Солнечная сторона улицы

Первый урок

Когда я должен был идти в школу, родители купили мне портфель, букварь, тетради, пенал, ручку, карандаш и ластик. Стал я ждать первого сентября. Все рассматривал свои принадлежности, перекладывал их из одного отделения в другое. Перекладывал, перекладывал и вдруг подумал, а если меня спросят что-нибудь, а я не знаю?! Что тогда?! Скажут: «Иди обратно в детский сад». Да еще поставят двойку, огромную, как гусь. Такого позора я не пережил бы, и мне сразу расхотелось идти в школу. Но первого сентября мать дала мне в руки горшок с цветами и все же повела в школу. Еще дома я сказал ей:

— Не хочу идти в школу.

— Это почему же? — спросила мать.

— Не хочу, и все.

— Тебе там понравится.

— А если не понравится?

— Понравится, вот увидишь. Все ходят в школу, и ты должен идти. Не хватало еще чтобы ты остался неучем! И потом, интересно, каким же образом ты станешь капитаном без знаний?!

Я, действительно, планировал стать капитаном дальнего плавания, но все думал — как бы сразу поступить в мореходное училище, минуя школу?

По дороге в школу я сказал матери:

— Вряд ли мне там понравится, но ладно! Один раз схожу, посмотрю. Если не понравится, больше ни за что не пойду.

Когда показалась школа, мне опять расхотелось в нее идти.

— Я только загляну, — сказал я матери. — Если не понравится, сразу сбегу.

Около школы толпились мальчишки и девчонки с портфелями и ранцами. Они выстраивались цепочками от ступеней школы. На ступенях стояли учителя и в руках держали картонные квадраты с буквами: «А», «Б», «В». В одной цепочке я заметил мальчишку с бумажными погонами, на которых были нарисованы большие генеральские звезды. Учительница с буквой «В» заметила мальчишку, улыбнулась и отдала ему честь.

Мать подвела меня к учительнице с буквой «Б», и я встал за какой-то девчонкой; в одной руке девчонка держала портфель, другой сжимала куклу. Учительница с буквой «Б» стала ходить вдоль нашей цепочки и всех пересчитывать. Около девчонки с куклой остановилась и сказала:

— Куклу спрячь в портфель и в следующий раз в школу не бери.

Учительница с буквой «Б» мне сразу не понравилась. Я вышел из цепочки и подбежал к матери.

— В чем дело? — к нам подошел толстый дядька в очках. — Тебя как зовут?

— Егор Смехов, — сказала мать.

— Очень хорошо, Егор Смехов. А я директор школы Борис Васильевич. Так почему ты сбежал?

— Ему учительница не понравилась.

— Вот это да! — удивился директор. — Ну, хорошо. Мы сделаем вот что! Пойдем, ты сам выберешь себе учительницу.

Директор подвел меня к учительницам, наклонился и шепнул:

— Выбирай!

Я показал на учительницу с буквой «В».

— Очень хорошо! — сказал директор. — Ты молодец, бьешь без промаха. В самом деле выбрал лучшую учительницу. Ирина Николаевна, принимайте Егора Смехова!

Учительница с буквой «В» улыбнулась и первым провела меня в класс.

Рассадив всех за парты, учительница стала каждого записывать по имени и фамилии. Моим соседом оказался мальчишка с погонами. Сашка Карандашов. Он меня спросил:

— Считать умеешь?

— Угу, — сказал я.

— Ну, сколько будет три да три?

Я стал загибать пальцы под партой. Потом говорю:

— Пять.

— И нет! — засмеялся Сашка. — Во сколько, — и пальцем нарисовал в воздухе семерку. Затем снова спросил:

— Ты кем хочешь стать? Я — генералом.

— Я буду капитаном дальнего плавания, — сообщил я Сашке и подробно рассказал, как буду бороздить океанские просторы. В заключение я предложил Сашке место боцмана на моем судне.

Сашка тут же согласился и даже выразил готовность на время плавания сменить генеральские погоны на боцманские.

Когда учительница закончила всех переписывать, одна девчонка на первой парте вдруг запела, а потом встала и направилась к двери.

— Лена Покровская, ты куда? — спросила учительница.

— Тузика кормить, — сказала Ленка, и все засмеялись.

И учительница улыбнулась. А потом посадила Ленку снова за парту и сказала:

— Тузиков и Мурзиков будем кормить после уроков. И попугаев тоже. У меня, например, дома живет попугай. Он знает двадцать слов. Целый год их учил. А мы должны эти слова выучить за неделю. Начнем с букв, — учительница взяла мел и подошла к доске…

Учительница мне понравилась и понравилась Ленка Покровская, но больше всех — Сашка Карандашов. У него были замечательные погоны. Он обещал мне сделать такие же, но с якорями, и предложил после школы слазить в угольную яму и посидеть на бревнах. И еще обещал познакомить со своей собакой.

— Все думают, она девочка, — сказал Сашка, — а он мальчик, потому что гоняется за кошками.

В общем, в школе мне понравилось, вот только перемены оказались слишком короткими.

Задачки

В третьем классе мы с Сашкой неожиданно стали отстающими по арифметике. Все началось с задачек. Мы наловчились сами придумывать задачки. Сделаем быстренько домашнее задание, разные там примеры и начнем выдумывать задачки. Для одноклассников. Сашка придумает что-нибудь такое: «Дорого или дешево продавать хороших жирных червей по десять копеек за штуку, если на такого червя можно поймать леща на десять рублей?». А я придумаю еще заковыристей: «Если тряпку бросить в ведро с водой и вынуть не через пять минут, а через час, она будет мокрее или нет?».

