Сова летит на север

Глава 3

Год архонта Феодора, мунихион

Боспор, Таврика

Когда закат утонул в Корокондамитском озере, диверсанты, одетые как крестьяне — в поношенные хитоны, хламиды, мятые петасы[137], — скользнули по веревкам в трофейные лодки. Весла с тихим плеском ударили по воде.

— Да поможет вам Зевс Арей! — вполголоса сказал в темноту Перикл.

— Алале! — ответил за всех Лисандр.

Долбленки ткнулись носом в прибрежный песок, после чего эпибаты вытащили их на сушу. Перебежали песчаную полосу, спрятались среди поросших шибляком[138] кочек. Осмотрелись.

Рыбацкий поселок спал. Отсюда нимфейцы точно не ждали нападения. Словно тени, диверсанты крались мимо тростниковых мазанок и плетней. Когда залаяли собаки, почуяв чужаков, пришлось ускорить шаг. Одна бросилась под ноги, но ее сразу прирезали.

На скулеж из двери высунулся человек. Начал тревожно всматриваться в темноту.

— Кто?!

— Да я это, — ответил рыбак.

— Клиний?

— Так я же говорю — я!

— И чего тебя по ночам эринии[139] носят!

— Так это… с лова возвращаюсь. Еле проскочил между триерами.

— Что с собакой?

— Вроде того… Провалилась в кротовую нору, ногу сломала, утром приползет.

Последние слова Клиний бросил уже на ходу, торопясь выйти за околицу.

Через распаханное поле пробирались по щиколотку в жирной земле. Передохнули в винограднике, оправились, выпили воды. Один из эпибатов ругался сквозь зубы — собака все-таки тяпнула за икру.

Впереди выросла стена. Грубая, словно сложенная наспех из неотесанных кусков мергеля и известнякового лома. Какая-никакая, а попробуй перелезть, тут не меньше десяти локтей будет.

— Свободен, — прошептал Лисандр Клинию. — Лодки привяжи.

Рыбак, развернувшись, быстро пошел к деревне.

Вверх полетели абордажные крючья. Тени по очереди забрались на стену. Опустившись на корточки, присели, ждут. Тусклого лунного света хватило, чтобы разглядеть крыши сараев, землянок, изгороди загонов.

Здесь начинался город. Вдалеке над агорой разливалось тусклое зарево от сотен факелов. Шум голосов, лязг оружия, скрип телег и крики животных сливались в тревожный, щемящий душу гул.

Нимфей готовился к высадке афинского десанта.

За стеной отряд разделился: десять эпибатов под командованием Лисандра отправились окраиной к дому Зопира, другая декада[140] вместе со Спартоком двинулась к агоре.

Одрис разделил своих бойцов на тройки, приказав держаться в пределах видимости друг друга. Махайры обернули тряпками, чтобы — не приведи Аполлон Апотропей! — они не сверкнули отточенным железом. В случае опасности надлежало издать крик ворона — священной птицы Аполлона.

— Подбирайте по дороге жерди, старые корзины, мешки, — объяснял Спарток. — Если наткнетесь на пикет, говорите, что идете записываться в ополчение, а строительные материалы несете для укрепления восточной стены.

Ориентиром служил храм Деметры.

Услышав топот ног, диверсанты укрывались за цоколем статуи или за колоннами, пока ночной дозор не пробежит дальше. Если находили незапертую пастаду[141], собирались в ней все вместе для обсуждения дальнейших действий. Но тихо — так, чтобы не потревожить хозяев.

Со стел и герм на них хмуро взирали боги. В окнах бились отсветы жаровен. Возле мусорных куч хрюкали свиньи, а в сараях вскрикивали разбуженные куры. Для брехливой дворняги обычно хватало камня — обиженный визг затихал за углом.

Возле первого же нимфея[142] они помыли ноги и прополоскали карбатины[143], чтобы скрыть, что шли через пашню.

Чем ближе эпибаты подбирались к центру города, тем оживленнее становились улицы. Из домов выходили горожане, направляясь к агоре. То и дело решительно проходили строем добровольцы из ремесленных коллегий. Во главе группы вышагивал старшина, держа шест, увенчанный идолом бога — покровителя профессии.

Вот и агора.

Повсюду царила тревожная суета. По вымостке громыхали повозки с амуницией, провиантом, наполненными свежей водой гидриями. В прилегающих к порту улицах таксиархи[144]выстраивали ополченцев, производили перекличку. С телег раздавали оружие: копья, дротики, мечи, а также щиты и шлемы.

Выйдя из мрака портика, Спарток увидел Гилона, стоявшего среди колонн храма Деметры в окружении членов городского Совета. Пламя подвешенных на цепях светильников металось от порывов холодного морского ветра.

Издалека было видно, как стратеги и архонты машут руками, обсуждая план обороны. То и дело с места срывались вестовые, бежали выполнять поручение пресбевта.

Возле богатого дома Спарток разглядел фракийцев: длинные кожаные плащи, мятые пилосы[145], стянутые цветными лентами сапоги до колен. У каждого в руке пельта[146], а с плеча на ремнях свисает пара дротиков. На поясе — махайра.

Он вернулся к товарищам.

— Рассредоточьтесь, но держитесь возле агоры. Я пошел…

Одрис двинулся через площадь. Наемники столпились перед кузней, ожидая команды. Старшина сидел на наковальне, расставив ноги и опираясь на щит.

— Мир вам, братья, — негромко сказал Спарток по-фракийски.

Пельтасты[147] обступили гостя.

— Ты кто? — хмуро спросил старшина.

— Свой.

— Это как посмотреть. Откуда?

— Из Афин.

Фракийцы недоумевали.

— И что ты здесь забыл? — процедил старшина. — Может, сдать тебя Гилону?

— Не сдашь.

— Почему?

Спарток молчал, обдумывая, стоит ли раскрываться. Можно соврать, что он афинский клерух, но тогда непонятно, что колонист делает здесь в такое время. Мог бы и раньше познакомиться, если живет в Нимфее. Сказать правду? Неизвестно, как они отнесутся к тому, что он династ одрисов. Фракия большая, и враждующих между собой племен в ней много.

"Так… — думал он. — Судя по акценту, эти — северяне: бизалты, мезы или геты. Если бизалты, должны были узнать…"

Тягостная пауза затянулась.

Внезапно вперед вышел верзила, зацепил ручищей треногу со светильником и поднес к лицу гостя. Вытаращив глаза, хлопнул себя по ляжке.

Взволнованно зашепелявил сквозь выбитые зубы:

— Да ведь это Спарадок! Ух ты! Бородищу отрастил, грек греком…

Он повернулся к старшине.

