Современный египетский рассказ

Иуда

Уже совсем стемнело. Она свернула направо, в боковую улицу. Во тьме вырастали силуэты собак. Со всех сторон доносился лай. Ей стало страшно. Мелькнула мысль: может, сесть на корточки, чтобы собаки не набросились? Она всегда так делала в детстве. Но одумалась: она ведь давно выросла, собаки не тронут ее, только облают, — и продолжала путь. Собаки умолкли. Она улыбнулась про себя, вспомнив, что в стае всегда есть маленькая собачонка, которая ведет себя задиристей больших псов.

Все двери закрыты. Луна еще не взошла. Набавийи радостно было сознавать, что все спят, а она идет одна в эту тихую, теплую летнюю ночь. Она напряженно всматривается в темноту. Вот он сидит на пороге дома, прислонившись к дверному косяку, широко расставив ноги. В руке у него недокуренная сигарета. Набавийя нарочно громко затопала по плотно сбитой земле. Он повернул голову, поднялся ей навстречу:

— Набавийя…

Он взял ее за руку, и от этого прикосновения по телу пробежала дрожь. Подняв к нему лицо, она ощутила его горячее дыхание. Сердце учащенно забилось, голос вдруг охрип:

— Рашад!..

— Пойдем.

Он тянул ее за руку, увлекая в дом. Набавийя слабо сопротивлялась, шептала:

— Нет, нет… Зачем?

— Иди, не бойся. Нам нужно поговорить.

Она переступила порог и недоверчиво протянула:

— У тебя нет света…

Рашад хотел закрыть дверь. Она громко зашептала:

— Нет, нет, не закрывай! Еще рано.

Едва сдерживая смех, он возразил:

— Тебе хочется, чтобы какой-нибудь прохожий увидел нас вместе?

Она смотрела на него, не чувствуя в себе сил возражать. Покорно вымолвила:

— Хорошо, только отпусти руку. Он отпустил и снова сказал:

— Ну иди же сюда, поговорим в комнате.

Она последовала за ним в темноту. Рашад остановился.

— Погоди, я зажгу фонарик. В испуге она воскликнула:

— Что ты! Увидят через окно!

— Как хочешь, Набавийя.

В полумраке она видела, как он расстилает циновку, кладет сверху тюфяк, на него подушку.

— Иди ко мне. Садись рядом.

Набавийя стояла неподвижно. Рашад обнял ее.

— Отпусти, Рашад. Что ты делаешь? Сдавленным голосом он шептал ей:

— Не бойся, Набавийя, не бойся. Я люблю тебя, очень люблю.

Его нетерпеливая, страстная настойчивость дала ей силу сопротивляться. Она мягко отстранилась, спросила холодным тоном:

— Так вот для чего ты позвал меня? Тогда я уйду.

Он умоляюще произнес:

— Набавийя, я не видел тебя несколько месяцев.

Ее тронули эти слова. Захотелось броситься ему на шею. Но она сказала с деланной холодностью:

— С тобой бесполезно разговаривать.

Он протестующе зашептал:

— Почему же бесполезно?

Снова попытался привлечь ее к себе, она оттолкнула его.

— Я ухожу.

Но он почувствовал в ее голосе колебание и крепко обнял ее.

Набавийя сказала:

— Пусти, я подниму крик.

И, не выдержав, рассмеялась:

— Мой сын один дома.

— Твой сын спит сладким сном.

Он еще сильнее стиснул ее в объятиях. Она прошептала:

— Говорю тебе, я подниму крик.

— Кричи сколько угодно. Все равно не отпущу тебя.

Он покрывал поцелуями ее шею, и у нее перехватило дух. Она задыхалась, словно с головой погрузившись в воду.

…Лампа горела тусклым светом. Рашад поднялся, завесил окно простыней и снова лег рядом. Набавийя открыла затуманенные счастьем глаза. Их взгляды встретились. Рашад молчал. Она положила свою ногу на ногу Рашада. Рашад подумал: «Вот проклятая, крепко она меня зацепила». Но вслух этого не сказал, только вздохнул. В голове мелькнула давнишняя мысль…

— Набавийя, а что, если мы поженимся?

Сердце у нее громко забилось, но она сказала:

— Поженимся? А как же Амин?

Рашад осекся, но тут же совладал с собой:

— Амин будет жить с нами, только…

— Что «только»?

— Если ты действительно меня любишь, тебе следовало бы записать на мое имя свой феддан.

У нее перехватило дыхание. Вот оно, то самое, чего она так боялась! Поспешно отодвинулась, села на тюфяке, накинула на себя платье, тихо спросила:

— А как же Амин?

— Амину его отец ничего не оставил.

— Он мой сын, Рашад. Неужели, когда он подрастет, ему придется работать на других, как я работала в детстве?

— Он будет работать на моей земле, со мной вместе.

— А когда он станет взрослым и женится, когда мы с тобой умрем, земля перейдет к его брату, твоему сыну, а ему не достанется ничего? Так ведь, а?

Рашад подумал: «Проклятая баба! А еще говорит, что любит». Он тяжко вздохнул и произнес с горечью:

— Значит, так и оставаться мне вором, так всю жизнь и промышлять воровством…

Набавийя охнула про себя: «Ну что с ним поделаешь? Ничего он не понимает». А вслух заговорила с жаром:

— Ну зачем же? Ты это бросишь. Мы будем вместе работать на моей земле. И еще участок арендуем. А через несколько лет прикупим земли. На твое имя. Потому я и отказала мужу сестры, не отдала ему свой надел в аренду.