Над нашими задачками одноклассники сильно ломали головы. Случалось, мы и друг друга ставили в тупик. Например, Сашка подумает, подумает и говорит мне:

— Ты пошел в школу коротким путем. Пошел через забор, да порвал штанину. Пошел назад, чтобы мать зашила, да споткнулся о камень. И у тебя над глазом появился фонарь. Пришел домой, а тебе еще мать всыпала за то, что ходишь не как все. Сколько ты всего получил тумаков?

А я сразу Сашке в ответ:

— Ты списал задачку у Генки, а я у тебя, и мы все получили по двойке. После уроков я хотел бить тебя, потому что ты плохо списал у Генки. А ты хотел бить Генку, потому что он неправильно решил. Кого надо было бить?

И так все время, изо дня в день. Мы с Сашкой придумали около сотни задачек, честное слово. Целый учебник можно было составить.

Однажды на уроке учительница Ирина Николаевна велела каждому придумать по задачке. Все ребята как-то сразу приуныли, но мы-то с Сашкой, ясное дело, обрадовались. Уж что-что, а задачки-то мы придумывали отлично, здесь нас никто не мог переплюнуть.

— Пара пустяков, — громко проговорил Сашка. — Раз-два — и готово! Сколько задачек надо придумать, Ирина Николаевна?

— Всего одну, Карандашов. И успокойся, пожалуйста, и не прыгай! А ты, Смехов, — это относилось ко мне, — перестань ему подмигивать.

В классе стало тихо, только было слышно, как перья скрипят.

— Давай про болезни что-нибудь, — шепнул мне Сашка.

— Давай, — я пожал плечами. — Мне все равно про что. Про болезни, так про болезни.

Сашка придумал такую задачку: «У Пети болела голова, и ему накупили всяких сладостей. Коля объелся огурцов, и, чтобы не ревел, ему подарили пробочный пугач. Ваня вывихнул ногу, и ему купили самострел. Чем лучше всего болеть?».

А я написал: «Петю укусила собака пять раз, а Ваню два. Петю положили в больницу, и его родители принесли ему целую корзину пирогов. А Ване только купили конфету. Кому лучше: Пете или Ване?».

Мы с Сашкой первыми сдали свои задачки и стали посмеиваться над соседями, шепотом давать советы, пока нас Ирина Николаевна не вывела из класса.

На другой день мы с Сашкой получили по двойке. От такой неожиданности я сильно расстроился и домой пришел в неважном настроении, но чтобы родители не разгадали причину моего состояния, сделал вид, что мне очень весело. Ходил и нарочно громко пел.

После ужина мать забеспокоилась:

— С чего это ты так распелся? Уж не заболел ли?

А отец встал из-за чертежного стола (он работал и по вечерам) и буркнул:

— Ну-ка, покажи дневник!

У меня внутри все так и заледенело.

Ну, а потом отец в наказание велел мне весь вечер стоять за бойлерной, да еще спиной ко двору. И вот, значит, стою я там, стою, вдруг краем глаза вижу — Сашка идет. Весь замызганный какой-то.

— Чтой-то ты, Сашка, — говорю, — такой грязный?

— Отец веником вздул, — пробормотал Сашка. — А ты что там? На доски смотришь?

— Ага, — говорю. — Меня сюда отец поставил. На весь вечер.

Сашка только присвистнул:

— Мне лучше.

На следующий день к нам с Сашкой, как к отстающим, прикрепили Ленку Покровскую, отличницу. Сразу после уроков Ленка устроила нам дополнительные занятия.

— Сядьте за парту, и слушайте внимательно, — строго произнесла она — точь-в-точь как Ирина Николаевна. — Очень хорошо, что вы придумываете задачки. Но ваши задачки все глупые. Арифметика учит считать, а в ваших задачках нет счета. Вы думаете, они смешные, да? И нет вовсе. Они глупые, вот какие! И у них нет одного ответа. Каждый может ответить, как ему вздумается.

— Дурочка ты Ленка! Нет ответа! — поморщился Сашка. — В моей задачке каждому ясно, что лучше всего вывихнуть ногу. Сразу получишь самострел.

Ленка оторопело заморгала глазами, потом взглянула на меня.

— А ты, чем хотел бы заболеть в его задачке?

— Чтоб болел живот от огурцов. Пугач лучше самострела.

— Вот, — обрадовалась Ленка, и повернулась к Сашке. — Вот видишь, он выбрал бы пугач.

— Ты что, спятил? — накинулся Сашка на меня. — Самострел же лучше!

— Вот еще! — хмыкнул я. — Лежать неделю с больной ногой. Не-ет! Пугач лучше. Стрела улетит, и все. А пробок везде полно.

— Не спорьте, — улыбнулась Ленка. — Давайте лучше вместе придумаем задачку. Со счетом и с одним ответом.

— Про что? — оживился Сашка.

— Про что хотите.

— Может, про море? — ввернул я. — Про море лучше всего. Корабль тонет, и все спасаются.

— Точно, — кивнул Сашка. — Десять человек сели в лодку, а остальные взяли спасательные круги. Сколько спаслось, и сколько утонуло?

— Нет, нет, — Ленка замахала рукой. — Никто не утонул, все спаслись. Десять человек сели в одну лодку, десять в другую, а остальные взяли круги. Сколько было людей на пароходе, если кругов было…

— Семь! — подсказал я.

