Сплошные прелести

Глава пятая

Это верно, Эдвард Дрифилд учил меня ездить на велосипеде. И как раз так мы познакомились. Не знаю, когда изобрели современный велосипед, но в окраинной части Кента он, помню, был редкостью, и когда кто-то проносился на тугих шинах, все оборачивались и следили, пока тот не исчезал из вида. Велосипед был предметом шуток у джентльменов средних лет, говоривших, что и на своих двоих им неплохо, и вызывал испуг у пожилых дам, шарахавшихся с дороги, стоило им завидеть его вдали. Меня переполняла зависть к мальчишкам, которые приезжали в школу на велосипеде и появлялись в воротах, щегольски отпустив руль. Я уговаривал дядю купить мне велосипед к началу летних каникул, и хоть тетя была против и твердила, что я просто сломаю себе шею, дядя уступил-таки моим настойчивым просьбам, поскольку платил я из собственных денег. Велосипед я заказал в последние дни занятий, и вскорости его доставили мне из Теркенбери.

Я решил учиться самостоятельно; по словам одноклассников, им на это понадобилось полчаса. А я все старался и старался и в итоге стал считать себя выдающимся тупицей (теперь мне кажется, я преувеличивал), и хоть моя гордыня была уязвлена — я позволил садовнику подсаживать меня, — за первое утро я нисколько не приблизился к тому, чтобы держаться в седле своими силами. Однако на следующее утро, полагая, что наша каретная дорожка слишком извилиста и тем неудобна для езды, я выкатил велосипед на ближнюю дорогу, которая была заведомо ровной, прямой и пустынной, и здесь некому было увидеть, какого я валяю дурака. Несколько раз пробовал я усесться, но неизменно падал. Исцарапал икры о педали, вспотел и устал. А после часа опытов начал думать, что богу не угодно, чтобы я научился ездить на велосипеде. Но, содрогаясь при мысли о предполагаемых саркастических замечаниях дяди, представителя бога на земле Блэкстебла, упорно стоял на своем. Тут, к моему неудовольствию, в конце безлюдной дороги показались двое велосипедистов. Я немедленно отвел машину в сторону и присел на ограду, с отсутствующим видом глядя на море, будто уж накатался и теперь погружен в раздумья над безбрежностью океана. Я отворачивал взгляд от приближающейся пары, но уголком глаза рассмотрел, что это были мужчина и женщина. Когда они поравнялись со мной, женщину сильно занесло на эту сторону дороги, и она, налетев на меня, свалилась на землю.

— Ой, простите, — сказала она. — Как только вас увидела, поняла, что упаду.

В таких обстоятельствах невозможно сохранить отрешенный вид, и, вовсю краснея, я сказал, что ничего тут нет особенного.

Когда она упала, мужчина слез с велосипеда.

— Ты не ушиблась? — спросил он.

— Нет-нет.

Я узнал Эдварда Дрифилда, писателя, прогуливавшегося на днях со священником.

— Я только учусь кататься, — сказала его спутница. — И сразу падаю, как увижу что на дороге.

— А вы племянник викария? — произнес Дрифилд. — Мне Галовей сказал. Я вас видел третьего дня. Это моя жена.

Она с какой-то странной простотой протянула руку и пожала мою тепло и сердечно. Губы и глаза улыбались; даже в том возрасте мне стало понятно, что эта ее улыбка на редкость обаятельна. Я сконфузился. При незнакомых я усиленно следил за собой и потому не рассмотрел детально ее облик, у меня осталось лишь общее представление о крупной блондинке. Не знаю, заметил я тогда или вспомнил позже, что на ней была голубая шерстяная юбка и розовая блузка с крахмальным передом и крахмальным воротником, а копну золотистых волос прикрывала соломенная шляпка.

— Мне нравится на велосипеде, а вам? — спросила она, разглядывая мою новенькую красавицу-машину, прислоненную к забору. — Наверно, наслаждение — хорошо на нем ездить.

— Это всего лишь вопрос практики, — сказал я.

— Я только третий раз. Мистер Дрифилд говорит, у меня замечательно получается, но я такая тупая, хочется себя отшлепать. Вы долго учились, пока стали ездить?

Я покраснел до корней волос. И еле выдавил постыдные слова:

— Я ездить не умею. Велосипед я только получил, пробую первый раз.

Небольшое искажение истины я мысленно подправил: не считая вчерашних попыток в саду.

— Хотите, я вас поучу? — весело предложил Дрифилд. — Давайте.

— О нет, — сказал я. Разве можно?..

