Сплошные прелести

Глава четвертая

К моему удивлению, через два или три дня после ленча с Олроем Киром мне пришло следующее письмо от вдовы Эдварда Дрифилда:

Миссис Дрифилд я видел единожды, и то мельком; обращения «дорогой друг» я не выношу, его одного было достаточно, чтобы отклонить приглашение. Меня возмутил неопределенный характер письма, из-за которого любая причина, которую я выдумаю для отказа, не скроет, что я не приехал, ибо не пожелал. Писем Дрифилда у меня не было. Кажется, некогда он присылал короткие записки, но писал так неразборчиво, что, если б даже я хранил свою почту, в голову бы не пришло беречь его послания. Откуда было знать, что его провозгласят величайшим писателем нашего времени? Я колебался только из-за просьбы миссис Дрифилд что-то для нее сделать. Это мне явно не улыбалось, но просто свинство не помочь, если можешь, и потом, ее муж был столь выдающейся личностью.

Письмо пришло утренней почтой, и после завтрака я позвонил Рою. Как только я себя назвал, его секретарь соединил нас. Если бы я писал детектив, тут же высказал бы подозрение, что моего звонка ждали, и бодрость в голосе Роя, приветствовавшего меня, укрепила это подозрение. Не бывает человек так бодр с раннего утра ни с того ни с сего.

— Надеюсь, не разбудил вас?

— Боже упаси, нет! — Провод донес его сочный смех. — Я с семи на ногах. Уже катался верхом в парке. Сейчас сажусь за завтрак, приходите, позавтракаем вместе.

— Я к вам, Рой, неравнодушен, — отвечал я, — но вы не из тех, с кем мне хотелось бы посидеть за завтраком. Кроме того, я уже поел. Послушайте, я только что получил письмо от миссис Дрифилд с приглашением погостить у нее.

— Да, она говорила мне, что собирается вас пригласить. Можем съездить вместе. У нее отличный газон на корте, к тому же она очень гостеприимна. По-моему, вам там понравится.

— А что я должен для нее сделать?

— О, по-моему, пусть лучше она сама вам скажет.

В голосе Роя была такая теплота, с какой следует говорить будущему отцу, что супруга собирается вознаградить его надежды. Но я не оттаял.

— Бросьте, Рой. Я старый воробей, меня на мякине не проведешь. Выкладывайте все, как есть.

На секунду в трубке стало тихо. Видимо, Рою не понравился мой тон.

— Вы не заняты сегодня поутру? — спросил он вдруг. — Я бы к вам зашел.

— Хорошо, заходите, я дома до полудня.

— Я буду самое большее через час.

Я повесил трубку и закурил. Перечитал письмо миссис Дрифилд.

Ленч, на который она ссылалась, я помню отчетливо. Случилось так, что я гостил неподалеку от Теркенбери у некой леди Годмарш, умной и красивой американки, жены баронета-картежника, пустоголового, хоть и обходительного. Наверное, чтобы скрасить серость семейной жизни, она завела обычай развлекать людей искусства. На ее веселых вечерах знать и прочие дворяне испуганно и смущенно сталкивались с художниками, писателями и актерами. Леди Годмарш не читала книг и не видала картин тех, кому оказывала гостеприимство, зато ей нравились такая компания и чувство причастности к артистическому миру. И когда речь как-то зашла об Эдварде Дрифилде, ее самом знаменитом соседе, а я упомянул, что очень хорошо его когда-то знал, она предложила поехать к нему на ленч в понедельник, после того как большинство гостей уедут в Лондон. Я возражал, что не встречался с Дрифилдом лет тридцать пять и не думаю, чтоб он меня узнал, а если и узнает (этого я вслух не сказал), то вряд ли обрадуется. Среди нас был молодой пэр, некто лорд Сколайн, столь преданный литературе, что взамен верховенства над страной, предписанного законами природы и общества, он переключил свою энергию на сочинение детективных романов. Ему страшно захотелось увидеть Дрифилда, и он сразу объявил, что предложение леди Годмарш прямо-таки божественно. Гвоздем приема была рослая молодая толстая герцогиня, она оказалась такой пламенной поклонницей прославленного писателя, что решила отменить свидание в Лондоне, чтобы уехать отсюда только к концу дня.