— Да, семь, — согласилась Ленка.

— Десять, десять, да еще семь, — Сашка закатил глаза к потолку и выдохнул: — Двадцать семь.

— Правильно! — возликовала Ленка. — Замечательная задачка.

— Завтра весь класс ахнет! — вскочил Сашка.

А я уже представил, как наши двойки сами собой исправляются на пятерки.

Бедный Тургенев!

Что мы с Сашкой не любили по-настоящему, так это диктанты. Особенно на предложения, где много запятых. Из-за этих проклятых запятых мы с Сашкой постоянно получали двойки. У меня запятых всегда штук пять не хватало, а у Сашки было слишком много, почти после каждого слова — просто целый полк жирных таких запятых. Однажды перед диктантом Сашка храбро объявил мне:

— Сегодня весь наш ряд получит пятерки.

Он подвел меня к первой парте, за которой сидела Ленка Покровская — отличница; от нее тянулась нитка по всему ряду парт.

— Понял? — загадочно усмехнулся мой друг.

— Что понял? — спросил я.

— Эх ты, голова! Ленка будет дергать за нитку, когда ставить запятую, понял?

— Здорово! — удивился я. — Сам придумал?

— А кто ж еще! — заважничал Сашка. — Я и не то могу.

И это было правдой — Сашка слыл первоклассным выдумщиком.

Прозвенел звонок, в класс вошла Ирина Николаевна и объявила:

— Сегодня пишем диктант. Отрывок из рассказа Тургенева «Воробей».

Урок начался. Ленка Покровская намотала нитку на палец левой руки, а правой приготовилась писать. Сашка тоже левой рукой взял нитку, а правой ручку. Ирина Николаевна начала диктовать.

Как Сашка и говорил, после слова, где надо ставить запятую, Ленка дернула за нитку. Сашка вывел крючок и дернул Кольке Зайцеву, который сидел за ним. Колька поставил запятую и дернул Гальке Котельниковой. Галька поставила знак препинания и подала сигнал дальше. Так они и писали диктант.

На другой день весь Сашкин ряд, кроме Ленки Покровской, получил двойки. Вот как ребята написали одно и то же предложение.

Ленка Покровская: «Моя собака медленно приближалась к нему, как вдруг, сорвавшись с близкого дерева, старый черногрудый воробей камнем упал перед самой ее мордой».

Сашка: «Моя собака медленно приближалась к нему как, вдруг сорвавшись с, близкого дерева старый черногрудый, воробей камнем упал перед самой ее мордой».

Колька Зайцев: «Моя собака медленно приближалась к нему как вдруг сорвавшись с близкого, дерева старый черногрудый воробей камнем, упал перед самой, ее мордой».

Толька Жижин, который сидел на последней парте: «Моя собака медленно приближалась к нему как вдруг сорвавшись с близкого дерева старый черногрудый воробей камнем, упал перед, самой ее, мордой».

Бедный Тургенев! Что вы с ним сделали! — сказала Ирина Николаевна, зачитав вслух диктант Тольки.

Вопросы

Последнюю парту, на которой сидел Толька Жижин, одни называли «Камчаткой», другие — «ослиной». И не зря.

Толька Жижин занимался борьбой и не упускал случая продемонстрировать «приемчики»: то и дело нас валил, ломал, душил. Правда, и к себе был суров: постоянно поднимал тяжести, отжимался от пола, бил себя палкой, чтобы сделать тело «нечувствительным к боли». И все время старался подчеркнуть свои выгодные качества: подходил и протягивал руку с сжатым кулаком.

— Потрогай мышцы!

Мышцы у него действительно были, как поленья.

Одно время Толька корчил из себя всезнающего ученого. При встрече всем задавал сложные вопросы:

— Знаешь, почему одна лягушка ловит комаров, а другая сидит под лопухом и попусту тратит время?

Спросит, засунет руки в карманы и едко ухмыльнется — видали, мол, какой я умный, все знаю.

Как-то этот умник с неделю изводил нас с Сашкой вопросами. В первый день подошел, принял вызывающую позу и ухмыльнулся.

— Ну, почему светятся светляки, знаете?

— Почему? — спросили мы.

— Вот то-то и оно, почему? — Толька прищурился, щелкнул языком. — Я-то знаю. Это вы скажите, — и снова загадочно ухмыльнулся.

Мы с Сашкой стали мучительно думать, ломать голову.

— Эх вы! Ничего не знаете! — бросил Толька и ушел, размахивая руками.

Мы побежали в школьную библиотеку, перекопали кучу книг, узнали про светящиеся пигменты на брюшке светляка и на следующий день все выложили Тольке.

Он выслушал, кивнул.

— Правильно. Ну, хорошо. А куда они улетают на зиму?

Мы с Сашкой понурили головы, совсем ошарашенные. А Толька довольный ушел, размахивая руками и насвистывая.

Мы снова помчали в библиотеку. Снова сообщили Тольке все, что вычитали. А он выслушал и — бах! Еще отчебучил пару вопросиков.

Так продолжалось несколько дней. Мы с Сашкой уже стали думать: «Какой же умный Толька! Столько знает о животных!». А тут еще услышали — он задает вопросы не только нам, но и другим ребятам. В общем, мы зауважали Тольку, в наших глазах он уже выглядел ученым. И вдруг все раскрылось.

Толька при всех задал вопрос Ленке Покровской.