— Почему бы нет? — спросила его жена с прежней обаятельной улыбкой в голубых глазах. — Мистер Дрифилд не против, а мне можно будет передохнуть.

Дрифилд взял мой велосипед, а я, несогласный, но бессильный противиться дружественной настойчивости, неуклюже вскарабкался в седло. Я вилял из стороны в сторону, но он держал меня твердой рукой.

— Быстрее, — говорил он.

Я нажимал на педали, он бежал сбоку, а меня заносило то влево, то вправо. Мы оба уже разгорячились, когда, несмотря на его усилия, я, наконец, свалился. В таком положении было очень трудно сохранять приличествующую официальность меж племянником викария и сыном управляющего мисс Вулф, поэтому, когда я поехал снова и сделал ярдов тридцать-сорок вполне самостоятельно, а миссис Дрифилд выбежала на середину дороги и, руки в боки, кричала: «Давай, давай, два против одного на фаворита!», я так смеялся, что совершенно забыл о своем социальном происхождении. И когда по собственной воле слез с велосипеда, на моем лице нескромно светилось торжество, и я без смущения принимал похвалы Дрифилдов по поводу того, какой я способный, коли научился с первого раза.

— Ну а как у меня у одной получится? — сказала миссис Дрифилд.

Я присел и вместе с Дрифилдом наблюдал за ее тщетными стараниями.

Потом, решив снова передохнуть, расстроенная, но неунывающая, она села возле меня. Дрифилд закурил трубку. Мы разговорились. Конечно, я тогда не понимал того, что мне ясно теперь: в ее поведении была разоружающая прямота, от которой тебе становилось легко. Она говорила восторженно, как ребенок, радовалась жизни, ее глаза всегда освещала покоряющая улыбка. Не знаю почему, мне нравилась эта улыбка. Я бы назвал ее хитроватой, если вы не сочтете хитринку отрицательным качеством: улыбка была слишком невинная, чтобы счесть ее хитрой. Она была лукаво-озорная, как у ребенка, натворившего нечто забавное по его понятиям, но прекрасно знающего, что за такое по головке не погладят; ругать, правда, будут не очень всерьез, но все равно лучше — если старшие сразу не заметят — пойти и рассказать самому. Впрочем, тогда я понимал лишь одно: ее улыбка была мне по душе.

Дрифилд, взглянув на часы, сказал, что им пора, и предложил ехать в город совместно. Время как раз было такое, когда дядя с тетей заканчивают ежедневный моцион, и не стоило подвергать себя риску быть застигнутым с неподобающими людьми; поэтому я предложил им ехать без меня, ведь они поедут быстрее. Миссис Дрифилд и слышать этого не хотела, но сам Дрифилд посмотрел на меня весело и насмешливо, разгадав, очевидно, причину моей отговорки. Я побагровел, а он сказал:

— Пусть едет один, Рози. В одиночку он лучше справляется.

— Ладно. Приедете сюда завтра? Мы придем.

— Я постараюсь.

Они уехали, а через несколько минут и я двинулся той же дорогой. Очень собой довольный, я до самых ворот своего дома доехал не падая. Кажется, я без удержу хвалился за обедом, но о знакомстве с Дрифилдами помалкивал.

Назавтра около одиннадцати я вывел велосипед из каретного сарая. Сарай называли так, хотя в нем не было даже тележки под пони и пользовались им садовник, державший там косилку и каток для газона, да Мэри-Энн, которая хранила там же запас корма для кур. Я выкатил велосипед за ворота и, усевшись не без труда, поехал по дороге на Теркенбери до старой заставы, а потом повернул на Джой-лейн.

Небо вовсю голубело, а воздух, нагретый и все равно свежий, прямо-таки потрескивал от жары. Солнце сияло, но не слепило; казалось, его лучи с силой ударяются в белую дорогу и отскакивают от нее, как резиновые мячики.

Я ездил взад-вперед, поджидая Дрифилдов; вскоре они показались, я помахал им, развернулся (для этого пришлось слезать) и продолжил путь вместе с ними. Мы с миссис Дрифилд хвалили друг друга за успехи и ехали сосредоточенно, мертвой хваткой вцепившись в руль, но были на седьмом небе, и Дрифилд сказал, что, как только мы почувствуем себя уверенно, надо будет прокатиться по всем окрестностям.

— Хочу сделать пару оттисков с медяшек по соседству.

Я не понял, о чем он говорит, однако объяснений не последовало.

— Погодите, сами увидите, — сказал он. — Как по-вашему, проедете вы завтра четырнадцать миль — семь туда, семь обратно?

— Пожалуй, да, — ответил я.

