Спросишь опять - отвечу “да”

Мэри Бет Кин

Спросишь опять - отвечу “да”

Бестселлер "Нью-Йорк Таймс"

Неавторизованный перевод на русский язык: OCTPOB

KEANE, MARY BETH - ASK AGAIN, YES

Copyright © 2019 by Mary Beth Keane

ISBN 978-1-9821-0700-0 (ebook)

Copyright © 2019 Unauthorized translation to Russian by OCTPOB

ПРОЛОГ. Июль 1973-го

Фрэнсис Глисон, высокий и худощавый полицейский, зашёл в тень объёмного каменного здания 41-го Участка.

Пара чулок сушилась на пожарной лестнице четвёртого этажа дома на 167-й Стрит. И пока Фрэнсис ждал другого новичка, полицейского по фамилии Стэнхоуп, он отметил совершенную неподвижность этих мультяшных ног с деликатным изгибом у пятки.

Дом, стоящий рядом, сгорел прошлой ночью. И Фрэнсис подумал, что сейчас он похож на многие другие в 41-м Участке - пустая коробка с почерневшей лестницей внутри.

Соседские дети наблюдали за пожаром с крыш и пожарных лестниц, куда они притащили свои матрасы в этот первый по-настоящему жаркий июньский день. Даже через квартал Фрэнсис мог слышать, как они упрашивали пожарных открыть хотя бы один гидрант. Он живо представлял их, прыгающих с ноги на ногу на раскалённом от жары асфальте.

Он посмотрел на часы, а потом опять на дверь полицейского участка, думая, где может задержаться Стэнхоуп.

Тридцать градусов жары, а ведь ещё и нет десяти утра.

Погода оказалась для него самым большим шоком в Америке: зима, обжигающая лицо, и лето, влажное как болото.

“Ну что ты всё ноешь” - сказал ему дядя Пэтси этим утром - “Жара, жара, жара”. Но Пэтси весь день подавал пивко в прохладном баре. Фрэнсис же патрулировал по жаре, с подмышками, темневшими от пота уже через 15 минут.

“Где Стэнхоуп?” - спросил Фрэнсис у молодых полицейских, направлявшихся на дежурство.

“Кажется проблема со шкафчиком в раздевалке” - ответил один из них.

Наконец, ещё через несколько минут, Брайан Стэнхоуп показался на лестнице участка.

Брайан и Фрэнсис познакомились в первый же день занятий в полицейской академии. Волей случая оба оказались распределены в 41-й Участок.

В академии они вместе ходили на занятия по тактике, и через неделю Стэнхоуп подошёл к Фрэнсису по окончании класса: “Ты же ирландец? Я имею в виду ирландец прямо с корабля?”

Фрэнсис ответил, что да - он с запада, из Гэлвэя. И промолчал о том, что на самом деле прилетел в Америку на самолёте.

“Я так и думал” - сказал Стэнхоуп - “Моя подруга тоже оттуда. Из Дублина. Хочу тебя кое-что спросить”.

С точки зрения Фрэнсиса, Дублин был так же далеко от Гэлвэя, как и Нью-Йорк. Но, наверное, для янки - это одно и то же.

Фрэнсис приготовился к более личному вопросу, чем он готов был ответить.

Первое что его удивило в Америке - любой мог спросить всё, что ему приходило в голову. Где ты живёшь, с кем ты живёшь, сколько платишь за квартиру, чем занимался в прошлые выходные?

Для Фрэнсиса, который стеснялся даже выкладывать свои покупки на кассе супермаркета в Бэй-Ридже, это было чересчур.

“Готовишься к большой вечеринке?” - поинтересовался кассир у Фрэнсиса в прошлый раз. Упаковка Будвайзера. Пара картофелин. Дезодорант.

Брайан переживал, что его подруга не общается с другими ирландками. Ей всего 18 лет. Можно было подумать, что она приехала из Ирландии с другом или братом или типа того. Но она приехала одна.

Могла хотя бы найти несколько ирландок, чтобы поселиться с ними и делить квартплату. Они там повсюду.

Но она работала медсестрой в госпитале и делила госпитальную квартиру с негритянкой. Это разве нормально для ирландок? Раньше у него была русская подруга, и все её знакомые говорили только по-русски.

“Я тоже ирландец” - сказал Стэнхоуп - “Мои предки из Ирландии”

Ещё одна особенность Америки - здесь почти все были ирландцами. Но, в основном, через предков.

“Возможно это признак ума - держаться подальше от наших” - заметил Фрэнсис с серьёзным выражением лица. Стэнхоуп задумался.

На выпуске в полицейской академии выступал Мэр Линдси. И со своего места в третьем ряду Фрэнсис думал - как забавно вживую увидеть человека, которого раньше видел только по телевизору.

Фрэнсис родился в Нью-Йорке, в младенчестве его увезли в Ирландию, а обратно он вернулся уже в 19 лет - с десятью долларами в кармане и американским гражданством. Брат отца, дядя Пэтси, встретил Фрэнсиса в аэропорту, забросил его сумку на заднее сиденье автомобиля и сказал “Добро пожаловать домой”.

Сама мысль, что это чужое иностранное место теперь его дом, звучала странно.

В первый же день дядя Пэтси поставил Фрэнсиса за стойку своего бара на углу Третьей Авеню и 80-й Стрит в Бэй-Ридже. Над дверной рамой висел лист клевера.

Когда в бар зашла первая женщина и заказала пива, Фрэнсис взял высокий бокал и налил его до половины.

“Что это?” - удивилась она - “Полпива?”

Она посмотрела на мужчин, сидящих у стойки - перед каждым стояло по пинте пива.

Фрэнсис показал ей пол-литровый бокал. “Вам нужен такой?” - спросил он - “Полный?”

Наконец поняв, что он новичок в этом баре, новичок вообще в Америке, женщина потрепала его по щеке и сказала “Да, мой сладкий”.

Однажды, через год после приезда Фрэнсиса в Нью-Йорк, в бар зашли двое молодых полицейских.

Они кого-то искали по фотороботу и опрашивали посетителей бара на предмет опознания этого человека. Они перебрасывались шутками с Пэтси, Фрэнсисом и между собой. Когда полицейские уходили, Фрэнсис набрался смелости и задал им несколько типично американских вопросов: тяжело ли стать полицейским, сколько им платят?

На несколько секунд их лица стали непроницаемыми. Был февраль - Фрэнсис стоял в потрёпанном свитере, который ему дал Пэтси, и чувствовал себя неопрятным рядом с полицейскими в отутюженной форме и уверенно сидящих на головах фуражках.

Наконец полицейский поменьше ростом сказал, что раньше работал на автомойке у двоюродного брата, на Флашинг Авеню. Несмотря на то, что мойка была автоматизированная, шланги постоянно умудрялись его облить, и к концу зимнего рабочего дня он был промёрзшим насквозь. Это было ужасно.

Плюс сейчас, когда он знакомится с девушками, ему гораздо приятней говорить, что он полицейский, а не работник автомойки.

Второй полицейский снисходительно слушал этот рассказ. Он поступил в полицию, потому что его отец был полицейским. И два его дяди. И дедушка. Это было у него в крови.

Фрэнсис думал об этом разговоре всю зиму, чаще обращая внимание на полицейских на улице, в метро, по телевизору. Он пошёл в ближайший участок и узнал информацию о вступительном экзамене - когда, где и как.

Когда Фрэнсис упомянул свой план дяде Пэтси, тот сказал что это отличная идея. Всё что тебе надо - это отработать 20 лет, и ты уже на пенсии. Фрэнсис заметил, что Пэтси сказал “20 лет” как будто это было ничто, как глазом моргнуть. Для Фрэнсиса же на тот момент это была длина всей его жизни. Он представил свою жизнь разбитой на 20-летние сегменты и подумал, сколько таких сегментов он проживёт.

Самое лучшее в этом, сказал Пэтси, что ты уйдёшь на пенсию ещё молодым. И жаль, что он сам об этом не задумывался, когда ему было столько лет как сейчас Фрэнсису.

--

После окончания полицейской академии, их класс разделили на группы - для прохождения стажировки в разных частях города.

Фрэнсиса и ещё тридцать выпускников, включая Брайана Стэнхоупа, отправили в Браунсвилль, а затем в Бронкс, где собственно и началась настоящая работа. На тот момент Фрэнсису было 22 года, а Брайану 21.

Фрэнсис не очень хорошо знал Брайана, но всё равно ему было приятно увидеть знакомое лицо.

Ничего из того, что им обещали, не сбылось. Здание участка выглядело полной противоположностью тому, что представлял себе Фрэнсис, поступая в академию. Мало того, что оно выглядело неприглядно снаружи - облезлый фасад, залепленный птичьим помётом и увенчанный колючей проволокой. Внутри всё было ещё хуже.

Во всём здании не было ни одной поверхности, которая не была бы мокрой, липкой или облезлой. Батарея в комнате для совещаний треснула пополам, и кто-то поставил под неё старую кастрюлю, чтобы туда падали просочившиеся капли воды. Побелка сыпалась с потолка на их столы, головы и блокноты. В камеры, рассчитанные на 2-3 человека, набивали по 30 нарушителей. Вместо того, чтобы патрулировать с опытным напарником, новичков отправляли в патруль с новичками. “Слепые ведут слепых” - шутил сержант Рассел и обещал что это временно. “Главное не наделайте глупостей” - повторял он.

И вот сейчас Глисон и Стэнхоуп шли от догорающего здания на север. Невдалеке слышалась очередная пожарная сирена. Оба молодых полицейских знали свой участок по карте, но ни один из них не видел его в реальности. Патрульные машины выдавали по сроку службы, в смену с 8 утра до 4 дня работали в основном ветераны.

Они могли бы доехать на автобусе до границы участка, и вернуться оттуда пешком, но Стэнхоуп сказал, что ненавидит ездить на автобусах в полицейской форме, когда все вокруг напрягаются при его виде и оценивающе его разглядывают.

“Хорошо, тогда пойдём пешком” - предложил Фрэнсис.

И сейчас, со струящимися по спинам ручьями пота, они прочёсывали квартал за кварталом. Каждый - с дубинкой, наручниками, рацией, пистолетом, патронами, фонариком, перчатками, ручкой, блокнотом и ключами, звенящими на ремне.

Некоторые кварталы состояли только из развалин и сожжённых автомобилей - там они внимательно смотрели, нет ли движения среди обломков. Девочка кидала теннисный мячик об стену дома. Пара костылей валялась прямо на дороге, и Стэнхоуп пнул их. Каждая мало-мальски уцелевшая стена была исчёркана граффити. Знак на знаке, круги и изгибы изображали движение, подразумевали жизнь и выглядели преступно ярко на фоне остальной убогости.

Фрэнсис знал, что смена с 8 до 4 - настоящий подарок. Если нет ордеров на арест, то, скорее всего, всё будет спокойно до самого обеда. Когда они, наконец, свернули на Южный Бульвар, то почувствовали себя путниками, пересёкшими пустыню. Если боковые улицы были безлюдны, то бульвар был забит машинами. Магазин мужской одежды, продававший костюмы всех цветов и размеров, несколько винных магазинов, магазин подарков, парикмахерская, бар. Проезжающая полицейская машина мигнула им огнями и поехала дальше.

“Моя жена беременна” - сказал Стэнхоуп после затянувшегося молчания - “Должна родить примерно ко Дню Благодарения”.

“Ирландочка?” - переспросил Фрэнсис - “Ты всё-таки женился на ней?”

Он пытался вспомнить, были ли они помолвлены, когда Стэнхоуп рассказывал ему о ней. Он посчитал, сколько осталось до ноября - получалось около 4 месяцев.

“Ага” - ответил Стэнхоуп - “Две недели назад. В муниципалитете”.

Они отметили свадьбу обедом во французском ресторане на 12-й Стрит - и Стэнхоупу пришлось тыкать пальцем в меню, потому что он не мог произнести ничего из написанного. Анне пришлось в последний момент менять платье, потому что другое оказалось слишком тесным.

“Когда родится ребёнок, она хочет обвенчаться в церкви. Сейчас мы не могли найти священника, который бы это сделал достаточно быстро. Несмотря на её живот. Анна говорит, что, может найти священника, который благословит их свадьбу и крестит ребёнка в тот же день. Я имею в виду, когда это случится”.

“Женат, так женат” - сказал Фрэнсис и от души поздравил его, надеясь, что Стэнхоуп не заметил, как он высчитывал сроки. Не то, чтобы его это сильно заботило. Просто старая привычка, из дома. Привычка, которую он наверняка забудет в Америке. Потому что здесь могут прийти на воскресную службу в шортах и футболках. Недавно он видел женщину-таксиста. А по Таймс Скверу люди гуляют чуть ли не в подштанниках.

“Хочешь, покажу фотку?” - спросил Стэнхоуп, снимая фуражку. За отворотом оказалась фотография красивой молодой женщины с длинной изящной шеей. Рядом лежала карточка с молитвой Св. Михаилу и ещё одно фото - молодой Брайан с каким-то парнем.

“Кто это?” - спросил Фрэнсис.

“Мой брат Джордж. Тут мы на стадионе”

У Фрэнсиса пока не было фотографий внутри фуражки, хотя в кошельке у него тоже лежала молитва Св. Михаилу.

Фрэнсис попросил Лену Теобальдо выйти за него замуж в день, когда закончил полицейскую академию, и она согласилась. Теперь он представил, как тоже будет рассказывать, что они ждут ребёнка.

Лена была наполовину полька, наполовину итальянка. Иногда Фрэнсис просто смотрел на неё - как она роется в сумочке, или чистит яблоко - и в ужасе думал, что было бы, если бы он не встретил её. Если бы он не приехал в Америку? Если бы её родители не приехали в Америку? Где ещё, кроме Америки, полька и итальянец могли встретиться и родить такую замечательную девушку, как Лена? Что если бы он не работал в баре в тот день, когда Лена туда зашла чтобы зарезервировать зал для семейной вечеринки? Она тогда рассказала, что её сестра поступила в университет. Получила полную стипендию - вот какая умная!

“Может, ты тоже получишь, когда окончишь школу” - сказал ей Фрэнсис.

Она посмеялась и сказала, что окончила школу ещё в прошлом году и институт не в её планах. Она вполне довольна своей работой. Лена работала оператором в ВЦ компании Дженерал Моторс, всего на несколько этажей выше ФАО Шварц. Фрэнсис к тому времени был в Америке всего несколько месяцев и не знал, что такое ФАО Шварц.

“Меня спрашивают, собираемся ли мы остаться в городе” - сказал Стэнхоуп - “Сейчас мы снимаем квартиру в Квинсе, но она крошечная”.

