Спросишь опять - отвечу “да”

“Хорошо провели время?” - всегда спрашивала её мать, пристально глядя на неё. И она уверяла, что да, хорошо.

Но когда Кейт махала им на прощание, то чувствовала полное истощение и облегчение от того, что они, наконец, уехали.

По окончании первого года в высшей школе, Кейт устроилась вожатой в летнем лагере.

Каждое утро она просыпалась, опаздывая, быстро надевала лифчик под футболку, в которой спала, чистила зубы, хватала яблоко или банан и бежала десять кварталов к полю на Центральной Авеню, где находился лагерь.

Иногда дети оставались до самой темноты, и Кейт задерживалась с ними.

“Ищешь себе занятие?” - прокомментировала мать, когда она вернулась с одного из этих сверхдлинных дней, а отец смотрел, как она ходит из угла в угол по кухне.

Эми, одна из подруг Кейт, работавшая с ней в лагере, игравшая с ней в одной в футбольной команде и много раз бывавшая у Кейт дома, сказала другим вожатым, что Кейт ей как сестра. И посмотрел на Кейт с радостной улыбкой.

Кейт наполняла водой бутылки для школьников, когда услышала это, и внутри у неё всё упало. Она закашлялась и покраснела, поняв, что все смотрят на неё, в ожидании ответа.

“У тебя же есть настоящие сестры” - сказала Кейт первое, что ей пришло в голову.

“Это всего лишь выражение, Кейт” - ответила Эми, закатывая глаза. Остальные в смущении отвернулись.

“Я знаю. Просто я имею в виду, что у тебя есть две сестры. И у меня. Это не то же самое”.

На лице Эми отразилось огорчение: “Что с тобой сегодня?”

Позже Кейт пришлось объяснять, что она на самом деле не прислушивалась к разговору и не понимала, о чем они говорят.

“Ты одна из моих самых близких подруг” - успокоила она Эми - “Я просто хотела сказать, что сестры могут иногда раздражать”.

Эми с этим согласилась, и всю дорогу домой Кейт пыталась вспомнить, как звали старшую сестру Эми - Келли или Кэйли.

Осенью одновременно произошли два события: она попала в сборную школы по футболу и узнала, что нравится Эдди Марику.

Девочки были в шоке от этого - потому что Эдди был старше, и хорош собой. К тому же у него было два симпатичных старших брата - этот факт каким-то образом делал его ещё более привлекательным.

Не было даже разговора о том, нравится ли он Кейт. Поначалу Кейт подумала, что он имел в виду Сару, которая была его ровесницей, и, наверное, просто перепутал их имена.

Они с Сарой были не очень похожи, но даже незнакомые люди, сразу могли сказать, что они сестры. Но нет, Эдди имел в виду именно Кейт.

Каждый день во время обеда девушки склонялись над столиком кафетерия, пока их головы почти не соприкасались, и передавали подробности, которые услышали: “Эдди сказал Джо Каммингсу, что Кейт Глисон симпатичная. Эдди считает, что она отлично играет в футбол. Эдди думает, не пригласить ли её на свидание”.

“Что ты собираешься делать?” - через несколько недель спросили её подруги.

“Ничего” - сказала Кейт - “Наверное, буду ждать, что произойдёт дальше”.

Эдди был из тех восемнадцатилетних парней, которые выглядят, как будто им двадцать пять.

Насколько Кейт знала, он был приятным человеком. Хотя она никогда до этого не говорила с ним и не могла понять, почему из всех девушек в Гиллам Хай он выбрал именно её.

Сара тоже казалась озадаченной всем этим. Она рассказала Кейт, что, основываясь на немногочисленных разговорах с ним, Эдди не казался ни умным, ни глупым, ни смешным, ни серьёзным. Он был обычным.

Одно время он тоже работал над школьной газетой, но потом оставил это занятие.

Девушкам он нравился, Сара это гарантировала. Но это был лишь ещё один факт о нём - такой же, как тот факт, что его волосы были коричневыми.

Однажды Эдди дождался её после тренировки. Когда её подруги по команде увидели его, то отошли в сторону, подтолкнув Кейт вперёд.

Она сделала вид, что не замечает его, и пробралась в раздевалку через заднюю дверь школы.

На следующее утро он ждал её возле шкафчика в раздевалке - всё это выглядело как в каком-то старом кино.

“Эй” - сказал Эдди.

“Эй” - сказала Кейт.

К обеду вся школа знала, что они вместе.

У Эдди не было своей машины, но если надо, он всегда мог взять машину матери.

Они ходили в кино, всегда с другими одноклассниками. Было неважно, какой фильм показывали - они всё равно весь сеанс целовались и обнимались в тёмном зале кинотеатра. Другие за это кидались в них попкорном.

Как-то ему надо было вернуться домой за забытым кошельком. Кейт сказала, что подождёт на улице. Эдди посмотрел на неё как на сумасшедшую и настоял, чтобы она зашла в дом.

“Здрасьте” - сказала она, когда миссис Марик спустилась на кухню - “Приятно с Вами познакомиться. Я просто …”

“Садись, садись” - сказала миссис Марик - “Ты проголодалась? Ты же дочь Фрэнсиса Глисона?”

Кейт кивнула, понимая, что миссис Марик знала всё о том, что случилось на Джефферсон Стрит полтора года назад. И впервые подумала, знает ли Эдди.

Игры их команд в основном выпадали на разные дни, но он смог прийти на несколько её домашних матчей и привёл с собой друзей, что обрадовало девушек из её команды.

Однажды вечером они поехали в ресторан Гиллама, только вдвоём. И вместо того, чтобы отвезти её оттуда домой, Эдди поставил машину в тени за почтовым отделением, взял её руку и сунул себе в штаны.

“Ты такая серьёзная” - шептал он, когда она двигала рукой вверх и вниз, как он ей показал. В лунном свете, полном и ярком в ту ночь, она видела, насколько он красив, насколько он ей нравится.

И всё же, пробыв с ним несколько часов, она чувствовала себя ещё более одинокой, чем раньше.

Эдди протянул руку и вытащил заколку, распустив её волосы. Он вдохнул их запах и закрыл глаза.

Они поругались лишь раз, да и то не по-настоящему, всего на несколько часов.

Они сидели в пиццерии - с американским футболом, гремящим в телевизоре над их головами.

Эдди пытался пить через соломинку из опустевшего стакана. Он гремел льдом, смотрел на неё и вдруг спросил о Питере и вообще, обо всем, что произошло в конце восьмого класса.

“Когда ты пришла в нашу школу в прошлом году, все считали тебя знаменитостью. Все знали, что ты младшая сестра Сары и Натали, и что в твоего отца стреляли. Этот парень действительно был в тебя влюблён?” - Эдди положил локти на стол - “Его мама из-за этого сошла с ума?”

Кейт почувствовала, как что-то в ней закрылось. Она не могла понять, почему её злило то, о чём он спросил, как будто он что-то знал о случившемся.

Она положила свой кусок пиццы и отодвинула тарелку.

“Просто я слышал разные истории в школе. Поэтому решил спросить у тебя” - сказал Эдди.

“Это никого не касается” - ответила Кейт.

Эдди улыбнулся: “Конечно нет. Но мама твоего бывшего парня стреляла в твоего отца. Подобное обрастает слухами, Кейт. Посмотри на лицо своего отца. Думаешь, что люди не будут обсуждать это?”

“Не смей говорить о моем отце” - сказала она и встала из-за стола.

“Я могу говорить обо всем, что хочу” - он откинулся на спинку кресла и сложил руки - “Почему ты так себя ведёшь?”

“И он не был моим парнем” - она вышла из пиццерии.

Она свернула на Центральный проспект и, опустив голову, быстро шла мимо танцевальной студии, табачной лавки, пожарной части.

Эдди догнал её: “Хорошо, хорошо, извини. В газете писали, что он был твоим парнем”.

Ей никогда не приходило в голову, что об этом писали в газете. Она пошла быстрее. Наверное, мать следила, чтобы эти газеты не появлялись у них дома. Наверное, она их прятала.

“Он был моим лучшим другом” - сказала Кейт

“Но тогда …”

“Я хочу домой”.

“Кейт, пожалуйста”.

“Я иду домой. Ты можешь уйти”.

Конечно же Эдди не мог уйти.

Его воспитали так, что если он взял девушку на свидание, то должен и отвести её домой. Поэтому он шёл в нескольких шагах за ней, пока они не дошли до Джефферсона. А потом побежал в центр города, чтобы забрать машину матери.

