Сонька. Конец легенды

Глава восьмая Лабиринт

На разговор в свой кабинет Икрамов пригласил Гришина, Потапова и Миронова.

При полном молчании присутствующих князь прошелся в раздумье из угла в угол.

— Обрублены все концы. — Ибрагим Казбекович стал загибать побелевшие от напряжения пальцы. — Китаец убит. Беловольский, который уже начал было давать какие-то показания, тоже убит. О таинственной мадам, кроме идиотских домыслов и фантазий, мы ничем другим не располагаем! Мы до сих пор не имеем представления ни о конспиративной цепи заговорщиков, ни об их целях!..

— Некоторые концы, ваше высокородие, есть, — подал голос Гришин.

Тот резко повернулся к нему, с трудом сдерживая себя.

— Вы снова намерены подсунуть мне какой-либо сюрприз?

— Если я вас раздражаю, ваше высокородие, я готов покинуть кабинет.

— Нет, вы останетесь! Но излагать будете исключительно разумные, проверенные вещи!

— Именно это я и собираюсь делать.

— Ваше высокородие, — вмешался Потапов, — работа не стоит на месте. Да, произошли некоторые непредвиденные вещи, однако агентура, сбор сведений, ряд дополнительных сюрпризных допросов…

— Что значит — сюрпризных?

— Цепочка… То есть допросы людей, которые возникали в процессе расследования. А в сумме полученные данные дают основание полагать…

— Вас понял, достаточно! — оборвал его князь, повернулся к Миронову. — Что у вас, Мирон Яковлевич?

— Агенты выяснили ряд крайне любопытных фактов, относящихся к дому княжны Брянской, а также к семейству Кудеяровых и к барону Красинскому.

— Я распорядился слежку за домом Брянской снять!

— Сняли, ваше высокородие, — с иронией согласился Мирон Яковлевич. — Но факты из прошлых наблюдений остались. И их нельзя не учитывать.

— Эту песню я слышу уже несколько месяцев! — бросил Икрамов и кивнул Гришину. — Прошу вас.

Тот вздохнул, сел ровнее.

— Полагаю, вам уже известно, ваше высокородие, что бывшая прима оперетты мадемуазель Бессмертная некоторое время проживала в доме княжны Брянской. Затем мадемуазель неожиданно исчезла.

— Вы станете излагать мне былые байки или же сообщите что-то конкретное?

— Сообщу, князь… Я знаю, где проживает мадемуазель.

— Можете назвать адрес?

— Зачем?

Глаза Икрамова потемнели, на скулах обозначились желваки.

— Наверное, я, как начальник сыскного управления, имею право на некоторые конфиденциальные данные?

— Безусловно. — Егор Никитич поднялся. — Однако информация еще не проверена, и мне не хотелось бы в очередной раз ставить вас в неловкое положение. После уточнения названного адреса я непременно передам его вам.

— Уточнять будете лично вы?

— Не исключаю. Все зависит от сугубо профессиональных обстоятельств…

— …В которых я еще недостаточно разбираюсь, — завершил фразу следователя князь.

— Я этого не сказал, ваше высокородие. Вы уже во многом разбираетесь. И весьма прилично. — Гришин слегка склонил голову. — Позвольте откланяться?

— Да, удачи всем.

Приглашенные поднялись и, толкаясь в дверях, дружно покинули кабинет.

Мягким августовским днем автомобиль Петра Кудеярова миновал Никольский собор, выехал на Крюков канал и через пару минут затормозил возле дома тридцать шесть.

Поодаль остановилась пролетка с господином в котелке, который стал расплачиваться с извозчиком.

Консьержа и лифта в тридцать шестом доме не оказалось, лестницы были немытые, стены грязные, и вообще все показывало, что жили здесь люди весьма малообеспеченные и непритязательные.

Семнадцатая квартира находилась на третьем этаже. От ходьбы граф довольно сильно запыхался, поэтому перед звонком постоял какое-то время, приходя в себя, раздумывая, и все-таки решился нажать на кнопку.

Какое-то время не открывали. Петр вновь поднес было руку к кнопке, как дверь отворилась и на пороге возникла одетая в халат Табба, со взбитыми, нечесаными волосами и заметно припухшим лицом.

— О, — искренне удивилась она. — Граф? Что вас занесло в этот свинарник?

— Давняя симпатия к вам, сударыня, — натянуто улыбнулся тот и попросил: — Позвольте войти?

— Если не боитесь.

— Я, мадемуазель, давно уже ничего не боюсь.

Бывшая прима посторонилась. Петр прошел в прихожую, оттуда проследовал в маленькую, не очень ухоженную гостиную.

Табба шла следом.

— Стул выбирайте по усмотрению. Чтоб не испачкать сюртук. Здесь не очень убрано.

Граф присел у стола, положил туда же шляпу.

— Ваша прислуга стала плохо работать?

— Настолько плохо, что ее здесь больше нет. — Табба уселась напротив. — Ожидала увидеть здесь кого угодно, только не вас.

— Жизнь прелестна сюрпризами, сударыня.

— Глубоко сказано. И какой же сюрприз вас привел ко мне?

Кудеяров оглядел комнату, обратил внимание на дверь, ведущую в спальню.

— Помните мой визит к вам, когда ваша звезда уже катилась к закату, мадемуазель?

— Это было незабываемо, — Бессмертная не скрывала своей иронии. — Вы тогда предложили мне покинуть Петербург.

— Отличная память.

— Вы вновь явились с подобным предложением?

— Практически да. Я прошу вас покинуть столицу в самое ближайшее время.

— Почему такая спешка?

— Обстоятельства. Вы должны, сударыня, уехать. Это и просьба, и условие. Чтобы вас забыли, потеряли, не нашли.

— А если я не соглашусь?

— Я обеспечу вам дорогу, — не слушая продолжал Петр. — Дам достаточно денег на сносное существование. Сохраню тайну моего визита.

— Тайну?.. Почему тайну?

— Хотя бы потому, что вы уже на крючке у полиции.

Табба взяла бутылку с остатками вина, налила в фужер, сделала глоток.

— Вы несете чушь. Я старая, больная, никому не нужная псина. И вдруг — полиция?.. Чушь, граф.

— У меня, сударыня, есть все основания так утверждать.

Девушка подумала, согласно кивнула.

— Хорошо. Допустим, я желаю отправиться в Одессу. Вас это устроит?

— Хоть к черту на затылок!.. — в раздражении воскликнул Петр. — Лишь бы больше здесь никому не морочили голову!

— А кому я морочу?

— Хотя бы моему брату! Константину! Он из-за вас и вам подобных опустился почти на самое дно, стал якшаться со всевозможным отребьем, потерял рассудок!

— По-вашему, я — отребье?

— Увы, сударыня!.. Неловко так говорить даме, но вы так и не вынырнули из грязного небытия!

Бессмертная подняла фужер и вдруг выплеснула содержимое в лицо графа.

— Дрянь!

Тот спокойно вытерся носовым платком, попытался улыбнуться.

— Буду считать это комплиментом от бывшей примы. И все-таки мое предложение остается в силе. Покиньте город, оставьте в покое моего брата, не оскверняйте честное и добропорядочное имя нашего рода. Прошу, умоляю, заклинаю. Сделайте это хотя бы во имя наших былых симпатий. В противном случае сюда через день-второй явятся жандармы и все закончится для вас более чем плачевно.

— Полиция знает этот адрес?

— Знает.

— Почему меня не скрутят, не отправят в те же самые «Кресты»?

— Полагаю, у них нет пока достаточно оснований для таких действий.

— У вас основания есть для ваших действий?

— Более чем. Во-первых, я имел беседу с братом, из которой понял смысл вашей с ним «дружбы». Во-вторых, вами всерьез занимается полиция. И в-третьих, подумайте о себе. Вы еще достаточно молоды, чтобы не понять: еще один неверный шаг, и ваша жизнь закончится на каторге.

— Как у моей матери и сестры?

— Именно так.

Табба спокойно и с подчеркнутым достоинством спросила:

— Значит, вы предлагаете мне бежать?

— Да.

— И обещаете содействие — деньгами, неразглашением, просто участием?

— Да.

— Как быстро надо это проделать?

— У вас есть буквально несколько дней.

Бессмертная поднялась, достала из буфета новую бутылку, ловко откупорила.

— Выпьете?

— Пригублю.

Табба налила в один фужер, во второй. Взяла свой, откинув голову, посмотрела в лицо графу.

