Спроси у пыли

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

И снова мы не виделись с Камиллой неделю. Между тем я получил письмо от Сэмми, с благодарностью за дельные замечания. Сэмми — ее истинная любовь. Он тоже прислал мне совет: «Как вы там уживаетесь с этой мексикашкой? В общем-то, она неплохая бабенка, особенно когда выключишь свет. Проблема в вас, мистер Бандини, просто вы не знаете, как обходиться с такого рода женщинами. Вы слишком цацкаетесь с ними. Не понимаете вы мексиканских женщин. Они не любят, когда с ними обращаются по-человечески. Если вы любезничаете с такими девками, они втаптывают вас в грязь».

Я работал над книгой, время от времени прерываясь, чтобы перечитать послание. Как раз в один из таких перерывов заявилась Камилла. Было около полуночи, вошла она без стука.

— Привет.

— Привет, тупица.

— Работаешь?

— А что, не похоже?

— Сердишься?

— Нет, противно немножко.

— Из-за меня?

— Естественно. Ты посмотри на себя.

На ней был жакет, под ним некогда белая рабочая блузка, вся в пятнах и мятая. Один чулок ослаб и морщился на коленке. Осунувшееся лицо, помада на губах съедена. Пальто заляпано пухом и пылью. На ногах дешевые туфли на высоченном каблуке.

— Ты так старательно косишь под американку. Зачем тебе это? Будь сама собой.

Она подошла к зеркалу и тщательно осмотрела себя.

— Я устала, — отозвалась она наконец. — Сегодня был трудный день.

— А эти туфли? — не унимался я. — Носила бы лучше ту обувь, для которой созданы твои ноги, — гуарачи. И вся эта штукатурка на лице. Выглядишь глупо — дешевая пародия на американку. Пугало. Если бы я был мексиканцем, оторвал бы тебе башку. Ты же позоришь свой народ.

— Кто ты такой, чтобы поучать меня? — не выдержала она. — Я такая же американка, как и ты. Ты и сам не стопроцентный американец. Посмотри на свою кожу. Ты вылитый макаронник. И глаза у тебя черные.

— Карие.

— Нисколечко! Они черные! И волосы черные!

— Каштановые.

Она скинула пальто, плюхнулась на кровать, вытащила сигарету и стала шарить в поисках спичек. Коробок лежал рядом со мной на столе. Она ждала, что я поднесу ей огня.

— Ты же не парализованная, — сказал я. — Сама можешь позаботиться о себе.

Она прикурила и уставилась в потолок. Дым вырывался из ее ноздрей с бесшумной нервозностью. На улице было туманно. Издалека доносились звуки полицейских сирен.

— Думаешь о Сэмми? — спросил я.

— Возможно.

— Что, нет другого места для этого занятия? Тебя никто здесь не держит.

Она затушила сигарету, скрутив и выпустив ей потроха.

— Господи, какой ты противный! — прошипела она, и слова эти были похожи на раздавленный окурок. — Должно быть, ты до крайности несчастен.

— Ну ты и дура.

Она вытянулась и скрестила ноги. Юбка задралась, обнажив резинки чулок и полосочку шириной в дюйм или два смуглой плоти. Ее волосы расплескались по подушке, словно опрокинутая бутылочка чернил. Она лежала и наблюдала за мной, утонув головой в подушке и улыбаясь. Потом подняла руку и поманила меня пальчиком.

— Иди ко мне, Артуро, — ее голос прозвучал тепло и нежно.

Я покачал головой.

— Нет, спасибо. Мне и тут удобно.

Минут пять она не спускала с меня глаз, тогда как я таращился в окно. Я мог бы овладеть ею прямо сейчас, да, Артуро, достаточно оторвать задницу от стула и лечь с ней рядом… но между нами была та ночь на пляже и листок с отпечатанным сонетом, и телеграмма-предложение, и воспоминая о них теснились в комнате, как неотвязные кошмары.

— Испугался?

