Сойкина Ворона

Глава 19

Сойка

— Что, Миха, мастерство не пропьешь, посыпалась все же Льдина, не устояла? — хохотнул Санек, которого я вызвонил на угол Северной и Мира по пути к родительскому дому, чтобы побыл на всякий около Женьки. — Или тут правильнее говорить — течь дала?

— Санек, правильнее ни хрена об это не говорить и даже многозначительно не зыркать, понял? — с трудом удержавшись от перехода на грубость, твердо сказал ему. — Если не можешь так — говори сразу, и тогда отбой.

— Сойка, ты чего? Я же шутки ради ляпнул, — выставил перед собой ладони в жесте «я — пас» Никитин.

Да какие тут к хренам шутки! Чтобы Льдина посыпалась или даже потекла? В смысле взяла и растаяла… Ага, губу не раскатывайте. Там, походу, еще даже до первой стадии разморозки как пешком до Китая. А этот ее взгляд на меня, когда обернулся после разговора с мамой… Бррр! До сих пор в груди стынет и ноет, и каким-то конченым себя почему-то ощущаю, вроде как виноват в чем-то, но исправить — хрен его знает это как, и поэтому чмо бесполезное. Был даже краткий импульс махнуть на все рукой, болт забить и прекратить это нервное дерьмо. В смысле, секс по факту есть? Есть. Сама Ворона меня чем-то грузит? Нет. Ну и супер, живи, Миха, не тужи, психозаморочки обходи подальше, знай себе втыкай поглубже, пока дает доступ к телу охрененная женщина. А что там дальше — потом и поглядим.

Здорово же так… было бы. Если бы у меня взяло и вышло. Но пока что-то не очень. Раньше как у меня было? Общаюсь с девушкой, окучиваю или уже реально до дела дошло — ну супер, я весь в процессе. Пока с ней. А только нет ее рядом и… нет. Свободен и всегда готов к новым свершениям и целям. Работа, помощь друзьям и семье, движняк волонтерский, когда возникают ЧП. Короче, мозгами был я всегда там же, где и телом. А вот сейчас…

— Короче, Санек, ты сильно на глаза Вороновой не лезь, она этого не любит, — начал я торопливо инструктировать друга, глянув на часы.

— Она или ты, когда к ней лезут? — тихонько проворчал Санек, но я это проигнорировал. Нормальный он мужик, знаю, так, бухтит просто для порядка.

— Витек там все по-людски настроил. Если кто к двери подходит — сигналка срабатывает, и экран включается на этой его приспособе. Если просто мимо кто или покрутится и свалит — реагировать не надо. Но вдруг кто попрет прямо внагляк — сразу мне звони и обозначивай свое присутствие. Эти упыри считают, что Женька одна живет, им лишние глаза и уши наверняка не нужны, так что, скорее всего на том все и закончится.

— Миха, а чего ты с начальством не перетрешь насчет разрешения вызова наших дежурных оперов раз такая петрушка? — нахмурился Никитин, осознавая, что дела у нас вполне себе нешуточные могут быть.

— Санек, я сам еще с типами этими не сталкивался, поэтому общий хипеж рано поднимать. Если увижу, что реально гемор грядет, то сразу и перетру.

— Угу, с твоей вечной фигней геройской перетрешь, конечно. Ладно, давай ключи и езжай. Сделаю все в лучшем виде. Посторожу и отсвечивать сильно не стану.

— Женьке только скажи, что, мол мы пересеклись по дороге и разговор у тебя ко мне, а я тебе дал ключи и попросил подождать пока вернусь.

— А она мне прямо возьмет и поверит.

Главное, чтобы моя Льдина мне верить начала, а что она о других мужиках на белом свете думает — глубоко похрен. В идеале — вообще пусть ничего и никогда не думает.

На подлете к дому звякнул маме, чтобы спускалась. Вылез из тачки, чтобы дверь ей открыть, но мамуля естественно сначала расцеловала меня в обе щеки, потом легонько треснула в шутливом подзатыльнике, для чего я покорно склонил башку, а потом пристально уставилась в лицо, будто читая нечто информативное на бегущей по нему строке.

— Мам, тридцатое число и время к обеду. Мы на рынке уже только пустые прилавки застанем, — ее прямого взгляда я не выдержал и посмотрел в сторону подъезда через мамину макушку.