— Я прихвачу на вашу долю бумаги и вощанки, сможете тоже сделать оттиск. Только вот спросите у дяди, можно ли вам поехать.

— Это ни к чему.

— По-моему, все равно лучше спроситься.

Миссис Дрифилд посмотрела на меня тем самым своим взглядом, лукаво-озорным и обаятельным, и меня бросило в краску. Я знал: если спроситься у дяди — он скажет «нет». Лучше умолчать. Но нам в пути попался доктор в своем экипаже; пока он не миновал нас, я глядел прямо перед собой — в тщетной надежде, что если я на него не посмотрю, так и он на меня не посмотрит. Я был сам не свой. Раз он меня видел, это быстро дойдет до дяди или тети. Я взвешивал, не спокойнее ли будет самому открыть секрет, который отныне не утаишь. Когда мы расставались у наших ворот (я не смог избежать возвращения в их обществе), Дрифилд предложил, если завтра я соберусь ехать, зайти за ними, чем раньше, тем лучше.

— Вы ведь знаете, где мы живем? Сразу за молельней конгрегационалистов, дом под липами.

Садясь обедать, я уже изыскивал возможность вставить замечание о том, как случайно столкнулся с Дрифилдами; однако новости в Блэкстебле распространялись быстро.

— С кем это ты катался утром? — спросила тетя. — Нас видел в городе доктор Энсти и рассказал, как ты ему повстречался.

Дядя сердито жевал ростбиф, мрачно уставясь в тарелку.

— С Дрифилдами, — беспечно сказал я. — Ну, с писателем. Они знакомые мистера Галовея.

— Люди это крайне сомнительные, — сказал дядя. — Я не желаю, чтобы ты с ними имел общение.

— А почему? — спросил я.

— Не собираюсь излагать тебе причины. Не желаю, вот и все.

— Как случилось, что ты с ними познакомился? — спросила тетя.

— Я просто ехал, и они ехали, и предложили ехать вместе, — сказал я, несколько искажая истину.

— Какие наглецы! — заметил дядя.

Настроение у меня испортилось, и, чтобы продемонстрировать свое неудовольствие, я, когда подали сладкое — столь любимый мной малиновый торт, — отказался к нему притронуться. Тетя спросила, хорошо ли я себя чувствую.

— Самочувствие у меня нормальное, — сказал я со всей доступной мне надменностью.

— Съешь кусочек, — сказала тетя.

— Я не голоден, — отвечал я.

— Ради меня.

— Пусть сам решает, когда он сыт, — сказал дядя.

Я зло покосился на него и произнес:

— Я не против съесть маленький кусочек.

Тетя положила мне самый большой кусок, и я ел с видом человека, побуждаемого суровым чувством долга делать нечто глубоко себе противное. Малиновый торт, который готовила Мэри-Энн, был прекрасен, песочное тесто так и таяло во рту. Но когда тетя предложила добавку, я отказался с непроницаемой холодностью. Она не настаивала. Дядя прочел молитву, и я, оскорбленный в лучших чувствах, удалился в гостиную.

Но, дождавшись, когда кончит обедать прислуга, я вышел на кухню. Эмили чистила серебро в буфетной, Мэри-Энн мыла посуду.

— Послушай, чем плохи Дрифилды? — спросил я ее.

Мэри-Энн служила у викария с восемнадцати лет. Она купала меня, когда я был маленький, давала порошки в сливовом повидле, когда мне их прописывали, кормила завтраком, когда я уходил в местную школу, ухаживала за мной, когда я болел, читала мне, когда я скучал, и ругала, когда я шкодил. У горничной Эмили по молодости лет был ветер в голове, так что Мэри-Энн и не знала, что бы из меня вышло, если б той доверили за мной смотреть. Мэри-Энн выросла в Блэкстебле, никогда в жизни не была в Лондоне и даже в Теркенбери попадала всего раза три. Никогда не болела. Никогда не имела выходных. Получала двенадцать фунтов в год. Раз в неделю ходила в город навестить мать, которая на нас стирала; а в воскресные дни Мэри-Энн ходила в церковь. И знала все про Блэкстебл: кто чем занимается, кто на ком женился, от чего умер чей отец и сколько у каждой женщины детей, и как их всех зовут.

Когда я задал свой вопрос, она гулко шлепнула мокрой тряпкой о раковину.

— Дядя твой прав. Я бы тебя с ними не отпускала, будь ты мой племянник. Это ж надо — зовут ездить с ними на велосипеде! Мало кто чего захочет.

Видно, беседу в столовой передали Мэри-Энн.

