Сокровенный храм

Будущее

Совершенно непостижимо в некоторых отношениях, что мы не знаем будущего. Было бы, вероятно, достаточно пустяка, перемещения частицы мозга, извилин его, устроенных на другой лад, тонкой сети нервов, прибавленной к тем, что образуют наше сознание, для того, чтобы будущее развернулось перед нами с тою же ясностью, с той же торжественной и непреложной полнотой, как расстилается прошлое, не только на горизонте нашей индивидуальной жизни, но и жизни той породы, к которой мы принадлежим. Это странный недостаток, любопытное ограничение нашего разума, которое служит причиной, что мы не знаем того, что должно с нами случиться, между тем как знаем то, что с нами случилось. С абсолютной точки зрения, на которую только в состоянии подняться наше воображение, хотя и не может всегда сохранить ее, не существует причины, по которой бы мы не должны были видеть того, чего нет еще, в виду того, что все, не существующее еще относительно нас, необходимо должно уже существовать и проявляться где-нибудь. Иначе пришлось бы допустить, что, касательно Времени, мы образуем центр вселенной, что мы единственные свидетели, которых события поджидают, чтобы иметь право появиться и занять место в предвечной истории причин и последствий. Было бы так же нелепо утверждать это касательно Времени, как и касательно Пространства, этой второй, несколько менее непонятной формы двойной бесконечной тайны, среди которой протекает вся наша жизнь. Пространство ближе для нас, ибо случайности нашего организма ставят нас в более прямые отношения к нему и делают его осязаемее. Мы можем довольно свободно двигаться в нем в известном числе направлений, впереди и позади себя. На основании этого ни один путешественник не осмелился бы утверждать, что города, которых он еще не посетил, станут действительными лишь в ту минуту, когда он проникнет в их ограду. А между тем, это почти то же, что мы делаем, когда уверяем себя, будто событие, еще не случившееся, не существует.

Но я не имею намерения теряться, вслед за многими другими, в решениях самой неразрешимой загадки. Не станем же больше говорить о ней, кроме того разве, что Время есть тайна, которую мы произвольно разделили на прошлое и будущее, чтобы попробовать что-либо понять в ней. Само по себе, почти вероятно, что существует лишь необъятное Настоящее, вечное, незыблемое, где все, что было, и что будет, непреложно, и где завтра, за исключением мимолетного человеческого разума, не отличается от вчера или сегодня.

Человек словно всегда чувствовал, что лишь простой недостаток его разума отделяет его от будущего. Он знает, что оно близко, живое, действительное и законченное, скрыто за чем-то в роде стены, вокруг которой не перестает он вращаться с самых первых дней своего появления на земле. Или скорее, он ощущает его в себе, знает, что оно известно частице его самого, но это знание, возбуждающее и беспокойное, не может достигнуть по слишком узким каналам до его чувств, до его сознания, которое является единственным местом, где знание приобретает имя, делается полезной силой и получает, так сказать, право гражданства в человеке. Словно отблески или случайные мимолетные течения проникают в его мозг будущие годы, которыми он полон, и настойчивая действительность которых окружает его со всех сторон. Он удивляется, что необычайная случайность почти герметически закрыла для будущего его мозг, в котором это будущее всецело погружено, подобно тому, как запечатанный сосуд, погруженный в самую глубину чудовищного моря, которое подавляет его, бросает или ласкает тысячью своих волн, и все же с ним не смешивается. Во все времена он пробовал найти трещинки в этой стене, вызвать приток извне в этот сосуд, проникнуть через перегородку, разделяющую его разум, который не знает почти ничего, от его инстинкта, который знает все, но не может воспользоваться своим знанием. Это удавалось ему, как кажется, не раз. Существовали ясновидящие, пророки, сибиллы, пифии, которым болезнь или нервная система, непроизвольно или искусственно повышенная, позволяли устанавливать необычайный сообщения между сознательным и бессознательным, жизнью отдельной личности и целой породы, между человеком и скрытым божеством.

Они сохранили столь неопровержимые свидетельства этой возможности, как ни одно другое историческое свидетельство. С другой стороны, так как эти странные истолкователи, эти таинственные исторические субъекты, в нервной системе которых обращались и перемешивались таким образом настоящее и будущее, были редки, то открыли, или вообразили, что открыли эмпирические приемы, чтобы постараться почти механически разгадать вечно существующую и раздражающую загадку будущего.