— Да и Бог с ним, сынок. На салатик какой-нибудь наскребем, курочку запечем, лишь бы пару бутылочек раздобыть, да конфет с фруктами детям, вот тебе и стол, — отмахнулась она, но в салон села. — Ты мне лучше скорее расскажи, что же там за девушка, которая тебя, гуляку моего, за живое так прихватила. А потом о своем жилье съемном, супер секретном, куда нам вход закрыт. Или оно у вас уже общее?

— Ну почти угадала, — технично я взялся отвечать на крайний и самый безопасный вопрос. — Я комнату в коммуналке снял, а Женя моя соседка.

Подробности о нескольких месяцах моего непроходящего стояка на Ворону и степени случайности нашего соседства пока опустим.

— Женя, стало быть, — прищурилась лукаво мамуля, а у меня какого-то черта начали греться уши. — Ну и чем же наша Женя такая уникальная, раз так тебе в душу запала?

Уникальная? Всем! Наша Женя… Наша. Тепло ведь как прозвучало. Только моя мамуля вот так умеет. И еще старомодное какое-то «в душу запала». В точку же. Запала, да еще в такие ее места, о которых и сам не знал.

— Вот с чего ты взяла, что она мне туда запала? — однако из чистого упрямства проворчал я, выруливая со двора. — Сколько ты этих девушек моих-то повидала.

— Так ни одну ты, сынок, никогда девушкой своей и не называл.

— Да ладно?

— Так и есть. Говорил «познакомься, это Света» или там «Я сегодня у Лены», «в кино иду вечером с Мариной», но что-то не слышала я от тебя «моя девушка».

— Я и сейчас такого не говорил, мам.

— А то я тебя не знаю и надо мне, чтобы ты все прямо вслух и сказал, — рассмеялась прозорливая родительница, смущая все сильнее. — Разве я слепая, не вижу, что глаза у тебя другие стали.

— Какие еще другие? — я даже в зеркало заднего вида зыркнул для проверки. Глаза как глаза, какие и всегда.

— Шальные будто чуток, и глядишь так, как будто здесь ты, но не совсем. Мыслями по большей части же в другом месте.

Ну… допустим. Определенная… ладно, значительная часть моих извилин сейчас точно в сторону нашего с Вороной жилища направлена.

— Так что, узнаю я, что такого в Жене твоей особенного? — не собиралась просто отставать мама.

— Особенного? Да вроде все как у всех. Две руки и ноги, одна голова и остальное все при ней, — снова сделал я попытку съехать на шутливые рельсы.

— Очень, видать все при ней, — прокомментировала это мое усилие любительница въедливых допросов. — Или дело как раз в голове?

— Да не знаю я сам в чем, мам, — сдался я. — Во всем, походу.

— Не знаешь? А что так?

— Потому что у нас… сложно все, короче, — поморщился я, тормозя на светофоре.

— Миш, сынок, а что в любви сложного?

— Вот прямо сразу любовь! — фыркнул я, но уши совсем уж заполыхали, да и мозги вдруг какой-то кульбит в башке совершили, я аж тряхнул ею.

— А что же, Миша? Она или есть, или нет. А сложно — это обычно об обстоятельствах.

— Вот ты, конечно… — хохотнул я в легком афиге. — Или есть, или нет… Люди годами вместе живут, а понять этого не могут.

— А зачем они тогда вместе? Тут же разобраться не трудно, сын, даже когда «все сложно», как ты охарактеризовал. — Угу, не трудно, как же. Конечно, у них с отцом любовь была прям с первого взгляда, и сколько помню их вместе — вокруг буквально ареол мне вечно чудился, в каждом обычном движении, взгляде. Сейчас такое разве бывает, при нашей общей циничности и… ссыкливости что ли. Любить открыто стало страшно и даже неловко, как если бы ты сразу лох. — Плохо если и трудно бывает, а без этого человека ты себя не видишь. Или удобно все и хорошо, тепло-сытно, но глаза закрыл — и нет человека рядом, только вот это удобно-сытно и остается.

— Мам, а что варианта, когда без человека себя не видишь, но и тепло-удобно, не бывает? — нервно засмеялся я, ковыряясь в себе одновременно.

Вот что еще значит «не видишь себя без этого человека»? Мы с Вороновой под одной крышей всего сутки, откуда мне знать, вижу или нет?

— Бывает, еще как. Особенно, когда вдвоем люди над этим работают. Но в жизни совместной, Миша, всякое случается, и не всегда оно хорошее и легкое, вот в такие моменты и понимается все окончательно.