— Я принимаю ваше предложение. Но при нескольких условиях. Прежде всего деньги…

Кудеяров достал портмоне, вынул оттуда целую пачку сотенных купюр, положил на стол.

— Следующее… Я уеду инкогнито. Ни вы, ни ваш брат, ни прочая сволочь не будет знать, куда именно.

Лицо Кудеярова от напряжения вспотело.

— Принимаю.

— И последнее… У вас ведь есть связи с полицией?

— К сожалению.

— Поставьте перед ними условие. Я должна покинуть столицу беспрепятственно. В противном случае от моих откровений не поздоровится ни вам, ни вашему брату, ни многим из вашего окружения.

— Шантаж.

— Я слышала однажды от вас подобное… Не шантаж. Условие! Постарайтесь, чтобы все было выполнено честно и достойно.

— Хорошо, сударыня. Я обещаю.

Они чокнулись, гость только пригубил вино, девушка же опорожнила бокал до дна.

— Наконец, самое последнее, — подняла она палец. — Вы подыщите мне квартиру, о которой будем знать только вы и я. Я не желаю никого более видеть. Я не должна ежеминутно опасаться полиции. Вы обязаны дать мне возможность скрыться из города в тот самый момент, который мне покажется наиболее подходящим.

— Квартира будет. Когда вам удобнее? Сегодня? Завтра?

— Лучше завтра. И желательно ночью.

— Завтра сюда будет подан экипаж, который доставит вас по адресу.

Автомобиль Кудеярова-младшего мчался по набережной Крюкова канала и уже почти добрался до цели, как граф вдруг увидел, как из парадной дома тридцать шесть поспешно вышел его брат и направился к своей машине.

Константин резко затормозил, понаблюдал за братом, решительно развернулся и понесся в обратном направлении.

Некоторое время спустя он уже катил по Невскому. Погода способствовала тому, что можно было не закрывать верх машины и любоваться праздной публикой, болтающейся по проспекту.

Изредка Константин оглядывался, желая понять, следует ли за ним хвост, затем, не доезжая до Литейного, решительно свернул к тротуару, вышел из автомобиля и скрылся в дверях модного магазина одежды.

Буквально сразу же в нескольких метрах от машины графа остановилась пролетка, в которой сидел господин, лениво читавший газету.

Константин в магазине бегло осмотрел выставленную коллекцию мужских костюмов, взял под локоть вышколенного приказчика, отвел в сторонку.

— Любезный… Моя жена ревнива, как сто чертей, и мне необходимо незаметно уйти от нее. Подскажи-ка мне запасной выход.

— Супруга ваша осталась на улице?

— Да, сидит в пролетке. Караулит.

— Следуйте за мной, господин. — Приказчик провел графа длинным коридором и толкнул дверь служебного входа. — Сюда пожалуйте.

— Благодарю. — Кудеяров быстро пересек небольшой двор и скрылся в ближней арке.

На Литейном он остановил извозчика, забрался в пролетку и велел гнать. Неожиданно в каких-то двухстах шагах от него грохнул взрыв, раздались испуганные крики, народ шарахнулся по сторонам, кто-то истошно вопил, кого-то — то ли убитого, то ли раненого — уже несли на руках. Копоть и гарь окутали улицу.

— Гони! — заорал граф и сильно ткнул извозчика в спину.

К дому, где располагалась конспиративная квартира, пролетка с Кудеяровым добралась только через полчаса. Граф щедро расплатился с извозчиком, на всякий случай огляделся и, не заметив ничего подозрительного, заспешил к знакомому подъезду, в котором располагался продуктовый магазин.

Привычно пересек торговый зал, поклонился хозяину, тот ответил тем же и повел гостя через служебное помещение на второй этаж.

На стук в дверь открыла Ирина. Она узнала гостя, сухо пригласила:

— Проходите.

Губский сидел за столом, что-то писал, но, увидев гостя, отложил бумаги, протянул руку.

Константин, часто дыша от волнения, опустился на скрипучий стул, положил на стол шляпу, сообщил:

— Я с новостями.

Он оглянулся на Ирину, стоявшую у двери, замялся.

— Ступай, — махнул девушке Ефим Львович. — Нам надо поговорить.

Та исчезла. Кудеяров зачем-то пересел на другой стул, поближе к Губскому, полушепотом произнес:

— На Литейном взорвали бомбу.

— Когда? — нахмурился тот.

— Только что. Когда направлялся к вам.

— Вы сами видели?

— Не только видел, но и чуть было не стал жертвой.

— Избегайте людных мест, — посоветовал буднично Губский и спросил: — Что еще?

— Относительно мадемуазель Бессмертной.

— Она объявилась?

— У меня есть от нее записка и адрес.

— Она при вас?

— Да.

— Давайте. — Губский развернул записку, прочитал. — Откуда она у вас?.. Вы получили ее от княжны Брянской?

— Я получил записку от брата! Судя по всему, он встречался с нею.

— Что значит — судя по всему? — нахмурился Ефим Львович.

— Я увидел, как он выходил из парадной ее дома.

— Он знает ее адрес?

— Да, так получилось.

Губский отложил записку и, подперев кулаками подбородок, задумался.

— Погано.

— Понимаю, — согласился граф.

— Как думаете, с чем он к ней приходил?

— Брат крайне недоволен моим образом жизни.

— Он о чем-то может догадываться?

— Конкретного ничего не знает, но некоторые подозрения есть.

— То есть он вполне мог привести к мадемуазель хвоста?

— Не исключаю.

Ефим Львович снова замолчал.

— Мы ведь, Ефим Львович, планировали акцию, в которой должны были участвовать мадемуазель и ваш покорный слуга. Я имею в виду покушение на генерал-губернатора, — напомнил граф.

— Вас что-то торопит?

— Скорее беспокоит. Я не представляю, как быть в такой ситуации.

Губский опустил руки, уставился на визитера усталыми блеклыми глазами.

— В акции может принимать участие любой человек, которого мы подготовим. И особой проблемы в госпоже Бессмертной нет. Не она, так кто-то другой встанет на ее место…

— Без меня?! — то ли испугался, то ли обрадовался граф.

— Пока ответить не могу. Вы тоже уже в какой-то степени замараны… Вы как сюда добирались?

— На пролетке. Автомобиль оставил и пересел на пролетку.

— Хвоста не было?

— Не заметил.

— Наши люди проверят… Здесь проблема в том, что если возьмут Бессмертную, то нас могут элементарно накрыть.

Лоб Кудеярова неожиданно взмок.

— Она может расколоться?

— В считанные дни. Департамент полиции воспитал таких костоломов, что даже мертвый вспомнит «Отче наш».

— Что делать?

— Что делать и кто виноват? — усмехнулся Ефим Львович. — Вам сейчас надо ехать домой. А кто виноват — мы разберемся. Всего доброго.

Они обменялись рукопожатием, и Константин, от волнения не очень уверенно держась на ногах, двинулся к выходу.

В сопровождении какого-то мрачного господина он двинулся по коридору к выходу, стал спускаться по лестнице и вдруг вспомнил о шляпе.

— Минуточку…

Вернулся, дошел почти до комнаты Губского и вдруг услышал:

— О встрече с Брянской не было сказано ни слова! Значит, врет. Все врет! А вранье — первый шаг к предательству! — тихо, но отчетливо говорил Губский.

— С кого начнем? — это был голос Ирины.

— Начнем с Бессмертной. Вот адрес. Ликвидировать немедленно. До того, как ее заберет полиция.

— А как быть с графом?

— Граф будет следующим.

От услышанного Кудеярова качнуло, он глотнул воздух пересохшим ртом, но нашел сил шагнуть вперед, остановился на пороге комнаты. В его сторону повернулись.

— Тут шляпа… Я забыл в волнении, — сообщил он Губскому. — Позвольте взять?

— Берите, — кивнул тот.

Граф суетливо подошел к столу, сгреб шляпу и, едва не налетев на стул, покинул комнату.

Выйдя из парадной, он не сразу сообразил, в какую сторону идти, увидел двух господ, спросил с легким заиканием:

— Мне бы извозчика.

— В эту сторону, господин, — посоветовал один из мужчин.

— Благодарю, — поклонился Кудеяров и чуть ли не бегом двинулся в указанную сторону.

Ночью с Сонькой случился припадок.

Погода была ветреная и холодная, пароход сильно качало, в черном и бесконечном пространстве он шел тяжело, неспешно, огни иллюминаторов были приглушены.

В носовой каюте спали крепко, хотя временами кто-то от сильного крена вскидывался, коротко просыпался и снова засыпал, измученный качкой.

