Солнце восемь минут назад

Глава 8

Мокрые джинсы сушились на электрической батарее, включенной на полную мощность. В кабинете было жарко, и когда Александра вошла, Богуславский как раз приотворил створку окна. Обернувшись, он кивнул на единственное кресло:

– Присаживайтесь. Как продвигается работа?

– Я постою, – не слишком любезно ответила Александра. В ней снова всколыхнулась ярость того момента, когда она узнала, что заперта. – Все в порядке, закончу быстрее, чем думала. Мне помогает дочка Сазоновых.

Уловив неприязненные нотки в ее голосе, Максим взглянул внимательнее.

– Нина? – уточнил он. – Толковая девушка. Следует и ей заплатить, я считаю.

– Хорошая мысль, – согласилась Александра. – Она студентка, деньги не помешают.

– Обижена не будет. – Максим не сводил с нее пристального взгляда. – Но какие-то проблемы все же возникли, или я ошибаюсь?

– Никаких. – Чтобы не смотреть на него, Александра отошла к стеллажам, делая вид, что интересуется книгами. – Разве что телефон не берет. Ни у кого. Мы остались без связи.

– Я уверен, что завтра все будет в порядке, – заверил ее хозяин. – В сильные снегопады здесь такое бывает. Это все?

– Есть еще один пустяк. – Она развернулась и посмотрела прямо ему в глаза. – Вы запираете нас тут, как собак в вольере. Это…

– Нет! – резко оборвал ее Максим. – Я запираю только одного человека. Так уж получилось, что вы с ним находитесь за одной оградой. И вы знаете, почему запираю. Я рассказал вам то, о чем обычно молчу.

– Думаете, я польщена? – У Александры участилось сердцебиение. – Нет. Я буду польщена в том случае, если вы сообщите мне код от ворот. Обещаю даже, что никому не скажу.

Ответом ей была улыбка «наоборот», уголками рта вниз. Пауза затягивалась, в окно смотрела черная ночь. Внезапно Александре показалось, что она находится внутри кошмара, который кто-то поставил на «паузу». Время как будто остановилось.

– Невозможно, да и трудоемко, – вымолвил наконец Богуславский. – Коды меняются слишком часто.

– Зачем? – задала она любимый вопрос Нины.

– Ну, это не от меня зависит.

Уголки рта сползли еще ниже, и Александра впервые увидела, как засмеялись глаза Богуславского. Но это был смех, исполненный превосходства. Она нахмурилась:

– Значит, есть кто-то, кто меняет коды?

– Есть что-то, – с нажимом произнес хозяин и почти вплотную подошел к Александре. Его глаза были по-прежнему высокомерно веселы, но говорил он серьезно. – Я не придумываю коды сам, я бы их постоянно забывал. Не ломайте себе голову, даю вам слово приезжать как можно чаще. И я уверен, что завтра вы спокойно сможете звонить кому угодно. Обещают еще один большой снегопад, но после, целую неделю, – ясная погода. Есть еще какие-то вопросы ко мне?

Осознав, что его упрямство не сломить, Александра пожала плечами:

– Честное слово, уехала бы хоть сейчас, но не в моих правилах бросать начатую работу. Кстати, можно еще раз посмотреть на картину?

– Разумеется. – Максим подошел к сейфу, достал ключ, набрал цифровую комбинацию. Открыл дверцу. – Вот, прошу.

Он положил картину на стол, и Александра склонилась над ней, в который раз оценивая зернистость и фактуру мазка. Внезапно она почувствовала, как кожа на затылке стянулась, что бывало в самые шоковые моменты. «Не может быть!»

Не спрашивая разрешения владельца, Александра взяла раму за края и повернула картину изнанкой к себе. Перед ней был порыжевший от времени жесткий картон с аукционной наклейкой на немецком языке.

– Вы можете дать мне что-то вроде… Ножа для разрезания бумаги? – спросила она. – Или шпателя?

– Ничего такого нет. – Максим с интересом смотрел на нее. – А зачем вам?

– Хочу снять задник.

Максим поднял бровь, но больше вопросов не задавал. В ящике стола нашлись железная линейка и выдвижной канцелярский нож. Александра положила картину ничком на стол, ножом отогнула скобы из мягкого металла, прижимавшие картон к раме. Подцепила картон линейкой в одном месте, в другом… За годы он словно прирос к дереву.

– Осторожнее, – проговорил Максим.

Александра поддела наконец картон, приподняла один угол, затем сняла весь задник. Открылась изнанка холста. Самого скверного в мире холста, в узелках и мелких опилках. В углу красовалась половина черной печати, которую некогда ставили на ткацкой фабрике, принимая у ткача работу и отмечая каждый аршин. «Колесико… М.А.Вин… Лод…»

– У вас такой вид, будто вы привидение увидели, – заметил Максим.

Она подняла голову. Щеки горели, голова слегка кружилась, как от лихорадки.

– Где вы, говорите, это купили? – спросила она.

– В Цюрихе, на аукционе. Аукционный дом Шуллера.

– И заплатили…

– Пять тысяч швейцарских франков, – Максим сощурился. – Нет, пять тысяч пятьсот, еще аукционный сбор.

– Вам кто-нибудь помогал, был какой-то посредник? – продолжала допытываться Александра, постепенно вновь начиная ощущать пол под ногами. – Кто посоветовал приобрести эту картину?

– Это была моя личная инициатива. – Он снова начал улыбаться. – А могу я спросить, в чем дело?

Александра сделала глубокий вдох. Ей казалось, что из комнаты выкачан воздух.

– Максим Юрьевич… – начала она.

– О, как официально! – Богуславский покачал головой. – Ну, если вам угодно так меня именовать… Слушаю. У вас такой вид, будто вы должны мне сообщить о чьей-то смерти.