— Знаешь, почему гремучая змея называется гремучей?

— Знаю, — улыбнулась Ленка. — Потому, что у нее на хвосте растут кольца, которые гремят, как погремушки.

Толька раскрыл рот, чтобы задать еще один вопрос, но Ленка опередили его:

— А вот ты скажи. Кто может полгода не есть?

— Верблюд! — твердо заявил Толька.

— И нет! — Ленка тряхнула головой. — Паук!.. А кто видит, что впереди, сбоку, сверху, снизу и сзади?

— Сова!

— Нет. Стрекоза!.. Почитай книжки. Ты хитрый. Задаешь вопросы, чтобы тебе все узнавали. Чем заниматься своей дурацкой борьбой, лучше почитай книжки.

Толька покраснел и сразу из ученого превратился в круглого недоучку.

Дни на веревке

За окном была весна. По всему городу текли ослепительные ручьи, в оврагах бушевали водопады, и первые смельчаки гуляли без пальто. А мой друг Юрка лежал в больнице.

Уже запах талого снега сменился на запах сохнущей земли. Уже почки набухли и светились, как лампочки, уже от асфальта шел пар, и все тише бормотали задыхающиеся водопады, и облака становились высокими и неподвижными. А Юрка все лежал в больнице.

Уже солнце вовсю проказничало — раскидывало сверху стрелы; уже листвой покрылись метелки берез и в скворечнях галдели желторотые. А Юрка все лежал в больнице. Мой близкий друг Юрка лежал с тяжелой простудой. Он каждую весну простужался — такой был болезненный.

«Наверно, ему там скучно, — думал я. — Наверно, хочет со мной поболтать, сразиться в шашки… Но мне все некогда к нему зайти. Много дел; то одно, то другое».

Из нашего класса к Юрке ходила только Ольга Петрова, скучная, невзрачная тихоня; она вечно о чем-то грустила, вздыхала; если и заводила разговор — только о музыке и стихах — корчила из себя принцессу. Но я-то видел коварство этой тихони. Она прекрасно знала, что мы с Юркой неразлучные друзья, и навещала его мне назло. Я твердо знал, что нравлюсь ей и она завидует нашей с Юркой дружбе, ревнует к нему. Однажды сидим на уроке, а она пялит на меня глаза. Мне, конечно, приятно, но все же не очень. Что подумают ребята? Я дружу с девчонкой! Этого мне еще не хватало!.. Я смотрю на нее с усмешкой и отворачиваюсь. Вообще в тот день она была какая-то странная. На перемене подходит и тихо произносит:

— Мне надо тебе что-то сказать.

— Ну, говори! — Я засовываю руки в карманы, приготавливаюсь слушать.

— Не сейчас, — говорит. — После уроков.

До конца занятий у меня прекрасное настроение, даже напеваю тихонько. «Все, — думаю. — Не выдержала. Решила признаться, что от меня без ума».

Вышли мы с ней из школы, а она молчит. Прошли всю улицу — все молчит. Мне надоело ждать, и я спрашиваю:

— Ну, так что ты хотела сказать?

— Ты гадкий эгоист, — вдруг выпалила она. — Я все думала, ты догадаешься сходить к Юре в больницу? Но до тебя разве дойдет?! Ты бесчувственный, даже деревянный. И почему только он с тобой дружит?! — махнула рукой и ушла. Вот так и ошарашила меня — прямо заклеймила позором. Да еще оскорбила. Мое настроение резко испортилось.

На следующий день я отложил все дела и пошел к Юрке.

Его кровать стояла перед окном; он сидел и что-то рисовал; худой, бледный и взгляд какой-то туманный. Увидев меня, отложил рисунок.

— Что так долго не приходил?

— Дела, Юрка. Полно всяких дел.

— Какие дела?

— Разные. Очень много разных дел. Просто тьма.

— А я вот скучал, скучал. Потом Ольга Петрова краски принесла. Стал рисовать. Каждый день по рисунку. Весну за окном рисовал, — Юрка показал в угол. Там, на бечевке висели прикрепленные зажимками акварели. На самой первой — еще зима, на последней — уже почти лето.

— А почему на веревке? — спросил я.

— Сохнуть повесил, да так и не снял. А теперь, вроде, выставка.

В палату вошла Юркина мать с букетом каких-то мелких цветов и разными сладостями в сумке-сетке. Кивнула мне, расцеловала Юрку в обе щеки.

— Весна — лучший доктор, — сказала. — От всех болезней вылечит.

В двери появилась Ольга Петрова; поздоровалась и протянула Юрке шоколад. Сразу за Ольгой шумно вошел доктор.

— Ну-с, как наше самочувствие? — обратился к Юрке и улыбнулся; распахнул форточку и в палату ворвался теплый воздух с гомоном птиц и голосами прохожих. Доктор пощупал Юркин пульс.

— Ну вот, все в порядке. Скоро будем выписываться. Видишь, и друзья стали к тебе наведываться, — он подмигнул Юрке. — Я всегда говорил: лучший способ узнать, есть ли у тебя настоящие друзья — немного заболеть. Как бы понарошку. Правда, здесь есть опасность — можно разболеться всерьез. А чтобы этого не случилось, не мешает принимать солнечно-воздушные и прохладно-водяные ванны. Одним словом — закаляться.

