Сокрушитель

ГЛАВА 19

Ты что мне тут принес? — страшно осведомился Крест. — Это что?

Никита Кляпов облизнул губы и безнадежно посмотрел на пяток алых капсул.

— Так выдали… — выдавил он.

— По барабану мне, чем тебе выдали, понял? — Крест прищурился. — Иди меняй.

— Я пробовал, — уныло сказал Никита. — Никто не хочет. Говорят: сегодня всем так платили…

Крест осклабился, и Никита почувствовал, как опять накатывает эта отвратительная трусливая слабость, за которую он ненавидел себя всю жизнь. Волчья улыбка Креста, как всегда, лишила его последних сил. Сопротивляться было бессмысленно.

— Ну ты, бродяга… — задушевно сказал Крест. — Фуфло толкаешь? Тебе что, кранты заделать с фифуром?

Никита вскинул голову.

— А по-человечески можно?

Но это уже была даже и не агония. Никита огрызнулся устало, почти равнодушно. Видно было, что ему давно на все глубоко наплевать. В том числе и на собственное достоинство.

— Как? — Словно недослышав, Крест приставил ладонь к уху. — По че-ло-ве-чески? Ну ты козел… За человека себя стрижешь?

Он поднялся с воздуха над кабелем и с омерзительной ленивой вихлецой приблизился к положенной на пол дани. Босой ногой указал на капсулы.

— Все. С вещами на парашу! Свободен.

Никита затравленно посмотрел на эту ненавистную ногу, издевательски шевельнувшую пальцами, и нагнулся за неумело связанной сеткой. В следующий миг Крест сделал резкое короткое движение, и Никита дернулся, заслоняясь алыми тюбиками…

Как бы удивленный его испугом, Крест медленно отряхивал край короткой плетеной штанины. Кляпов стиснул зубы, повернулся к светлому пятну скока и, не зажмуриваясь, шагнул из колышащегося цветного сумрака в латунно посверкивающий день. Голова тут же закружилась, Никиту понесло, как пьяного, и он чуть было не налетел на поджидавшую его снаружи надзорку.

— Тебе-то от меня что надо? — с болью бросил он в глянцевое чернильное рыло каплеобразного чудища. — Что ты за мной по пятам ходишь?

Тут ему пришло в голову, что это совсем другая надзорка — та, первая, проводила его до входа, а эта ждет на выходе. Никита горестно присмотрелся. Размеры — те же, а в остальном все надзорки одинаковы…

Пожал плечами, ссутулился — и побрел, сам еще не решив, куда идти. Надзорка потекла следом.

— Ну, в чем дело? — уже с надрывом спросил он, оборачиваясь. — Щелчка мне давать не за что — жизни я ничьей не угрожаю. Вы бы вон лучше Крестом занялись… Блюстители!

На глянцевом рыле змеились блики. Казалось, что надзорка тревожно принюхивается.

Никита Кляпов с тоской запрокинул голову и посмотрел в серо-голубой зенит, стиснутый со всех сторон верхушками бледно-золотистых опор.

«Хорошо бы упасть оттуда… — внезапно подумалось ему. — Или туда… И не больно, наверное, — сразу в пыль разобьешься…»

А еще говорят: монтажники, если срываются с высоты, живыми до земли не долетают. Разрыв сердца на полдороге. Еще проще…

Движением, каким обычно поднимают за шиворот нашкодившую кошку, Никита поднял и встряхнул сетку с пятью алыми капсулами. Менять… Да для него было подвигом даже в долг попросить до зарплаты, а уж менять… Да и у кого? Пузырек, надо думать, до сих пор на Кляпова сердит за то, что зря поил… Уж лучше еще один камушек разбить — время прошло; может быть, они уже не только красненькими выдают…

Сопровождаемый бдительной надзоркой (прямо воронье какое-то!), Никита Кляпов свернул в проулок, где маячили две довольно сложные глыбы. Одна была больше, другая — изящнее.

«Да пошло оно все…» — цинично подумал Никита и, решительно подойдя к той, что изящнее, обнаружил вдруг, что левая рука у него давно уже ничем не отягощена. Он где-то оставил свой ломик!

Неужели у Креста? Никиту бросило в жар… Нет, слава Богу, не у Креста. Точно, точно… Он положил его на соседний камушек, когда собирал с пола капсулы… Ах, как плохо! Стащат, как пить дать, стащат…

Никита сорвался — и побежал к скоку. Надзорка рванула следом.

