Сороковник. Книга 3

ГЛАВА 5

— …Это было давно — лет семнадцать назад,

Вёз я девушку трактом почтовым… -

душевно вывожу я.

— Круглолица, бела, словно тополь — стройна

И покрыта платочком пуховым.

А если не петь, то можно трёхнуться от ожидания. Меня и без того порядком измучила ночь, почти бессонная. Часа два после оздоровительного сеанса я тупо пялилась то в невидимую стену, то в окно под потолком, доглядевши до того, что глаза стали заводиться под лоб и косяками пошли какие-то глюки вроде циклопьих морд, шипящих ламий — и опять меня тошнило от запаха горелого мяса. Пока, наконец, я не выдержала, вскочила и, намотав цепь на кулак, принялась расхаживать по камере. В сущности, натыкаться не на что, заблудиться негде, хоть и в темноте, а отвлечься можно.

— …Попросила она, чтобы песню ей спел.

Я запел и она подхватила.

А вокруг — тишина, только я да она

И луна так лукаво светила…

А потом ещё долго крутилась на голых досках. Немного поспать было необходимо, но я боялась, что стоит заснуть — и тюремщики застанут меня врасплох, а я не успею сконцентрироваться, чтобы хоть как-то достойно ответить. Мне уже стало ясно, что ибн Рахим избрал тактику выматывающего ожидания; иначе разборки со мной были бы в полном разгаре, а меня, напротив, изолировали — не только от людей, но практически и от звуков, потому, что ни голосов я не до сих пор не слышала, ни чьих-то шагов. Полное впечатление, что сунули меня в каменный мешок — и забыли.

А ведь могли в любой момент затребовать, ошарашить чем-нибудь, начать измываться… Как-то не верилось в гуманизм огневиков, до сих пор тянуло шею после удавки. Поэтому сказать, что я нервничала — ничего не сказать. Но застукав себя за очередным энергичным расшатыванием решётки, я спохватилась и сама себя одёрнула. Нельзя так. Нельзя. Измотаю себя раньше времени. Была бы у меня такая обережная куколка, которая караулила бы — и разбудила, если кто решит вломиться. А что? Нашлись бы нитки — скрутила бы себе помощницу, но ниток нет, а футболку на тряпки рвать — сама в чём останусь?

Вот балда, сказала я в сердцах, совсем головой не думаешь. Зачем тебе нитки, когда есть собственные волосы? С ними работать ещё лучше, они часть тебя, даже если выпали или срезаны. Сколько ворожбы, сколько заговоров на них завязано! Недаром в старину, если и стриглись, кидали волосы либо в огонь, либо в воду, чтобы не попались в руки злым людям для нехороших дел.

Поэтому я надёргала собственных волосков, подержала их в кулаке, дополнительно настроив на нужную задачу, стянула с потолочного кострового отсвета язычок силы — как настройку на огневиков — и выложила на пороге. И даже проверила ауру. Жгутик получился хоть и тонюсенький, но зелёным, обережным высвечивал исправно, и теперь шагнуть в мою камеру незамеченным было невозможно. Только после этого я спокойно завалилась спать, и даже отсутствие подушки мне не помешало. Но бока на жёстком топчане я всё-таки отлежала, как после ночи на третьей полке в общем вагоне — а в студенческие годы приходилось и таким макаром добираться домой перед праздниками, когда билетов на поезда хронически не хватало.

В окно лениво сочился рассвет напополам с утренней свежестью, на шапках одуванчиков искрилась роса. Я по-прежнему не мёрзла, из чего можно было сделать вывод: самообогрев сработан на совесть, раз действует до сих пор. Значит, энергия за ночь потратилась и нужно теперь её восполнить. В качестве зарядки я мысленно припала к розовому солнечному пятну под потолком и тянула из него силу до тех пор, пока цепь снова не заискрилась. Что же, хвала Нику, он крепко вбил в меня привычку подзаряжаться. Да и я молодец.

Не сказать, чтобы с рассветом в тюрьме стало намного красивее, но всё же я повеселела. Потому что вряд ли мои спасатели затеяли поиски в ночь; а вот сейчас самая пора взяться за дело. Значит, чем дольше длится световой день, тем дольше меня ищут, тем ближе ко мне мои спасатели. А о том, сколько им реально времени понадобится, я запретила себе думать. Ах, если бы можно было подать хоть какой-то сигнал!

Откуда-то со двора послышались женские голоса, что-то причитывающие, на них цыкнул мужской. Ага, есть живые! Только их стараются ко мне близко не подпускать. Скорее всего, так.

Чтобы размять ноги, я время от времени прохаживалась от стенки к стенке, приноровившись к звяканью цепи и даже отбивая ею незамысловатый ритм. Всё веселее. Хотелось есть, потому что последний раз мне довелось пожевать более суток назад. Хотелось пить. Да и причесаться, и помыться толком, потому, что вся я пропахла лошадиным потом, хоть уже и принюхалась. Мысли бродили в голове разные, с разбродом и шатанием. Как долго меня тут будут мариновать? Кормить-поить явно не собираются, это понятно, но не применят ли ещё какие-то меры воздействия? Воспользовавшись тем, что заметно развиднелось, заглянула в соседнюю камеру через такую же решётчатую дверь, и содрогнулась от увиденного. Камера пыток у них там, что ли?

Обзор невелик, но я разглядела и два столба со свисающими верёвками, закреплёнными в железных кольцах, и верстак с инструментами — клещами большими и малыми, щипцами, воронкой, кнутами с плетёными, аккуратно свёрнутыми в кольца хвостами, плетьми. Вот тебе и дополнительные меры воздействия: ходи, мол, да поглядывай, и благодари, что ты здесь, в своей камере, а не там, напротив.

Мне становится нехорошо. А уж когда ветер снаружи доносит запах жареного на угольях мяса — то и вообще дурно и внезапно выворачивает желчью, как тогда, в самую первую ночь в этом мире, когда умудрилась нанюхаться крови раптора. Ох, зачем же я такая нюхачка? Нос мой — враг мой. И не заткнёшь это окошко ничем, приходится терпеть, одно хорошо — аппетит отшибло напрочь, теперь стоит мне проголодаться — достаточно вспомнить этот запах и последствия.

…Со времени несостоявшегося завтрака, когда меня пытались раздразнить всяческими ароматами и шкварчанием жаркого на угольях, бульканьем, звоном посуды и показательным чавканьем, прошло уже часа два. С той поры меня снова окружает тишина, нарушаемая только моими собственными шагами да уже привычным бряцаньем. Чтобы убить время, я трачу его на раздумья. Анализирую вчерашний день, вспоминаю детали наших с Рориком похождений, сопоставляю с тем, что услышала на военном совете в Магином доме, и многое, наконец, становится понятно: и ни с того, ни с сего обесточенная Сеть, и то, что меня так быстро зацапали. Если большинство огневиков были рассредоточены по городу, скорее всего, нас с Рориком засекли сразу же после первой вспышки магии на восстановленном им участке. Однако то ли магам пришлось повозиться, отслеживая нас, то ли они уже знали о предстоящей вылазке Игрока и решили, что мы сами к нему на зуб попадём, а им только и останется — дождаться результата… Короче, спутали мы с Рориком все их планы. Не попались. Но результатов они таки дождались. Невольно потираю шею. Второй раз за время моего пребывания в этом мире ей, бедняжке, достаётся…

Дон Теймур говорил, что Рахимыч жаждет власти, передела карт, влияний. Неужели он действительно сговорился с Игроком, и обесточивание города, фактически сдача его в руки победителя — его работа? Но если Тардисбург был бы уничтожен — чем и кем править?

Да что ты, в самом деле, Ваня, с досадой говорит внутренний голос. Это — мир! Мир! Планета! И городов, селений, стран на ней — куда больше, чем в игровых локациях, ты не путай игру с реальностью, а то ты уж привычно думаешь, что если Игрок тут главный, всесильный…

Минутку. В этом что-то есть.

Он привлёк в помощники силу со стороны, завербовал сторонника — зачем? Или боялся сам не справиться? Демиург-то? Не понимаю…

Когда Николас рассказывал мне о своём мире, то обмолвился, что у них всего и было раньше, что два вида магии: некромантия и паладинство. Значит, Клан Огня либо сформирован позже из попаданцев, либо… Рахимыч уже далеко не молод, а ему надо было где-то и у кого-то обучаться азам мастерства, в какой-то школе, при каком-то наставнике. Набравшись опыта, он мог и сам набрать и обучить здешних молодых, но свои-то знания, базовые, где обрёл? Или его притянуло сюда в солидном возрасте, или Игрок стырил из другого мира целый клан, дабы не набирать профессионалов поштучно, а получить сразу готовую организацию. Украл же он поселенье русичей, например, и с селением и со всем, что в нём было? Притащить сюда иномирную магию, как будущего конкурента здешних видов, прикормить, взрастить огневиков, чтобы у тебя с рук ели, а затем стравить с имеющимися Кланами и посмотреть, кто кого. Вполне в духе Игрока, он любит подобные эксперименты, психолог.

Вот что имел в виду благородный дон Теймур, когда говорил: теперь мы покажем, кто в этом мире хозяин. Не нужен ему чуждый враждебный клан. И демиург такой не нужен. И на него найдётся управа, пока он заперт в человеческом теле… кажется, так он выразился

В очередной раз вскакиваю и начинаю расхаживать. А ведь Игрок обязан подчиняться собственным правилам и если уж он спускается к смертным в их же образе, пусть и героическом, значит, на это время намерено подавляет свои вроде бы божественные возможности. По-другому и быть не может. Если он хочет время от времени лично погеройствовать — то самых сильных противников будет превосходить ненамного, потому что настоящему игроку неинтересна чересчур лёгкая победа, она должна быть красивой и заслуженной. Значит, его способности частью заглушены, частью ослаблены, и если я его запечатала…

А как, кстати, я умудрилась это сделать?