Я рассмеялся.

— Тебя, что ли?

— Испугался.

— Вот уж нет.

Камилла раскинула руки, и мне показалось, будто она вся обнажилась передо мной, что только заставило меня еще глубже уйти в себя. Правда, я отложил в памяти ее новый образ, такой соблазнительный и нежный, на будущее.

— Послушай, я занят. Видишь? — и я похлопал по стопке отпечатанных листов, лежащей возле машинке.

— Значит, и ты боишься, — задумчиво проговорила она.

Молчание.

— Что-то с тобой не так, — вдруг заговорила она.

— Что именно?

— Ты педик.

Я встал и приблизился к ней.

— Это ложь.

Теперь мы лежали вместе. Она насиловала меня своим презрением, просачивающимся и через поцелуй, и сквозь язвительную улыбку и насмехающиеся глаза. Это продолжалось до тех пор, пока я не превратился в бревно, в котором не осталось ни единого чувства, кроме ужаса и трепета перед ней. Я осознавал, что ее красота безгранична, что сила ее убеждений несокрушима. Ее присутствие странно влияло на меня, я начинал чувствовать себя посторонним. Потому что она принадлежала этим тихим ночам, эвкалиптовым деревьям, пустынным звездам, земле и небу, даже туману за окном, а я появился здесь только для того, чтобы стать писателем, заработать денег, прославить свое имя, ну, в общем, вздор всякий. Я понял, что она настолько лучше и честнее меня, что даже чуть не сблевал сам от себя и уже не мог глядеть в ее нежные глаза. Я еле унял дрожь, когда ее смуглые руки обвились вокруг моей шеи и длинные пальцы погрузились в волосы. Нет, не мог я целовать ее. Она целовала меня — автора «Собачка смеялась». Потом она взяла мою руку и прижалась губами к ладони, а затем поместила ее в ложбинку между грудями. Подставив мне свои губы, она ждала. И что сделал Артуро Бандини? Этот непревзойденный писатель погрузился в самую пучину своего необузданного воображения, этот романтик Артуро Бандини, напичканный умнейшими фразами, вдруг промямлил с некоторой игривостью:

— Алло.

— Алло? — удивилась она. — Алло? — и рассмеялась. — Ну, что ж… Как поживаешь?

Ох уж этот Артуро! Рассказчик небылиц.

— Превосходно, ответил он.

И что же дальше? Где же желание? Где страсть? А вот она уйдет, и через некоторое время они явятся. Черт бы тебя подрал, Артуро! Ты ничего не можешь! Вспомни своих непревзойденных предков! Соответствуй своему предназначению. Я чувствовал ее ищущие руки и старался помешать им, сдерживал в неистовом страхе. Тогда она попробовала еще раз поцеловать меня. С таким же успехом можно было прильнуть губами к холодной ветчине. Я был жалок. Она оттолкнула меня.

— Отпусти меня.

Отвращение, ужас и унижение — все смешалось во мне, забурлило, и я вцепился в Камиллу, привлек к себе и прижался своими холодными губами к ее теплому рту. Она пыталась вырваться, но я не отпускал, спрятав лицо у нее на плече и сгорая от стыда. Она продолжала бороться, я чувствовал, как ее презрение перерастает в лютую ненависть. И вдруг это стало возбуждать меня. Я захотел ее, и с каждым новым всплеском ее гнева мое желание росло. Я был счастлив — ура, Артуро! Радость и сила, сила через радость, восторг от ощущения этой силы в себе, экзальтированное самодовольство и наслаждение уверенностью, что я могу овладеть ею прямо сейчас, если только захочу. Но я не хотел этого, так как уже обрел свою любовь. Мощь и сила Артуро Бандини ослепила меня. Я отпустил Камиллу и спрыгнул с кровати.