— Итак, нас будет четверо, — сказала леди Годмарш. — Едва ли они смогут принять больше. Я сейчас же дам телеграмму миссис Дрифилд.

Затрудняясь представить свое появление у Дрифилда в такой компании, я старался их расхолодить.

— Мы его только утомим до смерти, — говорил я. — Ему будет в тягость этакое вторжение незнакомцев. Он ведь глубокий старик.

— Именно поэтому, кто хочет его увидеть, должен поторопиться. Долго ему не протянуть. И он любит гостей, как рассказывает миссис Дрифилд. У них никто не бывает, кроме доктора и священника, наш приезд внесет разнообразие. Миссис Дрифилд говорила, что я когда угодно могу привозить интересных людей. Конечно, она должна быть начеку. Его из пустого любопытства осаждают самые разнообразные люди, кроме того, и журналисты, и писатели, которым хочется, чтобы он прочел их книги, да еще истеричные дуры. Но миссис Дрифилд — прелесть. Она не допустит к нему никого, кроме тех, кого, она считает, ему стоит принимать. Я уверена, он помер бы через неделю, если бы встречался со всеми, кому захочется. Она должна беречь его силы. Мы-то, понятно, совсем другое дело.

О себе я думал именно так, но, глядя на герцогиню и лорда Сколайна, заметил, что они оценили себя не иначе; то есть лучше было смолчать.

Поехали в ярко-желтом «ролс-ройсе». Ферн-корт был в трех милях от Блэкстебла. Тут стоял оштукатуренный дом, постройки, наверное, 1840 года, непритязательно скромный, но солидный, с обоих фасадов одинаковый, с эркерами по обе стороны парадной двери и такими же на втором этаже. Простой парапет скрывал низкую крышу. Вокруг был сад с акр, разросшийся, но ухоженный, спланированный так, что из окна гостиной открывался приятный вид на леса и зеленеющие луга. Гостиная была обставлена до смешного так, как это полагается на скромной вилле. Удобные стулья и большой диван обиты чистым ярким ситцем, и занавески из того же яркого чистого ситца. На позапрошлого века чипендейлских столиках — большие восточные вазы с букетами. По кремовым стенам — милые акварели художников, популярных в начале нашего столетия. Цветы повсюду, со вкусом подобранные, а на большом рояле, в серебряных рамах, фотографии знаменитых актрис, покойных писателей и отпрысков королевской фамилии.

Герцогиня, само собой, воскликнула, что комната прелестна. Это как раз была комната, в которой выдающемуся писателю пристало встречать закат своих дней. Миссис Дрифилд приняла нас со скромным достоинством. Ей было лет сорок пять. Лицо маленькое и бескровное, с чертами мелкими, но заостренными. На ней была черная шляпка, плотно сидевшая на голове, и серый костюм. Среднего роста, стройная, подтянутая, понятливая и внимательная, она сошла бы за вдовствующую помещицу, которая, имея организаторский талант, заправляет всей округой. Нас познакомили со священником и его женой — оба встали при нашем появлении. Это был викарий Блэкстебла со своей супругой. Леди Годмарш и герцогиня тотчас перешли на угодливо-покровительственный тон, коим высокопоставленные особы пользуются в разговоре с нижестоящими, якобы ни на йоту не ощущая разницу в положении.