Дома Кейт сказала Саре, что больше никогда не будет с ним разговаривать. Она сказала матери, что не очень хорошо себя чувствует, и легла спать пораньше. Она слышала звонок телефона, слышала, как мать просила Сару проверить, проснулась ли она - поэтому закрыла глаза и натянула одеяло на голову.

На следующее утро когда Кейт с родителями собирались на воскресную службу в церкви (Сара уверяла, что ходила накануне, хотя Кейт знала, что она весь этот час рассматривала помады в магазине), они открыли дверь и обнаружили на коврике горшок с хризантемами, в котором лежала записка от Эдди.

“От кого?” - удивился отец, а мать толкнула его локтем в бок - “Сын Джона Марика? Он же старше Кейт”.

“Что мне теперь делать с этими цветами?” - спросила Кейт.

“Пригласи его на ужин” - сказала Лена.

“О, это было бы замечательно” - сказала Сара.

Они помирились, потому что так было проще. Пол Бенджамин пригласил Сару на праздничную вечеринку, и было похоже, что они будут сидеть за одним столом с Эдди и Кейт.

Кейт обрадовалась этой возможности, но Саре эта идея не понравилась. К её радости стол получился слишком большим, и его пришлось разделить на две части.

Во время танца, когда Сара вышла покурить, Кейт разрешила Эдди поцеловать её на танцплощадке, на виду у учителей и одноклассников.

Эдди притянул её ближе. Его рука сжимала жёсткий корсаж её платья, огни дискотеки отражались на лице, праздничной белой рубашке и фиолетовом поясе, выбранном только после того, как его мать позвонила Лене, чтобы узнать цвет платья Кейт.

Он оставил пиджак на стуле, но всё равно рубашка на его спине была мокрой от пота. Он постоянно спрашивал Кейт, не хочет ли она чего-нибудь выпить.

Кейт чувствовала, что он нервничает, и испытывала к нему прилив теплоты. После танцев он сказал остальным, что их не надо ждать. Когда Сара выходила с Полом из спортзала, она посмотрела через плечо на сестру, как бы спрашивая, всё ли в порядке. Кейт помахала ей.

Когда они остались одни, Эдди спросил, не хочет ли Кейт посмотреть квартиру его старшего брата, и она согласилась.

Брат Эдди уже окончил колледж и каждое утро ездил на работу в город. Он самостоятельно привёл в порядок гараж, чтобы у него было своё, отдельное место для житья.

Марики жили в двух кварталах от школы, поэтому Эдди и Кейт пошли пешком.

Когда Кейт пожаловалась, что у неё из-за проклятых каблуков болят ноги, он предложил подвезти её на спине. “Алле оп!” - сказал Эдди, когда Кейт залезла ему на спину. Она шлёпнула его по заду, и он поскакал вдоль тротуара - её платье волочилось по земле.

Когда они добрались до места, брата в квартире не было, и Кейт сразу всё поняла.

“Он в Бостоне до воскресенья” - невзначай заметил Эдди - “В гостях у друзей по колледжу”.

Свет в главном доме был выключен, и она подумала, что родители дожидались с выпускного только девочек. В частности, родители Кейт.

Эдди расстегнул молнию на её платье, и она подумала - всё нормально. Но когда он подвёл её к раскладной кушетке, которая уже была разложена и застелена, Кейт немного испугалась.

На ней было новое нижнее бельё. Перед уходом она побрызгала духами на живот. Она знала, что человек, делающий подобное, не может притворяться застигнутым врасплох.

“Будь осторожна” - сказала мать, когда он забирал её на незнакомой машине, с ещё парой выпускников на переднем сиденье. Она смотрела на Кейт так, словно хотела что-то срочно сказать ей, но забыла, а теперь на это не осталось времени.

И хотя Кейт не возражала против того, что происходит, она подумала, что с таким же успехом могла бы остаться дома.

Когда Эдди отвернулся от неё, чтобы достать презерватив, без сомнения принадлежавший брату, и начал сосредоточенно надевать его, она думала о чашке горячего чая с мёдом. О Саре, сидящей рядом на диване, с кучкой печенья, разложенного на коленях. О Натали, звонящей по телефону ровно в девять часов вечера, чтобы спросить, чем они занимаются.

После, Эдди лежал на животе, опершись на локти, и внимательно смотрел на неё. Он переживал, не было ли ей больно.

Когда Кейт сказала, что да, было, он спросил, было ли это очень больно или просто чуть-чуть больно. Было ли ей хорошо? Кейт ответила, что да, хотя это было не так.

Он выглядел очень трезвым, несмотря на все глотки из фляжки, которую мальчишки передавали друг другу в школе.

“Я люблю тебя, Кейт” - сказал он.

“Отстань, Эдди. Помолчи хоть немного”. Она думала, что теперь делать с простынями. Была ли у брата своя стиральная машина, или Эдди придётся тайком стирать их дома?

“Я на полном серьёзе” - сказал он - “Ты можешь не отвечать, если не хочешь. Но мне кажется, что ты тоже меня любишь”.

Кейт повернулась и поцеловала его.

Она никому об этом не рассказала.

Ни Саре, ни Нат. Никому из друзей. Ей это не показалось таким уж важным событием. По крайней мере, не таким важным, как люди это выставляют.

Что произошло, то произошло. Так же, как и всё остальное.

Основная разница заключалась в том, что теперь Эдди заходил за ней всё время, даже предварительно не позвонив. Она видела его отражение в кружке, ещё до того, как он звонил в дверь, и чувствовала себя усталой. Ей хотелось хотя бы пять лишних минут, чтобы успеть спрятаться.

На Рождество он подарил ей пару серёжек, и когда Кейт открыла коробку и увидела их, то поняла, что хоть чему-то научилась - потому что сразу не выпалила, что у неё не проколоты уши.

Сара и Нат предупредили, что он, скорее всего, ей что-то подарит, поэтому она подарила ему книгу о футболе. Во-первых, футбол был его любимым видом спорта, а во-вторых, книга лежала у самого входа в магазин.

“Он тебе нравится?” - спросил у неё отец как-то вечером.

Он сидел в своём кресле с чашкой чая в одной руке, пультом от телевизора - в другой. И на минуту Кейт представила, что отец только что вернулся с работы.

Ходили разговоры о его возвращении через несколько месяцев, о должности в офисе - “офисный жокей”, как он об этом сказал в разговоре с Леной. Но его зрение оставалось проблемой, даже с глазным протезом.

Ему выплачивали пенсию. И, хотя он официально не был на дежурстве, когда получил повреждения, в полиции нашли способ дать ему более высокую группу инвалидности, чтобы он получал побольше.

Иногда его навещали. Группами по два-три человека. Кейт сразу же распознавала в них полицейских - как только они выходили из машин, оглядываясь по сторонам.

Теперь отец отключил звук телевизора, и, повернувшись, внимательно смотрел на неё.

“Да, он нормальный” - сказала Кейт.

В комнате было тихо. На кухне Лена мяла бананы для хлеба и смотрела телесериал, записанный на видеокассету.

“Кейт” - сказал Фрэнсис, одновременно с упрёком и вопросом в голосе.

Потом умерла бабушка. Сначала у неё был кашель, который перешёл в грипп, а закончился воспалением лёгких.

Осенью у подруги Кейт была пневмония, но она вернулась в школу всего через неделю. Поэтому Кейт даже не могло прийти в голову, что бабушка не вернётся на свою маленькую кухню, к лежавшим в холодильнике остаткам еды, завёрнутым в пластик.

Лена поехала в Бэй-Ридж, чтобы помочь разобраться в делах и выяснить, что делать с дедушкой. Планируя похороны, родители Кейт впервые открыто заговорили о деньгах, и впервые Кейт забеспокоилась, что денег может не хватить. Цена на гроб из красного дерева. Цены на еду для гостей после похорон. Можно ли обойтись бутербродами или, если люди захотят горячего, нужен ли к этому полный бар или достаточно купить пиво и вино.

Лена сказала, что не хочет, чтобы её отцу было стыдно перед людьми, и Фрэнсис вздохнул. Сколько Кароль может добавить из барменской зарплаты? А Натуся? “У нас не должно быть никаких сюрпризов” - сказал Фрэнсис Лене, когда они сидели за обеденным столом и считали, и пересчитывали, и пересчитывали снова.

Но как человек может заранее знать о чём-то неожиданном? - задавалась вопросом Кейт.

Она вспомнила выражение лица матери, когда сказала ей, что футбольные бутсы стали малы.

Если бы Кейт могла нарисовать график - когда она думает о Питере, а когда нет - неделя похорон бабушки оказалась бы семидневным пиком.