Она села и стала прибирать волосы. В уголках рта у нее скопилась белая слюна. Поскрипывая зубами, она боролась с желанием закричать. Но меня это не пугало, пусть себе кричит, если ей хочется, потому что Артуро Бандини не педик, и все с ним в порядке. Да в нем страсти как в шести мужиках. У него на лице написано, что он отличный парень, великий писатель, мощный любовник, он умеет жить и умеет писать. Я наблюдал, как она привела в порядок свою одежку, встала с кровати и, тяжело дыша, еще не оправившись от испуга, подошла к зеркалу, будто бы хотела удостовериться, что это действительно она.

— Ты такой же урод, как и все, — сказала она, переведя дух.

Я сел за стол и принялся кусать ногти.

— Я-то думала, что ты другой. Ненавижу насилие.

Насилие — ха! Какая разница, что там она себе думает? Главное доказано — если бы захотел, я поимел бы ее, а остальное неважно. Кроме того, что я великий писатель, я еще способен на нечто большее. И теперь я уже не боялся ее и мог смотреть прямо в лицо, как мужчина смотрит в лицо женщины. Она ушла, не сказав больше ни слова, а я остался сидеть, погрузившись в райское блаженство. Во мне бушевала оргия опьяняющего самодовольства — мир был так велик и полон доступных мне удовольствий. Ах, Лос-Анджелес! Твои пустынные улицы покрыты пылью и туманом, но я больше не одинок. Ты подожди немного, и вы, призраки, обитающие в моей комнате, потерпите, очень скоро это случится. А эта Камилла, пусть она пока потешается со своим Сэмми, пустынным отшельником, кропателем дешевых рассказиков, но наступит момент, когда ей придется отведать настоящего писателя — меня. И это обязательно произойдет, это так же очевидно, как то, что Бог обитает на небесах.

Я не помню, может, неделя прошла, может — две. Я знал, что она вернется, и не ждал ее. Я жил своей жизнью, написал еще несколько страниц романа, прочитал пару книжек. Я был спокоен — она появится. И произойдет это обязательно ночью. Ее образ никогда не возникал во мне на фоне дневного света. Я предчувствовал ее появление, как предчувствовал появление луны. И она заявилась. В окно стукнула пущенная снизу галька. Я открыл створку, выглянул наружу и увидел Камиллу, стоящую под окном в свитере поверх белого официантского халата. Она таращилась на меня, запрокинув голову и приоткрыв рот.

— Чего делаешь? — спросила она.

— Просто сижу.

— Сохнешь по мне?

— Нет. А ты по мне?

Она рассмеялась.

— Немного.

— Почему немного?

— А ты злой.

Мы решили прокатиться. Камилла поинтересовалась, имел ли я когда-нибудь дело с оружием. Я сказал, что не имел. Мы поехали в тир на Мэйн-стрит. Она была первоклассный стрелок, и хозяин заведения — парень в кожаном пиджаке — хорошо знал ее. А я не мог попасть ни в одну мишень. Платила Камилла, и мои промахи нервировали ее. Она хвасталась: держа револьвер под мышкой, била картонному быку прямо в глаз. Я сделал пятьдесят выстрелов и все промазал. Тогда она попыталась показать мне, как надо правильно держать оружие. Я стал вырывать у нее ружье, ствол беспорядочно заплясал, направляясь то в одну сторону, то в другую. Парень в кожаном пиджаке нырнул под стойку и завопил:

— Эй, осторожно! Смотри куда целишься!

Ее раздражение становилось оскорбительным. Достав пятьдесят центов (у нее был полный карман чаевых), она сказала:

— Попробуй еще раз, но если промахнешься, я не стану платить.

Денег у меня с собой не было, и я положил ружье на стойку.

— Да плевал я.

— Он слизняк, Тим, — обратилась она к хозяину. — Только и может, что стишки писать.