Потом вошел Эдвард Дрифилд. В прессе я встречал его портреты, но увидеть его воочию было мне огорчительно. Он стал ниже ростом, чем прежде, исхудал, совсем седые волосы едва прикрывали темя. Он был чисто выбрит, и кожа казалась почти прозрачной. Голубые глаза выцвели, края век покраснели. Он выглядел старым-престарым, на волосок от смерти; улыбка из-за вставных зубов получалась искусственной и напряженной. Прежде я никогда не знал его без бороды — губы у него оказались тонкие и бледные. Одет он был в новый, хорошо сшитый, голубой шерстяной костюм, а из мягкого воротничка, на два-три размера шире нужного, выглядывала сморщенная тонкая шея. На нем был черный галстук с жемчужиной, и весь он походил на священника в цивильном, проводящего отпуск в Швейцарии.

Миссис Дрифилд, как только он вошел, быстро его оглядела и ободряюще улыбнулась: ей явно понравился его вид. Он пожал гостям руки и каждому сказал что-либо учтивое. Подойдя ко мне, он проговорил:

— Очень приятно, что столь занятой и видный человек проделал такой путь, чтобы повидать отсталого старикана.

Мне было довольно неловко, поскольку он разговаривал со мной, как с незнакомым, и мои спутники могли подумать, будто я присочинил, когда рассказывал о близком знакомстве с ним. Неужели он совершенно меня забыл?

— Уж не знаю, сколько лет прошло с нашей последней встречи, — сказал я, стараясь держаться непринужденно.

Он глядел на меня всего-то несколько секунд, но они показались мне долгими, а потом вдруг заставил оторопеть, исподтишка мне подмигнув — так ловко, что никто, кроме меня, не заметил, и столь несообразно облику почтенного старца, что я едва поверил собственным глазам. Через мгновение его лицо стало прежним, подчеркнуто умным и невозмутимо созерцательным. Пригласили к столу.

Столовая тоже являла вершину хорошего вкуса. На чипендейлском буфете выстроились серебряные подсвечники. Мы сели на чипендейлские стулья вокруг чипендейлокого стола, посередине которого стояли розы в серебряной вазе, а вокруг серебряные блюдца с шоколадными конфетами и мятными пастилками, до блеска начищенные солонки тоже XVIII века. На кремовых стенах — гравюры сэра Питера Лели, на камине — набор фигурок из голубого фаянса. За столом прислуживали две горничные в одинаковых коричневых платьях, миссис Дрифилд, оживленно с нами беседуя, не спускала с них глаз. Удивительно, как ей удалось вышколить этих коренных жительниц Кента (выступающие скулы и румянец выдавали их местное происхождение) до такой безупречности. Ленч идеально отвечал случаю, он был разнообразен, но без роскошества: подали рыбные филейчики под белым соусом, жареного цыпленка с молодой картошкой и зеленым горошком, спаржу, крыжовенный мусс. И столовая, и ленч, и весь стиль казались точно впору литератору очень знаменитому, но не очень богатому.

Как свойственно писательским женам, миссис Дрифилд любила поговорить и не давала сникнуть беседе на своем конце стола; при всем желании нельзя было расслышать, что сказал ее муж на другом конце. Она была весела и оживленна. Неустойчивое здоровье и годы Эдварда Дрифилда обязывали ее почти постоянно жить в деревне, тем не менее она ухитрялась вырываться в город довольно часто, чтобы быть в курсе всех новинок, — вскоре у нее завязался активный обмен мнениями с лордом Сколайном о спектаклях лондонских театров и страшной толкучке в Королевской академии, куда ей пришлось ходить два раза, пока она увидела все картины, и все-таки не хватило времени на акварели. Она очень любила акварели. Они не навязчивы, а навязчивости она ни в чем не переносит.