Фрэнсис пожал плечами. Он ничего не знал о том, что было за городом, хотя и не мог представить себя живущим в квартире до конца жизни. Он мечтал о земле, саде, просторе. Фрэнсис только знал, что после свадьбы они с Леной будут жить у её родителей, чтобы сэкономить деньги.

“Ты когда-нибудь слышал о городке под названием Гиллам?” - спросил Стэнхоуп.

“Нет”.

“И я не слышал. Но этот парень, Джаффе, кажется он сержант - сказал, что Гиллам находится всего в двадцати милях к северу отсюда, и там живёт много ребят с нашей работы. Он говорил, что все дома там имеют большие лужайки, а дети доставляют газеты на велосипедах, как в каком-нибудь американском кино.

“Ещё раз, как это место называется?” - переспросил Фрэнсис.

“Гиллам” - сказал Стэнхоуп.

“Гиллам” - повторил Фрэнсис.

Они переместились в другой квартал, и Стэнхоуп сказал, что его мучает жажда, и было бы неплохо пропустить по пивку. Фрэнсис притворился, что не слышал это. Патрульные в Браунсвилле иногда пили на работе, но только если были в машинах, а не на улице. Фрэнсис не был трусом, но они только начали службу - если они попадутся на этом, их никто не поддержит.

“Я не против газировки с мороженым” - сказал он.

Когда они вошли в забегаловку, Фрэнсис почувствовал как там жарко, несмотря на то, что дверь придерживали открытой пара кирпичей. Пожилой мужчина за прилавком был одет в пожелтевшую бумажную шапку и перекошенный галстук-бабочку. Толстая чёрная муха назойливо кружила над его головой, пока он переводил взгляд с одного полицейского на другого.

“Приятель, газировка у тебя холодная? Молоко не прокисло?” - спросил Стэнхоуп. Его голос и ширина плеч заполнили тишину, и Фрэнсис посмотрел вниз на свои туфли, затем на треснутое пластиковое стекло прилавка, скреплённое липкой лентой. Хорошая у нас работа, подумал он. Почётная. Ходили слухи, что с сокращением городского бюджета в 1973-м, в академии не будет выпуска, однако они как-то успели проскочить.

Внезапно ожили их рации. С самого утра шли обычные переговоры, вызовы и ответы, но сейчас всё звучало иначе. Фрэнсис прибавил громкость.

Сообщили о выстрелах и возможном грабеже в продуктовом магазине по адресу Южный бульвар, 801. Фрэнсис посмотрел на дверь кафе: Южный бульвар, 803.

Человек за стойкой указал на что-то, находившееся по другую сторону стены. “Доминиканцы” - сказал он, и это слово зависло в воздухе.

“Я не слышал выстрелов. А ты?” - спросил Фрэнсис.

Но диспетчер повторил вызов. Дрожь пробежала по всем внутренностям Фрэнсиса, но, нащупывая рацию, он направился к двери.

Фрэнсис шёл впереди, Стэнхоуп - чуть сзади. Оба новобранца расстегнули кобуры пистолетов, подходя к двери магазинчика.

“Может подождать?” - спросил Стэнхоуп, но Фрэнсис продолжал двигаться вперёд. Мимо пары телефонов-автоматов, мимо вентилятора выдувающего воздух. “Полиция!” - крикнул он, заходя вглубь магазина.

Если во время ограбления там и были покупатели, то сейчас их не было видно.

“Глисон” - сказал Стэнхоуп, кивая в сторону забрызганных кровью сигаретных коробок позади кассового аппарата.

Узоры выглядели как чьё-то сердцебиение: кровь, на вид более фиолетовая, чем красная, доставала до потолка с пятнами от протёков, густо оседая на ржавой вентиляционной решётке. Фрэнсис быстро глянул на пол позади кассы, а затем пошёл по кровавому следу, тянувшемуся в сторону ряда полок. След заканчивался рядом с хозяйственным чуланом – там, в разрастающейся луже крови, лежал на боку человек с безжизненным лицом.

Пока Стэнхоуп вызывал подкрепление, Фрэнсис прижал два пальца к мягкой впадине под челюстью мужчины. Затем он распрямил руку мужчины и приложил те же два пальца к его запястью.

“Слишком жарко для всего этого” - сказал Стэнхоуп, нахмурившись при виде тела.

Он открыл стоящий рядом холодильник, вытащил бутылку пива, ударом о край полки сбил с неё крышку, и залпом выпил.

Фрэнсис думал о городе, про который рассказывал Стэнхоуп. Где можно ходить босиком по прохладной, влажной от росы траве.

Никто не может предсказать, как повернётся жизнь. В реальности никто не может попробовать что-нибудь, посмотреть, понравится ли ему это - слова, которые он сказал дяде Пэтси при поступлении в полицейскую академию. Потому что ты пробуешь, попробуешь и попробуешь и вдруг понимаешь, что это теперь твоё.

Всего минуту назад он стоял в болоте по другую сторону Атлантики, а теперь вдруг стал полицейским. В Америке. В самом худшем районе самого известного города в мире.

Когда лицо мёртвого приобрело пепельный оттенок, Фрэнсис подумал о том, как неестественно тот выглядел. Как вытянута его шея, а подбородок вывернут вверх - словно у утопающего, пытающегося дотянуться до поверхности воды.

Это было всего второй мертвец для него. Первый, утопленник, всплывший в апреле в нью-йоркской гавани, был неузнаваем, и, возможно, поэтому не выглядел реальным. Лейтенант, который тогда взял его с собой, посоветовал Фрэнсису склониться через борт лодки, чтобы его вырвало. Но Фрэнсис сказал, что ему это не нужно.

Он вспомнил, как братья-христиане говорили о том, что тело человека - это всего лишь сосуд, тогда как душа - это его путеводный огонь.

То первое тело, разбухший от воды кусок мяса, рассталось с душой задолго до того, как попалось Фрэнсису на глаза.

Но сейчас Фрэнсис видел, как душа покидает тело - шаг за шагом.

В старой доброй Ирландии кто-нибудь обязательно открыл бы окно, чтобы позволить душе человека спокойно уйти. Но здесь, в Южном Бронксе, любая душа будет свободна лишь насколько позволяют четыре стены.

“Придержи дверь открытой” - сказал Фрэнсис Стэнхоупу - “Здесь невозможно дышать”.

Но вдруг что-то услышал и замер, положив руку на пистолет.

Стэнхоуп смотрел на него широко раскрытыми глазами. И снова раздался этот еле слышный шорох кроссовок по линолеуму - как будто кто-то слушал, как прислушивается Фрэнсис. Три человеческих сердца бились в грудных клетках, ещё одно лежало неподвижно.

“Выходи с поднятыми руками” - сказал Фрэнсис, и тут же увидел его: высокого худощавого подростка в белой майке, белых шортах и белых кроссовках, прячущегося в тесном пространстве между холодильником и стеной.

Часом позже Фрэнсис держал руки подростка, окуная каждый палец в чернила и делая отпечаток на карточке, потом четыре пальца вместе, потом большой палец. Сначала левую руку, затем правую, потом снова левую. Для трёх картотек - местной, штатской и федеральной. После первой серии отпечатков установился своеобразный ритм: взять палец, сделать отпечаток, отпустить. Руки подростка были тёплыми, но сухими, и если он нервничал, то Фрэнсис этого не заметил.

Стэнхоуп уже составлял протокол. Продавец умер задолго до того, как приехала машина скорой помощи, и теперь здесь сидел его убийца с мягкими как у ребёнка руками и хорошо ухоженными чистыми ногтями. К третьей серии отпечатков он уже понял, что надо делать, и начал помогать Фрэнсису.

Когда все документы были оформлены, полицейские-ветераны сказали, что у них принято угощать по поводу первого задержания. Арест был записан на Фрэнсиса, но Стэнхоупа тоже взяли в бар и угощали его - стопка за стопкой. И после каждой стопки его история обрастала всё новыми подробностями. Парень внезапно вышел и угрожал им. Кровь хлестала во все стороны. Стэнхоуп прикрывал пути к отходу, пока Фрэнсис боролся с вооружённым преступником.

“ У твоего напарника богатая фантазия ” - сказал один из ветеранов Фрэнсису.

Стэнхоуп и Фрэнсис посмотрели друг на друга. Разве они были напарниками?

“Вы остаётесь напарниками, пока капитан это не отменит” - сказал полицейский постарше.

Повар вышел из кухни с тарелками, полными гамбургеров, и сказал им, что это за счёт бара.

“Собираешься домой?” - спросил Стэнхоуп Фрэнсиса чуть позже.

“Да. И тебе пора домой, к беременной жене, - сказал Фрэнсис.

“Так он тут и старается задержаться из-за беременной жены” - пошутил один из полицейских.

Поездка на метро до Бэй-Риджа заняла час и пятнадцать минут. Как только Фрэнсис зашёл домой, он разделся до трусов и забрался в койку, которую дядя Пэтси втиснул для него в гостиную.

Кто-то другой сообщил матери подростка. Кто-то отвёз его в Центральную тюрьму.

Когда при аресте подросток попросил попить, Фрэнсис купил ему баночку газировки из автомата. Тот на одном дыхании выпил её, и спросил, можно ли наполнить банку водой из-под крана. Фрэнсис наполнил её в умывальнике.

“Ну и дурак же ты” - сказал подростку один из парней в штатском.

Но кто знает? Возможно, продавец сделал ему что-то очень плохое. Может он заслужил того, что получил.

Пэтси не было дома.

Фрэнсис позвонил Лене, надеясь, что она возьмёт трубку, и ему не придётся говорить с её матерью.

“Что случилось?” - спросила Лена после нескольких минут разговора - “Обычно ты так поздно не звонишь”.

Фрэнсис посмотрел на часы - оказывается, время уже шло к полуночи. Оформление документов и отмечание первого ареста заняло гораздо больше времени, чем он думал.

“Извини. Иди спать”.

Лена молчала очень долго. Фрэнсис подумал, что она действительно ушла спать.

“Ты был испуган?” - спросила она - “Скажи мне”.

“Нет” - сказал он. И он действительно не был испуган, или, по крайней мере, не чувствовал того, что считал страхом.

“Что будет дальше?”

“Я не знаю”.

“Не держи это в себе, Фрэнсис” - сказала она, как будто читая его мысли - “У нас общие планы, у тебя и у меня”.

ГИЛЛАМ

1.

Гиллам был неплохим городком, но выглядел одиноко - подумала Лена Теобальдо, впервые увидев его.

Это было место, где она с удовольствием провела бы пару дней отпуска, но к третьему уже с нетерпением ждала бы отъезда.

Посёлок казался игрушечным: яблони и клёны, крытые кровлей дома с крылечками, кукурузные поля, фермы, дети, играющие в мяч посреди улицы, как будто не замечая, что возле каждого дома есть лужайка в четверть гектара.

Потом она поняла, что дети играли в игры, в которые когда-то играли их родители, пока росли в городе. Когда отец учил сына бросать мяч, он отводил его на середину дороги, как будто до сих пор находился посреди многоквартирных домов, потому что так когда-то учился этому у своего отца.

Она согласилась на поездку, потому что если бы осталась в Бэй-Ридже в эту субботу, мать заставила бы её отнести еду миссис Венард. Которая была не в своём уме, с тех пор как её сын пропал без вести во Вьетнаме.

Платье кузины Каролины висело на крючке за дверью спальни Лены, подогнанное под её фигуру к большому событию, до которого оставалось всего шесть дней. Готовы были и туфли, и вуаль. Больше ничего не оставалось, кроме как ждать. Поэтому, когда Фрэнсис спросил, не хочет ли она съездить посмотреть на город, о котором он слышал от парня на работе, Лена ответила, что да - было бы неплохо в этот прекрасный осенний день куда-нибудь выбраться на несколько часов. Она бы приготовила корзинку для пикника.

Они устроили свой пикник на скамейке возле местной библиотеки. За время, ушедшее на то, чтобы развернуть бутерброды, съесть их и выпить чай из термоса, в библиотеку зашёл только один человек. Поезд с северного направления прибыл на станцию, и с него сошли три человека.

По другую сторону от городской площади находились продуктовый и промтоварный магазины с припаркованной рядом детской коляской.

Они приехали на Датсуне отца Лены, с застрявшей в магнитофоне кассетой Лед Зеппелина. У Лены не было ни водительских прав, ни желания водить машину. Она надеялась, что ей это никогда не понадобится.

“Ну как? Что ты об этом думаешь?” - спросил Фрэнсис на обратной дороге, когда они выехали на Палисейдс Парквей.

Лена открыла окно и закурила.

“Симпатичное место. Тихое” - сказала она, сняла туфли и положила ноги на приборную панель.

Она взяла две недели отпуска - неделю до свадьбы и неделю после.

Этот день, суббота, был первым днём её самого длительного отпуска за три года.

“Видела поезд? Ещё есть и автобус, который едет в Мидтаун” - сказал Фрэнсис.

Лена посчитала это излишней информацией, пока её не осенила мысль, что он хочет там жить.

Он никогда не упоминал этого. Просто сказал, что хочет проехаться на машине, посмотреть на место, о котором слышал.

Лена думала, что он просто хочет отдохнуть от свадебных разговоров и приготовлений.

Родственники из Италии и Польши уже приехали, и квартира её родителей была постоянно заполнена едой и людьми.

Из Ирландии никто не приехал, лишь какие-то родственники Фрэнсиса, эмигрировавшие в Чикаго, прислали ирландский фарфоровый сервиз. Фрэнсис сказал, что не переживает из-за этого - в любом случае этот день в первую очередь важен для невесты.

Но теперь Лена поняла, что он задумал. Идея казалась настолько нереальной, что она решила больше не упоминать о ней, пока Фрэнсис не сделает это первым.

Через несколько недель после свадьбы, когда гости уже разъехались, а Лена вышла на работу с новой фамилией и кольцом на пальце, Фрэнсис сказал, что им пора переехать от родителей.

Он сказал, что здесь все должны ходить на цыпочках через узкую гостиную, когда сестра Лены, Натуся, сидит там со своими учебниками. У Кароля почти всегда плохое настроение - возможно, потому, что молодожёны захватили его спальню. Не было ни одного места, где можно было бы укрыться, побыть одному. Каждый момент, пока он был там, Фрэнсисом чувствовал, что должен кому-то помочь, что-то сделать. Их свадебные подарки были сложены по углам, и мама Лены советовала всем ходить осторожнее, чтобы не разбить хрусталь.

Лене казалось, что это хорошо, когда полдюжины людей сидят вместе за обеденным столом, а иногда и больше - в зависимости от того, кто заглянул в гости.

Впервые она задумалась, достаточно ли хорошо знает Фрэнсиса, чтобы выйти за него замуж.