Тим, несомненно, признавал только тех людей, которые умели стрелять. Он посмотрел на меня с отвращением и промолчал. Я схватил винчестер, прицелился и стал поливать мишень-быка свинцом. Находясь в шести футах от меня на столбе высотой примерно в три фута, бык оставался целехоньким. Если пуля попадала в глаз, то должен был активизироваться звонок. Ни звука. Я опустошил магазин, едкий смрад пороха ударил мне в нос, и я сморщился. Тим и Камилла посмеялись над слизняком. К тому времени за нашими спинами уже собралась толпа. Все они разделяли раздражение Камиллы, так как чувство это весьма заразно, даже я его подхватил. Камилла обернулась, увидела собравшихся и покраснела. Ей было стыдно за меня, она была раздосадована и унижена. Украдкой она шепнула мне, что мы уходим, и ринулась сквозь толпу. Шла она быстро, опережая меня шагов на шесть. Я следовал за ней не торопясь. Ха-ха, ну и что из того, что я не умею стрелять из этого дебильного ружья, что мне до того, что эти хари посмеялись надо мной, и она смеялась, да плевать мне на них. Потому что кто из этих тупорылых свиней, этих ухмыляющихся болванов с Мэйн-стрит, кто из них сможет сложить такой рассказ, как «Давно утраченные холмы»? Ни один из них! Так что насрать мне на их презрение.

Автомобиль был припаркован возле кафе. Когда я подошел, Камилла уже запустила двигатель. Я встал на подножку, но она не стала дожидаться, пока я усядусь. Взглянув на меня с ехидной усмешкой, она отпустила сцепление. Я плюхнулся на сиденье, но меня тут же швырнуло на ветровое стекло, так как Камилла врезалась в стоящую впереди машину. Мы были зажаты между двумя автомобилями. Камилла включила заднюю передачу и стукнула машину, что стояла позади. Таким своим поведением она давала понять мне, насколько я был невыносим. В конце концов она перескочила через бордюр и по тротуару вырулила на улицу.

— Слава богу, — сказал я со вздохом облегчения.

— Усохни! — выкрикнула она.

— Послушай, если уж на то пошло, просто остановись и выпусти меня. Я могу и пройтись пешком.

Она тут же втопила до упора. Мы неслись по улицам центральной части города. Я сидел, вцепившись в сиденье, и обдумывал возможность выпрыгнуть из машины. Скоро движение на дороге заметно поредело. Мы были в двух милях от Банкер-Хилла, в восточной части города, в районе заводов и пивоварен. Камилла сбавила скорость и приняла к тротуару. Мы остановились возле низкого закопченного забора. За ним громоздились штабеля стальных труб.

— Почему здесь? — осведомился я.

— Ты же хотел прогуляться — иди.

— Да нет, я лучше прокачусь.

— Выметайся. Я не шучу. Возьми любого кто никогда не держал в руках ружье, и он будет стрелять лучше тебя! Давай, убирайся!

Я вытащил сигареты и предложил ей.

— Давай обсудим твой постулат.

Она выхватила пачку, швырнула ее мне под ноги и пригвоздила меня своим свирепым взглядом.

— Я ненавижу тебя. Господи, как же я тебя ненавижу!

Пока подбирал сигареты, ночь и весь заводской район трепетали от мощи ее отвращения. Я все понял. Нет, она не ненавидела Артуро Бандини. На самом деле она ненавидела тот факт, что он не соответствует ее стандартам. Она хотела любить его, но не могла. Ей бы хотелось, чтобы он был как Сэмми — спокойный, молчаливый, жестокий, отличный стрелок, хороший бармен, который видел бы в ней официантку и ничего больше. Я вылез из машины, ухмыляясь, потому что знал, как мне обидеть ее.

— Спокойной ночи, — сказал я. — Какая восхитительная погода. Я с удовольствием прогуляюсь.

— Надеюсь, что ты не выберешься отсюда и твой труп найдут утром в канаве.

— Постараюсь оправдать твои надежды.

Когда она отъезжала, то разрыдалась, боль раздирала ее душу. Одно было очевидно: Артуро Бандини не пара для Камиллы Лопес.