Льстили себя возможностью вопрошать таким образом бессознательную науку вещей и животных. Отсюда появилось истолкование будущего по полету птиц, внутренностями приносимых жертв, течению созвездий, огню, воде, снам, и все способы гадания, переданные нам авторами античного мира.

Мне показалось любопытным разыскать, на чем остановилась теперь эта наука о будущем. Ей не хватает ныне былых величия и смелости. Она не составляет более части общественной и религиозной жизни наций. Настоящее и прошлое разоблачают перед нами столько удивительного, что мы довольствуемся этим для утоления нашей жажды чудес. Поглощенные тем, что есть, или что было, мы почти отказались вопрошать о том, что могло бы быть, или что будет. Между тем, старая почтенная наука, так глубоко вкоренившаяся в непогрешимом инстинкте человека, не покинута. Она только не проявляется на свет Божий. Она скрылась в самых темных уголках, в самой вульгарной, легковерной, невежественной и презираемой среде. Она пускает в ход простодушные, ребяческие средства, – и все-таки она также подвинулась до известной степени вперед. Она пренебрегает большею частью приемов первобытного божества; она усвоила себе другие, часто странные и смешные, и сумела воспользоваться несколькими открытиями, которые нимало не были ей предназначены.

По этим-то темным закоулкам я и следил за нею. Мне хотелось ее увидеть не в книгах, а на деле, в реальной жизни, между скромными верующими, которые верят в нее, и просят у нее ежедневно совета или ободрения.

Я пошел туда охотно, неверующим, но готовым верить, без предвзятой мысли и приготовленной заранее усмешки, ибо, если и не надо слепо допускать возможности всякого чуда, то еще хуже, ничего не видя, смеяться над ним; во всяком же упорном заблуждении скрывается обыкновенно превосходная истина, которая ожидает часа своего появления на свет.

Немногие города доставили бы мне более обширное и плодоносное поле для исследования, как Париж. Там-то и принялся я за свои изыскания. Для начала я выбрал момент, когда предприятие, осуществление которого (зависевшее не от меня одного), долженствовавшее иметь для меня большое значение, висело на волоске. Я не стану входить в подробности дела, которое само по себе не представляет интереса. Достаточно знать, что вокруг этого проекта тысяча интриг и несколько могучих и враждебных сил вечно находились в борьбе с моею волей. Силы уравновешивались, и, сообразно с человеческой логикой, невозможно было предвидеть, на какую сторону склонится победа. Мне надо было, таким образом, поставить будущему весьма определенные вопросы, что является необходимым условием, ибо если многие жалуются, что оно ничего не хочет им ответить, то часто потому, что вопрошают в ту минуту, когда ничего не подготовляется на горизонте их существования.

Я попеременно обращался к астрологам, хиромантикам, простым, устарелым и пришедшим в упадок сибиллам, которые воображают, будто умеют угадывать будущее на картах, кофейной гуще, форме яичного белка, распущенного в стакане воды и т. д. (Ничем не должно пренебрегать, и если обстановка подчас странна, то случается, что частица истины скрывается иной раз под самыми нелепыми действиями). Особенно же посещал я наиболее знаменитых из прорицательниц, которые под именем сомнамбул, ясновидящих, медиумов и т. д., умеют сообщить своему сознанию сознание и даже частицу бессознательного чувства тех, кто у них спрашивает, и которые, в сущности, являются самыми прямыми преемницами древних пифий.

Я встретил в этом неуравновешенном мирке массу коварства, притворства и грубой лжи. Но мне представился также случай изучить там поближе некоторые любопытные и неоспоримые явления. Их недостаточно, чтобы решить вопрос, дана ли человеку возможность приподнимать ту ткань иллюзий, что скрывает от него будущее, но они бросают довольно странный свет на то, что происходит в месте, которое мы считаем самым неприкосновенным, я хочу сказать во святом святых «Сокровенного Храма», куда наши интимнейшие мысли и подчиняющиеся им неведомые силы входят и выходят помимо нашего желания и ощупью отыскивают таинственный путь, ведущий к познанию грядущих событий.

Скучно было бы рассказывать, что случалось со мной у этих предсказателей и ясновидящих. Я удовольствуюсь тем, что вкратце передам один из наиболее любопытных опытов. Притом же, он резюмирует большинство других, и психология их всех, за малыми исключениями, одинакова.