“Куда мы можем переехать?” - спросила она.

Они смотрели дома на Статен-Айленде. Ездили по Бэй-Риджу. Ходили смотреть квартиры в Йорквилле, Морнингсайд Хайтс, Вилладже.

Они ходили по домам, наполненным вещами других людей - с фотографиями по стенам и пластиковыми цветами по углам.

После каждого такого визита Лена чувствовала, как неумолимо приближается Гиллам. Они не израсходовали денежные подарки, полученные к свадьбе, плюс откладывали большую часть своих зарплат - денег накопилось достаточно для первоначального взноса.

Субботним утром в январе 1974 года, отработав ночную смену и несколько сверхурочных часов, Фрэнсис доехал до Бэй-Риджа и сказал Лене: “Надевай пальто, поехали - я нашёл подходящий дом”.

“Я не поеду” - сказала она, с каменным лицом поднимая взгляд от своего кофе.

Анджело Теобальдо разгадывал кроссворд, сидя напротив неё. Гося Теобальдо разбила на сковороде два яйца.

Фрэнсис стоял во все свои метр 90 в полицейской форме и лицо его пылало.

“Он твой муж” - сказал Анджело своей дочери. Напоминая, как ребёнку. Будто она оставила свои игрушки разбросанными по полу и забыла убрать их.

“Молчи, старый” - строго сказала Гося. “Завтракать будем в кафе Хинша” - объявила она, выключив конфорку под сковородой.

“Давай просто съездим, Лена. Без твоего одобрения мы не станем ничего делать” - предложил Фрэнсис.

“Ну да, конечно” - сказала она.

Через час и двадцать минут Лена, прижавшись лбом к автомобильному стеклу, смотрела на дом, в котором они будут жить.

У крыльца стоял яркий знак “На продажу”. Гортензия, цветущая в июне, сейчас была просто пучком замёрзшей травы.

Нынешние владельцы были дома, их “Форд” стоял рядом - поэтому Фрэнсис не стал выключать двигатель.

“Что это? Скалы?” - удивилась Лена.

Позади участка виднелись пять огромных камней, выложенных матерью-природой сотни тысяч лет назад в порядке возрастания - самый высокий из них был около полутора метров.

“Валуны” - сказал Фрэнсис - “Они в этих местах везде. Агент по недвижимости сказал, что строители специально их оставили, как естественную перегородку между соседями. Они напоминают мне об Ирландии”.

Лена посмотрела на него, словно сказав “Вот почему ты привёз меня сюда”.

Он уже поговорил с агентом. Он уже всё решил.

Дома на этой и окружающих улицах - Джефферсон, Вашингтон, Адамс, Мэдисон, Монро - были ближе друг к другу, чем те, которые находились вдали от центра города. Фрэнсис объяснил, что эти дома были построены ещё в 1920-х годах, когда здесь поблизости был кожевенный завод, и все ходили на работу пешком. Он рассчитывал, что Лене это понравится. Перед домом было крыльцо.

“С кем я буду разговаривать?” - спросила она.

“С соседями” - сказал он - “С людьми, которых ты встретишь по дороге. Ты заводишь друзей быстрее, чем кто-либо, кого я знаю. Кроме того, ты же будешь ездить в город на работу. Будешь общаться там с сотрудницами. Автобусная остановка прямо в конце квартала. Тебе даже не нужно будет учиться водить, если ты сама этого не захочешь”.

“Я буду твоим личным водителем” - пошутил он.

Он не знал, как объяснить, что ему нужны деревья и тишина - лекарство от того, с чем он сталкивается на работе. Что, пересекая мост, он как бы устанавливает физический барьер между домом и работой, между одной жизнью и другой. В его воображении всё уже было распределено: по ту сторону будет существовать офицер Глисон, а по эту - Фрэнсис Глисон.

В академии некоторые из преподавателей-ветеранов уверяли, что в своей тридцатилетней карьере им никогда не приходилось браться за оружие. Но всего за шесть месяцев службы Фрэнсису уже пришлось это делать несколько раз. Его сержант недавно выстрелил в грудь тридцатилетнему мужчине во время противостояния у шоссе Брукнер, и тот скончался на месте происшествия. Все согласились, что это было правильное решение, поскольку нарушитель был законченным наркоманом и к тому же вооружён. Сержант нисколько не переживал по этому поводу, и после смены все направились в ближайший бар, пропустить по паре кружек пива.

Но на следующий день, кому-то пришлось встретиться с матерью этого человека и матерью его детей, чтобы объяснить им, что произошло. Иначе они отказывались покинуть полицейский участок. Тогда Фрэнсису показалось, что он был единственным, кто чувствовал себя потрясённым. У погибшего была мама. Дети. Он не всегда был наркоманом. Стоя у офисной кофеварки и мечтая, чтобы эти женщины, наконец, уже ушли домой, он, казалось, мог видеть всю жизнь убитого, а не только момент, когда тот глупо размахивал своим маленьким пистолетом.

Он ничего не рассказывал Лене об этом, только повторял, что на работе всё в порядке, просто много дел. Но она чувствовала всё, о чём он предпочитал молчать, и снова думала про этот дом. Она представила яркие цветы у крыльца. У них могла бы быть спальня для гостей. А автобус из Гиллама до центра Манхэттена доезжает быстрее, чем метро из Бэй-Риджа.

В апреле 1974 года, всего через несколько недель после того, как они упаковали пожитки во взятый напрокат грузовик и переехали на север, в Гиллам, местный врач, осматривая Лену в своём маленьком офисе рядом с кинотеатром, сообщил, что она уже на третьем месяце. Автобусные поездки закончены, сказал он. Теперь её единственная работа - это правильно питаться, не волноваться и не проводить много времени на ногах.

Лена и Фрэнсис ходили вокруг дома в поисках места, где посадить рассаду помидоров, когда она сообщила ему об этом. Он остановился, обескураженный.

“Ты случайно не знаешь, как это произошло?” - спросила она с самым серьёзным выражением лица.

“Ты не должна стоять” - воскликнул Фрэнсис, бросив помидоры. Предыдущие владельцы оставили во дворе два ржавых металлических стула, и теперь он был рад, что не выбросил их. Он встал, затем сел напротив неё, затем снова встал.

“Мне что, сидеть здесь до ноября?” - спросила Лена.

Она перестала ездить на работу в двадцать пять недель - допекла мать, постоянно говоря, что все эти люди, несущиеся через автовокзал, могут толкнуть её локтем или сбить с ног. В тот день она в последний раз надела чехол на свою печатную машинку. Сотрудницы устроили ей вечеринку в столовой и заставили надеть детский чепчик, украшенный лентами от подарков.

Весь день дома, имея больше свободного времени, чем когда-либо в своей жизни, она только успела познакомиться с пожилой парой, живущей в доме справа от них, как женщина умерла от рака мочевого пузыря, а её муж всего две недели спустя - от массивного инсульта.

Некоторое время в пустом доме не было никаких признаков перемен, и Лена стала думать о нём как о всеми забытом члене семьи. Колокольчик на почтовом ящике всё ещё звенел. Пара хозяйственных перчаток лежала поверх мусорного бака, как будто кто-то вот-вот вернётся и наденет их. Но со временем лужайка приобрела неухоженный вид. Размытые дождём и выцветшие на солнце газеты кучей лежали у въезда в дом. Однажды, поскольку никого больше это не заботило, Лена подошла и убрала их.

Время от времени агент привозил к пустому дому очередную пару, но ничего путного из этого не выходило. В какой-то момент Лена поняла, что если выключит телевизор, то может за целый день не услышать ни одного человеческого голоса.

Натали Глисон родилась в ноябре 1974 года, через месяц после первой годовщины свадьбы Фрэнсиса и Лены.

Мать Лены приехала на неделю, но не могла оставить мужа на более продолжительное время - “этот человек не может себе даже чаю вскипятить”.

Она сказала, что приехала помочь Лене, но большую часть времени провела, наклонившись над колыбелью и воркуя: “Я твоя бабушка, малышка. Очень рада с тобой встретиться”

“Ходи с ребёнком на улицу каждый день, независимо от погоды, и гуляй по окрестностям в течение часа” - поучала Гося свою дочь.

Маленькая Натали спала в коляске укутанная в шерстяное одеяло.

“Смотри на деревья вокруг, на красивые ровные тротуары. Маши соседям и думай, какая ты счастливая. Какая счастливая у тебя дочь. Она ещё маленькая, а у неё уже есть целый комод с одеждой. Фрэнсис - хороший человек. Повторяй это себе снова и снова. Зайди в магазин. Скажи им своё имя и что вы недавно сюда переехали. Все любят новорождённых” - продолжала мать.

Лена заплакала, когда за матерью приехал автобус. Она почувствовала соблазн тоже сесть в него, взять ребёнка на руки, оставить коляску на тротуаре и никогда не возвращаться.

“Когда ты родилась, я мечтала оставить тебя с миссис Шеффлин, помнишь миссис Шеффлин? Я думала, что попрошу её присмотреть за тобой, пока сбегаю в магазин за молоком, а сама никогда бы не вернулась” - садясь в автобус, внезапно созналась мать.

“Что? Правда?” - переспросила Лена, и её слезы мгновенно высохли. Это было так неожиданно, что она начала смеяться. Она так сильно смеялась, что снова заплакала.

А в пятницу, перед выходными Мемориал Дэй 1975 года, когда Лена кормила Натали на верхнем этаже, она глянула в окно и увидела грузовик, останавливающийся у соседнего дома. На днях она узнала, что снова беременна, причём уже как два месяца. Доктор пошутил, что муж почти подарил ей ирландских близнецов.

Знак “дом на продажу” исчез несколько недель назад, и теперь она вспомнила, что Фрэнсис как-то говорил о том, что дом наконец продан. Но в последнее время она чувствовала себя такой уставшей, что ничего не могла запомнить.

Она сбежала вниз по лестнице и вышла на крыльцо с Натали на руках.

“Привет!” - крикнула она своим новым соседям, а позже, рассказывая о встрече Фрэнсису, упомянула, что, наверное, сказала что-то банальное и произвела плохое впечатление. Натали всё ещё была голодна и сосала свой кулачок.

По дорожке шла белокурая женщина в симпатичном сарафане. В каждой руке она несла по лампе.

“Вы купили дом” - сказала Лена. От волнения и радости её голос звучал на октаву выше - “Я Лена. Мы переехали сюда в прошлом году. Добро пожаловать! Вам помочь?”

“Я Анна” - сказала новая соседка, и Лена отметила лёгкий ирландский акцент - “Это Брайан, мой муж”. Лена вежливо улыбнулась. “Сколько лет ребёнку?” - спросила Анна.

“Шесть месяцев” - сказала Лена.

Наконец-то, в первый тёплый день года появился человек, готовый полюбоваться на малышку, дать Натали палец, за который можно ухватиться. Лене хотелось задать одновременно тысячу вопросов. Откуда они переехали, давно ли женаты, почему выбрали Гиллам, как познакомились, какая музыка им нравится, из какой части Ирландии приехала Анна, не хотят ли они попозже зайти на рюмочку, после того как распакуются?

Лена заметила, что Анна очень красива, но в ней чувствовалось нечто неуловимое.

Как-то, когда Лену обошли при повышении по службе. Её начальник, г-н Иден, сказал, что это не является отражением качества работы Лены, просто другая кандидатка более представительна, а повышение в основном подразумевает прямую работу с клиентами. Лена не имела понятия, что он имел в виду, но не хотела казаться глупой, и поэтому, приняв его объяснения, вернулась к своему месту. Возможно, это из-за её акцента. Слишком бруклинский. Возможно, из-за привычки после обеда причёсываться за рабочим столом. Однажды кусочек сельдерея застрял у неё между зубами, поэтому она сунула палец в рот и вытянула его ногтем.

Теперь она задавалась вопросом, была ли подобная представительность у её новой соседки, и если да, то это врождённое или этому можно научиться.

Анна посмотрела через плечо на мужа, положила руку на живот, и сказала, понизив голос: “У твоей дочки через несколько месяцев будет компания”.

“Как замечательно!” - воскликнула Лена.

Брайан Стэнхоуп, который ещё не успел поздороваться, как раз в это время пересекал лужайку позади них и услышал, что сказала его жена.

Он пошатнулся, как будто обо что-то споткнулся. И вместо того, чтобы приблизиться к женщинам, как он собирался это сделать, резко развернулся и продолжил разгружать грузовик.

Лена спросила Анну, не чувствует ли она себя усталой, не тошнит ли её. Всё нормально - ответила она. Не бывает одинаковых беременностей.

Держи крекеры на прикроватной тумбочке. Тогда, если вдруг проголодаешься, они помогут. Анна кивнула, но, как показалось, совет не запомнила, и, похоже, не хотела дальше обсуждать эту тему при Брайане.

Лена вспомнила, что тоже не прислушивалась к советам. Каждая женщина учится на своём опыте.

В конце концов, Брайан подошёл к ним.

“Я работаю с Фрэнсисом” - сказал он - “То есть раньше работал. Несколько недель назад я тоже был в 41-м Участке.

“Ты шутишь” - сказала Лена - “Вот это совпадение!”

“Не совсем” - сказал Брайан, улыбаясь - “ Фрэнсис сказал мне об этом доме. Разве он не упоминал об этом?”

Когда Фрэнсис вернулся вечером домой, Лена спросила, почему он ничего ей не сказал. Она могла бы устроить для них приветственную вечеринку, приготовить еду.

“Я же сказал, что дом продан” - настаивал Фрэнсис.

“Ты сказал, что дом продан” - ответила Лена - “Но не упомянул что твоему другу”.

“Не уверен насчёт друга” - сказал Фрэнсис.

“Ты же работаешь с ним. Едите вместе. Ты знаешь его со времён академии. Вы же были напарниками какое-то время. Он твой друг” - сказала Лена.

“Извини” - сказал Фрэнсис - “Совсем забыл. Его же перевели. Я не видел его уже несколько недель”.

Он притянул её к себе: “Как его жена? Они потеряли ребёнка пару лет назад. Думаю, что он был мертворождённый”.

Лена ахнула и вспомнила о теплом животике Натали, который поднимается в такт её дыханию в кроватке наверху.

“Это ужасно” - и она со стыдом вспомнила свой совет про крекеры, и как молча Анна его приняла.

Лена продолжала следить за животом своей соседки, пытаясь определить, растёт ли он. Но Анна носила свободную, необлегающую одежду. Униформу медсестры по рабочим дням, а по выходным - фермерские блузки и юбки такой длины, что они почти скользили по земле.

Лена часто видела, как Анна спешит по утрам к своей машине с ключами в руках, и чувствовала небольшую зависть к её свободе передвижения.