— Но что случится, если этот феддан перейдет ко мне и достанется после смерти нашим детям?

Набавийя печально покачала головой:

— Знаешь, Рашад, еще мой покойный муж этого домогался. Да я не уступила. А когда он умер, все мужчины в деревне стали ко мне свататься, даже женатые. Ради этого феддана и коровы.

Рашад сник. Сел, понурив голову, спросил:

— Ты мне не веришь?

— Я никому не верю, даже самой себе.

— Ты боишься, что я тебя обману? Никогда этого не будет. Но я не вынесу, если люди станут говорить обо мне, как говорили о твоем муже: его жена кормит — если бы не она, пришлось бы ему батрачить. Обо мне тоже скажут: если бы не она, остался бы он вором.

Набавийя снова подумала: «Нет, он глуп, как осел, ничего не может понять». Она попыталась найти путь к его сердцу иным способом и мягко сказала:

— Рашад, нынче вечером я была у сестры, и туда приходила жена хаджи[23] Мухаммеда.

— Ну и что же?

— Просила сестру отговорить меня от брака с ее мужем. Он ведь хочет жениться, чтобы я записала на него свой феддан. А потом прогонит моего сына или разведется со мной…

Рашад с тревогой перебил:

— Что ты ответила?

— Само собой, я ее успокоила. Но хаджи мне проходу не дает, будто хочет жениться на мне, чтобы меня защитить, а вовсе не ради феддана.

— Врет он, врет! Неужто ты ему веришь, Набавийя?

— Конечно нет. Как верить мужчине, женатому, с детьми, да еще такому, что готов убить всякого, кто станет у него на пути?! Знал бы ты, Рашад, как он мне опостылел!

— Набавийя, я боюсь за тебя. Хаджи Мухаммед тебя погубит!

Она рассердилась:

— Погубит?! Да я вот уже два года сама хозяйствую на земле. Все знают, что мне приходится и пахать, и осла вьючить, и на корову ярмо надевать…

Рашад не дал ей договорить:

— Набавийя, помни, что ты женщина! Да, ты женщина, а он… Ну сама знаешь, что он за человек.

Помолчав, Набавийя сказала тихо:

— Знаю… Но ты, ты-то вправду любишь меня?

— Я? Я люблю тебя без памяти, Набавийя.

— И будешь любить, даже если мы не поженимся?

Он было заколебался и, когда она посмотрела ему прямо в глаза, поспешно отвел взгляд. Но тем не менее подтвердил:

— Даже если мы не поженимся.

Веря ему лишь наполовину, она спросила:

— И ты защитишь меня от хаджи Мухаммеда?

Он воскликнул с жаром:

— Я убью его, если он хоть пальцем тебя тронет! Пускай меня снова упекут за решетку.

Набавийя облегченно вздохнула и поднялась с тюфяка, намереваясь уйти. Про себя она подумала: «Видно, мы все же поженимся».

Рашад спросил:

— Ты уходишь? Ну так как же, поженимся мы или нет?

Она отозвалась уже с порога:

— Нет, если ты будешь стоять на своем. А теперь выгляни, нет ли кого на улице.

Рашад открыл дверь, повертел головой во все стороны:

— Никого не видать.

Она выскользнула за двери, а он сел на пороге, закурил и провожал ее глазами, пока она не скрылась из виду. Временами он подносил руку к лицу и вдыхал запах тела Набавийи, еще хранимый его ладонью.

Подходя к дому хаджи Мухаммеда, Набавийя увидела самого хаджи. Он сидел перед домом на корточках, держа в руках палку. Заметив, что хаджи повернул голову в ее сторону, Набавийя ускорила шаг. Интересно, знает он, что она была у Рашада? Когда она подошла совсем близко, хаджи поднялся. Рядом сидела кошка. Он поддал ее палкой. Кошка, пронзительно заорав, шлепнулась на дорогу у ног Набавийи. С трудом приподнялась. Задние лапы у нее волочились по земле. Хаджи Мухаммед преградил Набавийи путь и сказал с издевкой:

— Прими поздравленьице…

Потом отступил назад и засмеялся глухим, хриплым смехом. Она хотела его обругать, но час был поздний и возвращалась она от Рашада, а у хаджи в руке была палка. Отойдя немного, она услышала за спиной ржавый скрип его двери.

Когда Набавийя переступила порог своего дома, ее окликнули:

— Ты вернулась, Набавийя?

Она глянула на квадратное отверстие в стене, откуда доносился голос ее соседки.

— Да, хаджа.

Соседка вдруг сказала:

— Не горюй, дочка. Как-нибудь образуется.

Сердце у Набавийи гулко застучало. Она поспешно шагнула к лампе, выкрутила фитиль. В комнате стало светлее. Сын, спавший возле печки, заворочался во сне. Совладев с волнением, Набавийя спросила:

— А что случилось, хаджа?

— Ты видела, что они сделали с твоими хлопком и кукурузой, дочка?

Набавийя похолодела:

— Что такое?

— Ты, стало быть, ничего не знаешь? Посекли они твой урожай. Мой брат приходил, покуда тебя не было. Он и рассказал.

Внезапно обессилев, Набавийя опустилась на скамью рядом с сыном. Она не вымолвила ни слова. Из-за стены снова донесся голос соседки:

— Так ты не знала, Набавийя?

Безучастно, как неживая, Набавийя уронила:

— Знала, хаджа.