Подоспел он почти вовремя. Возле глыбы цепенел от радости пушистый лупоглазый зверек с ломиком в лапках. Судя по всему, он уже вволю налюбовался находкой и явно собирался сгинуть с нею в неизвестном направлении. Никита пал на него коршуном. Ломик в свое время достался ему в жестокой борьбе с самим собой и с некой узловатой железякой у основания главного световода.

Похититель был необычайно крупным — чуть ли не по грудь маленькому Никите. Застигнутый врасплох, он взметнул седую нежную шерстку и отпрыгнул к стене, причем весьма неудачно. Латунно посверкивающая опора примерно с середины расседалась глубокой отвесно ниспадающей канавой, достигавшей внизу размеров рва. В эту-то глубокую вдавлину и отскочил лупоглазый, сразу отрезав себе все пути к бегству.

— Отдай! — задыхаясь, проговорил Никита и сделал шаг вперед.

Раздув зрачки во весь глаз, похититель истерически чирикнул, наежинился — и такое впечатление, что изготовился к бою. Никита струхнул. Невольно вспомнились байки о том, как ведет себя кошка, если загнать ее в угол…

«Ну его к черту…» — неуверенно подумал Никита Кляпов, но тут взгляд его снова упал на ломик. Отступить и открыть дорогу — означало потерять инструмент.

Лицо Никиты исказилось совершенно зверски, а пальцы сами собой медленно подобрались в кулаки.

— Дай сюда, козел! — срывающимся голосом потребовал Кляпов, глядя с безумием в выпуклые, как линзы полевого бинокля, глаза. — Кранты заделаю…

Трудно сказать, что именно поразило пушистого жулика — смысл слов или же интонация, с которой они были произнесены. Но так или иначе, а супостат затрепетал, бросил ломик и, вжимаясь горбиком в стену, начал потихоньку выбираться из вдавлины.

В свою очередь, сторонясь противника, Никита подступил к ломику и на всякий случай сначала поставил на него ногу. Лупоглазый тем временем, достигнув края вдавлины, подпрыгнул и, так вереща, словно с него черти лыко драли, пустился наутек. Кляпов с облегчением поднял инструмент и оглянулся, ища глазами брошенную во время поединка сетку с капсулами.

Возле глыбы с самым угрюмым видом маячила надзорка.

«Запросто мог щелчка получить…» — растерянно подумал Кляпов.

— А что мне еще оставалось делать? — бросил он. — Идти новый ломик выкорчевывать? Так там одни только тупые остались…

Надзорка не шевельнулась — как присосалась к покрытию.

Кляпов подобрал сетку и, подойдя поближе, определил ее вместе с ломиком на глыбу.

— Сволочи вы все-таки… — уныло сказал он надзорке. — Ну вот, смотри… — Он огладил молочно-белый выступ. — Скульпторы о таком изгибе и не мечтали! Того же Генри Мура возьми… Да у нас бы… Ну, не у нас, конечно, — на Западе… На пьедестал бы поставили! В каком-нибудь, я не знаю, Люксембургском саду… А я это должен ломать. Почему? Зачем это вам?

— Добрый день, Никита! Вы что это, с надзоркой разговариваете?

Кляпов подскочил и обернулся. Перед ним, изумленно улыбаясь, стояла Лика — стройная, яснолицая. Бедра ее были до колен влиты в темно-серые брючки — без единого шва, с приглушенным змеиным узором. Кольчужно мерцала плетеная короткая безрукавочка.

— Д-добрый день… — в панике пряча глаза, пробормотал Никита. — Нет, я… Так, с самим собой… Д-досада, знаете, взяла… — Он отважился взглянуть на Лику. Та улыбалась.

— И что же вас так раздосадовало?

Положение у Никиты было довольно дурацкое. Не признаваться же в самом деле, что вел с надзоркой душеспасительные беседы, да еще и с искусствоведческим уклоном… К счастью, блуждающий взгляд его вовремя коснулся глыбы, где лежали отбитый у врага ломик и сетка с пятью капсулами.