Она старалась выходить за почтой, когда видела Анну на улице, и пыталась подойти к ней, чтобы начать разговор, но в большинстве случаев Анна приветливо махала в ответ и уходила. Несколько раз, когда Лена видела машину Анны возле дома, она стучала в их дверь, но никто не отвечал.

Однажды она сунула записку в их почтовый ящик, приглашая их на ужин в субботу вечером или в любой другой день - но так и не получила ответа.

Фрэнсис сказал, что, возможно, они не получили записку. Может, её забрал почтальон. “Спроси у Брайана” - сказала Лена.

“Послушай” - ответил Фрэнсис - “Не беспокойся об этом. Не все хотят заводить друзей так близко к себе. Я могу это понять. А ты?”

“Я отлично понимаю” - кивнула Лена, взяла Натали на руки и ушла в спальню.

Лето ушло так же внезапно, как и пришло.

Брайан по субботам выходил на улицу и наводил порядок в своём дворе. Как-то Лена заметила, что Фрэнсис болтает с ним на узкой полоске травы между лужайками. Брайан что-то рассказывал ему, и Фрэнсис смеялся так сильно, что ему пришлось даже немного наклониться, чтобы перевести дух.

Родилась Сара, ещё одна здоровая девочка. Только на этот раз Лена не могла отдыхать, пока ребёнок спал, из-за Натали, которая неуверенно топала на своих ножках и постоянно ползала по лестнице.

Прошло девять месяцев с тех пор, как Стэнхоупы въехали в соседний дом. Независимо от того, сколь ранней была беременность Анны в тот день, малышка Стэнхоуп уже давно была должна родиться. Лена не видела никаких проблем по соседству, но дом был покрыт той грустью, которую приносит потерянный ребёнок.

Однажды, вернувшись домой из продуктового магазина, с двумя малышами, плачущими на заднем сиденье, Лена стояла у открытого багажника машины и прикидывала в каком порядке лучше перетащить домой дюжину сумок. Когда она подняла глаза, то увидела, что Анна смотрит на неё со своего крыльца.

Лена научилась водить, но пока ездила неуверенно. Единственная поездка, на которую она решалась без Фрэнсиса, была до продуктового и обратно.

Она испугалась, что сделала что-то не так, и Анна это видела.

“Привет!” - крикнула Лена, но Анна развернулась и зашла в дом.

К первому дню рождения Сары Лена заметила, что живот Анны, кажется, растёт.

Она попросила Фрэнсиса узнать об этом у Брайана в следующий раз, когда они увидятся.

“Да перестань уже” - сказал Фрэнсис - “Они сами скажут нам, если захотят”.

Но когда-то это же должно было произойти.

Лена пришивала пуговицу на рубашку Фрэнсиса, когда он пришёл на кухню помыть руки. Не поворачиваясь от раковины, он сказал, что у Стэнхоупов действительно намечался ребёнок. Будучи мужчиной, он, конечно, не узнал ни единой подробности. Но Лена определила, что Анна уже довольно близка к родам, потому что перестала ездить на работу.

Лена дождалась подходящего момента, положила Сару в манеж, включила телевизор для Натали, сложила старые детские качельки и по заснеженной тропинке направилась к входной двери Стэнхоупов. Похоже, это ошарашило Анну - так и не пригласив Лену в дом, она попросила продемонстрировать, как пользоваться качелями, как использовать ремни. Лена на радостях сняла варежки и показала, как разложить и обратно сложить качели, как отстегнуть ткань, если её нужно постирать, как обернуть её вокруг рамы и закрепить.

Пока они разговаривали, Анна, на которой был только тонкий шерстяной кардиган, сказала, что должна рожать на следующей неделе, и Лена сказала ей то, что она тоже беременна. Поскольку она прикинула, что будет рожать примерно на полгода позже, чем Анна, то ребёнок Стэнхоупов сможет пользоваться качелями в течение шести месяцев - всё равно изготовитель указывает это как максимальный допустимый возраст - а потом Анна их вернёт. И вообще, они могли бы объединить усилия и помогать друг другу.

Анна планировала побыть некоторое время дома с ребёнком, а затем решить, что делать с работой. Ей нравилось работать, призналась она Лене. И Лена, чувствуя небольшое потепление в отношениях, сказала, что быть дома с ребёнком труднее, чем кажется.

“Если тебе надо помочь, а Брайана нет дома, ну и вообще в любом случае, дай мне знать”.

По дороге к своему дому она думала: “Просто мы неправильно начали. Она тогда потеряла ребёнка и, наверное, не могла видеть меня, с моими двумя. А может я её чем-то обидела, сама того не сознавая. Но теперь это всё - утёкшая вода”.

Питер родился меньше чем через неделю, весом почти в 4400 граммов.

“Это было ужасно” - сказал Брайан Фрэнсису.

“Насколько я понимаю, это всегда так” - ответил Фрэнсис. И спросил: “А что, ты не видел ... в тот раз ... когда ...?”

“Нет-нет. Ничего подобного не было. В тот раз всё было заранее известно”.

“Я не хотел ...”

“Ничего-ничего. Всё нормально”.

По дороге из больницы Анна держала сына на коленях, и когда она заносила ребёнка в дом, угол толстого синего одеяла, в которое он был завёрнут, хлопнул на сильном февральском ветру.

Лена сказала Натали и Саре нарисовать картинки на тему “Добро пожаловать домой”, и оставила их под дверью Стэнхоупов, придавив свежеиспечённым маковым пирогом.

Следующим утром Фрэнсис ждал, пока закипит чайник, а Лена разливала овсянку по тарелкам, когда раздался звонок в дверь.

Ветер всю ночь сотрясал дом, и в утренних новостях сообщили о падавших по всему району деревьях и ветках. Фрэнсис подумал, что звонок как-то связан с этим: кому-то нужна помощь или кто-то предупреждает - может упавший провод или закрытая дорога.

Вместо этого он обнаружил за дверью Анну Стэнхоуп, одетую в красивое верблюжье пальто длиной до лодыжек, наглухо застёгнутое по самое горло. В руках она держала детские качели. На её губах была ярко-красная помада, но под глазами виднелись тёмные круги.

“Вот” - сказала она, протягивая ему качели.

“Всё в порядке?” - спросила Лена через плечо мужа - “С ребёнком всё в порядке?”

“Я сама могу позаботиться о собственном ребёнке” - сказала Анна - “И сама могу испечь пирог своему мужу”.

Лена замолчала, широко раскрыв глаза.

“Конечно, конечно!” - сказала она наконец - “Я просто знаю, как это сложно поначалу, поэтому я подумала …”

“Это совсем не сложно. Он идеальный ребёнок. У нас всё в порядке” - ответила Анна.

Фрэнсис понял намёк задолго до Лены.

“Хорошо, большое спасибо” - сказал он, взял качели и начал закрывать дверь, но Лена остановила его.

“Подожди секунду. Просто подожди секунду. Я думаю, что это какое-то недоразумение. Оставь у себя качели” - сказала она - “Малышу будет хорошо в них спать. Мы сейчас ими даже не пользуемся”.

“Ты вообще слушаешь?” - спросила Анна - “Мне этого не надо. Если мне что-то понадобится для моего сына, я сама это куплю”.

“Договорились” - сказал Фрэнсис и на этот раз закрыл дверь.

Он бросил сложенные качели в сторону дивана, они ударились о подушки и с лязгом упали на пол.

Лена стояла посередине гостиной с открытым ртом и деревянной ложкой в руке.

Фрэнсис пожал плечами и сказал: “Мне жаль Брайана. Он хороший парень”.

“Что я ей такого сделала?” - спросила Лена.

“Ничего” - сказал Фрэнсис, направляясь на кухню к своему чаю и газете.

“У неё что-то не в порядке здесь” - и он постучал по голове - “Не думай о ней больше”.

Полгода спустя, в болотистой влажности августа родилась Кейт.

Лена заявила, что не может кормить Кейт - они обе становились такими потными от жары, что Кейт соскальзывала с груди. Фрэнсис, возвращаясь посреди ночи со службы, бросал свои вещи у порога и кормил Кейт из бутылочки. Это был отдых для Лены. Ей было так приятно видеть отца и дочь, глазеющих друг на друга через бутылочку, что Лена пожалела, что не кормила из бутылочки и старших дочерей.

“Ты просто прелесть” - говорил Френсис малышке, когда она заканчивала есть, а затем закидывал её на плечо, чтобы она отрыгнула.

Питер, старше на шесть месяцев, уже ел кашу и яблочное пюре, когда голопузая Кейт ещё только училась держать голову.

Позже они оба пытались вспомнить, как впервые узнали о существовании друг друга. Мог ли Питер слышать, как Кейт плачет, когда окна обоих домов были открыты? Когда он достаточно вырос, чтобы заглянуть за ограду крыльца, видел ли он как старшие сёстры Кейт, катали её по тротуару в красной пластмассовой тележке? Удивлялся ли он, кто это такая?

Когда Кейт спрашивали о самых ранних её воспоминаниях, она рассказывала, что смотрела, как Питер бегает вокруг своего дома с красным мячом и уже к тому времени знала его имя.

2.

По прогнозу снегопад должен был обойти Гиллам стороной.

Синоптики говорили, что он пересечёт Гудзон со стороны Вестчестера и через Коннектикут пройдёт к морю.

Но к моменту, когда миссис Дювин сказала шестиклассникам открыть учебники обществоведения, все уже чувствовали, как в воздухе нависла стальная тяжесть шторма.

Питер по привычке написал в тетрадке “1988”, хотя в 1989-м году уже прошло два месяца. Приглушённый голос радио, доносившийся из учительской, сообщал, что шторм изменил направление, и теперь посёлки к западу от Гудзона могут ожидать ещё 30 сантиметров снега в дополнении к 20, которые выпали за выходные.

“Снег!” - крикнула Джессика Д'Анджелис, выскочив из-за своей парты и показывая на окно, смотрящее в сторону учительской парковки.

Миссис Дювин включила и выключила свет, напоминая, что нужно соблюдать порядок в классе. Но, как бы забыв, зачем она вообще подошла к выключателю, остановилась посреди затемнённой комнаты и смотрела над головами учеников на небо снаружи.

Внезапно ожил громкоговоритель, и все услышали, как сестра Маргарет выдыхает в микрофон: “Из-за надвигающейся бури сегодня уроки заканчиваются в полдень. Родителям уже сообщили. Дети, приехавшие в школу на автобусе, должны собраться на остановке в одиннадцать пятьдесят пять”.

Кейт не могла усидеть и в обычный день. Но от ожидания снежной бури, нарушающей распорядок в классе (им пришлось собрать принесённые из дома ланчи и засунуть их недоеденными в рюкзаки, а диктант перенесли на десять утра - потому что в час пятнадцать в школе уже никого не будет), она как будто оглохла.

Питер, сидящий через ряд от неё, на расстоянии чувствовал, что она еле контролирует себя.

Миссис Дювин всё ещё что-то рассказывала классу и стучала указкой по доске, напоминая им, что урок продолжается пока она их не отпустит. Но Кейт уже засовывала папки и тетради в свой рюкзачок, ёрзая на месте, чтобы получше увидеть, что происходит за окном.

Отец предложил ей залить каток во дворе, и теперь она пыталась объяснить это Лизе Гордон. Которая, как могла, игнорировала Кейт, чтобы не привлечь внимание миссис Дювин.

“Кат-лин Гли-сон!” - по слогам произнесла миссис Дювин с упрёком. Но вместо того, чтобы, как обычно, выставить Кейт из класса, просто умоляюще посмотрела на неё и показала на часы.

Ровно в 11:55 Кейт, Питер и другие дети пошли к автобусу. Кейт размахивала рюкзаком и поднималась на носки своих кроссовок, как будто в любой момент была готова рвануть спринт. Когда все вышли на улицу, она проехалась по заледеневшей дорожке, махая руками, как персонаж из мультфильма.

Питер шёл следом, пока они не плюхнулись на автобусное сиденье напротив аварийной двери. Кейт пропустила его вперёд - ещё с детского сада он любил сидеть у окна. Как всегда, Питер бросил свой рюкзак на пол и съехал по сиденью вниз, пока его колени не упёрлись в виниловую спинку предыдущего ряда. Кейт залезла коленками на сиденье и повернулась лицом назад, чтобы можно было всех видеть.

“Ты победил Джона этим утром. Он обиделся?” - спросила она, усевшись рядом.

Мальчишки стучали мячом об стену каждое утро, а девочки собирались группками, чтобы поболеть.

Однажды, в начале учебного года, Кейт вышла к мячу вместе с мальчиками. Когда один из них спросил, что это значит, она посмотрела вокруг, как будто всё и так очевидно. Что это совершенно нормально для неё - присоединиться к игре. Хотя за все годы, что они учились в Св. Варфоломее, ни одна девочка до этого не играла в мяч.

Она была шустрой, и это удерживало её в игре нескольких минут, но мальчишки были сильнее и, к тому же, специально целились в неё. Она пропустила мяч. И снова пропустила.

За короткое время она пропустила три удара и уже стояла у стены, опершись руками о кирпичи, пока мальчишки целились мячом в её зад.

Джон Диллс начал разбег издалека и бросил в неё мяч с такой силой, что Питер вздрогнул, а Кейт убрала одну руку со стены, схватившись за место, куда попал мяч.

“Ты придурок” - сказал ему Питер, когда Джон возвращался на свою позицию, хихикая.

Девочки переводили взгляды с Кейт на мальчишек, не понимая, за кого болеть.

Когда пришла очередь Питера, он легонько бросил мяч, едва коснувшийся ноги Кейт, и все возмутились.

“Это дурацкое правило” - сказал он, отказываясь перебросить. Как ни странно, больше всего это обидело саму Кейт.

“Почему ты не бросил по-настоящему?” - спросила она позже, посмотрев влево-вправо и убедившись, что их никто не слышит.

Он ответил, путаясь в словах, что боялся сделать ей больно. После этого она не разговаривала с ним до конца дня.

“Эй, Кейт” - сказал он сейчас.

Пока миссис Дювин записывала на доске домашнее задание, он вспомнил, что утром мать заходила в его комнату и копалась в книжных полках. Она явно из-за чего-то переживала во время завтрака. Он знал, что лучше ни о чём спрашивать.

Но несколько часов спустя, когда весь класс переписывал в тетради то, что миссис Дювин писала на доске, он выстроил связь между этим утром и последним разом, когда видел модель корабля, подаренного ей за неделю до этого.

Это даже не был его день рождения. Рождество давно прошло. “Он плавает как настоящий корабль” - гордо сказала мать.