Художница кивнула:

– Вроде того. Максим Юрьевич, это не картина. Это венка. Венка отличного качества, высокого уровня исполнения. Но… Всего лишь венка. Я уверена, вам все возместят! Вы должны обратиться к руководству аукционного дома с претензией…

– Александра…

– По законам, – не слушая его, продолжала Александра, взбудораженная своим открытием, – вы можете обратиться с претензией в течение трех лет после покупки. Три года еще не прошло?

– Послушайте меня, – снова начал Богуславский, но она перебила его:

– И отказать вам могут только в двух случаях: если описание в каталоге, выпущенном к аукциону, соответствует заключениям экспертов, действующих на день торгов. Пусть покажут эти заключения!

Богуславский уже не пытался ее перебить. Он смотрел на нее долгим и как будто сочувственным взглядом.

– Ну и второе вообще не про вас, – прерывисто вздохнула Александра. – Это если подделка была выявлена экспертизой, которая на дату проведения аукциона была технически невозможна или считалась нецелесообразной. Но это не про вас, повторяю. На таких холстах картины не писались никем и никогда. Это холсты для технических нужд. Максимально для подклейки. А вообще – для упаковки.

– Вы закончили? – спокойно спросил Богуславский.

– Да, – озадаченно ответила художница.

– Я знал, что это венка, – с улыбкой произнес хозяин отеля. – Ее сделал мой отец.

И ошеломленная Александра готова была поклясться, что Богуславский произнес эти слова с гордостью.

– Два года назад я был в Цюрихе, по делам.

Богуславский наклонился за кочергой и поправил пылающие дрова в камине. Все светильники в опустевшей после ужина столовой были погашены, и в отсветах огня комната выглядела меньше и уютнее, чем на самом деле. Александра сидела рядом с хозяином отеля на диване и смотрела в пространство, все еще чувствуя себя оглушенной. А он говорил, неторопливо и на удивление мягко, оставив свой обычный резкий тон.

– Переделал все дела и решил погулять перед сном, – продолжал Максим. – Случайно свернул в какой-то переулок. Знаете, бывают такие заманчивые старые переулки. Всегда кажется, что там за поворотом увидишь нечто удивительное.

Он усмехнулся.

– Ничего там, как правило, нет, не в Цюрихе, во всяком случае. Но вот в этом переулке за поворотом кое-что имелось. Антикварный магазин. Витрина, заставленная всякой дрянью. Китайские вазы, серебряные сервизы, бронзовый Будда… Практически то же, что везде. А на заднем плане стояла вот эта картина.

Максим указал пальцем в потолок. Венка с изображением сцены охоты снова покоилась в сейфе.

– Я сразу ее узнал, еще бы не узнать! – В его голосе зазвучали горькие ноты. – Это последнее, что сделал отец. Я никогда не интересовался его… Скажем так, деятельностью. Не бывал в его мастерской, даже не знал, где она. Но видел результаты. Иногда отец привозил особенно удачные венки домой и показывал мне, перед тем как отправиться к покупателям. Он гордился своей работой, понимаете?

Александра молча кивнула.

– Отец действительно делал венки, которые сложно было отличить от настоящих картин, – продолжал Максим. – На знаменитые шедевры никогда не посягал, но малых голландцев наштамповал больше, чем было самих малых голландцев. Иногда подделывал и сертификаты подлинности. Но чаще сообщал покупателю, что картина краденая и на экспертизу ее отдавать нельзя. Тут уже шла в ход психология. Людей он видел насквозь и очень этим гордился. Но в одном человеке отец ошибся. Очень ошибся…

Лицо Богуславского потемнело, щеку, обращенную к Александре, несколько раз дернул нервный тик.

– Это было в девяносто шестом году, – сдавленно выговорил он. – Отцу было сорок пять, мне – двадцать четыре. Я уже окончил институт, занимался бизнесом. Отец меня очень поддерживал финансово на первых порах, за свои венки он огребал немалые деньги. Я ведь предупреждал его…

Пауза и долгий взгляд на огонь.

– Я говорил, что это не может продолжаться вечно, он уже зарвался. Я знал, каким людям он продает все это барахло. Такие не прощают. Я говорил ему – остановись, уезжай, спрячься, я уже стою на ногах. Продавай все свое движимое и недвижимое, просто исчезни! Но он не слушал меня. Ему все время были нужны деньги.

Пауза. В камине обрушилось прогоревшее насквозь полено, распавшись на груду огненных комьев. Богуславский машинально разворошил их кочергой, которую не выпускал из рук.

– С матерью отец давно разошелся, без ссор, без скандалов. Меня очень любил. Мы от него денег не требовали, давал сам. Но вот возникла эта Лиза… Мать Жоры, – пояснил он. – Появилась из ниоткуда, познакомились на каком-то вернисаже. Отец часто бывал на таких мероприятиях, поддерживал статус коллекционера, вербовал клиентуру. А Лиза там присутствовала в качестве фотографа. И она уже была беременна от одного из своих дружков!

Последние слова он произнес с нажимом, резко повернув голову и взглянув прямо в лицо Александре. Та отвела глаза, не выдержав его ненавидящего взгляда, хотя ненависть адресовалась не ей.

– Отец в ту пору уже и сам склонялся к тому, чтобы бросить свое дело и исчезнуть. Покупатели становились все более искушенными. Но Лиза… – Богуславский коротко рассмеялся. – Я себя спрашивал, чем она его взяла? Разве молодостью? Она была даже младше меня. Не такая уж красавица, да еще нищая, бездомная, беременная черт знает от кого… Но… В общем, он стал работать на нее. Заметьте, отец ни одной минуты не думал, что он имеет отношение к ребенку, да она и не пыталась его обмануть. Там уже все было очевидно. Но когда родился Жора, отец относился к нему как к своему сыну. Старался обеспечить.

Богуславский снова остановился, глядя на огонь, слегка кивая, словно соглашаясь с невидимым и не слышным никому собеседником.

