Сплошные прелести

Глава восьмая

Неожиданно испортилась погода, стало холодно, пошли сильные дожди. Это положило конец нашим экскурсиям, и я не сожалел о них, боясь смотреть в глаза миссис Дрифилд после того, как видел ее свидание с Джорджем Кемпом. Я был не столько возмущен, сколько испуган. И не мог себе представить, как ей могли нравиться поцелуи старика. В моей голове, под влиянием романов, которых я начитался, возникло фантастическое объяснение: Лорд Джордж держит ее в своей власти и, прознав некую ужасную тайну, понуждает терпеть эти омерзительные объятия. Мое воображение рисовало ужасающие картины. Двоемужество, убийство, подлог — в книгах почти каждый злодей угрожал несчастной жертве разоблачением одного из таких преступлений. Может, миссис Дрифилд поручилась за вексель; я не вполне понимал, что это означает, но знал, что последствия бывают губительны. Я разыгрывал в уме сцены ее мучений (долгие бессонные ночи, когда она, в одной рубашке, с ниспадающими распущенными волосами, сидит у окна и в отчаянии ожидает рассвета), и представлял себя (не пятнадцатилетнего мальчика с шестью пенсами карманных денег на неделю, а высокого мужчину с нафабренными усами и стальными мускулами, в безупречном вечернем костюме) в ореоле героизма и находчивости спасающим ее из когтей мерзкого шантажиста. С другой стороны, не было заметно, чтобы нежностям Лорда Джорджа она поддавалась против воли, у меня в ушах стоял ее смешок. В тот раз в нем были нотки, каких я прежде не слыхал и от которых захватывало дух.

До конца каникул я видел Дрифилдов только один раз. Встретил их случайно в городе, они остановились и заговорили со мной. Тут я вдруг снова засмущался, но, когда взглянул на миссис Дрифилд, не мог не покраснеть от удивления: ее лицо ничем не выдавало постыдной тайны. Обращенный ко мне мягкий взгляд голубых глаз был по-детски игриво-озорным, полные яркие губы приоткрыты, готовые улыбнуться. На лице были написаны целомудрие и невинность и редкостная искренность, так что я в полную меру ощущал это, хоть и не мог в те поры выразить. Случись надобность, я бы сказал так: на вид она образец прямоты. Не могла она «путаться» с Лордом Джорджем. Своим глазам я не верил, а подозревал какой-то секрет.

Пришло время возвращаться в школу. Ломовой извозчик заехал за моим чемоданом, а я решил пройти до станции пешком и не позволил тете провожать себя, — отбывать в одиночестве мне казалось более к лицу. Но по дороге стало довольно тоскливо. От Теркенбери сюда вела ветка, станция находилась на другом конце города, на взморье. Я купил билет и выбрал себе уголок в вагоне третьего класса. Вдруг я услыхал: «Вот он где», и показались оживленные мистер и миссис Дрифилд.

— Решили проводить вас, — сказала она. — Вам грустно?

— Нет, вовсе нет.

— Ничего, это ненадолго. Вот вернетесь к рождеству, времени у нас будет вагон. На коньках вы умеете кататься?

— Нет.

— А я умею. И вас научу.

Ее бодрость расшевелила меня, но в то же время при мысли, что они пришли на станцию прощаться со мной, щемило в горле. Я старался не выдать своих чувств.

— Надеюсь как следует поиграть там в футбол, — сказал я. — Надо бы попасть во вторую команду.

Ее глаза ласково сияли, яркие губы улыбались той улыбкой, что всегда так мне нравилась, а голос ее дрожал словно от смеха или слез. На секунду возникла пугающая мысль, что она сейчас меня поцелует; стало до умопомрачения страшно. Но она продолжала себе разговор в легком шутливом тоне, каким взрослые имеют обыкновение говорить со школьниками, а Дрифилд стоял молча, чуть улыбаясь и пощипывая бородку. Кондуктор дал резкий свисток и помахал красным флажком. Миссис Дрифилд схватила мою руку и пожала. Подошел Дрифилд.

— Ну до свиданья, — сказал он. — Тут кое-что для вас.

Он сунул мне в руку пакетик из туалетной бумаги, и поезд тронулся. В пакетике я нашел две полукроны. И покраснел до корней волос; приятно иметь лишних пять шиллингов, но мысль, что Тед Дрифилд осмелился сунуть мне подачку, вызвала гнев и чувство унижения… Никоим образом не должен я был принимать от него хоть что-то. Верно, мы вместе катались на велосипеде и на яхте, но он не саиб (слово я заимствовал у майора Гринкурта), и преподносить мне пять шиллингов — прямое оскорбление. Поначалу я думал вернуть деньги без единого слова, показывая своим молчанием, как я разгневан на допущенный им промах, потом стал обдумывать исполненное достоинства сухое письмо с благодарностью за щедрость и с указанием на невозможность для джентльмена принимать подачку от совершенно постороннего человека. Письмо я продумывал дня два или три, и все труднее становилось расстаться с полукронами. У меня появилась уверенность, что Дрифилд дал их мне из добрых побуждений, только он плохо воспитан и не знает приличий; не поднималась рука оскорбить его в лучших чувствах, вернув деньги. В результате я их истратил. А свою раненую гордость умиротворил, не написав Дрифилду ни слова благодарности.

