Солнце восемь минут назад

Глава 4

Александра едва дождалась конца обеда и вскочила со стула, в два глотка осушив стакан лимонада.

– Побегу к себе работать. – Художница даже не пыталась скрыть облегчение, с которым покидала собравшуюся за столом компанию. – Я ведь еще не устроилась. Не знаю, как там все разместить…

Она ни на кого не смотрела, но ощущала на себе перекрещивающиеся взгляды – любопытные, вопросительные, внимательные. Особенно ощутим был взгляд Светланы. Александра отлично понимала, что та заинтересована в ее присутствии, как и Аристарх. Каждый из супругов рассчитывал найти в ней союзника.

Нина тоже поднялась из-за стола:

– Хотите я пойду с вами? Вдруг чем помогу? Мне все равно делать нечего.

– И незачем было приезжать совершенно, – сухо заметила ее мать. – У тебя же сессия.

– Я могу заниматься где угодно, – не глядя на нее, Нина накинула куртку-парку, висевшую на подлокотнике дивана. – Хотя от здешнего воздуха страшно спать хочется. Саша, так вам подмастерье требуется?

– Помощники всегда кстати. – Художница поняла, что девушка тоже тяготится обществом родни. – Идем, сегодня будем сбивать подрамники и натягивать холст. Да!

Она обернулась в сторону кухни.

– Вот тебе первое поручение. Позови Жору, нужно, чтобы он впустил меня на минуту в кабинет Максима.

Нина отправилась за сторожем, а Светлана раздраженно осведомилась:

– А что, кому угодно можно зайти в кабинет к нашему властелину? Да еще в его отсутствие? Я вот там ни разу не была. Меня не соизволили пригласить.

– Там просто остались материалы для моей работы, – отвечая, Александра была вынуждена взглянуть на давнюю приятельницу. Лицо Светланы подергивали мелкие судороги, как далекие всполохи приближавшейся грозы. – Максим разрешил.

– Вы прямо подружились, как я смотрю, – язвительно бросила маленькая женщина. Она тоже встала и вызывающе положила руки на худые, мальчишеские бедра, обтянутые джинсами. У нее был такой вид, словно она приготовилась к драке. – Удивительно. А я-то боялась, что ты откажешься работать на такого типа.

– Света! – раздался предостерегающий тихий возглас Аристарха. Светлана содрогнулась всем телом, словно по ней прошел электрический разряд.

– А в чем дело? – она переключилась на мужа. – Этот Максим Юрьевич начал тебе нравиться? С каких пор?

– Света, мы в его доме, работаем на него, и просто… – Аристарх замолчал, но жена замотала головой, будто услышала оскорбление в свой адрес:

– Нет, это уж слишком! Ты учишь меня правилам приличия, ты?! После того как позвал…

– Все, нам надо работать. – Аристарх встал из-за стола, почти отшвырнув стул в сторону. Сергей, поднявшийся вслед за ним, придержал стул за спинку, не дав ему упасть. – Идемте.

Не прибавив больше ничего, одеваясь на ходу и не попадая с первого раза в рукава куртки, Сазонов вышел на крыльцо. За ним поспешили супруги Кольцовы. Елена вела себя невозмутимо, словно ничего не произошло, ее супруг явно чувствовал себя не в своей тарелке. Когда за ними закрылась дверь, Светлана спрятала лицо в ладонях.

– Вот, – глухо выдохнула она. – Вот, Саша, теперь ты все видишь.

К облегчению Александры, из кухни появились Нина и Жора. Сторож позванивал связкой ключей, которую нес на согнутом указательном пальце:

– Идемте, раз вы закончили. Обед был так себе, знаю, но я ведь не повар.

Он пошел на второй этаж, Александра двинулась за ним. Нина не отставала. Девушка, казалось, сразу вжилась в роль подмастерья и следовала за художницей по пятам, забавляясь этой игрой. Но, скорее всего (предположила Александра), Нине не хотелось оставаться с матерью в столовой. Они не ладили, это было слишком заметно.

Поднявшись на площадку, Жора отпер кабинет:

– Максим меня предупредил, что все будет оставлено на столе.

– Так и есть. – Александра еще с порога увидела бумажный рулон. Подойдя к столу, она убедилась в том, что картина исчезла. И хотя для работы над венками, особенно в начальной стадии, оригинал был не нужен, она не отказалась бы взглянуть на пейзаж еще раз. Но полотно, очевидно, было заперто в сейфе. Александра вновь обвела взглядом скудную обстановку кабинета, не носившую абсолютно никакого отпечатка личности хозяина. Конечно, дом был еще не обжит, и все же ей не хватало мелочей, которые человек неизбежно накапливает вокруг себя, задерживаясь на каком-то месте хотя бы ненадолго. Забытая авторучка, скомканный чек, пустой стакан… Здесь не было ничего, а ей все больше хотелось что-то о нем знать.

Нина подошла к окну:

– Какой вид… А вон те домики пустуют?

Жора, к которому она обращалась, кивнул:

– Весной достроят. Там внутри только черновые полы, электричество не подведено, вода тоже… Коробки.

– Значит, будет всего семь гостевых домов?

– Выходит, так, – сторож пожал плечами. – По мне, так и семь – много. Здесь самое ценное – что? Тишина, уединение. А набьется народу, и всему конец.

Девушка продолжала смотреть в окно, словно открывшаяся панорама ее заворожила. Затем медленно обвела взглядом незатейливую обстановку и заметила:

– Это ведь кабинет хозяина, верно? Могу предположить, что он жуткий мизантроп.