Сонька неожиданно вскрикнула, резко села на постели, огляделась испуганно.

— Мам, ты чего? — спросила дочка, проснувшись.

Та выглядела безумной.

— Табба!.. Девочка моя. Не трогайте ее… Не смейте! Она не виновата! Не подходите!

Михелина подошла к матери. Михель уже стоял рядом.

— Приснилось что-то?

— Они хотят ее убить! — произнесла воровка, глядя на него расширенными черными глазами. — Они не посмеют сделать этого! Они хотят убить мою дочь!

Михелина присела рядом.

— Мама, я здесь… Твоя дочка здесь.

— Не-ет, — покрутила головой мать. — Дочка моя там!.. Они тащат ее в черную яму!.. Смотри, они душат ее!.. Они душат мою Таббу!

— Соня… Табба далеко! Успокойся.

— Почему ее нет здесь?

— Ты скоро увидишь ее…

Михель тоже присел на постель.

— Сонечка, успокойся… Это тебе приснилось.

Он попробовал коснуться ее головы, но она резко отбросила его руку.

— Найдите мою девочку. Я буду искать ее — одинокую, несчастную! — Ее лицо вдруг исказилось гневом, она ткнула в Михеля. — Ты ненавидишь Таббу! — Перевела взгляд на Михелину. — И ты тоже! За что вы ее ненавидите?

— Соня… — Он взял ее руку, стал целовать. — Успокойся, Сонечка.

— Что она дурного вам сделала? — Воровка вдруг резко оттолкнула их, шагнула к выходу. — За что вы ее ненавидите? Где она?.. Табба! Доченька!

Михелина бросилась следом, обхватила мать сзади, стала тащить обратно.

— Не смейте трогать меня! — вырывалась и кричала воровка. — Я — Сонька Золотая Ручка!

Михель стал помогать дочке, вдвоем они вернули Соньку к постели, но она продолжала вырываться.

— Табба ни в чем не виновата!.. Она моя дочь!

Муж и дочка с трудом уложили ее на матрац. Михелина крепко обняла мать, прижалась, легла рядом. И лежала так до тех пор, пока та не успокоилась, не замолчала. И лишь временами Сонька вскидывалась, поднимала голову, осматривалась безумными, бессмысленными глазами.

Отец и дочка не спали до утра.

Через иллюминатор уже лился дневной серый свет, когда Сонька проснулась. Приподнялась на постели, молча и хмуро уставилась в одну точку.

Михель и Михелина повернулись к ней.

— Чего смотрите? — недовольно спросила она.

— Любуемся тобой, — неуверенно ответил Михель.

— Идиот… — хмыкнула воровка.

Миха подошла к ней, присела на корточки.

— Как себя чувствуешь?

Мать молчала.

— Может, на воздух? — снова подал голос Михель.

Сонька отстранила дочку, неровным шагом подошла к иллюминатору, посмотрела на серое утро за стеклом.

— Когда все это кончится?

— Скоро. Говорят, осталось меньше месяца, — ответила Михелина и поинтересовалась. — Тебе ничего не снилось?

— Может, и снилось. Не помню.

— Ты ночью кричала, — сказал Михель.

Воровка устало посмотрела на дочку.

— Скажи отцу, чтоб заткнулся. Сил нет никаких слушать.

Для крайне конфиденциальной беседы князь Икрамов пригласил к себе судебного пристава Фадеева и старшего следователя Конюшева.

— Утром состоялось совещание у товарища министра внутренних дел его высокоблагородия Виктора Федоровича Двужинского, — шагая по привычке из угла в угол, сообщил полковник. — Прежде всего речь шла о взрыве на Литейном, в результате которого погибли три человека, ранено двенадцать.

— Кто будет заниматься этим делом? — спросил Конюшев.

— Оно выделено в особую папку под надзор великого князя… Ну и кроме того, получена закрытая шифрограмма о побеге с Сахалина трех злоумышленников: известной Соньки Золотой Ручки, ее дочери и третьего каторжанина, если судить по фамилии, бывшего сожителя воровки, Михаила Блювштейна.

— Это официальный муж воровки, — уточнил Конюшев. — Она до сих пор носит его фамилию.

— Пути побега каторжан неизвестны. Есть две версии. Первая — им удалось по льду пройти до материка и дальше добираться, как говорится, на перекладных. Вторая версия — пароход. Кого-то из команды удалось подкупить, и они держат путь морем. Лично я склоняюсь к этой версии.

— Я тоже, — кивнул Конюшев. — Добираться тайгой до ближайшей железки крайне опасно и почти невыполнимо. Пароход же дает определенные преимущества и гарантирует положительный исход. При условии, что их вовремя там не обнаружат.

— Сведений об обнаружении преступников не поступало? — спросил Фадеев.

— Пока нет, — ответил Икрамов, — хотя шифрограммы разосланы по всем судам и портам.

— Сколько судов ушло за это время с Сахалина?

— Два парохода.

— Значит, не такая уж проблема найти беглецов. Лишь бы кто-то из команды не был основательно ими куплен.

— Арестован и отстранен от должности начальник поселения каторжан поручик Гончаров, но он никаких признательных показаний пока не дал.

— Гончаров? — удивился Конюшев. — Уж не сын ли это графа Глеба Петровича Гончарова?

— Именно так, — подтвердил князь. — Вы с ним знакомы?

— Я в их круг не допущен. Это слишком высокая семья для простого следователя.

— Глеб Петрович хлопочет о возвращении сына домой, но ему пока отказано.

— Пока?

— Да, пока.

— Значит, скоро поручик будет под крылышком родителей, — усмехнулся Фадеев. — В России все решается либо при помощи связей, либо денег. Так что ждите гонцов, князь.

— Благодарю за предупреждение, — криво усмехнулся тот. — По расчетам, первое судно с Сахалина прибудет в Одессу через месяц. И вам, господа, надлежит отправиться туда.

— В Одессу? — приятно удивился Фадеев.

— В Одессу. Я бы сам с удовольствием поехал с вами, но начальство вряд ли отпустит.

— А мы замолвим за вас словечко, — засмеялся все тот же Фадеев.

— Попробуйте, — улыбнулся князь.

— Есть соображение, — задумчиво произнес Конюшев. — Выдать информацию о побеге Соньки газетчикам. Это заставит нервничать не только самих беглецов, но и их пособников. А нервы — всегда друг худшего.

— Я подумаю, — кивнул Икрамов. — И доложу наверх. Но к Одессе готовьтесь.

— На контроле сыскного управления состоит Табба Бессмертная, она же Блювштейн. Не может ли так случиться, что воровка и ее муж будут стремиться встретиться с дочкой здесь, в Петербурге?

— Нами рассматривается и такая версия. Хотя она маловероятна по причине не самых лучших отношений между матерью и дочкой.

— Нужно обратиться к Мирону Яковлевичу, у него наверняка в Одессе есть интересная агентура, — заключил Фадеев.

Кудеяров-младший дождался сумерек и подъехал в пролетке к дому на Крюковом канале, когда стало быстро темнеть.

— Не жди, — распорядился извозчику, сунул деньги и с оглядкой заспешил к парадной.

На лестнице было темно и сыро.

Константин, всматриваясь в номера квартир, достиг третьего этажа, увидев цифру семнадцать, нажал кнопку звонка.

Дверь никто не открывал.

Визитер позвонил еще раз, после чего несильно толкнул дверь — она неожиданно подалась.

Граф перешагнул через порог, увидел, что в дальней комнате горит свет. Прошел вглубь квартиры — в гостиной никого не было. Он заглянул в спальню и увидел лежащую на кровати Таббу.

Она была пьяна.

Константин потрогал ее, бывшая прима не просыпалась. Он беспомощно постоял на месте, вернулся было в гостиную, увидел пустые винные бутылки на столе, еду, вновь вернулся в спальню.

Теперь он стал будить спящую настойчивыми толчками.

— Госпожа Бессмертная, проснитесь… Госпожа Бессмертная!

Табба недовольно что-то промычала, оттолкнула руку графа, перевернулась лицом вниз и снова засопела.

Кудеяров попытался стащить Бессмертную с постели, она неожиданно сильно оттолкнула его, выругалась:

— Пошла вон! — и уснула.

Граф присел на постель в полном недоумении, как поступать ему дальше. Неожиданно он услышал скрип двери, затем чьи-то шаги. Привстал с постели, насторожился.

В спальню заглянула Катенька. Увидев незнакомого господина, она от неожиданности вскрикнула:

— Кто здесь?

