Спираль

22

Окна первого этажа изнутри до половины были заложены кирпичами на цементном растворе, а выше свободно висели толстые железные листы, все в бугорках: снаружи в здание много и охотно стреляли чем-то не слишком бронебойным. Внутри не было ни одного предмета мебели, за исключением привинченных к стене металлических шкафов, но не оружейных или сейфовых, а как будто бы для одежды. В центре комнаты было сооружено что-то вроде очага из кирпичей и круглой неровно обрезанной железяки — вероятно, крышки от бочки. Над очагом была зарешеченная дыра в потолке, ведущая на второй этаж. Что забавно, в сортире из крана тонкой струйкой текла вода, и один из унитазов работал. На стене чёрной краской кто-то изобразил кулак, отрывающий мужские сморщенные гениталии, стрелу, указывающую на унитаз, и надпись: «Помногу не срать, суки!»

Паша перевёл написанное на немецкий. Аудитория восприняла с пониманием.

Пока ещё не стемнело. Юра организовал стремительную вылазку за сушняком. Приволокли четыре дрына толщиной в руку. По идее, этого должно было хватить до утра. Оставив немцев разделывать дрова, он с Пашей поднялся наверх.

— Не нравится мне, что так тихо, — сказал Паша.

— Ну… — Юра пожал плечами. — Конечно, странно. Но если так продержится до конца…

— Смотри, — сказал Паша, показывая куда-то мимо Юры.

Юра оглянулся и долго ничего не мог понять. Потом до него дошло.

Отсюда, со второго этажа, открывался прямой вид на Углы. Во всяком случае, ничего, кроме Углов, там быть не могло. Видны были несколько домиков, кусок какой-то хозяйственной постройки, стоящие просто в чистом поле ворота… Сумерки уже почти перешли в ночь, но дома были видны ясно, словно их что-то подсвечивало, причём подсвечивало снизу, от земли. Но мало того: и некоторые окна светились тоже.

— Вот так и возникают сказки про радиацию, — пробормотал Юра.

— Мы здесь проходили, — сказал Паша. — Никакого свечения, всё дохлое. Пыль, волос…

— Выброс же был, — сказал Юра. — И этот… временной сдвиг.

— Вот именно, — сказал Паша.

Юра взял бинокль, разложил, включил. Бинокль бибикнул, сигнализируя, что подстроился к освещению. Юра поднёс его к глазам.

Сначала ему показалось, что дома стоят в воде. То, что было землёю, текло и переливалось. Слабый свет исходил от него, но и этого света хватало, чтобы видеть всё. Это…

— Ё-у… — протянул Юра.

— Что?

— Глянь. — Юра подал Гусю бинокль.

Скрестив руки на груди, он стоял и смотрел то на Гуся, то на посёлок, то снова на Гуся, напряжённо размышляя о чём-то, чего сам не понимал и внутренним своим слухом не слышал — как будто думал на зверином языке, самому ему казавшемся бормотанием.

Потом Юра взял себя в руки.

— Что ты видишь? — спросил он.

— Это Нюрка, — глухо сказал Гусь.

— Кто?

— Аномалия такая. Сам до сих пор не видел, только описывали… Она, по идее, безвредная, ей, главное, под ноги не подворачиваться.

— Ну да, — хмыкнул Юра.

Он отобрал у Паши бинокль и снова приник к окулярам. Огромная мерцающая фигура, которой ближайший дом был по локоть, по-прежнему топталась без видимой цели, то становясь плотной, то почти пропадая; пыль, мелкие камешки, мусор, палые листья наполняли её и мерцали в ней, как искусственные снежинки в рождественских шариках-метелях. Только здесь был не шарик, а вполне человеческая фигура: тяжёлые слоноподобные ноги, отвисшая задница, складчатые бока, брюхо-фартук… Хорошо, что выше мерцающий свет почти не доставал; Юре почему-то казалось, что всё это уродливое тело выполнено в мельчайших подробностях и явно изваяно с натуры. А видеть эти подробности ему совсем не хотелось.

— Нюрка «навью икру» оставляет, — сказал Паша.

— Но искать мы её не будем, — сказал Юра.

— Почему? За неё хорошие бабки отваливают. Что, вольным оставлять? Их тут завтра будет как мух.

— Чтобы не задерживаться. Я, понимаешь, в прошлом пеший разведчик, у меня жопа — главный орган чувств…

— Понял, — сказал Паша. — Значит…

Что «значит», он договорить не успел.