– Почему ты так думаешь? – Александра, уже направлявшаяся к двери, приостановилась.

– Здесь всего одно кресло, для него. Посетитель должен будет стоять. И это кресло расположено спинкой к окну. То есть красивый вид его не интересует.

– Что ты судишь по мебели! – с горячей обидой возразил парень. – Максим вовсе не такой. Вечером познакомишься и сама увидишь, что он прекрасный человек. Очень добрый!

– Может быть, меня с братьями еще до вечера отсюда выпрут, – усмехнулась Нина. – Отец не рад, что они приехали, а мама – что я заявилась.

– А почему она не рада?

Александра уже успела отметить инфантильную непосредственность, с которой Жора удовлетворял свое любопытство, будь то расспросы или банальное подслушивание. Нина взглянула удивленно, но все же ответила:

– Мама боится, что я завалю сессию. Для нее и так стало ударом, что я передумала быть медиком. Медик ведь благородная профессия, миссия, можно сказать. А судебный антрополог для нее – это сортировщик костей. Да и материальная сторона для нее имеет значение, подарки там от исцеленных. Мои клиенты давно уже мертвы, так что, кроме зарплаты, никакой выгоды я от них не получу.

Девушка тряхнула головой, словно прогоняя неприятные мысли, черные блестящие волосы рассыпались по плечам.

– Это счастье, что мама посвятила себя карьере братьев, а меня оставила в покое. Да и Лене надо сказать спасибо. Да, этой Лене, – она перехватила вопросительный взгляд Александры. – Пять лет назад, когда я бросила мединститут, мама была слишком занята Леной, чтобы тратить нервы еще и на меня. Я ее поставила перед фактом, а она только сказала, что все хотят ее в гроб вогнать. Повезло, этим и кончилось.

Нина так откровенно и холодно говорила на личные темы, что Александра предположила: либо девушка делится семейными секретами не впервые, либо семья ей безразлична. Сама она ощущала неловкость, словно случайно заглянула в чужую спальню.

– Что же, идем. – Художница двинулась к двери, осторожно прижимая к груди рулон. – Физического труда не боишься?

Предстояла большая работа, и Александра ничуть не пожалела о том, что обрела помощницу. Собираясь в дорогу, художница захватила из своей мастерской все необходимое для изготовления пяти подрамников нужного размера: материал, степлер, ножовки. Саму картину ей измерить не удалось, но она на это и не очень рассчитывала, ведь полотно пришлось бы извлечь из рамы, на что заказчик мог не согласиться. Любые манипуляции с картиной могли ее повредить, а Богуславский, неведомо по каким личным причинам, явно относился к этому пейзажу с трепетом. Так что Александра положилась на его заявление, что олеографии выполнены в масштабе один к одному. Сравнив для начала все предоставленные ей отпечатки, убедившись в их полной идентичности, Александра достала рулетку и карандаш:

– Я буду отмерять и чертить, а ты отпиливай точно по линии. Сумеешь?

– Наверное. – Нина вооружилась ножовкой и оценивающе осмотрела лезвие. – В анатомичке меня хвалили.

Александра, уже приготовившись нанести первую разметку на планку, подняла глаза:

– Страшно это?

– Что? – На щеках девушки вновь появились ямочки. – Препарировать трупы? Вообще не страшно. Вот живого человека оперировать… Я бы боялась, наверное. А тут нужна только аккуратность, понимание того, что делаешь… Ну и опыт.

Художница быстро нанесла разметку на четыре длинные планки и придвинула их Нине:

– Распили по всем линиям. Только первый распил покажи мне.

Девушка усмехнулась и, склонившись над обеденным столом (они работали внизу, перед пылающим камином), крепко прижала ладонью левой руки планку, а правой сделала несколько быстрых, почти небрежных движений. Протянула Александре отпиленный фрагмент.

– Будто на станке отрезано, – признала та. – Продолжай, я займусь холстом.

Пока Нина с упоением нарезала деревянные планки, Александра достала из дорожной сумки сверток с холстом. Наконец, она могла как следует оценить свое приобретение. Сняв обертку и встряхнув слежавшийся материал, она едва не чихнула, когда в воздухе повис горьковатый запах мышиного помета, подвала. Оценив холст на просвет, Александра предположила, что проклеек потребуется больше, чем обычно: ткань имела редкое переплетение. «Хотя зачем стараться? – спросила она себя. – Краски-то как таковой не будет!» Но Александре хотелось сделать все как полагается, как учили ее в институте, не столько для клиента, сколько для себя самой. Она уже не помнила, когда ей в последний раз приходилось проклеивать холст самостоятельно. Работа реставратора этого не требовала, разве что в тех случаях, когда особенно ветхую картину приходилось наклеивать на новый холст, чтобы избежать полного разрушения.

Александра не без горечи улыбнулась: «И вот я снова готовлю холст, но не для того, чтобы писать, даже не для того, чтобы копировать… Для венки. Правильно говорят, ни от чего зарекаться нельзя!»

– Вы почему смеетесь? – не отрываясь от работы, спросила Нина. Шелковистые черные волосы, подстриженные на висках чуть короче, падали на щеки, разрумянившиеся от усилий и от огня в камине.

– Все-то ты замечаешь, – откликнулась Александра. – А ведь вроде не смотришь в мою сторону. Я клеймо на холсте пытаюсь прочитать.