Снова усаживаюсь на топчан. Водицы бы глоток, горло пересохло…

Игрок, разозлившись, метнул в меня несколько заклятий, довольно сильных. Чешуйки, из которых состоит моё Зеркало, от непосильной нагрузки стали расходиться и тогда Рорик шарахнул меня посохом по какому-то белому пятну на лбу. И, кстати, когда я уворачивалась от шаровых молний, в этом месте аж постреливало; что, тот же самый механизм срабатывал? А что у меня там?

Тру, прощупываю, пытаюсь как-то внутренним взглядом проглядеть, как иногда больные места осматриваю; но ничего необычного не вижу. Придётся подумать об этом позже или спросить у самого ведуна, когда встретимся. А мы обязательно встретимся, говорю себе твёрдо.

Значит, Игрок обещал Рахимычу помощь. Какого рода? Город стереть с лица земли, как он мне соизволил признаться? А Клану Огня, повторюсь, какая от этого польза? Кому-то из нас Игрок соврал — или Рахимычу или мне. Может, он собирался город слегка зачистить — от попаданцев, от других магов, например, а огневиков поставить над ними?

Не думаю, что я когда-то узнаю всю правду, вряд ли со мной будет здесь кто-то откровенничать. Но мысли мои упорно возвращаются к непонятному. Всего восемь магов огня было с ними в бою, как сказал дон Теймур. Восемь. Посланы Омаром — или пришли по доброй воле, честно сражаться в одном строю со всеми? Значит ли это, что Клан — не монолитен и есть в нём инакомыслящие?

И вообще — откуда здесь вообще взялся благородный дон? И Николас? Не Мага ли говорил о нейтралитете, соблюдаемом Кланом? и вдруг — здрассте-пожалуйста, ГЛАВА с сыновьями тут как тут, и наверняка не в последних рядах, и…

Меня вдруг обдаёт жаром, словно я снова ощущаю горячее дыхание и раздвоенный язык на своей щеке. "Ваш дед, зайцы, — Ящер, Великий и Ужасный", — сообщил моим девочкам Николас. Я вспоминаю янтарно-жёлтые глаза, жуткие зубы, ослепительные в своей белизне и заточке, пятипалую лапу, выразительно постукивающую когтями по мостовой… М впрямь, Великий и Ужасный, я чуть не умерла со страху!

О судьбе драконов, приманенных Игроком, можно не волноваться, я так понимаю.

Обдумав, пережевав, посетовав, поужасаясь своим догадкам, я впадаю в тоску и нервозность и, чтобы как-то себя отвлечь, чтобы хоть чей-то голос услышать — хотя бы и свой — принимаюсь напевать. Да пусть кто хочет, тот и слушает, и что хочет, то и думает, вплоть до того, что у Обережницы крыша от страха поехала, — плевать. Что хочу, то и делаю. Я тут вроде как в одиночке? Значит, сама себе хозяйка.

— …Вдруг, казачий разъезд перерезал нам путь

Тройка быстрая вкопана встала.

Кто-то выстрелил вдруг прямо в девичью грудь,

И она как цветочек завяла…

А в цементных швах кладки почти у самого пола, оказывается, скапливается конденсат: натекают крошечные капли влаги. Ободрав пару ногтей, я слегка углубляю шов и через каждые полчаса прикладываюсь губами. Не бог весть что, но хоть язык не распухает от сухости.

Поскольку мне себя временами очень и очень жалко, то и песни у меня соответствующие. Вспоминаются мне городские романсы — "И на штыке у часового горит полночная звезда", "Разлука ты, разлука, чужая сторона", и русские народные — "Хазбулат удалой", "Чёрный ворон", "То не ветер ветку клонит"… Никогда не подумала бы, что у меня такой богатый репертуар. Находится место и ямщику, который слишком гонит лошадей, и тому, чтобы ни жалеть, ни звать, ни плакать, и солдатам, не вернувшимся с войны, и тем, кто не вернулся из боя… Будь у меня слушатели — рыдали бы от жалости.

По моим внутренним часам уже около полудня. Даже в моём подвале становится тепло; представляю, какое пекло снаружи. Я выдыхаюсь и больше не могу петь. Смочив в очередной раз язык и губы, укладываю себя на топчан.

Минут через десять меня выводит из полудрёмы какой-то шорох, и как будто что-то падает на пол, а сразу вслед за этим я слышу удаляющиеся от окна торопливые лёгкие шажки. В недоумении озираюсь — и вижу на полу румяное большущее яблоко. От удара спелый бок чуть разбит, но неважно: главное, что оно сочное.

И я сгрызаю его — без остатка, чтобы огрызком случайно не выдать дарителя. Нет в этом яблочке никакого подвоха — перед тем, как съесть, я проверяю его на ауру — и ни малейшей тени дурных замыслов не обнаруживаю.

И всё-таки немного задрёмываю, когда внезапно в мои культяпочки вонзаются невидимые зубы. У меня даже дыхание перехватывает, настолько это больно. Чтобы не заорать, я прикусываю губу. Осторожно прячу искалеченную кисть в здоровой, поглаживаю, чтобы хоть как-то успокоить. Что это? А может… может, меня ищут таким способом? Если бы Рахимыч вздумал поиздеваться — так вон у него за стенкой целый арсенал для этого. Вдруг это мои бедные потерянные пальчики ищут маму-руку и пытаются меня нащупать в отдалении?

Кость тянется к кости… А я — могу дотянуться до того, что или кто меня ищет? Почему я сразу не подумала о телепатической связи?

Да потому, что сталкивалась с ней пару раз, не больше. Однажды ко мне мысленно обратился сэр Майкл. И Николас, когда пытался до меня докричаться в пещере, но он же и предупредил, что, это очень затратно энергетически. Но ведь у меня есть запас! Попробовать?

Меня должны искать и Мага, и сэр Майкл. С кого начать? Коробочка-то должна храниться у наставника, в поле действия его целительной ауры, поэтому настраиваюсь на паладина. Вспоминаю родное лицо, серо-голубые глаза, опушённые длинными девичьими ресницами, благородный нос с чуть заметной горбинкой, ямочку на подбородке, золотые кудри… Его сильные руки, легко, как пушинку, подсаживающие меня в седло. Его великолепные с Васильком взятия барьеров. Гелю, трогательно склонившую голову к такой надёжной груди. Белоснежного жеребца, красавца под стать всаднику. Улыбку. Безмятежный взор, сменяющийся однажды на жёсткий и гневный… Стоп. Кажется, я его чувствую, и настолько сильно, будто он на расстоянии вытянутой руки. И я вкладываю весь силовой запас в мысленный вопль: Я здесь!

Мне удаётся задержаться на этой волне секунд двадцать, не больше. А потом страшный удар по темечку швыряет меня на пол.

Со стоном я сжимаю голову и кое-как усаживаюсь. Подняться не могу — дико болит затылок, при малейшем движении кровь пульсирует в висках, и выражение "взорвать мозг" становится весомым и понятным. Некому было меня бить, пусто в камере. А шарахнуло, тем не менее, словно полновесным кирпичом. Меня засекли? И наказали, чтобы не высовывалась?

А с чего я взяла, что мои попытки никто не отследит? У Главы Клана в окружении наверняка не дураки и какая-то магическая защита в месте его резиденции должна быть. Ведь не исключают же они возможности, что меня будут искать любыми способами, а ищут-то не просто люди — маги. Кажется, я опять попала.

И растратила почти весь свой запас.

Так или иначе — дело сделано. Хорошо бы, меня услышали не только местные.

Кое-как я переползаю на топчан. Мало того, что голова трещит — ещё и подозрительно тихо стало, даже птичьего свиста не доносится, словно поставили специальную глушилку — в корне пресечь мои попытки выйти на связь. Жди неприятностей, Ваня… Остаток энергии я трачу на ликвидацию головной боли, чтобы быть в форме, если охрана решит не ограничиваться мысленным внушением, и теперь, как могу, пополняю силы.

А минут через пять неподалёку лязгают запоры, скрипит дверь и слышится отчаянный женский вскрик:

— Не надо! Умоляю! Ну, пожалуйста, не надо!

К двери соседней камеры трое витязей восточного вида, вроде тех, что караулили у двери Магиного дома, подтаскивают почти голую девушку. У неё подгибаются ноги от страха, она пытается вырваться, но держат её в четыре руки крепко. Пока один открывает дверь, девушку неожиданно разворачивают ко мне лицом и припечатывают прямо к решётке. Я даже вскакиваю. На меня смотрят полные ужаса синие глаза с потёками туши, на скуле наливается кровоподтёк, губы разбиты. Да её к тому же только что с силой прижали к железным прутьям. Мне дают хорошенько рассмотреть это дрожащее создание, едва прикрытое тремя разноцветными тряпочками, и затем затаскивают его прямо к столбам. Растягивают руки верёвками. Я уже понимаю, что сейчас будет.

Первый удар хлыста едва не вышибает дух и из меня тоже. Я совсем забыла, что могу чувствовать чужую боль. И сейчас она изматывает меня, заставляя дёргаться при каждом ударе, стискивать зубы, чтобы не вертеться на месте и не обнаруживать, как я страдаю вместе с этой девочкой. От боли и от её криков у меня проступают слёзы.