Поскольку хозяин и хозяйка, как полагается, сидели с двух концов стола, викарий оказался рядом с лордом Сколайном, а его жена — с герцогиней (которая занимала ее разговором о проблеме жилищ для пролетариата, проблеме, видимо, более близкой ей, чем супруге проповедника), то на мое внимание никто не претендовал и я наблюдал за Эдвардом Дрифилдом. Он беседовал с леди Годмарш. Очевидно, она объясняла ему, как писать романы, и дала список тех немногих, которые, безусловно, стоит прочесть. Он слушал вроде бы с вежливым интересом, вставлял иногда замечания, но так тихо, что мне слышно не было; а после одной ее остроты, — она острила часто, и, как правило, удачно, — хихикнул и стрельнул глазами, будто хотел сказать: в общем, эта особа не такая уж набитая дура. Вспоминая прошлое, я с любопытством прикидывал, по душе ли ему нынешнее высокое собрание, утонченно выдержанная жена, все знающая и со всем справляющаяся, и элегантная обстановка, в которой он живет. Жалеет ли о прежних, полных приключений, временах? Нравится ли ему такая вот жизнь, или ровная учтивость прикрывает непроглядную тоску? Пожалуй, он почувствовал мой взгляд, потому что поднял глаза, остановил их на мне задумчиво, сосредоточенно и даже испытующе и вдруг, на этот раз сомнений не было, снова подмигнул мне. Такая фривольность на старом высохшем лице не столько удивляла, как приводила в смущение; я не знал, чем ответить. Губы мои изобразили неопределенную улыбку.

Но тут герцогиня включилась в общий разговор на том конце стола, и жена викария обратилась ко мне:

— Вы ведь давно знакомы с ним? — понизив голос, спросила она. И огляделась, чтобы убедиться, что никто не обращает на нас внимания. — Его супруга беспокоится, что вы вызовете в нем старые воспоминания и они не пойдут ему на пользу. Знаете, он такой слабый, на него действует любая мелочь.

— Я буду очень осторожен.

— Она просто поразительно за ним ухаживает. Ее самоотверженности можно поучиться. Она умеет исполнять свой долг. Ее преданность выше всяких слов, — она еще понизила голос. — Конечно, человек он старый, с таким порой трудно, но я не видела, чтобы она когда-нибудь вышла из терпения. По-моему, она не менее редкостная личность, чем он.

На подобные высказывания отвечать затруднительно, но я чувствовал, что от меня ждут ответа.

— Если все учесть, он, думаю, выглядит отлично, — промямлил я.

— Этим он целиком обязан ей.

После ленча мы вернулись в гостиную, и вскоре Эдвард Дрифилд подошел ко мне. Я разговаривал с викарием, а поскольку беседовать было не о чем, хвалил прелестный вид из окна. Теперь я повернулся к хозяину.

— Я как раз говорю, до чего живописны домики вдали.

— Это отсюда. — Дрифилд кинул взгляд на их ломаный строй, и губы скривила ироническая усмешка. — Я в одном из них родился. Странно, правда?

Но тут подошла деловитая и проницательная миссис Дрифилд. Голос у нее был оживлен и мелодичен.

— О, Эдвард, я уверена, герцогине хотелось бы посмотреть твой кабинет, а ей через несколько минут уезжать.

— Уж извините, но мне надо успеть в Теркенбери на три восемнадцать.

Мы устремились в кабинет Дрифилда. Это была большая комната с эркером в другом конце дома, с тем же видом, что и из столовой. Именно в такой комнате должна устроить мужа-литератора преданная жена. Тут царил скрупулезный порядок, а большие вазы с цветами указывали на прикосновение женской руки.

— За этим столом он написал все свои последние произведения, — сказала миссис Дрифилд, закрывая книгу, лежавшую развернутой, вверх обложкой. — Вот фронтиспис третьего тома подарочного издания. А стол старинный.

Мы повосхищались письменным столом, а леди Годмарш, думая, что никто не заметит, провела рукой по обратной стороне крышки, проверяя, всамделишная ли она. Миссис Дрифилд сияла.

— Хотите посмотреть какую-нибудь рукопись?