Юрку выписали из больницы другим человеком. Совершенно другим. Не внешне; внешне он быстро вошел в форму — начал принимать «ванны» и набрал вес, даже стал здоровее, чем прежде. Он изменился в отношении к ребятам. Теперь он никого не называл другом — только приятелем. Даже меня, своего давнего закадычного друга. Стоило мне заикнуться, что мы с ним «друзья до гроба», как он поправлял: «Приятели. И не до гроба, а до следующей весны». Теперь он дружил с Ольгой Петровой. Случалось, ребята подшучивали над ним, отпускали колкости в его адрес, но он не обижался. Даже наоборот — выставлял напоказ свою дружбу с девчонкой, и гордился этой самой дружбой.

Печальные и радостные зимние дни

Наш двор был красив во все времена года, но зимой особенно. В морозный солнечный день сугробы вокруг бойлерной блестели, как слюда, с деревьев сыпался иней и появлялись радуги. Зимние радуги! А в метель дули странные ветры — снизу вверх, и в воздухе искрилась колкая снежная пыль.

Дополнительную красоту двору придавали снеговики — они постоянно красовались по окружности двора — середину занимал ледовый пятачок, где мы играли в хоккей. Снеговиков мы лепили в каждую оттепель, как только снег становился липким. Лепили их великое множество: больших и маленьких, толстых и тонких, с бородами и усами, с шевелюрами из прутьев, и лысых, с метлами и лопатами в руках.

Некоторые взрослые считали снеговиков просто-напросто безмозглыми истуканами, но для нас они являлись полноправными жителями двора. Во всяком случае, я был уверен, что как только мы расходимся по домам, у снежных человеков начинается своя интересная жизнь. Не раз я пытался подглядывать за ними в окно, но как только приникал к стеклу, они, хитрецы, застывали в невинных позах. А по утрам я замечал, что многие из них стоят не на своих местах и было ясно — ночью они играли в какие-то игры, водили хороводы. Случалось, у одного снеговика нос оказывался на боку, у другого в стороне валялась метла, у третьего и вовсе не хватало руки, и я не сомневался — между ними произошла потасовка.

Так продолжалось всю зиму. С наступлением весны на лицах снеговиков появлялись грустные гримасы и они худели прямо на глазах. Я за-щищал их от солнца: прикрывал фанерой, тряпками, но с каждым днем они худели все больше, и еще темнели и оседали. И однажды выбежав во двор я замечал — они исчезли совсем. От них оставались только метлы и лопаты, да их шляпы — дырявые ведра, тазы. «Растаяли», — говорили взрослые, а мне казалось — убежали в холодные северные страны.

А на ледовом пятачке мы играли в хоккей. Прикручивали веревками коньки к валенкам и гоняли консервную банку, которая служила шайбой. Коньки на ботинках имели всего двое-трое ребят. Однажды в число счастливчиков попал и Сашка Карандашов — отец купил ему новенькие «гаги», и в мастерской коньки приклепали к новеньким ботинкам. В первый день Сашка катался до одури; даже в детский сад за младшим братом, куда его послала мать, отправился на коньках, чтобы не расслабляться. И по пути еще дал приличный крюк по улицам. А когда прикатил в детский сад, оказалось, что мать устала ждать «конькобежца» и сама взяла Сашкиного брата.

Обратно Сашка возвращался на ватных ногах, то и дело присаживаясь на снег отдохнуть. Недалеко от дома окончательно выбился из сил и свалился. На его счастье, в это время с работы возвращался электромонтер дядя Витя; он и дотащил Сашку.

Однажды и со мной приключилась подобная история. Даже похуже. Я, вроде Сашки, решил совершить конькобежный марафон на своих коньках, прикрученных к валенкам.

Я отправился на стадион, чтобы там покататься на ледяной дорожке. Накатался вдоволь — сделал десять кругов и последний проехал с закрытыми глазами — легко и красиво побил сразу два мировых рекорда. Но мой взлет закончился печально: на обратном пути я почувствовал жуткую усталость; решил снять коньки и дальше топать в валенках, но как-то неуклюже подвернул ногу и рухнул от боли. Самое смешное — на том же самом месте, где и Сашка, каком-то заколдованном месте недалеко от дома — там пролегали обледенелые колдобины.

К дому меня подтащила наша дворничиха тетя Клава, подтащила на широкой лопате для уборки снега. У меня оказался вывих.

Но конечно, зимой было больше радостного. И когда лепили снеговиков, и когда строили снежные крепости, и когда устраивали снежные баталии, а однажды случилось сверхрадостное.

В те дни в нашем городке гастролировал передвижной цирк и дети артистов целый месяц посещали нашу школу. Эти ребята казались нам самыми счастливыми на свете, ведь они жили среди акробатов, жонглеров, клоунов, и сами участвовали в некоторых номерах; случалось, на переменах вытворяли такие трюки! Но главное, ребята-циркачи объездили десятки городов, столько всего повидали! Точно иностранцы они даже жевали нечто экзотическое — парафин, в отличие от нас, которые жевали обычный вар.

В нашем классе новеньким оказался Вовка Фиников, сын дрессировщика мартышек. Что мне сразу понравилось в Вовке — он не зазнавался; когда его просили рассказать про обезьян или показать фокус, не кочевряжился, но главное — всех бесплатно проводил в цирк. Меня провел одним из первых, хотя в день его появления в классе между нами возникло трение. Дело в том, что на уроке истории учитель Николай Иванович разрешал садиться где вздумается и с кем захочется. Мы с Сашкой, естественно, договорились сесть вместе, и на первой парте — история была нашим любимым предметом. Я сел за парту, а Сашка где-то замешкался, и в этот момент в классе появился Вовка и хотел было плюхнуться рядом со мной, но я отчеканил:

— Здесь занято.