— Покарай их Аллах, этих бандитов! Ты, милая, меня прости, я пришла бы к тебе, да сама знаешь, не могу ходить.

Набавийя не слушала. В ушах ее звучал голос хаджи Мухаммеда: «Прими поздравленьице». Значит, это он про урожай… Это его рук дело.

Она встала, подошла к стене, отковыряла слой глины пониже квадратного отверстия. Обнаружилась темная щель. Набавийя вытащила оттуда кошелек, открыла его, заглянула внутрь, сказала про себя: «В этом году мы не умрем с голоду, Амин. У нас еще есть немного денег, мы их копили всю жизнь. Хотели купить земли. А теперь вот придется их проесть, сыночек». Она закрыла кошелек и сунула его обратно, наказав себе утром замазать щель глиной. Снова уселась возле сына. Глядела на его лицо, на огонек лампы. «Вот что они сделали, Амин, вот что сделали. А мать твоя тем временем валандалась с упрямым ослом. Но они все равно сделали б свое, даже если бы я спала рядом с тобой. Скорей бы ты вырос, сынок».

Она не плакала. Вспоминала о том, как умерла мать, а за ней и отец. Он был арендатором, а потом и хозяином — владельцем двух федданов. Земля эта ему так дорого досталась! И она не вправе пустить по ветру то, что он добыл потом и кровью…

А еще она вспомнила, что сестра ее вышла замуж за человека такого же одинокого, как она сама. У него нет родни, и некому вступиться за его свояченицу. Она подумала еще, что нужно пойти к Рашаду и все ему рассказать. Но потом спросила себя: «А чем он мне поможет? Ведь мы еще не поженились!»

Вдоль стены пробежала крыса и юркнула в щель. Выскочил из-под двери хорек, метнулся к печке. За ним другой, третий. Набавийя взяла метлу и стала подкарауливать хорьков, нещадно колотя их ручкой метлы. Потом бросила метлу и зарыдала в голос. Из-за стены донесся голос соседки:

— Слезы не помогут, дочка. Был бы у тебя муж, все обернулось бы по-другому. А сейчас лучше спи.

Набавийя сдержала рыдания и притихла. И вправду, будь у нее муж, эта беда миновала бы ее и вообще все было бы иначе. И тут же пришла мысль: да почему же? Ведь она работает не меньше и не хуже любого мужчины. И если во всем прочем она не станет уступать мужчинам, хаджи Мухаммед в другой раз побоится задеть ее. Вспомнились слова Рашада, исполненные тревоги: «Набавийя, я боюсь за тебя. Хаджи Мухаммед тебя погубит!» От ярости кровь закипела в жилах. Она встала, схватила коробок спичек, смочила керосином тряпку. Прикрутила фитилек, вышла за двери, заперла дом снаружи на ключ. Босые ноги легко несли ее по улице.

На току громоздились снопы пшеницы, только что сжатой и свезенной сюда для обмолота. Под скирдой на куче зерна спал Таха, сын хаджи Мухаммеда. Набавийя оглянулась и сунула пахнущую керосином тряпку в самую большую скирду. Чиркнула спичкой, поднесла ее к тряпке. И бегом кинулась вдоль узкого канала обратно в деревню. Добежав до дверей своего дома, услышала голос муэдзина. Он призывал народ к утренней молитве и вдруг осекся, закричал: «Пожар, пожар!» Но она тем временем уже вошла в дом и спокойно затворила двери. Соседка стучала в стену:

— Набавийя, Набавийя! Пожар!

Набавийя не отвечала. Тихонько легла рядом с сыном. Соседка опять окликнула:

— Набавийя, где ты?

Набавийя отозвалась сонным голосом:

— Здесь я, хаджа, здесь.

— Ты здесь? Слава богу, дочка.

— А что случилось, хаджа?

— Да разве ты не слышишь? Пожар?

С холодной улыбкой Набавийя ответила безучастно:

— Вот как. Ну ничего, хаджа, потушат.

И уснула, уже не слыша ответа соседки.

Когда следующим вечером Набавийя вернулась домой с поля, было уже темно. Она выкрутила фитилек лампы. Комната осветилась, на стенах заплясали черные тени. Амин уже спал. Она присела у порога, поглядывая на прохожих, которых освещал свет, падавший из ее двери. Подошел он. Остановился в темноте, не вступая в полосу света, огляделся вокруг. Потом быстро вошел в дом и притворил за собой дверь. Она предостерегающе поднесла палец к губам, указывая на отверстие в стене. Он прошептал ей на ухо:

— Пойдем, потолкуем.

— Куда, Рашад?

— Подальше, в поля.

Полагая, что он пришел поговорить о женитьбе, Набавийя спросила тоже шепотом:

— О чем толковать будем?

— Там узнаешь. Пойдем.

— Ладно, жди меня у канала.

Рашад произнес, словно сомневаясь:

— А ты придешь?

Она взглянула на него с молчаливым упреком. Чуть приоткрыв дверь, посмотрела по сторонам. Отворила дверь пошире. Рашад быстро пошел прочь.

Набавийя повязала голову платком, заперла дом и спрятала ключ за пазуху.

Рашад ждал ее под большой акацией. Перейдя по мосту через канал, они быстро зашагали по тропке, ведущей в поля. Замедлив шаг, она спросила:

— О чем же ты хотел потолковать со мной, Рашад?

Он ответил с несвойственной ему мягкостью в голосе:

— Я много думал о нас с тобой. Я люблю тебя, Набавийя. И я понял, что был неправ, когда требовал от тебя…

Сердце ее неистово забилось. Кровь прихлынула к щекам. А он между тем продолжал:

— Поверь, я в самом деле люблю тебя. Не могу без тебя жить. Давай поженимся.