– Когда отец заехал ко мне и показал этого якобы Крола, у него был напряженный вид. Он спросил мое мнение. Что я мог сказать? Хорошо, как всегда. Меня удивило, что отец как будто встревожен. Он всегда был абсолютно уверен в себе перед сделкой. Ему нравилось дурить безмозглых клиентов. Это были не только деньги, но и адреналин. Но в тот раз он был не в своей тарелке. Сказал только, что это для постоянного клиента, тот уже скупил у него кучу всякого барахла. Имен отец не называл никогда. Вообще никаких. А потом он исчез. Навсегда.

В каминной трубе загудело – поднимался ветер. У Богуславского продолжала дергаться щека, но его сдавленный голос звучал спокойно.

– Сначала мы думали, что он уехал. Я даже был рад, потому что это становилось все более рискованно. Мы с матерью наводили справки, очень осторожно, боялись ему повредить. Никто ничего не знал. Потом… Я допустил мысль, что его все-таки поймали за руку. Необязательно тот последний клиент, которому он решил впарить Крола, это мог быть любой другой. А нравы у его покупателей были звериные. Мы с матерью решили не подавать в розыск. Все еще надеялись, что он прячется и шумиха будет ему не на пользу. Мать была убеждена, что он уехал, спрятался, однажды даст о себе знать. Так и умерла в начале нулевых с этим убеждением.

Богуславский пожал плечами:

– А я не сомневался, что он мертв. Очень быстро привык к этой мысли. Мне нужно было только узнать, кто это сделал. А еще – кто его выдал. И еще – где тело. Одно время у меня была надежда за что-то ухватиться, потому что тут же после исчезновения отца Лиза с ребенком съехала со съемной квартиры. Я видел между этими событиями прямую связь. Искал ее. Она вынырнула в какой-то хипповской коммуне в Питере, на разрушенном чердаке, и выяснилось, что об отце ей ничего не известно. Лиза его попросту забыла.

Он хохотнул.

– Она и Жору постоянно где-то забывала, как зонтик. На этом чердаке он спал в коробке.

Богуславский встал с дивана, подошел к столу, налил и выпил стакан воды. Рядом с бутылкой стояли две чашки с остывшим кофе. Их оставила, вероятно, Нина.

– На этом все, – глухо сказал хозяин отеля, подходя к окну и оглядывая освещенную прожектором площадку перед воротами. – Двадцать с лишним лет никаких следов, никаких свидетелей. Если кто-то и знал правду, то молчал. Никому не хочется тоже вот так исчезнуть. Но я искал.

Он побарабанил пальцами по стеклу.

– Отец всегда выбирал клиентов с бараньим интеллектом. Как один из них мог догадаться, что ему впаривают венку? Даже вы, профессионал, поняли не с первого взгляда.

– Работа невероятная по уровню, – подала голос Александра. – Трудно было догадаться.

– А как вы догадались? – обернулся Богуславский.

– В одном месте красочный слой начал отслаиваться. И мне показалось, что он отслаивается нехарактерно для краски, сцепленной с грунтом.

– Не профессионал мог бы это понять? Без наводки?

– Сомневаюсь, – осторожно ответила Александра.

– Отца кто-то выдал, кто-то, знавший его кухню. Значит, тот, кому он доверял. – Богуславский смотрел на художницу, но вряд ли видел ее, таким отрешенным был его взгляд. – Но отец никому не доверял, у него не было друзей. Не было партнеров. Он любил повторять, что его дело яркого света не любит. И если о чем-то узнают двое, завтра будет знать вся Москва.

В окне начиналось меланхолическое порхание редких снежинок, первых предвестниц обещанного снегопада. Они приникали к стеклу, словно подсматривали за тем, что происходит в столовой.

– И вот, двадцать четыре года спустя, я вижу в Цюрихе эту венку. Магазин уже закрывали, я туда буквально вломился. Меня за русского бандита приняли, по-моему. – Он скривил рот. – Венку я купил моментально, не торгуясь, и, конечно, не за пять тысяч пятьсот, а за пятьсот с чем-то. Они еще имели наглость утверждать, что это настоящая картина, представляете? Что значит честные люди!

Максим презрительно фыркнул.

– А потом я предложил им уже по-настоящему интересную сумму, чтобы узнать имя и координаты продавца. Но они перепугались и уперлись. Я их обрабатывал вместе и по отдельности. Хозяйка магазина уверяла, что картина досталась ей по наследству вместе с магазином, а ее родственник, прежний владелец, старые учетные книги уничтожил. Так я и поверил! Эти крысы все хранят вечно!

Богуславский взглянул на часы, потом опять в окно:

– Пора ехать. Через час на дорогах станет весело. А зачем вам понадобилось смотреть на изнанку картины?

– Изнанка иногда может сообщить больше, чем лицевая поверхность.

– С людьми так же, – заметил Максим. – Что же сообщила вам изнанка?

Александра встала, сняла с каминной решетки высохшую куртку. Оделась, натянула шапку.

– Зайдите ко мне на минуту, – сказала она, останавливаясь на пороге. – Я должна вам кое-что показать.

Когда они вышли на веранду, их встретил усилившийся ветер. Снег носился в воздухе, не долетая до земли.

– Лучше бы вы остались, – проговорила Александра, направляясь к своему шале по дорожке. Максим шел следом.

– Я бы с удовольствием, – откликнулся он. – Посидели бы еще у камина, поболтали. Вы не поверите, я иногда целый день общаюсь с разными людьми, а поговорить не с кем.

«Так-так, – у Александры было мало поводов для веселья, но она невольно начала улыбаться. – Е2-Е4. Не очень оригинально, но неизменно впечатляет». Ничего не ответив, она поднялась на крыльцо, отперла дверь и жестом пригласила Богуславского следовать за ней.

– Только осторожно, не наступите, – предупредила художница, включая верхний свет.

Тот опасливо подошел к первому из загрунтованных холстов, склонился. Александра тем временем пробралась вдоль стенки к камину и подбросила дров.

