Сокровенный человек (апрель 2007)

Алексей Митрофанов Родина самовара

Туляки народ вполне курьезный.

Да и сам по себе город Тула - один огромный курьез

В 1892 году по главной улице города Тулы (в наши дни - проспект Ленина, а в то время - Киевской) ехал курьезный человек. Во-первых, он был очень стар. Во-вторых, имел изжелта-белую длинную бороду. В-третьих, носил вместо одежды нечто, более похожее на красное байковое одеяло. В-четвертых, ноги его были вовсе голые. На голове же красовалась громадная, протертая до дыр шляпа из фетра.

Ехал тот человек недолго. На очередном ухабе из тележки выпал шкворень, лошадь испугалась, убежала. Кучер побежал за ней. А курьезный человек остался сидеть посреди Киевской улицы, злобно зыркая по сторонам из-под густых седых бровей.

И что же, туляки глазели на него, показывали пальцем, улюлюкали? Да ничего подобного! Шли равнодушно мимо.

Человек, завернутый в красное одеяло, был почетный гость писателя Толстого, шведский философ Абрам фон Бунде. Он следовал к Льву Николаевичу в Ясную Поляну с тульского вокзала. Убежавшая лошадь была Кандауриха, присланная вместе с кучером из имения Толстого. А красное одеяло и голые ноги были частью философской позиции господина фон Бунде, долго жившего в Индии и подсевшего на тамошние моды. Он считал свое учение близким к учению Толстого и следовал, так сказать, к единомышленнику.

Когда скандинавский гость все же добрался до толстовского имения, он первым делом закричал:

- Я никогда в жизни больше не поеду на лошади, потому что это жестоко и опасно.

Потом они долго беседовали с Львом Толстым о жизни. А потом фон Бунде вновь поехал на вокзал (видимо, с той же Кандаурихой). А Лев Николаевич сделал на память запись: "Нынче приехал оригинальный старик швед из Индии… Оборванный, немного на меня похож".

Толстой был главной тульской знаменитостью. Он хотя и жил в Ясной Поляне, но частенько приходил в губернский центр. Именно приходил, ногами - подумаешь, всего-то полтора десятка километров.

О писателе знали, пожалуй что, все тульские обыватели. В смысле, фамилию слышали. Но не знали в лицо. Изза этого подчас случались презабавные истории. Дочка писателя Татьяна Львовна вспоминала: "Отец всегда ходил в традиционной блузе, а зимой, выходя из дома, надевал тулуп. Он так одевался, чтобы быть ближе к простым людям, которые при встрече будут обходиться с ним, как с равным. Но иногда одежда Толстого порождала недоразумения… В Туле ставили "Плоды просвещения", сбор предназначался приюту для малолетних преступников… Во время одной из репетиций швейцар сообщил нам, что кто-то просит разрешения войти.

- Какой-то старый мужик, - сказал он. - Я ему втолковывал, что нельзя, а он все стоит на своем. Думаю, он пьян… Никак не уразумеет, что ему здесь не место…

Мы сразу догадались, кто этот мужик, и, к большому неудовольствию швейцара, велели немедленно впустить его. Через несколько минут мы увидели моего отца, который вошел, посмеиваясь над тем, с каким презрением его встретили из-за его одежды".

Впрочем, Лев Николаевич привык к тому, что все его воспринимали словно оборванца, и не обижался на людей. Тем более что этот имидж был им принят добровольно и без всяческого принуждения.

Лев Николаевич был тот еще оригинал. Во всем, даже в еде. Но не исключено, что одной из причин толстовского вегетарианства было неумение Софьи Андреевны нормальным образом наладить домашний быт. Несмотря на все ее старания, на то, что госпожа Толстая даже вела кондуитик из особо приглянувшихся рецептов кулинарного искусства, дело было далеко от идеала. Хозяйка то и дело пополняла свой дневник такими записями: "Обед был очень дурен, картошка пахла салом, пирог был сухой, левашники как подошва… Ела один винегрет и после обеда бранила повара".

Впрочем, все это, по большому счету, личное дело Льва Толстого и его супруги. Жаль только, что происходили все эти самоограничения и порчи блюд в щедром, богатом и вполне благополучном тульском крае. Здесь деньги на продукты не жалели, да и не было такой необходимости - жалеть. Все само произрастало рядом с тульскими домами. Один простой, скромный и не сказать чтобы богатый тульский канцелярист с идеальнейшей для его рода занятия фамилией Актов так описал свое домовладение: "Дом на фундаменте из белого камня, длиною 14, шириною 6 1/2 сажен; в нем 13 комнат. При доме флигель о 5 комнатах, людские и кухня, два погреба и прочие обширные надворные строения… сад, редкий между множеством здешних садов и садиков, ибо: а) под домом полторы десятины земли; б) вдоль его протекает неиссякаемый ручей с лучшею в городе водою; в) при ручье две сажелки (только рыбу нужно развести, вся выведена); г) в саду вековые местами липовые и ясеновые деревья, местами густые липовые аллеи, везде разные яблони, груши, сливы, дули, баргамоты, барбарис, терновник, крыжовник, смородинник, вишни, клубника и прочее, чего и сам не знаю…"

Вот так! Даже не удосужился узнать о своей собственности поподробнее.