Она взяла его за руку. Оба остановились. Набавийя охватила жадным взглядом склоненную голову Рашада: смуглое красивое лицо, прядь волос спадает на лоб, шерстяная такия кокетливо заломлена набок — и, охваченная радостью, сказала:

— И впрямь, Рашад, давай поженимся. Женись на мне. Посмотри мне в глаза.

Рашад быстро поднял на нее взгляд, и она уловила в нем странную усмешку, заставившую ее насторожиться. Она спросила;

— Уж не стыдишься ли ты меня?

С неестественным, словно бы вымученным смехом он поспешно возразил:

— Нет, нет, что ты!

Двинулись дальше. Вокруг, слабо освещенные луной, расстилались поля. Квакали лягушки. Набавийе нравилось их слушать. Она спросила:

— Правду говорят, что криком лягушки-самцы призывают самок?

Нехотя усмехнувшись, Рашад сказал:

— О тебе ходит много разговоров в деревне, Набавийя.

— И что же говорят?

— Говорят, будто женщина одолела хаджи Мухаммеда.

Она проговорила умоляюще:

— Но ведь ты женишься на мне и защитишь меня, правда, Рашад?

— Кто же и защитит тебя, коли не я?

Ей послышалось равнодушие в его голосе, и она подумала, что в постели он говорил бы по-иному. А Рашад продолжал:

— Хаджи Мухаммед стыдится людям в глаза смотреть. Все над ним смеются.

— Но ведь он первый начал. Я должна была за себя постоять. Ты же знаешь, он готов на все, лишь бы жениться на мне.

— Попомни мои слова, он тебя погубит.

Сердце сжалось у нее в груди. Его рука, которую она держала в своей, была холодна как лед. Набавийя остановилась.

— Мы далеко зашли, пойдем обратно, Рашад.

Она увидела, что он ощупывает свой правый нагрудный карман. Услышала его голос:

— Обратно? Нет, погоди.

— Рашад, я боюсь, защити меня.

— Не бойся, с тобой рядом мужчина.

И вдруг в памяти ее всплыло то, что она видела:

— Рашад, сегодня во дворе у омды[24] хаджи Мухаммед отозвал тебя в сторону. Ты покосился на меня и пошел. Неужто ты с ним заодно?

Он негодующе воскликнул:

— Что ты говоришь, Набавийя?! Я — с ним? Против тебя?!

Она сразу раскаялась в своих словах и поспешила загладить неловкость:

— Не сердись, я верю тебе. Но иногда всякое в голову приходит…

Они медленно шли дальше. И вновь встали в ее памяти глаза Рашада и промелькнувшее в них холодно-насмешливое выражение. Страх сковал ее сердце. Стараясь совладать с этим страхом, она громко рассмеялась. Рашад спросил:

— Ты что смеешься?

— Просто так. Радуюсь, что мы поженимся. Скажи, а ты рад? Ты придешь меня сватать к мужу моей сестры?

— Жди меня у них завтра, после захода солнца.

Она нежно сжала его руку, но рука эта по-прежнему была холодна. Набавийя снова сказала:

— Давай вернемся.

— Пройдем еще немного.

— Хорошо, как хочешь. Но ты сегодня какой-то странный.

— Вовсе не странный. Просто я думаю, как мне защитить тебя от хаджи Мухаммеда.

Набавийя в сердцах шлепнула его по руке и воскликнула:

— Хаджи Мухаммед, хаджи Мухаммед!.. Да наплевать мне на него!

Рашад рассмеялся:

— Ну ладно, ладно, не сердись. Пойдем вон в ту сторону.

— Куда?

— К большому каналу.

— Нет, я хочу вернуться, Рашад.

Вокруг них лежали объятые молчанием поля пшеницы, хлопка, кукурузы. Набавийи вспомнилось, что у нее нет теперь ни пшеницы, ни хлопка, ни кукурузы, и весь будущий год ей придется жить впроголодь. И, чтобы нарушить гнетущее молчание ночи, она сказала:

— Вернемся, Рашад. Хочешь, пойдем к тебе?

— Хорошо, хорошо. Обожди меня здесь. Я сейчас…

Он шагнул с дороги и скрылся между стеблей кукурузы.

Набавийя огляделась. Неподалеку было заброшенное деревенское кладбище. Она поспешно отвела глаза, подумав: как это человек остается там лежать навсегда, навсегда? Взгляд ее упал на глинобитную стену — ограду пасеки. За стеной было тихо. Пчелы спали. Набавийю охватила тревога. Сердце часто забилось. Повернувшись к кукурузному полю, она закричала:

— Рашад, Рашад!

— Рашад не придет, Набавийя!

Она не поверила своим ушам. Вскрикнула от ужаса, подняла руки, словно желая зажать уши, чтобы не слышать этого голоса. Быстро обернулась к пасеке. Их было четверо: хаджи Мухаммед, его сын Таха и еще двое незнакомых мужчин…

Рашад, затаившийся в кукурузе, слышал ее истошные крики:

— Рашад! Спаси меня, Рашад!

Он с хрустом обломил кукурузный стебель.

Хаджи Мухаммед, прятавший руки за спиной, рассмеялся и сказал, качая головой:

— Он продал тебя, Набавийя. Вот жалость-то какая! Продал за десять фунтов.