– Я судебный антрополог, я должна все замечать! – рассмеялась Нина.

– М. А. Винеръ… – пробормотала Александра, разглаживая холст ладонью. – Два цветочка… Или это колесики? Между ними какое-то пятно. Ниже надпись: Лодзь.

– Старый холст? – осведомилась Нина, делая очередной жутковато точный жест. Напильник она держала изящно и властно, как скрипачка – смычок.

– Конца девятнадцатого или начала двадцатого века.

– Надо же, – с уважением произнесла девушка. – Вы будете рисовать картины на таком старом холсте?

– На таком холсте я ни за что не стала бы писать картины, – улыбнулась художница. – Нет, мы будем наклеивать на него старые олеографии.

– Зачем? – с любопытством спросила Нина.

– Чтобы потом оттиснуть рельеф, прописать немного маслом по бумаге и покрыть лаком, – пояснила Александра. – За пару шагов не отличишь от настоящей картины.

– Зачем? – повторила Нина, откладывая ножовку и внимательно глядя на Александру.

– Затем, что заказчик так пожелал, – ответила та, пряча за внешним спокойствием собственное недоумение. – Ему захотелось иметь пять одинаковых венок.

– Это что такое? – не отставала Нина. Получив краткое объяснение, девушка задумалась, а затем спросила: – Он не в себе?

– По-моему, он более чем разумен. – Александра начала разворачивать холст на другом краю стола. – Просто ему захотелось повесить пять одинаковых венок в пяти одинаковых шале. Какая-то логика тут есть. А о вкусах не спорят, тем более мне не приходится. Я ведь деньги за это получаю.

– Логика тут есть, но это логика серийного убийцы. – Нина по-прежнему не прикасалась к ножовке. – Если от раза к разу маниакально копируется какая-то деталь, значит, он что-то пытается нам сказать. Или о чем-то спросить.

От камина шла ровная волна тепла, но Александра невольно передернула плечами. Ей вспомнились водянистые прозрачные глаза Богуславского, его пристальный взгляд без выражения, просто фиксирующий собеседника, взгляд осьминога.

– Ты ошибаешься, – сказала художница, но не услышала в своем голосе уверенности. – Это просто недостаток воображения. Нравится эта картина, и он хочет видеть ее везде.

– А покажите, – попросила девушка.

Александра осторожно развернула рулон с олеографиями. Нина с минуту разглядывала изображение, потом вынесла вердикт:

– Ничего особенного. Заказчик точно маньяк.

– Он выбрал одного из крупнейших представителей дюссельдорфской школы, – Александра постаралась, чтобы в ее ответе не прозвучали менторские нотки. – Для загородного отеля именно то, что нужно. И это очень хорошая картина.

– Но то, что он хочет пять копий, нехорошо, – упорствовала Нина. – Хотелось бы мне на него посмотреть!

– У тебя будет такая возможность. – Александра огляделась по сторонам. – А теперь мне нужна теплая вода.

Входя в шале, она включила электронагреватель в ванной комнате. Кухня в домике была не предусмотрена, но в углу комнаты имелся столик с чайником, одноразовыми картонными стаканами и всеми необходимыми принадлежностями для чая и кофе. Александра взяла чайник и отправилась в ванную комнату. Вернувшись, она поставила чайник кипятиться и, вновь порывшись в дорожной сумке, покачала головой:

– Всего не упомнишь…

– Что вы забыли? – подняла голову Нина, вновь взявшаяся за работу.

– Кастрюльку, осетровый клей разводить. Видишь? – Она подняла стоявшую на чайном столике стеклянную банку с разбухшими полупрозрачными пластинами. – Когда я из Москвы приехала, сразу залила его холодной водой. Теперь он набух, пора заливать горячей, но лить уже некуда. Нужна посудина побольше.

– На кухне кастрюль полно! – воскликнула девушка. – Сбегать?

Александра кивнула:

– Придется, хотя в такой мороз бессовестно тебя гонять.

– Да ладно, – отмахнулась та, натягивая куртку. – Я мигом. Тем более мне больше нечего делать, я все уже отпилила!

Когда за Ниной закрылась дверь, Александра вновь взялась за работу. Вооружившись степлером, она сбивала подрамники. Когда вновь распахнулась дверь и вместе с клубами морозного пара появилась запыхавшаяся девушка, Александра соединяла последние планки.

– Принесла две! – сообщила Нина, демонстрируя новенькие блестящие кастрюли. – На три литра и на пять. Не знала, какая нужна.

– В хозяйстве обе пригодятся. – Александра знаком показала поставить кастрюли под чайный столик. – А сейчас будем резать холст и закреплять его на подрамниках. Он слежался, и боюсь, что частично подгнил. Могут быть неожиданности при натяжке. Порвется, перекосится…

– Как интересно! – неожиданно отреагировала Нина.

Опасения Александры не оправдались. После почти двух часов напряженной работы все пять подрамников были обтянуты лодзинским холстом. Он выдержал это испытание, хотя в натянутом виде сделался еще непригляднее. Александра не могла не признать, что толковая и ловкая Нина стала неоценимой помощницей.

– В четыре-то руки мы быстро справимся! – радовалась художница. – Честно говоря, натягивать холст в одиночку очень неудобно. Теперь налей в кастрюлю теплой воды, будем смачивать холсты.

– Зачем? – моментально осведомилась Нина.

– Благодаря влажности волокна ткани немного расширятся, и клей будет меньше протекать на обратную сторону. Да, и поставь чайник, будет нужна горячая вода, градусов шестьдесят, для клея!