Если же требовалось нечто не произрастающее в приусадебном хозяйстве, на помощь приходили многочисленные и уютные тульские магазинчики. В основном, они располагались на Киевской улице, идущей от кремля на юг, и в переулках, отходящих от нее. Киевская была центром тульской жизни - и общественной, и политической, и, разумеется, торговой.

Выбирать же было из чего. Славился, например, мясной и бакалейный магазин купца А. Волкова. Один из современников писал о нем: "Я отправился в бакалейную лавку А. А. Волкова, у которого мама покупала все для дома. На дверях подобных лавок всегда висели так называемые подвески в форме овалов, в отличие от вывески, которая была наверху, над дверью. На одном овале с неизбежным постоянством значилось: "Мыло, свечи, керосин". На другом: "Чай, сахар, кофе". Это было написано, торговала же лавка положительно всем, начиная от шоколадных окаменевших конфет (тогда называвшихся "конфектами") до конской сбруи".

Были лавочки колониальных товаров, молочные, рыбные, винные, всякие-всякие. Магазин тканей "Ярославское полотно", галантерейный магазин "Американская торговля", даже так называемый "Кавказский магазин", который содержал предприниматель О. Р. Хачатуров. Здесь можно было прикупить кавказский пояс, серебряный рог для вина, бурку и другие столь же необходимые в хозяйстве вещи.

Народ приезжий запросто мог приобщиться к тульским радостям, остановившись в одной из многочисленных гостиниц. Которые, кстати, были способны поразить своим редкостным сервисом даже избалованных и искушенных жителей Санкт-Петербурга. Например, в отеле "Лондон" действовала частная почтовая станция - путник мог в любой момент получить свежих лошадей. В те времена подобную услугу могла оказать лишь станция казенная - со всеми свойственными госучреждениям неудобствами.

А на досуге туляки и гости города сходились в многочисленных трактирах, кабачках, распивочных и прочих заведениях такого плана и общались. Газета "Тульский справочный листок" писала в 1864 году, что в городе было более тысячи питейных мест, "а также открыто довольно значительное число постоялых дворов с распродажею крепких напитков… В кабаках с утра и до ночи все шумит и шумит во весь русский разгул; так прикрывается ненормальным брожением чувств накипевшее на сердцах многих бедняков тяжкое горе". Ох, неверный вывод делал репортер "Листка". Какое горе? Радовался жизни тульский человек!

Правда, люди, жившие в этом роскошном городе, не слишком заботились о его чистоте и уюте. Газета "Тульская молва" писала в 1908 году: "Наибольшую славу… Тула создала себе как лучший в России лечебный курорт… Наименьший процент смертности падает на город Тулу.

Объясняется это тем, что редкие микроорганизмы могут жить в исключительно антисанитарной обстановке дворов и улиц. Случайно попадая в Тулу, болезнетворные микробы или разлетаются в паническом ужасе во все стороны, поспешно затыкая носы, или (это относится к наиболее выносливым) влачат жалкое существование и погибают, наконец, мучительною смертью. Так, например, доказано, что холерный вибрион, занесенный в Тулу, немедленно сам заболевает азиатской холерой и через минуту-две умирает в страшных судорогах.

Оттого- то холерные эпидемии, свирепствующие в других городах, не раз обходили Тулу за сто верст, предпочитая сделать крюк, чем рисковать здоровьем и жизнью".

Вот и Тульский театр способен был скорее отпугнуть ценителя прекрасного, а не привлечь его. Антрепренер Петр Михайлович Медведев изумлялся: "Где театр?" - расспрашиваю проходящих. Говорят: "На Киевской, рядом с аптекой"… Рядом с аптекой было какое-то узенькое, но высокое здание, чрезвычайно грязное и запущенное, с разбитыми стеклами; с улицы к нему вела с двух сторон деревянная лестница с разрушенными перилами и выбитыми ступеньками. Когда я вошел по ним в "храм Мельпомены", меня охватили туман, дым и сырость. Зрительный зал представлял внутренность полицейской каланчи. Сцена маленькая, низенькая. А в общем, какой-то балаган".