Набавийя вдруг словно оглохла — так тихо вокруг, ничего не осталось, только голос хаджи. Рашад услыхал, как она тоскливо воскликнула:

— Продал?

Еще один стебель обломился под его рукой. И снова зазвучал грубый голос хаджи Мухаммеда:

— Продал, продал. Так-то, Набавийя.

А она все еще не могла понять. Вспомнила, как Рашад шарил рукой по груди, наверное, ощупывая правый карман. Покорно спросила:

— Бить будете?

У Рашада комок подступил к горлу. Хаджи Мухаммед вынул руки из-за спины, и Набавийя увидела в них веревку. В голосе хаджи зазвучала злоба:

— Бить?! Ну нет, ты умрешь, Набавийя.

Еще один стебель обломился под рукой Рашада. Во рту у него пересохло, мучительно захотелось пить. Набавийя озиралась в ужасе. Мужчины обступили ее кольцом. Она подумала, что надо бежать, но не в силах была сделать и шагу. Это конец, спасения нет. А сын ее спит один в запертом доме.

Рашад услышал голос, полный униженной мольбы:

— Пощади меня, хаджи… Я одна на свете… И сын мой останется беззащитным сиротой…

В ответ раздался лишь злорадный смех. Хаджи протянул сыну конец веревки, которую держал в руках. Рашад слышал, как Набавийя крикнула: «Ты хочешь убить меня, хаджи, потому что я не пошла за тебя замуж?» — и вспомнил, что ему-то она дала согласие…

— Молчи, сукина дочь!

Это крикнул Таха. И пнул ее в бок. Еще один стебель хрустнул под рукой Рашада. Он услышал крик боли и увидел, как женщина упала на колени, схватившись за бок рукой. Грубый голос произнес:

— Ну-ка, вы, отойдите. Мы с сыном сами управимся.

Набавийя поднялась на ноги и сказала умоляюще:

— Возьми мою землю, возьми феддан… И корову возьми. Я уплачу тебе за пшеницу. У меня же сын. Пощади!..

Рашад присел на корточки, сжался в комок при мысли о том, что он был для нее дороже феддана и коровы. А следующая мысль была, что их четверо, а хаджи Мухаммед так силен, что его одного-то одолеть трудно…

Хаджи и его сын проворно захлестнули веревкой шею Набавийи. Она стояла, пошатываясь, цепляясь руками за веревку, и напрасно силилась сбросить душившую ее петлю. Хаджи сказал:

— Теперь уж никто не станет говорить, что женщина ткнула меня мордой в грязь.

И перед тем как Набавийя, уронив руки, рухнула на землю, Рашад услышал последний слабый призыв:

— Рашад… Рашад…

На миг ему представилось: вот он отважно выбегает из своего укрытия. Дал пинка одному, хватил кулаком другого, в кровь разбил хаджи лицо, а четвертый сам улепетывает со всех ног… Он поднимает Набавийю на руки… Но тут раздался окрик хаджи:

— Рашад, поди-ка сюда!

И он понял, что Набавийя мертва. Он не откликнулся на зов и не двинулся с места, затаившись в гуще кукурузы. Пот катился по лбу, заливал глаза. Голоса стали удаляться в сторону деревни. Скоро они смолкли, и теперь тишину нарушало лишь громкое кваканье лягушек. Рашаду показалось, что они рыдают. Он медленно побрел, пробираясь меж стеблей, обходя стороной то место, где лежала Набавийя. Выйдя на дорогу, перешел через канал и очутился перед новым кладбищем. И тогда он сказал себе:

— Вот тут Набавийя будет спать… Вечным сном…

В изнеможении он опустился на камень и, упершись локтями в колени, спрятал лицо в ладонях.

Шайтан

По каменистой равнине, покрытой песком, с севера на юг катится «форд» красного цвета. Человек, сидящий за баранкой, вдруг бьет по ней ладонями и ликующе кричит: «Вот она, Родина!» — ему кажется, будто машина пересекла границу, за которой начинаются родные места. От радости он начинает крутить руль вправо и влево, и машина послушно устремляется, словно в танце, то в одну, то в другую сторону. Из-под колес летят мелкие камни. Утреннее солнце все выше и выше поднимается к зениту.

Чтобы защитить глаза от слепящих лучей, человек опускает жалюзи. Перед ним, куда ни кинь взгляд, песчаное море пустыни, где только кактусы и верблюжья колючка.

Солнце уже стоит прямо над «фордом». Человек обнаруживает это, когда поднимает жалюзи и не видит солнечного диска. Земля дышит нестерпимым зноем — сущий ад, думает он и останавливает машину.

Откинувшись блаженно назад, человек прикрывает на мгновение глаза, протягивает руку за термосом, отворачивает крышку, пьет. Затем выходит из машины и поднимает крышку капота, чтобы остудить двигатель.

Новенький красный грузовик сверкал под ослепительными лучами солнца, горделиво застывшего на безоблачном небосклоне. Над красным кузовом «форда» был натянут зеленый брезентовый тент. «Быть может, ты будешь первым автомобилем, которому суждено въехать на мою родную землю, который там увидят впервые в жизни», — сказал человек своему «форду».

Он представил себе, как деревенская знать будет ходить вокруг его машины, удивленно оглядывая и похлопывая ее по дверцам.

«Время лошадей, мулов, верблюдов и ослов прошло», — скажет он им. А они ответят: «Твоя правда, Хасан!»

Ему так хотелось, чтобы были живы отец, мать, братья и чтобы он мог сказать им, что никуда не уедет еще тридцать лет.