Нью-Йорк был большим местом, и Бэй-Ридж - лишь маленькой его частью, но она продолжала думать, что Питер появится в церкви на заупокойную службу. Она мечтала повернуться на скамье и увидеть, что он стоит сзади. Но когда настал этот день, и она обернулась, то увидела, что задняя половина церкви была совершенно пуста, а в передней в основном собрались друзья детства её матери, тёти и дяди.

После похорон Кейт и Сара провели две ночи в квартире у дедушки, чтобы он не оставался один, а Лена и Натуся сидели над документами за маленьким кухонным столом бабушки.

Когда бы у неё ни появлялась возможность побыть одной - сходить ли в магазин за яичным кремом, или к реке, чтобы посмотреть на мост и птиц - она думала, что это случится именно в такой момент. В такой же обычный пасмурный день Питер подойдёт и просто скажет: “Кейт”.

Эдди ждал, когда она вернётся домой.

Его семья прислала цветы на похороны, а теперь он сидел на их крыльце с тарелкой блинчиков из баклажанов, которые приготовила его мама. Он обнял Лену.

“Привет, Эдди” - сказала Сара, проходя мимо него к двери.

“Ты обижаешься, что я не приехал?” - спросил он Кейт, когда остальные Глисоны зашли в дом - “Я хотел поехать, но маме была нужна машина, а ехать на автобусе и метро заняло бы полдня”.

“Куда?” - переспросила Кейт.

“На похороны”.

“Нет. Конечно, нет. В любом случае, я была занята с семьёй”.

“Хорошо, хорошо” - он вздохнул - “До меня наконец дошла очередь на общежитие в колледже Св. Креста”.

Он достал письмо из кармана - “Может они дадут мне отдельную комнату. Может, ты тоже поступишь туда?”

Он взял её за руку и мягко потянул к своей машине, наверное, чтобы отвезти её на квартиру своего брата. Тот проводил большинство выходных за городом.

“Да, всё возможно” - сказала Кейт, и впервые за несколько недель почувствовала прохладную волну облегчения.

Через несколько коротких месяцев он исчезнет в Массачусетсе, и как только это произойдёт, она позаботится о том, чтобы оставаться незаметной во время школьных праздников и каникул. Тогда ей больше никогда не придётся видеться с Эдди.

“Кейт” - раздался голос отца из-за двери, которую они обычно оставляли приоткрытой. Кейт покраснела и подумала, как долго он там стоял и слушал.

“Иди, помоги маме” - сказал отец.

Эдди испуганно отпустил её руку.

“Мне пора” - сказала ему Кейт, и проскользнула мимо отца.

Фрэнсис продолжал стоять на крыльце, и поэтому Эдди не был уверен, уходить ему или нет.

“Она замечательная” - наконец сказал Эдди - “Это я про Кейт. Мы просто говорили о …”

“Она лучшая” - сказал Фрэнсис и продолжал стоять, глядя на Эдди, как будто чего-то ждал - “Она лучшая”.

Мимо на велосипеде проехала Дана, трезвоня в велосипедный звонок.

“Она многое пережила” - сказал Фрэнсис - “Она всё ещё не до конца это пережила, хотя многие этого и не замечают”.

“Да, я знаю” - сказал Эдди с небольшим раздражением в голосе. Из всех людей в мире, ему меньше всего требовалось это объяснять.

9.

Ни Джордж, ни Питер никогда не отвечали на телефонные звонки. Джордж говорил, что обычно звонят люди, которые требуют каких-то денег. Если кому-то он действительно нужен, то его всегда можно найти на работе.

Анна ни разу не позвонила. Раз в несколько месяцев социальный работник из больницы оставлял сообщение, что ей нужен свитер, пара тапочек или какой-то особый сорт мыла - потому что от больничного мыла у неё возникала сыпь.

Они не сообщили в Датч Киллс, что Брайан переехал, и Джордж теперь исполнял обязанности опекуна Питера. Поэтому, когда Питеру требовалась подпись родителей, Джордж просто подписывался именем Брайана. У школьного секретаря были номера телефонов отделения профсоюза Джорджа и офиса, при котором он в данный момент работал.

Они проигрывали записи на автоответчике примерно раз в неделю и удаляли сообщения ещё до того, как они заканчивались. “Бла-бла-бла” - бормотал Джордж, прислонившись к стене рядом с телефоном, словно ни секунды не мог там стоять.

Периодически Брайан оставлял очень длинное сообщение, крича в телефон, как будто звонил из Бейрута. Он жалел, что не застал их дома, говорил, что скучает по ним, и что перезвонит в ближайшее время.

Джордж дослушивал сообщения брата до конца, а затем спрашивал с невозмутимым выражением лица, хочет ли Питер прослушать его опять или сохранить. Когда Питер говорил, что сообщение можно удалить, Джордж нажимал кнопку, и стирал его, как и все остальные.

Время звонка всегда совпадала со временем, когда Питер был в школе, и он думал, что отец опять забыл об этом.

Примерно через год после отъезда Брайана порвалась лента автоответчика. Как-то вечером она так быстро перематывалась, что соскочила с катушки. “О боже” - сказал Джордж и выбросил запутавшуюся ленту в мусор.

Каждые несколько дней Джордж говорил, что надо купить новую ленту, но так и не купил. “Разве мы от кого-то ждём звонков?” - спрашивал он и пожимал плечами.

Осенью перед выпуском из школы тренер Белл начал показывать им вербовщиков из колледжей, которые приезжали посмотреть главные забеги сезона.

В основном это были худощавые мужчины, бывшие бегуны, носившие офисные рубашки и брюки с кроссовками. Они обычно стояли с секундомерами и блокнотами чуть в стороне от толпы болельщиков.

“Я не хочу, чтобы ты забивал этим свою голову” - сказал тренер Белл после очередного забега - “Но ты проводишь очень сильный сезон. Они тебя обязательно заметят”.

Никто так и не подошёл к Питеру, поэтому он решил, что тренер ошибся.

Но весной Питер получил письмо от тренера колледжа Первого дивизиона в Пенсильвании. Сразу после того, как побил личный рекорд на дистанции в полмили и при этом обогнал Бобби Обонио, который быстрее всех пробежал милю в этом году, и чей отец участвовал в олимпийских забегах на средние дистанции.

Неделю спустя он получил ещё одно письмо - от другого тренера. С вопросником - какой колледж он ищет, чего надеется достичь в спорте и в учёбе.

Ещё через неделю тренер, который написал ему из колледжа в Пенсильвании, подошёл к нему на региональных соревнованиях, сказал, что его впечатлил забег Питера, и спросил, не начал ли он думать о колледже.

“Твои родители здесь?” - спросил тренер, оглядываясь через плечо Питера на трибуны, где стояли родители других детей - очумевшие и голодные, в ожидании, когда их дети, наконец, закончат свои забеги.

“Они не могли сегодня прийти” - ответил Питер - “Но, конечно же, мы обсуждаем учёбу в колледже”.

Как раз на этой неделе школьная советница по трудоустройству попросила Питера составить список работ, которые были бы ему интересны, когда он вырастет. Тогда они бы могли вместе выработать стратегию, в какой колледж ему лучше поступить.

Её руки, словно маленькие птички, летали вдоль стенда с брошюрами. Она отщипывала от стенда в разных местах, пока не сложила для него аккуратную стопку брошюр.

Когда учебный год закончился, и наступило лето, посыпались звонки.

Первым позвонил тренер Белл, который требовал, чтобы Питер, наконец, починил свой дурацкий автоответчик. Что он уже двадцать раз пробовал до него дозвониться. И что ему надоело отвечать на звонки, предназначенные Питера.

Тем же летом Джордж устроил Питера на оплачиваемую практику со своей бригадой арматурщиков. Питеру пришлось сказать, что ему уже исполнилось восемнадцать лет, хотя ему было всего семнадцать.

Когда тренер сказал, что тренировки начнутся в середине июля, Питер сказал, что постарается участвовать в них, если позволит график работы.

Он зарабатывал $9.20 в час - намного больше, чем кто-либо из его друзей, и планировал отдавать все эти деньги Джорджу.

Тренер молчал очень долго, как показалось Питеру.

“Хорошо, я спланирую тренировки вокруг твоего графика работы” - наконец сказал он - “Но, Питер, я тебя умоляю - только не получи травму. Я не уверен, что ты полностью осознаёшь, что происходит”.

“А что происходит?” - спросил Питер.

“Происходит, то, что тебя могут взять в очень хороший колледж. Я не хочу, чтобы у тебя появились неоправданные надежды, но в этих колледжах есть деньги на специальные программы. Если ты правильно разыграешь свои карты, учёба тебе обойдётся не дороже, чем в городском колледже”.

