Спираль

12

— Светличный сказал, что вы сталкивались со слепым псом и кем-то ещё в Дмитрове?

— Так точно.

— Можете показать на карте города, где именно?

— Конечно.

Инструктор достал навигатор, вывел карту. Юра нашёл автостоянку.

— Вот здесь.

— А теперь масштаб помельче… Вы не видели, откуда они появились?

— Нет. Впрочем, когда уже шёл обратно… — И Юра рассказал о заброшенном доме, откуда шёл запах болота и псины.

— Да, Светличный упоминал. Но дом проверили и ничего необычного там не нашли… Теперь скажите мне, Юрий: как именно вы определили постороннее присутствие?

— Трудно сказать. Кажется, по запаху.

— На автостоянке?

— В смысле?

— Ну, там же пахнет соляром, маслом…

— Не знаю. У меня так и в рейдах бывало: какое-то обострение чувств. Но, мне кажется, это нормально. Многие…

— Понятно. Значит, так: хотите ли вы пройти дополнительные тесты — и, если результат будет положительный, подвергнуться… м-м… в общем, пройти курс активизации способностей?

— Каких способностей?

— Тех, которые будут выявлены. Если всё пройдёт нормально, будете работать в отдельной группе. В моей. С приличной прибавкой к окладу. Но, повторяю, сначала тесты, потом активизация.

— Я не привык принимать решения с такими скудными данными.

— И тем не менее.

— Я согласен, — неожиданно для себя сказал Юра. — Куда явиться?

— В восемнадцать тридцать в изолятор. Назовётесь, вас проводят.

— Изолятор — это?..

— Медсанчасть, отдельный вход с дальнего торца.

— Будет исполнено.

— Отставить казарму.

— Есть отставить казарму.

— Что он от тебя хотел? — спросил Костя Голиков, с которым Юра сидел за одной партой.

— Нужно сделать какие-то дополнительные анализы.

— А-а. Ты в тропиках служил?

— Нет, только на Кавказе.

— Тогда странно.

— А что у нас прямое?

— Что?

— Старый анек. У верблюда спрашивают: почему шея кривая?

— Гы. А на Кавказе ты где был?

— Да проще сказать, где не был. В Сочи не был. Командовал разведвзводом в шестнадцатой мотострелковой.

— О! А я тянул в тридцать второй десантно-штурмовой. Могли и пересечься. В ущелье Курдул, не?

— Могли. Земля круглая, но маленькая.

— Хоп. Ну что, в тир?

— Придётся.

— Не любишь стрелять?

— Не-а. Мы, разведка, — люди тихие…

Впрочем, в тире им показали кое-что интересное. Поскольку в Зоне цели были слишком уж разные, и то оружие, что было эффективно против одних, оказывалось почти бессильно против других, а таскать два-три ствола… скажем так: отдавало безумием, — поэтому специально для Зоны разработано было и мелкими партиями выпущено несколько моделей стрелкового оружия, в первую очередь автомат Бешанова под патрон 9x39, своеобразное устройство затвора которого позволяло использовать пули с мягкой и даже с полой головками; питание производилось из двух шнековых магазинов одновременно, и можно было лёгким движением руки переключаться, скажем, с полуоболочечных или экспансивных пуль на бронебойные; кроме того, к нему был разработан весьма эффективный глушитель. Да, магазины эти было муторно набивать, да, уход за машинкой был по сравнению с «калашом» сложнее в разы; но достоинства подкупали, и к ней следовало присмотреться.

Второй интересной машинкой было боевое ружьё «Секач» на основе охотничьего карабина «Вепрь» двенадцатого калибра. Он был снабжён лазерным прицелом-дальномером, а номенклатура патронов включала химические (против собак и других мелких хищников), дробовые и картечные, пулевые обычные и пулевые подкалиберные, а также двадцатимиллиметровые гранаты, которые могли подрываться как при контакте с целью, так и на установленной дистанции, — ну и, наконец, спецбоеприпасы для обезвреживания некоторых ловушек. Кроме того, в ствол можно было вставить вкладыш 5,45, в горловину магазина переходник — и использовать самые распространённые в Зоне патроны.

Третьим был карабин «Тигр-М», гражданский вариант снайперской винтовки Драгунова, под мощный патрон 9,3x64 с деформирующейся пулей, оборудованный компактным электронным прицелом, который мог работать и как коллиматорный, и как оптический с переменным увеличением, и как ночной, и как дневной инфракрасный — что, по словам инструктора, могло спасти от некоторых тварей Зоны, которые ухитряются сделаться невидимыми в дневном свете.

Немного постреляли. Автомат показался Юре недостаточно сбалансированным, а вот боевое ружьё всерьёз понравилось: очень ухватистое и, как ни странно, с мягкой отдачей. «Тигра» он в руки не взял: СВД вызывала у него не самые приятные воспоминания, был в его жизни дурацкий эпизод, едва не закончившийся печально.