Александра впервые кем-то командовала, и сама удивлялась, как быстро вошла во вкус. Возможно, происходило это потому, что Нина слушалась ее с готовностью и удовольствием. Девушка относилась к типу пытливых натур, которым познание доставляет наслаждение, а собственная роль при этом не важна. Когда она принесла из ванной воду, Александра вручила ей вторую губку, и они вместе принялись промакивать разложенные на полу холсты. Комната с яростно пылающим камином все больше походила на мастерскую. Солнце уходило за лес, начинало смеркаться, Александра включила верхний свет.

– Давай чайник, – сказала она и, пощупав его бок ладонью, чтобы убедиться, что вода остыла до нужной температуры, вылила разбухший желатин из банки в кастрюлю. Залила смесь горячей водой, непрерывно помешивая деревянной лопаткой. Добавила ложку меда из крошечной баночки, украшенной картинкой с альпийским лугом.

– Обойдемся без антисептика, в нашем случае это не нужно, – сказала она Нине, сосредоточенно наблюдавшей за процессом.

– А что теперь? – спросила та.

– Теперь ставим кастрюлю в прохладное место, чтобы клей превратился в желе. Потом будем наносить первый слой.

– Я туда поставлю, – Нина указала на гардероб. – Там очень даже прохладно.

Пока она пристраивала кастрюлю в гардеробе, Александра оглядела плоды их совместных трудов. Пять холстов одинакового размера, натянутых на подрамники, лежали в ряд на полу шале и, казалось, ожидали от нее дальнейших действий. «Это будет не так долго, как я думала, и совсем не сложно, – художница не сводила взгляда с холстов. – И отлично оплачено. Если владелец видит свой отель именно так, это его личное дело».

Нина вернулась и, подойдя к камину, осторожно положила сбоку на груду углей несколько поленьев.

– Здесь жарко, – пояснила она, – а в той комнате чувствуется мороз. Мне кажется, ночью подойдет к минус тридцати. Что делаем дальше?

– Пьем кофе, отдыхаем, – улыбнулась Александра.

Девушка достала телефон из кармана флисовой кофты и взглянула на экран:

– А скоро уже и ужин! Жора собирался разогреть в микроволновке пиццу, несколько штук. Конечно, не высший пилотаж, но что-то же надо на стол подать. Я довольна, отец тоже неприхотлив. А мама сейчас в таком настроении, что ей никто не угодит.

Нина выдержала паузу, словно ожидая расспросов, но Александра дипломатично промолчала, прибираясь на столе.

– Вам понравилась Лена? – внезапно спросила девушка.

– Да я, собственно… – растерялась Александра, застыв с пустой банкой в руке. – Мы и не общались еще.

– Значит, не понравилась? – с нажимом продолжила девушка и в этот миг, при всей внешней несхожести, стала очень похожа на свою мать. Александра увидела на ее лице то же выражение, что у Светланы, жесткое и непримиримое. – А она очень славная.

– Верю тебе на слово, – ответила художница, продолжая прибираться на столе. – Вы дружили?

– И сейчас дружим. – Нина присела на подлокотник кресла, стоящего перед камином. – Все эти годы созванивались, иногда пересекались где-нибудь, выпивали чашку кофе. Тогда, пять лет назад, она помогла мне проститься с детством. Пока человек не оценивает своих родителей критично, он все еще ребенок. А благодаря ей я увидела их такими, какие они есть.

– Вот как… – Александра не нашлась с другим ответом.

– И это помогло мне принять решение бросить мединститут и учиться тому, что меня действительно интересует, – продолжала Нина, глядя на художницу с вызовом, словно ожидая упреков. – Ни на кого не оглядываясь.

– Ты совершенно права, – ответила Александра, отворачиваясь, чтобы не видеть этого сверлящего взгляда, очень ей знакомого. – Сходи, пожалуйста, посмотри на клей! Он должен превратиться в желе. Если это так, неси сюда, сделаем первую проклейку хотя бы на паре холстов.

Нина набрала в легкие воздуха, словно собираясь сказать еще что-то, но осеклась, молча встала и вышла в гардеробную. Через минуту появилась с кастрюлей в руках.

– Уже похоже на студень, – сообщила она, глядя на художницу исподлобья.

– Это то, что нам надо. – Александра взяла у нее кастрюлю, поставила на пол, затем достала из сумки пакет с жесткими широкими кистями. – Приступаем! Я проклею первый холст, а ты смотри, сколько надо брать клея на кисть. Холст нельзя перегружать, тем более такой старый, он провиснет, может даже порваться. Видишь?

Она присела на корточки, зачерпнула кистью немного студенистой массы и провела по грубой поверхности холста, испещренной крупными узелками.

– Клей не должен проступать на обратную сторону, так что с количеством аккуратнее, – объясняла художница. – Фактура холста должна быть видна.

– А проклеивать холсты необходимо? – спросила девушка, также присаживаясь на корточки. Ее голос смягчился, теперь Нина ничуть не походила на мать.

– Во-первых, мы изолируем холст от контакта с краской. – Александра снова окунула кисть в кастрюлю. – Иначе масло начнет разрушать целлюлозу. Такое полотно очень быстро погибнет. Его можно будет пальцем проткнуть.

Нина энергично закивала.

– А во-вторых, – Александра продолжила наносить клей, – если ткань имеет редкое переплетение, мы закрываем все отверстия между нитями. Качество проклейки определяется на свет. Не должно быть светящихся сквозных просветов.