“А сколько стоит городской колледж?”

“Я не знаю. Три тысячи, может быть?”

Питер разделил три тысячи на девять двадцать.

“Господи! Сколько же тогда стоит частный колледж?”

“Разве консультант с тобой не говорил об этом?”

“Мисс Каркара всегда спрашивает о моём отце” - сказал Питер тренеру. И, поняв, что сболтнул лишнее, и что ему нужна помощь, продолжил - “Мой дядя ходил на родительские собрания в этом году, и все решили, что он мой отец. Когда тренеры присылают эти анкеты, я оставляю семейную информацию незаполненной. Я не знаю, что там писать”.

“Я позабочусь об этом” - сказал тренер - “Но где твой папа, Пит? Я знаю, что твоя мама ... не может говорить. Но я же видел твоего отца”.

“Может быть, в первый год учёбы”.

“Он много работает?”

“Он уехал. Поэтому, если вербовщикам нужно с кем-то поговорить, то пусть говорят с моим дядей”.

На работе никого не интересовало, за сколько он пробегает полмили и когда у него тренировки.

На него только кричали - уйди на другой конец этого бруса, уберись с дороги, подержи это, согни то, свари кофе, сбегай в магазин и купи упаковку Гэторейда. Они запретили ему подниматься слишком высоко, чтобы его, такого худого, не сдуло первым же сильным ветром.

Они расспрашивали его о девочках, и говорили, какая девушка захочет парня без мяса на костях, а потом кто-то вспомнил, что он ходил в школу для мальчиков, и они перебирали этот факт очень долго.

В бригаде было два парня, всего на год старше его. Они работали на полную ставку. У одного были борода и здоровенный торс, как у Джорджа. Питер тайком бросал на него взгляды - трудно было поверить, что он всего на год старше.

Эти восемнадцатилетние парни бросили школу. У них были родственники - отец или дядя - которые помогли им вступить в профсоюз. Они зарабатывали вдвое больше Питера, и каждый из них копил деньги на что-то большое.

Во время перерывов на обед, они расспрашивали Питера, что, по его мнению, принесёт ему колледж. Думал ли он, что станет жить в особняке только потому, что поступил в колледж. И, независимо от того, что отвечал Питер, они переглядывались, как будто он был идиотом.

Они утверждали, что студенты, окончившие колледж, могут только мечтать о зарплатах, которые они сейчас получают. Кроме того, им приходится просиживать в офисах весь день, и они не могут даже надеяться на реальные заработки, пока не окончат свой колледж в двадцать два года.

“Бесполезная трата времени” - говорили они, разламывая куриные сэндвичи, и строили планы на вечер. У каждого из них была постоянная подруга. Через несколько недель Питер начал задумываться, что, возможно, они правы.

Рабочие знали, что он племянник Джорджа, и, как заметил Питер, Джордж был у них уважаемым человеком. Может иногда ворчливым, но всегда справедливым.

Они звали Джорджа с собой после работы, но тот всегда отказывался. У него больше не было времени на бары, сказал он Питеру. С тех пор, как ушла Бренда, и с тех пор, как жизнь ему преподала этот урок.

“Может, не имеет смысла идти в колледж” - как-то сказал Питер, садясь в машину Джорджа после работы - “Я мог бы поработать здесь на полную ставку сразу после школы, а потом нашёл бы себе квартиру и, наконец, перестал бы мозолить тебе глаза. Этот парень, Джимми, говорил мне …”

Они ещё даже не выехали со стройки, когда Джордж затормозил так резко, что Питер ударился лбом о приборную панель.

“Джимми МакГри не может сложить два и два с помощью калькулятора, Пит”.

“По-моему, он в порядке. Он сказал, что накопил достаточно, чтобы купить Camaro”.

Джордж внимательно посмотрел на него: “Да всем насрать! Тебе что, нужен Camaro?”

Питер подумал и согласился с ним - ему было наплевать на машины. Но, может, только потому, что он никогда не думал о них раньше.

“Ну хорошо, а вот Джон говорит, что накопил почти достаточно на дом, который присмотрел на Статен-Айленде. Он сказал, что собирается жениться на своей девушке”.

Джордж вздохнул: “Джону Сальваторе надо был идти в колледж. Ему ещё не поздно. Я надеюсь, что он так и делает. Я бы придержал рабочее место для такого парня. Но, Питер, не заставляй меня пожалеть о том, что я устроил тебя сюда. Может быть, тебе лучше печь пирожки на Кони-Айленде, как я это делал в твоём возрасте”.

Джордж снова завёл машину. “Пойми меня правильно - это отличная карьера. Хороший профсоюз. У тебя внутри происходит что-то хорошее, когда ты видишь, как растёт здание, которое ты строишь. Ты видишь это здание на горизонте и знаешь, что ты - одна из причин, по которой оно существует. Если ты захочешь к нам вернуться после колледжа, я помогу тебе всем, чем могу”.

“Но в чём тогда смысл, если я всё равно сюда вернусь?”

“Смысл в том, что ты получишь образование. Ты увидишь, как живут другие люди, и чем отличается их ход мыслей. Узнаешь о существовании работ, о которых мы порой даже не задумываемся. Знаешь, что я смотрел на днях? Телепередачу о людях, которые делают звуковые эффекты для телевидения. Когда хлопают двери, что-то проливается, кто-то дерётся. Ты знал, что есть люди, чья работа заключается в том, чтобы всё это звучало по-настоящему?”

Питера поразила сила ответа дяди, и он замолчал, переваривая услышанное.

“Плюс, ты не такой как они, Пит. Они думают, что ты такой же, как они. Но ты не такой. Кроме возраста, у тебя нет ничего общего с Джимми МакГри. Джон Сальваторе, с другой стороны ...” - Джордж замолчал на мгновение - “Если бы он был моим сыном, я бы заставил его пойти в колледж”.

“Почему ты не пошёл?”

“Потому что я балбес”

“Это неправда”.

“Конечно, я не полный балбес, но существует много типов балбесов, и я - один из них. По крайней мере, был”.

“Я как мой папа?”

Джордж рассмеялся: “Твой папа не был таким, когда ему было столько же лет, как тебе сейчас. Скорее, ты похож на маму. Я не слишком хорошо её знаю, но она очень умная. Закончила медицинское училище, и тому подобное. Приехала в страну в очень молодом возрасте. Думаю, что она была старшей медсестрой в Монтефиоре. Но лучше уточни у отца”.

Когда Питер думал об этом, его мысли разбегались во все стороны. Откуда-то из памяти возникали образы Гиллама.

Иногда, лёжа без сна на раскладушке Джорджа, он пытался вспомнить детали своей старой спальни. Была ли она большой, со стенами, окрашенными в синий цвет. Висели ли над комодом полки с его книгами, бейсбольными карточками и солдатиками. Он пытался вспомнить, каково было закрыть дверь и ощутить себя в пространстве, принадлежавшем только ему.

Сейчас ему удавалось побыть одному, только когда Джордж ходил в боулинг с друзьями или в кино “кое с кем”.

Питер вспоминал, каким тихим был его дом в Гилламе - тишина, которая была глубже молчания.

Джордж давал ему возможность побыть одному - каждый вечер около десяти часов он уходил в свою спальню и смотрел теленовости там, а не в гостиной.

Когда он оставался один, Питер вспоминал, каково было видеть Кейт каждый день. Выглянуть в окно своей спальни в любое время и почти всегда видеть её во дворе - со щеками, раскрасневшимися от холода или от бега.

Поначалу, первые два года в новой школе, он постоянно думал о Кейт. Он закрывал глаза и пытался отправлять ей сообщения силой мысли.

На соревнованиях он смотрел на девушек из других школ, чтобы найти кого-то, похожего на Кейт. Но ни одна не была на неё похожа.

Долгое время, всякий раз, когда он смотрел на телефон, то хотел ей позвонить. Но не знал, что сказать. А если она его возненавидела, то не хотел этого знать.

Со временем он думал о ней реже. В последнее время, когда мысли о ней приходили ему в голову, он понимал, что теперь она другая, старше.

Что если они встретятся и не понравятся друг другу - люди сильно меняются со временем.

Когда он думал об том, что теперь Кейт была для него почти незнакомцем, ему становилось страшно.

“Какими были мои родители до того, как я родился?”

Джордж покачал головой.