Внизу ударили несколько торопливых частых выстрелов. Кто-то по-заячьи завопил на непонятном языке. Загремело железо… Гаркнул гауптман, и повисло молчание, перебиваемое каким-то тихим посвистом — будто пробило конденсатор.

Юра распростёрся на полу лицом к дымовой дыре. Сдвинулся чуть-чуть, чтобы видеть.

Увидел, но ничего не понял.

Один из немцев лежал головой в не растопленном ещё очаге — в позе зародыша, сунув одну руку в рот, а другую между колен. Остальные жались к стенам, выставив стволы и целясь, как показалось на первый взгляд, друг в друга. И только потом Юра увидел, как над очагом висит без всякой опоры автомат, быстро и нервно поворачиваясь из стороны в сторону — словно невидимый стрелок ещё не решил, в кого стрелять первым.

— Бюрер, — шёпотом сказал Паша-Гусь. Юра молча кивнул.

Бюрер. Значит, есть подземелье. Конечно, есть подземелье, раз пост обозначен как убежище. Бюрер. Может быть, не один. Бюрер. Что делать-то, блин?

Существо, способное, оставаясь невидимым, скрытым, отнять у тебя оружие и в тебя же выстрелить. Обычно прячутся в подвалах, туннелях и прочих подземных полостях…

Где тут может быть подвал?

Под лестницей. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Не подобраться незаметно. Накроет огнём из отобранного автомата, или подбросит и перевернёт, или огреет каким-нибудь кирпичом.

Как быть?

Доли секунды, чтобы решиться на что-нибудь… отвлечь бы его, гада…

Почему дом подпрыгивает? Нюрка?..

Ловкой кошкой Юра вскочил на ноги, присел у окна. Высунулся поверх подоконника, как поверх бруствера — и примерно с тем же ощущением. Полная темнота. Он надвинул ПНВ…

Огромное безбровое лицо смотрело на него чуть сверху. Огромное лицо, за которым угадывалось массивное тело. Тело стояло на двух мускулистых лапах — одной выпрямленной и одной поджатой, касающейся земли лишь кончиками длиннющих пальцев.

Гигант. Ой, бля.

Да что им тут, мёдом намазано?..

Руки всё сделали сами.

Юра потом много раз прокручивал в памяти случившееся и никак не мог понять: почему сделал так, а не иначе? Сказались тренировки? Нет, вряд ли. Чисто по наитию. Не проходили такого. А что жив остался… будем считать, что повезло.

Первый выстрел — в глаз гиганту. Стелющийся прыжок к лестнице. Присел, оглянулся. Гусь в оторопи. Не знает, что делать. Сигнал ему: ко мне.

За окном чудовищный вопль — будто на крупнозубой циркулярке кто-то решил распились железную бочку. Только громче. Раз в сто. Пашу этим воплем сдувает к стене, он падает. Юра ссыпается по лестнице.

Успев, однако, выдернуть из разгрузки магазин с гранатами.

Поменял. Передёрнул. Поставил на «удар». Дальше что?

Дом содрогнулся, как будто в него врезался «КамАЗ». Что-то рухнуло сверху. И сразу стало плохо видно — поднялась пыль.

Где этот люк? Где этот долбаный люк?

Вот он. И приподнят.

И новый удар, сильнее первого. Кажется, наверху что-то рушится всерьёз. Выстрелы — едва слышно. Но много и часто.

Не видно ни черта.

Включилась ИК-подсветка. И в тот же миг люк подлетел — словно под ним что-то взорвалось.

Юра видит… нет, неправильно: ему показывают (он понимает это задним числом, но реагирует мгновенно, не размышляя, — и эта мгновенность его потом терзала) десяток — нет, больше — одинаковых запрокинутых плоских лиц с блестящими глазами и тёмными провалами пустых беззубых ртов, и белые пухлые, как будто надутые резиновые перчатки, руки, и в этих руках одинаковые запелёнутые в тряпьё младенцы, и среди всех этих лиц одно мужское, бородатое по самые глаза, какой-то нелепый обсосанный треух на голове… Он потом поймёт, как, каким образом, определил, что всё это фальшак, наваждение: очень просто: картинка была чёрно-белая, а не чёрно-зелёно-красная, как в ПНВ; то есть и настоящую картинку он видел, но вторым планом, размытым фоном, а эта, первая, была из его давних кошмаров — уже, казалось бы, прочно забытых. Но руки сами сделали всё куда раньше, чем он что-то понял, чем осознал увиденное, проанализировал, сопоставил, вспомнил, — руки вскинули ружьё, и первая же граната ударила в бородатое лицо, и тут всё заволокло дымом, и что-то сильно толкнуло Юру в грудь, но он устоял и выстрелил ещё два раза, теперь уже наугад, ничего не видя в дыму.