— Да вот… выдали одними красненькими, — нашел он наконец оправдание. — Теперь менять надо… Лика засмеялась,

— Боже, какие все-таки мужчины одинаковые! Можно подумать, вы вообще не различаете оттенков. Алые называете красненькими, салатные — серенькими…

«Вы, мужчины…» Кляпов был потрясен. Она причисляла его к мужчинам. То есть ставила на одну доску с Крестом, Василием, Ромкой… И даже не в этом суть! Она видела в нем человека. И с Никитой немедленно приключился приступ высокого, чреватого откровениями идиотизма.

— Лика! — взмолился он, чуть не схватив ее при этом за руку. — Я слышал, вы и сами художница.

Значит, вы должны чувствовать это особенно тонко… Ну скажите; как такое вообще можно ломать?

Улыбка Лики несколько застыла, стала холодной и настороженной.

— Никита, — с легкой укоризной молвила Лика. — Это хозяева. Что вас удивляет? У них прекрасно все. Даже то, что идет на слом…

— Но зачем?!

Лицо Лики слегка затуманилось.

— Доверьтесь хозяевам, — многозначительно изронила она.

— Довериться… — глухо повторил Никита. — Я уже однажды им доверился. Когда влез в летающую тарелку…

Лика закусила губу и взглянула поверх головы собеседника, словно высматривая что-то вдали. Разговор становился все неприятнее и неприятнее…

— Знаете, Никита, — прямо сказала она, окинув его откровенно недружелюбным взглядом. — Вас, по-моему, просто обуяла гордыня. Я понимаю, вам здесь приходится трудно. Но поверьте, что во всех ваших бедах виноваты вы сами. Поймите: хозяева каждому воздают по заслугам…

Никита задохнулся и чуть отпрянул, заставив Лику удивленно округлить глаза. Сейчас он почти ненавидел ее — красивую, холеную, благополучную.

— И чем же я заслужил, позвольте узнать, — сам содрогнувшись при звуках собственного пронзительно-скрипучего голоса, начал он, — чтобы со мной обращались, как… как с этими… Как вы их называете? Побирушками!

— А не надо ставить себя с ними на один уровень, — отрезала она и, обогнув Кляпова, надзорку и глыбу, пошла, не оглядываясь, прочь.

«Видела! — наотмашь полоснула догадка. — Видела, как я тут воевал из-за ломика с этим… лупоглазым…

— Значит, побирушка… — медленно проговорил Никита, глядя вслед Лике. — Ладно…

Он ссутулился и снова повернулся к молочно-белому валуну. Долго стоял, бессмысленно глядя на авоську и ломик.

— Да не буду я ничего менять… — безразлично сказал он горстке алых, как выяснилось, тюбиков.

Взял ломик и направился к стене опоры. Размахнулся как можно выше и нанес сильный колющий удар. Золотистая, словно набранная из латунных стерженьков стена оказалась куда менее прочной, чем те же глыбы. Ломик вошел в нее чуть ли не до половины.

«Вот и отлично… — с отвращением подумал Кляпов. — И забивать ничем не надо будет… А петлю можно из кабеля…»

— Свет посильнее сделай, — попросила Лика. — А то не видно ничего…

Маша Однорукая взяла железяку, отдаленно похожую на мощную кочергу без ручки, и выборочно перебила несколько световодов. В результате ритмичное биение стеклистых труб пошло на убыль, а две из них (не толще женского мизинца) вспыхнули, как раскаленные добела стальные прутья. Опору наполнил тихий шепелявый свист.

— На примерку — становись! — Маша была слегка под мухой — иными словами, в самом что ни на есть рабочем состоянии.

Пористые стены соломенных оттенков были сплошь увешаны кольцами, косицами и пучками Бог знает где вырванных с корнем кабелей и световодов. Иные из них отдавали фиолетовым, иные — вишневым, но в основном преобладали неопределенные серовато-мутные тона. На полу воздвиглась торчком полутораметровая глыба фаллических очертаний. Слегка уплощенная голова ее имела определенное сходство с женским торсом и была облачена в незавершенную разлохмаченную понизу плетенку.

— Пока только правый, — объявила Маша, извлекая из корзинки, висящей на растяжках меж двух светоносных стволов, что-то вроде гетры с подошвой. — Ну-ка, прикинь!

Однако Лика, взяв загадочный предмет туалета, примерять его не торопилась. Сначала она поднесла изделие к одному из раскаленных добела световодов, осмотрела, ощупала до последнего проводка, потом недоверчиво взглянула на Машу.