— Я же из Ольвии. Фракийцы там друг за друга держатся, у нас землячество… Вот… Так он с отрядом под городом три года стоял.

— Зачем? — подозрительно спросил старшина.

— Как зачем? — ольвиополит удивился. — Греки ему зерно продавали, а он его вез в Македонию. Хорошие деньги делал! Так мы это… Ходили друг к другу на праздники, ну и вообще, усы промочить… Геты друзья одрисам. Что, не так, что ли?

Последнюю фразу он произнес, обращаясь к товарищам. Те согласно закивали.

Старшина с сомнением протянул:

— Ты уверен, Брейко?

— Зуб даю, Селевк! — ольвиополит сунул грязный палец за щеку.

Наемники заржали.

— Верю, верю… — с наигранным согласием протянул старшина. — Оставь зубы себе, у тебя их и так мало.

Потом испытующе посмотрел на гостя.

— Ты Спарадок?

— Да.

— Ладно… Прости, что без церемоний, обстановка не располагает. Ну, а сюда-то как попал?

Одрис решил, что пора выложить правду.

— Пришел с Периклом. Будем брать Нимфей.

По отряду прошел глухой ропот.

— Так мы враги? — настороженно спросил Селевк.

— Нет! — отчеканил Спарадок. — Мы фракийцы. Надо помогать друг другу.

— Нам хорошо платят. С чего это вдруг мы должны переметнуться?

— Сколько?

— Четыре обола в день.

— Я дам драхму… Еще каждый из вас получит по тридцать драхм вознаграждения, если примет сторону греков… Мою сторону.

Толпа одобрительно зашумела.

— Царем ты был дома, а здесь кто? — без обиняков спросил старшина. — Полномочия?

— Декадарх[148] эпибатов. Когда возьмём Пантикапей, стану Первым архонтом.

— Да ладно, — недоверчиво хмыкнул старшина. — Фракиец — и Первый архонт?

Спарток молча сунул руку за пазуху, чтобы вытащить шнурок с двумя тессерами[149] из обожженной глины. Выбрал одну.

— Так решили Совет и народ. Это выписка из декрета Совета пятисот о присвоении мне афинского гражданства и назначении меня Первым архонтом Пантикапея, заверенная личной печатью Перикла.

Селевк обвел взглядом товарищей. Прочитав на лицах одобрение, повернулся к гостю. Он все еще обдумывал предложение.

Наконец, спросил:

— Среди эпибатов есть фракийцы?

— Только я. Про гребцов не знаю, но надеюсь, что их в бой не бросят.

Старшина удовлетворенно кивнул:

— Поклянись, что не обманешь.

На этот раз одрис показал тессеру с изображением голого человека, занесшего над головой двухлезвийный топор.

— Клянусь Залмоксисом! Это все, что у меня осталось от родины.

Селевк поднялся. Решительно сжал губы:

— Филин летит за совой.

Бронза наручей тихо звякнула, когда соратники пожали друг другу запястья.

Геты плотно обступили Спартока. Поставив задачу, он двинулся к акрополю. Время поджимало: до начала штурма оставалась одна стража.

Кизик со светильником в руке исчез в проеме фависсы[150], следом по каменным ступеням спустился Хармид. В нос ударил затхлый запах подземелья. Фитиль лампиона едва освещал небольшую комнату, заполненную мешками, корзинами, деревянными ларями — казной храма Аполлона Врача. Алабастроны с благовониями и винные амфоры стояли отдельно.

Эсимнет откинул крышку шкатулки, запустил руку в груду тяжелых монет: пантикапейских статеров, абдерских октадрахм, электровых кизикинов…

Казалось, он забыл о присутствии иларха — зачерпывал монеты горстью, нежно перебирал их, вслушиваясь в звон. Налюбовавшись, продел в проушины тесьму, залепил ее катышем из сырой глины, с силой вдавил перстень.

Хармид сделал неловкое движение — задел амфориск с прозрачными голубоватыми стенками. Раздалось звяканье, от которого Кизик очнулся.

— Осторожно! — рявкнул он. — Это финикийское стекло.

Снова приняв обычный хмурый вид, начал раздавать указания. Показал на сундуки:

— Здесь утварь: сосуды для возлияний, светильники, жертвенные ножи и секиры, жезлы…

Потом — на мешки:

— Вот это — ткани, мантии, тиары… Там — ладан и мирра. В общем, собственность амфиктионии. Надеюсь, тебе не надо объяснять, что это значит: посягнувшего на священное имущество Аполлона ждут вечные муки в Гадесе.

Хармид молча кивнул.

Для пущей острастки Кизик добавил:

— Отвечаешь головой за сохранность каждой вещи, так что в казну лучше не соваться. Проверю по описи.

Когда иларх поднимался в опистодом, вслед ему донеслось:

— Возьми пару рабов для грязной работы. И дай команду на погрузку.

Войдя в святилище, Хармид поклонился Аполлону Врачу. Покровитель боспорских городов стоял на постаменте в позе отдыхающего охотника: одной рукой сжимал лук, другой держал за рога убитого оленя. Из-под высокого калафа[151] по плечам разметались мраморные кудри.

На теменосе уже ждали три телеги, запряженные волами. Рядом топталась челядь. Хармид махнул рукой: "Начинайте!"

Поманил Быструю Рыбку:

— Пойдешь с обозом, будешь кашеварить. Выбери раба в помощники, кого хочешь, мне все равно.

Язаматка опешила. С одной стороны, ей нельзя разлучаться с соплеменниками. Но Саммеот уходил из города и брал ее с собой, а за ним она готова была идти хоть на край света.

Переговорив с одним из рабов, Быстрая Рыбка указала ему на повозку, в которой стояла гидрия. Потом торопливо собрала узелок, расцеловала детей, обнялась с соплеменниками.

Кизик лично руководил погрузкой. Суетливо раздавал указания, метался от телеги к телеге, проверяя, хорошо ли уложен груз. Выплатил вперед жалованье декадарху меотийских лучников, которые должны прикрывать обоз с тыла. Долго стоял, глядя вслед отряду, пока он не скрылся за поворотом…

Ночью Хармид осторожно вылез из-под бурнуса. Подошел к часовому.

— Тихо, это я. Нужно проверить печати.

Развязал один из мешков. Подсвечивая лампионом, заглянул внутрь. Боги милосердные! Чего здесь только нет: чаши для сбора жертвенной крови, ложки для воскурения ладана, кубки для хранения ритуального вина, курильницы-тиматерионы… Все предметы из серебра, золота, позолоченной бронзы, электра.

