Создатель звезд (другой перевод)

Глава 8 Несколько слов о нас

Бваллту, я и постоянно растущая компания наших спутников посетили много странных планет. На некоторых мы провели только несколько недель (по местному времени); на других мы задерживались на века или, следуя своим интересам, перескакивали от одного исторического момента к другому. Словно туча саранчи мы «набрасывались» на очередной мир и каждый из нас подбирал себе подходящего «хозяина». Потратив какое-то время на наблюдения, мы покидали этот мир, чтобы вернуться к нему через несколько веков; иногда наша компания «рассыпалась» по многим мирам, удаленным друг от друга во времени и пространстве.

Эта странная жизнь превратила меня в существо, весьма непохожее на того англичанина, который жил в определенный период истории человечества и однажды ночью поднялся на холм. Я не только приобрел опыт, недоступный никакому нормальному человеку, но в результате необычайно тесного общения со своими спутниками, еще и «размножился». Ибо теперь, в определенном смысле, я был и тем самым англичанином, и Бваллту, и каждым из моих спутников.

Эта произошедшая со всеми нами перемена заслуживает подробного описания и не только потому, что она действительно представляет собой очень интересное явление, но и потому, что, благодаря ей, мы получили ключ к пониманию многих космических существ, чья природа осталась бы для нас непостижимой.

В нашем новом состоянии, общение было доведено до такого совершенства, что мы ощущали друг друга. Таким образом, я («новый я») с одинаковой легкостью принимал участие в приключениях и того самого англичанина, и Бваллту, и всех остальных. И я хранил воспоминания о том, как они все жили до встречи со мной, на своих родных планетах.

Какой-нибудь философски настроенный читатель может спросить: «Вы хотите сказать, что множество индивидуумов, с разными ощущениями, стали одним индивидуумом, погруженным в единый поток ощущений? Или вы хотите сказать, что эти разные индивидуумы просто держались вместе и каждый из них испытывал свои ощущения в отдельности, но у всех они одинаковые?» У меня нет ответа на этот вопрос. Но я знаю одно: я, англичанин, и каждый из моих спутников постепенно стали воспринимать ощущения друг друга и обретать более ясное сознание. Я не знаю, кем мы были: одним индивидуумом или группой индивидуумов. Думаю, что ответа на этот вопрос вообще не существует, потому что, если задуматься, вопрос этот не имеет никакого смысла.

В ходе коллективного наблюдения над многими мирами, как равно и в ходе моих размышлений о моем мыслительном процессе (как «коллективном», так и «индивидуальном»), – то один, то другой индивидуум-исследователь, а то и вся группа, становились основным инструментом разума, предоставляя свою индивидуальную природу и свои индивидуальные ощущения в качестве материала для размышлений обо всех о нас. Иногда, когда наши чувства и внимание, как группы, были обострены до предела, мы обнаруживали, что восприятие, мышление, воображение и воля каждого из нас поднимаются на такую высоту, какой ни один из нас не достиг бы, как отдельно взятая личность. Таким образом, хотя каждый из нас в определенном смысле стал тождествен любому из своих товарищей, уровень его мышления теперь был на порядок выше того, каким он обладал, пребывая в одиночестве. Но в этом «пробуждении» не было ничего более загадочного, чем в происшествиях, часто случающихся в обычной жизни, когда разум с восторгом соотносит ощущения, прежде испытывавшиеся изолированно друг от друга, или обнаруживает в труднопостижимых вещах прежде скрытый от него смысл.

Не следует считать, что эта странная общность разумов стерла личности исследователей-индивидуумов. В языке жителей Земли не существует термина, которым можно было бы точно определить наши отношения. Нельзя сказать, что все мы утратили нашу индивидуальность, или растворились в коллективной индивидуальности. Но так же неверно будет утверждать, что мы все время представляли собой отдельные личности. В отношении нас всех можно было применить и местоимение «я», и местоимение «мы». В аспекте единства сознания мы все действительно представляли собой одного индивидуума с его ощущениями; и в то же самое время все мы были разными личностями, что было важно для нас и доставляло нам огромное удовольствие. И, хотя существовало единое, коллективное «я», было и многосложное и разнообразное «мы», – компания очень разных личностей, каждая из которых вносила свой уникальный творческий вклад в общее предприятие по исследованию космоса и была связана со всеми остальными участниками очень тесными отношениями.

Я отдаю себе отчет, что мое объяснение может показаться читателям противоречивым, каким оно кажется и мне самому. Но я не могу подобрать других слов для описания этого навсегда врезавшегося в мою память состояния, когда я был конкретным отдельным членом определенного сообщества, и, в то же время, распоряжался всеми ощущениями и коллективным опытом этого сообщества.

То же самое можно сказать и по-другому: если, в силу тождества нашего сознания, мы были единой личностью, то в силу явного различия наших характеров и подходов к творчеству, мы были абсолютно разными индивидуумами, за которыми наблюдало общее «я». Каждый из нас, как общее «я», воспринимал всю компанию индивидуумов, в том числе и себя самого, как группу реальных лиц, отличающихся друг от друга темпераментом и опытом. Каждый из нас воспринимал всех остальных, включая себя самого, как истинное сообщество, скрепленное узами любви и взаимного критического отношения, которые соединили, например, Бваллту и меня. Но на другом плане ощущений, – плане творящей мысли и воображения, единое коллективное мышление могло исчезнуть из ткани личных взаимоотношений. Оно было занято исключительно исследованием космоса. Отчасти верным будет утверждение, что мы отличались друг от друга в любви, но были тождественны друг другу в знаниях, мудрости и поклонении. В следующих главах, пойдет речь о космическом, об ощущениях коллективного «я», будет логически верно говорить об исследующем разуме в единственном числе, используя местоимение «я»: «Я сделал то-то и то-то, я подумал то-то и то-то». Тем не менее, местоимение «мы» будет также использоваться, чтобы читатель не забыл о коллективности этого предприятия и чтобы у него не сложилось неверное представление, будто единственным исследователем был человек, написавший эту книгу.