— А? — ликовала та. — Что б вы тут без меня все делали? Нет, ты глянь! Ты на подошву глянь!

— Она же плетеная была… — в недоумении выговорила Лика.

— Ну! — вскричала Маша. — То-то и оно, что плетеная! А теперь?

Теперь подошва была литая, цельная, вся в мелких бугорках. Околдованная зрелищем, Лика приблизилась к толстому смоляному кабелю и, присев на отвердевший вокруг лоснящегося ствола воздух, осторожно продела ладную ножку в плотное кольчужное голенище. Натянула почти до колена. Обувь была, мягко выражаясь, оригинальна, и все же это была именно обувь. Пальцы ноги — открыты, ступня — охвачена тугим плетением. Ближе к подошве проводки, словно расплавленные, каким-то образом сливались в плотную чернозернистую ткань.

Лика встала, топнула, призадумалась.

— А не растянется? — усомнилась она.

— Попробуй! — широко улыбаясь, предложила Маша. — Знаешь, как это делается? Во! — И мастерица торжествующе ткнула пальцем в глубоко взрезанный участок кольцевой трубы, где так и кишели слизняки, наращивающие на страшную рану новую кожицу. — Перво-наперво — что? Обдираешь до самого до железа. Ну и тут же наползают эти… сопливые… и давай трубу по новой обмазывать. Тогда берешь подошву вязаную — и туда! С одной стороны проклеят — переверни. И так раза четыре… Потом накладываешь проводки — и опять туда, к ним… А сплетешь — опять то же самое. Они тогда еще и вязку прихватят. А там, где проклеено, уже не тянется проверяла… И пол такую подошву не проедает! А? — Мастерица подбоченилась. — Так бы сама себя в лоб и чмокнула — жаль, губы коротки! Кто еще, кроме Маши, додумается? Ну, Ромка твой… Штаны вон, вижу, сделал… Ничего штаны… Так ведь Ромка-то — лентяй! Все мужики лентяи… Ладно. Снимай давай, если по ноге.

— А левый скоро готов будет? Маша прикинула.

— Дня через четыре… Я пока еще с подошвой вожусь.

— Вот если бы еще каблук… — мечтательно вздохнула Лика, берясь за голенище.

— Каблук! — хохотнула Маша. — Ишь ты чего захотела… Каблук ей! — Хмыкнула, задумалась. — А что ж ты думаешь? Вот выпью — и с каблуком что-нибудь соображу! Будешь тогда на каблуках ходить…

— Никиту сейчас видела, — обронила Лика, бережно освобождая ступню. — Смешной какой-то… Как ни встретишь — все ломает, ломает… Копит, что ли?

— Леша говорит, он Кресту сильно задолжал, — объяснила Маша. — Вот, расплачивается…

— Кресту? Не представляю…

— Задолжал-задолжал. А Крест возьми и счетчик включи.

— Господи! — с притворным ужасом сказала Лика, возвращая Маше Однорукой ее изделие. — Да послал бы он этого Креста куда подальше!

— Ну вот такой совестливый, значит.

— А по-моему, просто дурак!

— Ну так если совестливый… — резонно заметила Маша, снова бросая изделие в корзинку на растяжках.

Тихий глуховатый свист помаленьку смолкал. Концы порванных световодов уже нащупали друг друга и слились, образуя на месте стыка этакую рюмочную талию. Света в помещении стало меньше, стеклистые трубы помаленьку усиливали биение.

— А еще кто-нибудь обувь заказывал? — спросила вдруг Лика.

— Люська с потолка… Но не такую, на ремешках, попроще…

— Типа сандалий? Слушай… Тогда и мне тоже. Чтобы нос не задирала, -

Маша ухмыльнулась.

— Не расплатишься…

— Расплачусь. — Лика задорно вскинула подбородок. — Мой-то — на что?

Ломик все-таки пришлось забивать на манер гвоздя. Стена колонны оказалась на изумление рыхлой. Вдобавок внутри ее, как выяснилось, сплошь и рядом имелись пустоты, в одну из которых ломик чуть было не улетел с концами.