– Можно я тоже? – попросила Нина, и голос у нее при этом был совершенно детский, как у ребенка, просящего взаймы чужую игрушку.

– Возьми кисть и приступай! – скомандовала художница.

Некоторое время работали молча. Потом Нина, увлекшись, начала что-то тихонько мурлыкать и вдруг, рассмеявшись, села на пол, вытянув ноги.

– Знаете, зачем я вообще сюда приехала с братьями? – спросила она, массируя затекшие плечи. – Разнимать, если начнется драка. Меня отец попросил. Только это тайна!

– Все плохо до такой вот степени? – Александра не отрывала взгляда от холста, с которым почти покончила. – Меня он тоже по телефону просил скорее приехать.

– Вы себе не представляете, насколько мама ненавидит Лену, – сразу посерьезнев, ответила девушка. – Пять лет назад она была папиной напарницей, и они очень удачно работали вместе. Не знаю, было ли нечто большее… Но мама уверена, что было. Один раз она вошла в мастерскую, а они очень близко друг к другу стояли у стола, что-то делали вместе… Там стулья летали! Мама мастихин схватила, а им же зарезать можно! Отец ей руку выкручивал. Лена убежала. И заполыхало… Мама ему до сих пор простить не может, и тут он приглашает Лену!

– С мужем, – напомнила Александра.

– Да, она за эти пять лет многое успела, – кивнула Нина. – Вышла замуж, открыла дизайнерское бюро, закрыла… Но мастихин помнит, как такое забыть. Я очень удивилась, что она согласилась сейчас приехать.

– Так неужели Светл… – Александра поправилась. – Твоя мама набросилась на нее только потому, что она близко стояла к твоему отцу?

Нина сощурилась:

– Дистанция – очень важная вещь, человек определяет ее значение подсознательно, на первобытном уровне, и мощно реагирует. Все давно измерено. Социальная дистанция – это от полутора метров, посторонние люди. Личная – друзья-приятели, это от полуметра. Интимная – ближе чем полметра. Партнеры по сексу, скорее всего. Так вот, они стояли очень близко.

– Это абсолютно ничего не доказывает, шел рабочий процесс! – запротестовала Александра.

– Для мамы это было неопровержимым доказательством. – Нина протянула ноги ближе к огню. – При этом, знаете, мама считает, что все женщины поголовно должны быть влюблены в папу. А если этого не происходит, она страдает. Это роняет ее самооценку.

Художница глубоко вздохнула:

– Ты и в самом деле критична к своим родителям. На редкость.

– Это мой способ выжить, – отрывисто бросила девушка, не сводя взгляда с пламени. Дрова, которые она подложила, занялись и громко трещали. – Родителей принято слепо любить, так? А это не для меня. Отца я просто жалею. Мама…

Нина замолчала. Согнув ноги, она обхватила себя за голени, уткнула подбородок в колени и уставилась на высоко поднявшееся пламя, как завороженная. Александра, несколько раз взглянув на ее сгорбленную спину, вновь взялась за работу.

От громкого стука в дверь они вздрогнули синхронно. Дверь открылась, и в синих сумерках, в клубах морозного пара показалась фигура сторожа.

– Ужинать! – возвестил Жора. И затем, обращаясь уже только к Александре, доверительно сообщил: – Максим приехал.

Хозяин отеля поздоровался с Александрой мимоходом, почти не глядя на нее, сунув для рукопожатия жесткую холодную ладонь. Впрочем, он не глядел ни на кого и к столу присел боком, словно собираясь тут же встать и уйти. Вид у него был отсутствующий и озабоченный. Светлана попыталась было завести светский разговор о наступивших морозах, но Максим посмотрел на нее с таким недоуменным выражением, будто она говорила на незнакомом языке. Чуткая ко всем переменам настроения заказчиков, Светлана тут же переключилась на сыновей. Полушепотом, энергично жестикулируя вилкой, она что-то внушала им. Игнат и Иван молча поглощали пиццу, внимая наставлениям матери. Аристарх, сидевший напротив жены, негромко обсуждал работу с Сергеем. Елена, не прикоснувшаяся к еде, слушала их, облокотившись на стол и подперев щеку кулаком. Ее лицо казалось еще более усталым, под глазами пролегли круги.

Улыбалась и была в хорошем настроении одна Нина. Она то и дело трогала за руку отца, привлекая его внимание, и рассказывала ему, как впервые в жизни делала проклейку холста. Аристарх снисходительно улыбался.

– Может, ты не той профессии сейчас учишься? – шутливо спросил он, когда Нина обратилась к нему в очередной раз. – Вдруг семейные гены наконец сработали?

– Ой, вот только не надо ей голову морочить! – раздраженно бросила Светлана, не упускавшая ни единого слова, произнесенного за столом. – Она и так мечется из стороны в сторону! Мединститут бросила, тебе мало?!

Аристарх промолчал и снова отвернулся к Сергею, зато Нина громко, словно ни к кому конкретно не обращаясь, заметила:

– Вот интересно, когда готовишься стать врачом, все в один голос говорят: «Какая умничка!» А когда изучаешь смерть, люди шарахаются.

Максим поднял на нее взгляд, ставший вдруг внимательным и острым.

– Вы изучаете что? – переспросил он. – Смерть? Вы патологоанатом?

– Я пока еще никто, но буду судебным антропологом, – охотно ответила девушка. – Это не патологоанатом. Я изучаю только кости. Но знаниями и навыками патологоанатома тоже владею, конечно.