А это что? Он взял в руки черную, со смолистым блеском пиксиду[152], из гагата с ручкой в виде коня, перетянутую кожаным ремнем. Сдвинув ремень, поднял крышку. И не поверил своим глазам: в тусклом свете лампиона поблескивали отшлифованные самоцветы. Непослушными пальцами распустил тесемку на замшевом мешочке, заглянул внутрь. О, Аполлон Боэдромий! — крупные жемчужины.

Оставалось заново натянуть ремень на пиксиду, завязать мешок и залепить бечеву шматом сырой глины, чтобы сделать оттиск своим перстнем. Обескураженный иларх вернулся на место, лёг, накрылся бурнусом.

Долго не мог заснуть: блеск драгоценностей не давал ему покоя. Перед рассветом он услышал возле телеги, где спали рабы, приглушенную возню. Выругавшись, тихо двинулся на шум.

Наемник навалился на язаматку: одной рукой зажимал рот, а другой шарил под задравшимся хитоном. Хармид схватил его за шиворот, заставил подняться. Врезал коротко и мощно. Меот повалился на спину, но сразу вскочил.

— Ты чего? — спросил с обидой в голосе, размазывая кровь по лицу.

— Еще раз поймаю, самого сделаю бабой, — рявкнул иларх. — Обрежу хитон до жопы, будешь готовить жратву, а ночью делать то, что прикажут. Понял?

Подошли лучники — мрачные, недовольные. Но греки встали рядом с командиром, и меоты отступили, глухо ворча. Насильник хмуро потащился за своими. Язаматка бросилась к рабу, оглушенному ударом рукоятки кинжала.

— Живой? — спросил Хармид.

Она закивала головой, вытирая голову раненого рукавом. Потом благодарно посмотрела на иларха.

— Меня спасать. Добро помнить.

И улыбнулась так хорошо, что он замер, но тут же взял себя в руки…

День снова выдался ясным. Ветер ворошил по степи ковыль и осоку, словно приминая ладонью, от цветов рябило в глазах. В чистом небе долго метались жаворонки, пока их не разогнал сизый лунь.

Хармид наслаждался простором. Почему-то вспомнились полные дичи долины родной Аркадии. Он завертел головой — нет, не похоже, гор не хватает. Хотя и здесь кипит жизнь: низко над травой пролетит коростень, по земле пробежит суслик, из-под куста вдруг брызнет в панике заяц-русак.

Вдали то и дело пробегала встревоженная стайка антилоп или куланов. А один раз на холме выросла мрачная фигура зубра. Развернувшись, великан спустился в балку, чтобы увести стадо подальше от дороги.

В полдень путь преградили сколоты. Разъезд, как всегда, появился внезапно. Всадники вырвались из оврага и рассыпались по холмам, демонстративно натягивая луки.

Хармид остановил илу. Двинулся вперед с Памфилом и Каламидом. На полпути встретился с троицей степняков. Одного из них Хармид узнал сразу — Орпата.

Увешанный скальпами старшина спросил:

— Куда идёте?

— В Феодосию.

— Зачем?

Иларх набычился:

— Не твое дело.

Обстановка накалялась. Дело запахло дракой. Казалось, даже тарпаны сколотов с ненавистью глядят на чужаков. Внезапно Орпата тронул коня, подъехал к старшине. Хармид непонимающе переводил взгляд с одного на другого, пока они разговаривали.

Наконец старшина недовольно бросил:

— Идите. Но мы будем рядом.

Иларх пожал плечами: тут всем понятно, что сколоты в степи хозяева. Обоз тронулся, а разъезд скрылся в том же овраге, откуда вылетел.

Ночью Хармид сидел у костра, когда раздался условленный свист. Схватив меч, вскочил — к лагерю идут чужие. Но свист не повторился, значит, опасности нет. Вскоре конвоиры привели гостя. Орпата!

— Зачем пришел? — недовольно бросил иларх.

Он помнил размашистые удары сколота, острую боль от костяшек пальцев.

— Вина выпить, — откровенно признался Орпата. — Ты ведь не откажешь старому другу?

— Другу? — усмехнулся Хармид. — Волк в степи тебе друг. Но раз пришел — садись.

И указал на землю рядом с собой. Потянулся к ойнохое, потряс — на дне лишь болтается осадок.

— Эй, ты, как тебя там… Рыбешка, — крикнул он в темноту. — Принеси вина!

От телеги метнулась тень. В свете костра Орпата разглядел тонкий силуэт девушки. Изогнувшись травинкой, язаматка налила сначала иларху, потом гостю, поставила кувшин рядом. Обожгла сколота взглядом.

Сказала на степном наречии:

— Мир тебе!

— И тебе, — он проводил ее глазами.

Выпили без лишних слов и возлияний, неразбавленное, по-степному. Иларх протянул гостю лепешку с пучком зелени. Орпата смачно захрустел луком.

— Что ты сказал старшине? — поинтересовался Хармид.

— Напомнил про дань, которую ты привез в стойбище. Он решил не трогать доверенное лицо Кизика.

Иларх молча кивнул головой.

— Я чего пришел-то… — добавил Орпата, прожевывая закуску. — Вчера у нас Перикл был… Ты знаешь?

— Нет, — Хармид нахмурился, — что ему надо?

— Подарки привез и все такое… В общем, он теперь наш друг.

— А Кизик?

— Тоже друг.

— Не много ли друзей? — иларх снова усмехнулся. — Как разбираться будете, кто настоящий?

— Не скажи… Октамасад не дурак, понимает, что власть на Боспоре сегодня в одних руках, а завтра — в других. Нам от вас много не нужно: товарами обмениваться и через Бо-спор ходить к местам за данью.

— Вы от нашей дани тоже не отказываетесь.

— Ну, извини, в степи такой порядок: кто сильнее, тому и платят.

— Кто сильнее, вы?

Казалось, Хармид, сейчас снова полезет в драку. Справившись с собой, он плеснул вина в котилу. Выпил залпом.

— Ладно, может, ты и прав. Если сюда придет Ишпакай с номархами, нам мало не покажется.

Косо взглянув на сколота, проворчал:

— Сильный он…

Но протянул кувшин. Помолчали. Иларх злился на гостя за поединок, потому что тогда ему не удалось взять верх.

— Пойду я, — засобирался Орпата. — Мне еще старшине докладывать, что все спокойно. На рассвете опять в дозор, так что надо поспать.

Пружинисто поднявшись, он пошел отвязывать коня.

— И вот еще что, — сколот обернулся. — Когда пройдете дневной путь, закончится наша земля. Дальше мы с таврами бодаемся. Без особой нужды дозоры на границу не посылаем, чтобы не нарываться. Мы сразу обратно двинем. Смотри в оба!