Ясновидящая, о которой идет речь, была из числа знаменитейших в Париже.

Она утверждала, что в гипнотическом состоянии воплощает дух маленькой неизвестной девочки, по имени Юлия. Посадив меня за стол, который нас разделял, она приказала мне обращаться к Юлии на ты, и говорить с нею ласково, как говоришь с ребенком семи или восьми лет. Потом ее лицо, глаза, руки, все ее тело стало неприятно конвульсивно изгибаться в течение нескольких минут, волосы ее распустились, выражение же ее лица, совершенно изменившегося, стало ребячески наивно.

Тоненький детский голосок, резкий и ясный, раздался потом из этого большого тела зрелой женщины, и спросил меня, немного пришепетывая: «Что тебе нужно? У тебя есть неприятности? Ты пришел ко мне для себя, или для другой особы?» – «Для себя». – «Хорошо; хочешь мне немного помочь? Покажи мни мысленно то, отчего происходят твои неприятности». Я сосредоточил все свое внимание на интересовавшем меня проекте и на различных действующих лицах еще неведомой маленькой драмы. Тогда, мало-помалу, после нескольких предварительных догадок, при чем я не помогал ей ни словом, ни делом, она проникла действительно в глубину моей мысли, прочла в ней, словно в слегка затуманенной книге, так сказать, определила очень точно место действия, узнала главных действующих лиц, и коротко описала их маленькими ребяческими штрихами, переходя от одного к другому, но до странности верно и определенно. – «Очень хорошо, Юлия», сказал я в эту минуту: «но я знаю все это; я же пришел затем, чтобы узнать, что случится потом». – «Что случится, что случится… Вы все хотите знать, что случится; но это очень трудно…» – «Однако?.. Как кончится дело? Одолею ли я?» – «Да, да, я вижу; не бойся, я помогу тебе; ты будешь доволен…» – «Но враг, о котором ты говорила мне; тот, что действует против меня и желает мне повредить…» – «Нет, нет, он ничего не имеет против тебя: – все это по поводу другой личности… Я не знаю почему… он ее ненавидит О! он ненавидит, ненавидит ее!.. И потому-то, что ты ее любишь, он и не хочет, чтоб ты сделал для нее то, что желал бы сделать…» (Она говорила правду.) – «Однако же», настаивал я: «пойдет ли он до конца, не уступит ли?» – «О, не бойся его… Я вижу, – он болен; он не долго проживет.» – «Ты ошибаешься, Юлия, я видел его третьего дня, он совершенно здоров». – «Нет, нет, это ничего не значит; он болен. Этого не видно, но он очень болен… Он должен скоро умереть…» – «Но когда же, и как?» – «На нем кровь, и вокруг него, и повсюду…» – «Кровь? – Что же, это дуэль?.. (Я думал одно время найти случай вызвать на дуэль противника). Несчастный случай, убийство, или месть?» (То был несправедливый и недобросовестный человек, который причинил много зла многим людям). – «Нет, нет, не спрашивай больше, я очень устала… Позволь мне уйти…» – «Не раньше, чем узнаю…» – «Нет, я не могу ничего сказать… Я слишком устала… Отпусти меня… Будь добр, я помогу тебе…»

Тот же припадок, что и в начале, подернул все ее тело, в котором замолк тоненький голосок; выражение сорокалетней женщины снова появилось на лице ее; она словно очнулась от долгого сна. Нужно ли прибавлять, что мы никогда не виделись до этой встречи и так же мало знали друг друга, как если бы мы родились на двух различных планетах?

В общем аналогично оказалось, за исключением некоторых менее характерных и убедительных подробностей, большинство опытов, при которых ясновидящие действительно спали. Чтобы сделать нечто в роде поверки, я отправил к женщине, которую «Юлия» избрала своей представительницей, двух особ, разумность и честность которых были известны мне. Подобно мне, им нужно было предложить будущему важный и точный вопрос, который мог быть разрешен только счастием или судьбой. Одной из этих особ, спрашивавшей относительно болезни друга, Юлия предсказала близкую кончину этого друга – и события оправдали ее предсказание, хотя в тот момент, как оно было сделано, выздоровление казалось гораздо более вероятным, чем смерть. Другой, которая спрашивала, чем кончится процесс, она отвечала на вопрос довольно уклончиво; зато внезапно открыла ей место, где находился предмет, весьма драгоценный для той особы, которая спрашивала, но потерянный так давно и так часто напрасно отыскиваемый, что особа эта была уверена, что больше и не думает о нем.

