Сокровенный храм

1

Вот эта история, в том виде, как вкратце передает ее доктор Фуассак: «8-го Флореаля IV года, кучер и почтальон, сопровождавшие почту из Парижа в Лион, были атакованы и убиты в 9 часов вечера в Сенартском лесу. Убийцами были Куриоль, который занял место в кабриолете рядом с кучером, Дюрошаль, Росси, Видаль и Дюбоск, которые выехали ему навстречу на наемных лошадях, наконец, Бернард, который добыл лошадей и принимал участие в дележе добычи. Из-за этого преступления, в котором участвовали пять убийц и один сообщник, семь индивидуумов сложили голову на плахе в продолжение четырех лет. Правосудие казнило таким образом одного лишнего человека, оно поразило невинного; то не мог быть ни один из шести преступников, которые все сознались в своей вине. Этот невинный был Лезюрк, который не переставал уверять, что он невиновен, и про которого каждый из его предполагаемых сообщников заявлял, что не знает его. Каким же образом был этот несчастный замешан в дело, которое должно было даровать его имени столь печальное бессмертие? Року было угодно, чтобы за четыре дня до преступления Лезюрк, покинувший Дуэ с 18.000 ливров годового дохода и основавшийся в Париже, чтобы дать лучшее воспитание детям, присутствовал на завтраке у одного из своих земляков, Гено, в ту самую минуту, как подоспевший Куриоль был также приглашен принять участие в завтраке. Так как подозрение немедленно пало на Куриоля, то факта этого завтрака было достаточно, чтобы арестовать на время Гено, однако, благодаря тому, что он доказал свое alibi, судья Добентон немедленно освободил его. Но, так как было уже поздно, то этот последний велел ему явиться на другой день, чтобы взять свои бумаги.

11-го Флореаля, утром, Гено, отправляясь с этою целью в префектуру полиции, повстречал Лезюрка, которому и предложил проводить его, на что последний согласился от нечего делать. Пока они дожидались в передней прихода судьи, туда же привели двух женщин, вызванных в качестве свидетельниц по делу, которые, будучи введены в обман сходством Лезюрка с бежавшим Дюбоском, не колеблясь, указали на него, как на одного из убийц и, к сожалению, продолжали до конца утверждать это. Прошлая жизнь Лезюрка свидетельствовала в его пользу, между прочими фактами, которые он привел, чтобы доказать, что он не выезжал из Парижа в день 8-го Флореаля, он упомянул, что присутствовали у одного ювелира при совершении некоторых сделок между Леграном и его собратом Альденовом. Переговоры эти, действительно, велись 8-го числа; но, когда потребовали, чтобы Легран предъявил свою книгу, то заметили, что он по ошибке записал их на 9-ое число. Он думали поступить благоразумно, подчистив цифру 8 и заменив ее 9-ю; он хотел спасти своего соотечественника, Лезюрка, в невинности которого был уверен, но этим только способствовали его гибели. Поправка и подчистка были легко доказаны; с этого времени министерство и суд присяжных не давали больше никакой веры восьмидесяти свидетелями защиты, вызванных обвиняемым; он был осужден, a имение его конфисковано. Прошло восемьдесят семь дней от его осуждения до казни, – отсрочка, совершенно необычайная для той эпохи: это произошло в виду того, что появились сильные сомнения в его виновности.

Директория не имела права помилования; она сочла долгом доложить об этом Совету Пятисот, запросив: „должен ли Лезюрк погибнуть ради своего сходства с преступником“. Совет, по свидетельству Симеона, поставили дело на очередь, и Лезюрк был казнен, простив своими судьями. И не только он постоянно утверждали свою невинность, но еще в момент произнесения приговора Куриоль воскликнули уверенным голосом: „Лезюрк невинен“. Он утверждали то же и на роковой тележке, до самого эшафота. Все другие приговоренные, признавая себя виновными, также заявляли, что Лезюрк был невинен; и только в 9-м году был арестован и осужден его двойник, Дюбоск.

Рок, поразивший главу семьи, не пощадил и ни одного из ее членов. Мать Лезюрка умерла с горя; его жена сошла с ума, трое его детей зачахли в одиночестве и нищете. Тронутое, однако, столь жестоким несчастьем, правительство уплатило в два приема семейству Лезюрка пятьсот или шестьсот тысяч франков, отобранных у него несправедливой конфискацией; но большая часть этого состояния была утаена одним мошенником. Прошло шестьдесят лет; из трех детей Лезюрка умерло двое; один только остался в живых, – то была Виргиния Лезюрк. Давно уже невинность и восстановление честного имени ее несчастного отца были признаны общественным мнением. Она желала большего и, как скоро был издан закон 29 июля 1867 г., разрешавший пересмотр уголовных дел, она стала питать надежду, что наконец-то наступил день, когда, ей можно будет реабилитировать отца в самом святилище правосудия; но, благодаря последней роковой случайности, кассационный суд, ссылаясь на некоторые законные тонкости, объявил приказом от 17-го декабря 1868 г., что нет причины заниматься пересмотром основной сущности дела, и что Виргиния Лезюрк не может быть допущена до суда со своею просьбою о пересмотре.