Максим высоко поднял брови:

– Вот это здорово!

Нина задорно рассмеялась:

– А знаете, вы единственный мужчина, который не сказал мне что-то вроде: «Зачем такой красивой девушке все эти ужасы!»

Светлана делала дочери страшные глаза, но та не обращала на эти сигналы никакого внимания. Теперь улыбался и Максим, своей улыбкой «наоборот», углами рта вниз.

– Да я, напротив, рад за ваших клиентов, – ответил он. Смеялись и его глаза. – Хоть после смерти встретятся с чем-то прекрасным. Ладно, спасибо всем за компанию!

Он поднялся, шумно двинув стулом и впервые за вечер прямо посмотрел на Александру:

– Пойдемте, надо кое-что обсудить.

Художница встала из-за стола с сильно забившимся сердцем. Она волновалась и ругала себя за это.

В кабинете было прохладно, и когда они вошли, под потолком звякнуло неизбежное эхо необжитых помещений. Максим и на этот раз подтолкнул единственное кресло Александре. Та села, ожидая вопросов, но хозяин отеля молчал. Подойдя к окну, он смотрел в чернильную тьму, немыслимую в городе. Казалось, окно закрыто снаружи черным щитом. Внезапно, словно разбуженный, он обернулся:

– Вы начали работать?

– Да, уже кое-что сделала, – продолжая волноваться, ответила художница. Она стиснула ледяные пальцы в замок. – Но процесс еще в самом начале.

– Хорошо. – Максим вновь уставился во тьму, словно там что-то привлекало его внимание. – Это очень хорошо. Все необходимое купили? Чеки есть? Я возмещу.

– Мы обошлись без чеков, – смутилась Александра. – Я все закупила у старого знакомого, у него магазин в районе Кузнецкого Моста… Честно говоря, он иногда нарушает закон и торгует мимо кассы, зато может достать что угодно.

Максим пожал плечами:

– Не обманешь – не проживешь, как говорится. Просто скажите, сколько ему заплатили.

Александра назвала сумму, Максим выдвинул ящик стола и достал уже знакомую Александре пачку купюр. Отсчитал несколько и взглянул на художницу:

– Давайте я вам вперед дам, чтобы вы уже ни о чем не думали. Ведь будут еще расходы?

– Пять багетов, – кивнула она. – Насколько я поняла, там багет немецкий, дорогой, надо будет найти точно такой же, и причем большой объем, метров десять. Это не во всякой мастерской найдется, скорее всего, придется делать под заказ. Нужна предоплата… Так что я бы взяла вперед.

– Берите, берите. – Максим протянул ей пачку купюр. – Не хватит, возьмете еще. Просто скажете Жоре, чтобы отпер кабинет, и возьмете деньги в ящике. Он не запирается.

– Как? – Александра глубоко вздохнула, пытаясь унять сердцебиение. Стылый воздух кабинета ничуть не остужал ее горящие щеки. – Я так не могу!

– Можете. – В углах рта у Максима появились глубокие точки. У него была и вторая улыбка. – Я вам доверяю.

– Почему? Вы меня не знаете. – Александра, помедлив, взяла деньги. – Я во всем отчитаюсь.

– Как хотите. – Хозяин отеля опять отвернулся к окну. Теперь он стоял, едва не прижавшись к стеклу лицом, пристально вглядываясь в черную бездну, которая, казалось, тоже рассматривала его.

– Такое ощущение, что полночь, – отрывисто произнес он, не оборачиваясь. – А ведь всего седьмой час.

– Я сегодня утром вспоминала одного своего преподавателя из Академии художеств… – Александра сделала паузу. – Так вот, он любил повторять: «То, на что мы смотрим, и то, что видим, – две большие разницы».

– Как-как? – Максим обернулся и полуприсел на подоконник, скрестив руки на груди.

– Многое из того, что мы видим, таковым не является, – пояснила Александра. – Мы исходим из своих ожиданий и представлений, а истина находится совсем в другом месте.

Хозяин отеля энергично закивал:

– Верно! Верно! Например, вы знаете, что мы никогда не видим настоящего солнца?

Теперь для Александры настала очередь удивляться, хотя она уже поняла, что солнце для этого человека имеет особенное значение.

– Свет солнца идет до Земли восемь минут и двадцать секунд, – с увлечением продолжал Максим. Его глаза блестели. – Так что мы всегда видим солнце восемь минут назад! Не то, каким оно нам светит в настоящий момент! И знаете, одна мысль меня однажды поразила…

Он коротко, нервно хохотнул, запрокинув голову, на горле задергался кадык.

– Мы так и умираем, ни разу не увидев настоящего солнца! Умирая, человек видит солнце восемь минут назад. Таким, каким оно было в момент его смерти, солнце станет через восемь минут двадцать секунд. Но человек этого уже никогда не увидит!

«Нина права, он не в себе, – думала Александра, ощущая на своих губах неуверенную улыбку. – И сильно не в себе! И я тоже, кажется…» Максим снова издал отрывистый смешок и хлопнул ладонями по подоконнику:

– Ладно, я вам надоедаю всякими глупостями! Скажите лучше, что здесь творится? Жора мне вкратце объяснил. Сюда заявились все дети дизайнера, но они ведь не работают? Работают эти двое, Кольцовы? Тогда зачем здесь толкутся все остальные?