Истязатель замедляет темп и начинает искать на теле жертвы местечки почувствительнее. Гнев, который меня переполняет, помогает справиться с болью. Я вытираю вспотевший лоб. Я собираю силу, но каждый новый удар, отдающийся и в моём теле, мешает сосредоточиться, сбивает концентрацию. Внезапно один из наблюдающих стражников поворачивается ко мне.

— Видишь? — с угрозой говорит. — Попробуешь ещё раз подать сигнал — забьём её до смерти. Поняла?

Это действует на меня сильнее кнута.

Тот, что хлестал девушку, останавливается. Она в изнеможении обвисает на верёвках, всхлипывает, на животе, на груди, на бёдрах и в паху у неё вспухают и кровоточат рубцы. Палач берёт со стола с инструментами связку каких-то карандашей и демонстрирует жертве. Та, округлив глаза, визжит и начинает дёргаться в путах. Усмехаясь, этот гад демонстрирует и мне один из "карандашиков", и я понимаю, отчего кричит девушка, словно до этого не исходила воплями. Это не карандаши. Это длинные заострённые с обеих сторон узкие палочки-шпильки, для чего — догадаться не трудно. Втыкать. Пронзать. Выкалывать. Делать всё, на что хватит фантазии у троих изуверов.

— Не смей, — шепчу я. — Слышишь?

— А то что? — ухмыляется он и вдруг делает неуловимое движение. Шпилька свистит мимо моего уха, я инстинктивно отшатываюсь. — Будешь от неё отворачиваться — попаду, — предупреждает. — И не нарывайся, а то остальные пальцы потеряешь. Ты на своё дело и без них годишься.

Тот самый, вдруг понимаю. Что меня душил, что в лоб меня двинул. Значит, это он меня так покалечил…

Я медленно и неуклонно закипаю. И в то время, когда душитель нарочито не торопясь выбирает сперва новую шпильку, затем место, куда её воткнуть, у меня получается заглянуть в его тело. Как я видела себя раньше изнутри, так сейчас вижу у него в груди тёплый пульсирующий мышечный мешок, который сокращается ровно и мощно, гонит кровь по организму, что и человеческим-то называться недостоин. В этот момент меня словно перемыкает.

Я почти перестаю чувствовать боль — она уходит на задний план. Рубцы, такие же, что проступили на исполосованном теле, горят и на моём, но я их не чувствую. Бывает — отсидишь ногу до онемения, попробуешь ущипнуть — и не ощущаешь щипка, так и здесь: всё притупилось, осталась читая незамутнённая ненависть к персональному врагу и к его подельщикам, что всю экзекуцию пронаблюдали с горящими глазами, явно желая поучаствовать. Я вижу этот пульсирующий ком. В моих возможностях — мысленно сдавить его изо всех сил. Но это будет слишком явно, потому что тогда объект забьётся в корчах, захрипит… Да и кто знает, вдруг снова засекут магию. И что тогда будет с этой девочкой? Не придётся ли ей так и умереть из-за меня?

Я не стану давить его сердце. Просто заставлю его биться быстрее. Намного быстрее.

Палач возится с выбором места на жертве слишком уж долго. Наконец он тщательно нацеливается, отводит руку с орудием пытки назад, для размаха. Девочка закрывает глаза и сжимается. Но укола не происходит.

— Э-э, Али, да у тебя руки дрожат, — насмешливо тянет один из его подельщиков. — Ты обкурился, что ли? Смотри, узнает хозяин — в этот раз не простит!

— Не курил я! — огрызается душитель. — Что-то мне…

Он закашливается и отступает.

— Ага, не курил… Расскажи это своей бабушке. А ну, дай сюда, и без тебя справимся! — Страж вырывает связку шпилек у приятеля, но тот вдруг начинает заваливаться, держась за левый бок. — Эй, ты что? А ну, стой! Саиб, держи-ка его!

Вдвоём они подхватывают Али под руки. Им уже не до развлечений. Девка может подождать, она привязана, а дружба — это святое. Двое выводят третьего, тот еле шевелит ногами — совсем как их жертва, когда её только-только сюда приволокли, и в глазах его я успеваю заметить такой же ужас перед неотвратимым. Прижавшись лицом к решётке, я провожаю их взглядом. И до того, как они исчезают из вида, мысленно тяну шнур от своей руки к этому злому сердцу.

Прикрыв глаза, удерживаю его перед внутренним взором. Выжидаю минуту, другую, третью… и останавливаю.

***

Совсем немного сил уходит на то, чтобы усыпить повисшую на верёвках девочку. Нет, не гипнозом. Просто я вспоминаю, как мне самой в дороге пережали сонную артерию — и мысленно слегка сдавливаю несчастной этот кровеносный сосуд. Дожидаюсь, чтобы та обмякла — и отворачиваюсь.

Больше я ничем не могу ей помочь — ни развязать, ни выпустить, так пусть хотя бы боли не чувствует. Придёт же за ней хоть кто-нибудь! Жена она, наложница или рабыня — а всё же собственность, когда-то должны о ней вспомнить, забрать, подлечить… Я — не могу ничего. Никто не должен заметить моего вмешательства. Это когда я пробовала связаться с сэром Майклом, то от недомыслия ментально заорала дурняком, а теперешние мои действия ювелирны. Я очень осторожна. Потому что стоит мне чуть превысить этот минимум — и несчастный случай с обкурившимся стражником тотчас свяжут с возможным заживлением рубцов на провинившейся девушке — и с обережницей по соседству. Чем это обернётся для нас обеих — лучше не думать.

Опускаюсь на топчан, подтягиваю коленки к груди, да так и съёживаюсь. Трясёт меня, трясёт. Я только что впервые убила человека осмысленно, намеренно, не защищаясь, не спасая собственную жизнь. Захотела наказать — и сделала это. Сквозь сомкнутые веки просачивается по слезинке, не более. Не по убитому мерзавцу плачу, даже не по девочке выпоротой — скорблю по себе, прежней, которой больше уже никогда не будет. Лапушка во мне только что умерла. Возврата нет. Ещё один должок за тобой, Омарчик.

Будь ты проклят, неожиданно со злостью думаю. И ты, и твои приспешники, предатели и убийцы. Да чтоб вам в собственных домах не найти покоя! Хоть бы и следа от вас не осталось, воздух чище был бы!

Это всё эмоции, Ваня, эмоции, шепчет мне голос. Давай-ка, соберись. Что-то мне подсказывает: недолго тут куковать осталось, изоляцию твою так и так нарушили, дальше в одиночке тебя держать смысла нет. Скоро придут.

Поэтому я не удивляюсь, когда минут через двадцать снова лязгают засовы.

Двое знакомых стражников, слегка бледные с лица. И ещё один мужчина, скорее всего, маг. Сурового вида, моложавый, остроглазый, с ассирийской бородкой, в узорчатом кафтане поверх длинной хламиды, в высоком белом тюрбане. Прощупывает взглядом камеру, затем удостаивает вниманием и меня, и, наконец, нехотя разжимает губы, как будто говорить со мной — обуза неимоверная.

— Али — твоя работа?

— Не понимаю! — удивлённо говорю я, должно быть, не слишком убедительно.

— Что ты с ним сделала? — требовательно вопрошает маг. Поведя плечом, честно отвечаю:

— Да я его и пальцем не тронула. А что случилось-то?

Он с неудовольствием поворачивается к тюремщикам.

— Али умер здесь? Отвечать!

— Ник…никак нет, господин Тарик. — Один из стражей бледнеет ещё больше, судорожно сглатывает воздух, потом багровеет.

— Что же вы мне голову морочите? Как всё было?

— Ну, только он, значится, девку эту выпорол…

Маг стремительно оборачивается.

— Эту? — зловеще спрашивает. — Вам разве её пороть приказывали? Вам было велено припугнуть слегка обеих, а вы что натворили? Хозяйское имущество не бережёте?

— Ви… виноваты, господин Тарик. Это ж всё Али, дурак, обкурился, поди, а когда за кнут взялся — оз… озверел совсем. В раж вошёл…

— В раж? — Маг отталкивает с дороги тюремщика, входит в соседнюю камеру, внимательно осматривает девушку, подойдя вплотную, даже, как мне кажется, обнюхивает. Потом осторожно возлагает руки на поникшую голову. И вдруг у меня замирает сердце. Я поспешно отворачиваюсь, чтобы никто не заметил страха в моих глазах. А вдруг он сейчас считает её память? Ладно, если ничего не поймёт, как и она, а если различит что-то большее?

— Идиоты, — слышу я. — Допустим, Али обкурился, а вы куда смотрели? Вы что, не помните, скольких он тут уже запорол? А это что?

Я скашиваю глаза. Оказывается, маг задел ногой связку со шпильками, валяющуюся на полу. Один из стражей громко икает от страха. Даже на расстоянии мне видно побелевшее в ярости лицо Тарика.

Сделав вдох, он берёт себя в руки. По-видимому, стражи — тоже хозяйское добро, разбрасываться которым неразумно.

— Как его прихватило, я разглядел, — сдержанно говорит он. — Что было дальше? — И, нагнувшись, поднимает связку. Небрежно вытаскивает одну из длинных заострённых палочек. — Я спрашиваю — дальше что? Почему вы завопили, что его убила Обережница? Где он умер? — неожиданно рявкает он.

— В ка…караулке, го… господин Тарик, — смиренно отвечает тюремщик. Второй продолжает икать.

— Значит, ушёл на своих ногах. А потом?

— А по… потом свалился на лавку и выть начал. И всё за сердце держался. И умер потом.