— Маа-ам, а давай пока не будем о совместной жизни! — взмолился я. — Я как-то не готов еще морально на такие темы говорить!

Я не готов, а уж Льдина моя как не готова! И пока над всем совместным только я один и работаю, если можно это так назвать. Она только обереганием своих границ долбанных и занимается.

— Твоя воля, сынок, — как-то очень уж легко сдалась мама.

Минут пять мы плелись в пробке молча, а потом мою подогретую мамулиными словами до кипения черепушку все же рвануло.

— Я никак не могу к ней подобраться ближе, понимаешь, мам? Не в смысле… того самого, а по-человечески, — выпалил я.

— А подобраться очень хочется? — спросила мягко мамуля.

— Очень, мам. Сроду так ни с кем не хотелось. Потому что она… Особенная — дурацкое слово, ни о чем, но да, я с ней рядом других не вижу просто.

Эх, раз вывалил это, как на духу, то чего уже останавливаться. Рассказал все, ну без интимных подробностей, само собой, и темы с квартирным гемором. Про то, что неделями подходы не мог найти к Вороновой, что она словно ледышка почти все время, и про то, о чем узнал о ее прошлом из рассказа Кольки, и про то, как она перед моим выездом шарахнулась и закрылась. Мы уже стояли у обочины около рынка, а я только когда закончил и опомнился.

— Бедная же недолюбленная девочка, — всхлипнула мамуля, и я увидел в ее глазах слезы. — Куда же ты сунулся, сынок!

— В смысле? — слегка опешил я.

— Да в том и смысл, что такой девочке, если ты до ее нутра нежного дотянешься, любви нужно будет за всех обделивших в этом додать, понимаешь, Мишенька? А это — задача тяжелая и труд ежедневный, сынок. И кто знает еще, когда результат ты увидишь. Вот, как мать твоя и ради девочки этой — и так несчастной — я тебе посоветую: отступись.

— Что?! Это еще почему?

— Потому, что молодой ты у меня еще, чтобы день за днем душу раненую лечить и отогревать. Тяжко это, Миша, обидно от недоверия долгого бывает очень, а тебя вдруг опять погулять на свободу потянет. Право имеешь, вот только если Женю ты эту пригреешь, а потом оставишь — девочку совсем доломаешь. Много других ведь вокруг, сынок, и красивых, и без такого груза на душе. Подумай, Миша, крепко подумай. Еще ведь не поздно остановиться?

— Это как сказать, — пробормотал я. — Приехали мы уже, мам.

Смотря для кого не поздно. Лично я в себе ни желания такого, ни сил на подобное не ощущаю. Это что, выходит — эгоист я конченный?

Сказать, что рыночная и магазинная толкотня помогла мне отвлечься — не-а. То и дело ловил себя на том, что маме помогаю, но и сам гребусь то фруктами, то конфетами, то колбасой, а в башке само собой всплывает «это нам с Женькой».

Ведро краски водоэмульсионки купил, а колер для нее выбирал и опять в мозгах по кругу «ей оранжевый понравится? А лавандовый?»

— Миша, ты у меня уже взрослый совсем, — начала мама, когда припарковался уже во дворе родительского дома.

— Ну типа да, — хохотнул я. — Скоро двадцать шесть годиков.

— Вот и подумай обо всем, что сказала, по-взрослому, не отмахивайся легкомысленно. Авось, найдется другой, кто Женечку эту, набедовавшуюся, отогреть сможет.

Другой? Какой, к еб*еням, другой?

— Мам… — стиснув руль, начал я, впервые в жизни готовый сказать ей прямо, что в наше с Женькой вторжения не допущу.

— Погоди, я не закончила, Миша. Ты это… если все же решение примешь какое, то на сам праздник девушку одну не бросай. Ко мне и первого забежать можешь, не страшно, да и не буду я одна.

— Ну вот, так и знал, что ты только и мечтаешь от меня избавиться, — подмигнул, мигом выдохнув с облегчением ком подкатившего раздражения и едва увернулся от нового подзатыльника.

Мамины покупки наверх оттарабанил, разложить помог, покорно, но очень торопливо слопал суп и второе и, расцеловавшись, помчался… домой.6c94cf

На елочный базар наткнулся прямо на перекрестке и обзавелся почти двухметровой пахучей красавицей, пусть и сосной.