Хасан решил залезть в кузов, чтобы, устроившись поудобней, дождаться там захода солнца, а уж тогда, по вечерней прохладе, отправиться дальше на юг. Однако скоро его потянуло наружу. Он вытащил из кузова одеяло, веревку и четыре металлических прута. Укрепив прутья в песке, он натянул сверху одеяло, расстелил в образовавшейся тени абу[25] и сел. Взор его устремился вдаль, туда, где далеко в дымке пустыня сливалась с небом.

А Хасану виделись деревня, откуда он когда-то уехал, люди, которых он знал, города и моря, которые он видел, профессии, которые сменил за это время. Он вспомнил про диковинный костюм, который вез с собой: пиджак, брюки, галстук, рубашку, вспомнил про украшения для матери и старшей сестры и для тех, кто, как он полагал, должны были родиться за время его отсутствия.

О, как славно он заживет у себя в деревне! Лучше, чем Антара[26] после того, как он привез от Нуамана красных верблюдиц в качестве махра[27] для своей возлюбленной Аблы! Махром для его Аблы будет эта машина. Если бы он был поэтом, он так воспел бы свой «форд», что сам Имруулькайс[28] не отказался бы включить его строки в свои стихи, где он так красиво воспевает своего коня! Хорошо, если бы, мечтал Хасан, в деревне, пока он странствовал, появился свой поэт. Уж он бы прославил и автомобиль, и его хозяина!

Тень постепенно ушла из-под навеса, и Хасан, подтянув абу, переполз ей вслед. Было жарко. Он сорвал с головы белую накидку с черным шнуром. Тут ему пришло в голову, что и накидка и шнур нужны были для езды верхом на лошади или верблюде. Тому же, кто сидит под крышей автомобиля, они вовсе не нужны.

Ему представилось, как он наводняет эту пустыню доселе неизвестными здесь автомобилями, и все они принадлежат ему. Он видел, как деревенские старцы отдают ему свои деньги, чтобы тоже — как и он — стать владельцами машин. А сам он через пустыню возит для них в канистрах горючее.

На минуту ему показалось, что навстречу действительно движется караван автомобилей. Но видение тут же исчезло. И впереди опять была лишь бескрайняя пустыня. Только кое-где виднелись сухие кактусы да жаждущие влаги колючки. Хасан стряхнул с себя дремоту и пропел вполголоса: «Я томлюсь жаждой, девушки… укажите мне путь».

Солнце приблизилось к линии горизонта, стали бледнеть тени. Хасан сложил абу, выбрался из-под навеса, вынул из земли подпорки, свернул одеяло и забросил все в кузов. В нос ему ударил запах горючего — пищи его автомобиля, и запах этот показался ему ароматнее всех духов на свете, приятнее запаха женщины. Он закрыл капот, сел за руль, хлопнул дверцей и повернул ключ. Двигатель с шумом заработал, и машина снова понеслась на юг.

День уступил место сумеркам, а затем превратился в сырую, холодную ночь. Хасан остановил машину и, не выключая двигателя, вышел. Он отыскал на небе Полярную звезду и, мысленно проложив от нее путь на юг, наметил себе звезду, которой он будет придерживаться, чтобы не заблудиться. Теперь он ехал, стараясь не упускать ее из виду. Земля вокруг вся была в трещинах от жары, и это говорило о том, что он был на пути к деревне.

… Деревня только начинала просыпаться. Девушки у колодца наполняли водой ведра и, надев их на коромысла, несли домой. Мужчины уже вернулись с утренней молитвы, а женщины пекли хлеб и готовили еду. Как раз в это время на своей машине подъехал к деревне Хасан. Он возвестил о своем прибытии долгим автомобильным гудком. Хасан крутил руль машины так, что ее, словно бешеную, кидало то вправо, то влево. На миг девушки замерли в оцепенении, а затем, побросав с перепугу ведра, с криками «Шайтан, Шайтан!» ринулись в деревню. Оторопевшие мужчины и женщины наблюдали, как к ним в деревню из пустыни движется Шайтан, Красный Шайтан, отражающий солнечные лучи, одетый в зеленую абу.

Когда он был уже совсем близко, женщины заголосили и в страхе вместе с детьми попрятались по домам. Мужчины же поспешили схватить кто палку, кто саблю, а кто нож. Образовав тесный полукруг, они решили преградить путь Красному Шайтану, но в то же время их так и подмывало удрать подальше. А машина подъезжала все ближе и ближе, еще больше раскачиваясь и танцуя. Наконец она остановилась, смолк и рев мотора.

Хасан вышел из машины, не оборачиваясь, захлопнул за собой дверцу и направился к мужчинам, среди которых в центре стояли и самые знатные жители деревни. Некоторые угрожающе подняли палки, сабли и ружья, другие, испугавшись Хасана, попятились назад. Про себя они решили, что Хасан и есть Красный Шайтан: черная аба поверх белой одежды, черный шнурок на белом платке, смуглая кожа, кривой нос, жесткие черты лица и глаза, как у ястреба. Однако тот, что стоял в самом центре, сделал им знак рукой, и все остались на своих местах. Тогда Хасан сказал:

— Вы не узнаете меня?

— Кто ты? — спросил деревенский староста.

— Я Хасан, Хасан бен Сабит бен Руейфаа аль-Изза.

Шейхи задумались. Они знают Сабита бен Руейфаа аль-Изза, среди них есть сыновья Сабита, но они не помнят, чтобы у Сабита был сын по имени Хасан. Деревенский староста обратился сначала к Хасану, а затем к сыновьям Сабита:

— Вот они — сыновья Сабита. Вы знаете его?