— Идиоты, — повторяет маг уже спокойнее. — Причём здесь эта баба? В ней магии ни капли нет. Ты! — он кивает тому, с кем разговаривал, — ты, вроде, как покрепче, снимай эту девчонку с привязи, отнесёшь её назад в гарем. Ты! — это второму. — Открывай! — Показывает в мою сторону. — Цепь сними. И поговори мне ещё, — добавляет угрожающе, хотя кроме икания страж вряд ли может изобразить ещё что-то.

Тюремщик кидается к двери. Пока он слишком сильно и долго гремит ключами, разыскивая нужный экземпляр, пока пытается вставить его в скважину, пока несколько раз роняет и поднимает весь комплект, маг мрачно следит за тем, что происходит по соседству.

— Аккуратней, — брезгливо замечает, когда первый страж взваливает на плечо бесчувственную девушку. — Смотри, как несёшь. Добавишь по дороге синяков — господину Омару это не понравится.

Тюремщик, вышагивая, словно по струночке, осторожно проносит мимо него девушку. Скептически покосившись на бестолковую суету икающего до сих пор второго стража, Тарик взмахивает рукой. Язычок замка в двери и железный браслет на моей щиколотке клацают одновременно. Демонстративно растерев натёртость на щиколотке, встаю, иду на выход. И — вот проклятая стыдливость — заодно сжимаю остатки пальцев правой руки в горсть. Не желаю светиться.

Маг не спускает с меня глаз. И стоит мне с ним поравняться — хватает мой кулак и разворачивает. Что, полюбоваться захотел? Сердито вырываю руку.

Он молча кивает на лестницу невдалеке, где дожидается первый страж с девушкой на плече. Видать, хоть и получил приказ от мага, хоть и должен подчиняться, а есть ещё распоряжение — за мной присматривать, вот он и отрабатывает. Тарик пропускает меня вперёд, кидает оставшемуся стражу:

— Сзади!

Так и приходится мне, чувствуя лопатками его недружелюбный взгляд, идти вдоль недлинного коридора, в котором камер, подобных моей, натыкано ещё штуки четыре. Солидно строил хозяин, с размахом. Ишь, сколько у него игровых комнат…

Тот, кто впереди, распахивает дверь, и я от неожиданности зажмуриваюсь, пытаясь прикрыть глаза ладонью. После сумрака подвала дневной свет ослепляет. Меня не слишком сильно подталкивают в спину, потом выводят на открытую галерею. Воздух горяч, как в сауне, полуденное солнце выжимает невольную слезу, и я замедляю шаг, опасаясь сослепу налететь на перила или вписаться куда-то не туда. Тюремщик, тот, что сзади, осмелевший на свету, недовольно бурчит, но маг шикает на него. И даже, когда мы спускаемся по очередной лестнице, поддерживает под локоть, правда, без особого почтения, так, для страховки. Видимо, надо доставить меня куда-то в целости и сохранности, вот он и старается. Обогнув какую-то башню, мы останавливаемся перед высокой дверью в ещё более высоком глухом ограждении. Дверь, хоть и обита по дереву железными пластинами, но украшена затейливым растительным узором, поочерёдно перебегающим с морёных досок на металл, и даже шляпки гвоздей пристроены в этом орнаменте в определённом порядке, вливаясь в общую картину.

Тарик звонит в колокольчик у двери. Дверь распахивается через минуту и, слегка пригнув голову, дабы не задеть низкую притолоку, к нам выходит… негр. Когда он распрямляется, я понимаю, что по-настоящему высоких мужчин здесь ещё не встречала. Этот… приблизительно такого же роста, как наш Николай Валуев, и комплекции той же. Разглядеть и оценить его можно по достоинству, потому что всё, что на этом оливково-коричневом теле надето — это белоснежные шаровары, подпоясанные широким алым кушаком и золотой ошейник, украшенный крупными рубинами.

— Кайс, вот та, о которой тебе говорили, — скучным голосом сообщает маг. — Вымыть. Переодеть. Накормить. Ни с кем не знакомить. Вечером проводить к хозяину. Но сперва возьми Саджах. Вы! — это уже тюремщикам. — Марш отсюда. И передайте начальнику караула, что заработали по десять плетей. Приду — проверю.

Негр молча перехватывает девушку с плеча тюремщика и исчезает с ней в дверном проёме.

— Господин Тарик, за что? — осмеливается вякнуть первый страж.

— За порчу хозяйского добра. За то, что слишком много на себя берёте. За то, что глазели и не остановили своего приятеля. Вернусь — лично следы от плетей пересчитаю. И если хоть щепотку дури в карманах найду — назначу столько же. — Он кладёт мне руку на плечо, подталкивает к двери. — Проходи, что стала?

— Э-э… господин Тарик… — Стражи мнутся.

— Ну, что ещё?

— А как же… А надо её лично Кайсу вручить, а ведь вам за женскую половину нельзя, а нас вы отсылаете…

— Я дождусь Кайса здесь, на пороге. Вы её привели? Вы своё дело сделали? Проваливайте. Или вы думаете, что она от меня, мага, убежит?

Его жёсткая ладонь с такой силой придаёт мне ускорение, что я кубарем лечу через порог и врезаюсь в кого-то. Сзади, как крышка гроба, захлопывается дверь.

Я поспешно отлипаю от рельефного торса. Придерживая на вытянутых руках, Кайс скептически оглядывает меня с головы до ног. Как же мне надоели эти оценивающие взгляды, всяк, кому не лень, норовит меня просканировать и высказать своё мнение! Вот и этот туда же… Ореховые серьёзные глаза изучают, прощупывают, как какого-то куклёнка. Он бесцеремонно разворачивает меня за плечи спиной к себе, уклонятся от моего пинка — потому что в возмущении я пытаюсь лягаться. Я перехватываю насмешливый взгляд Тарика. Оказывается, и этот ещё здесь! А я-то думала — он вышел вместе с тюремщиками и дверь за собой прихлопнул! Что он тут делает? Ведь если я правильно поняла — маг распорядился отнести девочку в гарем, а мужчинам туда вход заказан, вот и стражи о том же блеяли. Ну, ладно, может, этот Тарик — наглый такой, или ему многое дозволено, но этот-то, Кайс, он здесь постоянно обитает… Евнух, что ли?

Дёрнув плечом, делаю попытку высвободиться. Меня снова поворачивают.

Кайс щёлкает пальцами, и как из-под земли рядышком с нами вырастают две девушки, тоже в одних шароварах и в ошейниках. Униформа у них такая, я уже поняла. Ткнув пальцем в меня, их босс коротко приказывает:

— В бани. Вымыть.

У меня, наконец, прорезается голос.

— А не пошли бы вы сами в баню! — не выдерживаю. — Я что сюда — мыться пришла?

Девушки отшатываются. Кайс смотрит на меня оценивающе. Но нормально смотрит, без злости, и к плётке, что за кушак заткнута, не тянется.

— Сама не пойдёшь — понесу, — коротко говорит.

Я демонстративно скрещиваю руки на груди. И в следующий момент уже разоряюсь у него на плече:

— Пусти сейчас же! Арап несчастный! Пусти, кому говорю!

Не обращая внимания на мои вопли и попытки достучаться кулаками до его совести, он проносит меня через весь двор, затаскивает в какое-то затемнённое помещение… Ёлы-палы, я снова ничего не вижу, на сей раз — попав с освещённой улицы в полумрак. Меня ставят на ноги.

— Женщина, — говорит Кайс хладнокровно, — будь поумнее, изобрази хотя бы видимость покорности. Ты своими криками весь гадюшник перебудишь, мне его полдня придётся успокаивать. Знаешь, чем это тебе грозит?

— И чем же? — спрашиваю сердито.

— Или придушат ночью, или отравят. Решат, что ты новая забава и их потеснишь. Тебе это нужно?

Мой пыл заметно охладевает.

— А что это ты обо мне так заботишься? — спрашиваю недоверчиво.

— Забочусь-то я о себе. Я тут за всех в ответе. Будешь делать всё, что скажу — останешься жива, поэтому слушай меня.

Я упираю руки в боки, как та рассерженная хохлушка, которой уже всё равно, над какой бровью у её мужа тюбетейка.

— Нет, это ты послушай, — отчётливо говорю. — Я вам не кукла здешняя, которой можно вертеть во все стороны. Я — Обережница. Понял? И командовать собой не позволю. И если не хочешь, чтобы тебя, как Али, под ручки отсюда вывели — не трожь меня. Понял?

Отчего это я такая смелая? Оттого, что вдруг ко мне приходит понимание: громила он или нет — а я смогу сделать с ним то же самое, что с не слишком высоким и не слишком добрым палачом. Смогу. Хоть сейчас.

Кайс возвышается надо мной как гора. Но по-прежнему ни один мускул не дрогнет на суровом лице. Он изучает меня, я — его.

Наголо бритый череп. Красивый, между прочим, у мужчин редко встречается голова такой совершенной формы. Плотно прижатые уши, приплюснутый нос слегка повреждён в переносице… Литые грудные мышцы, причудливая вязь серебристой татуировки во весь могучий бицепс, бычья шея… Откуда ж он такой? Да неужто действительно евнух? Может — в плен попал и его… это самое… и приставили сюда. А что, при нём не надо целый штат разводить, одного такого гиганта хватит для охраны местного курятника.

С двух сторон ко мне робко приближаются давешние служаночки.

— Раздевайся, — командует Кайс. — Что бы там дальше с тобой ни случилось — помыться никогда не помешает. Париться тебе нельзя, рана может открыться, обойдёмся малым. И руку перевяжем. Да меня можешь не стесняться, я тут на вас таких насмотрелся.