— Граф Константин Кудеяров, — промолвил тот, не до конца понимая, кто перед ним.

— Что вы здесь делаете?

За спиной Катеньки возник извозчик Антон, недовольным голосом спросил:

— Кто это?

— Граф Кудеяров, — объяснила прислуга. — Знакомый госпожи. — И снова обратилась к графу: — Зачем вы пришли?

Тот поднялся, подошел поближе. Кивнул на извозчика.

— Кто сей человек?

— Антон. Он со мной. Помогает.

— Мадемуазель надо срочно увезти отсюда. Но она спит.

— Куда увезти? Зачем?

Граф снова бросил взгляд на Антона.

— При нем можно говорить?

— А чем я вас смущаю? — недовольно поинтересовался тот.

— Тем, что я вас не знаю.

— Можно, — вмешалась Катенька. — Он правда помогает мне. И даже сюда подвез.

— У вас какой экипаж? Пролетка? Карета? Повозка? — обратился граф к извозчику.

— Пролетка. Куда везти?

— У меня есть квартира на Мойке. Туда. Поэтому соберите самые необходимые вещи.

— Я мигом.

Катенька принялась быстро собирать разбросанные по квартире вещи, засовывать их в корзины и чемоданы. Граф и извозчик тем временем подняли с кровати сонную Бессмертную, понесли из квартиры. Она сонно и вяло сопротивлялась, невнятно ругалась, пыталась освободиться.

Таббу потащили по лестнице, с трудом доволокли до пролетки, затолкали на сиденье. Извозчик бросился помогать Катеньке выносить вещи: вдвоем они вытащили две корзины и чемодан, погрузили все на багажную полку, и лошадь рванула с места.

Далеко за полночь возле дома тридцать шесть на Крюковом канале остановилась пролетка, из нее выскользнула тенью хрупкая особа, направилась в парадную.

Это была Ирина.

Поднялась на третий этаж, остановилась возле двери номер семнадцать. Нажала на кнопку, никто не выходил.

Ирина обнаружила, что дверь приоткрыта.

Переступила порог в квартиру, осторожно, держа револьвер наготове, миновала гостиную.

Было пусто.

Вошла в спальню, увидела разворошенную постель, разбросанные вещи, поняла — жившие здесь сбежали.

Дочка Гришина Даша вышла из парадной своего дома, увидела сидящего в совершенно пустом и мрачном дворе на скамейке отца, подошла к нему, опустилась рядом.

Посмотрела на него с печальным упреком, негромко произнесла:

— Вы, папенька, вчера были опять пьяные.

Он повернулся к ней, обнял ее худенькое, почти немощное тельце, пригнул к себе, поцеловал девочку в лоб.

— Прости меня.

— Что-то опять со службой?

Егор Никитич подумал.

— Можно сказать и так. — Снова поцеловал. — Маменька ругалась?

— Плакала. Боится, как бы вы опять с собой чего не сделали.

— Не сделаю, теперь уж определенно не сделаю. Скорее с ними.

— С ними — это с кем?

— Много их, Дашка, — следователь печально усмехнулся. — ТЫ ведь моя самая любимая дочь?

— Да, папенька, я вас очень люблю. И боюсь за вас.

— Вот это напрасно. Бояться нужно дураков, а я ведь у тебя умный?

— Очень.

— И ты у меня умная. Поэтому хочу с тобой посоветоваться.

Даша придвинулась поближе, приготовилась слушать.

— Есть молодая женщина. Красивая, талантливая, когда-то успешная, — сказал отец.

— Почему — когда-то? Теперь уже неуспешная?

— Теперь уже нет. И неуспешная, и несчастливая. Ее загнали в угол и скоро добьют.

— За что?

— За что? — переспросил Гришин. — Ты когда-нибудь видела, как бродячие псы загрызают слабого и больного?

— Я видела, как пьяная толпа избивала какого-то господина. Он был трезвый и один, а их много и все пьяные.

— Тут, Дашка, страшнее. Ее довели до безумия и теперь, безумную, хотят загрызть.

— Кто?

— Безумцы.

— Вы ее хорошо знаете?

— Я в той своре, дочь.

— Вы, папенька, безумны?

— Похоже, что да. Все вижу, все понимаю, даже жалею — ничего не могу поделать. Безумец!

— Вы из-за этого выпиваете?

— В том числе.

— Вы хотите этой даме помочь?

— Да, но не знаю как.

Даша смотрела огромными вопрошающими глазами.

— Она лишняя, папенька?

— Ты о чем, Дашка?

— Однажды вы сказали, что вы лишний в этой жизни. Она тоже лишняя?

— Да. Видимо, да… Поэтому страшно жить в этой стране, среди этих людей.

— Помогите ей.

Отец удивленно повернулся к дочке, переспросил:

— Ты уверена?

— По-другому вы не сможете, папенька.

Он поцеловал ее в нос.

— Подумаю, Дашка. Непременно подумаю. И помогу. Либо ей, либо себе. Не знаю… Но кому-то определенно помогу.

Мадемуазель, бледная и растрепанная, проснулась довольно рано: день только начинался. Поднялась на мягкой и широкой постели, оглядела стены незнакомой квартиры, в полнейшем недоумении и растерянности сбросила ноги на пол, снова огляделась и осторожно двинулась в сторону большой комнаты, откуда доносился шум льющейся из крана воды.

Увидела возле моечной раковины Катеньку, спросила пересохшими губами:

— Где я? Что со мной?

— Вы, наверно, не помните, — приветливо улыбнулась прислуга. — Вас перевезли сюда ночью, когда вы спали. Потому и растерянны.

— Кто перевез?

— Граф Кудеяров.

— Петр?

— Константин. А помогал мой знакомый Антон.

— Налей воды.

Табба жадно опорожнила стакан, попросила прислугу:

— Можешь рассказать более внятно?

— Вы были выпивши, разбудить вас никак не удавалось, потому пришлось нести в пролетку.

— А почему сюда? Зачем понадобилось перевозить меня?

— Так велел граф. Сказали, что на вашей квартире больше оставаться нельзя. Будто что-то вам угрожает.

— Бред какой-то. Квартира чья?

— Графа.

— А ты как здесь оказалась?

— Заглянула на ту квартиру… сердце прямо-таки рвалось… застала там господина Кудеярова.

— Больше никто не знает, что я здесь?

— Антон знает.

— Кто такой?

— Мой знакомый. Извозчик… Я же сказала, он отвозил вас сюда.

— Надежный человек?

— Очень. Он ведь даже мне помог по работе.

Бывшая прима вскинула брови.

— По какой работе?

Катенька смутилась.

— Когда я ушла от вас, то вроде как бы оказалась на улице. Одна… А он поучаствовал и даже в ресторан устроил.

— Шустрая какая, — усмехнулась Табба, болезненно потерла виски. — Больше не сбежишь?

— Нет, клянусь. Даже если будете еще больше обижать, все одно не сбегу.

— И правильно сделаешь. Куда мы друг без друга?!

— Никуда, — согласилась прислуга. — Только Антона моего не гоните. Ладно?

— Влюбилась, что ли?

— Еще не влюбилась. Но он хороший… Добрый.

— Раз добрый, значит, глупый.

— Неправда. Он очень даже умный. Разве глупые помогают незнакомым людям?

— Глупые как раз только и помогают. — Мадемуазель поднялась, подошла к чемодану, к корзине с вещами. — Мое?

— Ваше. Что успела, собрала.

Хозяйка стала копаться сначала в корзине, затем в чемодане, подняла голову.

— Ты все собрала?

— Говорю же, только то, что схватила.

Табба снова перебрала вещи, расстроенно вернулась к столу.

— Черт… Придется тебе снова податься на ту квартиру.

— Зачем?

— Самое важное не захватила.

— Какие-нибудь документы?

— Деньги. И украшения.

— Какие деньги? — удивилась прислуга. — У нас же ничего не было.

— Все было. А теперь достанется «дяде»!

— Вы, наверно, после вчерашнего… после сна… ничего не помните. После того, как выпивали… Не было у вас никаких денег.

Бессмертная в злости наклонилась к ней.

— Украла. Понимаешь?.. Зашла в ювелирку и все там сгребла! И цацки, и деньги!.. Целая пачка сотенных! Поэтому бери своего Антона и скачи на Крюков канал!

Катенька поднялась, стала растерянно и суетливо передвигаться по квартире в поисках своей одежды.

— Подожди! — окликнула ее бывшая прима. — Ступай сюда и слушай внимательно. Все лежит на койке под матрацем! И там же найдешь револьвер.