Волей-неволей Никита посетил нежилую опору и, вернувшись с еще одной железякой, вновь приступил к делу. Встал на цыпочки и старательными точными ударами принялся загонять ломик в стену. Вскоре поймал себя на том, что боится промазать и угодить

По пальцам, злобно ощерился, грянул с маху — и долго тряс ушибленной кистью, С угрюмой усмешкой подумав, что без техники безопасности даже здесь не обойдешься, снова перешел на частое точное постукивание.

Место он выбрал на этот раз правильное, без каких бы то ни было пустот. Ломик плотно вошел в стену на три четверти, металлическое жало высовывалось наружу с небольшим уклоном вверх. То что надо. Никита нагнулся, чтобы положить железяку, — и опять увидел надзорку. Продолговато-округлая чернильно-глянцевая тварь застыла в паре метров от Кляпова, явно наблюдая за происходящим.

— Похоронная команда? — отрывисто спросил Никита. — Не надоело еще?

Выпрямился, взялся неушибленной рукой за торчащий конец ломика и повис, поджав ноги. Заскрипело, застреляло стерженьками, но железо сидело в стене крепко. Однако не успел Никита этому порадоваться, как раздался рыхлый хруст, металлический хвостик резко пошел вниз, и в следующий миг на покрытие грянулись ломик, килограмма полтора желтоватой трухи и сам Никита Кляпов. В опоре зияла глубокая рытвина.

«Как же они стоят вообще? — ошеломленно подумал Никита, невольно возводя глаза к потолку, в который на неимоверной высоте врастали золотистые колоссы. — Такая масса…»

Опять накатила тоска. Время шло, решимость убывала. Будь оно все проклято! Будь он проклят, весь этот дурацкий мир с его хрупкими стенами и гениально изваянными глыбами… с Крестом, с Ликой… с затаившимися неизвестно где хозяевами… Как просто дома: выбрал гвоздь потолще, вогнал в притолоку — и никаких тебе проблем…

Безобразное предчувствие охватило Никиту Кляпова: он потратит весь день на поиск верного способа, а когда наконец найдет, то будет поздно. Вернется жалость к себе любимому, страх перед смертью — и прочее, и прочее…

Он снова поднял глаза к глубокой, как от снаряда, выбоине. Стало быть, на улице не стоит и пробовать… Обидно. Хорошее было бы зрелище…

Никита машинально отряхнул подпоясанную световодом простынку, поднялся с пола и, прихватив на всякий случай обе железяки, поплелся к скоку, ведущему в одну из необитаемых опор. Ноги на покрытие ставил бережно, словно боялся расплескать отчаяние до срока…

… Внутри опоры тоже ничего глаз не радовало. Вот только разве что кабели, оплетшие стену… Никита подковырнул один из них ломиком, протиснул пятерню и, ухватясь, потянул. С хрустом отделившись от стенки, кабель провис до пола. Вдобавок оказалось, что растягивается он немилосердно…

Анекдот! Повеситься не на чем…

— Ну почему?.. Почему я еще должен… — Задыхаясь от весьма кстати нахлынувшей злости, Никита подошел к рощице световодов, влез на кольцевую трубу и пощупал стеклистые стволы. Одни обжигали холодом, другие — жаром, а те, что имели вполне приемлемую температуру, оказались удивительно скользкими. Даже если обмотать кабелем — все равно растянется и съедет…

Никита неумело выругался и в угрюмом раздумье присел на кольцевую трубу. Натянуть веревку между световодами, а к ней уже крепить петлю?.. Это на какой же высоте ее надо натягивать? Взобраться, как по канату? Так ведь скользкое все, будто нарочно намылили…

«Да что я, собственно, дурака валяю! — осенило его внезапно. — Вон же «бритва»! Ромка ею трубы режет!»

Вскочив, Никита обошел рощицу светоносных стволов и, взявшись за тускло-серую струну у самого основания, дернул. Та лопнула с коротким вскриком, и с таким же вскриком что-то оборвалось внутри самого Никиты. Обмер, выждал, когда отхлынет позорная мерзкая слабость, и, судорожно сглотнув, вызвал в памяти ненавистное лицо Креста, Плохо… Отчаяние и впрямь шло на убыль.

Да и черт с ним, с отчаянием! Обойдемся как-нибудь и без отчаяния. Тупенько так, обыденно… Чик — и все…

Никита присел и провел кончиком световода па чугунной шкуре кольцевой трубы. Оболочка расселась, как от удара бритвой.