Но отходит и не спеша укладывается на кушетку неподалёку у стены. Заложив руки за голову, с преувеличенным вниманием изучает потолок, а девушки робко влекут меня к небольшому бассейну. И от одного вида чистейшей голубоватой воды, такой прозрачной, такой даже с виду и освежающей, и в меру тёплой всё тело начинает чесаться и свербеть. Может, хотя бы умыться? За время "отсидки" я уже притерпелась, но, знаете ли, несколько часов, предшествующих тюрьме, по пыльной дороге, поперёк лошади, головой вниз, на пропахшем потнике какой-никакой, а след на мне оставили.

— Так что там с Али? — вроде как лениво спрашивает из своего угла мой очередной тюремщик. И я прикидываю, как бы ему ответить достаточно туманно и в то же время внушительно. Какая, в сущности, разница между теми, что меня сюда привели, и этим? Только в действующих декорациях. Хозяин у них один, задачи такие же: караулить меня. Только этот не запугивать будет, как предыдущие, а начнёт работать на контрасте. Отмокание в бассейне, ароматерапия — вон курильницы во всех углах понатыканы — потом какой-нибудь массаж с эротическим уклоном и благовонными маслами… Да уж, этот сможет с уклоном, хоть и евнух. Потом напялят на меня крошечные лоскутики, именуемые местным женской повседневной одеждой, накормят-напоят, напичкают сладостями, напоют в уши… Короче, обработают. Ишь, как сразу начал: если, мол, хочешь жива остаться…

А я как представлю, что нужно перед этим мужиком раздеться — мороз по коже. Я пока ещё и в джинсах, и в футболке, но такое ощущение, что спина уже голая. И незащищенная абсолютно.

Решительным движением отодвигаю девушек от себя в стороны.

— Умыться, — говорю коротко, невольно подражая приказному тону Тарика. — Лицо, руки, ноги. Достаточно. Кто будет приставать — пожалеет.

Рабыни растеряно оглядываются на босса, — тот, должно быть, кивает, мне-то не видно — и, опустив глаза, ведут меня к фонтанчику в стене. Воспользовавшись краткой паузой, когда они, опустившись на колени, неумело, но старательно расшнуровывают мне кроссовки, осматриваюсь. Баня не так уж велика, как можно на картинах, изображающих всяческие султанские гаремы — нет здесь необъятных просторов вширь и ввысь, колонн, громадных водоёмов и крутобоких фонтанных чаш. Фонтанчик только один, у которого я сейчас стою, и больше похож на бахчисарайский: плоская мраморная плита, — с резным цветочным узором, вделанная в стену, с каскадом чаш-раковин, расположенных по диагонали одна над другой. Вода из небольшого крана не спеша заполняет верхнюю раковину, из неё с приятным журчанием перетекает в нижние боковушки, оттуда — в очередную центральную и снова в боковые, и скапливается в небольшом углублении, обложенном крупной цветной галькой. Само помещение невелико, не больше моей квартирки, с маленьким бассейнчиком, как я уже упоминала, с низкими кушетками вдоль одной стены и полками с различными кувшинами, ёмкостями, флаконами, баночками, щётками и губками — с другой. В торцевой части несколько ступенек ведут на возвышение — видимо, там что-то вроде парилки, в стенах проделаны небольшие прорези — не иначе как для подачи пара. А неподалёку от нас, кстати, действительно нечто, напоминающее массажный стол, но забираться на него я не испытываю ни малейшего желания.

Полумрак здесь из-за полного отсутствия окон, свет проникает только через купольный потолок, да и то ослабленный, рассеянный. Странно, камень — а просвечивается. Хотя — я же в жилище мага, в конце концов.

Девочки, наконец, освобождают меня от обуви, и я ступаю на тёплый мраморный пол, и вспоминаю, что в восточных банях есть ещё и подвальный этаж, в которых и греют воду, и пар оттуда подают, поэтому при всём желании застудиться здесь невозможно.

А вот ноги пусть моют, думаю сердито, пытаясь заглушить неловкость. Сижу на низенькой табуретке, в то время как душистой мыльной смесью мне растирают ступни. Лишний раз мочить раненую руку не следует. А за время, проведённое в камере, я заслужила хоть чуточку расслабухи.

Справа бесшумно нарисовывается Кайс, присаживается на корточки, завладевает моей раненой рукой и начинает обрабатывать какой-то пахучей мазью, пристроив рядом на полу керамический горшочек. Мазь пахнет мёдом, травами и совсем немного — болотной тиной, и мне почему-то вспоминается Маргарита перед полётом.

— Так что там случилось с Али? — вроде бы небрежно напоминает евнух, забинтовывая мне руку. Запомнил-таки. И заинтригован. Всё правильно, времени с момента смерти тюремщика прошло всего ничего, вряд ли здесь об этом успели услышать, а мои зловещие намёки заставляют быть со мной настороже. Непонятные угрозы иной раз действеннее прямых.

— Ничего особенного, — отвечаю, в упор глядя в ореховые глаза. — Обкурился. Решил над девочкой покуражиться. Перестарался, сердечко-то и прихватило. Человек смертен, знаешь ли.

— Так это он наказывал Саджах? — кажется мне, или щёки чернокожего слегка посерели? Бледнеет он так, что ли? — И просто сердце прихватило? А ты, госпожа, здесь ни при чём?

— Пальцем его не тронула, — убедительно повторяю то же, что и магу. Девочки как-то опасливо на меня поглядывают, отодвигаются, а когда обувают — не дышат вовсе. Кайс легко поднимается на ноги, предлагает руку, чтобы помочь встать. Вот зараза, у него наверняка даже ноги не заныли, пока рядом сидел, а я на этой низёхонькой детской табуретке уже притомилась. Тем не менее, предложенную руку игнорирую.

— Может, всё-таки переоденешься, госпожа? — спокойно предлагает он. — Неприлично женщинам ходить в мужской одежде, да ещё столь обтягивающей. Это излишне соблазняет мужчин.

— Ага. А вот так — прилично? — скептически показываю на служанок. — И не говори мне, что они рабыни. Три фиговых листочка и пупок наружу — это прилично? Да я больше прикрыта, чем все ваши прелестницы, так что не предлагай даже.

И угадываю во взгляде Кайса какое-то странное удовлетворение.

— Хорошо, госпожа, — кротко говорит он. Жестом отпускает девушек и те с облегчением упархивают прочь. — Пойдём, я отведу тебя в твоё жилище.

— Жилище? — хмурюсь я.

— Прости, я не так выразился. Временное обиталище. В любом случае — ты не останешься здесь надолго. Тебя велено держать отдельно от остальных.

Не задержусь надолго… Своего рода предупреждение. И звучит достаточно зловеще.

Едва мы переступаем порог бани, как налетает шквал. Его порыв настолько силён, что открывайся дверь вовнутрь — меня внесло бы обратно, с такой силой к ней прижимает. Глянув на небо, Кайс берёт меня за руку.

— Держись крепче, госпожа. Иногда здесь бывают ураганы. Могут ломаться деревья и лететь с крыш черепица, но пока что видны только предвестники бури. Нам нужно идти быстро, для нашей же безопасности, поэтому не противься.

И словно танк, протаранивает встречный воздушный поток, волоча меня за собой, не обращая внимания на клубы пыли, мелкие щепки, летящие навстречу. Мы пересекаем довольно обширный внутренний двор, вымощенный цветной плиткой, с приподнятым на метр от основной мостовой насыпным садиком. Деревья угрожающе гнутся и сеют вокруг охапки листьев; розовые кусты, сцепившись колючками в монолитные стены, оказываются куда устойчивее и только раскачиваются под порывами ветра. По правую руку от нас остаётся длинное крыло, отходящее от основного корпуса здания, чей выступающий фасад виднеется невдалеке. Окна на первом этаже не застеклены, на них частые фигурные решётки, второй этаж изобилует лёгкими балконами, конечно, закрытыми и зарешеченными. Догадываюсь, что туда меня как раз и не поведут, это, скорее всего, и есть гадюшник Омаровых жён, наложниц и иже с ними. Мне на какое-то мгновение становится даже интересно: неужели старичок настолько боек, что находит силы для всех? Потом прихожу к мысли, что если и не боек — то держит женский батальон для престижа, как наглядный атрибут своей мощи — не-магической мощи, естественно.

Пройдя через небольшую калитку, мы оказываемся в старом саду. Дорожки здесь нерасчищены, плодовые деревья запущены. Кусты, стриженные когда-то в виде разных геометрических фигур, теперь топорщатся вкривь и вкось. Сад небольшой, потому что со всех сторон через редкие деревья проглядывает высокая стена ограждения, но особо налюбоваться им мне не дают: Кайс затаскивает меня в небольшой павильон. Очередной удар ветра злобно захлопывает за нами дверь.

Здесь, не в пример тому, что творится снаружи — тишина и уют. Вдоль закруглённых стен приманивают мягкие сплошные диваны, розы в напольных вазах источают тяжёлый масляный аромат. За накрытым низеньким столом поджидает Тарик; встречая меня испытующим взглядом, делает приглашающий жест.

— Садись, Обережница. Подкрепись. Тебе нужно восстановить силы.

Для чего, хотела бы я знать? И что этот мужчина снова делает на территории гарема, пусть и заброшенной? И ведёт-то он себя здесь достаточно вольно…

От одного взгляда на бараньи рёбрышки меня начинает мутить.

— В доме врага не едят, — сухо отвечаю, вспомнив кое-что из классики. Маг выразительно поднимает бровь. Кайс быстро убирает со стола блюдо с жареным мясом, пристраивает в какую-то нишу в стене и накрывает серебряным колпаком. Тарик слегка потирает ладони, по помещению проносится освежающая струя воздуха.