— Извини, — стушевался Вовка, но не показал вида, что обиделся. И все же, как оказалось, немного обиделся. Спустя неделю, когда мы возвращались из цирка, сказал мне:

— …Эх ты! Я же никого не знал в классе, а ты сразу меня отвадил.

Тут уж стушевался я и попросил прощения.

Ну, а наше посещение цирка — самое яркое впечатление за всю зиму. Вовка подвел меня к служебному входу и сказал вахтерше, читающей газету:

— Теть Зин, он со мной.

— Ладно, проходите, — буркнула вахтерша, не отрываясь от газеты.

До начала представления я нетерпеливо ерзал на месте, бросал взгляд то в одну, то в другую сторону, и сильно завидовал Вовке, что у него отец дрессировщик, что он в любой момент может прийти в цирк. Лишь когда погас свет и объявили первый номер, я перестал об этом думать и даже забыл о Вовке. Больше того, как только на арену выбежали клоуны, я испытал такую бурю чувств, что вообще забыл, где нахожусь, и стал кричать и топать. Да и не я один — многие зрители. И вот в пик возбуждения я вдруг поймал себя на том, что все время толкаю кого-то в бок, а в ответ — никакой реакции, словно толкаю мешок с опилками. Повернулся и внезапно увидел… спокойное, каменное лицо Вовки — казалось, он нацепил маску.

— Ты что, Вовка?! — задыхаясь проговорил я.

— А-а! — протянул Вовка. — Я это уже тысячу раз видел… Пойми, я ведь смотрю не как простой зритель. Я смотрю на технику исполнения. Чисто сработано или не очень.

Я ничего не понял из этих слов, но каким-то странным образом Вовке удалось охладить мой пыл, правда ненадолго: когда клоуны начали палить из пистолетов, я развеселился снова.

После клоунов объявили: «Аттракцион с мартышками!». Вовка шепнул мне:

— Не знаю, все чисто пройдет или не очень. С утра животные что-то капризничали, — он подался вперед и сосредоточенно впился в арену.

Мне показалось, что все прошло безупречно чисто. Мартышки ходили по проволоке, делали сальто, вертелись на карусели, катались на автомобиле, играли на музыкальных инструментах и танцевали.

— Здорово! — еле выдохнул я после аттракциона.

— Ничего, нормально отработали, — вздохнул Вовка. — Был момент… но отец выкрутился. Не зря его называют профессионалом чистейшей воды. Эх, мне бы таким стать… Кое-что у меня с Мифом уже получается.

— Кто такой Миф?

— А та мартышка в красных шароварах… Кстати, а кем ты хочешь быть?

— Капитаном, — нерешительно выдавил я, прекрасно понимая, что еще ни шага не сделал на «морском» пути, в то время как Вовка к своей цели уже прошагал километры.

Николай Иванович и Нельсон

Бывший артиллерист, учитель истории Николай Иванович имел странную фамилию — Редкий. Фамилия обязывала его быть необыкновенным человеком, и он был таким: особенным, исключительным, талантливым. Мало того, что Николай Иванович ввел новшество — рассаживаться где вздумается, он еще приучал нас самостоятельно мыслить, не зубрить, а размышлять. Например, расскажет про указы какого-нибудь Людовика и спрашивает, как бы мы поступили на месте короля. Или даст домашнее задание: нарисовать план, как стояли войска Карла XII в Полтавской битве. Николай Иванович вел урок творчески, вдохновенно; просто и доходчиво объяснял сложные вещи — как известно, это особый талант.

Все учителя пытались сделать из нас «интеллигентных мальчиков», Николай Иванович стремился вселить в нас дух «настоящих мужчин, защитников Отечества». С этой целью водил в исторический музей, рассказывал о полководцах, а в классе на доске по памяти рисовал их портреты (его красочный метод дал хорошие плоды — многие ребята после школы поступили в военные училища). Он вообще проводил с нами много времени вне школы. Однажды организовал сдачу макулатуры, и все ребята разгрузили квартиры от хлама. А я, к огромному стыду, опростоволосился: отнес важные чертежи отца — они валялись под столом и я подумал, что отец их выкинул, — после чего в семье был нешуточный скандал. К счастью, мать сходила в пункт приема макулатуры и часть чертежей разыскали.

В другой раз (перед Новым годом) Николай Иванович решил сделать нам подарки; привел в «Детский мир» и у прилавка с масками сделал широкий жест:

— Выбирайте!

Одни ребята выбрали зайцев, другие медведей. А я оказался на высоте — взял маску осла (мне понравились длинные уши). Кое-кто из ребят начал отпускать нелестные шуточки в мой адрес, но Николай Иванович тут же поставил их на место:

— Осел самое неприхотливое и трудолюбивое животное. Молодец, что взял эту маску. Ты яркий индивидуалист. Вполне возможно станешь личностью.

Еще больше похвал свалилось на голову Сашки. Он выбрал лошадиную маску, и ребята тоже начали посмеиваться.