— …прошли мы село насквозь — и, как положено, на выходе влетели в засаду. Вот самое распространённое: гробишься либо в самом начале рейда, либо в конце, когда до своих уже доплюнуть можно. Концентрацию теряешь, нюх уходит. Под первую машину подвели фугас, а по нам — из РПГ. Из первой четверо живых выскочили, из нашей семеро. Глушанутые, конечно, и побитые местами, но пока живые. Из двух пулемётов по нам кладут — правда, с уважительной дистанции. Заняли мы дом у дороги — недостроенный, но просторный и крепкий, из хорошего кирпича; обычно они из какого-то говна строят, стену пальцем можно проткнуть. А тут кирпич дорогой, турецкий, тут нам повезло. Я старший, я в два места раненный, и на мне, конечно, вся вина за случившееся. Понятно, что с башкой делается, тем более вот тут вот в черепе осколок засел. Но — перевязался, подаю пример. На связь с нашими вышли, сектора разобрали, ждём. А пулемётчики, суки, садят и садят. Патронов у них, наверное, вагон. Один стену продалбливает, а второй по окнам поливает в расчёте на рикошеты. И зацепляет ребят одного за другим, по мелочи, но зацепляет. А у меня снайпер есть, но ему в машине глаза окалиной побило — не так чтобы совсем, но стрелять не скоро придётся. Тогда я от большого ума беру «драгуна» и иду в комнату, которая на пулемётчиков окном выходит, встаю и начинаю целиться — и понимаю, что ничего не понимаю. До того я только охотничий прицел юзал, там просто сетка перекрестия, и всё. А в этом долбаном «драгуне» какие-то палочки, стрелочки, шкала чего-то там… а главное, ни хрена не видно. Ну, наконец нашёл я одного пулемётчика по вспышкам, а как его на прицел взять — не могу въехать. Потом вроде сообразил, выстрелил — тот даже не заметил. Ну, я ещё… С третьего, видимо, попал куда-то рядом… и тут они меня вдвоём в два ствола… Я на пол упал и понимаю, что всё, выползти из комнаты я не смогу, от порога и от косячков щепа летит… а кирпичи в стенке так по одному: дзынь! — и в нём дырка, тресь! — и половинка вылетает… Я вдоль боковой стенки вытянулся, ногами к огню. А всё, что в окно влетает, лупит ровно надо мной. Пылища! Полчаса так лежал. Ничего не слышу, оглох. Ребята, оказывается, за это время атаку отбили. Потом наши две «вертушки» подкрались — тут и мир наступил. Встаю, ничего не понимаю, по стеночке, как вдрабадан пьяный, иду… в общем, чуть меня не пристрелили по запарке, приняв за заблудившееся хтоническое существо. Вот такой, в два пальца, слой глины на мне… А скоро два танка и три бээмдэхи подходят, покидали по кустам для порядка, нас всех, с двухсотыми вперемежку, на броню подхватили и… в общем, вот. С тех пор я СВД и не люблю.

— Вот там мы с тобой и пересеклись, — сказал Голиков. — Делали мы, да, такой рейдик на выручку пузолазной разведке. И глиняного лейтенанта помню, в жопу раненного. Гы.

— Слава ВДВ. Что я ещё могу сказать? С меня пузырь, а то тогда так и не проставился… Ну и не в самую жопу всё-таки, а в поясницу.

— Ваш полкан тогда проставился отменно — два ящика и жареного кабана. А у многих лейтенантов жопа, знаешь, она везде. Куда ни поцелуешь — жопа.

— Это потому что жизнь у нас такая…

В изоляторе сидел и скучал толстый очкарик в белом, колом стоящем от крахмала халате.

— Здравствуйте, — сказал он, слегка картавя. — Вы к кому?

— Я Шихметов, и мне приказал зайти…

— Леонид Ильич. Ясно, ясно. Снимите вот здесь вот всю верхнюю одежду, трусы и майку оставьте, а вот эту пижаму наденьте. И тапочки я вам сейчас найду…

Тапочки были одноразовые, запаянные в плёнку. Как выяснилось, очень скользкие.

— Да-да-да, осторожно, особенно на ступеньках, сейчас будут ступеньки…

— Может, я лучше босиком? Целее буду…

— Нет, нужен диэлектрик… да вот уже и пришли. Смотрите: тамбур. Вы входите, я закрываю наружную дверь. Ждёте, пока глаза не привыкнут к темноте, и входите в следующую. Там будете выполнять голосовые инструкции.