— Так лучше? — учтиво осведомляется маг. — Садись же…

У меня возникает нехорошее предчувствие. Все мои неприятные разговоры начинались именно с…

— …нам нужно поговорить, — заканчивает фразу Тарик.

Да, именно с таких слов.

Осторожно присаживаюсь на самый краешек дивана, чтобы в случае чего быстро вскочить на ноги. Кайс занимает пост у двери, время от времени бросая взгляд наружу сквозь цветное витражное окно, и даже кажется, что уши у него заостряются и вытягиваются, как у эльфа, настолько тщательно он вслушивается. Думаю, напрасно, вряд ли кто будет шляться по такой погоде!

Тарик пододвигает ко мне фарфоровое блюдо с фруктами. Качаю головой, но успеваю оценить румянобокие яблоки, прикрытые виноградными кистями. Уж не из этих ли запасов достался мне гостинец, брошенный в окошко этой… как её — Саджах? А ведь могла по глупости притащить, да увидел кто-то — и настучал, не удивлюсь, ежели свои же и настучали, те самые, что за решётчатыми окнами прячутся, всякие Зульфии, Лейлы, Гюльчатаи… Гарем — скопище тарантулов в банке; кто больше зажалит остальных, тот и выживет.

Тарик медлит. Ну же, подбадриваю мысленно, давай, колись. Отчего-то мне кажется, что собрание это, на две трети состоящее из мужчин, явно на данной территории нелегальное. Сама не заговорю, не дождётесь. Вам нужно, вы и начинайте.

— Скажи, Обережница, тебя будут искать? — неожиданно спрашивает Тарик. — Наш Верховный посылал своих людей к Тёмному Главе, как я слышал, но до сих пор не получил ответа на свои предложения. Какую ценность ты представляешь для их семейства? Оставят ли они тебя без внимания, выкупят или попытаются освободить силой?

Ничего себе вопросики. Нет, я-то знаю, какая компания разворачивается там, в городе, но эти, видать, не в курсе. Они действительно столь наивны, что думают, будто я возьму и выложу всё, что знаю?

— Ты ведь его невестка, — продолжает маг. — А у некромантов очень сильны родственные связи. Тем не менее, никаких встречных предложений от них не поступало. Значит ли это, что нам предстоит готовиться к войне?

Молча пожимаю плечами.

— Не доверяешь? — любопытствует Тарик.

— Нет оснований. Откуда я знаю — может, вы сейчас с этой информацией пойдёте к своему хозяину? Сами заварили кашу — сами и расхлёбывайте, помогать вам я не собираюсь.

Маг раздражённо переплетает пальцы. Смеряет меня недобрым взором.

— Я достаточно рискую, уже появившись здесь. Лишнего сказать не вправе. Ты всего лишь женщина — и можешь проболтаться.

Оппозиция, вдруг понимаю. Здесь, в самом центре огневиков — есть те, кому не нравится политика их… как он его назвал? Верховного. И, скорее всего, их далеко не один человек: лишнего Тарик не хочет говорить, чтобы остальных под удар не подставить, если я проговорюсь вольно или невольно об этой с ним встрече. А вдруг это провокация? Сейчас он выведает, кого ему поджидать в ближайшее время, и Омарчик будет во всеоружии. Наверняка есть наиболее эффективные заклинания для разных видов магии; вот он и отберёт — лучшие против паладинов, лучшие против некромантов…

— Я тоже рискую, — только и говорю в ответ. И чуть отодвигаю от себя кувшин с чем-то сладким, отдающим вишней — очень уж мне не нравится запах. Внезапно Кайс, покинув пост, приближается к магу и что-то быстро шепчет ему на ухо. Лицо огневика каменеет.

— Уверен? — Смотритель гарема кивает. — Думаешь, Тёмный ГЛАВА знает?

— А если и не знает, — он умеет допрашивать даже мёртвых, — отвечает Кайс. — И если с ней что-то случится — он сравняет здесь всё с землёй, не разбирая правых и виноватых. Тёмные такого не прощают. Брось, Тарик, осторожничать поздно. Другого шанса у нас не будет.

— Я… не знаю, — нервно отвечает маг. — Тёмные непредсказуемы…

— За свою женщину они вырежут всех, — чётко говорит евнух. — За такую — тем более. Ты меня понял?

А я прислушиваюсь к шуму ветра за тонкими стенами павильона и думаю: кажется мне или нет, что завывания отдаляются, но не в сторону, а куда-то в небо?

Тарик бросает на меня угрюмый взгляд.

— Ты подавала сигнал. Как ты думаешь, он был услышан?

— Вот что, Тарик, — не выдерживаю. — Хватит играть втёмную, в подобном духе я не буду разговаривать. Ты задаёшь такие вопросы, что я, ответив, могу подставить своих. Или выкладывай всё, или разговор окончен.

Он наклоняется ко мне.

— Нам нужно знать, какую силу ты представляешь. — На скуле мага нервно пульсирует жилка, с виска на бородку вдруг срывается крупная капля пота. — Мы можем тебе помочь, но и сами рискуем. Если мы проиграем — полетят многие головы, в том числе и твоя.

— Может быть, — вежливо отстраняюсь. — Но моя полетит в любом случае, как только отпадёт в ней необходимость. Раз уж на то пошло, давай откровенность за откровенность: для чего я нужна Омару?

Маг прикрывает глаза. Решается. И выдаёт то, чего я никак не ожидаю.

— Ему нужно твоё Зеркало.

— Что? — Я не верю своим ушам. — А…зачем?

— Чтобы противостоять тёмному Главе. Твоё Зеркало смяло Игрока, значит, и Архимаг не устоит. Это позволит Омару перекроить мир под себя.

С минуту я ошарашено молчу. Зеркало, значит…

— Постой, а каким же образом он намерен его получить? Что-то я не слышала, чтобы можно было запросто передать свою ауру другому. Или он нашёл способ?

— Женщина… — маг усмехается. — Его и искать не надо. Ничего нового с сотворения мира не придумали. При сексуальном контакте происходит обмен энергий даже между обычными людьми, а уж если один из них достаточно сильный маг — будь уверен, он просто высосет энергетику партнёра вместе с аурой. Ты, конечно, кое-что можешь и сама, ты посопротивляешься, но недолго: два-три соития — и он сожрёт твою ауру вместе с Зеркалом.

— Два-три чего? — не сразу понимаю я. — Ах, этого. При сексуальном контакте, значит? Тарик, — забываю о вежливости, — а твой босс в зеркало на себя давно смотрелся? В его возрасте пора на солнышке сидеть, греться, а не любовные игрища затевать. Ничего более умного он не придумал? Только не надо мне тут снова говорить: "Женщина!.." — закипаю я. — Слышала уже и неоднократно!

От сдерживаемых эмоций у него раздуваются ноздри.

— Ты… — Он делает глубокий вдох, берёт себя в руки. — Ты просто не наша. Многого не знаешь. При случае Кайс опишет тебе сотню способов восстановления мужской силы даже в весьма преклонном возрасте. Хочешь пример? У нашего Верховного есть шестилетний сын, единственный наследник, услада его дряхлеющего сердца. Для него, наследника, и собирается новая Империя. Однако другие кланы и Ордена будут сопротивляться, и самый твёрдый орешек — клан Тёмных, ибо, хоть их и немного, но каждый в состоянии поднять из земли армию, вызвать скопища вездесущих духов. Во главе с Ящером они непобедимы. Теперь поняла, зачем Верховному Зеркало?

— Тогда к чему переговоры? Выходит, выкуп он за меня просить не собирается? И о чём тогда он будет говорить? Или…

Или все эти переговоры — одна видимость, чтобы выманить Дона на встречу, возможно, один на один, когда силы его и старинного друга будут уравнены. Вот и всё.

Тарик откидывается на подушки.

— Поэтому нам нужно знать, Обережница, будут ли тебя искать, вступятся ли за тебя свои. Как я слыхал — ты здесь недавно, но у тебя дети-некроманты: значит ли это, что ты представляешь ценность для клана?

Я потираю виски. Вот ёшкин кот, занесло меня в высшую политику… Никогда не любила интриги — и вдруг влипла по самую маковку.

— Что-то ты всё вокруг да около ходишь. Я не понимаю. Скажи уже прямым текстом — что именно тебя интересует.

— Жизнь меня интересует, обережница, — просто отвечает он. — Жизнь моего клана. Есть среди нас нормальные люди, которые хотят просто и мирно существовать, заводить семьи, растить детей… А если за тобой придут некроманты — они ведь не станут разбираться, кто за Верховного, а кто против. И не только из-за того, что украли их женщину, а потому, что будет повод одним махом избавиться от конкурентов. У нас совсем немного времени, вечером ты должна быть уже у Омара, и как только он получит Зеркало — ты ему будешь не нужна. Поняла?

— Не дура, — отвечаю холодно.

— А вот он — дурак. Он не справится с Главой даже с Зеркалом, — зло говорит маг. — И подставит под удар всех. Но если мы будем точно знать, что за тобой придут, что разыщут именно здесь — мы попробуем снять часовых-магов, чтобы дать возможность войти твоим друзьям в крепость без лишнего кровопролития, и снимем купол, из-за которого нас пока невозможно обнаружить. Мы сможем для вида поддержать его иллюзию, но недолго: Омару преданы больше половины воинов и магов и рано или поздно нас вычислят. Нужно действовать наверняка. Как полагаешь, твой сигнал успел дойти?

Маг ведёт речь относительно ровно, только со щёк за это время исчезает здоровый румянец. Небрежно, словно ему душно, он вытирает лоб батистовым платком, который тотчас прячется в складках кафтана. Смотрит на меня требовательно. Всё правильно, всё, как договаривались: он сказал — я должна ответить.