И тут дом содрогнулся в третий раз — и лестница рухнула, придавив собой вход в подвал и едва не раздавив Юре выставленную вперёд ногу. Он отшатнулся, потом бросился вперёд, к немцам. Они стояли у заложенных окон и, чуть отодвинув железные листы, вовсю лупили из автоматов наружу. Юра занял позицию позади одного из солдат, похлопал его по плечу, чтобы потом не испугать, и сосредоточился на том, что происходит снаружи.

Гигант стоял к дому боком — видимо, рой жалящих пуль раздражал его, отвлекая от задуманного: отойти, разбежаться и на этот раз развалить проклятую коробку. Юра поймал в прицел коленный сустав и выстрелил дважды. Почему-то гранаты кончились. Он вставил очередной магазин, но гиганта за окном уже не было. Всё, подумал Юра, сейчас он нас завалит. «Аус! Аус!» — закричал он, но его никто не слышал, все куда-то палили. Юра подбежал к двери, встал в проёме. Гигант высился метрах в двадцати — и шатался. Он снова, как и в тот первый момент, когда Юра его увидел, пытался подобрать одну ногу, но сейчас явно не мог выбрать какую.

Блин, куда же в него стрелять? С этого ракурса… пожалуй, только в глаз. Жалко, что сразу за глазами нет никакого мозга, и вообще с мозгами у гигантов одновременно и недостаточно, и избыточно: они маленькие, но их шесть.

Ну, в глаз так в глаз.

Грохнуло гулко — но, что характерно, глаз не лопнул, а чудовищно выпучился и замер неподвижно, как заклиненный. Вот теперь гигант был слеп — или почти слеп, потому что Юра не был уверен в том, что картечь полностью вывела из строя настолько прочный орган зрения.

Не дожидаясь, когда гигант как-то прореагирует на произошедшие изменения, Юра выпустил оставшиеся в магазине гранаты по опорной ноге, целясь в колено и голень. Да, болевой порог твари был выше, чем у бревна, а кости твёрдостью и прочностью превосходили чугун — но всё же!..

Гигант наконец принял решение. Он опустил вторую лапу, как бы присел — и, наверное, хотел прыгнуть, чтобы теперь-то покончить на хрен с этой жалкой кирпичной коробкой. И вдруг замер точно так же, как замирает человек, который наклонился — и неожиданно для себя понимает, что в спину вступило; боли ещё нет, но разогнуться уже невозможно. Так и у гиганта: пока сигнал прошёл по нервам, пока был обработан всеми шестью мозгами — причём не одновременно, а последовательно…

— Аус! — закричал Юра назад и замахал руками. — Аус, аус унд фойер!

На этот раз его услышали.

Он вогнал в горловину последний магазин с гранатами. Немцы плотной группкой стояли рядом, мокрые, оружие наготове.

— Ахтунг! — сказал Юра и потряс ружьём. — Я делаю марк. Вы — фойер ин марк.

Он развернулся и выстрелил твари в напряжённо согнутое левое колено. И тут же, всё поняв, немцы в пять стволов сосредоточенно рубанули туда, в кость.

Тварь попыталась отойти. Но всё: нога подломилась, и огромная плотная туша — тонн десять каменных мышц и железных костей — медленно завалилась на бок и уже лёжа засучила уцелевшей лапой и забила толстым конусообразным хвостом.

Чёрт, что теперь? Юра судорожно перебирает в уме методички — как добить гиганта? Заряд взрывчатки, ручные гранаты… не годится, их просто нет. У немцев тоже нет. Спасатели, мать вашу, гранат не взяли… какие вы спасатели без гранат… Бронебойной пулей, извините, под хвост, в анальное отверстие: при удачном попадании разрушается крестообразное нервное сплетение, и тогда всё отказывает: ноги, лёгкие, сердце… вернее, сердца — их, как и мозгов, тоже шесть. Но, поскольку тварюга лежит головой к нам, а задницей в противоположную сторону, это надо туда, к нему, идти да ещё обходить — нет, стрёмно. Нехорошая сейчас ночь, неправильная.