— Напрасно смеетесь, — остановил их Николай Иванович. — Лошади издревле наши великие друзья и помощники. Например, они десятилетиями участвовали в сражениях. Если б не лошади испанцам было б трудновато завоевать Америку. Просто туземцы до той поры не видели таких животных, и в панике бежали. От небольшого отряда всадников бежали тысячи вооруженных туземцев, так то…

Иногда Николай Иванович приглашал нас к себе, для «мужского разговора», и чтобы «снабдить литературой для внеклассного чтения». Прежде чем вручить книгу, он артистично прочитывал пару-тройку захватывающих страниц, чем сильно заинтриговывал нас — потом, дома, остальное мы просто проглатывали.

Раздав книги, Николай Иванович нарочито приказным тоном бросал жене, приветливой толстушке:

— Вера Петровна, пожалуйста, чай! — а нам подмигивал: — Мужчины должны заниматься делом, а женщины варить кашу и заваривать чай.

У Николая Ивановича жил кот. Понятно, у необыкновенного хозяина и кот был необыкновенный — одноглазый, по кличке Нельсон. Глаз он потерял, как и знаменитый адмирал, в сражениях (разумеется, кошачьих). Нельсон являлся полноправным членом семьи: обедал с хозяевами за столом (на отдельном стуле), спал с ними же на кровати; когда Николай Иванович отправлялся в школу, Нельсон тоже шел «на работу»: обходил дом, метил территорию. Обратно в подъезд его впускал кто-нибудь из соседей; он подбегал к двери и вопил на весь дом.

Каждую весну Нельсон уходил на три-четыре дня «на свадьбу». Однажды прошла неделя, а он все не появлялся. Николай Иванович с женой забеспокоились. Потом заметили: перед дверью соседки, у которой жила собака девица, лежит пес жених. И на первом этаже под почтовыми ящиками лежит еще один поклонник страдалец. И перед подъездом — третий. Тут Николай Иванович и понял, почему Нельсон не возвращается; пошел на поиски и за домом обнаружил кота — он весь трясся от страха. Такой был «адмирал».

Как на качелях

Моя мать всегда просыпалась с улыбкой и всегда по утрам напевала. Отец говорил, что у нее счастливый характер. Я же постоянно вставал с «левой ноги». Утром меня раздражало карканье ворон, бой часов у соседа, даже запах жареной картошки, тянувший из кухни. А уж пасмурные дни наводили такую тоску, что я подолгу не вылезал из-под одеяла. Как-то в один из таких дней мать подошла к моей кровати и сказала:

— Вставай скорее! Ты хотел уроки доделать, задачи решить. И завтрак готов.

— Еще посплю немного, — буркнул я и натянул одеяло на голову.

«Зачем вставать, когда под одеялом так тепло. К тому же задачи можно решить и под одеялом, а потом встать и быстренько записать». Но мать продолжала меня тормошить:

— Эх ты, курица, а не мужчина. Говоришь одно, а делаешь другое. Вставай!

С трудом я слез с постели и, не открывая глаз, на ощупь поплелся к умывальнику. После завтрака немного пришел в себя, но не совсем. Надо было садиться решать задачи, которые не успел решить вечером. Полчаса сидел над ними, но так ни одной и не решил. Настроение вконец испортилось.

Когда я вышел из дома, все вокруг выглядело противно: и потрескавшиеся березы, и покосившийся забор, на котором было написано: «Катя дура»; неприятно холодил утренний воздух. По дороге в школу встретил Надьку Кокину, которая училась во вторую смену, — она крутилась на одном месте, раскинув руки в стороны. Беспокойная Надька в школе была участницей всех кружков и театральной студии. «Корчит из себя танцовщицу», — с неприязнью подумал я и прошел мимо. Остановился около дома, где жили старики. Старушка сидела на крыльце и, часто моргая, смотрела, как дед сажал в ящики цветы, при этом что-то советовала деду, называя его Дуся. Дед соглашался, кивал и в ответ звал старушку Буся. Подойдя ближе, я услышал:

— Странный ты, Дуся! С тех пор как полысел, все цветы сажаешь. А ведь в молодости совсем их не любил.

— Брось, Буся! Странный, странный! — бормотал дел. — Я и раньше цветы любил. Еще мальчишкой, бывало, иду с рыбалки, обязательно матери букет нарву. — Дед провел ладонью по лысине и вздохнул:

— Эх, Буся, Буся! В детстве ведь у меня были золотистые локоны, да! Мать девочку хотела, а родился я. Так она до трех лет мне волосы отпускала и в платья наряжала…

— А у меня в детстве, — затараторила старушка, — были две длинные косички…

«Как? Неужели и они были маленькие? Глупые какие-то», — мелькнуло в голове. Потом я увидел шофера дядю Федю — он лежал под самосвалом и что-то ремонтировал. Я встал рядом, стал смотреть — починит или нет? Стоял, стоял, потом говорю:

— Чтой-то, дядь Федь, машина у вас часто ломается?

— Иди в школу. Опоздаешь! — буркнул дядя Федя.

«Так ему и надо, что машина сломалась», — подумал я и отошел. На овощной палатке заметил пустую консервную банку. Не раздумывая, достал рогатку и выстрелил. Голыш упал рядом с банкой. Только прицелился второй раз, как из-за прилавка выглянула продавщица.

— А ну, прекрати пальбу! А если меня убьешь?! В тюрьму захотел?!

Потом я увидел впереди Сашку Карандашова с портфелем; он шел вприпрыжку, чиркая расческой по стенам домов. Заметил меня, подскочил:

— Приветик! А у меня во что! — достал из кармана пищалку и пискнул. — Вчера ходил на речку, а там камышины! Из них отличные пищалки получаются. — Он пискнул мне прямо в лицо и перевернулся на одной ноге.