Что касается до меня, то предсказание Юлии оправдалось отчасти, т. е., хотя я и не восторжествовал по главному вопросу, дело все-таки уладилось удовлетворительно в других отношениях. Что же касается смерти противника, то этого еще не случилось, и я охотно освобождаю будущее от обязательства сдержать обещание, сделанное мне невинными устами ребенка из неведомого мира.

Весьма удивительно, что можно таким образом проникать в сокровеннейшее убежище нашего существа, и читать там лучше нас самих мысли и чувства, подчас забытые или отстраняемые, но всегда живые или еще несформированные.

Право досадно даже, что чужой человек знает более нас, что происходит в нашем же собственном сердце. Это проливает необыкновенный свет на природу нашей внутренней жизни. Как мы ни оберегаем себя, как ни замыкаемся в самих себе, сознание наше не непроницаемо, – оно ускользает от нас, и не принадлежит нам; и, если необходимы специальные обстоятельства для того, чтобы другой захватил и завладел им, то верно также и то, что в нормальной жизни наше «внутреннее я», как называют его с той глубокой интуицией, которую часто можно найти в этимологии слов, есть нечто, подобное форуму, духовному рынку, куда большинство имеющих дело приходят и уходят, как им угодно, разглядывают и выбирают истины по-своему, и гораздо свободнее, чем мы могли это думать до сегодня.

Но оставим этот пункт, который не является предметом нашего этюда. Что хотелось бы мне разобрать в предсказаниях Юлии, так это участие неведомого, чуждое мне самому. Пошла ли она дальше того, что я знал? Не думаю. Когда она говорила мне о счастливом исходе дела, то это был в сущности предполагаемый мною исход, который мог, пожалуй, удовлетворить эгоистичную и грубую часть моего инстинкта, хотя моя воля, верная элементарному долгу, и решила скорее всем пожертвовать, чем расстаться с этим долгом и предпочесть ему несчастное личное торжество. Замечательно поэтому, что в сообщениях такого рода тайный голос инстинкта слышится гораздо яснее, чем голос самой решительной воли. Так же точно, когда она возвестила мне о смерти противника, она только открыла тайное желание того же самого инстинкта, одно из тех подлых и постыдных желаний, которые мы скрываем от самих себя, и которые не могут возвыситься до нашей мысли.

Предсказание было бы в действительности лишь в том случае, если бы, сверх всякого ожидания, вопреки всякому вероятию, вскоре произошла эта кончина. Но и в том случае, если бы она вскоре произошла, я не думаю, чтобы пифия проникла взором в будущее, но в меня, в мой инстинкт, в мое бессознательное существо, которое предвидело событие, с которыми тот был связан. Она прочла бы во времени не совсем так, как бы во всемирной книге, где записано все, что совершается, но посредством меня, через меня, в моем особом, созерцании, и только перевела бы то, что мое бессознательное чувство не могло открыть моей мысли.

То же было, я думаю, и с теми двумя особами, которые пошли спрашивать у нее. Та, которой она предсказала смерть друга, имела, вероятно, несмотря на уверения, даваемые дружбе разумом, внутреннее, естественное и неотразимое убеждение, хотя энергично подавляемое, что больной умрет, и это-то убеждение открыла сомнамбула среди сладких надежд, пытавшихся заглушить его. Что же касается до второй, неожиданно нашедшей затерянную вещь, то трудно знать достаточно точно состояние чужого ума, чтобы решить было ли здесь ясновидение или просто воспоминание. Тот, кто потерял вещь, разве совершенно не знал, где и при каких обстоятельствах потерял ее? Он утверждает, что да, что никогда не имел об этом ни малейшего понятия, наоборот, был убежден, что вещь не потеряна, но похищена и что он не переставал подозревать одного из своих слуг. Но возможно, что, помимо его разума, его бдительное внутреннее существо обратило на это внимание, а бессознательная и словно дремлющая часть его самого отлично заметила и помнила место, куда была положена вещь. Тогда, не менее удивительным чудом, однако другого рода, ясновидящая рассказала и пробудила тайное и почти животное воспоминание и вывела на свет сознанья то, что он тщетно старался воспроизвести в своей памяти.