— Я не ребенок, — сказал я.

— Тем хуже. Ну и бесстыдство — в город к нам заявиться! Нанимают дом, ровно леди и джентльмены. Оставь в покое пирог.

Малиновый торт стоял на кухонном столе, и я, колупнув пальцем корочку, отправил ее в рот.

— Мы его себе на ужин оставили. Раз хотел еще, почему не просил за обедом? Тед Дрифилд никогда не мог пристать к делу. А образованный. Кого мне жаль, так это его мать. Отродясь ее мучил. А тут еще взял да женился на Рози Ган. Говорят, когда он открылся матери, что затеял, она слегла и три недели не вставала и словом ни с кем не обмолвилась.

— Так миссис Дрифилд до замужества была Рози Ган? Из каких она Ганов?

Ган — одна из самых распространенных в Блэкстебле фамилий, на кладбище она попадалась на каждом шагу.

— Да ты их не знал. Ее отец — Джошуа Ган. Старик тоже фрукт был. Пошел в солдаты, вернулся на деревянной ноге. Подряжался маляром, но чаще сидел без работы. Жили они рядом с нами, на Рай-лейн. Мы-то с Рози вместе в воскресную школу ходили.

— Но она сильно моложе тебя, — сказал я с юношеской откровенностью.

— Ей уж тридцать набежало.

Мэри-Энн ростом не вышла, имела курносый нос и порченые зубы, но сохраняла свежий румянец, и я не дал бы ей больше тридцати пяти лет.

— Чего она ни сочиняй, а она меня моложе года на четыре или пять. Сказывают, ее не узнать — приоделась, и все такое.

— Это верно, что она была официанткой?

— Да, в «Железнодорожном гербе», а потом в «Плюмаже принца Уэльского» в Хэвершеме. У миссис Ривз прислуживала в баре в «Гербе», но такое выделывала, что вскорости вылетела вон.

«Железнодорожный герб» — это заурядный трактирчик прямо напротив станции железной дороги Лондон — Чатем — Дувр, отличавшийся разухабистостью. Зимним вечером, проходя мимо, можно было сквозь стеклянные двери разглядеть посетителей, толкущихся у стойки. Дядю это место постоянно возмущало, и он долго пытался добиться, чтобы «Железнодорожный герб» лишили патента. Ходили сюда стрелочники, угольщики и батраки. Почтенные жители Блэкстебла не позволяли себе появляться в этом заведении, а когда хотели выпить, шли в «Медведя с ключом» или в «Герцога Кентского».

— Ну а что она такое выделывала? — спросил я, тараща глаза.

— А чего она не выделывала? Что, по-твоему, твой дядя скажет, если застанет меня, а я тебе такие штуки говорю? Не было человека, чтоб зашел выпить, а она с ним не спуталась. С кем попало. Ни на одном не остановится. Всякий раз с новым. Слыхать, просто жуть что было. Тогда у нее и с Лордом Джорджем началось. Он в этакие забегаловки не имел привычки ходить, слишком важен, но вроде завернул ненароком — его поезд опаздывал, и тут-то он ее приметил. С того раза оттуда не вылазил, крутился среди всякой голи, а те, ясно, знали, с чего он там, а у самого жена и трое детей. Как тут не пожалеть его жену. А пересудов! Ну, пришлось миссис Ривз сунуть Рози жалованье да сказать: складывай вещички и прощай. Право слово, еще хорошо, что так обошлось.

Я отлично знал Лорда Джорджа. Звали его Джордж Кемп, а титул, под которым он был известен, дали ему в насмешку — за манеру важничать. Он торговал углем, немного — недвижимостью, и у него был пай в угольном судне, если не в двух. Жил он в собственном новом кирпичном доме, стоявшем в собственном саду, и имел рессорную бричку. Был он цветущего вида, крепкого сложения, с наглыми голубыми глазами, и носил острую бородку. В моей памяти он остался подобием развеселого краснолицего торговца со старинной голландской картины. Одевался Лорд Джордж всегда броско, и когда проезжал на рысях по главной улице, в песочного цвета куртке с крупными пуговицами, в рыжем котелке набекрень и с красной розой в петлице, то на него смотрели все. По воскресеньям он ходил в церковь в блестящем цилиндре и длиннополом сюртуке. Все знали, как ему хотелось быть церковным старостой и как много пользы принесла бы его энергия, но дядя сказал: «При мне этому не бывать», и хоть Лорд Джордж в знак протеста целый год ходил в часовню, дядя был непреклонен и не замечал его, сталкиваясь в городе. Потом согласие было восстановлено и Лорд Джордж снова стал появляться в церкви, но к руководству и близко не был допущен. Местные дворяне числили его крайне вульгарным; и точно, он был тщеславен и хвастлив. Осуждали его истошный голос и громкий хохот; если он заговаривал с кем-то на улице, то и на другой стороне слышно было каждое слово; его поведение почитали безобразным. Слишком он был общителен, так держался, будто никогда и не занимался коммерцией; был не в меру настырным. Но если он своим панибратством, и общественной активностью, и кошельком, всегда открытым при сборах на ежегодную регату или праздник урожая, и желанием со всеми обходиться по-доброму надеялся сломать сословные перегородки, то ошибался. Его попытки к сближению наталкивались в Блэкстебле на неизменную враждебность.