— Я не уверена, — говорю тихо. — Мне показалось, что я коснулась того, с кем хотела связаться, но меня почти сразу ударило.

— Не почти, — маг морщится. — Тебе удалось пробить купол, но один из охраны заметил, поставил блок и тотчас доложил Верховному. Но какое-то время сигнал шёл?

— Шёл. Секунд пятнадцать-двадцать. Совсем мало.

— Кому передавался?

— Наставнику, — решаюсь я на откровенность. — Паладину.

— Наставнику может быть и достаточно, чтобы засечь направление. — Тарик задумывается. — Ещё есть варианты?

— У него должны быть мои пальцы. В коробочке. В той, что Омар послал дону. А рядом с паладином — мой… в общем, муж, который…

— Некромант? — Тарик стискивает в напряжении кулаки. — Они сохранили пальцы? Он использует магию кости?

— Откуда я знаю? — взрываюсь. — Я и в том, что сказала, не совсем уверена, я же это во сне видела! — И понимаю, как нелепо звучат последние слова. Но, очевидно, для огневика они отнюдь не нелепы.

— Магия кости, — бормочет он. — Очень даже может быть. Во сне, говоришь? Нет, обережница, подобные сны так просто не посылаются. Твои скоро будут здесь, вот что я тебе скажу! Постарайся продержаться, — говорит он неожиданно твёрдо. — Омар будет добиваться твоего согласия. Конечно, есть много методов выбить у женщины всё, что нужно, силой, но до нынешнего дня он имел дело только со своими клушами, ты же — другая. На тебя не все его методы действуют.

— Тарик, — окликает со своего поста Кайс. — Слышишь? Ветер стих.

— И что? — непонимающе вскидывается маг.

На хрупкую крышу павильона обрушивается ливень, настолько сильный, что мне кажется — высокий вогнутый купол вот-вот продырявится в тысяче мест одновременно. Маг и евнух как по команде задирают головы и прислушиваются.

— Рукотворный, — сообщает евнух. И неожиданно обращается ко мне. — Ничего не хочешь нам сказать?

— А что тут говорить, — нервно вместо меня отзывается маг. — Таким ливнем, если он продлится хотя бы полчаса, размоет и Барьер и Купол. — Он в упор глядит на меня. — Среди твоих друзей есть стихийники?

К этому времени меня успели изрядно напугать, хоть я и хорохорилась. Но сейчас передо мной снова брезжит свет надежды. А не может быть и ураган, что так внезапно начался перед ливнем, тоже рукотворным?

Ураган — магия воздуха. Дождь — магия воды. Внутри меня вдруг зарождается ликование.

— Если я права, после ветра и дождя придёт очередь огня. Но уже не вашего, Тарик. Считай это артподготовкой.

Ему неоткуда знать, что такое артподготовка, но подтекст он понимает.

Маг спешно поднимается на ноги, когда дверь павильона распахивается. Кайс странно дёргается, хватается за шею и словно какая-то невидимая сила оттаскивает его от входа и вжимает лицом в стену. Его могучая спина содрогается в бесплодных попытках повернуться.

— Так-так, — слышится знакомый, хорошо поставленный голос немолодого мужчины. — И что же я вижу?

Двое магов синхронно занимают места по обе стороны двери. Почему магов? А одеты они почти в точности, как Тарик, видимо, здешний стиль один на всех, для узнаваемости. Вот только они помоложе и проворнее и накачаны не хуже наёмных телохранителей, а вдобавок ко всему каждый вооружён какой-то короткой палочкой с миниатюрным навершием: должно быть, это магические жезлы. В освободившийся проём неспешной походкой утомлённого дневными заботами труженика вступает лично Омар ибн Рахим, Верховный Маг клана Огня. И выражение глаз на его добром лице мне не нравится. Как, впрочем, и жёсткие колючие взгляды со стороны его эскорта.

— Итак, что же мы имеем? — Омар выходит на середину, волоча подбитые мехом серебристой лисицы полы халата по мраморным плитам. Сухейшего халата, надо сказать, очевидно, защитные пузыри в этом мире применяются часто. — Оказывается, за нашей спиной плетётся заговор? Тарик, дорогой мой, уж не думаешь ли ты, что никто не заметил, как ты прокрался на женскую половину? Не настолько выжил из ума твой престарелый учитель, чтобы в ревности своей решить, будто воспылал страстью к моим овцам, изнывающим в одиночестве. Я слишком хорошо тебя знаю, мальчик мой. — Меня он словно не замечает. Аристократичный лик, прорезанный благообразными морщинами, пожалуй, даже красив; седые брови аккуратно подстрижены, дабы не кустились, усы и борода умащены благовониями… брр, я даже за несколько шагов чувствую мускус и амбру. И жасмин, чтоб его… А ближе, он между прочим, не подходит. — Тарик, мальчик мой, — повторяет он, и голос его становится укоризненно-вкрадчив, — не продолжить ли нам нашу столь содержательную беседу в другом месте?

Я не успеваю заметить, откуда в руке Тарика оказывается знакомая шпилька; очевидно, он успел изъять её в пыточной. Он даже успевает сделать короткий замах. Оба огневика-телохранителя вскидывают жезлы. На месте мага вспыхивает крутящийся огненный шар — и тотчас оседает жирным пеплом на пол.

У меня подступает комок к горлу. Как же так… Только что был живой человек — и вот всё, что осталось? Хорошо, что я всё ещё сижу, иначе так и брякнулась бы на пол рядышком с этой горсткой, потому как ноги у меня становятся ватными.

— Женщине полагается встать, когда входит мужчина и господин, — равнодушно бросает в пространство один из качков.

— Т-ц-ц, — огорчённо прищёлкивает языком Рахимыч. — Не жди от неё слишком многого, Сафи, она ещё не знает здешних обычаев. Надеюсь, у неё будет время к ним привыкнуть. А с Тариком вы перестарались, дети мои, я ж не ГЛАВА Тёмных, я мёртвых допрашивать не умею. — И смеётся добрым хорошим смехом, даже морщины разглаживаются, даже глаза блестят довольно. — Однако дело сделано, и я не стану наказывать вас за излишнее усердие, ибо лучше перестараться, чем подвергать опасности драгоценную жизнь учителя и наставника, так ведь, дети мои? Так ведь, Обережница? А ты пыталась подать сигнал своему наставнику, не понимая, что этим обрекаешь его на гибель, неразумная газель. — Он по-прежнему смотрит добродушно, даже ласково. — Думаешь, я не справлюсь с одиноким паладином, даже столь одарённым? Твои новоиспечённые родственники тоже не помеха, но их я оставлю на потом. Сейчас мне хотелось бы поговорить о твоём предназначении, женщина, и о том, как странно иногда сплетаются судьбы людей и магов из разных миров.

Он закладывает большие пальцы рук за пояс и окидывает меня пронизывающим взором. Я холодею. У меня в пищеводе словно ледяной штырь, который одним концом упирается в желудок, заставляя сжаться, другим замораживает дыхательное горло. Мигнув, я делаю осторожный вдох. Могу. Могу дышать. Похоже, он пытается надавить на меня магией, но не атакуя в лоб, а исподволь, просачиваясь сквозь защиту. Сжавшись в комок, я делаю вид, будто не в силах ответить.

— А ведь они уже близко, твои друзья, ты знаешь об этом? Дога-адываешься, — прищурившись, тянет он. — Ты хоть понимаешь, что им осталось жить совсем немного? Впрочем, моя робкая газель, я могу повременить — и не сразу перерезать нити их никчёмных жизней, а, быть может, и проявит великодушие, отпустив их с миром и заручившись клятвой никогда более не возвращаться ни в этот город, ни в остальные, кои вскоре будут под благословением моей руки и мудрости…

Он сладко и лживо напевает мне о безграничной доброте и мудрости, о том, что всё зависит только от меня. Да, я понимаю, — наклоняю голову, словно в нерешительности, и позволяю гипнотизирующему потоку литься и дальше, чтобы выиграть время. Я действительно понимаю, к чему он клонит. Это называется — делить шкуру неубитого медведя, ибн Рахим, поскольку, будь те, кто мне дорог, в твоих лапах — уж ты бы со мной не здесь разговаривал, а продемонстрировал бы умение твоих палачей там, в башне. Конечно, на пыточных столбах висела бы не я, а Мага, например…

И тут меня накрывает гневом. Сжавшись ещё сильнее, я прикрываю глаза, чтобы себя не выдать. Не отдам! Я никого тебе не отдам, сукин ты сын, возомнивший себя Саруманом или кем там ещё!

Вспышка ненависти, как ни странно, меня отрезвляет. Оказывается, я начинала цепенеть уже по-настоящему, мало того — послушно кивать, уже с чем-то соглашаясь. Хорошо, что я до сих пор сижу правым боком к вошедшим, им и невдомёк, что моя левая рука проскальзывает в карман и кое-что там нащупывает.

Просто так, что ли, я не давалась в бане ни мыться, ни переодеваться?

— Я справлюсь с ними сам, — с удовольствием повторяет Верховный. — Даже со своим старинным другом управлюсь. Не догадываешься, как? Пропущу их в купол, всех до единого, а потом просто зажарю. Для себя и своих преданных друзей я уже открыл портал в соседний город. Мы успеем немного раньше, чем твои обожаемые родственники. — Он склоняет голову набок, хмурится. — Ты не ужасаешься? Женщина, или ты от страха не в силах сказать ни слова?

Я разжимаю губы только для того, чтобы сказать банальную фразу:

— Ты этого не сделаешь.