Когда наступило рождество и я снова был в Блэкстебле, то сильнее всего тем не менее мне хотелось увидеться с Дрифилдами. В этом застойном местечке они единственные были связаны с внешним миром, который уже коснулся моих видений и тревожил любопытство. Но я не мог настолько преодолеть стеснение, чтобы зайти к ним домой, и надеялся столкнуться с ними в городе. А погода стояла ужасная, яростно гудел ветер, пронизывая до костей, и лишь изредка служанки, посланные по делу, проносились в своих вздутых ветром юбках, подобно рыбацким лодкам в шторм. Порывы ветра гнали вдоль по улице ледяной дождь, а небо, так нежно укрывавшее летом милую землю, стало теперь огромным саваном, напяленным на нее мрачно и угрожающе. Надежды случайно повстречаться с Дрифилдами было мало, и, наконец, я набрался смелости и выскользнул после чая на улицу. До самой станции дорога пролегала в темноте, а там уже стало проще держаться тротуара благодаря редким и тусклым уличным фонарям. Дрифилды жили в переулке, в двухэтажном желтом кирпичном домишке. Я постучал и, когда служанка открыла мне, спросил, дома ли миссис Дрифилд. Служаночка, сбивчиво сказав, что сейчас узнает, оставила меня в коридоре. Я успел расслышать голоса в комнате, но они стали доноситься приглушенно, когда закрылась дверь. Меня охватило чувство некой таинственности: в домах дядиных знакомых, даже если не было света и его зажигали только при вашем появлении, то все равно сразу просили в гостиную. Но вот дверь отворилась, вышел Дрифилд. Свет едва проникал в коридор, так что нелегко было разглядеть, кто пришел, но он вмиг узнал меня.

— О, это вы. Мы все думали, когда же с вами увидимся. — И крикнул: — Рози, это молодой Эшенден!

Послышалось восклицание, и в два счета миссис Дрифилд появилась в коридоре и протянула мне обе руки.

— Проходите, проходите. Снимайте пальто. Погода-то прямо жуть! Вы, наверно, едва дошли.

Она помогла мне снять пальто, стянула с меня шарф, выхватила из рук кепку и повела в комнату. Комната оказалась крохотной и заставленной; топился камин, было жарко и душно. Горел газ (у нас в доме его не было) — три рожка в матовых абажурах давали резкий отсвет. Воздух посерел от табачного дыма. Ослепленный и к тому же растерявшийся от бурной встречи, я не сразу разглядел, кто были те двое, что поднялись мне навстречу. Это оказались мистер Галовей и Лорд Джордж Кемп. Как мне показалось, священник поздоровался со мной не без смущения.

— Как поживаете? Я тут зашел вернуть книги — их мне давал мистер Дрифилд, а миссис Дрифилд любезно пригласила меня к чаю.

Я скорее почувствовал, чем заметил, как удивленно взглянул на него Дрифилд, сказав что-то о маммоне нечестивых; мне это показалось цитатой, но смысла ее я не понял. И тут же на меня набросился Лорд Джордж. Уж в нем-то смущения не было заметно.

— Ну, парень, на каникулы? Скажите, как вымахал.

Руку я ему пожал весьма холодно. Лучше бы не приходить…

— Можно вас угостить чашечкой отличного крепкого чая? — спросила миссис Дрифилд.

— Я уже пил чай.

— Значит, выпьете еще, — сказал Лорд Джордж, словно он был тут хозяином. — Этакий здоровый парень запихнет в себя лишний бутерброд, а хозяюшка вам отрежет кусочек своими пальчиками.

Все сидели вокруг стола за чаем, мне принесли стул, и миссис Дрифилд положила кусок пирога.

— Мы как раз уговариваем Теда спеть, — сказал Лорд Джордж. — А ну-ка, Тед.

— Спой «Привязалась я к солдату», Тед, — сказала миссис Дрифилд. — Это моя любимая.

— Нет, «Мы, как тряпкой половой»…

— Если так, спою обе, — сказал Дрифилд.