– Завтра начнем наклеивать олеографии, – сообщила она. – На кухне, надеюсь, найдется скалка?

– Скалка? – Максим поднял на нее недоумевающий взгляд.

– Да, мы создадим клеевой слой, приложим сверху олеографию, и когда немного схватится, прокатаем все скалкой, чтобы отпечатался рельеф. Пресса-то у меня нет.

– Должно что-то быть. – Максим выпрямился. – Знаете, я никогда не видел, как работает отец. Сейчас как будто рядом с ним побывал.

Александра слышала стук собственного сердца. Оно колотилось то в груди, то в горле, то в ушах. Голова слегка кружилась, как на краю пропасти. Она наклонилась, подняла с пола один из холстов и повернула его изнанкой к заказчику.

– Вы видите черную печать? – спросила она.

Максим близоруко сощурился:

– Вижу.

– Это старинная печать лодзинской фабрики, где ткались эти холсты. Ею отмечался каждый аршин при сдаче работы. Конечно, попадет она в работу или нет, зависит от размера холста. И от того, как раскраивается холст. Где-то она есть с изнанки, где-то ее нет. Где-то попала половина с краю.

Александра перевела дух и закончила:

– Как на венке вашего покойного отца.

Богуславскому потребовался миг, чтобы осознать услышанное. Затем его глаза стали похожи на ярко освещенные мишени в тире.

– Мне не приходило в голову, – медленно заговорил он, – взглянуть на изнанку. А печать? Та же?

Александра молча кивнула. У нее было чувство, будто она уже летит в бездну. Бездной был этот человек, который одновременно пугал и притягивал ее.

– У кого вы купили холст?

Голос Богуславского звучал необычайно нежно, глаза внезапно стали веселыми. Но она видела не его. Перед ней возникло добродушное, отекшее лицо Мусахова, она слышала его хрипловатый голос, тот голос, который всегда давал ей только добрые советы. «Приятель штамповал венки в подвале… Подвалы тянутся до метро “Лубянка”, как он любит шутить… И как быстро он нашел холст, тот самый проклятый холст».

– Не хотите говорить. – Это был не вопрос, а утверждение. – Боитесь за кого-то из знакомых? Мне нужно навести справки, не более того.

Александра покачала головой:

– Этот человек не мог выдать вашего отца.

– В таком случае зачем его от меня скрывать? – заметил Максим. – Знаете, я ведь недорассказал историю про антикварный магазин в Цюрихе. Хозяйка продала мне информацию, в конце концов. Это был вопрос цены, как всегда. Венка попала к ней через третьи руки, и, когда я нашел, наконец, первого владельца в Москве, выяснилось, что он давно уже мертв. Среди таких людей смертность вообще высокая. Свои сокровища этот любитель искусства держал в загородном доме. И сам там жил безвыездно. Дом…

Его щеку снова дернул тик.

– В паре километров отсюда, рядом с шоссе. Дом был давно продан, но рядом – поселок, и там все осталось примерно как двадцать пять лет назад. Те же дома, те же люди. Слишком далеко от Москвы, чтобы что-то быстро менялось. Я легко нашел людей, которые помнили те времена и того типа. Некоторые рассказывали за деньги, другие без денег, просто потому, что ненавидели его. Ненавидели опять же за деньги. На том месте, где мы с вами сейчас находимся, двадцать пять лет назад начали валить лес. Хотели построить коттеджный поселок. Так и не построили, застройщик обанкротился. Зато этот коллекционер стал иногда использовать участок в своих целях.

Максим сделал паузу, отчего-то обернувшись к окну. Александра тоже туда взглянула, но за окном была только ночь.

– Местные жители все знали, а кое-кто и видел своими глазами, что тут происходило, – продолжал Максим. Теперь он остановил взгляд на Александре. – Словом, два года назад я сперва арендовал, а потом купил этот участок. И здесь я нашел отца. По камню. У этого коллекционера был обычай так отмечать место. Тоже вроде коллекции. Местные называют этот участок «Сад камней». Их было много.

– Вы… – задохнулась художница. – Хотите сказать, что нашли могилу отца… Здесь?!

– Именно, – кивнул Богуславский. – Конечно, через четверть века опознать тело было уже невозможно, но сейчас есть методы, которыми прежде не владели. Ваша подручная, Нина, могла бы многое рассказать об этом.

– Как же вам в голову пришло… – Александра никак не могла набрать полные легкие воздуха. Ее что-то душило. – Построить на таком месте отель?!

Богуславский удивленно приподнял брови:

– Вы это серьезно? Вы никогда не слышали о том, что душа предка – это самый надежный покровитель и охранник?

Художницу передернуло.

– А… Где он сейчас? – опасливо спросила она.

– Разумеется, здесь, – сухо ответил Богуславский. – Официально отец все еще не найден. Я кремировал останки и похоронил их на том же месте. Со всем уважением. И то, что я вам сейчас рассказал, не для передачи третьим лицам, само собой. Во-первых, людям свойственно бояться того, чего бояться совершенно не следует. А во-вторых, я предпочитаю, чтобы о нем все забыли.

– Но… Почему?! – вырвалось у Александры.

Богуславский пожал плечами, словно дивясь ее недальновидности:

– Почему? Да потому, что у него могут оказаться долги, о которых я ничего не знаю. В тех кругах, где он предпочитал вращаться, срока давности не существует. Если его кто-то еще ждет – пусть ждет. Юридически отец даже не считается безвестно отсутствующим, мы с матерью не подавали в розыск, в полицию. А в суд, для признания за ним статуса безвестно отсутствующего, можно подать только после заявления в полицию.

Он подошел к Александре вплотную:

– И кстати, Жора ничего не знает. Да и не его это дело. Так что прошу ничего ему не передавать.

Художница отступила на шаг, едва не споткнувшись. Богуславский протянул было руку, чтобы поддержать ее, но она увернулась.