Губы всё ещё плохо меня слушаются, голос тускл и невыразителен, что даёт Рахимычу повод считать, будто я дохожу до нужной кондиции. Он удовлетворён.

— За себя не бойся, моя робкая газель, ведь ты остаёшься под моим покровительством! Ты согласна, не так ли? Со мной тебе будет гораздо лучше, чем со своим нелюдимым… — он презрительно фыркает, — мужем, который не в состоянии заставить женщину не выходить из дому в опасное время. Наивный идеалист твой бывший супруг, хоть и крепок оказался, пришлось посылать к нему даже двоих…

У меня дрожат губы. Мага… убит? И вдруг я вспоминаю, что видела его вчера живёхоньким. Чары, Ваня, это чары. Соберись.

Я умудряюсь, уперев сквозь ткань кармана один конец шпильки в диван, проткнуть ладонь. Это больно. Это заставляет меня невольно страдальчески морщиться.

— Надеюсь, ты не слишком огорчена? — с притворным сочувствием осведомляется Омар. — Ничего, я представлю тебе достойную замену. Я ведь не просто так говорил о переплетении судеб, Обережница, ибо я беру тебя с собой, в другую жизнь.

— Нет, — коротко отвечаю. Должна же я сделать вид, что сопротивляюсь, что сдамся, но не сразу? Кровь начинает просачиваться через ткань. Осторожно поворачиваю ладонь так, чтобы собрать в горсть и, должно быть, снова в моих глазах страдание от неловкого движения: застрявшая шпилька, которую в своё время показательно метнул в меня Али, наконец причиняет несусветную боль. Я воткнула её, а вытащить незаметно не могу. Ну и не надо. Мне нужно больше крови.

Омар в показном недоумении вскидывает брови.

— Нет? Правильно ли я понял? Ты цепляешься за остатки прошлого, презрев блистательную роскошь будущего? Тебя ждёт жизнь, полная услад, нарядов и угощений, толпы рабов и служанок, вечный праздник… тебе этого мало? Жизнь покажется тебе райским садом, и ты навсегда захочешь остаться со мной, слышишь, навсегда! Пойдём, Обережница!

В соловьиные трели добавляется боевой клёкот ястреба, пикирующего на добычу. Вот-вот — и Обережница сломается, и даже не потребуется брать её силой. Вот-вот…

— Пойдём! — говорит он повелительно. И я встаю.

— Что у тебя в кармане? — быстро спрашивает он. Один из магов-телохранителей судорожно дёргается. — Нет, Сафи, не сметь! И ты, Ремиз! Она нужна мне живая! Ты! — это уже в мой адрес. — Вынимай руку из кармана, медленно, слышишь? И в глаза, в глаза мне смотри!

В глаза так в глаза.

Медленно так медленно.

Ты сам просил.

Только перед этим…

Я опускаю голову и взглядом впиваюсь в мраморную плитку пола. В благородный камень, хранящей память подземелья, откуда его исторгли. Он всё ещё хранит мощь земных недр, громадное давление пластов, спрессовывающих меловые отложения, огонь земного ядра, спекающего белый песок в мраморную массу. Я смотрю на эти плиты, как на последнюю свою надежду. А моя опущенная долу голова, очевидно, придаёт мне достаточно покорный вид, потому что шумное дыхание Омара вдруг успокаивается.

— Ну? — говорит он почти спокойно. — Мне долго ждать?

Палочка, застряв во внутреннем шве кармана, выскальзывает, наконец, из плоти и я медленно извлекаю наружу перепачканную кровью ладонь, сложенную ковшиком. Натекло достаточно. Я переворачиваю руку — и на чистую белизну пола капают почти чёрные капли. Что-то творится с моим зрением. Оно становится необыкновенно острым. Оно приближает ко мне, словно крупным планом, то, как въедается, вгрызается, растворяет в себе камень, кровь Обережницы, считывает все до единой молекулы, сживляет с собой, делает невозможное — соединяет органику с неорганикой, живое и мёртвое — и… Всё это впечатывается в мой мозг готовым к немедленному применению. И наконец-то холод внутри меня отпускает.

— Ты… — начинает обеспокоенно Верховный. Не знаю, понял он или нет, но в отличие от него я не собираюсь тратить время на болтовню. — Сафи, придержи е…

Он не успевает отдать распоряжение. Я поднимаю голову и, наконец, встречаюсь с ним взглядом. Ты этого хотел, Омар?

Его глаза стекленеют и подёргиваются белёсой дымкой. Она стремительно разбегается по лбу, дряблым щекам, подбородку, морщинистой шее… Боковым зрением улавливаю, что охранники вскидывают жезлы. И перевожу быстрый взгляд с одного на другого. Ну же, храбрецы, вы наверняка привыкли глядеть смерти в лицо, вот и посмотрите! Их глаза белеют так же, как у Верховного. Щёки уже отливают мраморной полировкой. Навеки остывают руки.

Почему-то одежда и обувь не каменеют. Жезлы так и торчат в белых с прожилками руках бесполезными ныне палками.

Что-то громко щёлкает. С евнуха, распавшись на две половинки, спадает золотой ошейник. Кайс хватается за шею, прощупывает, поворачивает голову… и замирает, вовремя увидев окаменевшего Сафи. В это же время распахивается дверь и влетает промокшая до нитки дородная, ещё молодая женщина, богато одетая, в шелках и бархате, шитых золотом, с лицом, замотанным в какую-то кисею. За руку она волочёт упирающегося упитанного мальчика в белом кафтанчике и белых сапожках, капризно выдирающего ручонку из материнской цепкой хватки. В растерянности я смотрю на них и не знаю, что сказать.

— О, мой господин! — причитывает женщина, — Мы, конечно, готовы, но неужели… Госпо…дин?

Её глаза при виде меня расширяются в праведном гневе. Она набирает в грудь побольше воздуха, чтобы разразиться… уж не знаю чем, потому что с ужасом вижу, как и на неё, и на ребёнка наползает матовое оцепенение. Нет! Я же не хочу этого! Я целилась только в троих!

В дверном проёме мелькает вспышка от молнии и сразу же трещит в небе гром. Дождь моментально утихает.

— Госпожа, — Кайс говорит, по-прежнему глядя в стену, — тебе лучше не выходить.

Не слушая его, я сперва пячусь, упираюсь в диван и по стеночке, по стеночке, заплетающимся шагом пробираюсь к выходу, минуя окаменевшую группу. Съёживаюсь, чтобы пройти между вторым телохранителем и мальчиком, застывшим с открытым для крика ртом, и меня вдруг начинает колотить. Я выбегаю в сад, и под моим взглядом по очереди навечно цепенеют ещё пятеро стражей — Омар, оказывается, не с двумя сюда пришёл, а подстраховался. В панике оглядываюсь — и в ближайших кустах замирает шорох. Смотрю наверх — и к моим ногам падает мраморная птица, да так и разбивается на куски, едва коснувшись бордюрного камня.

Я опускаюсь рядом на колени, на мокрый песок и дрожащими руками беру то, что осталось от тельца.

Камень. Всё тот же мрамор, белый, с голубоватыми прожилками. Но все до единого пёрышки словно искусно выточены, даже плёнки, наполовину закрывающие птичьи глазки, даже ноздри на клюве, даже один неровно обломанный коготь на лапке. Это я сотворила? Что я делаю?

Обломок птица окрашивается кровью, всё ещё сочащейся из распоротой ладони. Роняю его за землю и крепко зажмуриваюсь.

Снова гремит гром, но на этот раз какой-то странный, не раскатистый. Очень напоминает серию взрывов, как в кино, но чему тут взрываться?

— Госпожа, — слышу голос Кайса. — Только не смотри на меня, — поспешно. добавляет он. Трясу в ответ головой. Божечка, да я в жизни больше ни на кого не посмотрю! — Позволь завязать тебе глаза, иначе ты и своих можешь обратить случайно, а ведь они скоро появятся, слышишь? — Снова доносится странный обрывистый гром. — Они взламывают барьер, госпожа. Я отведу тебя назад, в беседку. Если сюда сунется кто-то из людей Омара — я смогу защитить нас, не волнуйся. Но уж и ты обещай, что замолвишь за меня слово.

— Да, Кайс. — А губы у меня снова шевелятся с трудом. — Обещаю. — Мне на глаза ложится мягкая ткань. Правильно. Хватит с меня этой проклятой магии. — А как же ты сможешь отбиваться? У тебя ведь нет оружия!

— Я взял их жезлы, — отвечает он, помогая мне подняться на ноги. Ведёт к павильону. Несмотря на то, что, казалось бы, мне не до чего, я в состоянии удивиться:

— Ты умеешь ими пользоваться?

— Я не всегда был евнухом, госпожа. — Слышу скрип дверных петель, какой-то хруст. — Осторожно, проходи вот здесь, ближе к стене. Когда-то я был магом. Ошейник полностью блокировал способности, но память-то осталась! Как-нибудь справлюсь.

Он усаживает меня на диван и вместе с ним разворачивает куда-то вбок, наверное — чтобы не попалась сразу на глаза тому, кто может ворваться. Остаётся только надеяться, что если и на самом деле пришли мои спасатели, то раньше них нас с Кайсом никто не обнаружит. Потому что я не слишком-то надеюсь на его прошлые способности.

— Я займу пост у двери, госпожа, — сообщает Кайс.

Трясущими руками я затягиваю потуже повязку на глазах.

Я всё понимаю, всё… Мне нужно было защититься. Выжить. У меня был только один шанс "ударить", второго мне не дали бы, размазав по стенке. Но кто же знал, что, сотворив волшебство раз, я не смогу остановиться?

Да пропади она пропадом, эта магия!