Он ушел в ночь.

— Спасибо! — крикнул вдогонку Хармид…

Конь шел шагом. Орпата покачивался на крупе, вспоминая разговор с Саммеотом.

"Вспыльчивый… Но дерется хорошо, кулачищи как молоты… Ну и рожа у него: видать, досталось в плену. Хотя, если бы к нам попал, одним клеймом бы не отделался. Ножом по черепу — и голова как морской булыжник: круглая и гладкая. Мало кто выживает…"

Вдруг подумал о девушке: "Кто такая? Говорит понятно, хотя не сколотка. И глаза зеленые. Меотка? Сайримка? Ладная…"

Он до самого лагеря думал о ней, подставляя лицо ночному ветру и улыбаясь своим мыслям.

Луна роняла на город мертвенно-белый свет.

Навстречу Спартаку попадались лишь редкие прохожие, торопящиеся на агору. Внимание привлек человек, который медленно брел в ту же сторону, что и он, опираясь на глухую стену. Шел странно — словно пьяный, останавливался, чтобы передохнуть. Спартак нагнал его — тот обернулся, затравленно смотрит — не узнает.

Бледное лицо, хитон в крови.

— Лисандр!

Эпистолевс сполз на землю, оставляя на штукатурке темную полосу, обессиленно повалился на бок. Одрис обхватил его под мышками, усадил.

— Что случилось?

Лисандр тяжело дышал, говорил с трудом, было заметно: теряет последние силы.

— Шли к акрополю… напоролись на ополченцев… Решили, что мы дезертиры… Когда повели на агору… рванули…

Он закашлял, вокруг губ пузырилась кровавая мокрота.

— Все полегли… Костер!

Эпистолевс порывисто показал в сторону горы.

— Зопир с нами? — с надеждой спросил одрис.

Лисандр открыл рот, силясь ответить, но лишь сглатывал кровь. Просто кивнул. Потом закрыл глаза и затих. Спар-ток пошарил в поясе мертвеца. Найдя монету, положил ему в рот.

Извинился: "Прости, что не могу тебя обмыть, намазать маслом и похоронить по обычаю предков".

Упрямо двинулся дальше.

Показалась стена. Внезапно со скрипом поднялась катаракта[153] и из крепостных ворот вырвался отряд всадников. Оглушая топотом, помчался вниз, к порту. Одрис натянул поглубже петас, запахнул хламиду, опустился кулем на вымостку. Сгорбился будто бездомный попрошайка.

"Вот бы мне сейчас шлем Гадеса", — думал он с мрачной иронией, опустив голову на грудь.

Когда опасность миновала, одрис снова поднялся. Куда теперь? В крепость нельзя, да никто и не пустит. Стена нависает над обрывом. Сбоку темнота и силуэты кустов, свет факелов туда не достает. Спарток оценил подъем: укрепленные древними квадрами террасы, осыпи… На первый взгляд, лезть по склону ночью — это безумие. Но выхода нет!

Он долго карабкался, ломая ногти, обдирая колени об известняковые наросты. Несколько раз нога предательски срывалась с уступа, но спасали ветки скальной розы и толстые стебли асфоделины.

Порвалась карбатина, ступню пронзила острая боль. Теперь, когда он опирался на камень этой ногой, подошва словно погружалась в горячую липкую грязь. Стиснув зубы, одрис лез все выше и выше, пока не схватился за ветку кизильника, росшего на самом краю обрыва.

Заполз на ровное место, отдышался. Потом обошел бастион, собирая в кучу все, что может гореть, — хворост, сухую траву, кизяк… Мечом изрубил спасший его куст. Достал огниво и припасенный пук овечьей шерсти.

Пришлось полой хламиды закрывать огонек от ветра, пока пламя не занялось. Спарток устало опустился на землю. Он смотрел в сторону пролива, где темнели силуэты кораблей, понимая, что в этих неподвижных, безжизненных пятнах таится смертоносная мощь афинского флота. Вот именно сейчас — при виде горящего возле акрополя костра — эскадра просыпается, собирается в кулак, чтобы с рассветом ударить на врага, сломить, разрушить.

Завоевать…

Нога нуждалась в лечении. Спарток чувствовал, как в большом пальце толчками пульсирует кровь. Осмотрел подошву: ничего страшного, кожу содрал. Тогда он выдернул кустик полыни, растолок горячий уголек, смешал крошки с листьями и цветками, наложил смесь на рану. Обмотал холстиной, оторванной от хитона. Вычистив карбатину травой, надел задом наперед.

"Хорошо бы ладана или меда… Да где их взять?"

Над холмом поднимался густой белый дым. В том, что костер заметят с моря, Спарток не сомневался.

"Пора уходить, пока не нагрянула крепостная стража. Нимфейцы не дураки, сразу поймут, что дело здесь нечисто".

Обогнув акрополь, одрис вышел на Феодосийский тракт, по которому тянулись беженцы. Зрелище показалось ему диким: в лунном свете брели толпы людей — молча, сосредоточенно. Колеса телег с хрустом перемалывали гравий, овцы и козы поднимали пыль, шарахаясь от пастушьих посохов, испуганно блеяли.

Темная ночь, темные лица, темное будущее.

Он дошел до пригорка, с которого хорошо просматривалась Северная дорога, и приготовился ждать. Дорога пустовала, потому что бежать в Пантикапей дураков не нашлось. Все знали, что, если Перикл возьмет Нимфей, Пантикапею долго не продержаться.

Как только небо из фиолетового стало розовым, а над горизонтом появился край огненного шара, пролив ожил. Взору одриса открылось величественное зрелище: триеры разворачивались кормой к берегу для высадки десанта.

Гилон все еще надеялся отбиться от непрошеных гостей. Вал, окружавший город со стороны гавани, ощетинился копьями. Саперы подкатили три катапульты к заранее выкопанным гнездам. Возле рва копошились ополченцы, укрепляя засеку. Бревна грозно торчали заостренными комлями в сторону пролива.

К полудню на дороге показалась тарентина под началом трех офицеров. Всадники шли рысью, внимательно осматривая окрестности. Спарток бросился в траву, чтобы его не заметили. С вершины соседнего холма пантикапейцы осмотрели берег, затем развернулись и уже галопом помчались назад.

Вскоре из-за поворота повалила толпа. Люди несли оружие, щиты, амуницию. Кто из них гражданин, а кто — раб-помощник, на расстоянии определить было трудно.

"Гоплитов наберется с тысячу", — на глаз подсчитал Спарток.