— Револьвер?!. А его куда?

— Все привезешь сюда!.. Только своему извозчику про револьвер ни слова. Поняла?

— Поняла, сударыня, — прислуга набросила на плечи накидку, направилась к двери.

Во второй раз княжна Брянская встретилась с Улюкаем по договоренности под колоннами Казанского собора. Оставила карету, издали увидела вора, заспешила к нему.

Он галантно поцеловал ей руку, огляделся.

Княжна предложила:

— Может, войдем в храм? Там и поговорим. Так безопаснее.

— Береженого Бог бережет. А мы как раз под ним.

Недалеко от входа в храм уличные продавцы газет выкрикивали:

— Знаменитой Соньке Золотой Ручке и ее дочке удалось бежать с Сахалина!

— Кто поймает знаменитую воровку и какое вознаграждение за это получит?

— Слышали? — придержала шаг Анастасия.

Улюкай оставил ее, купил у одного из разносчиков пару газет, вернулся обратно. На первых полосах крупным шрифтом было набрано:

Они направились к широкому и прохладному входу в собор. Анастасия перекрестилась перед иконами, Улюкай, как иноверец, лишь снял котелок и склонил голову.

В храме было гулко и просторно.

Место они выбрали в дальнем углу храма, здесь оказалась весьма кстати лавка для немощных и пожилых, они присели на нее.

— Знаете, меня колотит, — призналась княжна. — Неужели им удалось бежать?

— Надеюсь на это.

— Но их будут ловить!

— Ловят всех — кого меньше, кого больше.

— Вы и ваши товарищи будете как-то участвовать в их судьбе?

— Да, у нас есть такие возможности, — кивнул Улюкай. И неожиданно поинтересовался: — Вам ничего не известно о мадемуазель Бессмертной?

— По этому вопросу я как раз вам позвонила и попросила о встрече.

— С ней что-то случилось?

— Не знаю. Она ведь ушла от меня.

Вор откинулся назад.

— Я слышал об этом. А куда ушла?

— Вы желаете знать адрес, где ее искать?

— Если вы мне его назовете.

— Безусловно, — пожала плечами княжна. — Крюков канал, тридцать шесть, квартира семнадцать. Разумеется, вы хотите помочь ей?

— А ваше намерение отправить ее в Одессу не изменилось?

— Пожалуй, изменилось. Госпожа Бессмертная непредсказуема и непонятна. Если честно, я стала ее бояться. Я не хочу рисковать моим кузеном. — Вдруг Анастасия замерла, даже приложила ладонь к губам. — Смотрите!

Улюкай перевел взгляд и увидел Таббу, направляющуюся к алтарным иконам.

— Она не боится, что ее узнают?

— Почему она должна бояться?

— Не делайте вид, будто вы ничего не знаете, — хмыкнула княжна.

Табба была одета в длинное черное платье, волосы на голове гладко зачесаны. Подошла к иконе Божьей Матери, опустилась на колени, стала молиться неистово, страстно.

— После молитвы я подойду к ней, — сказал Улюкай.

— Без меня, — предупредила Анастасия.

Бывшая прима продолжала молиться, в полупустом храме шепот ее разносился громко, хоть и неразборчиво. Она плакала и каялась.

Наконец поднялась, осенила себя крестом и направилась к выходу.

Улюкай оставил княжну, заспешил за Бессмертной.

Настиг он ее под колоннами храма и, чтоб не испугать, легонько коснулся ее рукава.

— Госпожа Бессмертная?

От неожиданности она вскинулась и едва не вскрикнула. Смотрела на господина испуганно, отрешенно.

— Что вам угодно?

— Вы меня не узнали?

— Узнала. Что угодно?

— Если уделите мне несколько минут, я буду благодарен.

Она окинула его взглядом, произнесла:

— Говорите.

— Лучше отойдем.

Они прошли к свободной скамейке на аллее, краем глаза Улюкай увидел, как княжна спешно покинула храм, повернулся к бывшей приме.

Продавцы газет по-прежнему выкрикивали:

— Знаменитая Сонька Золотая Ручка бежала с Сахалина!

— Кто является пособником знаменитой воровки?

— Департамент полиции в растерянности!

— Я напомню. Меня зовут Улюкай, — продолжил вор.

— Помню. Вы имеете отношение к Думе.

— Товарищ секретаря Думы, — улыбнулся Улюкай. — Я знаю вашу мать много лет. Еще до вашего появления на свет. И сестру вашу тоже знаю, Михелину.

— Вы станете излагать мою родословную? — ухмыльнулась Табба.

— Нет, я хочу, чтобы вы поняли, что я для вас человек не случайный. Вас, как я понимаю, загоняют в угол.

— Кто?

— Вам виднее. Если это так, я готов помочь.

— Вы хотите, чтобы я вернула бриллиант?

— Нет, это теперь ваша семейная реликвия.

— В таком случае, что вам от меня нужно?

— Всего лишь, чтобы вы помнили, что у вас есть друзья.

Табба поднялась.

— На этом наш разговор я считаю законченным.

Улюкай развернул купленные газеты, показал ей жирные заголовки статей.

— Пишут, вашей матушке и сестре удалось бежать.

— Я прекрасно слышу от газетчиков.

— Вас это не волнует?

— Волнует. Но не до такой степени, чтобы об этом рассказывать каждому встречному!

— Моя визитная карта.

— Вы однажды давали мне.

— Пусть будет еще. Она вам пригодится.

Табба с усмешкой сунула ее в сумочку и быстро зашагала в сторону Невского проспекта.

Улюкай пересек сквер, приказал водителю своего автомобиля:

— Следуй за госпожой, с которой я беседовал. Потом вернешься.

Машина тронулась с места.

Издалека донеслось «Замучен тяжелой неволей…», затем раздались полицейские свистки, крики, пронзительные женские возгласы, несколько приглушенных выстрелов.

Вечер все плотнее опускался на Таврический сад. Катенька сидела на скамейке у ограды недалеко от ресторана, в котором работала, ждала Антона.

Вокруг гуляла принаряженная публика, ухаживали за девушками студенты, носилась детвора, играл поодаль аргентинское танго духовой оркестр. Было тепло, печально и одиноко.

Наконец Катенька увидела своего молодого человека. Он стоял у входа в ресторан, растерянно осматривался.

Она поднялась, махнула ему.

Он заспешил к ней.

— В ресторане сказали, что ты там больше не работаешь.

— Да, я решила вернуться к госпоже.

Извозчик в досаде ударил руками по бокам.

— А как бы я нашел тебя?

Она улыбнулась, взяла его руку, приложила к щеке.

— Ты знаешь адрес, куда отвозил госпожу. А потом видишь — я сама пришла.

— Не надо так, — убрал руку парень. — Люди смотрят.

— Ну и пусть смотрят. Я испугалась, что ты потеряешь меня.

— Не потерял, как видишь, — грубовато от неловкости бросил Антон. — Чего делать будем?

— Нужно опять поехать на Крюков канал.

— Это зачем?

— Барыня кое-что там забыла.

— Конечно забыла, если такая пьяная была!.. Прямо сейчас ехать, что ли?

— Если будешь таким добрым.

— Буду, — буркнул извозчик и направился к своей пролетке.

Катенька заторопилась следом.

…Было уже почти совсем темно, когда они подкатили к дому на Крюковом канале. Дверь парадной была открыта, в полутьме из-под ног прошмыгнули кошки, Антон ругнулся на них, взял девушку за руку и повел наверх.

Квартира была по-прежнему незаперта, они осторожно переступили через порог, парень нашарил рукой выключатель, зажег свет.

— Стой здесь, — шепотом сказала Катенька Антону и на цыпочках заспешила в спальню.

Обошла кровать, запустила руку под матрац, нашла тряпичный сверток с деньгами и украшениями, сунула его под кофту. Поискала еще — револьвера не было. Она запрокинула матрац посильнее, и в это время на пороге спальни возник извозчик.

— Чего тебе? — раздраженно спросила Катенька.

— Помочь.

— Сама. Жди в гостиной, я сейчас.

Тот понуро ушел, прислуга стала искать оружие под подушками и вдруг наткнулась на холодную сталь браунинга.

Быстро засунула револьвер за резинку юбки, отбросила матрац и подушки на место, огляделась, перекрестилась и покинула комнату.

— Пошли.

Они направились к выходу и от неожиданности оба даже вскрикнули — на пороге стоял следователь Гришин и внимательно смотрел на молодых людей.

— Добрый вечер, господа, — приподнял он шляпу. — Приятно, что я здесь не один.