Лицо открывшей дверь Вороновой показалось бледнее обычного, но встрепенувшуюся тревогу притушило появление из моей комнаты Сашка. Походу, все нормально у нас, и почудилось просто.

Не почудилось. Едва я сгрузил все пакеты на пол, чтобы дух перевести и начать разбирать покупки, хлопнула дверь за торопливо свалившим Саньком, вошла Воронова, да так и застыла, уставившись на успевшую вывалиться и выкатиться всякую всячину, которой разжился. И лицо ее стремительно становилось все бледнее и бледнее, а глазищи распахнулись и потемнели, взгляд остановился.

Я окликнул ее раз, другой, сначала удивляясь молчанию, а потом и обосрался не на шутку, когда моя Льдина взмахнула руками и вдруг начала падать. Еле успел подхватить.

— Сука-сука-сука! — шипел сквозь зубы, бегом относя Женьку в свою комнату и укладывая на диван. — Жень-Жень, родная, что с тобой?

Ответа не было, она лежала передо мной бледная до зелени, вся какая-то прозрачно-тонкая, недвижимая прямо как… и неживая вовсе.

Мысль мелькнула эта, и меня аж тряхнуло, даже зубами лязгнул, потому что и сердце и желудок с шарами будто в тисках сжало нещадно.

Не видишь себя дальше без человека, да, мам? Ну судя по всему этот трындец со мной сейчас и происходит. Ведь не приведи Бог, если она… если с ней…

Женька слабо пошевелилась и я очнулся от ступора, начиная материть себя за то, что торчу столбом, а не действую.

— Тихо, Жень, лежи, я сейчас в Скорую позвоню.

— Не надо Скорую… — слабым голосом ответила Льдина и приоткрыла глаза свои синие-синие. — Просто… голова закружилась…

— Да как же, не надо! — возмутился я. — Что, все люди в обмороки на ровном месте хлопаются, когда просто голова закружится?

— Я серьезно, Сойкин. Не надо. — Повторила она уже твердо и с нажимом. Ага, обычная Льдина стремительно возвращается. — Я просто поесть забыла.

— Ну, бля, чудесно! — бомбануло меня. — Пять вечера, а ты не ела еще ни черта? Жень, че за нахер? Вот, взрослая же ты женщина, и человек хороший, но че балда-то такая?

— Это я-то человек хороший? — Женька резко села, будто ее мои слова ужалили. — Я? Да что ты знаешь обо мне, чтобы называть хорошим человеком? Что ты знаешь о том, что я сделала?!

Хер его знает как и почему, но, видимо, мои ляпнутые от фонаря слова зацепили ее за живое и прям не по-детски. Но мне ведь тоже сейчас не до шуток, и назад сдавать я не собираюсь.

— Ну так, возьми и расскажи, чтобы уже знал.

— Да с какой такой стати?

— Чтобы непоняток в будущем избегать, — привел первый пришедший на ум довод. — Что же ты такого сделала, чтобы потерять право называться хорошим человеком?

— Да плевала я, понимаешь ты меня или нет, — огрызнулась Ворона и вскочила с моего дивана. Ее тут же шатнуло, и пришлось обнять, чтобы не рухнула.

Она рыпнулась, попытавшись оттолкнуть, но как-то неубедительно, сразу затихла, и мы так и пошли до кухни. Воронова, не спрашивая, влезла в мой холодильник и, достав остатки шампусика, приложилась прямо с горла, прежде чем я успел отнять.

— Эй, тормози! — выхватил я бутылку, но Льдина уже сделала несколько больших глотков. — Куда на пустой желудок!

Усадил, быстренько нарубал колбасы, хлеба и сыра из пакетов, поставил перед ней. Вино налил в бокал, поставил рядом с тарелкой, сам сел напротив, терпеливо наблюдая, как Женька ест и пьет, и давая понять, что намерен-таки дождаться от нее ответа на свой вопрос.

— Еще есть? — спросила она, не глядя мне в глаза, опустошив бокал.

— Хорош тебе пока.

Женька молчала минуты три, глядя в тарелку и то и дело кривила рот, но наконец вскинула глаза и уставилась в мои с пугающей жесткостью.

— Я убила собственную младшую сестру, Сойкин. Довела до самоубийства. Просто потому, что захотела. Как тебе такое, а?

Не знаю какой реакции она ожидала, но я только сухо кивнул и велел:

— Подробности давай!