— С превеликим удовольствием, — сказала герцогиня, — а то мне надо уж бежать.

Миссис Дрифилд сняла с полки переплетенную в голубой сафьян рукопись, и пока остальные почтительно эту рукопись разглядывали, я присмотрелся, что за книги заполняли полки в комнате. Как всякий писатель, прежде всего проверил, нет ли моих, но ни одной не заметил. Зато нашел полный комплект Олроя Кира и массу романов в ярких обложках, имевших подозрительно нечитанный вид; я догадался, что эти сочинения авторы присылали мастеру в знак уважения и, возможно, в надежде на несколько добрых слов, которые издательству можно бы потом использовать для рекламы. Но все книги стояли ровно и были совсем новые, поэтому закрадывалось подозрение, что в ходу они крайне редко. Имелся тут Оксфордский толковый словарь, стояли в роскошных переплетах академические собрания сочинений почти всех английских классиков (Филдинг, Босвел, Гэзлит и так далее), а еще множество книг о море — я заметил растрепанные яркие тома руководства по навигации, изданного адмиралтейством, а также немало книг по садоводству. Комната походила не на рабочее место писателя, а на мемориал знаменитости, и легко было уже представить себе случайного туриста, который забрел сюда от нечего делать, и унюхать тяжелый, затхлый запах малопосещаемого музея. Если в это время Дрифилд что и читал, так, подозреваю, только журнал по садоводству и мореходную газету — стопку их я заметил на столике в углу.

Когда дамы осмотрели все, что им хотелось, мы стали прощаться с хозяевами. Но леди Годмарш была женщина тактичная и, заметив, что я, служивший поводом всей поездки, едва обменялся с Дрифилдом парой слов, спросила его в дверях, мило улыбаясь:

— Было так интересно услышать, что вы и мистер Эшенден давным-давно знакомы. Он был хороший мальчик?

Дрифилд задержал на мне свой ровный иронический взгляд. Если б никого тут не было, он, как мне подумалось, взял бы да показал мне язык.

— Робкий, — ответил он. — Я учил его ездить на велосипеде.

Мы снова поместились в огромный желтый «ролс-ройс» и поехали.

— Он обворожителен, — сказала герцогиня. — Я так рада, что мы съездили.

— Он держится отменно, не правда ли? — сказала леди Годмарш.

— А вы ждали, он станет есть горошек с ножа? — спросил я.

— Вот было бы зрелище, — сказал Сколайн.

— По-моему, это очень трудно, — высказалась герцогиня. — Горошины надо уравновесить на лезвии, а они бегают, как чертенята.

— Их надо протыкать.

— Как вам миссис Дрифилд? — поинтересовалась леди Годмарш.

— По-моему, она вполне на месте, — сказала герцогиня.

— Он такой старый, бедняга, кто-то должен за ним ухаживать. Ведь она была сиделкой в больнице…

— Вот как! — сказала на это герцогиня. — Я думала — секретаршей, или машинисткой, или кем-то в том же роде.

— Она весьма мила, — тепло сказала леди Годмарш в защиту своей знакомой.

— О, весьма.

— Лет двадцать назад Дрифилд сильно заболел, она была при нем сиделкой, и только он выздоровел, сразу на ней женился.

— Забавно, как это получается у мужчин. Она куда моложе его. Ей не больше, ну, сорока или сорока пяти.

— Да нет, кажется, сорок семь. Говорят, она столько для него сделала. То есть сделала его совершенно презентабельным. Олрой Кир рассказывал мне, что раньше Дрифилд ничем не отличался от богемы.

— Как правило, писательские жены противные.

— Ведь какая нагрузка их сносить!

— Тяжко. Интересно, сами они это понимают?

— Они, несчастные, часто обольщаются, будто вызывают у людей интерес к себе, — промолвил я.

Мы въехали в Теркенбери, оставили герцогиню на вокзале и покатили дальше.