Каждый из нас прожил свою индивидуальную жизнь в том или ином мире. И эта ничтожная, полная ошибок и глупостей жизнь на далекой родной планете каждому из нас представлялась предельно конкретной и вполне достойной. Так взрослому человеку его детство представляется цепочкой чрезвычайно ярких событий. Более того, каждый из нас придавал своей прежней «частной» жизни значимость, которая теперь, когда он стал членом коллектива, померкла в сравнении с проблемами космического значения. И вот эти конкретность, достоинство и значимость каждой маленькой частной жизни имели очень большое значение для коллективного «я», частью которого был каждый из нас. Они придали коллективным ощущениям своеобразный пафос. Ибо только на своей родной планете, каждый из нас принимал участие в войне, именуемой жизнью, в качестве, так сказать, рядового солдата, сталкивающегося с противником лицом к лицу. Именно эта память о себе, как о жаждущей света и свободы личности, но закованной в кандалы в темнице частной жизни, сделала каждого из нас способным воспринимать любое разворачивающееся на наших глазах космическое событие, не как некий спектакль, а как полную трагизма трогательную индивидуальную жизнь, вспыхнувшую и тут же погасшую.

Так я, англичанин, привнес в коллективный разум мои неотвязные и яркие воспоминания о бесполезности всех моих усилий в родном, охваченном кризисом, мире, истинное значение этой слепой человеческой жизни, скрашенной пусть несовершенным, но драгоценным общением, мне, коллективному «я», представилось с такой ясностью, которой англичанин, в его первобытной тупости, никогда не смог бы обрести. Сейчас я помню только то, что, будучи коллективным «я», я рассматривал свою земную жизнь более критически, и, в то же время, с меньшим ощущением вины, чем тогда, когда пребывал в индивидуальном состоянии. Думая о спутнице этой своей жизни, я более трезво оценивал то влияние, которое мы оказали друг на друга, и испытывал к ней еще большую нежность.

Должен упомянуть еще об одном аспекте коллективных ощущений группы исследователей. Поначалу каждый из нас отправился в это великое путешествие, прежде всего, в надежде понять, какую именно роль играет в космосе, как в целом, общение. Ответ на этот вопрос был еще впереди; все настойчивей стал звучать другой вопрос. Каждый из нас, получив огромное количество впечатлений от посещения многих миров, стал жертвой глубокого конфликта между интеллектом и чувством. Интеллекту казалась все менее и менее вероятной идея создания космоса неким «божеством», от самого космоса отличным. У интеллекта не было сомнений, что космос был самосуществующей системой, не нуждавшейся ни в логическом обосновании, ни в творце. Но чувства, которые могут уведомить человека о физическом присутствии физически воспринимаемого друга или врага, все настойчивей говорили нам о физическом присутствии в физическом космосе того, кого мы уже назвали Создателем Звезд. Вопреки интеллекту, мы знали, что космос, в сравнении с бытием, как целым, был бесконечно мал, и что бесконечность бытия лежала в основе каждой частички космоса. И эта иррациональная страсть заставляла нас жадно вглядываться в каждое незначительное событие в космосе, в попытке разглядеть в нем черты той самой бесконечности, истинного названия которой мы не знали и потому нарекли ее Создателем Звезд. Но сколько мы ни напрягали наше зрение, так ничего и не увидели. Хотя присутствие этого ужасного существа чувствовалось в космосе, как в целом, так и в каждой мельчайшей его частичке, но необъятность не давала нам возможности хоть как-то обозначить его черты.

Иногда мы склонялись к тому, чтобы воспринимать его, как чистую Силу, и тогда его олицетворением нам казалось бесконечное количество богов-громовержцев, известных обитателям наших родных планет. Иногда мы были уверены, что оно представляет собой чистый Разум и что космос есть ничто иное, как формула, составленная божественным математиком. Иногда нам казалось, что сутью его природы является Любовь, и мы воображали его в облике Христа – Христа людей, Христа «иглокожих» и «наутилоидов», двойного Христа симбиотиков, Христа-роя насекомоподобных. Но не менее часто мы представляли его, как неразумное Творчество – одновременно грубое и тонкое, нежное и жестокое, озабоченное только беспрерывным созданием бесконечного разнообразия существ, возводящее среди моря безумия маленькие островки любви. В течение какого-то времени оно могло проявлять материнскую заботу, а затем, в приступе неожиданной ревности к великолепию созданного им творения, оно разом уничтожало его.

Но мы знали, что все эти представления не имели ничего общего с действительностью. Ощутимое присутствие Создателя Звезд оставалось непостижимым, несмотря на то, что оно все сильнее озаряло космос, подобно тому, как Землю на рассвете освещает невидимое Солнце.