– Я никому не скажу. – Она с трудом разомкнула дрожащие губы. – Но я хочу отсюда уехать. Я… Верну деньги.

– Вы испугались, – Максим произнес эти слова как будто с удовлетворением. – На самом-то деле бояться нечего. Ваше шале даже не рядом с могилой.

– Это место… Там лежит красный крашеный камень? Там, где должен быть восьмой дом?

Максим уважительно склонил голову:

– Браво. А я все думал, кто первый догадается. Совершенно верно, в плане территории заложен солнцеворот, победа жизни над смертью. Это происходит каждый год, и это неизбежно. Так что в смерти нет ничего ужасного. Все, что умирает, – возрождается. Так вы скажете мне, кто продал холст?

Оглушенная резким поворотом, Александра покачала головой. Богуславский подошел к столу, взял в руки свернутые остатки холста. Брезгливо морщась, понюхал.

– Можно забрать? – осведомился он.

– Материал куплен на ваши деньги и принадлежит вам, – ответила Александра.

– Вы, помнится, упоминали какой-то магазин в районе Кузнецкого Моста? – Максим сунул сверток во внутренний карман куртки. – Я не ошибаюсь? Вы сказали, что все закупили там?

У него был вид охотничьего пса, готового пуститься по следу. Светлые глаза сверкали, кончик носа дергался, улыбка, прежде казавшаяся ироничной, походила на оскал.

– Я очень прошу, не трогайте этого человека, даже если найдете, – бесцветно выговорила Александра. – Он непричастен к смерти вашего отца.

«Ты сама в это не веришь, – сказала себе художница, отводя глаза. Она не в силах была встречаться взглядом с Богуславским. – Мусахов знал его и всю его кухню. Откуда у него в подвале взялся этот холст? Он говорил, что его приятель сам выписывал холст из Польши. Но тогда откуда у Мусахова взялся этот остаток? Ведь он всегда торговал материалами. Может быть, и венки штамповались у него в подвале? Ты сама не веришь, что Мусахов ни при чем!»

– Понимаю, – произнес наконец Максим. – Вы все еще считаете меня бандитом. Кстати…

Он застегнул куртку, выглянул в окно.

– Я не все вам рассказал. Это было бы, кстати, интересно вашей помощнице. Судить о причине смерти можно было только по состоянию костей. Так вот, весь скелет, череп, позвонки – все оказалось совершенно цело, без повреждений. Но была деталь, которая позволила сделать одно допущение. Руки и ноги были стянуты проволокой. В зубах нашли нитки, остатки кляпа.

– Зачем вы все это мне рассказываете? – не выдержала Александра.

Максим обернулся с удивленным видом:

– Разве вам не интересно?

– Мне плохо от ваших рассказов, – тихо ответила художница.

– А рассказ окончен. – Максим развернул рулон с олеографиями, лежавший на столе, склонил голову набок, рассматривая сцену охоты. – Моего отца похоронили заживо, из-за такой вот ерунды. Из-за венки ценой в пятьсот швейцарских франков. С убийцей мне уже не удастся пообщаться. Но я ищу всех, кто может быть причастен. Я хочу увидеть всю картину, уж извините за каламбур. И спасибо за наводку.

Богуславский пошел к двери, отворил ее и постоял на пороге, разглядывая небо.

– Останусь, пожалуй, ночевать, – бросил он, не оборачиваясь. – Что-то устал. Дорога адская, потом тонну снега перекидал, а сейчас вы меня хорошо встряхнули с этим холстом. Будет скучно – заходите, у меня есть отличный коньяк.

И спустился с крыльца, не притворив за собой дверь. Александра, стоя неподвижно, слышала, как скрипит снег под его ботинками, как шумят и шепчутся на ветру огромные сосны, немые свидетели, которые многое могли бы рассказать. Больше ни единый звук не оживлял огромной тишины – ни человеческий голос, ни музыка, ни далекий лай собаки. Александра чувствовала себя погребенной заживо в этой чернильной тьме. Подойдя к двери, она увидела на освещенной веранде большого шале Максима. Тот стоял, облокотившись на перила, нахохлившись, глядя в сторону ворот, так же как стояла утром Елена. Бесконечно одинокий и бесконечно опасный.

«Мусахов не мог, не мог предать его отца, – твердила про себя художница, запирая дверь и подходя к камину. Ее бил озноб. И тут же возражала себе: – А почему не мог? Ты что, первый год в этом бизнесе, не знаешь этих людей? Если он предоставлял помещение для работы и материалы, то был причастен. И ему не хотелось лежать в этом лесу, в яме, связанным проволокой, с кляпом во рту, и смотреть, как сверху кидают землю, лопата за лопатой. Две вещи неоспоримы: этот холст был у него, и он отлично знал Богуславского-старшего».

Александра вынула из кармана куртки телефон. Связи все еще не было. Сообщение с геолокацией висело в прежнем статусе. Она повесила куртку досушиваться на каминную решетку. Такого острого, абсолютного одиночества художница не ощущала еще никогда. Человек, стоявший сейчас на веранде большого шале, словно заразил ее им. «Только бы не пошел снег, – присев в кресло перед камином, она сжала пальцы в замок, будто молилась. – Только бы не пошел снег, не замело дорогу. Тогда утром сыновья Аристарха уедут в Москву. И я велю им связаться с Мусаховым. Всё мои идиотские принципы виноваты. Никому не называть имени заказчика… Да Мусахов бы все понял, он бы меня отговорил с ним связываться! Говорить заказчику всю правду… Ну, сказала бы Максиму, что подозрения у меня вызвал красочный слой, и хватило бы с него. Нет, надо было поделиться открытием с печатями. Так была потрясена, что не думала о последствиях. А вот теперь придется думать».

Не усидев в кресле, она встала и подошла к окну. Свет на веранде погас. Погас и большой прожектор. Территория отеля погрузилась во тьму. Слабо светилось только одно окно в большом шале, в столовой. Но был ли это отсвет огня в камине или просто обман зрения, Александра понять не могла.