Александра уклончиво пожала плечами. Ей вовсе не хотелось посвящать заказчика в семейные дрязги старых знакомых. Максим истолковал это движение по-своему и кивнул:

– Вот и я не понимаю. Но черт с ними, пусть пока живут. Все равно пора отапливать все шале. У вас тепло? Удобно устроились? Все есть?

– Очень удобно, отличный домик, – искренне отозвалась Александра. – Конечно, для работы он не приспособлен, но все будет в порядке. Да, и насчет детей Аристарха… Его дочка мне очень много помогала сегодня. Планки резала, холст проклеивала.

– Интересная девушка, – сощурился он. – И профессию выбрала занятную. Жора только о ней и говорит.

– Они подружились, кажется, – дипломатично ответила Александра.

– Вам именно, кажется, – усмехнулся Максим. – Жора ни дружить ни любить не способен и даже не понимает, что это такое. У него начисто отсутствует…

Он защелкал пальцами, словно надеясь добыть недостающее слово из воздуха, и поднял глаза к потолку.

– Как его, дьявол… Эмпатия! Увлечься он способен, но это очень быстро проходит. Чаще всего Жора просто пребывает в прострации. Не помнит добра. Как все бывшие наркоманы.

Усмешка, жесткая и горькая, продолжала подергивать его рот, искажая женственную, изящную линию губ.

– Я его в свое время с того света достал, без преувеличений, – оттолкнувшись от подоконника, Максим зашагал по комнате. – Знал когда-то его мать… Та умерла от того же самого, от чего загибался и Жора. Парень остался один, в очень плохом окружении. Родни в Москве у него не было, мать приехала из Комсомольска-на-Амуре. Не думайте, что я часто занимаюсь благотворительностью, но это был тот случай, когда я не мог не вмешаться. Я же его еще младенцем знал. Отправил лечиться в Германию. Когда Жора вернулся, встал вопрос, куда его девать. Отпустить на все четыре стороны? Через месяц он будет в прежнем разрушенном виде. А тут я как раз затеял этот отель.

Максим остановился и очертил в воздухе круг, словно обозначая фронт работ.

– Пока он здесь, я относительно спокоен, даже деньги не запираю, видите? Конечно, дружки из прежней жизни могут появиться где угодно, но тащиться в такую глушь не всякий захочет. В Москве ему гарантированно – конец. Пусть печи топит и снег чистит. Жоре это нравится, ну и хорошо.

Слушая, Александра не могла понять, почему ее переполняет теплая радость. «Ведь не влюбляюсь же я! – твердила она про себя. – Ведь это глупо!»

– Вы сделали невозможное, – произнесла она глухо, с волнением.

– Я ничего не делал, – пожал плечами Максим, остановив на собеседнице долгий взгляд, в котором она читала непонятный вопрос. Внезапно он опустил глаза на ее губы. Александра ощутила как вдоль позвоночника внезапно туго натянулась раскаленная нить. – Просто заплатил за лечение. Ему самому захотелось жить, это главное. Иначе бы…

И вдруг заговорил уже совершенно другим, деловым тоном:

– Простите, не буду задерживать, работы у вас много.

– Мне нужно бы еще раз увидеть оригинал картины, – отрывисто ответила художница. – Меня интересует именно рельеф поверхности. Хотелось бы максимально точно его повторить.

– Как пожелаете. – Максим достал из внутреннего кармана куртки ключ, повернул в замке сейфа, молниеносно набрал код, прикрывая кнопки запястьем, на котором блестели стальные часы с синим циферблатом.

Пейзаж лег на стол. Она внимательно осмотрела поверхность холста. Теперь состояние картины не казалось ей таким идеальным, как при первом осмотре. Кое-где Александра заметила небольшие вздутия, свидетельство того, что краска начинала терять сцепление с грунтовкой.

– Небольшая реставрация не помешала бы, – сказала она с сожалением. – Иначе, боюсь, вскоре начнутся серьезные проблемы.

Максим бережно поднял картину и вернул ее в сейф. Повернул ключ, запер электронный замок. С непроницаемым лицом повернулся к художнице. Теперь он сам был похож на запертый сейф, холодный и неприступный.

– Реставрацию провели перед аукционом, об этом имеется свидетельство, – спокойно сообщил он. – Зачем же еще раз?

Александра вспыхнула, как пион на павловопосадском платке:

– Я вовсе не собиралась на этом зарабатывать… Я не поэтому сказала. Вы мне и так хорошо платите. Просто я часто вижу такие повреждения красочного слоя и знаю, к чему они могут привести.

– Не беспокойтесь ни о чем! – отмахнулся Максим. – Меня все устраивает в том виде, какой есть. Я вас от ужина оторвал, извините, вы можете продолжать. Мне еще надо поработать.

Он кивнул на закрытый ноутбук, стоявший на столе. Александра, прекрасно поняв, что ее выпроваживают, попрощалась и повернулась было к двери… И замерла – снаружи, прямо под окном раздался громкий скрип. Звук повторился несколько раз, затем начал удаляться, пока не наступила тишина. Казалось, вокруг дома, карауля его, ползет огромный дракон. Максим, взглянув в ее расширенные от недоумения глаза, рассмеялся:

– Это наст! Жора чистит снег вокруг дома.

– Ф-фу, я испугалась, – призналась Александра, тоже заулыбавшись.