Они молчали в растерянности, боясь сказать да или нет. Хасан сделал шаг вперед, но староста жестом велел ему остановиться. Хасан подчинился и, подумав немного, сказал, указывая поочередно на своих братьев:

— Ты — Бекр, мой старший брат, ты — Умр, мой младший брат, а ты — как будто тоже мой брат, но родился уже после моего отъезда. Как тебя зовут?

Все взоры обратились к Бекру, все ждали. Бекр вспомнил, что у него был брат по имени Хасан и что когда-то очень давно он уехал из деревни и больше уже не возвращался. Хасан обратился к Бекру:

— Неужели ты не узнаешь меня? Помнишь, как мы вместе бросали монету в колодец, а потом ныряли за ней, и тот, кто находил ее, получал сверх еще такую же монету?

Бекр поднял глаза. Женщины, девушки и дети, собравшиеся в отдалении, замерли в ожидании ответа. В мертвой тишине, нарушаемой лишь шорохом ресниц, раздались слова Бекра:

— У нас был брат Хасан, но нам кажется, что ты — это не он.

При этих словах мужчины стали окружать Хасана, чтобы не дать ему ускользнуть. Они уже не боялись Красного Шайтана. Тогда Хасан, который начал понимать, что его дела плохи, сказал:

— У меня на спине, на правой лопатке, есть шрам. Он остался после того, как ты толкнул меня на острый камень. Подойди и посмотри сам.

Среди мужчин возникло замешательство. Но Бекр с насмешкой в голосе сказал:

— Пусть там у тебя и шрам, как ты говоришь, но ведь шайтан может сам себе его сделать.

Ошеломленный таким ответом, Хасан воскликнул:

— Шайтан?! Я не шайтан, я человек, такой же, как и ты. Я твой брат, сын твоих отца с матерью!

И закричал, взывая к окружающим его мужчинам:

— Я человек, такой же, как и все вы!!!

Потом он обратился к деревенской знати:

— Хотите, я назову вас всех по именам, одного за другим? Могу назвать даже тех, кого здесь сейчас нет, тех, кто уже умер или остался дома из-за болезни или немощи.

На это староста ответил:

— Довольно тебе шуметь. Ты — шайтан, правильно сказал Бекр, ты просто принял другое обличье. Изыди! Исчезни так же, как появился! Иначе мы убьем тебя. Сейчас, сразу же, немедленно исчезни!

Хасан улыбнулся:

— Исчезнуть? Неужели вы и в самом деле принимаете меня за шайтана?

— Мы точно знаем, что ты — сам шайтан. Только шайтан может насмеяться над металлом и превратить его в красного осла, — сказал староста. А другой шейх добавил:

— Кто знает, может быть, этот осел тоже шайтан, принявший вид осла.

Мужчины уже было подняли оружие, которое они держали в руках, но староста остановил их жестом. Потом он взмахнул рукой, и все разом бросились к Хасану. Дрожащими руками они вцепились в пленника, хотя тот и не думал сопротивляться. Он спокойно подчинился чужой воле, а на лице его даже появилась улыбка. Это еще больше укрепило уверенность жителей деревни в том, что они схватили самого шайтана или в крайнем случае его брата или сына, ведь обычному человеку в таком положении было бы не до смеха. А этот еще разглагольствовал на ходу:

— Я наполню вашу деревню такими же машинами, как моя: красными, голубыми, зелеными, желтыми, любых цветов, какие вы только пожелаете.

Со стороны пастбищ и загонов донеслись громкие крики верблюдов.

— Вы будете владеть караваном машин: грузовых, легковых, будете сдавать их внаем другим. А верблюдов будете резать, как овец, баранов и другой скот.

У дома старосты все остановились: в одной группе были мужчины, окружившие Хасана, поодаль теснились женщины, девушки и дети. Повернувшись к ним, староста спросил: «Есть ли у кого-нибудь с собой большая игла для мешков?» Тут Бекр просунул руку в складку своей накидки, вытащил оттуда иглу и протянул ее старосте. На этот раз в глазах Хасана можно было прочесть испуг. Но руки мужчин держали его крепко. Все глядели на старосту. Тот медленно подошел к пленнику и вонзил ему иглу между лопатками чуть не до самого позвоночника. Хасан взвыл от боли. Обведя всех стоявших вокруг взглядом, староста произнес: «Теперь этот шайтан навсегда останется в человеческом обличье». И он рассказал, что узнал об этом средстве от своего деда:

— Как-то раз днем, когда дед спал под пальмой, появился черный осел с отливающей золотым блеском шкурой. Осел прыгал вокруг него, пока дед не проснулся. Как только он встал, чтобы схватить осла, осел побежал прочь, а дед пустился за ним вдогонку. Бегал, бегал он за ослом по деревне, пока не взмок, и наконец, выбившись из сил, остановился. Но тут черный осел с блестящей шерстью вдруг исчез. Когда мой дед поведал о случившемся своему отцу, тот объяснил, что это был шайтан в обличье осла и что, будь у деда с собой толстая игла, и воткни он ее шайтану в спину, тот не смог бы больше оборачиваться кем-нибудь и не исчез, а стал бы его рабом.

Закончив рассказ, староста обратился к Бекру: «Поздравляю, теперь у тебя есть раб, который выдает себя за твоего брата. Бери его и распоряжайся им, как хочешь».