Корабль был миниатюрной копией “Голден Хинда” Фрэнсиса Дрейка - с точностью до каждой мачты и паруса, с исторически аккуратными деталями вплоть до вытянутого носа, креплений и дверных петель.

Мать проигнорировала вопрос отца, спросившего, сколько это стоит. Тот потом проверял упаковку, осматривал почтовые марки, искал квитанцию.

Корабль был тяжёлый, солидно сделанный. Непохожий на игрушку.

“Помнишь модель корабля, которую я тебе показывал?” - спросил Питер - “Где мы его тогда оставили? На улице?”

“Не помню” - сказала Кейт - “А что случилось? Не можешь его найти?”

“Нет. Думаю, что моя мама искала его сегодня утром”.

Кейт развернулась на сиденье и села на пятки: “Мы играли им возле валунов. А потом пустили плавать. Кажется в тот же день”

Куча снега растаяла на солнце, и они пустили блестящий деревянный корабль в узкий ручей, который тёк со стороны дома Кейт к улице.

“Кажется, я его забрал это после этого” - сказал Питер.

Кейт уставилась на него своими большими карими глазами. Это выглядело, словно бушующее море внезапно успокоилось, и вода стала гладкой, как стекло.

Было время - в детском саду или первом классе - когда один из них мог невзначай взять руку другого, похрустеть костяшками, померяться пальцами или устроить борьбу на мизинцах. Но даже тогда он чувствовал, как Кейт внезапно успокаивалась, когда ему было нужно её внимание. Сейчас они стали слишком большими для борьбы на мизинцах.

Кейт откинула волосы с лица и заправила их за уши. Кто-то звал её с задних сидений автобуса, но она не обращала внимание: “Тебе попадёт?”

“Нет, всё нормально” - сказал Питер. У него была засохшая царапина на кулаке, и он содрал её ногтем.

“Нам лучше найти этот корабль” - сказала она.

Питер кивнул: “Да уж”.

Многие годы, когда заходила речь о родителях Питера, Кейт нехарактерно замолкала.

Лишь однажды, когда они сидели у валунов (Кейт в черных шерстяных колготках, надетых на голову и изображающих косички), она намекнула, что мама Питера отличается от других мам.

В тот день они смотрели, как его мать ехала по улице. Они видели, как она припарковала машину и поспешила прямо в дом, не глядя по сторонам и ни с кем не здороваясь. Мама Кейт пропалывала сорняки на улице. Мистер Мальдонадо красил свой почтовый ящик. Двумя домами дальше миссис О'Хара выкапывала ямку под саженец, и дети со всех домов в округе сбежались, чтобы помочь ей.

“Почему твоя мама такая?” - спросила Кейт в тот день.

Дворы были маленькие, затенённые огромными деревьями. По просветам между ветвями и усиливающемуся стрёкоту цикад Питер понял, что скоро детям будет пора идти домой. Он надеялся, что миссис О'Хара позовёт их до того, как его мать вернётся домой.

“Почему моя мама такая?” - ответил Питер через мгновение.

Они учились во втором классе и только что прошли первое Причастие. Питер развёл руки, словно в молитве, и наклонился над высокой травой между двумя самыми большими валунами. Эту траву невозможно было достать газонокосилкой, как ни старался и как ни ругался мистер Глисон.

Питер сложил ладони и в них оказался кузнечик. Он держал кузнечика большими пальцами за крылья, чтобы Кейт могла его получше рассмотреть, а когда поднёс руки к её лицу, то почувствовал тёплое дыхание на своих запястьях. Всё лето они пытались поймать кузнечика, а он сидел в траве рядом с ними, когда они уже почти махнули рукой на эту затею.

“Такая как есть” - сказал Питер.

Но на самом деле он не понимал почему. И Кейт тоже. Поэтому они просто решили об этом больше не говорить.

За Центральным проспектом показалась улица Вашингтона, потом Мэдисон, Джефферсон, и как только автобус проурчал мимо сосны на Берквудс Стрит, показался дом Питера.

“Мы устроим снежный бой” - сказала Кейт, склонившись к окну возле него. Половина детей достала свои пакетики с обедами. В автобусе запахло картофельными чипсами и соком.

“Две команды. Двадцать минут на подготовку боеприпасов, а потом бой!”.

Автобус подпрыгивал на кочках вверх и вниз, их бросало вперёд и назад - ветки, небо. И вдруг он увидел, что бордовая машина матери стоит возле дома. Он знал, что Кейт тоже это заметила.

“Ты придёшь? Ты спросишь у неё, да?” - сказала Кейт - “Она, наверное, разрешит”.

“Да” - ответил Питер.

Они спускались по ступенькам автобуса, один за другим, куда-то в заснеженный день.

“Пока” - сказал Питер, надевая рюкзак на плечо. Облака отсвечивали фосфором. Кейт на время приостановилась, словно что-то вспоминая, и побежала по лестнице в свой дом.

Он нашёл маму на кухне, в темноте счищающей шкурку с куриных ножек. Манжеты её рубашки были перепачканы сырым мясом.

“Ты ведь тоже можешь это сделать, да?” - сказала она, не оборачиваясь.

Было двадцать минут первого. До ужина почти шесть часов.

Обычно она собирала волосы в пучок на макушке когда готовила, но сегодня они были растрёпаны по всему лицу. Он попытался понять по её плечам, что происходит.

Питер положил свой рюкзачок, расстегнул молнию на пальто. Она ничего не ела на ужин прошлой ночью, и он видел, как отец смотрит на неё, рассказывая длинную, нудную историю о каком-то происшествии на работе. Отец налил себе виски и гремел кубиками льда по дну стакана.

Мать зажмурилась, как будто ей было больно смотреть на них. Хотя это всего лишь был Питер, всего лишь его отец. Они просто сидели за столом. Просто разговаривали о том, что случилось за день.

“Мама плохо себя чувствует” - сказал Брайан Стэнхоуп, когда она, наконец, ушла наверх, чтобы прилечь.

Казалось, он не заметил этого. Но как только она ушла, он плеснул себе ещё виски, разрезал пополам запечённую картофелину и положил кусочек сливочного масла в дымящуюся белую внутренность.

“Она весь день на ногах, понимаешь. Это тебе не офисная работа” - и он потянулся за солью.

“Ты тоже весь день на ногах” - заметил Питер.

“Ну не весь день” - сказал Брайан - “Плюс у женщин это совсем по-другому. Им нужно - я не знаю, как сказать”.

Питер задавался вопросом, вела ли так себя его мать по той же причине, что и Рене Отлер, которой разрешали ходить в туалет во время уроков. Хотя больше никому не разрешали.

Кейт не стала об этом говорить в автобусе. Позже, когда они вдвоём играли на валунах, она сказала, что лучше ему не рассказывать никому из мальчиков, но днём раньше у Рене началось “сам знаешь что” на школьной площадке, и школьная медсестра показала ей, как пользоваться прокладками.

Насколько Кейт знала, Рене была первой из них. “Наверное, я буду последней” - добавила она, плотно натягивая футболку на грудь и нахмурившись от увиденного.

Когда Кейт сказала “прокладка”, Питер почувствовал, как запылало его лицо. Кейт с интересом склонила голову. “Ты же, наверное, слышал о месячных?”

“Конечно. Так?” - спросил Питер, потянув за край скользкой куриной шкуры.

На кухне было так темно, что Питер не мог понять, в какой миске что находится: в одной были битые яйца, в другой - холмик панировочных сухарей.

Когда мать ушла наверх, в свою спальню, он попытался поймать ритм, в котором она готовила ужин. Он промаслил противень, как часто это видел, когда она готовила, и построил на нём рядами куриные ножки.

Он услышал, как дети собирались на улице, и вымыл руки. Стоя у задней двери и слушая тихое потрескивание разогревающейся газовой плиты, он увидел в щель куртку Ларри Макбрина в красно-голубую полоску, который протопал по тропинке позади дома Глисонов. Мальдонадо тоже вышли. Сестры Кейт. Дилл. Близнецы Франкель, которые ходили в городскую школу. Да все уже были на улице.

Когда Питер найдёт этот корабль, то покажет ей, что он никуда не делся, не потерялся.

Мать была так рада, сделав ему этот подарок. Вместе они прочитали сертификат, который прилагался к кораблю. Она сказала, что отведёт его в библиотеку, чтобы найти книгу о сэре Фрэнсисе Дрейке, или о деревообработке, или о судостроении, или обо всех трёх сразу.

Тем вечером, когда он пошёл к холодильнику за молоком, она прижала его к себе, как раньше, когда ему было пять-шесть лет, и прошептала, что корабль стоил шестьсот долларов плюс ещё семьдесят пять за доставку. Затем она сделала большие глаза, как будто случайно выдала большой секрет и на самом деле не хотела, чтобы он об этом знал. Питер понял, что не должен говорить об этом отцу.

Мать увидела корабль в каталоге, который один из её пациентов оставил в больнице, и решила, что у Питера обязательно должен быть такой же. Когда она мечтала о сыне, то представляла, как он будет играть с такими игрушками.

Корабль был сделан в Лондоне, продолжала она, с полными восторга глазами, словно Питер понимал, что это значит. Мать жила в Англии почти два года, давным-давно. Там было всё самое красивое, рассказывала она. Зачем только она вбила в голову этот Нью-Йорк? Она не могла вспомнить. Из-за работы?

Кто-то ей сказал, что в Америке лучше, чем в Англии. Она рассказывала ему всё это и раньше. Это была её любимая тема, когда ей хотелось поговорить. Питер очень переживал, когда мать рассказывала о тех годах. С её точки зрения, это однозначно было трагедией - оставить одну жизнь ради другой. Лесные тропинки разошлись, и она выбрала ту, о которой будет вечно сожалеть.

Питер слушал её, радуясь, что он родился, думая, что она красивее, чем другие матери, когда хоть немного приведёт себя в порядок. В любом случае - сказала мать, улыбаясь - она была очень рада, что ему понравился корабль. Потому что, на самом деле, это многое говорит о нём. Это говорит о его вкусе и интеллекте.

А потом, когда она ушла на работу в понедельник утром - единственное утро, когда она уезжала раньше его школьного автобуса - он вынес корабль на улицу, чтобы показать Кейт, и больше его не видел.

На корабль было интересно смотреть, но через несколько дней это надоело.

Да, он держался на воде, как мать и обещала. Но когда они пустили его по стремительной талой воде, заполнившей дорожку от дома Кейт, вдоль его дна образовались глубокие царапины. Он снял варежки и потёр царапины большим пальцем, но они по-прежнему ярко виднелись на полированной до блеска деревянной поверхности. Кейт хотела снова запустить корабль вниз по течению, на этот раз со старой Барби на борту, но Питер боялся, что тот ещё больше поцарапается. Поэтому он убрал его в какое-то безопасное место. Но куда?

Тишина дома, когда мать скрывалась в своей комнате, не была мирной тишиной библиотеки. Питеру казалось, что это больше похоже на паузу между нажатием кнопки и взрывом бомбы. В такие моменты он мог слышать, как бьётся его сердце. Он мог чувствовать, как кровь проходит по его венам.

Его отец продолжал жить своей жизнью, как будто мать была просто на работе или в магазине.

Казалось, он не замечал, что она пропускала обеды, что её зубы потускнели от налёта, а осанка изменилась. Даже если она оставалась в своей спальне в течение трёх, четырёх, пяти дней, отец всё равно ел хлопья, стоя у кухонной раковины. Продолжая читать вслух газетные заголовки. Он тянулся за молотым кофе и, обнаружив, что пакет пуст, говорил Питеру: “Кофе кончился”, записывая это в список, который Анна держала в блокноте у телефона.

Когда Питер был маленьким - в первом-втором классе - отец иногда разговаривал с ней перед уходом на работу, закрыв дверь в спальню, чтобы Питер туда не входил.

“Не пропусти свой автобус, приятель” - говорил он. И Питер - в зимнем пальто, с рюкзачком, надёжно сидящим на плечах - следил за часами над столом. Когда маленькая стрелка была почти на восьмёрке, а большая - между девятью и десятью, он знал, что пора выходить на улицу.

Через пару лет, Питер заметил, что отец больше не заходит и не разговаривает с ней. Иногда он смотрел вверх по лестнице, прежде чем уйти на работу. Иногда он прощался, а потом возвращался, словно что-то забыл.

Питер понимал, что его отцу нравились эти периоды, когда мать исчезала в своей комнате на несколько дней. Он выглядел более расслабленным. После работы он сидел на диване, с рюмкой на кофейном столике рядом.

Как-то вечером он сказал Питеру, что это его тридцать шестой день рождения, и Питер почувствовал себя ужасно, потому что за весь день, наверное, никто его не поздравил, но отцу это кажется было без разницы.

В такие дни он разрешал Питеру готовить на ужин вафли в тостере. Он смотрел баскетбол по телевизору и не спал всю ночь. Гул телевизора в три часа ночи расстраивал Питера сильнее, чем то, что его мать не выходила из спальни целую неделю. Питер просыпался дезориентированный, в панике - как будто проспал звонок будильника и пропустил автобус.

Иногда он приносил свою подушку в зал и ложился там.

Он знал, что мать пойдёт в туалет. Она склонялась над раковиной и жадно, большими глотками, пила холодную воду из позеленевшего от времени крана, прежде чем уйти обратно в свою комнату.

“Мама” - говорил он, когда она выходила и останавливалась, положив руку ему на голову и совершенно не удивляясь, что её сын посреди ночи лежит на полу в зале.

Он напоминал ей - за две недели, за месяц - что его пригласили на день рождения, что нужно купить подарок, что нужно сделать проект для школы, и ему нужна её помощь. Питер рассказывал ей, что опять ел бутерброд с мармеладом на завтрак и на обед, надеясь, что это разбудит её. Но мать просто закрывала глаза, как будто её раздражал звук его голоса, и скрывалась в темноте своей комнаты.

Но когда она, наконец, появлялась через несколько дней, она становилась любимой версией его мамы. Она устала, и ей было нужно отдохнуть, думал Питер, и вот теперь отдохнула. После нескольких дней, когда она лишь мельком смотрела на него, он просыпался от запаха бекона, яичницы и блинов. Она нежно говорила ему “доброе утро”, а потом тихо стояла и смотрела, как он ест, покуривая сигарету и выпуская дым за дверь. Она была спокойной. Умиротворённой. Как человек, прошедший через что-то ужасное и почувствовавший облегчение от того, что всё это наконец кончилось.

“Может она заболела” - подумал Питер, засунув курицу в духовку и копаясь в кладовке в поисках гарнира. Банка зелёных бобов. Возможно, ей это понравится. Может у неё грипп?