Он взял банджо, лежавшее на пианино, настроил его и запел сочным баритоном. Я привык к домашнему пению; когда у нас собирались гости, или мы ходили к майору или к доктору, кто-то обязательно приносил с собой ноты и оставлял в передней, чтоб не заподозрили желания услышать просьбу сыграть или спеть. Но после чая хозяйка спрашивала, не с собой ли у них ноты. Те скромно признавались; если это было у нас, меня за ними посылали. Иногда какая-нибудь барышня уверяла, что совсем бросила музыку, но тогда ее мать сообщала, что сама захватила ноты. Только пелись отнюдь не шуточные песенки, а «Я спою тебе песни Аравии», «Прощай, любимая» или «Царица моего сердца». Однажды на ежегодном концерте в городском собрании обойщик Смитсон спел шуточную песню, и хоть в задних рядах ему зааплодировали, дворяне не нашли в ней ничего смешного. Может, ничего такого в ней и не было? Во всяком случае, перед концертом в следующем году его попросили внимательнее подбирать репертуар («Не забывайте, здесь присутствуют дамы, мистер Смитсон»), поэтому он исполнил «Смерть Нельсона».

Припев следующей песенки, которую запел Дрифилд, с жаром подхватили священник и Лорд Джордж. Потом я слышал ее много-много раз, но помню только один куплет:

Когда они допели, я, дабы блеснуть светскостью, обратился к миссис Дрифилд:

— А вы разве не поете?

— Петь-то пою, только медведь мне на ухо наступил, ну и Тед не советует.

Дрифилд отложил банджо и закурил трубку.

— Как книжица-то двигается, Тед? — участливо спросил Лорд Джордж.

— Да ничего. Дую вовсю.

— Ох, этот Тед со своими книжками, — захохотал Лорд Джордж. — Почему бы вам не остепениться и не заняться для разнообразия серьезными делами? Я б вас взял к себе в контору.

— А мне и так хорошо.

— Пусть он своим делом занимается, Джордж, — сказала миссис Дрифилд. — Нравится ему писать, так по мне и ладно, если так.

— Что же, не скажу, чтобы я особо понимал насчет книг… — начал Джордж Кемп.

— Тогда и не судите про них, — прервал его с улыбкой Дрифилд.

— Можно без смущения смотреть людям в глаза, написав «Ясное небо», — сказал мистер Галовей, — что бы там ни говорили критики.

— Я, Тед, вас еще мальчишкой знал, а осилить это «Небо» не могу, как ни стараюсь.

— Ой, продолжим, не заводить же разговор про книги, — сказала миссис Дрифилд. — Спой еще, Тед.

— Мне надо идти, — сказал священник и обратился ко мне: — Может, выйдем вместе? Дрифилд, вы мне дадите что-нибудь почитать?

Дрифилд показал на стопку новых книг, сваленных на столе в углу:

— Тяните.

— Господи, сколько их! — воскликнул я с завистью.

— Да сплошь дребедень. Мне их прислали на рецензию.

— А что вы?..

— Свезу в Теркенбери, продам не торгуясь. Поможет рассчитаться с мясником.

Священник взял несколько книг, а когда мы вышли на улицу, спросил меня:

— Вы не говорили дяде, что собираетесь к Дрифилдам?

— Нет, я просто вышел пройтись и вдруг решил заглянуть.

Конечно, это было довольно далеко от истины, однако я не собирался объяснять мистеру Галовею, что я совсем уже взрослый, а дядя никак этого не поймет и не прочь удержать меня от встреч с людьми, которые ему не по вкусу.

— Без крайней необходимости я, на вашем месте, ничего бы не стал говорить. Дрифилды люди вполне достойные, но дядя ваш не совсем их одобряет.

— Знаю, — ответил я. — Такой вздор.

— Они, конечно, простоваты, но пишет он отнюдь не плохо, а если вспомнить, кем он только не был, то поразительно, как это он вообще пишет.

Я был рад: все стало на свои места. Чувствовалось, в любом случае мистер Галовей меня не выдаст, раз не хочет, чтобы дядя узнал о его дружеских отношениях с Дрифилдами.

Покровительственный тон, в котором помощник викария говорил о том, кто ныне признан крупнейшим из мастеров поздневикторианского романа, должен вызвать улыбку. Но весь Блэкстебл придерживался такого тона. Однажды нас пригласили на чай к миссис Гринкурт; к ней приехала кузина, высококультурная жена оксфордского профессора. Эта миссис Энком, непоседливая дамочка с наморщенным лбом, очень нас удивила своей короткой стрижкой и юбкой, доходившей лишь до верха тупоносых ботинок. Это был первый экземпляр Новой женщины, появившийся в Блэкстебле. Мы были ошеломлены и заняли оборону, ибо робели перед ее избыточно интеллектуальным видом. (Потом ее вышучивали, а дядя говорил тете: «Ну, дорогая, благодарение богу, ты не умничаешь, во всяком случае, это меня не коснулось»; тетя же, впав в игривое настроение, надевала поверх своих туфель мужнины шлепанцы, согревавшиеся у огня, и говорила: «Погляди, я новая женщина». И все в один голос заключили: «Миссис Гринкурт особа очень странная, не знаешь, чего от нее ждать. Но ведь она не совсем…» — отец ее торговал фаянсом, а дед был фабричным рабочим, и это ей не прощалось.)