Тесты показались Юре тупыми. Начиная от еле светящегося транспаранта «входите», который он, по идее, должен был увидеть через пару минут после того, как оказался в тамбуре, — но только в том случае, если бы пялился прямо на дверь. Он же сразу обежал глазами всё помещение, заметив, кстати, следящую камеру под потолком (глазок-индикатор был залеплен неаккуратно), — и, конечно, боковым зрением ухватил фосфоресцирующие буквы. В комнате — тёмной, но не абсолютно, а ровно настолько, чтобы заставлять испытуемого подсознательно напрягать зрение — ему пришлось отвечать на еле слышимые вопросы, заглушаемые посторонними голосами или шумами, преодолевать отвлечение внимания дешёвыми трюками вроде скользящих теней, шагов за спиной, прикосновений к лицу каких-то очень лёгких нитей, внезапного появления бегущей строки, вроде бы дублирующей голосовые команды, но ближе к концу инструкции начинающей обманывать… Наконец ему сказали: на сегодня достаточно.

Толстяк сказал:

— Теперь можно босиком.

— Как результаты? — спросил Юра.

— Я только лаборант, — сказал толстяк. — Решает Чернобрив.

— А всё-таки?

— Ну… Завтра второй этап, там будет ясно.

— Значит, не скажете?

— А это просто не имеет значения. Как Чернобрив скажет, так и будет. Я вообще не понимаю, для чего он гоняет сюда людей.

— Говорят, тебя опять в разведку?

— Пока ещё не ясно. А кто говорит?

— Кисленький. Он, оказывается, второгодник…

Рома Кисленький, шкафчик полтора на полтора, бывший воронежский опоновец, изгнанный из ОПОНа за крамольные стишки и публичное их исполнение в пьяном виде под гитару (так он сказал; а что там было на самом деле…), сумел и здесь отличиться от всех: сдал экзамены на отлично, но довёл начальника экзаменационной комиссии до белого каления; в результате борьбы в верхах его отправили на переэкзаменовку, а поскольку учебный курс предусматривал и первичную психологическую подгонку личного состава, то ему пришлось начинать всё с нуля.

Молчаливый Рома напоминал оловянноглазого деревянного солдата из книжки про Урфина Джюса, причём с тем же характерным оскалом: у него была короткая верхняя губа, сшитая из клочков, и слишком белые искусственные зубы, вставленные за казённый счёт; но Рома заговоривший преображался — в его пришепётывающих устах даже старый засаленный анекдот вдруг становился смешным; от самих же историй, происходивших с Ромой и вокруг Ромы за годы его детства, юности и полицейской службы, некоторым становилось дурно, и они уползали в изнеможении, чтобы попить и освежиться, — хотя сами истории в пересказе оказывались совсем не смешными и даже иногда трагичными.

— А, меня тоже проверяли. Всего проводами обкрутили, за шиворот киселя налили какого-то, а на виски медные пластины с толстенными поводами. Это, говорю, зачем? А это, сержант, если ты какую случайно гостайну тут от нас услышишь, мы тебе несильным током по мозгам ёбнем, и ты всё забудешь, только имя, звание и личный номер останется. Так вы, говорю, может, как-нибудь молча, на пальцах, что ли… Ну да, говорят, будем мы себя ограничивать, жди. И тут же один начинает другому толкать, как из трёх грошовых артефактов, если их изолентой связать и поверх азотом заморозить, получается машинка для превращения фальшивых денег в настоящие. Я говорю: да без всяких артефактов и изоленты, хоть сейчас — по курсу десять к пяти, могу наколку кинуть… В общем, не ёбнули, хоть и очень хотели, по глазам видел. Нет, говорят, иди, тип ты парадоксальный, нам такие не нужны, мы не знаем, что с тобой после грибов будет.

— Каких грибов, не сказали? — спросил Юра.

— Ну, каких… Из Зоны, я думаю. Вряд ли из Боровичей сюда специально везли. Да ты не бойся, настоящей радиации в них уже давно нету, а эта, мнимая, — ерунда, полстакана перцовки засадил, и чист…

— Вот я не пойму, ребята, — сказал Юра, подумав. — Чернобрив нам впаривал, что в Зоне, якорный бабай, почти всё — мнимость. И в то же время тренироваться мы будем, чтобы в этих мнимостях разбираться и по возможности смерти избежать. Так?

— Ну, так, — сказал Кисленький.

— Вот. Тогда в чём правда, брат? Точнее, где? По ту сторону или по эту?

— По ту сторону — правда той стороны. По эту — этой. Как всегда. Что тебя смущает?

— В башке совместить не могу.

— И не понадобится. Просто привыкнешь. Ты мне скажи лучше, разведка: чего ты такой напряжённый?

— Я? — удивился Юра. — Я наоборот — расслабленный.

— Ага, — понимающе кивнул Кисленький.

Это я в засаде сижу, подумал Юра.

Алёнка в этот день не позвонила. Не позвонила и на следующий.