Она задремала, а потом, неожиданно для себя, крепко уснула, сидя в кресле. Художница чувствовала себя измотанной, и вовсе не потому, что целый день чистила снег. Ее терзал страх, бесформенный и оттого еще более тягостный. Сон, который то начинал ей сниться, то обрывался, тоже был тягостен. На нее давила огромная снежная масса, снег был со всех сторон, так что Александра не понимала, где верх, где низ, в какую сторону копать, чтобы выбраться из снежного плена. Как всегда, в те мгновения, когда ей снился кошмар, она сознавала, что это сон, опасности нет, приказывала себе успокоиться… Но сердце колотилось так, будто она и в самом деле задыхалась.

Содрогнувшись всем телом, Александра выпрямилась в кресле. В первый миг художница изумилась, почему она спит не в спальне, затем вспомнила все – весь день, закончившийся откровениями Богуславского.

В следующий миг она поняла, что ее разбудило. В дверь осторожно стучались.

Александра встала. Затекшие ноги удержали ее с трудом. Подойдя к столу, она взглянула на экран телефона. Двадцать минут пятого. В окна смотрела чернильная тьма.

– Кто? – спросила она, остановившись у двери.

– Открой, пожалуйста, – глухо ответил Аристарх. Переступив порог, он огляделся: – Ты одна?

– Кому здесь быть? – Александра выглянула на крыльцо. – Гляди-ка, синоптики ошиблись, снег так и не пошел.

Затворив дверь, она повернулась к гостю, борясь с зевотой, все еще не совсем проснувшись:

– Что случилось?

– Мне… Нам срочно нужно в Москву. – Аристарх смотрел не на нее, а в угол, хотя там не было ничего, кроме красных валенок, которые Александра купила на заправке. – Света очень нездорова.

Александра мигом стряхнула с себя сонливость. Она с тревогой вгляделась в лицо старого знакомого.

– Да ты и сам болен! На себя не похож! Бледный как мел!

– Правда? – отрешенно осведомился тот и растер ладонью щеку, словно желая убедиться, что лицо все еще на месте. – Да, мне тоже… Нехорошо. Но надо ехать.

Теперь Аристарх смотрел прямо на нее расширенными, словно от шока, глазами, под которыми пролегли синеватые тени. У него был растерянный вид человека, который не осознает, где находится.

– Как ты за руль сядешь в таком состоянии? – Александра, взяв гостя за локоть, подвела его к камину и усадила в кресло. Беловолосый великан не сопротивлялся. Он оглядывал скудную обстановку и разложенные на полу холсты, саму Александру, склонившуюся над ним, и казалось, тщетно пытался что-то осмыслить.

– Надо ехать, – повторил он.

Художница выпрямилась.

– Со Светой все так серьезно? Дорога расчищена, может проехать скорая. Правда, как ее вызвать без связи…

– Я отлично справлюсь сам. – Аристарх прикрыл покрасневшие глаза. Веки часто дрожали. – Ночь, пробок нет, через час мы будем в городе.

– Я разбужу Игната, он вас и отвезет. – Александра решительно начала одеваться. – Он все равно хотел уехать. Иван тоже. Вот и поедете все вместе.

Она направилась было к двери, но тут же вскрикнула от боли и неожиданности – предплечье словно тисками сжали. Аристарх вскочил и схватил ее:

– Никого не буди, я отвезу ее в больницу и вернусь! Я пришел к тебе, чтобы ты открыла нам ворота. Лена что-то говорила о том, что хозяин блокирует пульт. Ну, так сейчас он здесь. Пусть разблокирует, и мы уедем.

Его лицо, голос, пальцы, стиснувшие ей руку, – все было пугающе незнакомо. Ошеломленная этой переменой, Александра молча оделась и спустилась с крыльца. Аристарх шел за ней.

Остановившись на полпути к большому шале, Александра обвела взглядом домики, которые попадали в ее поле зрения. Везде было темно, как и в большом шале. Слабо светилось только одно окно, в домике Нины. Аристарх, остановившись рядом, тоже смотрел в ту сторону. Даже не прикасаясь к нему, Александра ощущала, как он дрожит.

– Что со Светой? – спросила она. – Я хочу ее увидеть. Может быть, ее нельзя везти.

– Можно, – сквозь клацнувшие зубы ответил Аристарх.

– Но что с ней? – упорствовала художница. – Температура? Сердце? Что?

Она не ждала ответа, потому что перестала слышать даже тяжелое дыхание стоявшего рядом человека. И внезапно Аристарх бросил:

– Хорошо, идем.

Она посторонилась, и Аристарх протиснулся вперед. Он шагал широко, и Александра едва поспевала за ним. Через пару минут она уже поднялась на крыльцо шале, которое занимали супруги Сазоновы. Аристарх отпер дверь и, не приглашая ее войти первой, исчез в доме. И это тоже было непохоже на него.

Художница вошла в темную комнату, и ее охватил сырой холод. Камин не топился. Взглянув на слабо светящийся датчик теплого пола, рядом с дверной притолокой, Александра увидела, что подогрев отключен. Она нажала на выключатель, загорелся светильник под потолком. Аристарх тем временем поднимался по лестнице, хватаясь за перила. Он слегка раскачивался, как пьяный.

– Почему у вас так холодно? – Она пустилась следом за ним. – Если Света болеет…

Аристарх, не оборачиваясь, исчез в дверях той спальни, где в первый день по приезде сидела Александра, невольно подслушивая ссору супругов. Художница остановилась на пороге темной спальни. Здесь казалось еще холоднее. Бросив взгляд на окно, она с ужасом увидела, что створка чуть приоткрыта.

– Что происходит? – внезапно севшим голосом осведомилась она. – Аристарх, включи свет.

– Не надо, – раздался его голос из угла возле окна. – Я… Не виноват. Клянусь, я не виноват.

