Сокровенный человек (апрель 2007)

Дмитрий Быков Уродов и людей прибыло

В Москве и Петербурге проходят закрытые показы фильма «Груз 200»

Алексей Балабанов снял одиннадцать картин и приступил к двенадцатой - пора, вероятно, озаботиться поиском некоей художественной доминанты его мира. Большинство российских кинокритиков обрадовались его последней работе - "Грузу 200", и это в какой-то степени объяснимо: люди так же изголодались по мрачной правде, как и в середине восьмидесятых. Тогда, на фоне позднее-советского гламура (хотя слова такого еще не было), чернуха тоже воспринималась на ура. В случае Балабанова, однако, я поостерегся бы отождествлять мрачность и правду: Балабанов принадлежит к немногочисленным, но неизменно мощным художникам, которых волнует не художественная достоверность, а собственный внутренний ад. С ним он и пытается справиться, используя в качестве предлога то проблемы русского национального самосознания (оба "Брата"), то мотивы русского модерна ("Про уродов и людей", "Трофим"), то классику абсурда ("Счастливые дни" по Беккету и "Замок" по Кафке).

Таким художником, кстати, был и Пазолини - не называть же "Сало, или 120 дней Содома" антифашистской картиной. Там, впрочем, случай более откровенный - автор явно удовлетворяет собственные страсти, далеко не эстетического свойства, используя антифашистский пафос в качестве прикрытия, этически довольно сомнительного. Можно сколько угодно философствовать о том, что Пазолини в своей драме анализирует природу насилия, - но, как заметил Толстой по поводу купринской "Ямы", "сколько бы он ни возмущался, видно, что описывая - он наслаждается, и от человека со вкусом скрыть это нельзя". Балабанов, конечно, не наслаждается - если в "Сало" полно красиво снятого насилия, то у Балабанова оно почти всегда омерзительно, грубо, отталкивающе. В "Жмурках" есть чуть не пятиминутный эпизод с извлечением пули - эпизод подозрительно серьезный, выламывающийся даже из стилистики черной комедии: Алексей Панин предлагал режиссеру изобразить все требуемое страдание лицом, но тот настоял на долгой, натуралистической, кровавой сцене. Балабанов - подобно, скажем, Ханеке в "Забавных играх" - испытывает зрителя на выносливость и попутно делает соучастником зла, потому что всю жизнь, кажется, ищет ответ на единственный вопрос: где предел насилия и где та сила, которая его остановит? Есть ли на свете что- нибудь, способное выдержать столкновение с абсолютным злом и противостоять ему? Пока Балабанов ничего такого не обнаружил и не выдумал. В общем, ему не позавидуешь. Только в "Грузе 200" забрезжила как будто надежда.

Драматургически вся эта история очень уж слаба и запутанна - но в шедевре (пусть довольно неровном - ровных шедевров не бывает) минусы обращаются в плюсы. Так даже таинственнее. Мы ничего толком не знаем о персонаже Алексея Серебрякова, который живет под Питером с подругой Антониной и прислуживающим ему вьетнамцем по кличке Сунька. Знаем только, что герой отсидел, что признался в убийстве, дабы не оговорили невиновного, и много думает о механизмах совести, которая кажется ему приметой бытия Божия. Но вот какие отношения связывают этого мечтателя, желающего построить между Ленинградом и Ленинском Город Солнца, и маньяка, блистательно и страшно сыгранного Алексеем Полуяном, - мы понятия не имеем, и Балабанов нам тут не помощник. Мы узнаем только, что мечтатель что-то должен менту, какие-то у них были свои тайные договоренности и давние дела, - и поэтому герой Серебрякова берет на себя убийство, хотя совершил его маньяк. При этом бывший зэк, много размышляющий о совести, не может не знать, что ему светит вышка (что и происходит - причем показан и сам расстрел во всей его чудовищной будничности; не очень понимаю, зачем в картине эта сцена, - то ли Балабанову просто нравятся такие эпизоды, то ли он намекает, что убивают на свете сплошь и рядом, а потому его маньяк не такое уж исключение). Но вот герой берет на себя убийство - что больше похоже на самоубийство, - и его сожительница Антонина, тоже чрезвычайно загадочная, осуществляет акт возмездия. Антонина и есть самое интересное в фильме - поскольку Балабанов любит по-настоящему всего двух героев. Маньяка - как абсолютное воплощение зла. И Антонину - как воплощение хмурого, немногословного, неприветливого добра.

Ее сыграла Наталья Акимова (вы можете ее помнить по "Зеркалу для героя", периодически она мелькала в сериалах - в частности, в "Ментах"). Это очень сильная петербургская актриса, а в "Грузе" она творит чудеса - особенно заметные на фоне довольно слабой игры прочих полуэпизодических персонажей. Их очень мало, кстати. Балабанов издевательски называет "Груз" картиной о любовном треугольнике - сильно сказано, ежели учесть, что в качестве одной из вершин этого треугольника выступает труп, мертвый десантник, прилетевший из Афгана в цинковом гробу (здесь воспроизводится класический миф о мертвом женихе - у картины Балабанова вообще добротные мифологические корни). Есть еще пришитый к сценарию на живую нитку профессор из Ленинграда Артем, которого все случившееся так потрясло, что он отрекся от научного коммунизма и пожелал креститься. В финале есть хороший диалог: Артем приходит в храм и интересуется, где тут проводится обряд крещения. "Это не обряд, это таинство", - важно поправляет его старушка, продающая свечи. Таким образом Балабанов заодно снимает любые вопросы насчет того, как его профессор пришел к вере: таинство, и нечего туда лезть. Согласимся. Однако нельзя не заметить, что и эволюция профессора, и мотивы действий прочих героев (зачастую совершенно необязательных, как профессорский брат) для нас темны и непринципиальны. А вот с Антониной все понятно - воплощает справедливость. Справедливость не бывает особо привлекательной, и Акимова играет свою героиню честно, жестко, без тени слащавости. Но вся надежда - только на нее, потому что остальные бессильны. Пожалуй, именно на таких, как Антонина, и держится балабановский мир: прочие либо маньяки, либо алкоголики, либо сволочи.