Он подошёл к двери спальни и сказал что обед готов. Не нужно ни о чём беспокоиться. Он принесёт ей тарелку, или она может спуститься, когда захочет.

Питер вытащил кастрюлю и услышал, как отец зашёл в дом. “Анна?” - крикнул он с порога.

А зайдя на кухню и увидев Питера, добавил - “А, это ты”.

“Школа закончилась раньше” - сказал Питер

“Где мама?”

“Отдыхает” - ответил Питер - “Я просто готовил …”

И он поднял банку с бобами.

“Мы приготовим это позже, приятель. Это займёт не больше минуты” - сказал отец.

Питер положил банку. Он оставил кастрюлю на плите на потом: “Можно я тогда поду поиграю? Дети уже …”

“Да, я видел их. Иди, конечно. Поиграй” - улыбнулся отец.

“А курица?”

“Я об этом позабочусь”.

Снежки ещё не начались. Дети собрались на широком дворе возле дома Мальдонадо. Кейт первой увидела его. “Питер играет за нас!” - крикнула она, и все повернулись в его сторону.

“Нашёл?” - спросила она, когда он встал рядом.

Они разделили территорию: одна команда будет атаковать из-за деревьев, а другая - из-за Кадиллака мистера Мальдонадо.

“Пока нет” - ответил он.

Первый снежок взорвался на капоте Кадиллака.

В мгновение Питер, Кейт и все остальные открыли ответный огонь, на холоде, обжигающем их руки и щеки, с распаренными под пальто телами. Кейт быстро лепила снежки, а Питер, присев рядом с ней, кидал их в противников. У него текло из носа, щеки раскраснелись, он на время забыл о корабле, матери, куриных ножках, которые, надеялся он, отец не забудет вынуть из духовки. Кейт смеялась так сильно, что упала лицом в снег.

У них кончились боеприпасы. Команды разбрелись, готовя очередную порцию снежков.

“Мне надоело” - сказала Натали, сестра Кейт, через несколько минут - “Я иду домой”.

Когда она встала и пошла через поле битвы, обходя “убитых”, игра закончилась, и поле битвы снова стало просто двором, а солдаты - детьми.

Один за другим все вышли из укрытий и направились домой. Снег усилился.

“Ты идёшь?” - спросила Сара, направляясь к входной двери.

Все три сестры Глисон были очень разными. Кейт была больше похожа на Натали, но у Натали были тёмные волосы, и она была как минимум на четыре дюйма выше Кейт. Сара и Кейт оба были блондинками, но, кроме этого, ничего общего у них не было. Все трое говорили, размахивая руками, как их мама.

“Через минуту” - ответила Кейт.

“Идёшь домой?” - спросила она у Питера, когда они остались вдвоём.

“Наверное” - ответил он.

“Моя мама сварила какао. Мы могли бы взять термос и пойти к валунам”.

“Лучше не надо”.

“Хорошо” - сказала она, глядя мимо него на дом, на окно верхнего этажа, откуда его мать смотрела на них.

“Вон твоя мама” - сказала Кейт, неуверенно помахав. Она опустила руку и подождала, словно давая маме Питера шанс помахать в ответ.

“Моя мама?” - Питер обернулся и приложил ладонь к глазам.

“Это же твоя комната? Твоё окно?” - спросила Кейт.

К тому времени, когда он снял мокрые варежки, шапку, шарф, пальто и ботинки и направился вверх по лестнице в свою комнату, от корабля остались одни обломки.

Некоторые его детали легко отделялись, их можно было заменить в случае необходимости - стрела, лебёдка, смотровая площадка. Но корпус был полностью разбит. Необработанные разбитые внутренности, которые снаружи были покрыты лаком до блеска, выглядели как что-то обнажённое и вульгарное. И Питер отвёл взгляд.

“Я нашла его в гараже” - сказала мать ровным голосом - “На крышке мусорного бака”.

“Я знаю” - ответил Питер сдавленно. У него закружилась голова - “Я там его оставил”.

Он теперь вспомнил: услышав глухое урчание школьного автобуса за углом, он забежал в гараж, чтобы оставить там корабль до возвращения.

“Ты оставил его там, где он мог бы упасть и разбиться? Почему?”

“Я играл с ним. Хотел показать его Кейт, потому что он мне понравился. Мне очень понравился твой подарок, мама. А потом я оставил его там, потому что услышал, как подъезжает автобус” - Питер посмотрел на обломки, разбросанные по одеялу, и почувствовал шум в голове.

Его мать приложила пальцы к вискам и встала: “Почему ты хотел его показать этой девчонке? Зачем ты взял его на улицу?”

“Не знаю. Я просто хотел, чтобы она его увидела”.

“Пусть это тебя научит” - она пересекла комнату и сильно ударила его по губам - “И это тоже”.

Питер отшатнулся, его лицо сначала онемело, а потом, с задержкой, левую щеку защипало, как будто её ужалили тысячи игл. Он коснулся языком уголка рта и почувствовал кровь.

Держась за щеку, Питер смотрел на свои книги, на плакат с солнечной системой. Чему он должен был научиться? Он пытался это понять. Ему показалось, что он дышит через трубку.

“Ты разбила его” - сказал он - “ Корабль был в порядке, когда ты его нашла. А ты разбила его”.

Когда он заговорил, его голос звучал глухо, а давление в голове было таким, что он боялся, что какой-нибудь сосуд лопнет.

“Ты сказала, что это стоило больших денег. Он не был сломан, когда я оставил его там” - Питер внезапно почувствовал приступ ярости. Он подлетел к своей кровати и тряхнул одеяло так, что маленькие кусочки корабля разлетелись по всей комнате. Он смахнул стопку книг со своего стола. Он сбросил коробку карандашей, лежавшую на полке. Он подошёл к подоконнику и схватил снежный шар, который мать подарила ему, когда он ещё ходил в детский сад - Санта, летящий на санях над Эмпайр Стейт Билдинг. Он держал шар над головой, когда в комнату вбежал Брайан с пультом от телевизора в руке.

“Черт возьми, что происходит?” - сказал он, увидев кораблекрушение - “Боже”.

Анна подобрала халат.

“Спроси его. Спроси у него, как он обращается с хорошими вещами “ - она подошла к Питеру и толкнула его - “Спроси у него”. Ещё один толчок: “Спроси у него”.

“Анна, прекрати” - сказал Брайан, оттаскивая её - “Остановись”.

Он обхватил голову и какое-то время стоял у окна, отвернувшись от них.

Когда он повернулся, то сказал: “Хорошо, Пит”.

Он начал открывать ящики комода Питера. Взял его шорты, майку. Треники. Он пихнул комок одежды Питеру и сказал засунуть всё это в его рюкзак.

Мать наблюдала за ними. “Что ты делаешь?” - потребовала она ответа.

“Ты добилась, чего хотела” - спокойно сказал Брайан - “То, как ты себя ведёшь? Ты этого добилась”.

Когда Питер спускался по лестнице вслед за отцом, он услышали, как мать визжала им вслед. Хотя слова стали неразборчивыми, как только Брайан закрыл входную дверь.

Пока они ждали, что машина прогреется, драматизм от их ухода пропал. Как и избыток адреналина, от которого задыхался Питер. Щека ещё болела, но он чувствовал себя лучше.

Было бы неправильным оставлять её одну дома с таким ошеломлённым лицом. К нему вернулась мысль, что произошло какое-то недопонимание. Какая-то часть истории, которую либо она, либо он пропустил.

Рядом с ним, направляя все обогреватели к лобовому стеклу, сидел отец, охваченный каким-то надрывом, который отдалённо чувствовал и Питер. Брайан ударил по рулю запястьем. И ещё раз. Снег густо покрывал улицу и почтовые ящики, разглаживая боевые шрамы, оставленные детьми на дворе Мальдонадо.

Когда они смогли, наконец, выехать с дороги, машина заскользила в сторону почтового ящика, а затем вниз по улице. Отец наклонился над рулём, чтобы лучше разглядеть дорогу между бешено двигающимися щётками стеклоочистителей.

Они свернули на Мэдисон, на Центральный проспект. Снегоочистительная машина мигнула огнями, обгоняя их. За ней следовал грузовик, с которого сыпалась соль. Они могли видеть, что Оверлук Драйв и холм, ведущий к нему, были завалены снегом.

Все светофоры в городе перешли на мигающий жёлтый, чтобы машины не выходили из-под контроля при остановке на красный. Питер сжимал свой рюкзак так сильно, что его руки начало сводить.

Отец остановил машину посреди Центрального проспекта. Всё вокруг них излучало идеальную неподвижность черно-белой фотографии. С призрачной тишиной снега, оседавшего над припаркованными машинами, заброшенной детской площадкой, концертной площадкой, где по пятницам играл джаз. Дворники на лобовом стекле продолжали отбивать ритм.

“Черт возьми” - сказал отец.

“Выглядит плохо” - сказал Питер.

“Да”.

“Куда мы идём?”

Отец потёр глаза: “Мне просто нужно подумать, приятель”.

Вдали появилась синяя машина и двинулась к ним. Питер не сразу понял, что это машина мистера Глисона, пока тот не притормозил рядом. Оба мужчины опустили окна, и снег ворвался в машину, словно метель только этого и ждала.

“Дороги в ужасном состоянии!” - крикнул мистер Глисон - “Всё в порядке?”

“Всё отлично! Мы в полном порядке!” - ответил отец Питера. Это был голос уверенного в себе полицейского. Полный авторитета.

“Питер с тобой? Куда вы, ребята, направляетесь?”

“В Блокбастер. Хотели взять кино на вечер!”- сказал отец Питера - “Похоже мы тут застрянем”.

“В городе всё закрыто” - сказал мистер Глисон - “Шоссе тоже перекрыто”.

На мгновение Питер подумал, что мистер Глисон собирается выйти из машины, чтобы рассмотреть их.

“Значит, мы опоздали! Слишком долго собирались!” - прокричал отец Питера с каким-то глупым выражением на лице, словно его поймали на чём-то нехорошем. Снег колотил ему в лицо, сразу превращаясь в капли воды на тёплой коже.

“Всего хорошего!” - крикнул мистер Глисон в бурлящую бурю.

“Тебе тоже!” - крикнул в ответ отец Питера.

Когда окно закрылось, тишина в машине стала ещё более гнетущей. Метель свистела за окнами, и иногда порыв ветра дул с такой силой, что казалось, будто снег идёт вверх и вниз и во все стороны сразу. Они продолжали сидеть во включённой машине посреди улицы.

Наконец отец Питера указал на автомагазин на углу.

“Плоская крыша” - сказал он - “Видишь? У него там уже, наверное, полметра снега. Я бы на его месте почистил крышу, на всякий случай”.

“Разве не опасно туда лезть в такую бурю?” - спросил Питер.

“Опасно, но если он не хочет чтобы крыша рухнула …” - Брайан пожал плечами и положил руки на руль.

Питер осмотрел окружающие их здания на предмет плоских крыш. Пиццерия. Салон красоты. Парикмахерская. Всё закрыто.

“Я никогда не могу пригласить друзей в дом “ - сказал он, не глядя на отца - “Вообще никогда. Они не могут к нам прийти. Даже когда кажется, что она в порядке”.

“Да, это правда”.

“Почему?”

“Твоя мама, она просто… я даже не знаю. Слишком чувствительная. Заводится с пол-оборота. Но поверь мне, у некоторых детей - у них хуже, чем у тебя, мой друг. В сто раз хуже. Кое-что из того, что я видел - тебе лучше об этом не знать”.

“Но ...”

“Смотри - у тебя много чего есть. Знаешь, что я делал в твоём возрасте? Работал. Я доставлял документы. Моя мать? Она пьянствовала весь день, Пит. Ты, наверное, ещё недостаточно взрослый, чтобы понимать, что это значит. Она добавляла алкоголь в кофе, в апельсиновый сок, во всё. К твоему возрасту мне уже звонили соседи, или из магазина: “Эй, Брайан, иди, забери свою мать - она совсем плоха”.

Потом она целовала меня, приговаривая: “Прости, мой сладкий”, а я притворялся, что мне надо помочь с домашним заданием, чтобы она не так плохо себя чувствовала”.

“Но ты рассказывал, что как-то она привела тебя и твоих друзей на Поло. И купила всем билеты”.

Лицо отца посветлело, когда он об этом вспомнил, и через мгновение он кивнул: “Да, это правда. Я рассказывал тебе об этом? Там были я, твой дядя и ещё пара мальчишек из нашего дома.

Однажды, не помню, рассказывал ли я тебе об этом, она подписала контрольную, которую провалил мой друг Джеральд.

В тот день шёл снег, как и сегодня, и Джеральд нёс эту контрольную в руке всю дорогу из школы. Она была вся помятая и мокрая, с большой красной надписью “Неуд” над его именем.

Учитель сказал, чтобы контрольную подписали родители, но Джеральд был так напуган, что по дороге домой сначала зашёл к нам и мы пытались придумать, что же ему теперь делать.

Моя мама, наверное, это услышала, потому что она сказала, чтобы Джеральд дал ей контрольную - она хочет посмотреть, что там за проблема. Мама взяла эту контрольную и тут же расписалась на ней именем его матери - большими и жирными буквами. “Не переживай из-за этого” - сказала она ему. Потом она дала нам деньги на конфеты. Наш учитель даже не усомнился в подлинности этой подписи”.

“Твоим друзьям она, наверное, нравилась”.

“Они обожали её. Жаль, что ты с ней так никогда и не встретился”.

Отец включил аварийные огни и медленно-медленно они поехали домой.

3.

В канун нового 1990 года, когда Кейт и Питер учились в восьмом классе, Анна Стэнхоуп подошла к отделу гастрономии в супермаркете Food King.

Она выглядела прекрасно в длинном облегающем пальто. В тот холодный день она была без шляпы, но её шею дважды обвивал тёплый клетчатый шарф.

Миссис Уортэм, работавшая в офисе городского ортопеда, тоже стояла в очереди и первым делом отметила высоту каблуков Анны - десять сантиметров, может даже больше. Слишком изящно, учитывая улицы, покрытые слякотью и посыпанные солью. Миссис Уортэм подумала: “Возможно, она только что с работы - некоторые работают без выходных”. А потом вспомнила, что Анна Стэнхоуп была медсестрой. Наверное, она собирается на вечеринку - решила миссис Уортэм.

Взяв свой номерок и ни с кем не поздоровавшись, Анна встала в стороне, как и другие, в ожидание когда один из продавцов гастрономии вызовет её номер.

“Сорок три! Сорок четыре!”

Один за другим жители Гиллама подходили к прилавку и перечисляли свои заказы через высокую стеклянную витрину. Фунт копчёной ветчины, пожалуйста, нарежьте потолще. Полфунта проволона.