Александра ощутила, как время замедлилось – так поезд замедляет ход, приближаясь к станции. Вот-вот появится платформа, люди, чемоданы, фонари, цветы, билетные кассы… И все, что мелькало в окне и проносилось мимо, не давая времени себя разглядеть, станет просто и ясно.

– Мы разговаривали, – судя по шороху, Аристарх прижался к стене. – Разговаривали с Леной, о делах. На задах большого шале, возле дровяного склада. Света появилась из-за угла. Я не разобрал, что она говорила, она говорила тихо, очень тихо и быстро. Схватила Лену за шаль, другой рукой схватила топор с поленницы. Замахнулась. Я только оттолкнул ее, клянусь. Иначе бы она зарубила Лену, просто голову бы ей отрубила.

Александра не сводила глаз с постели. Ей казалось, что на матрасе лежит скомканное одеяло. Постепенно привыкающие к темноте глаза начинали различать очертания человеческой фигуры, укрытой одеялом с головой.

– Я оттолкнул ее, она упала. И ударилась о поленницу головой. И осталась лежать. Я думал, она изображает обморок. Это не в первый раз. Велел Лене немедленно уходить, она убежала. Попытался привести Свету в себя. Я даже не сразу понял.

Послышался долгий, всхлипывающий вздох.

– Решил, что она в самом деле в обмороке. Отнес ее в шале, уложил на постель, попытался привести в себя. Хотел даже Нину позвать. И тут вдруг понял.

Еще один вздох. У Александры заледенели руки. Едва шевельнув губами, она тихо спросила:

– Когда это случилось?

– Вчера утром, часов в десять, – ответил Аристарх.

– И ты… После этого ты спокойно пришел чистить снег?! А потом сидел со всеми за обеденным столом?!

– Я не знал, что делать, – откликнулся тот. – Я хотел позвать на помощь. Все рассказать. Но я не мог, просто не мог. С каждым часом не мог все больше. Все было как во сне. Мне даже начало казаться, что все это неправда, сейчас я вернусь в шале, а она сидит у камина и дуется на меня.

– Ты обезумел. – Художница растирала онемевшие пальцы. У нее кружилась голова, она привалилась плечом к дверному косяку. – На что ты рассчитывал?! Зачем врал, что она больна?!

– Я не знал, что делать, – безжизненно повторил Аристарх.

– А теперь знаешь?! Зачем ты сейчас хотел уехать? С ней?! Ты что, собирался где-то выбросить тело?!

– Нет, нет, нет, – отчаянные возгласы перешли во всхлипы. Аристарх рыдал, скорчившись в углу. – Сам не знаю, что я собирался делать, не знаю! Все в голове перемешалось. Больница, полиция… Потом я подумал, что мы можем попасть в аварию. И это будет самый лучший выход. Никто не поймет, как она погибла. Может быть, и мне конец.

Александра невольно отметила, что он все еще говорит «мы», думая о мертвой супруге как о живой.

– Думаешь, не поймут? – безжалостно возразила она. – На место аварии сразу приедут медики. Думаешь, они не поймут, что она умерла чуть ли не сутки назад?

Аристарх глухо всхлипывал, не отвечая ни слова. Александра приложила ледяные пальцы к пылающему лбу. У нее вновь появилось тягостное ощущение снящегося наяву кошмара. Страха она не испытывала. То, что открылось перед ней, было слишком ужасно, чтобы испытывать страх. Внезапно ей вспомнился эпизод из школьной поры. Учительница рисования объясняла классу, что такое перспектива.

«Вот это горизонт, – она проводила мелом по доске, чертя горизонтальную линию. – А вот это – железнодорожные пути, уходящие далеко-далеко». И рисовала рельсы, постепенно сходящиеся в одну точку на линии горизонта. С увлечением чертила шпалы. И совсем уж для пущей наглядности рисовала уходящие вдаль столбы с проводами – сперва большие, потом поменьше, затем микроскопические, наконец – точка, там же, на линии горизонта. Десятилетняя Саша подняла руку. «А как нарисовать то, что находится за горизонтом? – спросила она. – Ведь дорога продолжается?» Учительница довольно сухо пояснила, что рисунок призван отображать только видимый мир. Александра уже и в том возрасте могла бы ей возразить. Она часами сидела в библиотеке, перелистывая художественные альбомы, и давно поняла, что половина картин изображает то, чего никто никогда не видел. Но спорить не стала.

Сейчас у нее было ощущение, что она оказалась за горизонтом ужаса, который, как линза, собрал все чувства в одну невыносимо яркую точку, которая уже начинает дымиться.

– Идем к Максиму, – сказала она, на этот раз в полный голос. Аристарх затих. – Тайком уехать не получится, да я и не пущу тебя в таком состоянии. Максим хозяин отеля, он должен знать, что тут случилось.

В ответ раздалось невнятное бормотание. Аристарх явно не собирался двигаться с места. По-прежнему не испытывая страха перед неподвижной смутной грудой белья на кровати, Александра вдоль стены дошла до Аристарха и взяла его за руку. Молча вывела из спальни, заставила спуститься по лестнице. Проследила за тем, чтобы он выключил свет, запер дверь. И повела к большому шале, все так же держа за руку, словно он мог убежать.

Дверь, как всегда, была отперта. Они вошли в столовую, где единственным источником света была груда багровых углей в камине. Подойдя к дивану, Александра обнаружила блаженно спящего Максима. На полу стояла ополовиненная бутылка коньяка. Художница осторожно коснулась плеча спящего, тот дернулся и что-то сказал на языке снов, быстро и бессмысленно.

– Максим Юрьевич, – она еще раз постучала его по плечу.

Богуславский мгновенно открыл глаза. Повернувшись на спину, уставился на склонившуюся над ним Александру. Затем, растирая ладонями лицо, сел.

– А я ждал вас и уснул, – пробормотал он. – Дайте воды, пожалуйста.