Кажется, будто видишь, как в самом ужасном сне, несчастного, сделавшегося добычей Эвменид. Со времени завтрака у Гено, почти столь же трагического, как обед Фиеста, он непрестанно вращается около бездны, которая тянет его к себе, между тем как судьба его, парящая над его головой, словно громадный коршун, затемняет свет всех, кто к нему приближается. И сверху, и снизу словно окружают его какие-то магические круги, которые сжимаются и съеживаются до тех пор, пока их вихрь не смешивается и не падает на труп злополучной жертвы.

Поистине, стечение убийственных, роковых случайностей должно казаться сверхъестественным в этом деле; дело же типично, страшно и символично, как миф. Но, можно быть уверенным, что целые серии подобных же случаев в миниатюре попадаются ежедневно среди тысячи заурядных или смешных разочарований множества жизней, подпавших под влияние роковой или коварной планеты.»

2

Несчастья Стюартов в достаточной мере известны; несчастья же семейства Колиньи менее популярны. Вот они в том виде, как передает их уже упомянутый автор: Маршал Франции при Франциске І-м, Гаспар де Колиньи, женился на сестре коннетабля, Анне де Монморанси. Его обвинили в том, что он опоздал двенадцатью часами напасть на Карла Пятого, когда мог это сделать с выгодой для своего войска, и пропустил таким образом возможность почти верной победы. Один из его сыновей, архиепископ и кардинал, принял протестантство и женился, несмотря на красную сутану. Он сражался в битве при Сен-Дени против короля и бежал в Англию, где и был отравлен одним из своих слуг в 1571 году. Спасшись однако от этого покушения, он хотел вернуться во Францию, но, взятый в плен при Ларошели, был осужден и казнен. Адмирал Колиньи, брат кардинала, слыл за одного из лучших вождей своего века; он творил чудеса во время защиты Сен-Кентена. Однако, когда крепость была взята, он остался военнопленным. Сделавшись во время принца де Кондэ истинною славою кальвинистов, он выказал не поддающуюся никаким испытаниям отвагу, богатый и изворотливый ум, и никто не сомневался в его достоинствах или его военных способностях; а между тем он был постоянно несчастлив во всех своих предприятиях. В 1562 году он проиграл битву при Дрё против герцога Гиза, битву при Сен-Дени против коннетабля да Монморанси и, наконец, битву при Жарнаке, которая также оказалась роковою для его партии. Побежденный также при Монкоитуре в Пуату, он тем не менее никогда не терял мужества; он сумел с помощью ловкости исправить измены счастья, и являлся страшнее после своих поражений, чем его враги во всем блеске побед. Часто израненный, но всегда недоступный страху, он сказал раз покойно друзьям своим, плакавшим при виде его струившейся потоками крови: «Наше ремесло не должно ли приучить нас к смерти так же, как и к жизни?» За несколько дней до Варфоломеевской ночи, Моревер стрелял в него из карабина из дома, принадлежащего монастырю Saint-Germain-l'Auxerrois, и опасно ранил его в правую кисть руки и левое плечо. Известно, что накануне этого кровавого дня Бем во главе отряда наемных убийц пробрался к адмиралу, пронзил его несколькими ударами кинжала и выбросил его за окно на двор его дома, где, говорят, он испустил последний вздох у ног герцога Гиза. Выставленное в продолжение трех дней для надругательств народа тело его было, наконец, повешено за ноги на виселице в Монфоконе.

Таким образом, хотя адмирал де Колиньи слыл за величайшего полководца своего времени, он всегда был несчастлив, всегда побежден, между тем как герцог Гиз, его соперник, менее осторожный, но более смелый, более верящий в свою судьбу, умел изумлять своих врагов и господствовать над событиями. «Колиньи был честный человек», говорить аббат де Мабли: «Гиз только носил маску большого числа добродетелей. Колиньи был ненавидим толпой, герцог Гиз был ее идолом». Передают, будто адмирал Колиньи оставил дневник, который Карл IX с интересом читал, а маршал Ретц приказал бросить в огонь. Наконец, роковая судьба, связанная со всем, что только носило имя Колиньи, преследовала и последнего потомка этой семьи, который был убит на дуэли кавалером де Гизом.