Можно ли сказать то же самое о всех предсказаниях? Пророчества великих пророков, предсказания сибилл и пифий, довольствовались ли тем, что отражали, истолковывали и возвышали таким образом до мира вещественного инстинктивную проницательность индивидуумов или народов, которые им внимали? Пусть каждый удовлетворится ответом или гипотезой, которые подскажет ему его собственный опыт. Я дал вам свое объяснение просто и чистосердечно, как это необходимо делать, говоря о вопросах природы[4].

Повторяю, почти невероятно, чтобы мы вовсе не знали будущего. Мне представляется, что мы стоим с ним лицом к лицу, как и с забытым прошлым. Мы могли бы попробовать вспомнить о нем. Некоторые факты дают нам понять, что это не невозможно. Надо было бы изобрести, или вновь отыскать путь к этой памяти, которая опередила нас.

Я понимаю, что нам не дано знать заранее перевороты стихий, судьбу планет, земли, государств, народов и рас. Это не касается нас непосредственно, и в прошлом мы знаем все это лишь благодаря уловкам истории. Но то, что относится к нам, что нам доступно, что должно развернуться в небольшой области годов, отделения нашего духовного организма, которые окружают нас во Времени, подобно тому как раковина или кокон окружает в Пространстве моллюска или насекомое, все это и все внешние, относящиеся сюда, события вероятно начертаны в пределах этой области. Во всяком случае, гораздо естественнее, чтобы это было так, и мало понятно то, чтобы этого не было. Там происходит борьба действительности с иллюзией; и ничто не помешает нам думать, что здесь, как и везде в другом месте, действительность кончит тем, что победит иллюзию. Действительность – это то, что уже случилось с нами, что раньше случалось в истории, которая возвышается над нашей, в неподвижной и сверхчеловеческой истории вселенной. Иллюзия это густой вуаль, сотканный из эфемерных нитей, зовущихся вчера, сегодня и завтра, который мы вырабатываем, сообразно с тою же действительностью. Но совсем не необходимо, чтобы все наше существо вечно оставалось жертвой этой иллюзии. Можно даже задать себе вопрос, не явится ли наша необычайная неспособность к познанию столь простой, неоспоримой, совершенной и необходимой вещи, как будущее, одним из величайших поводов к изумлению для жителя иной планеты, который вздумал бы побывать у нас.

В настоящую минуту все это кажется нам до того глубоко невозможно, что мы с трудом представляем себе, как действительность, уверенная в будущем станет опровергать возражения, которые мы ей делаем во имя органической иллюзии нашего разума. Мы говорим ей например: если бы в тот момент, когда хочешь предпринять дело, мы могли знать, что исход его будет несчастен, то мы и не предприняли бы его; но, так как где-то во Времени еще раньше нашего запроса, должно было быть записано, что наше дело не состоится, в виду того, что мы отказываемся от него, то мы и не могли бы предвидеть исхода того, чему не суждено было иметь начала и т. д.

Чтобы не потеряться на этом пути, который завел бы нас в места, куда ничто не призывает нас, нам достаточно сказать, что будущее, как и все, что существует, вероятно более сообразно и логично, чем логика нашего воображения, и все наши колебания и сомнения будут включены в его предположения. Впрочем будем уверены, что ход событий нисколько не отклонится в сторону, если мы заранее будем знать его. Прежде всего, будущее или частица будущего была бы известна лишь тем, кто захотел бы потрудиться изучить его; подобно тому, как прошлое и часть их собственного настоящего известна лишь тем, кто имеет мужество и разум, чтобы исследовать их. Мы быстро применились бы к урокам этой новой науки, как применились мы к урокам истории. Мы быстро научились бы отличать зло, которого можно избежать, от зол неизбежных. Наиболее мудрые уменьшили бы для себя сумму таковых, a другие пошли бы им навстречу, как идут и теперь навстречу многих известных бедствий, которые легко предсказать. Сумма наших разочарования несколько уменьшилась бы, но менее, чем мы на то надеемся; ибо наш рассудок умеет уже предвидеть отчасти наше будущее, если не с тою материальною очевидностью, о которой мы мечтаем, то по крайней мере с часто удовлетворительной моральной уверенностью; и мы замечаем, что большинство людей нисколько не извлекают пользы из этих столь доступных догадок. Они пренебрегли бы советом будущего так же, как слушают, но не следуют советам прошлого.