“Не помню, Пит. В любом случае, это всё древняя история. За пару лет до твоего рождения у них родился мертворождённый ребёнок. Иногда я забываю об этом. Я был в больнице, когда он родился. Они заранее знали, что ребёнок мёртв, но по какой-то причине доктор заставил твою маму доходить срок. Это было полезно для неё, сказал он. И, будучи медсестрой, твоя мать это понимала. Я помню, как она держала ребёнка после родов. Твой папа отказался. Он даже не подошёл к её палате. Он попросил меня прийти и подождать с ним. А потом, когда всё закончилось, мы пошли в бар. Но в чём я тогда разбирался? Я пришёл в родильное отделение прямо с бейсбольной практики, помню это как сейчас. Наша мама была ещё жива, но она ничего не знала о случившемся. Она недолюбливала твою маму. У Брайана в сапоге была спрятана маленькая фляжка, и он постоянно к ней прикладывался. Он не понимал, почему твоей маме хотелось держать мёртвого ребёнка, а она не понимала, почему он этого не хотел. Знаешь, я был так молод, что совсем не думал об этом, пока не повзрослел. Мне было всего ...” - Джордж задумался, подсчитывая - “Наверное, четырнадцать лет? Боже, меньше, чем тебе сейчас. Мне тогда казалось, что он был намного старше меня. Когда мы пили из его фляжки, то даже не скрывали этого. Мне это казалось взрослым”.

В машине на какое-то время стало тихо, потом он добавил: “Смерть этого ребёнка сделала всё гораздо хуже. Но и до этого отношения между ними были плохими”.

Они подъехали к светофору.

“Ты этого не знал? О ребёнке?” - спросил Джордж, бросив быстрый взгляд на Питера, пока светофор менялся с жёлтого на красный.

“Нет” - сказал Питер. Он вспомнил свою единственную детскую фотографию и представил себя мёртвым, с холодной кожей пепельного цвета.

“Они поженились из-за этого ребёнка?” - спросил Питер.

“Они всё равно бы поженились. Они были без ума друг от друга”.

Несмотря на напряжённое расписание забегов, на увеличивающееся количество домашней работы, Питер пытался видеться с матерью - по крайней мере, два раза в месяц.

При встрече с ней он ничего не рассказывал о своей работе с арматурщиками или про вербовщиков, которые теперь постоянно звонили, да и в целом о том, что происходит в его жизни.

Она начала принимать новое лекарство, которое вводило её в какой-то транс. И она казалась совершенно безразличной к тому, что он говорил. Хотя её раздражало, как воскресным днём он шёл по больничному коридору с наушниками, висящими на шее и рюкзаком, перекинутым через плечо.

“Зачем ты здесь?” - спросила она в конце лета. Это был Лэйбор Дэй. Сидя на стуле в комнате для посетителей, он чувствовал, как его тело изнывает от жары.

Тем летом он был более загорелым, чем обычно, и гораздо сильнее: работа на стройке изменила его тело - он сам это чувствовал. Он отрастил волосы, которые теперь были выжжены солнцем.

Она сидела на таком же стуле, с плотно обёрнутым вокруг плеч плечом кардиганом и скрещёнными ногами. Последний год школы начинался во вторник.

Он вытащил колоду карточек из настольной игры. Мать любила читать вопросы с этих карточек, но ненавидела саму игру и никогда в неё не играла.

Она покосилась на угол комнаты и отвернулась от него: “Тебе нечем заняться? У тебя что, нет других дел? Я спросила, зачем ты здесь. Нечего ответить?”

Она меня любит – думал Питер. Просто иногда она себя так ведёт. Она себя так ведёт, когда чем-то напугана.

“Я просто хотел тебя увидеть” - сказал Питер.

Она отвернулась и прижалась щекой к спинке стула.

Если он не будет к ней приезжать, то кто будет? Как она себя почувствует, если ни один человек в мире не удосужиться приехать, чтобы повидаться с ней хоть пару часов?

Поэтому он сидел там почти час и читал вопросы, которые, могли показаться ей интересными. А затем через несколько секунд переворачивал карточку и читал ответ.

Когда пришло время уходить, она встала у окна и отказалась прощаться.

“Я ухожу” - сказал он и немного подождал. Его не напрягало, когда она себя так вела. Его больше смущало, что он не знал, что сказать в этот момент или что делать с руками.

Он понимал, что это не его вина. Иногда это казалось чем-то временным, им просто надо через это пройти. Иногда он думал, что это навсегда - он будет молча выполнять свои обязанности и быть хорошим сыном в надежде на перемены, которые никогда не произойдут.

В тот день, когда он выходил из больницы, его догнала женщина в белом халате и сказала, что она главный администратор больницы.

Она спросила, привёз ли его отец. Питер ответил, что приехал на электричке. Тогда женщина просила передать отцу, что директор больницы хочет как можно скорее поговорить с ним.

“Мы пытались позвонить, но …”

“Да, конечно. Я передам ему” - сказал Питер. Он не мог вспомнить, когда в последний раз разговаривал с отцом. Это было ещё до того, как Джордж установил оконный кондиционер. Ещё весной.

Тем же вечером, когда Джордж вышел за пиццей, Питер нашёл записную книжку в столе рядом с телефоном и листал страницы дядиных каракулей, пока не нашёл имя отца.

Он набрал номер. Гудок шёл за гудком, но никто не отвечал. Питер повесил трубку и позвонил опять. И опять. В нём зашевелилось нехорошее предчувствие. Он положил телефон, но потом опять взял его и попытался перезвонить.

“Что случилось?” - спросил Джордж, вернувшись с двумя пропитанными маслом пакетами. Но Питер продолжал вешать трубку, потом брать трубку и заново набирать номер.

“Питер, что ты делаешь?”

“Я должен поговорить с отцом” - сказал Питер, разозлившись на себя, когда заметил, что у него текут слёзы, как он ни старался стискивать зубы.

“Джордж, мы должны починить этот чёртов автоответчик” - сказал он сдавленным от слёз голосом - “Он наверняка звонит всё время. Он наверняка беспокоится обо мне”.

Джордж кивнул и положил пакеты на кухонный стол: “Ты прав. Я завтра же сделаю это. Хорошо? Ты, конечно же, прав. Прости меня. Я всё время всё откладываю на потом”.

Назавтра, в первый день учёбы, Питер проснулся и увидел, что телефон на пару с автоответчиком валяются в мусорном ведре.

Питер натянул новые брюки и жакет, которые купил на прошлой неделе на деньги, заработанные летом. Джордж настоял, чтобы он оставил свои заработки себе, и пообещал, что попросит у него денег, если понадобится.

Он забросил свой старый рюкзак на плечо. Джордж давно ушёл.

В школе Питер встретился с новыми учителями. Ему дали новый шкафчик в крыле для старшеклассников. Он взял в библиотеке все необходимые учебники.

Но пока он не выяснил, почему люди в больнице хотят поговорить с его отцом, ему было трудно на чём-либо сосредоточиться.

На разминке тренер заставлял их бегать интервалы, пока пару человек не вырвало. Двое первогодков подошли к нему, краснея от смущения, и сказали, что видели, как он бегал на региональных соревнованиях прошлой весной.

Когда поздно вечером он вернулся в квартиру, то первым делом увидел новый телефон. Беспроводный. Последней модели. Он блестел, как новая машина, и Джордж объяснил, что им больше не понадобится кассета с лентой, потому что все сообщения будут записываться внутри телефона.

Он ждал, пока Питер вернётся домой, чтобы они вместе могли выбрать код для считывания сообщений, который легко запомнить. Питер почувствовал, как напряжённость этого дня медленно спадает.

“Питер” - сказал Джордж, почёсывая голову и переминаясь с ноги на ногу - “Твой папа переехал. Думаю, он сейчас в Джорджии. Я говорил с ним некоторое время назад и решил подождать, пока он не даст новый номер телефона, чтобы сообщить тебе. Но с тех пор я ничего от него не слышал. А по южной-каролинскому номеру ты до него не дозвонишься”.

“Мамин доктор хочет ему сообщить что-то срочное ”.

“Да, ты говорил об этом. Поэтому я сегодня туда позвонил. Они хотели ему сообщить, что её переводят в другую больницу, на север штата. У них сейчас проблема с местами в палатах”.

“Куда на север?”

“В Олбани”.

“Как далеко до Олбани?”

“Два часа езды”.

“Туда ходит электричка?”

“Наверняка. Но я подумал, что тебе лучше получить водительские права. Ты бы мог брать мою машину, когда надо”

“Когда её переводят?”

Джордж подошёл к нему так, будто хотел дотронуться до него, но не знал как: “Её перевели сегодня”.

Питер почувствовал, как информация просвистела над ним ураганом: “Она знала вчера. Она знала, что её переводят”.

“Я не уверен” - сказал Джордж.

Питер кивнул и крепко обхватил себя, почувствовав нервную дрожь.