В тот день в магазине было многолюдно. Все уже доели остатки Рождественского обеда и хотели чего-нибудь свежего к новому году. Анна Стэнхоуп держала номер пятьдесят один. Сорок пять, сорок шесть, сорок семь.

Джонни Мерфи, которого мать послала в магазин, заметил одного из своих старых школьных тренеров по бейсболу. Приехав домой на каникулы после первого семестра в колледже, Джонни тепло поприветствовал старика и стоял у витрины, загораживая проход, пока кто-то не пошутил, что мистеру Большому Бейсболисту лучше подвинуться. Джонни получил в колледже спортивную стипендию, и весь город следил за его успехами.

Номер сорок восьмой забыл дома список, который написала жена, перед тем, как послать его в магазин. Поэтому теперь он пыхтел и краснел от напряжения, пока не выбрал лондонское жаркое и фунт немецкого картофельного салата.

Сорок девятого и пятидесятого позвали к прилавку одновременно, но к противоположным концам стойки. Магазин был переполнен и менеджер послал за подмогой - теперь номера менялись быстрее.

Анна Стэнхоуп заметила, что все, кто ждал рядом с ней, уже заказали еду и оплатили свои заказы.

Даже люди, пришедшие после неё, забрали свои сыры и салаты, и теперь направлялись домой. Оставалась только Анна.

Сотрудники за прилавком были настолько заняты, что на табло сразу появилась цифра пятьдесят два, а потом почти мгновенно - шестьдесят. Шестьдесят один.

Люди обходили её, становились перед ней, и она почувствовала дрожь в кончиках пальцев. Это было знакомое ей состояние, хотя она давно так себя не чувствовала. Её сердце, пульс и какая-то дикая ярость сливались в едином ритме, набирающем силу и скорость. И чем дольше Анна оставалась спокойной, тем больше замечала всё вокруг. Её периферийное зрение искрило и искажало очертания окружающего. Как только она быстро поворачивалась, чтобы посмотреть на что-то - оно тут же исчезало из поля зрения.

Несмотря на то, что всё внутри неё как бы ускорялось, всё, что находилось извне - перемещения других покупателей, опускание коробок и упаковок в тележки - замедлилось.

На упаковке молока вдоль картонного шва висела капля. Кончик носа у старика был настолько пронизан венами, что выглядел синим. И когда тот начал тереть его, она увидела нежные волоски внутри ноздрей. Вдали, у входа в магазин открылись автоматические двери, и она почувствовала, как сквозняк мчится по проходу, чтобы залезть под воротник её пальто.

Анна заметила, что окружающих её людей совершенно не заботило, что о ней забыли. Она отступила назад и увидела в ярком цвете - её мышление стало таким острым в этот момент, всё было высвечено так, что детали, которые она изначально пропустила, теперь были совершенно очевидны - что на самом деле они всё это подстроили в силу каких-то личных, мелочных причин, которые не стоили того, чтобы их понять.

Они ухмылялись, подмигивали и подавали друг другу секретные сигналы. Они объединились и вместе решили, что номер пятьдесят один нужно пропустить.

Анна сняла туфли на каблуках, чтобы защитить себя в случае необходимости, и ловким проворным движением нагнулась и сунула их в свою корзину. Она размотала шарф с шеи.

“Стойте!” - крикнула она, поднимая руку, как школьник, который знает ответ на вопрос учителя. Она протолкнулась к стойке.

“Вы в порядке?” - спросила стоящая рядом женщина - “Нельзя снимать обувь в магазине”.

“Почему это нельзя?” - огрызнулась Анна, поворачиваясь к женщине, чтобы внимательно посмотреть на неё.

Губы женщины были растянутыми, ненадёжными, и её лицо выглядело ленивым - Анна сочла это отвратительным.

Где-то в глубине сознания она распознала в женщине служку церкви Св. Варфоломея, и удивилась, что раньше не замечала её отвратительности.

Эта женщина трогала грязными пальцами распятие, которое Анна потом целовала.

Она почувствовала, как у неё заныло в животе, и комок подступил к горлу. Она прижала кулак ко рту, чтобы её не вырвало.

“Остановитесь!” - крикнула она, когда рвотное чувство прошло.

От отдела морепродуктов до импортных сыров все замолчали и посмотрели на неё.

Анна подняла свой номерок и шагнула к кассе: “Теперь моя очередь”.

В её голосе звучала пафос - она слышала его как бы со стороны. И на случай, если они думали, что она сейчас заплачет - Анна повторила это опять. На этот раз громче и решительнее.

Но за несколько коротких шагов к прилавку она почувствовала холод линолеума на босых ногах, судороги начали сводить икры - и она забыла, что ей было надо, и почему она оказалась там. Единственное, в чём она была уверена - что каждый вокруг был участником заговора против неё.

“Как ты смеешь” - сказала она пожилому мужчине, стоящему перед отделом кулинарии: “Перестань глазеть на меня”.

“Извините” - сказал мужчина, отступая в сторону - “Пожалуйста, проходите”.

“Перестань на меня глазеть” - повторила Анна.

“Я не глазею. Я вообще не глазел. Не надо кричать, дорогая” - тихо сказал он, и все поняли, что он пытается успокоить её. Ситуация могла развиться в сотне направлений, и он пытался разрядить её всеми возможными способами - “Я глубоко сожалею об этом. Это была ошибка с нашей стороны, пожалуйста, проходите к прилавку”.

“Перестань смотреть на меня” - снова крикнула она, а затем развернулась и повторила это для всего магазина.

Высокая женщина за прилавком попросила её понизить голос, а другая позвала менеджера. Анна медленно повернулась вокруг, смотря на всё и всех, а потом подошла к пирамиде крекеров - из молотой муки, из цельной пшеницы, кунжутных, простых - и толкнула её бедром. Когда крекеры рассыпались по полу, она обхватила себя руками и зажмурилась. Сначала вокруг стояла дюжина человек, но теперь их стало вдвое больше. Никто не сказал ни слова.

“Перестаньте на меня смотреть” - сказала Анна нормальным голосом. Потом заткнула уши и начала выть.

По громкой связи кто-то продолжал вызывать менеджера.

Питер, который решил подождать маму в машине, слушал по радио музыкальный хит-парад. Он взглянул на часы на приборной панели и тут же услышал невдалеке сирену скорой помощи. Казалось, что сирена не может звучать громче, но она всё усиливалась, пока не прекратилась возле входа в супермаркет.

Некоторое время он смотрел в боковое зеркало, а затем повернулся и глянул через заднее стекло автомобиля. У входа толпились люди, и медики махали, чтобы они расступились. Полицейская машина остановилась рядом со скорой помощью. Вторая подъехала со стороны южной парковки.

Однажды, когда Питер был в Food King, у человека случился сердечный приступ. У него был галлон молока. И, хотя Питер пропустил момент, когда человек упал, он увидел, как молоко хлещет из разбитой упаковки, разливаясь по полу молочного отдела, пока лежащий на полу держался за плечо.

Отец отвёл его в сторону прежде, чем Питер увидел, что случилось дальше. Думая об этом сейчас, он пытался понять, почему с тех пор не вспоминал об этом человеке.

Смерть была взрослой проблемой. Но Питер знал, что когда придёт его время, он не хочет, чтобы это случилось в супермаркете.

Джанет Джексон запела по второму разу, и Питер плюхнулся на своё сиденье. Он не понимал, как они успеют до полуночи сыграть все сто песен, обещанных ведущим. Когда он поднял глаза, то увидел что дедушка Криса Смита стоит у двери со стороны водителя. Мистер Смит помахал рукой, и Питер опустил стекло.

“Тебя же зовут Питер, да? Помнишь меня? Мой внук учится в твоём классе? Слушай, твоя мама плохо себя почувствовала в магазине. Повода для беспокойства нет, но на всякий случай они заберут её в больницу. Хочешь, я подвезу тебя домой? Хорошо, что я заметил тебя”.

Питер несколько мгновений непонимающе моргал в ответ, а затем так быстро выскочил из машины, что ключи остались в зажигании.

“Что случилось?” - спросил он, по-другому взглянув на толпу у входа в магазин. Он быстро пошёл через парковку. Когда он увидел, что кого-то выносят на носилках, то перешёл на бег.

“Мама!” - крикнул он из-за собравшейся толпы. Она вздрогнула, услышав его голос, и один из медиков споткнулся.

“Питер!” - закричала она с надрывом, и он почувствовал, как все лица в толпе поворачиваются в его сторону. Все отступили, чтобы он смог протиснуться.

“Скорее!” - крикнула она ему, но Питер не понимал, что это значит. Он заметил, что третий медик несёт её туфли и шарф. Кончики её пальцев посинели от холода, а волосы были растрёпаны. Он думал, пришлось ли им заставить её лечь на носилки, сопротивлялась ли она. Пальто было накинуто на неё, как одеяло.

“Скорее!” - снова закричала мать, смотря на него дикими глазами. Но Питер застыл на месте, не понимая, что надо делать. Люди, которые повернулись, чтобы посмотреть на него, теперь деликатно отворачивались. Пальто сползло, и он увидел, что её руки были пристёгнуты к носилкам. И лодыжки тоже. Его начала бить дрожь.

Носилки загрузили в скорую помощь, и полицейский махнул, чтобы все, включая Питера, отступили от машины.

“Питер! Скорее!” - взвизгнула она.

Питер посмотрел на офицера, преградившего ему путь. “Это я” - прошептал он - “Я Питер. Можно мне поехать с ней?”

“Питер” - сказал мистер Смит, подходя к нему - “Давай лучше я отвезу тебя к нам, а оттуда ты позвонишь своему отцу? Миссис Смит покормит тебя”.

Но он жил с Крисом, вспомнил Питер. Если Крис узнает о происшествии, то и весь класс узнает. Его плечи дрожали так сильно, что, должно быть, все это заметили.

Мистер Смит приобнял его, но от этого стало только хуже.

Полицейский, представившийся как офицер Далли, спросил: “Ты её сын?”

“Да”- ответил Питер.

Офицер Далли спросил у него полное имя и адрес. Когда он не ответил, мистер Смит сообщил офицеру полное имя Питера, и что Стэнхоупы живут на Джефферсоне. Да, Питер живёт со своей матерью. Да, отец живёт с ними. Они заговорили о его отце. Офицер Далли исчез в машине скорой помощи на несколько минут и вернулся. Казалось, никто никуда не спешит.

“У неё был сердечный приступ?” - спросил Питер, когда полицейский вернулся.

“Нет”- ответил офицер Далли, не объясняя, было ли происшедшее лучше или хуже.

“В каком отделении работает твой отец?” - спросил офицер Далли, но Питер не мог вспомнить. Номер крутился у него в голове, но он не мог его вспомнить.

“Он на работе, да?”

Питер кивнул.

Было решено, что он останется в доме Смитов, пока не установят связь с его отцом.

“Подождите” - сказал Питер, отстраняясь от мистера Смита, когда увидел, что двери машины скорой помощи закрываются - “Я хочу поехать с ней”.

Но машина уже отъезжала от обочины.

“Она в порядке, Питер. Всё будет хорошо” - сказал мистер Смит.

“Тогда высадите меня возле дома”. Скорая остановилась на перекрёстке с Мидлтаун Роуд и дважды включила сирену, чтобы другие знали, что она собирается проехать. “Мой папа скоро будет дома”.

“Ты уверен, что этого хочешь?”

“Да”.

По дороге домой мистер Смит сказал, что это очень утомительное время года, если задуматься.

Конечно, это счастливое время, когда празднуешь со всей семьёй, но для некоторых это чересчур. Взять, например, деньги, которые приходится тратить.

“Плюс, у женщин всё по-другому” - добавил он - “Они считают, что всё должно быть идеально во время обеда и вообще празднования. Тарелки должны соответствовать. Пользуйся этой ложкой, не чавкай. Раньше просто пекли печенье и получали, может, по одному подарку, но теперь всё по-другому “.

И он посмотрел на Питера, как будто это объясняло всё происшедшее.

Питер хотел рассказать ему, что они с отцом поставили ёлку. Он сам испёк печенье для школьной распродажи. Он просто следовал инструкциям на упаковке, и печенье оказалось очень вкусным. Он положил печенье в коробку от обуви, как делали мамы других детей.

Когда его мама пришла домой с работы, она поругала его, что он забыл подложить фольгу или вощёную бумагу. Кто захочет печенье из коробки, в которой лежали ботинки?

Она говорила, что это всё равно, что хранить печенье в общественном туалете.

Все ингредиенты потрачены впустую. Он использовал последний кусок масла. Она захлопнула холодильник. Последний кусок коричневого сахара. Она захлопнула дверь шкафчика.

Но потом, когда мать увидела чисто вымытые противень и тарелки, как будто невидимая рука закрыла ей рот. Она провела пальцами по столу и заметила, что стол чисто протёрт. Она открыла обувную коробку и выбрала самое верхнее печенье. Питер ждал. Он смотрел. Наконец, она тихо сказала, что печенье было такое вкусное, что было бы стыдно продавать его по двадцать пять центов. Печенье было невероятно вкусным.

“Мы оставим его себе” - сказала она - “Завтра я куплю что-нибудь в пекарне для школы”.

“Что случилось в магазине?” - спросил Питер у мистера Смита, когда они свернули за угол, на Джефферсон Стрит - “Кто-то что-то сказал ей? Кто-то себя вёл грубо?”

“Я не знаю” - сказал мистер Смит - “Действительно не знаю”.

“Она очень чувствительная” - сказал Питер.

Когда они ехали по Джефферсону, мистер Глисон был на улице. Он тянул мусорный бак к обочине и смотрел, как машина мистера Смита медленно останавливается у дома Питера.

“Это Фрэнсис Глисон?” - спросил мистер Смит, наклоняясь над рулём. В его голосе звучало облегчение.

Мужчин заговорили у дороги, а Питер вытащил ключ из-под камня и пошёл домой. Они всё ещё продолжали говорить после того, как Питер налил себе стакан воды и пошёл в спальню. Он выпил воду спиной к окну и сосчитал до сорока. Когда он обернулся, они всё ещё стояли там, но теперь повернулись спиной к его дому, как будто знали, что он может определить по их губам, о чём они говорят.

У неё в сумочке был пистолет. Анна даже не вытащила его, даже не упомянула о нём, но они нашли его в машине скорой помощи, когда просматривали её вещи.

Всё, что она хотела - это таинственный вес пистолета в сумочке, висящей на её плече, холодный и солидный. Анна не собиралась им пользоваться. Она даже не могла вообразить, что ей понадобится им воспользоваться. Это просто был предмет, который необходимо иметь при себе. Предмет, который удивил бы людей, если бы им понадобилось воспользоваться. Предмет, который удивил её, когда она вспомнила, что он лежит в сумочке и для чего он нужен.