По лицу Хасана медленно катились слезы — игла в спине причиняла ему страшную боль.

— А осел? Что будет с красным ослом? — спросил Бекр у старосты.

— Осел — это моя забота, моя и шейхов нашей мирной и праведной деревни. Пусть спит и не двигается, пока мы не обдумаем все и не решим, что с ним делать. Ведь над ним имеет власть только этот шайтан.

Неожиданно от группы женщин отделилась Хинд. Повергнув всех в изумление, она решительно разомкнула цепь мужчин, подошла к Хасану и сорвала с его плеч одежду. Тот закричал от нестерпимой боли, которую причиняла ему торчащая в спине игла. И тут всем взорам открылся шрам на лопатке, а рядом со шрамом Хинд увидела черную родинку. Обернувшись к толпе, она крикнула:

— Это — Хасан, я узнаю его, как узнала бы его наша мать, да успокоит Аллах ее душу!

И, прежде чем кто-нибудь до конца смог осознать смысл ее слов, Хинд вытащила иглу из спины Хасана. На коже появилась кровь, и боль стала понемногу утихать. Хасан облегченно вздохнул. Повернувшись к Бекру, Хинд сказала:

— Поверь мне, это твой брат, а вовсе не шайтан.

Минуту староста не мог прийти в себя, а потом милостиво произнес:

— Тогда бери его и освободи его душу от шайтана! Красный железный осел — вот шайтан. Это он забрал душу твоего брата!

Бекр накинул Хасану на плечи абу и направился было вместе с ним и Хинд домой, как вдруг Хасан гневно закричал:

— Вы — пещерные люди! Вы все еще пещерные жители. Аллах заставил железо служить людям там, за пустыней, он сделал из него то же, что для вас верблюды, лошади и ишаки…

Услышав это, все начали смеяться: и мужчины, и женщины, и дети. Взрывы дикого хохота провожали Бекра, Хинд и Хасана до самых дверей их дома.

В той же комнате, где он спал ребенком, Хинд лечила Хасану спину, стараясь успокоить его:

— Я верю тебе. И твои братья Бекр и Умр тоже верят.

Хасан недоверчиво взглянул на нее, и она добавила:

— Я сделаю так, что они поверят тебе. Но… им будет трудно, как и всем остальным — и простым людям, и шейхам, и старосте, — поверить в то, что ты рассказываешь о Красном Шайтане, будто он из железа, покрыт краской, что в нем есть горючее и мотор, что это горючее может заставить ехать по земле железо, колесо, даже тяжелый дом и что это может увидеть любой…

— Я лучше умру, чем позволю тронуть мою машину! — вскрикнул Хасан.

Открылась дверь, сначала показался Умр, за ним Бекр. Две пары глаз с ужасом уставились на вошедших.

— Нет, нет… — прошептал Хасан, а потом торопливо заговорил: — Я обычный человек! В меня не вселялся шайтан! Поверьте же мне!

Хинд рванулась к братьям, собираясь что-то сказать, но Умр зажал ей рот ладонью и вытолкнул за дверь. Только тут окончательно понял Хасан, что хотят с ним сделать, и пронзительно закричал:

— Звери! Животные!

В ту же ночь все жители деревни, и самые бедные, и знать, собрались вместе. С факелами и пальмовыми ветками в руках они медленно приближались к Красному Шайтану. Несмотря на то что весь день и прошедшую часть ночи Он молчал, все робко поглядывали в Его сторону, опасаясь, что Он может совершить что-нибудь неожиданное.

Наконец один из толпы бросил в Него маленький камушек, другой — камень побольше, а затем стали палить все, кому не лень — Красный Шайтан оставался недвижимым. Деревенский староста стоял поодаль, с тревогой наблюдая за своими телохранителями. Постепенно летящий град камней превратился в громовой барабанный бой. Однако Красный Шайтан все так же неподвижно стоял на своем месте. Неожиданно один из селян, преодолевая страх, рванулся вперед и изо всех сил ткнул пальмовой дубинкой в морду Красному Шайтану. Переднее стекло со звоном разлетелось на тысячи осколков. На мгновение воцарилась тишина, которую пронзил истошный крик старосты:

— Вперед, мои верные люди! Уничтожьте его!

В тот же миг и простой люд, и знать набросились на Красного Шайтана, пустив в ход пальмовые дубинки. Первый раз они отступили, когда под их ударами издал пронзительный сигнал автомобильный гудок, второй — когда кто-то вспрыгнул на Красного Шайтана с зажженным факелом и огонь охватил Его зеленую накидку. Толпа глядела на яркие стремительные языки пламени. Было видно, как Он, став на колени, наклоняется то налево, то направо, словно верблюд, поранивший задние ноги. Потом они увидели, как огонь добрался до Его морды, и тогда раздался оглушительный взрыв. Ослепительно яркий свет, подобно вспышке молнии, на мгновение осветил всю деревню. Все устремились к Нему: и молодые мужчины, и старики, и староста, и его телохранители — все хотели издали понаблюдать, как умирает Красный Шайтан. Они уже твердо знали, что наутро Он будет всего-навсего лишь грудой железа, неспособной передвигаться. Ноги его пожирал огонь, и от них исходил отвратительный запах…

К деревенскому старосте подошел Бекр.

— Мы прижгли ему спину, как ты велел, и спасли от шайтана, — сказал он.

— Можешь быть спокоен, — торжественно произнес староста, — этот дьявол никогда уже не вернется к твоему брату, мы только что убили его. Чувствуешь запах его смерти?