Он бегом спустился к дороге и встал, не таясь, поджидая войско.

Тут же налетели кавалеристы.

Осадив коня, всадник в позолоченной бронзовой кирасе и шлеме с плюмажем грубо спросил:

— Что надо?

— Я парламентер Перикла, — невозмутимо ответил одрис.

— Тебя сразу на кол посадить или сначала отрубить руки? — прорычал офицер.

— Успеешь. Ты ведь Архелай, стратег?

— Да!

— Тогда ты должен знать, во что впутываешься.

— Без тебя знаю! — офицер кипятился: казалось, он теряет терпение.

Всадники окружили парламентера. Спарток вытянул шнурок с тессерами. Снова пришлось подкреплять слова афинским декретом. Злоба на лице стратега сменилась удивлением. Он не знал, что сказать.

Прочистив горло, предложил:

— Говори.

— Я одрис из царской семьи. Служу Периклу. Этой ночью был в Нимфее. Зря время не терял и сделал два важных дела. Первое: нашел наемников, они — геты, а значит, союзники одрисов. Мое предложение им понравилось, так что теперь Гилона ждет сюрприз.

— И все? Пятьдесят предателей ничего не решают. У меня за спиной тысяча гоплитов.

— Ты же не знаешь, какую задачу я им поставил, — усмехнулся Спарток.

— Какую? — Архелай насторожился.

— Узнаешь… Второе: афинские клерухи тоже на нашей стороне. Их не пятьдесят — сотни…

Архелай сжал губы. Он знал, что переселенцы из Афин составляют чуть ли не треть населения Нимфея. Теперь стратег прикидывал, можно ли верить фракийцу. Все-таки засомневался, решил проверить.

— Пустая болтовня… Докажи!

Пришлось хитрить.

— Кто, по-твоему, костер зажег на акрополе? Это сигнал эскадре, что в городе нас ждут. Меня через ворота не пропустят, а лезть на скалы — себе дороже. Клерухи помогли! Вот теперь смотри, — Спарток махнул в сторону моря, — вон он, Перикл, знает, что делает. И это еще не все…

Офицеры переглянулись, лица приняли кислое выражение. Похоже, что реальная ситуация выглядит не так, как ее преподнес Кизик. Сам-то он уже на пути в Феодосию. Крыса бежит с корабля.

Выдержав паузу, Спарток выложил козырь:

— Перикл встречался с Октамасадом, так что помощь от сколотов не придет… Кто из вас готов умереть сегодня? Только не надо высокопарных фраз про долг и честь. Я не первый раз на войне и знаю, о чем думает воин, когда из распоротого живота лезут кишки.

Архелай обвел взглядом свиту. Греки молчали, подавленно глядя на командира. Тогда он помахал в сторону ополченцев. От толпы отделились несколько человек. Спарток понял, что это таксиархи.

— Жди здесь, нам надо переговорить, — процедил стратег.

Офицеры отъехали, спешились — завязалась оживленная дискуссия. До Спартока доносились лишь обрывки фраз, но по жестикуляции и гневным голосам он понял, что мнения разделились.

Наконец стратег подъехал к одрису:

— В общем, так…. Пусть старшины сами решают. Я иду в Нимфей со своим демом. Так что лучше уйди с дороги.

— Худой мир лучше доброй ссоры, — спокойно сказал Спарток, отступая в сторону. — Я тебя предупредил.

Около сотни гоплитов со слугами прошли мимо, бросая на него косые взгляды. Остальные развернулись и двинулись обратно.

Глядя вслед удаляющимся ополченцам, одрис не мог сдержать довольной улыбки. Три победы за сутки, если не считать потерю декады Лисандра.

Вспомнив гибель товарища, он насупился, потом вздохнул и прямо по росе двинулся к холму. Уселся так, чтобы видеть все происходящее в проливе, стал ждать.

Обоз медленно катился по степи.

Мычали измученные жаждой волы, скрипели колеса, обитые железными полосами. Повозки покачивались на ухабах, отчего утварь в мешках жалобно бренчала.

Хора пустовала. Крестьяне давно ушли с семьями за стены Пантикапея, чтобы не попасться под горячую руку эпибатам Перикла. Хармид представил себе, какое там сейчас столпотворение. Люди — ладно, места хватит, но скот куда девать? Так его еще и кормить надо…

Он ехал шагом во главе илы, поглядывая по сторонам. Вокруг зеленели всходы диких злаков, которые летом превратятся в сплошной соломенно-желтый ковер. Дорога то и дело ныряла в дубраву или фисташник.

Фисташковые деревья уже отцвели. Хармид с сожалением смотрел на покрытые завязью ветки, понимая, что до зрелых орехов дело не дойдет — климат здесь неподходящий. Он любил орехи, но в Пантикапее приходилось покупать то, что на родине доставалось даром.

Быстрая Рыбка не могла спокойно сидеть в повозке. То и дело соскакивала, чтобы нарвать одной ей известных растений, или подбирала сухие хворостины на растопку. Иногда вместе с соплеменником бежала к ручью, а потом оба догоняли обоз, спотыкаясь и разбрызгивая воду из полной гидрии.

Один раз язаматка сплела венок из луговых цветов, водрузила себе на голову. Так и не снимала до вечера, бросая лукавые взгляды на Хармида. А тот ничего не замечал, был занят другим делом — сосредоточенно разглядывал окрестности.

На закате нашли подходящее место для ночлега — в балке, где по песку бежал еле живой ручей. Ничего — воды хватит для волов и коней, а у людей есть гидрии.

Помня о предупреждении Орпаты, иларх расположил повозки полукругом у подножия холма. Навалили камней. Люди устроились в центре лагеря. Скот согнали в гурт к ручью, поставили сторожа. Коней пустили под охраной пастись вдоль русла.

Первым делом Хармид обошел местность: осмотрел балку, потом поднялся на холм, долго изучал равнину. С одной стороны, вроде все правильно — костров из степи будет не видно. С другой — есть опасность, что тавры могут подкрасться незаметно. Придется кроме ночного караула высылать еще и дозоры.

Он вернулся в лагерь последним. В тесноте трудно было найти место, чтобы разложить бурнус, но товарищи подвинулись — командир все-таки. Только прилег, пришла Быстрая Рыбка с миской еще теплой полбяной каши.

Смущенно предложила:

— Поешь.

Тихо сидела на корточках, обхватив колени, пока он жевал.

— Как раб? — спросил иларх, возвращая миску.

— Конон.

— Что?

— Имя.

— Да мне плевать: раб, он и есть раб.

Быстрая Рыбка обожгла сердитым взглядом:

— Человек!

