревшем аргументе о "великих людях", но их можно с таким же успехом рассматривать как аргумент в пользу случайности в истории и предчувствие развивающейся философии прагматизма Джеймса. Джеймс осуждал "науку" Спенсера как "метафизическое вероучение". Его "социологический метод идентичен методу того, кто ссылается на зодиак, чтобы объяснить падение воробья". Джеймс, как и Спенсер, хвалил Дарвина, но он хвалил за то, что Дарвин отказался вникать в то, что не мог объяснить, и сосредоточился на том, что мог. Джеймс утверждал, что окружающая среда влияет, но не определяет: "Человеческие общества подобны индивидуумам в том смысле, что и те и другие в любой момент предлагают неоднозначные возможности развития". Он осуждал как "глупость" спенсеровские апелляции к "законам истории" как к чему-то неизбежному, что наука должна только открыть, и что любой человек может предсказать и наблюдать, но ничего не сделать, чтобы изменить или предотвратить".16

Джеймс, напротив, уже начал двигаться в сторону своей более развитой теории свободы воли, воплощенной в его "воле к вере". Человека отличала способность сортировать и собирать элементы из отрывочных восприятий и ощущений в идеи и убеждения: "Мой опыт - это то, на что я согласен обратить внимание. Только те элементы, которые я замечаю, формируют мое сознание - без избирательного интереса опыт находится в полном хаосе". При формировании идей и действий важны были воля и сила воли. Люди сами выбирали элементы своего "эмпирического Я", которые они будут развивать. Джеймс не рассматривал волю к вере как выдачу желаемого за действительное; вместо этого он прагматично проверял ее на соответствие миру, оценивая истинность идей и убеждений по тому, как они порождают просветленные действия и насколько успешным оказывается поведение, к которому они побуждают. Это стало основой философии прагматизма.17

Американские последователи Спенсера приняли "метафизическое вероучение", на которое нападал Джеймс. Джон Фиске был историком и философом, прославлявшим возвышение английской "расы". Его лекция 1879 года "Манифестная судьба английской расы" была, по словам одного из поклонников, "логическим применением доктрины эволюции к развивающимся интересам человечества" и всеобъемлющим взглядом на "место Америки во всемирной истории". В 1882 году Эндрю Карнеги, который был чем-то вроде изгоя среди аколитов, приближался к пятидесяти годам, и он ухватился за Спенсера, чтобы оправдать свое удивительное состояние, которое в большей степени было обусловлено тарифами, чем выживанием сильнейших, как вклад в прогресс человечества.18

Уильям Грэм Самнер, профессор экономики и социологии в Йеле, глубоко восхищался Спенсером. Он учился в Европе, но в рамках подготовки к служению, и, как и Фрэнсис Амаса Уокер, которого он ненавидел, не обладал достаточной подготовкой для молодых ученых и реформаторов, которые пришли бросить ему вызов. Теперь он был анахронизмом, хотя и сильным, в новом интеллектуальном мире.

Мышление Самнера развивалось на протяжении всего Позолоченного века. Начав с кальвинизма и классической политэкономии Давида Рикардо и Адама Смита, он создал надежную защиту локковского индивидуализма. Позже, встревоженный тем, как рабочие и антимонополисты использовали свободный труд для атаки на промышленный капитализм, он изменил свою точку зрения. Он стал считать, что завоевания либерализма, который он приравнивал к цивилизации, находятся под постоянной угрозой. Парижская коммуна и Великая забастовка 1877 года привели его в ужас, и он осудил равенство как "равенство свиней... никакое другое равенство не может быть реализовано в материальной культуре человека на земле". Он дал новое определение свободе. Она не была естественным правом; свободу, как и собственность, человек приобретал, и, как и собственность, не все приобретали ее одинаково. Бедняки, не сумев приобрести собственность, не смогли обрести свободу. Они становились бременем для общества, присваивая себе доходы граждан, платящих налоги. Общество было вправе ограничить их свободу. Свобода - это продукт "сотрудничества и организации", а накопление капитала - воплощение современного сотрудничества и цивилизации. Рынок вознаграждал лучших членов общества, а его законы обеспечивали рост цивилизации благодаря их прогрессу. Правительство не должно вмешиваться в эти законы. "В сущности, - писал он, - есть две главные вещи, с которыми правительство должно иметь дело. Это собственность мужчин и честь женщин".19

Самнер был крайним даже среди спенсеровских интеллектуалов в своем страхе перед социализмом, антипатии к бедным, презрении к народному правительству, рвении к индивидуализму и отождествлении капитализма с цивилизацией и прогрессом. Он популяризировал идею о том, что новый социальный порядок капитализма естественен и необходим. Он считал, что интеллектуальный вызов эпохи состоит в том, чтобы примирить автономную личность классического либерализма с взаимозависимым обществом индустриализма.20

Проблема Самнера была реальной, но ее решение - то, что историк Ричард Хофштадтер позже назвал социал-дарвинизмом, - не определило эпоху, а стало изгоем. Хофштадтер принял отступающую либеральную армию за завоевателей, а затем описал мнение крайнего меньшинства Самнера как авангард. Либералы сохраняли актуальность в 1880-х годах, но большинство из них не были социал-дарвинистами. Их оппоненты высмеивали их как магоманов, самовлюбленных и якобы отстраненных от партийной политики. Они были лидерами без последователей. Либералы закрепились в судебной и, что гораздо менее надежно, в исполнительной власти; их власть в Конгрессе, которая никогда не была значительной, уменьшалась.

Из-за либералов Хоуэллс выглядел пунцовым, но это волновало его меньше, чем новые академики и реформаторы, мужчины и женщины, из-за которых он казался пурпурным. Они, как и Хоуэллс, путешествовали в Европу и из нее, но побывали в разных частях и привезли оттуда разные идеи.

Европейское путешествие Хауэллса стало частью привычного маршрута американских литераторов и туристов. Он и его семья, как правило, жили в коконе американцев. Как критик, он уже успел ранить английских писателей, и они не искали его так, как искали Генри Джеймса или Марка Твена. После отъезда из Лондона он опубликовал в "Сенчури" статьи о Твене и Джеймсе, в которых зарождающийся американский литературный реализм выгодно отличался от британского пантеона: Троллопом, Ричардсоном, Филдингом, Теккереем и даже Диккенсом. Британские литераторы теперь ненавидели его. Хэй заверил его: "Они могут кричать и танцевать сколько угодно, но в Англии нет человека, способного держать копье в руках с вами или Джеймсом".21