Но медик, который нашёл пистолет, передал сумочку полицейскому, как будто она была в огне.

“Твой муж полицейский? Он работает здесь или в городе?” - спросил полицейский, открывая магазин пистолета.

“Боже” - сказал он и наклонил пистолет так, что пять пуль аккуратно выскользнули в его ладонь.

Анна Стэнхоуп отказалась отвечать. Перестав выть в магазине, она не могла говорить. Она не хотела говорить. Речь была привычкой, которую она приобрела много лет назад. И сейчас, когда она остановилась, у неё не было желания начинать опять. Всё это бессмысленно - эта бесконечная болтовня. Все болтают, но никто не понимает друг друга.

Медик подошёл к ней с маленьким пластиковым стаканчиком, на дне которого лежала большая жёлто-белая таблетка. Он придержал её голову, чтобы положить таблетку на язык, но она выплюнула её.

“Почему у тебя пистолет в сумке, Анна?”

Идиоты, подумала она. Каждый следующий из них - ещё больший идиот, чем предыдущий. Их мозги не понимают нюансов. Они не понимают, что можно мыслить иначе.

“Твой муж забыл пистолет дома?”

Они думали, что Брайан был на работе, но он был в автомастерской, всего в миле от супермаркета. Надеясь, что механик сможет выжать из его Шевроле хотя бы ещё полгода.

Он оставил пистолет там, где всегда оставлял его, когда не был на дежурстве - на книжной полке в большой комнате. Да, он должен был носить пистолет с собой, но ему это было ни к чему.

Он был в Гилламе. Зачем ему пистолет? Анна положила бы его обратно на полку, и никто ничего бы не заметил.

Во флуоресцентном свете больничного коридора, у всех на виду, её сняли с носилок и положили на больничную койку. Кто-то повернул её и стянул с неё штаны, так что голая задница оказалась открыта для всеобщего обозрения. Ей стало смешно. Они сказали ей не шевелиться - поэтому она слегка пошевелила попой, чтобы показать, что ей всё равно. Кто-то сделал ей укол, и Анна заметила, что уже плачет. Она не помнила, когда перестала смеяться. Она уткнулась лицом в матрас, чтобы никто не заметил. Простыня под её лицом стала влажной и оставалась влажной, пока они ей не поменяли постельное белье. Или, может, переложили на другую койку - она не помнила. Кто-то надел на её босые ноги тёплые носки.

Когда врачи перешли к другому пациенту, Анна поняла, что у неё есть пара минуты. Может, и того меньше. Всё зависело от того, что ей вкололи.

Полицейский ошивался возле медсестёр, врач осматривал другого пациента - пользуясь случаем, Анна собрала все силы и встала с кровати. Казалось, к её запястьям и лодыжкам прикрепили свинцовые гири. А к груди был привязан свинцовый якорь.

Она передвигалась по коридору и чувствовала себя как ребёнок, пытающийся бежать в воде. Правой. Левой. Раз. Два. Прилагая усилия, которые мало к чему приводили.

Анна выросла недалеко от пляжа Киллини, где камни в воде гремели от волн, как кости в мешке. Ныряя, ты каждый раз рисковал быть перемолотым об них.

Рот её был открыт, а губы пересохли. Переставляя ноги, одну за другой, она добралась до конца коридора и выскользнула через распахнувшиеся двери. У них остались её туфли, пальто, сумка. Плевать - дома у неё было полно туфель и ещё одно пальто.

Добравшись до приёмной, Анна на секунду положила руку на стойку регистрации, чтобы перевести дыхание. Но дежурный даже не заметил её.

Когда она вышла на улицу, там стояло такси. Анна собрала силы, чтобы открыть дверцу и упасть на гладкое сиденье - самое удобное из всех, на которых она когда-либо сидела. В машине было тепло, и водитель кивнул, как будто давно её ждал.

Анна поняла, что всё изменилось после происшествия в супермаркете, и теперь вселенная старается изо всех сил вернуть её благосклонность.

“Гиллам” - сказала она.

“Один-семь-один-один, у-ли-ца Джеф-фер-со-на” - по слогам произнесла она, словно разговаривая с ребёнком. Она знала, что не сможет повторить эту фразу.

После этого она закрыла глаза и уснула.

Следующее, что Анна увидела, было лицо Фрэнсиса Глисона. Его небритый подбородок отличался от подбородка Брайана. У него было приятное лицо, на самом деле. Не такое симпатичное, как у Брайана, но достаточно приятное. Надёжное. Большая, как кочан капусты, ирландская голова.

Он крепко держал её. Она хотела спросить его о звуке волн в Голуэе, гремели ли они как мешок с костями. Так же, как под Дублином. Однажды он пытался говорить с ней об Ирландии. Когда-то в самом, самом, самом начале их знакомства. Лена Глисон в те годы разрывалась между кормлением и очередной беременностью, с прицепившимися к ней младенцами. Сейчас Анне хотелось, чтобы тогда она была добрее к ним.

Фрэнсис без усилий нёс её, как будто каждый день заходил к ним в дом. Он переступил порог, поднялся вверх по лестнице, и уложил её на кровать. Анна решила, что если он сейчас попытается изнасиловать её, она даст ему это сделать. А разберётся позже, потому что сейчас у неё не было никаких сил. Она пыталась сказать ему, что в её кошельке есть деньги на такси, но не смогла внятно произнести ни одного слова. Да и кошелька у неё не было. Её ноги так замёрзли.

Питер надеялся, что они с матерью могли бы скрыть происшествие от отца, если бы у них было время обсудить и разработать план действий. Она ничего не сказала ему. Но он подумал, что у них есть время - отец не удивиться, что она спит наверху, вернувшись домой.

Но отнеся мать наверх, мистер Глисон не пошёл домой, как того ожидал Питер.

“Твоя мать отдыхает” - сказал он и спросил, не хочет ли Питер пока пойти к ним домой. Кейт не было дома, но Питер мог бы посмотреть телевизор с Натали и Сарой.

Когда Питер отказался, мистер Глисон просто сел на ступеньку крыльца Стэнхоупов и стал ждать.

Питер никак не мог вспомнить, выключил ли он зажигание в машине, или она всё ещё жгла бензин и играла хит-парад 1990-го на стоянке перед супермаркетом. Неожиданно появился полицейский, который задавал Питеру вопросы возле супермаркета. Он направился к их дому, как только в больнице обнаружили, что Анна исчезла.

Мистер Мальдонадо был на улице, снимая с дома рождественские огни, хотя к тому времени уже было темно. И Питер видел, как он поглядывает на офицера Далли, идущего мимо.

Офицер Далли и мистер Глисон разговаривали на лужайке, когда Брайан наконец вернулся домой.

Питер смотрел в окно, как они разговаривали, а затем отошёл в сторону, когда отец вбежал в дом и стал шарить рукой над книжной полкой.

Позвонил мистер Смит, чтобы узнать, всё ли в порядке у Питера. Оказывается, когда он вернулся домой и рассказал жене обо всем случившемся, та сделала ему выговор за то, что он оставил Питера одного, в наступающей темноте.

“Говорите помедленнее” - Брайан Стэнхоуп, утягивая телефон как можно дальше от мистера Глисона и офицера Далли - “Пожалуйста, повторите”

В течение следующих нескольких часов взрослые разбирались с вещами, которые Питер не понимал. Отец, наконец, заметил, что он слушает их, сидя в темноте на лестнице, и отправил его в свою комнату. Но Питер вернулся через пару минут и продолжил слушать. Как он понял, мистер Глисон и его отец снова работали в одном участке, как и несколько лет назад, когда были новичками. Но теперь их участок был в Манхэттене - 26-й, около университета Коламбия.

Теперь он понял - у мистера Глисона был акцент, отличающийся от его матери, но они оба произносили “Брайан”, как “Брайн” - соединяя гласные.

“Брайан” - сказал мистер Глисон - “Никто не хочет, чтобы у тебя возникли проблемы”.

Выражение лица офицера Далли показывало, что он с этим согласен.

Отец повысил голос: “Я был дома! Не на службе!”

Мистер Глисон заметил, что на самом деле Брайана не было дома. На самом деле, он был в автомастерской на Сентинел стрит, и сейчас он по уши в дерьме.

Голос мистера Глисона звучал сердито и разочаровано, и Питер впервые задумался - не был ли отец Кейт боссом его отца. Он пытался вспомнить, как считаются звания. Отец был патрульным, а мистер Глисон - лейтенантом.

“Соберись, Брайан” - сказал мистер Глисон. “Возьмись за ум” - продолжил он, постучав костяшками пальцев по виску. Питер попытался заглянуть за перила лестницы, чтобы увидеть лицо отца, слабо освещённое лампой из угла.

Однажды, когда миссис Дювин сказала перед остальными детьми, что Питеру нужно собраться, он почувствовал, как горело его лицо, и боялся, что заплачет.

Он надеялся, что отец не заплачет, но не мог видеть его лица - только колено и штанину.

Они долго молчали. Затем, без предупреждения, казалось что-то решили. Офицер Далли отдал отцу его пистолет и тот засунул его за ремень джинсов.

Мать спала и спала.

Наступил 1991-й - закончились зимние каникулы, и Питер вернулся в школу.

В первый школьный день нового года он приготовил себе плотный завтрак. Завернул с собой ланч. Почистил зубы.

Мать спустилась вниз, когда он мыл миску от хлопьев, но сначала не говорила с ним. Вместо этого она открыла окно над раковиной и зажмурила глаза, подставляя лицо под поток холодного воздуха, ворвавшегося в дом.

“Ты такой же, как он” - сказала она через минуту, не открывая глаза.

“Как кто? Как папа?” - спросил Питер. Он понимал, что её слова не были комплиментом.

“Как папа?” - передразнила она его, сделав глупое выражение лица - “Как пааапа? Как пааааааапа?”

Питер молча взял школьный рюкзак, висящий у двери, и надел его на плечи. Ему вдруг стало очень одиноко. Всё в их доме было одиноко: кухонный шкафчик, наполненный хрупкой фарфоровой посудой, которую никто никогда не трогал; искусственное дерево, стоящее возле дивана; прогнувшийся карниз оконной шторы. Стояла такая ужасная тишина, что он хотел хлопнуть руками по ушам.

С улицы просигналил школьный автобус.

“Пока” - сказал он.

Она махнула рукой, словно отгоняя муху.

“С твоей мамой что-то случилось?” - спросила Кейт, когда они заняли свои места в автобусе.

“Нет” - сказал Питер.

“Мои родители что-то об этом говорили”.

В школе никто из детей ничего не сказал об этом, даже Крис Смит.

Питер хотел обо всём рассказать Кейт. Но не знал, как это сделать.

Его мама теперь принимала таблетки. Это было что-то новое. Таблетки появились возле кухонной раковины под Новый год - две большие янтарные бутылки. Мать взяла по одной таблетке из каждой и запила полным стаканом воды. Потом она наклонилась над раковиной и застонала.

Иногда его отец поднимал бутылки и держал их на свету, немного сдвигая содержимое, словно считал, сколько таблеток было внутри.

“Мама болеет?” - спросил Питер однажды вечером.

“Кто? Мама?” - сказал отец. И не ответил.

Она вернулась на работу на той же неделе, когда Питер пошёл в школу. Она взяла оставшиеся отпускные дни на Рождество, и всё, что произошло, вписалось в эту двухнедельный период. Никто не упоминал ни происшествие в супермаркете, ни скорую помощь, ни мистера Глисона, который нёс её из машины.

Но через несколько недель Питер почувствовал что-то новое - изменение атмосферного давления, направление ветра, в котором он должен был переориентироваться.

Завтрак, школа, домашние задания, игры - дни и недели выглядели почти так же, как обычно. Но теперь после воскресной мессы им приходилось выскальзывать через боковую дверь, в то время как другие семьи выходили спереди.

Продукты приходилось покупать в более дорогом супермаркете, который находился гораздо дальше. Всякий раз, когда они оттуда выходили, мать некоторое время стояла возле машины, изучая чек с огорчённым лицом.

Но и это было не всё. Начиная с Нового года, всё, что его отец и мать говорили друг другу, на самом деле не означало то, что они говорили друг другу.

Казалось, что матери стало лучше. Когда бутылки янтарного цвета опустели, их заменили две полные.

В День Св. Валентина она положила в его тарелку шоколадку в форме сердца, и ещё одну такую же - в тарелку отца. Однажды вечером она рассказала анекдот, услышанный на работе - три хирурга заходят в бар - и отец улыбнулся.

Но всякий раз казалось, что отец всегда был на грани того, чтобы что-то сказать и в последний момент передумывал. Она тоже это чувствовала.

Иногда, когда отец был особенно молчалив, она вставала из-за стола и клала в его тарелку добавку, даже если он ещё не доел то, что там было. Она подходила к морозилке и приносила лёд для его напитка. Раньше она так не делала.

“Я помою” - говорила она, когда отец начинал мыть посуду, и он уходил к дивану.

Потом, когда Питер заканчивал домашнюю работу и выходил пожелать им спокойной ночи, они сидели в противоположных концах комнаты: отец - уставившись на телевизор, мать - листая журнал и глядя на него каждый раз, когда переворачивала страницу.

Однажды утром, когда он собирался в школу, а мать - на работу, Питер побежал вниз по лестнице, чтобы посмотреть, нет ли чистых носков в сушилке, и чуть не поскользнулся на глянцевой брошюре, валявшейся возле лестницы. Брошюра была про поле для гольфа в Южной Каролине.

Питер знал, что его отец играл в гольф или, по крайней мере, купил несколько клюшек в надежде научиться. Как-то он обещал научить Питера играть, когда он подрастёт.

Человек, изображённый на обложке брошюры, только что ударил по мячу и теперь улыбался, наблюдая, как он улетает. Внутри была фотография мужчины и женщины как бы на свидании. Был список квартир и цены на них. Однокомнатные, двухкомнатные, трёхкомнатные. Аренда на сезон или круглогодично. Питер брал почту почти каждый день, но не помнил, чтобы там была эта брошюра.

Он положил её на стол - на случай, если это было что-то важное, нашёл себе носки и вернулся в свою спальню. Когда он оделся, то выглянул в окно спальни и увидел, как отец откапывает машину после неожиданной мартовской метели. Он наблюдал, как отец перевернул лопату и постучал по заледеневшему ветровому стеклу черенком. Лед раскололся на осколки, и отец снял перчатку, отрывая их один за другим и бросая на дорогу. Время от времени он прикрывал глаза рукой и смотрел вдоль Джефферсон стрит.