Впрочем, неудивительно: ведь туляки - романтики, им не до дуль и барбарисов. Им бы что поинтереснее. Блоху, например, подковать. Впрочем, блоха блохой, а тульские мастеровые люди на полном серьезе отличались редкими талантами. Не зря именно здесь было налажено крупнейшее в России производство огнестрельного оружия.

Все началось в 1694 году, когда через город проезжали царь Петр Первый и вице-канцлер Шафиров. Шафиров сдал местному кузнецу Никите Демидову в починку пистолет работы немца Кухенрейтера с тем, чтобы получить свою собственность на обратном пути. Никита же дерзнул преподнести владельцу его собственность с крамольными словами - дескать, туляки не уступят иностранцам в оружейном мастерстве. Присутствовавший здесь же Петр дал Демидову затрещину и закричал:

- Сначала сделай, а потом хвались! На что Демидов сразу же отреагировал:

- Сначала узнай, а потом дерись!

И вынул другой пистолет - точно такой же, только неисправный. Выяснилось, что Демидов, вместо того чтобы чинить оружие Шафирова, выполнил его точную копию, да так, что вице-канцлер и не заметил подмены.

Петр Первый одобрил "фальшак", и с той поры Демидовы пользовались поддержкой царствующего дома. Так возник знаменитый оружейный завод.

Многие тульские изобретения случались вроде как помимо воли автора. Взять, например, самовар. Он был изобретен неким Назаром Лисицыным со Штыковой улицы. У Назара была кузница, в которой он производил замки, кастрюли и оружие. А в один прекрасный день у мастера вдруг вышел самовар, немного смахивающий на старый добрый сбитенник, однако приспособленный под чай.

Или же хроматическая гармонь. В 1830 году здешний оружейник Иван Евстратьевич Сизов купил за сорок рублей ассигнациями на Нижегородской ярмарке импортную (как тогда говорили, привозную) гармонь. Разобрал, собрал по новой, а затем ушел с завода и открыл свое собственное дело - производство этих незамысловатых музыкальных инструментов. В те времена вопрос об авторских правах не ставился так остро, как сегодня. Заморская гармонь сделалась тульской и уже под этим брендом стала поставляться на все ту же главную ярмарку страны.

А тем временем, недалеко от тульского кремля красильщик Николай Иванович Белобородов изобретал свою гармонь. По замыслу Белобородова, она должна была обладать рядом новшеств, но главное - издавать все звуки звукоряда (то есть не только "до", но также "додиез" и далее). Первый образец этой гармони появился в 1870 году. Первыми слушателями стали простые тульские прохожие - Николай Иванович сидел перед окном в собственном доме и играл, а туляки заслушивались непривычной музыкой.

Впоследствии энтузиаст Белобородов всех втянул в гармонный промысел. А зять его Петр Невский даже стал одним из популярнейших российских гармонистов. В частности, корреспондент газеты "Киевское слово" так описывал его концерт: "Вчера я видел и слушал его. Я вчера - подчеркиваю - видел, ибо одна подробность его костюма подсказала мне слово для определения его игры. Поверх нарядного костюма горит и сверкает пояс, весь затканный самоцветными камнями. Там нет бриллиантов и алмазов, но как красива игра этих камней, которые, верно, все с нашего Урала! Вот так же самоцветна и игра Невского, которая вся от народа и вся понятна народу. Народная песнь давно привлекает внимание и всех русских композиторов - и, кажется, хорошо изучена. А между тем каждый новый талант открывает в ней что-то новое… Интересно, что, слушая вчера "Ноченьку", я уловил те же передаваемые нотки у Невского, что и у Шаляпина: та же мягкость грусти, какой-то общий фон… И в манере передавать у них что-то общее: если голос Шаляпина кажется его инструментом, то инструмент Невского - его голос".

Кроме того, Тула - родина пряников. Ну, может быть, не совсем родина - пряники делали во многих городах. Однако тульские умельцы славились сильнее прочих. Вот, например, один из документов: "1667 году ноября 24 резного деревянного дела мастер Степан Зиновьев с товарищами 8 человек получили в награду по ведру вина, по полу осетру, для того что делали они в Оружейной палате образцы деревянные лебединые, журавлиные, гусиные".

Под образцами понимались "пряничные доски" - формы для выпекания лакомства.

И, все таки, в первую очередь Тула - спокойный и уютный провинциальный городок. Такой она является в наши дни, такой была столетие тому назад. Викентий Вересаев, здешний уроженец, вспоминал о своем детстве: "У нас в Туле была кошка. Дымчато-серая. С острою мордою - вернейший знак, что хорошо ловит мышей… Она появлялась с мышью в зубах и, как-то особенно, призывно мурлыкая, терлась о ноги мамы… Мама одобрительно гладила кошку по голове; кошка еще и еще пихала голову под ее руку, чтоб еще раз погладили". Именно это и есть настоящая Тула.