“Питер, я должен был сказать тебе, что отец переехал. Мне должен был ...”

“Мне нет никакого дела до отца” - как только он это произнёс, то почувствовал, что это правда - “ Меня не волнует, если я больше никогда его не увижу”.

Теперь пришла очередь Джордж кивать, воспринимая это: “Да, я понимаю. Он поступил эгоистично. У него были проблемы, и он выбрал путь, который устраивает только его самого. Я поступал эгоистично. Наверняка ты тоже сделаешь какие-то эгоистичные поступки в своей жизни. Но он любит тебя, Питер. Я знаю это. Когда ты был маленьким, и мы редко виделись, он часто звонил мне и рассказывал о твоих забавных проделках, и о том, какой ты умный”.

“Почему он не помог маме? Он знал, что с ней что-то не так. Он знал. Всего этого можно было бы избежать” - Питер показал на раскладушку, на учебники, валявшиеся на полу, на портативную передвижную вешалку с его одеждой.

“Питер, если бы он знал, что так произойдёт, он бы постарался это предотвратить. Но он не знал. И ты не знал. Даже твоя мама не знала”.

“Он мог помешать ей взять пистолет. Он стал его прятать после происшествия в супермаркете - в маленьком шкафчике над холодильником, которым мы никогда не пользовались. Он прятал и пули, но в какой-то момент перестал это делать. И если я это заметил, то и она тоже заметила. Той ночью, после того, как они несколько часов ругались, он видел, как она подвинула стул, чтобы добраться до шкафчика над холодильником. Знаешь, что он сделал? Развернулся и пошёл наверх, в спальню. Чего он от неё ожидал? Как только он оставил её на кухне, одну с пистолетом, я понял, что от него никакого толка нет. Поэтому я пошёл к дому Кейт, чтобы позвонить в 911. Я не хотел звонить из нашего дома, потому что мне пришлось бы идти к телефону мимо неё. Я не ожидал, что мистер Глисон зайдёт туда”.

Сказав Джорджу то, чего он никогда никому не говорил, Питер так живо представил свой дом в Гилламе, что мог видеть старую лампу, тускло освещавшую угол гостиной.

Он вообразил стопку игр на его полке, ботинки, ровно выстроившиеся на нижней полке шкафа. Он подумал о валунах в конце двора, по которым он прыгал, пока Кейт смотрела. Он вспомнил тепло её волос, когда они сидели коленом к колену на заброшенных качелях на Мэдисон Стрит, держась за руки.

“Ты же сказал полиции, что он был наверху большую часть ночи. Что он понятия не имел, что у неё был его пистолет”.

“Да, я сказал это”.

“Он тебя научил этому?”

“Нет. Я знал, что должен это сказать”.

На улице включилась автомобильная сигнализация, а через пару секунд - ещё одна. Джордж подошёл к окну и захлопнул его: “Дело в том, Питер, что взрослые не всегда понимают происходящее лучше детей”.

К октябрю, четыре колледжа с сильными спортивными командами пригласили его. Это были хорошие колледжи с серьёзными программами обучения.

Тренер Белл объяснил Питеру, что эти поездки станут для него хорошим шансом оценить их возможности, их программы, поговорить с их тренерами. Питер понятия не имел, что ему нужно от колледжа, и поэтому во время этих поездок ходил за тренером Беллом, как детсадовец.

Тренер позаботился, чтобы Питеру дали время пообщаться с командами. Чтобы он мог напрямую задать им вопросы, которые, возможно, не хотел бы задавать при тренерах. Но даже в этих случаях, Питер не знал, что именно нужно спрашивать.

“Сколько будет стоить обучение?” - спросил Питер по пути домой, но тренер Белл не знал. Как минимум половина стоимости его обучения должна покрываться. Им следует подождать и выбрать лучший вариант. “Только половина?” - хотел сказать Питер, но понимал, что ему в этом плане повезло, и поэтому лучше держать рот на замке.

Сразу после Хэллоуина, ему вдруг позвонил тренер из маленького колледжа в Нью-Джерси. Третий дивизион в лёгкой атлетике. Колледж даже не мог предложить спортивные стипендии.

Но их тренер знал всё об оценках Питера, о результатах его экзаменов, его рейтинг в классе. Он знал результаты всех его забегов на милю, на полмили, на четверть.

Колледж мог предложить комбинацию грантов и стипендий, которые покрывали бы всё его обучение, плюс общежитие и питание. Для денег на карманные расходы его могли устроить на работу в лаборатории, с гибким графиком, чтобы он мог продолжать участвовать в соревнованиях.

Поскольку он не жил с родителями, то мог претендовать на большие выплаты. Надо было только заполнить кучу документов.

Эллиотт Колледж был не самым лучшим, поэтому, рассмотрев их предложение, он стал думать о брошюре из Дартмута, которую нескольких месяцев таскал в учебнике истории.

История была его любимым предметом - длинная, захватывающая, с неожиданными поворотами сюжета. Часто, перед очередным экзаменом, когда другие ученики тратили каждую минуту на повторение материала, Питер доставал эту брошюру и в очередной раз рассматривал фотографии.

Мисс Каркара объяснила ему, что Дартмут остаётся одним из вариантов, что тренер Белл уже говорил с их тренером, и не было никаких сомнений, что Питер получит академическую стипендию и грант, покрывающий большую часть стоимости обучения.

Они не могли покрыть обучение полностью, но на оплату оставшейся части он мог бы взять студенческий заём. Когда Питер рассказал мисс Каркаре про Эллиотт Колледж, она выглядела разочарованной.

“У них в этом году новый ректор” - сказала ему г-жа Каркара, проверив дополнительную информацию - “Они пытаются стать более конкурентоспособными. Поэтому изо всех сил пытаются привлечь такие таланты, как ты”.

Ни один другой колледж не предлагал ему полной оплаты обучения. Когда он не ответил на первое письмо из Эллиотт Колледжа, через несколько недель к предложенному ранее ему добавили ещё и стипендию.

“Что?” - переспросил Джордж вечером, когда Питер рассказал ему об этом, и положил нож и вилку.

Он собирался вести подругу в кино на сеанс в 7:15. Поэтому, придя с работы, сразу побежал в душ, а потом стал разогревать себе и Питеру лазанью, купленную по дороге. Питер с нетерпением ждал, когда останется один в квартире.

Джордж рассказывал, как замечательна девушка, с которой он сейчас встречается, торопливо застёгивая пуговицы на рубашке. Но она работала медсестрой, и её единственными выходными были вторник и среда.

Питер пытался рассказать ему обо всём через дверь ванной, и ещё раз, пока он одевался, но Джордж торопился и был очень рассеянным. Наконец они сели за стол, и Питер попробовал рассказать ещё раз.

“Ты говоришь, что тебе полностью собираются оплатить обучение в колледже, дают стипендию, а я только сейчас слышу об этом?”

Питер кивнул: “Мне неудобно просить об этом, но не мог бы ты взять выходной? Они хотят, чтобы со мной приехал кто-то из взрослых. Тренер Белл поедет, но это колледж третьего дивизиона, и я знаю, что ему не нравится такой вариант. Они устроят меня в общежитии с ребятами из их сборной, а тебе я бы мог снять комнату в мотеле - на деньги, заработанные летом”.

“Питер. Ради Бога, я сам могу заплатить за номер в отеле. Ты слишком переживаешь из-за всякой ерунды. Так ты на самом деле хорошо учишься? Думаю, мне надо было сходить на один из твоих забегов. Когда ты успел сдать госэкзамены?”

Двумя днями позже, пока остальные ребята из Датч Киллс толпились в классе, Джордж и Питер отправились в путь на 15-летней “Форд Фиесте” Джорджа, которая щедро поливала маслом весь Нью-Джерси Турнпайк.

По случаю поездки Джордж оделся в парадный костюм. И, когда они заехали перекусить в “Макдональдс”, Джордж устроил там шоу с салфетками, затыкая их за воротник и стеля на колени, чтобы не перепачкаться.

На Питере была одна из его школьных рубашек с воротником, и Джордж сказал, что лучше надеть поверх неё свитер, чтобы выглядеть более по-студенчески.

Через два с половиной часа они свернули на длинную дорогу, заросшую лесом по краям, которая закончилась у железных ворот с надписью “Эллиотт Колледж”.

Запарковавшись, Джордж и Питер прошли в приёмную комиссию, где их приветствовала молодая женщина.

“Спасибо, дорогая” - сказал Джордж, когда она принесла тарелку с фруктами и печеньем.