Тут он заметил Аристарха, застывшего в паре шагов от дивана. Жадно осушив стакан, поданный Александрой, Богуславский поморщился.

– А который час? – спросил он и тут же сам себе ответил, взглянув на часы и включив подсветку: – Без десяти пять. Случилось что-то?

– Случилось. – Александра знаком велела Аристарху подойти ближе. – Максим Юрьевич, случилось несчастье. Вчера. Светлана неудачно упала, ударилась головой и… Она умерла.

Аристарха била крупная дрожь. Александра заставила его присесть в углу дивана. Зато Богуславский вскочил как ужаленный. В багровом отсвете углей его исказившееся лицо приобрело совершенно адский колорит.

– Что значит умерла? – почти беззвучно спросил он. – Вы имеете в виду, здесь находится труп?!

Александра кивнула.

– Когда?! Когда она умерла?! – Богуславский по-прежнему шептал.

– Вчера утром, – неожиданно подал голос Аристарх.

Богуславский посмотрел на него как на сумасшедшего, с изумлением и опаской. Перевел взгляд на Александру.

– Так скоро сутки. – Хозяин отеля вновь посмотрел на часы. – Погодите… Я понимаю, вчера вас замело, связи не было, ворота не открыть, не выехать… Но вечером дорогу расчистили, и я был здесь! Почему вы мне не сказали?!

– Я не знал, что делать, – выговорил свою излюбленную фразу Аристарх.

– А я только что узнала об этом, – добавила Александра.

Богуславский зашагал по столовой из конца в конец, резко разворачиваясь и возвращаясь к противоположной стене, как маятник. Он ступал совершенно бесшумно в шерстяных носках. Промокшие городские ботинки стояли у каминной решетки.

Внезапно он остановился рядом с диваном и произнес Аристарху в затылок:

– Мне здесь полиция не нужна. Это точно был несчастный случай? Свидетели есть?

– Только я, – с запинкой ответил тот.

– Ага, муж, который потом молчал сутки. – У Богуславского задергалась щека. – Как вы будете это объяснять, а? Мне полиция не нужна, повторяю. Кто еще об этом знает?

– Я знаю. – Александра положила руку на плечо Аристарху и вновь ощутила бьющую его крупную дрожь. – Максим…

Она не добавила отчества, как обычно. Богуславский посмотрел на нее внимательней. Александра вдруг обнаружила, что он совершенно трезв.

– Поймите, это шок, – продолжала художница. – Такое нельзя осознать. О таком трудно начать говорить. Я сама еще не осознала.

Аристарх скорчился и скрыл лицо в ладонях. Богуславский неожиданно хлопнул по спинке дивана, так что убитый горем дизайнер подскочил.

– Без лирики, попрошу! Вы не представляете, как вы меня подставили! Вы так просто не отделаетесь! Сутки! Да вы сумасшедший, что ли?! Какой шок, к чертовой матери?!

Сжав кулаки, он снова пустился в путь, от одной стены к другой, время от времени резко поворачивая голову и окидывая взглядом Александру и Аристарха. Поравнявшись с Александрой, снова остановился.

– Часа через полтора все начнут просыпаться. Мне не нужна здесь полиция. Не нужен здесь ваш труп.

– Я сам… – слабым голосом ответил Аристарх. – Сам хотел ее увезти до рассвета. Я просил Сашу помочь. Открыть ворота.

– Куда увезти? – Богуславский перегнулся через спинку дивана.

– Он хотел сымитировать аварию, представляете, – шепнула ему на ухо Александра.

Ответом ей был долгий немигающий взгляд глубоководного обитателя. Их лица были очень близко. Художница выпрямилась и слегка отодвинулась. Богуславский перевел взгляд на раздавленного отчаянием Аристарха.

– Она водила машину? – спросил он. – Ваша супруга?

– У нее не было прав, – всхлипнул тот. – Она училась, но не закончила курсы.

– Теоретически она могла завести машину и проехать сколько-то километров? Говорите быстрее!

– Могла, – растерянно ответил тот. – Да, могла бы.

– Так, быстро, – Богуславский бросился к лестнице. – Сидите пока здесь!

Он вернулся буквально через пару минут, полностью переодевшись в городскую одежду. Схватил ботинки, сменил шерстяные носки на тонкие, обулся. Достал из кармана куртки смартфон и несколько раз щелкнул по экрану.

– Хорошо, что снега не было, – пробормотал он, подходя к двери и открывая ее настежь. Последовав за ним, Александра разглядела, как в отдалении что-то двигается. Раздвигались ворота. Богуславский обернулся к Аристарху:

– Быстро, идемте за ней.

– Что? – встав, тот еле удержался на ногах. Из двоих мужчин пьяным выглядел именно он.

– Идемте, говорю, – и хозяин отеля, будучи на голову ниже Аристарха, легко выволок его на веранду за рукав куртки. Александре он бросил через плечо: – А вы идите к себе! Спали, и никто к вам не приходил, ничего не знаете и не видели.

Она замерла на пороге, глядя, как две фигуры сливаются с темнотой. Выполнять приказ Богуславского Александра не торопилась. Художница осталась на веранде, зная, что заметить ее здесь невозможно, зато на фоне слабо светящегося снега она сама видела многое.

Две фигуры вскоре вернулись, совместными усилиями неся белый сверток, при виде которого Александре стало трудно дышать. Аристарх отпер «тойоту», и сверток разместили сзади. Дизайнер уселся за руль, раздался шум включенного двигателя. Богуславский, опять провалившись в сугроб, забрался в свой черный внедорожник.

«Тойота», отчаянно виляя из стороны в сторону, выехала с территории отеля первой. Сразу вслед за ней отправилась машина Богуславского. И через минуту над отелем сомкнулась прежняя тишина – так смыкается ряска на заросшем пруду, скрывая след от брошенного камня. Ворота остались открытыми.