И убежала.

"Надо же, человек", — хмыкнул Хармид, устраиваясь поудобней. Язаматка не лезла у него из головы. Тогда он перевернулся на другой бок и постарался отделаться от глупых мыслей…

Ночью прискакал Памфил.

— Тавры идут!

Ила поднялась по тревоге. Хармид забрался на холм, чтобы осмотреться. Увидел, как темная масса разделилась, охватывая лагерь. Прямо на него во весь опор несся Каламид, пригнувшись к шее коня.

Подъехал Памфил.

— Эх, не успеет, — выдохнул он, потом наклонился к иларху: — Дай прикрою!

— Куда! Под стрелы? Скачи к табуну!

Памфил рванул вслед за товарищем.

Тавры палили из луков, не переставая. Греки похватали что придется: щиты, попоны, бурнусы — как-то прикрылись. На земле корчились от боли раненые. Меотийские лучники открыли ответную стрельбу.

Лава ворвалась в балку. Тавры сидели на конях по двое. Они с гиканьем и жуткими криками носились перед повозками, готовясь к приступу. С каждой минутой кольцо врагов сжималось.

Хармид подхватил горит убитого меота. Вскочив на телегу, начал стрелять по мечущимся теням. Какие уж тут приказы — в такой свалке, но декадархи знали свое дело и без его указаний. Тем более что задача представлялась предельно простой — защищать казну.

Греки бросали в нападавших дротики. В ответ в лагерь полетели факелы. Иларх увидел, как Быстрая Рыбка с Коно-ном тушат горящую повозку.

Подоспел табун. Греки вскочили на коней, пошли в контратаку. Но к лагерю уже бежали лохматые воины в шкурах — выставив копья, размахивая топорами и дубинами. Полезли через телеги.

Завязалась рукопашная. В темноте было не разобрать, кто свой, кто чужой. Хармид подхватил факел, завертелся на месте, выставив меч. И вовремя — на него бросился тавр с раскрашенной рожей. Увернувшись от дубины, иларх ударил его в грудь. Тот рухнул на колени, потом на бок, скрючился.

Следом полез еще один. Удар топором был такой силы, что ксифос вылетел из рук. Тавр снова размахнулся, но иларх опередил. Лезвие кинжала вошло в мягкие мышцы плеча, словно в масло. Дикарь с криком повалился на спину.

Хармид наклонился за мечом. Едва выпрямился, как с повозки на него прыгнул кто-то огромный, мохнатый. Иларх выбросил вперед руку с оружием. Эх! — не успел увернуться: страшный удар отбросил его в сторону. Копье тавра попало в щель между кирасой и поясом. Вспоров бедро, костяной наконечник сломался.

Противники упали на землю. Несмотря на ранение, Хармид обхватил нападавшего руками и ногами, взял удушающий захват. Давил изо всех сил, стиснув зубы, пока не потерял сознание…

Иларх очнулся на рассвете. Первое, что он увидел, — зеленые глаза язаматки. Быстрая Рыбка склонилась над ним, бережно обтирая лицо влажной тряпкой. Резко приподнявшись на локтях, Хармид застонал от боли, но осмотрелся.

— Тихо, тихо, — затараторила девушка, упираясь рукой ему в грудь. — Нельзя вставать. Я все сделать.

"Отбились", — он с облегчением откинулся на бурнус.

И только тут понял, что лежит голый: пропитавшаяся кровью рогожа лишь прикрывала бедра. Сидевший рядом на корточках Конон потянулся к замотанному войлоком горшку. Снял крышку и держал, пока язаматка шарила внутри рукой. Приподняв ткань на ноге раненого, она сунула под нее что-мокрое, теплое. Резь сразу утихла.

Быстрая Рыбка возилась с раной, не испытывая ни малейшего смущения от наготы иларха.

— Мужчина цел, — она улыбнулась. — Будет много женщин.

Сбоку послышалось сдержанное фырканье. Резко дернув головой, Хармид увидел, как Памфил отворачивается, но лицо довольное.

— Эй! — позвал иларх. — Какие потери?

— Шестеро наших и трое меотов. Есть раненые.

— Освободите для них телегу. Мертвых похороните.

Помедлив, проронил:

— Всех.

— Барахло куда?

— В другие телеги. Смотри там… поаккуратнее.

Памфил ушел выполнять приказание.

— Что это? — спросил Хармид, кивнув на туго забинтованное бедро.

По рогоже расплывалось желтое пятно.

— Мазь. Конон, — Быстрая Рыбка ткнула пальцем в соплеменника.

Потом состроила серьезную гримасу, но в зеленых глазах затаилась хитринка.

— Ууу! Знахарь.

Язаматы рассмеялись, глядя на удивленное лицо иларха. Он улыбнулся, а вместе с ним улыбнулась сова на щеке.

Сначала погребальную яму копали двое раненых тавров, пока греки наводили порядок в лагере. Один все время сплевывал кровь сквозь выбитые зубы, другой тихо скулил, держась за бок. Иногда он садился, но тут же неловко поднимался, получив удар древком копья. Когда Демею, которому Хармид поручил командование илой, это надоело, он приказал своим воинам закончить работу. Пленных за ненадобностью зарезали.

Трупы тавров побросали в яму, присыпали землей, а сверху уложили мертвых греков. Каждому положили под язык обол, в руку сунули амулет, если он имелся у погибшего. Кинули лепешку для Кербера[154] — одну на всех. Навалили холм.

Прощались по-быстрому, не ровен час тавры вернутся с подкреплением. Все, кто мог стоять, собрались у могилы. Демей символически заколол грубо слепленную из глины фигурку овцы. Потом от имени илы попросил у погибших товарищей прощения. Пролил на холм немного вина в честь Гермеса Психопомпа и Аида. Один из воинов втиснул в рыхлую землю миску с остатками каши. Не было ни белых саванов, ни плакальщиц, ни венков из ароматических трав, ни погребальной тризны.

Когда солнце начало припекать, поредевший, но не побежденный отряд снова двинулся в сторону Феодосии.

Несмотря на солнечный день, в опистодоме храма Афродиты царил полумрак. Гиеродулы заранее вымыли пол и подожгли в фимиатериях кусочки благовоний. В лампы подлили свежего масла, но фитили зажигать не стали, чтобы чад не перебивал аромат мирры.

В назначенный час собрались главы фиасов[155] Афродиты, Афины, Артемиды, Деметры и Кибелы[156]. Каждую из богинь считали ипостасью Великой матери, поэтому их алтари стояли на теменосе Кибелы, а праздники проводились совместно.