— Здравствуйте, — едва слышно ответила Катенька, не сводя с ночного гостя глаз.

— Чего надобно? — грубовато от напряжения спросил Антон. — Звонить нужно, прежде чем войти.

— Дверь была открыта, потому я не позвонил, — объяснил Гришин и сделал шаг в квартиру. — Вы уже уходите?

— Да, — кивнула девушка, все еще не в состоянии прийти в себя. — Там внизу пролетка.

— Я обратил внимание, — кивнул Егор Никитич, оценивающим взглядом обвел беспорядок в квартире. — Как я понимаю, госпожи Бессмертной здесь уже нет?

— Да, они уехавши.

— Куда уехавши?

— Нам об этом не доложено.

— Понятно, — следователь еще раз осмотрел жилище, представился: — Следователь сыскного отдела Департамента полиции Гришин.

— Я вас помню.

— Я вас также, мадемуазель.

— Нам пора, — снова напомнил Антон. — А то как бы лошадь не ушла с пролеткой.

— Не беспокойтесь, за ними присмотрит мой кучер, — с улыбочкой пообещал Гришин. — Я задержу вас буквально на несколько минут. — Прошелся по гостиной, заглянул в спальню. — Как я догадываюсь, отъезд вашей хозяйки проходил весьма поспешно?

— Почему? — пожала плечами девушка.

— Действительно, почему? — следователь вернулся к ним. — У меня к ней есть весьма серьезный, не терпящий отлагательства разговор. Как ее найти?

— Не знаю.

— Врете.

— Если можно, то без грубостей, — вступился Антон.

— Да, грубовато получилось, — согласился Гришин. — Прошу прощения. И тем не менее я должен знать, где сейчас находится мадемуазель.

— Я вам не скажу.

— Но вас все равно выследят мои филеры. Они там, внизу, — усмехнулся Егор Никитич. — А это не нужно ни вам, ни тем более вашей госпоже.

— Все равно не скажу.

— Молодец, — следователь пожевал губами, вздохнул. — Хорошо, поступим следующим образом, — достал из портмоне визитку, протянул девушке. — Однажды я вручал вашей госпоже подобную карточку, но, думаю, со временем она затерялась. Передайте и попросите настоятельно со мной связаться.

— Мы можем идти? — спросил нетерпеливо Антон.

— После меня. Я отважу от дома филеров, чтобы не пошли за вами следом, — Гришин приподнял шляпу, попрощался: — Мое почтение.

Табба несколько потерянно шла по Невскому, бессмысленно смотрела на подсвеченные витрины модных магазинов, никак не реагировала на взгляды прохожих.

Почти механически зашла в одну из известных в городе кофеен, нашла незанятый столик в самом углу зала, попросила молоденького официанта:

— Чашечку кофею и пирожное.

— Какое пожелаете?

— На ваш вкус.

Безразлично оглядела помещение, в котором присутствовали в основном пары, кивком поблагодарила принесшего заказ официанта, ложечкой надломила краешек ароматного пирожного.

И тут увидела входящего в зал с тростью в руке Константина Кудеярова в сопровождении двух молодых модных девиц. Похоже, он только что рассказал какую-то забавную историю, потому как все трое довольно громко смеялись.

Администратор усадил компанию за стол совсем недалеко от бывшей примы. Граф в ожидании, когда дамы выберут что-нибудь себе по вкусу, оглядел зал и неожиданно увидел Таббу.

— Одну минуточку, — предупредил девушек, направился к ней. — Позвольте?

Бессмертная кивнула. Константин присел напротив.

— А говорят, Петербург огромный город. Оказывается, совсем крошечный. На каждом шагу знакомые!

— Я в этом сегодня уже убедилась.

— Вы одна?

— Хотите составить компанию? — улыбнулась Табба.

— К сожалению, нет. Но встрече рад. Вернее, очень важно, что я на вас натолкнулся. Я намеревался в ближайшее время посетить вас.

— Благодарю за предоставленное жилище и за заботу.

— Пустое, — отмахнулся граф и бегло осмотрел зал. — Знаете, почему я столь спешно эвакуировал вас из той квартиры?

— Спасали меня от какой-нибудь опасности?

— Хуже. От гибели.

— Шутите?

— Ни в коем разе. Говорю крайне серьезно и даже со страхом. Вас хотели убить.

— Кто же?

Кудеяров снова огляделся, нагнулся поближе к бывшей приме.

— Наши подельники. Эсеры… Господин Губский.

— Это даже не смешно.

— Страшно, — зашептал Константин. — Помните девушку?.. Ирина, кажется.

— Помню. Она у них ликвидатор.

— Совершенно верно. Ей было велено ликвидировать вас. А заодно и меня.

— Вас?.. Вас-то за что? — Табба даже отстранилась. — Что вы им такого сделали?

— То же, что и вы. Как я понял, мы слишком засветились. Полиция может в любой момент взять нас. Поэтому выход один — убрать.

Девушка встряхнула головой.

— Но они ведь планировали акцию, в которой должны были участвовать мы с вами. Против генерал-губернатора города!

— Не так громко, сударыня, — попросил Константин, придвинулся совсем близко. — Об акции разговора уже не было. Видимо, будут готовить кого-то другого. Но нас они опасаются. Я случайно подслушал в коридоре.

— Что будем делать?

— Быть предельно осторожными. Они могут убрать нас в любой момент. Меня охватывает отчаяние, но стараюсь держаться.

Кудеяров неожиданно обратил внимание на немолодого господина, вошедшего в кофейню, прошептал:

— Кажется, филер.

Это был Малыгин, тот самый, который работал на Миронова.

— Вам необходимо незаметно уйти, — прошептал он.

— А вы?

— Мне проще. Я с девицами.

— Пусть они помогут. Пофлиртуют с ним, отвлекут.

— Не получится. Они, к сожалению, хорошего воспитания.

Официант принес Малыгину чай и что-то из сладостей, тот стал есть, изучая зал.

— Уходите. Через день-второй я сделаю вам звонок на квартиру. — Кудеяров поднялся, махнул приятельницам: — Уже иду! — поцеловал Таббе руку и, играя тростью, разболтанной походкой направился к своему столику.

Филер находился на его пути.

Константин неким образом зацепился за ножку его стола, падая, тростью смахнул на Малыгина чай, рухнув вдобавок на него самого.

— Господи, что со мной? — он лежал на филере, который пытался высвободиться из-под него, хохотал и выкрикивал: — Девушки, это из-за вас! Засмотрелся и рухнул на господина!

Табба оставила на столе купюру и быстро покинула кофейню.

Кудеяров помог филеру подняться, любезно отряхнул его костюм.

— Бога ради, простите… Готов компенсировать ваши издержки!

Малыгин довольно грубо отстранился от него, огляделся — бывшей примы в зале не было. Коротко бросил:

— Как-нибудь сочтемся, — и быстро покинул помещение.

Девушки за столом не без смущения хихикали приключению графа.

Поручику Никите Глебовичу Гончарову с некоторых пор было разрешено раз в день прогуливаться по поселку в сопровождении конвоира.

Ныне вовсю светило солнце, народ почти целиком находился на работах, поэтому на улице почти никого не было, лишь стаями бегали бродячие собаки.

Он шел, заложив руки за спину, смотрел на черные бревенчатые бараки с интересом и едва ли не удовольствием, не обращая внимания на шагавшего сзади молодого новенького солдата.

— Хорошо, — произнес поручик.

— Чего изволите, ваше высокородие? — не понял конвоир.

— Хорошо, говорю. Солнышко!

— От солнышка завсегда хорошо, — согласился солдат. — Не будь его, посдыхали бы все.

— И так посдыхаем. Зовут тебя как?

— Иваном Зацепиным.

— Откуда сам, Иван?

— Из-под Рязани.

— А сюда чего занесло?

— Так ведь вас сторожить, арестантов. Навроде того как служба.

— Не скучно?

— Бывает. Хотя народишко тут развеселый. Почти каждый день драки.

— Сам любишь драться?

— Люблю. Только вот не велено. Говорят, дурной пример подавать не положено, — Иван громко высморкался, вытерся рукавом шинели. — А вас, сказывают, скоро судить будут?

— Обещают. Больше месяца жду.

— Как засудят, так здесь останетесь?

— А где же еще? — усмехнулся Гончаров. — Край земли.

— Тоскливо вам будет здесь. В Петербурге небось жировали. С господами только и встречались.

— Бывало… Начальство, Иван, не обижает здесь?