Но всем было интересно послушать, как миссис Энком говорила о своих знакомых. Мой дядя кончал Оксфорд, но, о ком ни спрашивал, все как будто бы перемерли. Миссис Энком была знакома с миссис Хэмфри Уорд и восхищалась «Робертом Элсмером». Дядя считал книгу непристойной и удивился, что мистер Гладстон, как-никак называвший себя христианином, нашел для этой вещи сочувственные слова. Разгорелся спор. Дядя утверждал: эта книга ведет к шатанию умов и внушает людям идеи, без которых им будет только лучше. Миссис Энком отвечала: вы не думали бы так, если б знали миссис Хэмфри Уорд, а это возвышенная натура приходится племянницей мистеру Мэтью Арнолду, и, как ни расценивать книгу (а миссис Энком не таила, что там есть главы, которые, по ее мнению, следовало изъять), написана она, безусловно, из самых высоких побуждений. Миссис Энком была также знакома с мисс Броутон, — она из очень хорошей семьи, и остается удивляться, почему такие книги пишет.

— Я не вижу в них вреда, — сказала миссис Хейворт, докторша, — и читаю их с удовольствием, особенно «Красна, как роза».

— А вы согласны, чтоб ее книги попали в руки вашей дочери? — спросила миссис Энком.

— Может, не сейчас, — отвечала миссис Хейворт. — Но когда выйдет замуж, я не стану возражать.

— Тогда вам должно быть интересно вот что, — сказала миссис Энком, — прошлую пасху я провела во Флоренции и познакомилась там с Уйдой.

— Это совсем другое дело, — возразила миссис Хейворт. — Не могу поверить, чтобы приличная женщина стала читать книги Уйды.

— Я прочла одну из любопытства, — сказала миссис Энком. — Должна сказать, такого скорей можно ожидать от француза, чем от английской леди.

— Но, насколько я знаю, она действительно не англичанка. Все говорят, ее настоящее имя — мадемуазель де Лараме.

И тогда мистер Галовей упомянул про Эдварда Дрифилда.

— Вы знаете, у нас тут живет писатель, — сказал он.

— Мы не очень-то им гордимся, — добавил майор. — Он сын управляющего старухи Вулф и женат на официантке.

— Писать он умеет? — опросила миссис Энком.

— Сразу скажешь: это не джентльмен, — заметил помощник викария, — но если принять во внимание, какие трудности ему пришлось преодолеть, то у него получается на удивление.

— С ним Вилли дружит, — сказал дядя.

Все повернулись ко мне; стало очень неудобно.

— Летом они вместе катались на велосипеде, а когда Вилли уехал в школу, я взял в библиотеке книжку — посмотреть, что это за писатель такой. Прочел часть и сразу отправил назад. И написал суровое письмо библиотекарю. Я был весьма доволен, когда он снял эту книгу с выдачи. Будь она моя, я бы, не задумываясь, кинул ее в плиту.

— Я тоже пролистал одну из его книг, — вставил доктор. — Она меня заинтересовала, ведь действие происходит в здешней округе и можно распознать кое-кого из местной публики. Но не скажу, чтоб мне понравилось: по-моему, в книге излишек грубости.

— Я ему указывал на это, — сказал мистер Галовей, — а он ответил, что матросы из Ньюкасла, и рыбаки, и батраки не ведут себя как леди и джентльмены и язык у них другой.

— А зачем писать о таких вот людях? — вопросил мой дядя.

— И я это говорю, — заметила миссис Хейворт. — Все мы знаем, на свете есть грубые, дурные и порочные люди, но не пойму, чего ради нужно о них писать.

— Я его не защищаю, — отвечал мистер Галовей. — Я просто передаю его собственное объяснение. И еще, конечно, он ссылается на Диккенса.

— Диккенс ни при чем, — сказал дядя. — Кто станет возражать против «Пиквика»?

— На мой взгляд, тут дело вкуса, — сказала тетя. — Я всегда считала Диккенса очень грубым, и я не желаю читать про людей, которые не умеют правильно говорить. Честно сказать, хорошо, что сейчас погода плохая и Вилли не может ездить с мистером Дрифилдом — не из тех он людей, с которыми Вилли стоит поддерживать отношения.

Мы с мистером Галовеем оба уставились в пол.