3

Поистине замечательно, и постоянно наблюдается, что в крупных катастрофах обыкновенно насчитывают гораздо менее жертв, чем можно бы предположить на основании самых разумных вероятностей. В последнюю минуту нечаянное и исключительное обстоятельство почти всегда удаляло половину, а иногда и две трети людей, которым угрожала еще незримая опасность.

Судно, которое тонет, имеет обыкновенно гораздо менее пассажиров, чем бы могло иметь, если бы ему не суждено было пойти ко дну. Два сталкивающихся поезда экспресс, падающих в пропасть и т. д. перевозят менее путешественников, чем в те дни, когда с ними ничего не случается.

Обрушивающийся мост делает это всего чаще совершенно против всех ожиданий, в тот момент, когда толпа уже покинула его. Не так бывает, к несчастью, при пожарах в театре или другом публичном месте.

Но там, как известно, не огонь, а самое присутствие обезумевшей и бешеной толпы составляет главнейшую опасность. С другой стороны, присутствие удушающего газа обнаруживается по преимуществу в те дни, когда число рудокопов в шахте значительно меньше обычного нормального количества. Точно также, когда взрывается пороховой склад или мастерская пороховых патронов и т. п., то в большинстве случаев это происходит в тот момент, когда большая часть рабочих, которые все неминуемо должны бы были погибнуть, удалились по какой-нибудь неожиданной, спасительной причине. Это настолько верно, что замечание это, почти не подвергающееся изменениям, обратилось в нечто в роде давно всем известного правила. Ежедневно читаем мы в газетах в отделе разных приключений фразы такого рода: «Катастрофа, которая могла бы иметь страшные последствия, благодаря такому-то обстоятельству счастливо ограничилась следующими» и т. д. Или же: «Невольно содрогнешься, когда подумаешь, что случись это происшествие минутой раньше, когда все рабочие, все путешественники, и т. д.»

Что это, милосердие ли случайности? Мы все менее и менее верим в личность, разумность и намерения случая. Гораздо естественнее предположить, что нечто в человеке почуяло несчастье, и смутный, но очень верный у многих людей инстинкт отвел их от опасности в тот момент, когда, внезапно вырастая, она приняла непосредственный и властный образ Неминуемого. Тогда-то нечто в роде глухой и скрытой паники нашего Бессознательного существа вырывается наружу в виде желания, каприза, приключения, часто ребяческого и несодержательного, но непреоборимого и спасительного.

4

Другие случаи моих изысканий дали мне не столь любопытные, но часто сходственные по существу результаты. Я посетил, например, известное число хиромантиков; и, видя роскошные помещения некоторых из этих предсказателей по руке, которые открывали мне одни только глупости (я делаю однако одно почетное исключение), я уже поражался наивностью их клиентов, когда один мой друг указал мне в переулочке близ Монт-де-Пьете, квартиру одного предсказателя, который, по его мнению, лучше всех разработал и развил великие традиции науки Деборолля и Арпентиньи.

Я нашел на шестом этаже ужасного дома-муравейника, на чердаке, служившем одновременно приемной комнатой и спальней, старика без всяких претензий, кроткого и вульгарного, речь которого напоминала скорее привратника, чем пророка. Я немногого добился от него; но некоторым более нервным личностям, которых я привел к нему, именно двум или трем женщинам, прошлое и характер которых были мне в достаточной степени известны, он открыл с удивительной точностью их душевные и сердечные заботы, весьма ловко указал на главнейшие перевороты их жизни, остановился на перекрестках, где судьба их действительно уклонилась в сторону или поколебалась, передал некоторые разительные, точные, словом почти анекдотические особенности (путешествия, любовные приключения, влияния, которым они подпадали, происшествия) и, вполне отдавая себе отчет в том роде самовнушения, которое побуждает наше воображение, более или менее разгоряченное близостью тайны, немедленно точно определять малейшее указание, он очертил им их прошлое и настоящее в форме несколько условной и символической, но схема была так точно определена, что они вынуждены были признать, не смотря на свое недоверие, специальную тропинку своей жизни. Что же касается до его предсказании, я должен заявить, что ни одно не сбылось.

Наверно в его созерцании было нечто большее счастливых совпадений. По-видимому, то было в меньшей только степени, нечто в роде нервного сообщения одного бессознательного чувства с другим, в том же роде, как и у сомнамбулы. Я встретил ту же особенность у одной гадальщицы на кофейной гуще, но с более случайными, более неуверенными проявлениями, почему и не стану на них останавливаться.