И тут Юра вспоминает про химические гранаты. Они с перцовой вытяжкой и ещё какой-то едкой дрянью. Попробовать вогнать ему несколько штук в глотку? Авось возникнет спазм дыхательной мускулатуры… а потом немцы настучат в Гринпис. Нечеловечески жестокое обращение с дикими экзотическими животными.

Ну и пусть стучат.

Он чувствовал, что уже на пределе.

Где у нас тут химия?..

И потом, когда всё кончилось и гигант неожиданно обмяк и расплылся, как чудовищных размеров мешок с дерьмом, Юра вдруг понял каким-то не своим пониманием, что больше этой ночью ничего не произойдёт. У ночи вышел завод. Кончились патроны. Всё. Баста.

Так. А что у нас?

Один раненый, один ушибленный: на Пашу свалилась часть потолка, кости вроде бы целы, но встать пока не может. Фингал на ползадницы и полспины. С немцем хуже: две пули в бедро, одна в низ живота. Хорошо, что малокалиберные бронебойные пульки от МР7, спокойно прошивая броню, не разворачивают в полный уж хлам то, что за бронёй; в общем, просто повезло, что бюрер отобрал именно пистолет-пулемёт, а не С36 — вот тут ловить уже было бы нечего. У двоих немцев был МР7, у гауптмана и этого, раненого, у остальных — оружие помощнее в разы. Так что шансы на сносный исход были меньше половины. Теперь бы и их не упустить…

Кровотечение есть, довольно сильное, но не из артерии. Кто у вас медик? Доктор, фельдшер? Ты? Ну давай, парень, работай, если надо — я помогу. Что у вас там в аптечках? Это противошоковое? Всё, уже понял, да тут и неграмотный поймёт — картинки. Ну да, ну да — внутривенно. Я сделаю, ты пока бинтуй.

Есть три вещи, которыми не устаёшь любоваться: как горит огонь, как течёт вода и как санитар перевязывает раненного, блин, в самое неудобное для перевязки место…

Я держу, а ты под него протаскивай. Понял, да? Молоток.

Все три навылет, что не может не радовать. Но крови потерял парень много, и совсем мы её не остановим, и что делать? Молиться, конечно.

Ну всё уже, всё. Оставь пару бинтов, нам ещё идти и идти.

Очнулся? Хе, ребята, он очнулся. Хорошие у вас противошоковые.

Не мешало бы и нам чего-нибудь подобного, Паша, где там твоя фляжка? Да потому что я видел. О, вот это я понимаю — щирость. Семьсот пятьдесят, наверное? Ну и мои триста пятьдесят… давайте, гауптман, присоединяйтесь сами и ребятам скажите: поскольку мы в Зоне, приём спиртного в малых дозах строго обязателен…

Конечно, никакой пьянки быть не могло, какая пьянка в Зоне, да и что такое литр даже семидесятиградусного на восемь здоровенных мужиков только что из боя? Хлопнули, выдохнули… и нет литра. А чтобы ночь не тянулась совсем уж бесконечно (а ведь она могла!), гауптман (Франц Шаффхаузер, геноссе, для тебя — просто Франц!) играл на губных гармониках что-то очень-очень знакомое, щемящее, давнее…

Юре хотелось отодвинуть упавшую лестницу и проверить подвал, но в лестнице было, наверное, больше тонны веса, и в этом узком коридорчике к ней было не подступиться; Юра походил вокруг, попинал — и решил остаться в неведении. Ну, бюрер. Дохлый бюрер. Видел на картинках.

Надо только не забыть сообщить по сети, что в здании поста ГАИ подвал завален…

И едва он подумал про сеть, как ПДА у него и у Паши почти синхронно запищали. А ещё через несколько минут начало светать.

Путь до КПП почти высыпался из его памяти — по маленьким кусочкам, как осыпается мозаика. Шли, меняясь у носилок. Раненый то приходил в себя, то пропадал. Он был лейтенант, его звали то Вернер, то Вольфганг. Паша сначала пропал, потом он, хромая, плёлся в хвосте, потом хвастался перед Юрой добычей: почти килограммом «навьей икры» в полиэтиленовом пакете.

Вдруг они как-то неожиданно оказались перед воротами, им орали в мегафон что-то неразборчивое, и Юра, велев всем оставаться на месте и на всякий случай залечь, пошёл к приоткрывшейся в воротах щели, которая никак не желала приближаться, покачивалась, всплывала вверх, отбегала назад… Он всё-таки дошёл.