Помню, как-то раз, когда у тети была в гостях жена доктора, Эмили доложила, что дядю хочет видеть мистер Джордж Кемп.

— Но, Эмили, кажется, звонили в парадную дверь, — сказала тетя.

— Да-с, он пришел с парадного хода.

Наступило минутное замешательство; никто не знал, как поступить при такой неожиданности, и даже Эмили, знавшей, кому полагается входить через парадную, кому через боковую и кому через заднюю дверь, стало немного не по себе. Тетя, добрая душа, искренне огорчилась, что кто-то может поставить себя в столь ложное положение, а жена доктора презрительно фыркнула. Наконец, дядя взял себя в руки.

— Проводите его в кабинет, Эмили, — сказал он. — Я приду, как только допью чай.

Однако Лорд Джордж неизменно оставался безудержным, непоседливым, шумным и кипучим. Он говорил, город-де замер, и намерен был его расшевелить. Хотел учредить компанию по организации туристских поездов. И не понимал, отчего бы не устроить второй Маргит. А почему в Блэкстебле нет мэра? Вот в Ферн-Бэе есть же.

— Он сам в мэры метит, — морщась, поговаривали в городке и присовокупляли: — Дьявол гордился, да с неба свалился.

А дядя замечал: «Бодливой корове бог рог не дает».

Я, нужно добавить, смотрел на Лорда Джорджа так же осуждающе и свысока, как и все. Бесило, что он мог остановить меня на улице и, называя по имени, завести беседу, будто не существовало никакой разницы в нашем общественном положении, и даже звал играть в крикет с его сыновьями, моими сверстниками. Но те ходили в обычную школу в Хэвершеме, и я, конечно, не мог иметь с ними ничего общего.

Пораженный и взволнованный рассказом Мэри-Энн, я верил ей с трудом. Прочитав достаточно романов и многое узнав в школе, я неплохо разбирался в вопросах любви, но относил их только к молодежи. У меня в голове не укладывалось, как мог человек с бородой, имея сыновей моего возраста, испытывать подобного рода чувства. По моему убеждению, с женитьбой все кончалось. И способные влюбляться люди старше тридцати лет вызывали во мне неприязнь.

— Ты хочешь сказать, между ними что-то было? — спросил я у Мэри-Энн.

— Как передают, очень мало чего у Рози Ган не было. И вовсе не с одним Лордом Джорджем.

— Но тогда почему у нее не родился ребенок?

В прочитанных мною романах стоило хорошенькой женщине оступиться в жизни, у нее появлялся ребенок. Причина изображалась уклончиво, а иногда вообще обозначалась звездочками, но исход был постоянно один и тот же.

— Скорей по случайности, чем по осторожности, я б сказала, — отвечала Мэри-Энн. Потом она задумалась, перестав вытирать тарелки. — Ты, я смотрю, знаешь куда больше, чем тебе положено.

— А как же, — сказал я важно, — если на то пошло, разве я не взрослый теперь?

— Сколько мне известно, — сказала Мэри-Энн, — когда миссис Ривз выставила ее, Лорд Джордж сыскал ей место в «Плюмаже принца Уэльского» в Хэвершеме и сам туда гонял на своем тарантасе. Что ли, там пиво лучше здешнего…

— Так отчего же Тед Дрифилд на ней женился?

— Почем я знаю. Увидел ее в «Плюмаже». Небось другая какая порядочная девушка за него и не пошла бы…

— А он знал, какая она?

— Это ты у него спрашивай.

Я замолчал; все было так загадочно.

— Как она теперь? — спросила Мэри-Энн. — Не видала ее с той поры, как замуж она вышла. И до того еще, узнавши, что она выделывает в «Железнодорожном гербе», ни разу с ней я слова не сказала.

— На вид у нее все в порядке.

— Ну, так спроси, помнит ли меня, и глянь, что она скажет.