– У парня грандиозный план. – Максим нажал выключатель у оконного косяка, и ночь за стеклом внезапно озарилась призрачным белым светом. – Это я ему прожектор на крыше включил. Хотя он отлично видит в темноте, я замечал. Так вот, Жора воодушевился, что все домики теперь заняты, и хочет расчистить дорожки не только к главному шале, но и между домиками. Чтобы вы все могли друг к другу в гости ходить короткой дорогой. Пусть трудится. По крайней мере, это простая цель, которой он может достичь, а такие цели ему нужны.

– Как-то не очень похоже, чтобы тут кто-то стремился ходить в гости, – с сомнением произнесла Александра.

– Я тоже обратил внимание, что компания подобралась теплая. – Максим говорил, стоя к собеседнице спиной, глядя в окно. Снаружи снова раздался истошный визг скребка, вгрызающегося в ледяную корку. – Не собираюсь вникать, почему они все так друг друга любят, просто думаю, что трое из них точно здесь лишние. Мадам Сазонова и ее балбесы без речей. Это балласт, от них надо избавляться. А девушка может остаться, если она вам помогает.

– Видите ли… – Александра тщательно подбирала слова. – Как бы не потерять в разгар работы и самого Аристарха, если настоять на их отъезде. Светлана решает в этой семье очень многое.

– В самом деле? – все так же, не оборачиваясь, спросил Максим. В его голосе слышалась недобрая усмешка. – А внутри этой ограды все решаю я. Запомните – все. Я вас не задерживаю.

Художница молча вышла на площадку и плотно прикрыла за собой дверь. Ругая себя за неуместную реплику, задевшую самолюбие хозяина (а оно было задето, в этом Александра не сомневалась), она спустилась в столовую. Там оказалась только Нина. Девушка сидела на диване перед камином, поставив тарелку на колени, и доедала пиццу. Остальные обитатели отеля исчезли, стулья были отодвинуты от стола и стояли вкривь и вкось, сотрапезники расходились второпях.

Завидев Александру, Нина приветственно подняла руку:

– Присоединяйтесь, я спасла для вас пару кусков, посмотрите на столе, в коробке!

– Аппетита нет. – Александра подошла к огню и протянула к нему раскрытые ладони. Ее слегка знобило, но не от холода.

– Неудачно пообщались? – вмиг посерьезнев, Нина поставила тарелку на пол. – Проблемы?

– Нет, ничего, – художница уклончиво пожала плечами. – Не обращай внимания. Пойду работать. Хочешь, присоединяйся, нет – иди к себе, отдыхай. Ты мне уже здорово помогла.

– Пойду с вами. – Нина отряхнула руки о кофту. – Будем дальше проклеивать холст?

– Да, первую проклейку нужно закончить сегодня, потом холсты сушатся примерно двенадцать часов. Так что будет время отдохнуть. – Александра сняла со спинки стула куртку. – Правда, немного.

– Ну, времени не может быть много или мало. – Нина тоже надела парку. – Время вообще не является реальностью.

– А что же является реальностью? – художница застегнула молнию до подбородка и набросила капюшон.

– То, что можно потрогать, – девушка взяла со стола картонную коробку. – Пиццу забираю. На самом деле время в антропологии – самый размытый фактор. Почти всегда можно определить пол, более-менее точно – возраст и причину смерти. Ответить на вопрос «когда все произошло?» – вот что самое сложное. Особенно если нет остатков одежды. Хлопок, например, разлагается за десять лет. Шерсть – десятки лет. Чистая синтетика практически не разлагается. Вот я и удивилась, когда узнала, что вы используете такой старый холст! Он же натуральный, значит, практически сгнил. Вы бы сказали заказчику, что это выброшенные деньги.

Слегка озадаченная внезапной сменой темы, Александра покачала головой:

– Я и так ему лишнего наговорила. Тебе-то с твоими клиентами церемониться ни к чему, а мне приходится!

Нина пристально взглянула на нее, и вдруг показалась художнице намного старше своих лет.

– Ни к чему церемониться? – переспросила она. – Это вы напрасно. Смерть заслуживает такого же уважения, как и жизнь. В мертвом теле продолжают происходить процессы, да еще какие интересные! Жизнь, в ее химическом смысле, вовсе не заканчивается, а развивается, очень даже бурно. Поболтать со своими клиентами я, конечно, не могу, но пообщаться – запросто. А вот так называемые живые люди…

Глаза Нины презрительно сузились.

– Не всегда такие уж и живые. Нет, они функционируют, разговаривают, но это может быть только оболочка человека. Как пустой орех, внутри которого одна горечь, пыль. Вот здешний сторож, например.

– Жора? – изумленно переспросила Александра.

– Ну да, – хладнокровно подтвердила Нина. – После стольких лет употребления тяжелых наркотиков человек не может остаться прежним. Деградирует не только физически, психически, но и как человек вообще.

– Он… Рассказал тебе?

– Жора мне улыбнулся, хотя он старается этого не делать, и я рассмотрела его зубы. – Прижимая к груди коробку с пиццей, девушка похлопала свободной рукой по карману парки. – Зубы мне все и рассказали. Эти черные точки – кариес Левенталя, характерные изменения костной ткани в результате долгосрочного употребления героина. Вот беда, – добавила она совсем другим, озабоченным тоном, – забыла в Москве перчатки! Ночью по области обещают до минус тридцати…

За окном в резком белом свете прожектора медленно двигалась сгорбленная фигура, каждое движение которой сопровождалось визгом спекшегося снега, разрезаемого скребком. Нина кивнула в сторону окна:

– То, что он двигается, еще не доказывает, что он полноценно живет. Ладно, хватит философии! Идемте работать.