Я не склонен думать, что Алексей Балабанов действительно умеет любоваться только насилием, чувствует себя в своей тарелке, только работая в эстетике безобразного. Это было бы слишком просто. Один отличный кинокритик так и сказал после просмотра: удивительно, мол, как человек с настолько помраченным сознанием способен оставаться профессионалом столь высокого класса. В том-то и дело: я не думаю, что балабановское сознание помрачено. Оно, мне кажется, вполне адекватно воспринимает мир - просто интересует его в этом мире по-настоящему только то, что Даниил Хармс назвал "чистотой порядка". Это можно назвать беспримесностью, последовательностью, цельностью - так или иначе Балабанова интересует только до конца выраженный, внятный тип. Это позиция абсолютно эстетская, но по-своему достойная уважения: согласимся ли мы, что Данила Богров однозначно прекрасен? Не думаю. Но есть ли у нас основания считать его цельным и законченным художественным типом, подсмотренным вдобавок в нашей с вами реальности? Несомненно. "Не знаю, герой ли это нашего времени, но это герой", - буркнул Балабанов в одном из телеинтервью, когда его спросили, равняться ли на "брата" или погодить. Та же цельность и последовательность, та же готовность идти до конца - во всех его героях, в том числе и в красавице из легкой комедии "Мне не больно", и в отважной якутке из "Реки", и в обитателях "Замка". Так вот, маньяк и Антонина - именно абсолютно цельные, идеально законченные персонажи, и судьба их сводит не просто так: они полярны и потому обязаны взаимно уничтожиться.

Вспомним: ведь в надрывножалостном, хотя и жестоком с виду фильме "Про уродов и людей" мелкому бесу Иоганну никто так и не смог ничего противопоставить. В нем все было омерзительно до предела - все, вплоть до постоянного поедания морковки со сметаной; он не был даже похотлив - им ничто не двигало, кроме тупой и гнусной алчности да еще подспудной страсти к разрушению чужих судеб. Только природа, кажется, умудрилась что-то сделать с этой дрянью - вряд ли он уцелеет, уплывая на льдине. Люди перед ним расступались, как масло под ножом. И "брата" никто не сумел остановить, вся Америка спасовала. И мальчик Иван из "Войны" всех чеченцев перепобеждал. Что может остановить человека, у которого ничего нет внутри - совершенная, идеальная пустота, как в том знаменитом пустом трамвае, который бегал по рельсам в первом "Брате", четко сигнализируя об истинном авторском отношении к герою? Что вообще есть прочного в этом тотально сгнившем мире, который Балабанов изображает всю жизнь, беря в качестве модели то поздний СССР, то девяностые годы, то серебряный век? В "Грузе 200" вдруг забрезжила надежда: правда, там есть и еще один Хороший Человек. Мертвый десантник. Но этот хороший мертвый десантник никакого маньяка, к сожалению, не остановит. Остается надежда на таинственную Антонину из одинокого дома под Ленинградом.

Откуда она взялась? Как поняла, что мент подставил ее возлюбленного? Что она знает о темных отношениях, связывающих этого возлюбленного с ментом? Почему она терпела запои и придури своего бывшего зэка, мечтающего о новой утопии? Что заставляет ее спасать чиновничью дочку, случайно оказавшуюся в ее доме по прихоти пьяного "мажора"-ухажера? Все темно, и все понятно. В критические минуты вдруг невесть из каких глубин поднимается спаситель - чтобы потом так же таинственно кануть. Но только он способен положить конец извращенному мучительству - потому что у него-то рука не дрогнет. Балабанов любит людей, которые метко стреляют, не особо задумываясь. Случай Антонины - тот самый. "Я стреляю, и нет справедливости справедливее пули моей". Многие, конечно, напишут о том, что фильм Балабанова мрачен и страшен. Не знаю. Мне в нем впервые померещилась надежда - хотя претензий к этой картине у меня множество, и главная связана с концепцией. Она, как всегда у Балабанова, довольно искусственна: вот, был абсолютно фальшивый мир, в котором слащавое сюсюканье попсы и тошнотворное шамканье генсеков сочетались с корневой тайной злобой и мерзостью, которая уже перла во всещели, росла как на дрожжах и подпитывалась всеобщей ложью. У меня как раз такое чувство, что сегодняшняя Россия - это все то же самое, образца 1984 года, минус все то хорошее, что в СССР все-таки было. Но об этом спорить бессмысленно - Балабанов наверняка ответит, что мне в 1984 году жилось хорошо, а он знает, как все было. Будем считать, что знает. За Антонину ему все прощается.