Девушка рассказала им об основных требованиях колледжа. Часть из них к Питеру не относилась, благодаря курсам продвинутого обучения, пройдённым ещё в школе. Питер бросал на Джорджа извиняющие взгляды, но Джордж был в восторге от всего и совершенно не выглядел скучающим.

Когда они закончили с приёмной комиссией, та же девушка отвела их к стадиону, где уже ждал тренер местной сборной по бегу.

“Джордж Стэнхоуп” - представился Джордж и протянул руку, прежде чем спрятаться за Питера. “Как видите, я мало бегаю” - прокомментировал он из-за спины Питера.

Тренер пригласил обоих в свой кабинет, но Джордж отказался от предложения. “Я осмотрюсь вокруг” - сказал он - “Питер, ты сам во всём этом разберёшься. Увидимся завтра”.

Когда они ушли, Джордж почитал табличку о местной футбольной команде. Потом пошёл поболтать с охранником и задал несколько вопросов, которые его интересовали: нормальные ли дети здесь учатся? были ли они обычными детьми или из богатых семей?

Охранник сказал, что чудаков хватает, но в основном они хорошие ребята. Что касается его, то зарплата такая же, как и везде, несмотря на рекламу колледжа по поводу того, какое это замечательное место для работы. И если у него появится шанс, то он переберётся в Томс Ривер, поближе к океану.

“Как прошёл разговор?” - спросил Джордж на следующее утро, когда Питер сел в машину.

Джордж подъехал к стадиону пораньше и смотрел, как Питер разминается среди студентов, которые были чуть старше его. Он смотрел, как в холодном ноябрьском воздухе они стаскивали с себя потные футболки и копались в своих рюкзаках, чтобы найти сухие, которые выглядели точно так же. Кожа Питера была алебастрово-белая, но он выглядел гораздо мускулистее, чем в рубашке.

Наконец, Питер вырвался из круга новых знакомых и побежал к машине Джорджа в своём обычном одеянии: тренировочные штаны, старая водолазка, раскрасневшиеся щеки.

Джордж впервые подумал, хорошо ли было Питеру в школе.

Его школьные годы пролетели очень быстро. Он никогда не возвращался слишком поздно, не приходил домой пьяным и не приводил девушку. Неужели школьники больше не курили? Не убегали с уроков?

Когда Питер пользовался тарелкой, он всегда потом её мыл. Когда использовал последний кусок туалетной бумаги, то шёл в магазин и покупал ещё.

Иногда его куча грязного белья становилась слишком большой - боже, как она воняла! - но однажды Джордж сказал ему что-то по этому поводу. Питер выглядел очень смущённым, и Джордж почувствовал себя ужасно. В тот же вечер Питер пошёл в прачечную с сумкой для белья и книгой, настаивая на том, что он изначально это планировал.

Он ничего не знал о стирке, когда переехал, но Джордж показал ему прачечную, тамошние женщины показали, как ей пользоваться, и теперь он мог обрабатывать, замачивать, утюжить и складывать бельё, как домохозяйка 1950-х годов.

Джордж задумался, по-прежнему ли он чувствует себя гостем или уже считает его квартиру своим домом. Он никогда не просил повесить на стену плакат или картину. Джордж подумал, что следовало, наверное, на всякий случай, сказать, что это не проблема.

“Было весело” - сказал Питер, бросая сумку на заднее сиденье. Он ночевал с группой бегунов второкурсников, и у него сложилось впечатление, что студенты немного позировали перед ним. Студенты полночи вспоминали, как год назад они напились и побрились наголо.

Они стали расспрашивать Питера о его личных рекордах на дистанции, какие места он занимал в местных и региональных соревнованиях. Когда они услышали его результаты, то сразу замолчали. Один спросил, какого черта он решил выступать за Эллиотт.

“Но” - сказал Питер, когда Джордж выехал на хайвэй - “Я думаю, может быть, мне стоит задержаться в Нью-Йорке на год или два. Разобраться с денежными вопросами перед колледжом”.

Хотя он ещё никому не говорил об этом - ни тренеру Беллу, ни мисс Каркаре - Питер думал, что мог бы поработать с арматурщиками год-два и заработать достаточно денег, чтобы поступить в хороший колледж, не беря кредита.

Джордж долго молчал. Он задавался вопросом, связано ли это с его матерью.

Питер не видел её с тех пор, как она переехала на север штата. Анна не хотела его видеть, но Джордж понимал, что Питер об этом не догадывался. О том, что она официально отказалась внести имя своего сына в список посетителей. На самом деле, она не внесла в этот список ни одного имени.

Джордж не знал, стоит ли сказать ему об этом сейчас или подождать, пока Питер не соберётся уезжать в колледж - и потом либо отговорить его от поездки к матери, либо самому отвезти его туда, чтобы быть с ним, на случай если его не пустят.

Центральный психиатрический госпиталь имел более строгие правила посещения. Он был гораздо больше похож на тюрьму, чем больница в Вестчестере. Может, Питеру было спокойней жить в том же штате, что и она - даже если они не виделись.

Потом Джордж задумался, беспокоится ли Питер, что оставит его одного. Он пытался думать об этом с точки зрения Питера. 18-летний подросток может смотреть только в будущее - трудно представить его, оглядывающимся назад.

Затем Джордж подумал о брате и почувствовал приступ ярости. Он прокручивал свою память на много лет назад, пытаясь найти свидетельства того, что Брайан способен на такую чудовищную степень эгоизма. В тот момент, когда мальчик нуждался в нём больше всего, он увидел фотографию поля для гольфа и сбежал.

Позади, в зеркале заднего вида маячили кукурузные поля и персиковые сады центрального Нью-Джерси.

Питер, который всё равно не ждал ответа, уставился в окно, подперев подбородок кулаком.

К тому времени, когда Джордж заговорил, они выбрались с местных дорог и свернули на Турнпайк.

“Слушай, Питер, я не твой отец и я об этом помню. Но, как я думаю, если ты не воспользуешься таким хорошим шансом, то ты дурак”.

Джордж начал беспокоиться о колледже, полагая, что всё ещё не решено до конца старшего курса. Пока была только осень. Он надеялся, что сможет помочь Питеру оплатить обучение. Но когда поговорил с профсоюзным бухгалтером, оказалось, что он только мог дать Питеру поручительство за кредит.

Джордж и сам об этом догадывался. Он откладывал в банк всё, что мог, делая всё, что должен был сделать годы назад, когда Бренда была с ним. Но знал, что не наберёт денег в срок, чтобы помочь Питеру.

Питер почувствовал, как кровь прильнула к его щекам.

“Что?”

“Ты умный парень, Пит? Такой, как о тебе говорят все эти люди, да? Или ты балбес?”

“Почему ты об этом спрашиваешь?”

“Умный или нет?”

“Наверное, умный?”

“Да, ты умный. Пришло время использовать мозг, которым тебя наградил Бог”.

10.

Фрэнсис решил, что им надо устроить вечеринку.

Буквально за неделю холода перешли в жару. Как и каждый год, все говорили о том, что раньше так не было.

В день, когда ему пришла идея о вечеринке, они открыли окна, чтобы проветрить дом - да так и оставили их открытыми на всю ночь.

Ещё в понедельник Кейт пошла в школу в свитере, а уже к пятнице на ней была какая-то еле заметная вещица с узкими, как шнурки, лямками.

Он даже спросил у неё, не предназначено ли это, чтобы носить под рубашкой, как … но слово бюстгальтер застряло у него на языке. И она об этом догадалась, растянув рот в широкой улыбке.

“Папа, это майка” - сказала она - “Все так ходят”.

“Это не очень похоже на одежду” - сказал он, но она продолжала смеяться и не слушала его.

Он всегда был слишком занят, чтобы замечать подобное, пока росли Натали и Сара, но сейчас у него стало гораздо больше свободного времени. Как будто он прошёл через специальную дверь.

С одной стороны его жизнь состояла из сплошной беготни: пойти в душ, провести бритвой по щекам, выпить чашку кофе, пробиться через дорожные пробки, разобраться с бумагами, мчаться на собрание, потом на другое, искать место для парковки, с кем-то спорить по телефону, запрыгнуть обратно в машину, выскочить в поисках преступника, выехать для ареста, обратно в машину, обратно за кофе, и снова, и снова, и снова.

Теперь в основном было молчание: птица, хлопающая крыльями по утрам, грохот мусоровоза, объезжающего дворы и улицы, тюльпаны, посаженные перед Хэллоуином, а теперь пробивающиеся сквозь твёрдую землю зелёными остриями.

Вечеринка на самом деле предназначалась для Лены, хотя он приурочил её к выпускному Кейт.