— Покажи своей бабушке! — крикнул я. Меня просто взбесил этот владелец богатства. Мало того, что он не позвал меня на речку, еще похвалялся пищалкой! «Ну, погоди, — подумал я. — После школы сделаю себе свистульку из липы, посмотрю, как ты тогда попищишь!»

— Побежали, а то опоздаем! — спохватился Сашка.

— Беги! — отрезал я и направился к углу улицы, где сидел сапожник дядя Коля.

— Что, в школу спешишь? — спросил дядя Коля, когда я подошел.

— Угу.

Некоторое время я наблюдал, как дядя Коля вколачивал в башмак гвозди. Воткнет гвоздь наискосок, чтобы лучше входил, и с одного удара вколачивает; а другой гвоздь держит во рту наготове, губами за шляпку.

— Хорошо быть сапожником, правда, дядь Коль? — сказал я.

Он ничего не ответил, только пожал плечами. А я продолжал:

— Можно работать, а можно идти домой. Сам себе хозяин, что хочешь, то и делаешь.

Дядя Коля снова промолчал; он уже прибил подметку, поставил башмак на деревянную плашку, стал обрезать лишнюю кожу. Нож был широкий, из пилки; резал кожу мягко, как масло.

— Ты в школу не опоздаешь? — вдруг мрачно спросил дядя Коля.

— Не-ет, — протянул я, но все же отошел, и подумал: «Скучный какой-то. Все время молчит».

В школу я все-таки опоздал, но к моему удивлению, учитель даже не спросил, где я задержался; только сказал:

— Проходи, садись скорей.

Это было первое, что подняло мое настроение. Второе произошло после того, как учитель заявил, что спрашивать задачи не будет, а начнет объяснять новый материал. Третье, и самое главное, произошло на следующих двух уроках, когда я получил подряд две пятерки. До этого я и четверки получал редко (а стоило мне увидеть учителя математики, как я вообще тупел и никогда не получал больше тройки), и вдруг такой успех! Первую пятерку я получил на уроке рисования. Учитель дал задание: нарисовать праздник; каким мы его представляем. Я нарисовал праздник на воде: ночное море и огромный корабль, весь в огнях. Корабль салютовал, и в темном небе сверкал фейерверк.

— Хороший рисунок, — сказал учитель и приколол мою работу к доске.

А потом была ботаника.

— Сегодня я расскажу вам о растениях-хищниках, — объявила учительница. — Слышал ли кто-нибудь из вас о них?

Я сразу вспомнил, как летом на рыбалке отец показал мне пузырчатку, и громко выпалил:

— Я видел пузырчатку.

— Очень хорошо, — сказала учительница. — Расскажи нам, где ты ее видел?

— Летом мы с отцом много рыбачили, — начал я. — На удочки. Ловили окуней, иногда плотвички попадались. А однажды поймали огромную щу…

— Ты говори о пузырчатке, — остановила меня учительница.

— Тогда и пузырчатку отец мне показал. Она растет в воде. Вся в воде. И вся в пузырях. Над водой — только стебель да цветок. Желтый такой, как флажок…

— Правильно! — кивнула учительница. — На конце листьев пузырчатки большие и маленькие пузырьки. От них она и получила свое название.

— Пузырьки имеют дверцы, — продолжал я.

— Клапаны, — поправила учительница.

— Клапаны, — повторил я. — Спасается малек от окуня, ткнется в дверцу-клапан, она откроется и скроет малька. Только потом захочет малек выбраться наружу, а дверца его не выпустит. Так и съест пузырь малька.

Ребята загудели, заерзали на партах, но учительница сказала:

— Да, так. Стенки пузырька выделят кислоту, отравят малька и постепенно переварят совсем. Спрятался малек от окуня, да попал в западню… Молодец! Садись, пять!

Я шел по улице, размахивая дневником. Около сапожника дяди Коли остановился и рассказал, как получил пятерки. И дядя Коля отложил работу, улыбнулся и сказал:

— Молодчина! Пятерки — это не хиханьки и хаханьки, их зря не дают. Удивляюсь, как это тебе удается, вроде и учишься с прохладцей…

И тут я понял, что дядя Коля мне казался молчаливым, потому что я сам много говорил.

Затем я догнал Сашку Карандашова. Мне почему-то уже не хотелось делать свисток из липы, чтобы вызвать Сашкину зависть. Я достал из кармана перегорелую лампу и сказал:

— Пойдем кокнем?

Проходя мимо овощной палатки, я показал продавщице дневник, и она заулыбалась и протянула мне грушу.

Как и утром, я остановился около дома стариков; они сидели на крыльце и задумчиво смотрели на улицу. Я попробовал представить старушку тонкой девчонкой с косами, а деда — мальчишкой с удочками, но сразу почувствовал к ним жалость и, спрятав дневник, незаметно прошел мимо.

Из своего дома выбежала Надька Кокина, покружилась на одном месте и направилась к школе; увидев меня, остановилась и засмеялась.

— Ты чего? — удивился я.

— Смешной ты какой-то! Глаза, как у зайца… в разные стороны.

Тут уж и я не выдержал и тоже засмеялся.

Когда я подходил к нашему дому, все люди на улице казались мне хорошими и близкими, почти родными. Да и сама улица, такая знакомая, вдруг стала особенно дорогой: и острокрышие дома с палисадниками, и высокие белоствольные березы, и видавший виды забор, и воздух, пахнущий яблоками.