«Ну вот, видишь, как славно…»

С жестокой усмешкой Никита Кляпов выпрямился и напоследок оглядел колышущиеся полотнища полусвета и соломенно поблескивающие стены в серых ветвящихся жилах. Потом ему в голову пришло, что у него в любом случае останутся в запасе несколько минут, чтобы вдоволь всем этим налюбоваться…

Осмотрел запястье, несколько раз сжал кулак, но вены так и не проступили… Или, может быть, сразу по горлу? Нет… По горлу почему-то страшно…

Никита отвернул лицо — и полоснул. Боли он не почувствовал — разрез, надо полагать, был не толще микрона. Пошевелил кистью, надеясь, что боль все-таки возникнет. Наконец решился взглянуть. Нигде ни царапины. Не веря, полоснул еще раз… Да что же это? Неужели сломалось?.. Нагнувшись, дважды чиркнул по кольцевой трубе. Чугунного цвета шкура расселась, расползлась крестообразно…

Сомнений быть не могло: оборванный световод резал трубы — и только.

«Болтуны… — с омерзением подумал Никита Кляпов. — «Осторожно! Палец отхватишь!» Болтуны…»

Никита отшвырнул «бритву» и огляделся, стиснув кулаки. В окно пятиэтажки он уже прыгал. Когда выдирался из объятий… При мысли о кукле Маше Кляпова передернуло от омерзения.

Минутку, минутку… А если надеть на голову пластиковый пакет и обмотать шею световодом? Взять световод подлиннее — и мотать, мотать, пока хватит дыхания… А размотать он уже потом не успеет… Даже когда струсит — в последний момент… Решено.

Волоча за собой пятиметровый шнур, Кляпов вышел на перекресток между четырех опор. Следом катила осточертевшая надзорка.

«Хорошо, что мешок непрозрачный… — испуганно мыслил Никита. — Или плохо? Не знаю…»

Ему очень не нравилось, что он уже боится.

«Неужели не смогу?»

Хотя бы попробовать…

Бросив ломик на покрытие, он надел на голову мешок, выдохнул и сделал первый виток по горлу. В следующий миг его подбросило, обдало жаркой болью, перед глазами закривлялись ярко-зеленые амебы — и Никита судорожным движением сорвал с лица липкий от пота пластик. Первое, что он увидел, было глянцевое чернильное рыло надзорки.

Лишь несколько секунд спустя до Никиты Кляпова дошло, что ему просто-напросто дали щелчка.

— Ты что? — заорал он на припавшую к покрытию тварь. — Сволочь ты поганая, ты что себе позволяешь? Я кого-нибудь трогал? Я чьей-нибудь жизни угрожал?

Тут он запнулся, сообразив, в чем дело.

— А-а… — протянул Никита и жутко при этом оскалился. — Значит, и себя тоже нельзя?..

Он медленно нагнулся и подобрал с пола ломик.

— Ах ты мразь… — выдохнул он, занося железо. Надзорка не двинулась с места и терпеливо снесла удар, а вот Кляпов руку себе так отсушил, что чуть не выронил ломик. Секунды три стоял, уставив безумные глаза на угрюмо неподвижную тварь, потом вдруг обессилел и побрел к стене. Присел, положив железку на колени, и вдруг истерически захихикал. Все правильно… По-другому с ним и быть не могло… Одному Богу известно, сколько времени он просидел так под этой стеной, скорчившись и уткнув лицо в колени. Потом его вдруг оглушило пронзительное злорадное чириканье, и Никита нехотя поднял голову. Перед ним, встопорщив шерстку, бесновался давешний лупоглазый знакомец, чуть было не похитивший утром его инструмент. А вскоре в поле зрения попал и Василий, с самым грозным видом направлявшийся прямиком к Никите.

— Ну? — спросил он, поворотясь к лупоглазому.

— От! От! — Зверек подпрыгивал и тыкал розовым пальчиком в кончик ломика.

Василий вгляделся, и в течение нескольких секунд его широкое смуглое лицо выражало только оторопь и ничего, кроме оторопи.

— Телескоп! — выговорил он наконец. — Это же не наш ломограф! Это чужой! Зой! Сьок?

— Зой… — растерянно чирикнул Телескоп, не сводя выпуклых глазищ с ломика. Сложное это понятие, должно быть, никак не укладывалось в его пушистой головенке.