— А чего обижать? — удивился тот. — Порядок не нарушаем, да и господин подпоручик Илья Михайлович не всегда злобный. А чаще добрый, — солдат снова высморкался. — А вот про вас, ваше высокородие, сказывают, что лютовали вы крепко. А главное — не поймешь. Сегодня вы вроде добрый, а завтра зверь зверем. Хотя кто-то и жалеет вас.

— Неужто?

— А то!.. А в особенности из-за вашей зазнобы — дочки Соньки Золотой Ручки. Вроде из-за нее вы и погорели. Правда, что ли, ваше высокородие?

— Много будешь знать, долго здесь служить придется, — усмехнулся Никита. Но поинтересовался: — А еще чего говорят?

— Будто бежать вы хотите.

— Бежать? Куда?

— На волю. Или в Петербург, или, может, еще дальше… Будто денег здесь поднакопили, теперь ищете, кого бы купить.

— Интересно, — мотнул головой поручик. — А разве отсюда возможно бежать?

— При желании да при деньгах все возможно. Найми самоедов — до самой Москвы докатят.

— Самоеды вон где, а поселок вон где.

— Так приезжают ведь почти каждую неделю. Вяленое мясо да рыбу на самогон меняют.

— Знаком с кем-нибудь из них?

— А мне зачем? — пожал плечами солдат. — Была б нужда, вмиг бы задружился. А так — пьяные они да глупые, как дети.

От своего дома вышел начальник поселка подпоручик Буйнов, двинулся им навстречу.

— Здравия желаю, ваше высокородие! — вытянулся в струнку солдат.

— Ступай к дому, жди там, — махнул ему Илья Михайлович и зашагал рядом с Гончаровым. — Через несколько недель суд, Никита Глебович. Ждут циркуляра из столицы.

— То есть остаток жизни могу провести здесь?

— Если только не поможет кассация. За вас хлопочут родители, подали прошение государю.

— Думаете, поможет?

— Думаю, вряд ли. Уж больно подгажена ваша репутация.

Гончаров помолчал, спросил:

— Беглецов не задержали?

— По моим сведениям, пока нет. Но это вопрос времени — слишком скандальные личности.

— А пароход когда прибывает?

Подпоручик с сочувствием и иронией посмотрел на него.

— Не советую рассчитывать. Ни один капитан не рискнет взять вас на борт после случая с Сонькой Золотой ручкой.

— Я не об этом.

— А я, господин поручик, об этом.

Шли какое-то время молча, затем Никита произнес:

— Мне бы, Илья Михайлович, вяленого мяса купить. Это возможно?

— Почему нет? — удивился тот. — Как только самоеды здесь будут ошиваться, так я и велю принести вам… Только мяса или рыбки тоже?

— Рыбки тоже, — усмехнулся Гончаров.

За несколько месяцев морского путешествия Соньке и Михелине впервые позволили днем поприсутствовать на верхней прогулочной палубе. Стояли они в сторонке от прочей полуреспектабельной пароходной публики, успевшей за все это время основательно перезнакомиться друг с другом, завязать какие-то необязательные или же любовные отношения.

Было жарко, и только прохладный ветер спасал от солнца, висящего прямо над головой.

— Странно, — задумчиво произнесла Сонька, глядя на бескрайнюю синеву. — Прошла неделя, как зажмурили мичмана, а никто не кинулся.

— Значит, вовремя зажмурили. Видно, надоел всем, — ответила Миха.

— Все равно непонятно. Человек все-таки был.

— Тебе его жалко?

— Наверно. Где-то мать есть, отец — ждут, переживают, надеются.

— А Михеля тебе не жалко?.. Или того же Гончарова?!

— А почему ты вдруг о них? — удивилась мать. — Что между ними общего?

— Между Михелем и поручиком?

— Да.

— Один загремел на пожизненную по твоей милости. Второй тоже может остаться на Сахалине, но уже из-за меня. Не жалко?

Мать подумала, пожала плечами.

— А чего их жалеть? Михель через месяц-полтора будет уже на свободе. С твоим же еще проще. Сынок богатых родителей, а такие на каторгах не сидят. Таких, дочка, откупают. Гляди, как бы раньше нас не оказался в столице.

— Дай бы бог.

— Ждешь?

— Жду.

— А как же князь Андрей?

— Было. Было и прошло. Да и я ему не нужна.

— А вдруг нужна?

— Вряд ли. Была б нужна, нашел. Больше пяти лет прокантовалась на каторге, — дочка помолчала, глядя на синюю воду. — Михеля жалко.

— Чего это вдруг? — удивилась Сонька.

— Не любишь ты его. Не любишь ведь?

— Не люблю. Жду, когда до берега доберемся. А там — на все четыре стороны.

— Он это чувствует.

— А что я должна делать?

— Ничего. Хотя бы пожалеть. Он ведь по-прежнему любит тебя.

Воровка придвинулась поближе к дочери, негромко и внятно произнесла:

— Самое гадкое чувство, Миха, — жалость. Если хочешь убить человека — пожалей его. Он ничтожен и размазан. Поэтому пусть Михель останется в моей памяти таким, каким я знала его двадцать лет тому назад. Но не сегодняшним — никому не нужным, жалким, ничтожным, полоумным, прячущимся в трюме. Мне такой не нужен.

— Жестокая ты, мать.

— А ты? Ты только что отреклась от князя Андрея. Почему?.. Потому что встретила другого — сильного, властного, жестокого, бесцеремонного!.. Самца встретила! А вдруг он останется на Сахалине и с годами превратится в Михеля?.. Тоже отречешься?

Михелина помолчала, пожала плечами.

— Не знаю, Соня.

— Хорошо ответила. По крайней мере, честно.

Обе замолчали, глядя на путающую и непостижимую гладь океана, затем мать обняла дочку.

— Я никого уже не люблю, и никто мне не нужен. Кроме тебя и Таббы. За вас я могу убить, загрызть. И как только сойдем на берег, я отправлюсь искать ее. Она почти каждую ночь снится мне.

— Мне тоже.

— Вот видишь?.. А ты говоришь — любовь.

Со стороны капитанской рубки к ним направлялся господин с тростью, невысокий, молоденький, излишне самоуверенный, чем-то напоминающий желторотого черного вороненка. Подошел, приподнял шляпу.

— Юрий Петрович Крук, банкир.

— Шутите? — с иронией спросила Сонька, бросив на него взгляд.

— Почему? — с трогательной непосредственностью удивился банкир, обнаружив при этом едва заметный малороссийский акцент. — Что вас удивляет? Что я — банкир?

— Скорее что Крук.

— А вы знаете, что значит на малороссийском Крук?

— Знаю. Крук — это вы, — со смехом ответила воровка.

Михелина с трудом сдержалась, чтоб не рассмеяться.

— Крук — это ворон, — серьезно объяснил мужчина. — Именно ворон, а не ворона, — и повернулся в профиль. — Похож?

— На вороненка.

Мать с иронией взглянула на дочку, та рассмеялась.

— Мне нравится ваш юмор, — заметил щеголь.

— Нам ваш тоже.

— Почему я не видел вас раньше?

— От вас прятались, — ответила Миха, не переставая смеяться.

— Я такой страшный?

— Вороненок!

— Не обижаюсь… Но учтите, ворон — птица не только мудрая, но и способная прожить не одну сотню лет, — серьезно сообщил банкир. — Я сейчас расскажу вам одну историю…

— Не надо, — довольно бесцеремонно прервала его Сонька.

— Но история действительно интересная.

— Думаю, ее уже знают все пассажиры парохода, — она повернулась к дочке. — Я отойду на пятнадцать минут.

— Хорошо, мамочка.

Воровка ушла. Крук посмотрел ей вслед, встал поудобнее, опершись руками о перила.

— У вашей маман дурное настроение?

— Просто устала, — пожала плечиками Михелина и в свою очередь поинтересовалась: — Вы разве не устали от путешествия?

— До чертиков! А вот увидел новые лица, и сразу на душе посветлело.

— И вы, значит, банкир? Банкир, едущий с Сахалина? И что же вы делали в этой дыре?

— Открывал банк.

— Банк? — искренне удивилась девушка. — Зачем?

— Как — зачем? — искренне рассмеялся Крук. — Зарабатывать деньги! Россия — бескрайняя страна, и только успевай подбирать то, что плохо лежит!.. Особенно, как вы выразились, в дырах. За Сахалином, за Камчаткой, за Дальним Востоком — будущее России, и надо успеть ухватить свой кусок!

Михелина с интересом смотрела на собеседника.