Жрицы пришли тайно, накинув на голову край скромного пеплоса. Трое в белом, лишь маленькая и сморщенная фригийка Хрисария, жрица Кибелы — в черном. Ей прощали многое, потому что среди присутствующих она была единственным эпоптом — человеком, узревшим Великую мать. Но и прошла через многое — мистерии Кибелы считались на Боспоре самыми кровавыми.

Все расселись вокруг жаровни на клисмосах. Слово взяла Филопатра, глава фиасов Афродиты Урании Апатуры[157]и Афины Сотейры.

— Сестры, я собрала вас, чтобы обсудить сложившиеся обстоятельства. Прибрежная страна[158] явилась на Боспор. Перикл осадил Нимфей. То, что он его возьмет, лично у меня не вызывает сомнений.

— Почему? — спросила жрица Деметры Хфонии. — У Нимфея есть флот.

— Какой флот! — напустилась на нее жрица Артемиды Агротеры. — Ты выйди на террасу, посмотри на море — сколько там афинских триер.

Та обиженно замолкла.

— Мне рассказали, что Кизик отвез деньги этому… как его… Октамасаду, — желчно заявила Хрисария. — Должен отработать.

Жрицы Деметры и Артемиды заспорили.

— Скифам платят не за это.

— А за что?

— Чтобы в хору не лезли.

— Пусть Гилон заплатит Окгамасаду.

— Зачем? Архелай с ополчением туда пошел.

— Почти весь отряд вернулся. Это тебе ни о чем не говорит?

— Скомкали Мунихию из-за паники в городе — вот Артемида нас и наказала.

Филопатра попыталась урезонить спорщиц:

— Тихо, дорогие мои. Нам сейчас нужно договориться, ведь именно мы, женщины, можем решить судьбу Пантикапея. У нас есть деньги и влияние. Разве не так?

— Фиасы, конечно, большая сила, но городом правит Кизик, — заметила Хрисария.

— Ты когда последний раз его видела? — взвилась жрица Артемиды. — На агоре он вообще не показывается. Про теменос Аполлона Врача я уже и не говорю. После Великих Дионисий целыми днями торчит на стройке пританея.

— Вчера от его дома обоз ушел в Феодосию. Думаю, что и он сам в городе не задержится, — высказалась жрица Деметры.

Филопатра взяла инициативу в свои руки.

— Перикл рано или поздно сюда придет. Я предлагаю, когда это случится, сдать Пантикапей, чтобы избежать кровопролития.

— Как? — удивленно спросила жрица Деметры.

— Ночью впустить разведчиков.

— Так резня начнется!

— Нет, мы напишем ему письмо от имени фиасов.

Повисло молчание. Женщины испытующе смотрели друг на друга.

— А что, — первой высказалась жрица Артемиды. — И в Аттике, и на Боспоре поклоняются одним и тем же богами. Мы даже посылаем в Афины послов на Великие Дионисии и Элевсинии. Там на агоре еще Писистрат Младший установил алтарь двенадцати олимпийских богов.

— Да! — согласилась жрица Деметры. — В святилище Деметры на акрополе хранится священная статуя быка, которого из своих рук кормила сама Афина… Перикл не безбожник, он даже поручил знаменитому архитектору Иктину восстановить разрушенный персами храм Деметры в Элевсине. Фиасам не угрожает опасность. В конце концов, речь идет просто о смене власти в городе. Какая нам разница, кто будет давать средства на ремонт алтарей или закупку жертвенных животных? Зато мы сумеем сохранить сотни жизней.

Все посмотрели на Хрисарию. В своем черном пеплосе недовольная фригийка походила на нахохлившуюся ворону.

Помолчав, она ворчливо проронила:

— Делайте что хотите.

Потом съязвила:

— Кстати, зачем зря жечь мирру, когда сирень цветет.

— В общем, так, — подвела итог Филопатра, не обращая внимания на упрек. — Знаете калитку для вылазок в восточной стене, там, где к ней примыкает теменос Посейдона? Нужно будет передать афинянам ключ. Разведчики проникнут в город и откроют ворота.

— Так ведь стражу перебьют, — ахнула жрица Деметры.

Филопатра сурово отчеканила:

— Обойдемся малой кровью.

— Тогда я не понимаю, в чем смысл, — сказала фригийка. — Если афиняне захотят, они могут легко разрушить стену с помощью осадных машин. Вы сами знаете, что она и не стена вовсе, а так… скорее вал или ограда. Бревна вперемешку с землей. Крепкая каменная стена окружает только акрополь.

— В чем смысл? — взвилась Филопатра. — Мы первыми сделаем шаг к примирению и предотвратим бойню… Этого мало?

Справившись с собой, уже спокойным тоном добавила:

— Пятьдесят лет назад скифы засыпали ров землей и хворостом, перелезли через вал, а потом сожгли Пантикапей. Я не хочу, чтобы это повторилось.

Она обвела подруг глазами.

— Согласны?

Жрицы Артемиды и Деметры закивали головами. Помедлив, Хрисария хмуро кивнула. Теперь предстояло обсудить детали…

Когда все разошлись, Филопатра обогнула храм и направилась к главному входу. На полу возле открытых дверей прихожей две девочки лет десяти вышивали цветными нитями на куске ткани сцену сражения Афины с гигантами.

Она обратилась к одной из них:

— Сходи к ключнице, скажи, что я приказала разобрать церемониальные одежды, ленты и калафы: что в стирку, что в починку… Еще пусть выбросит старые стебли лаванды…

Вторая девочка робко смотрела на жрицу, не выпуская из рук иголку с ниткой. Когда они остались одни, Филопатра опустилась рядом, доверительно взяла за руку.

— Вот что, Лира, у меня к тебе есть одно очень важное поручение. Но это — большая тайна. Ты умеешь хранить тайны?

Та кивнула.

— Ты хоть и аррефора[159], но уже взрослая… по крайней мере я могу разговаривать с тобой, как со взрослой. Пантика-пею угрожает беда. Скоро к городу подойдет армия Перикла. Архонты боятся передела земли и новых налогов, поэтому не откроют афинянам ворота. Так вот… Если Перикл начнет осаду, погибнет очень много людей. У тебя папа в ополчении?

Лира снова кивнула.

— Погибнут и твои родители, и братья… Ты ведь этого не хочешь?

Аррефора отрицательно замотала головой.

— Тогда я прошу тебя помочь. Поможешь?

— Да, — пролепетала Лира. — Только… Это не помешает нам закончить пеплос для богини? До Великих Пана-финей осталось три месяца, а подарок нужно еще доставить в Афины.

— Умница моя, конечно нет. Это всего на один вечер.

Филопатра перешла на шепот:

— Когда я тебе скажу, нужно будет выйти в степь через калитку и передать какому-нибудь офицеру из армии Перикла ключ. Я тебе потом объясню, где его взять. Еще передашь письмо. Ты сумеешь отличить офицера от простого пехотинца?

— Мой папа — таксиарх, у него шлем с гребнем, поножи, железный панцирь.

— Хорошо, — жрица погладила девочку по голове. — Помни: об этом поручении нельзя рассказывать… Никому-никому, даже маме. Иначе Афродита тебя не простит!

Последние слова она произнесла, нахмурив брови и строгим тоном.

Лира сжалась от испуга.

Поднявшись, Филопатра вышла из комнаты. Но направилась не к себе, а к флигелю, где жили элевтеры — вольноотпущенницы, посвятившие себя служению Афродите.

Вскоре она прогуливалась по усаженной розами дорожке вместе с одной из них — меоткой из Синдской Гавани.

— Тебе, Миртия, я доверяю больше, чем кому-либо. Ты единственная, кто не отходил от меня ни днем, ни ночью, когда я валялась в лихорадке на Сельских Дионисиях. Я и сейчас считаю, что мне послала тебя Афродита. Хотя ты больше не гиеродула и вольна остаться или уйти, когда захочешь.

— Матушка, к чему эти разговоры? Моя жизнь принадлежит Афродите.

— Хорошо.

Филопатра обняла меотку:

— Тогда вот тебе ее воля…

Она рассказала о тайной встрече с жрицами.

Под конец поделилась опасениями:

— Все бы ничего, но уж больно Хрисария нервничала. Я ее знаю: глаза бегают, губы плотно сжаты… Точно что-то задумала! Видишь ли, ритуалы Кибелы многих отвращают своей жестокостью. Греки молятся ей только потому, что отождествляют ее с Реей — матерью всех эллинских богов. Хрисария потратила много усилий для укрепления своего влияния среди архонтов. Наместник Афин, скорее всего, потребует избрать новых, а ей это ни к чему. В общем, мы не можем допустить, чтобы наш план провалился. Поэтому нужно сделать вот что…

Жрица наклонилась к самому лицу Миртии. Та внимательно слушала…

Вечером того же дня архонты Пантикапея заседали в булевтерии. Каждый при входе принес дары Зевсу Сотеру, при этом они ревниво старались проследить, кто сколько монет положит на блюдо из позолоченной бронзы.

В этот раз эсимнет не взошел важно на кафедру, чтобы провозгласить начало заседания. Кизик выглядел напуганным и озадаченным, хотя пытался скрыть это.

— Что делать будем? — спросил он, опускаясь на скамью рядом с архонтами. — Ополчение вернулось, кроме Архелая и людей из его дема. Это как понимать — бунт?

— Каких духов они там увидели, что у них поджилки затряслись? — спросил наследственный коневод Гиппоник, занимавший должность гимнасиарха[160].

— Мои плотники ходили туда, говорят: афинских кораблей на рейде — тьма, — мрачно бросил хозяин эргастериев Каллиад.

К Кизику повернулся работорговец Федим:

— Это правда, что ты отправил сокровищницу в Феодосию?

— Ты против? — ощерился Кизик. — Дары Аполлону — не твоя забота, мне за них перед фиасом отчитываться. Вот там с меня и спросят.

Федим отвел глаза. Остальные решили благоразумно промолчать: все знали, что особо своевольные магистраты рано или поздно пропадают. Вот вышел он из дома в коллегию — и не вернулся. Тела нигде не находили. Поговаривали, будто убийства — дело рук Саммеота Хармида и его прихвостней Памфила и Каламида.

Архонты начали вслух подсчитывать количество годных к строевой службе граждан. Выходило около четырех тысяч. Если послать в соседние полисы, то можно рассчитывать еще на пару тысяч.

Мнения разделились.

Гиппоник горячился:

— У Перикла сто триер по пятьдесят эпибатов — это пять тысяч. Пусть нас меньше, зато мы будем под защитой вала!

— Он может поставить в строй гребцов и матросов. Сколько получается? — урезонивал товарища Каллиад.

— А Октамасад? — вдруг спросил Федим. — Не придет, что ли?

— Нет, — Кизик досадливо мотнул головой, — я ему заплатил, чтобы пахать не мешал. Помощь в войне стоит дороже, но городской казны на это не хватит.

— Может, все-таки вернуть сокровищницу? — спросил молчавший до этого судовладелец Игиенонт.

— Тебя не спросил! — огрызнулся Кизик. — В Феодосии она будет в сохранности. Если не удержим Пантикапей, вот тогда и заплатим.

— Как не удержим? — ахнул Федим. — У меня все рабы разбегутся.

— Значит, будем стоять до последнего, — напыщенно подытожил Кизик. — Клянусь Аполлоном Патроосом — прародителем всех ионян, Зевсом Агораем и гробницами предков: Перикл не ступит на агору Пантикапея!

Потом обратился к архонтам:

— Нужно скупить у оружейников все, что есть. Деньги из казны я выделю, если не хватит — спрос с вас. Соберем на паноплию[161] — отлично, нет — вооружайте людей хоть молотком, хоть серпом. Не жмитесь, речь идет о нашей свободе.

— Скорее о личном имуществе, — проворчал Игиенонт.

Кизик пропустил его слова мимо ушей:

— Я иду в Коллегию стратегов для обсуждения плана обороны. Вы знаете, что делать: собирайте фалангу, готовьте амуницию, запасайте провиант… Отправьте гонцов за помощью в Тиритаку, Корокондаму и Гермонассу.

Он стремительно вышел из зала заседаний.

Архонты остались сидеть, глядя друг на друга.

— Ага, — съязвил Игиенонт, — его-то добро уже по дороге в Феодосию.

— Ладно, — уныло сказал Федим, — если дела пойдут совсем плохо — закроемся на акрополе, а там видно будет. Я рабам вольную пообещаю, пусть только защитят.

— А я матросов приведу с кораблей, — заявил Игиенонт.

— Мои мастера со вчерашнего дня в ополчении, — буркнул Каллиад.

Все посмотрели на Гиппоника.

— Сегодня пригонят табун, — торопливо сказал тот.

— Тогда пошли, что ли? — Игиенонт поднялся.

Магистраты разошлись выполнять указания Кизика…

Тем временем эсимнет шлепал по вымостке. Стоило ему дойти до агоры, как из-за колонны портика выступила Хрисария и потянула его за край гиматия. Он сначала опешил, но потом стал внимательно слушать то, что она говорит.