— Ухватили?

— Более чем! Вернусь в Одессу, полгода прокантуюсь, подготовлю кое-какие бумаги и снова на Сахалин. Деловых людей туда слетается, как воронья!

— Ну да… А вы — главный из них. Вороненок.

— Возможно, — не оценил шутку банкир. И заметил: — Вы, мадемуазель, простите, не представились. Позвольте узнать ваше имя?

— Без проблем, — улыбнулась та. — Ангелина.

Мужчина чопорно приложился к ее протянутой ручке.

— Очень приятно. Вы здесь с маменькой?

— Еще и с папенькой. Мы путешествуем всей семьей.

— На Сахалине у папеньки тоже дело?

— Да, он владеет горнорудной компанией.

— Которой? Я все компании знаю наперечет!

— Опять же не ко мне. Я всего лишь дочь — избалованная и вечно маленькая.

— Вы совершенно очаровательны.

Михелина кокетливо посмотрела на банкира.

— Желаете приударить?

— Ну, если маменька позволит, — позволил себе пошутить Крук, не сводя с девушки черных глаз.

— Маменька, может, и простит мое кокетство, а вот папенька от ревности способен натворить глупостей.

— Он вас ревнует?

— Люто. Как дочь.

Банкир помолчал и вдруг произнес:

— Знаете, не могу отвести от вас взгляда. — Было видно, что он искренен.

Михелина с удивлением вскинула брови.

— Что с вами, господин банкир? Окунитесь в океан, и все пройдет.

— Не думаю.

— Это от длительного путешествия. Дам здесь мало, приударить особенно не за кем, вот и решили испытать меня на глупость.

— Вы обручены?

— Пока нет.

— Познакомьте меня с отцом!.. Я состоятельный и серьезный господин, несмотря на возраст.

— Вы таким образом охмуряете всех девиц?

— Я предельно искренен, мадемуазель. В Одессе увидите мои возможности и все поймете.

— Но отец мой тоже не из бедных.

— Тем более. Мы легко поймем друг друга. У нас могут возникнуть общие дела. Прошу вас, познакомьте.

— Прямо здесь, на пароходе?

— У нас впереди длинный путь. Мы можем обговорить многие вещи.

Михелина капризно тронула плечиками.

— Думаю, не стоит… Кроме дурного характера, он сейчас страдает еще зубами.

— Цинга?

— Да, он пробыл на Сахалине довольно долго и запустил здоровье.

— Ангелина, милая… — Крук взял в руки ладони девушки. — Я помогу ему… В Одессе у меня отличные стоматологи!

Вдали показалась Сонька. Михелина отстранилась от банкира.

— Маменька…

Он оглянулся, серьезно предложил:

— Если позволите, я ей все изложу.

— Не смейте! Если вы это сделаете, меня больше не выпустят на палубу.

Воровка подошла, кивнула дочке, игнорируя мужчину.

— Есть разговор.

— Ваша Ангелина — совершенное чудо, — произнес банкир. — Я фактически влюблен.

— Не вы первый, не вы последний, — холодно заметила мать.

— Позвольте откланяться?

— Позволяю.

Крук ушел — прямой, достойный, неторопливый.

Сонька, проводив его взглядом, повернулась к дочке.

— Так ты теперь у нас Ангелина?

— Первое, что пришло в голову. Желает познакомиться с папенькой.

— С каким папенькой? — не сразу поняла воровка.

— С Михелем.

— Зачем?

— Хочет просить моей руки.

Сонька грустно усмехнулась.

— Лучше не надо. Тогда нас точно высадят с парохода. Прямо посередине океана.

К ним подошел старший помощник, спросил:

— О чем беседовали с господином Круком?

— Женихался, — с улыбкой объяснила Михелина. — Он действительно банкир?

— Банкир, мается от скуки, одиночества. И от денег.

— Помочь от них избавиться? — Миха с насмешкой смотрела на Ильичева.

— Если вам удастся, — пожал тот плечами. — А вообще лучше держитесь от него подальше. Человек он странный, непредсказуемый.

Ефим Львович Губский был чем-то сильно озадачен: ходил из угла в угол комнаты, покусывая дужку очков и постоянно откашливаясь.

Присутствующие здесь барон Красинский, Ирина и еще два господина — Емельян Гудков и Вениамин Портнов — молча наблюдали за ним, ждали, когда он скажет.

Губский остановился, уставился красными от недосыпа и чахотки глазами на сидевших, вдруг взмахнул рукой и раздраженно заорал:

— Ни черта!.. Ни черта не делаем! Аресты участились, сотни столыпинских вагонов увозят наших товарищей в ссылку, сыскные службы работают жестко и беспощадно! А что мы предлагаем в ответ? Ни-че-го! Удары — беспощадные и результативные — вот что нужно! Каждую неделю — взрывы! В каждом городе — бомбы! Убивать и убивать! Все это раскачает империю и даст нам возможность уничтожить ее! Дотла! До серого пепла!

Губский закашлялся, вытер несвежим платком рот, вернулся к столу.

— Есть предложение послать властям внушительную черную метку, — предложил тучный, с одышкой Портнов.

— Опять болтовня. Можно конкретнее?

— Можно. Вы, Ефим Львович, обмолвились о сыскных службах. Уже более полугода сыскное управление Департамента полиции возглавляет князь Икрамов. С его приходом на это место ожидалось, что сыск развалится окончательно, однако случилось нечто противоположное. Князь по крови и натуре — господин жестокий, армейский, беспощадный. Кавказец! И сыск стал работать не только эффективнее, но и беспощаднее. Вот я и предлагаю послать сыску черную метку.

— Покушение на князя?

— Да.

В комнате стало тихо. Ефим Львович снова обвел взглядом сидящих.

— Мы с Вениамином просчитали эту схему, — произнесла Ирина, кивнув на Портнова, — она у нас не вызвала никаких противопоказаний.

— Вы лично готовы в этом участвовать? — несколько удивился Ефим Львович.

— Да. Думаю, при должной подготовке ни мне, ни Вениамину ничто угрожать не будет. Мы проводили наблюдение за Икрамовым — он передвигается по городу весьма демократично, имея в качестве охраны всего лишь одного ординарца. Тоже кавказца.

— Сколько дней понадобится на подготовку?

— Думаю, не более месяца. Изучим дополнительно пути передвижения князя, любимые места посещения, время пребывания на службе и в доме.

— Есть сведения, — заметил Гудков, — что Икрамов имел когда-то весьма откровенные отношения с госпожой Бессмертной.

— Ерунда! Чепуха! — вдруг излишне активно возразил барон. — Это почти совсем как в оперетте — когда-то он ее любил, а теперь, видите ли, ловит. Я имел возможность наблюдать и за князем, и за мадемуазель — ничего подобного замечено не было.

— Ее до сих пор так и не обнаружили?

— Увы! Будто в воду канула.

— Если человек канул в воду, то как минимум труп его должны выловить, — усмехнулся Губский. — А куда «канул» граф Кудеяров?

— Он под пристальным наблюдением полиции, — сказала Ирина. — Нам пока лучше на контакт с ним не выходить.

— А по-моему, он цветет и пахнет, — засмеялся Портнов. — Наблюдали его недавно в окружении прелестниц, вид графа был просто лучезарен.

— Хорошо, — развел руками Красинский, — князя мы взорвем. А что с покушением на градоначальника? Мадемуазель исчезла, граф роскошно прожигает жизнь. Кто станет реализовывать наши намерения?

Губский перевел на него тяжелый взгляд, неожиданно заявил:

— Вы.

— Я?!

— Именно так. Вы уже достаточно в материале и вполне успешно замените Кудеярова. Подберем вам спутницу, и станете готовиться.

— Но…

— У нас не бывает «но», — холодно и жестко произнес Ефим Львович. — Мы принимаем только «да». Если же возникает нечто третье, то оно исчезает вместе с тем, кто это третье придумал. Исчезает навсегда.

Красинский был растерян.

— По-моему, это угроза.

— Реальность. Если вы думаете, что так просто отпустим вас, ошибаетесь. Вы слишком много знаете, чтобы свободно, без проблем прогуливаться по улицам нашей светлой столицы! — Губский помолчал, с нехорошей усмешкой предупредил: — А, не приведи господь, решите навестить полицию, даже до ее ворот не дойдете.

— Как вы можете, Ефим Львович?! — воскликнул побледневший барон.

— Могу… Потому что знаю вашу гнилую и ничтожную публику. Призвать к бунту — хлебом не корми. А как к делу — немедленно в кусты!