“Ты?” - удивилась Лена - “Ты, Фрэнсис Глисон, предлагаешь устроить вечеринку?”

Она казалась изумлённой, словно он предложил ей погулять по Луне. И он задумался, что возможно всё это время он был более угрюмым человеком, чем ему казалось.

Они могли бы пригласить всех, по его словам: подруг дочерей, соседей по Джефферсон Стрит, людей, которых знали по школе Св. Барта, сотрудников Лены из местной страховой компании. Они могли бы поставить тент во дворе, если погода будет не очень. Они бы пригласили намного больше людей, чем могло поместиться в доме, и это тоже было бы частью веселья.

То, что Кейт уезжала в колледж, казалось ему началом новой жизни - лучшей или худшей, он пока не знал. Эта вечеринка могла бы стать способом отблагодарить всех, кто им помогал в последние годы.

“Мы уже отблагодарили их” - сказала Лена, пристально глядя на него, что теперь стало её привычкой - “Я бы никогда не оставила это так надолго”.

Она больше не спрашивала его, чувствует ли он себя хорошо, но этот вопрос всегда читался на её лице.

“Я была бы не против вечеринки. Ты уверен в этом? Это будет дорого стоить”.

“Я уверен. Зови всех”.

Они не спали вместе два года. И ещё два года до того, как всё произошло.

Теперь он достаточно времени проводил дома, чтобы знать, что подобное обсуждается с трагическим видом на дневных телепередачах. Но не мог найти способ объяснить это ей. Кроме как выпалить за ужином или пока они смотрели новости - но от этого всё станет только хуже. В любом случае, время для обсуждения уже прошло.

Однажды он встал со стула, подошёл к дивану, на котором она читала, и вытащил книгу из её рук. Раньше это было всё, что требовалось. Теперь она посмотрела на него в замешательстве. “Всё в порядке?” - спросила она, протягивая руку за книгой. Он отдал книгу обратно.

Два года были огромным промежутком времени. Но они накапливались день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем, пока они оба не привыкли к этому.

Он никогда не следил за подобными вещами. Раньше они тоже не всегда занимались сексом - иногда по нескольку дней, бывало целую неделю. Но это никогда не имело никакого значения, потому что они всегда находили путь обратно друг к другу.

Тем утром они были в своей спальне, девочки в школе.

Фрэнсис сидел на краю кровати, Лена присела у его ног.

Она помогала ему надеть носки - потому что два года спустя у него всё ещё возникали приступы головокружения, когда он наклонялся. По словам докторов, из-за лекарств, а не из-за того, что мозг не восстановился.

Для равновесия она положила руку ему на бедро, и он притянул её ближе. Он положил одну руку на её тёплую шею, а другую на полоску кожи между юбкой и свитером. Чем дольше он держал руку на её обнажённой коже, тем более отчётливо вспоминал свою прежнюю жизнь, и нескольких минут казалось, что он может вернуться к этой жизни, движение за движением, толчок за толчком.

Она заставляла себя делать это, чувствовал он, но сейчас ему было всё равно. Она целовала его не так, как раньше. Она не трогала его лицо. Она просто залезла под юбку, стянула нижнее белье и осторожно, осторожно полезла вперёд, пока не оказалась на нём.

Не надо бояться, сказал он ей. Но она так привыкла заботиться о нём, беспокоиться о нём, что это напомнило ему о времени, когда дети были маленькими - и она проводила дни, расчищая для них дорогу и бегая за ними по лестнице.

Он не видел её обнажённой с тех пор, как в него стреляли. Она стала переодеваться в ванной. В более холодные месяцы она ложилась в постель, укутавшись в плед с ног до головы, открытым было только лицо. Летом она спала в футболке, доходившей ей почти до колен.

Она была внимательна к нему, более внимательна, чем раньше. Теперь она никогда не оставляла свет для чтения, если думала, что он засыпает.

В тот раз, когда он закончил, она наклонилась вперёд и прижалась лбом к его лбу. Она не уговаривала его продолжать, и он понял, что она сделала это только для него.

“Лена, любимая” - сказал он, поняв, что она плачет, и попытался взять её за руки. Но она встала, надела нижнее белье, ушла в ванную, и он слышал, как несколько минут там лилась вода. Потом она ушла вниз.

С тех пор он ждал знака, что между ними снова что-то вспыхнет. Временами, когда она двигала бёдрами в такт музыке, звучавшей из кухонного радио, или разговаривала по телефону, обвивая шнур вокруг пальца, сердце начинало ныть в его груди.

Все говорили ему, какой он счастливчик, и он знал, что это правда. Она ухаживала за ним с момента выстрела, и отказывалась покидать его хоть на минуту.

В те первые недели, прежде чем он снова мог ходить, она никогда не оставляла его одного. Она массировала его руки и ноги, чтобы не возникли пролежни.

Она кормила его, укрывала его, смазывала губы вазелином, проверяла капельницу и место ранения. Когда ей не нравилось то, что говорил врач, она просила поговорить с другим.

“У тебя всё будет хорошо” - повторяла она ему снова и снова. И, благодаря ей, он никогда в этом не сомневался.

Но теперь он понимал - она слишком привыкла тому, что он пациент, а она сиделка. Она уже не бледнела каждый раз, когда он спускался по лестнице. Но теперь он был для неё в одном ряду с дочерями и ипотекой - ещё один повод для беспокойства.

По большей части он уже был собой прежним.

Это заняло целых четыре года, но он, наконец, вернулся к состоянию, в котором был до выстрела - правда без глаза и с несколькими парализованными мышцами на лица. Одна сторона его тела уставала быстрее другой. Обычная простуда могла обернуться инфекцией.

Но, как и раньше, он понемногу начал заниматься домашними делами.

Он снова начал стричь траву на газоне. Подстригал деревья и кусты, оттаскивая отрезанные ветки к бордюру. Он потел, когда много работал, и когда капля пота стекали со лба на лицо, левая сторона ощущала это совершенно по-другому, чем правая.

Зимой он чистил снег во дворе, весной и осенью сеял траву. Он запаял трубу подвала, которая текла годами. Когда он вешал на дом рождественские огни, Лена придерживала лестницу и ругалась, что ему не надо туда лезть, что оно того не стоит. Что, если у него закружится голова, чтобы он немедленно спускался. Но он повесил огни, и всё было хорошо.

Только теперь они не могли достучаться друг до друга.

С тех пор как он вернулся домой из больницы, она ни разу не повернулась к нему во сне, ни разу не положила руку поперёк его груди, как раньше. Когда он слишком много думал об этом, то чувствовал себя как обиженный ребёнок.

“Обними меня!” - Кейт однажды крикнула Лене, когда была маленькой девочкой.

Чья-то овчарка вырвалась на свободу и гонялась за детьми, пытаясь укусить их за пятки через намордник. Перепуганная Кейт вбежала в дом. “Обними меня!” - потребовала она у Лены, разводя свои маленькие ручки. И Лена, улыбаясь, крепко обняла её.

Время от времени, ночью, он проверял внезапно возникшую между ними границу, надеясь, что что-то изменится, но делать это становилось всё труднее.

Прошлой ночью он провёл пальцем по кончикам её волос, которые свисали с края её подушки. Лёгкое прикосновение в темноте. Ей просто нужно было не двигаться, тогда бы он попробовал что-нибудь посмелее.

“Извини” - сказала она, не поворачиваясь, и убрала волосы с его пути. “У тебя всё в порядке?” - спросила она через плечо.

Но теперь Кейт уезжала, и дом снова станет принадлежать только им.

Он не мог поверить, как быстро это произошло. Двадцать лет они думали о пристройке к дому, как это сделали многие их соседи, но вдруг поняли, что она им больше ни к чему.

Раньше он приходил домой с работы и кричал, чтобы они убрали разбросанные везде карандаши, тетради, куртки, рюкзаки. Но однажды посмотрел вокруг, и ничего этого не обнаружил.

Теперь в течение дня даже Лены не было дома. Она работала с девяти до пяти в страховой компании. И когда приходила домой, то сразу шла на кухню, чтобы сварить что-нибудь на ужин.

Будучи молодым, он никогда не задумывался, что придёт время, когда он на весь день окажется один дома. Он всё больше и больше думал об Ирландии. Пытался вспомнить, был ли в жизни его отца хоть один день, когда ему нечем было заняться.

Иногда он включал телевизор, чтобы было веселее. Однажды, переключая каналы, он натолкнулся на сцену, где женщина и мужчина целовались в гостиничном номере. Затем мужчина раздел женщину, развернул её, толкнул на кровать и вошёл в неё сзади.

Фрэнсиса никогда не интересовало порно, но здесь всё было по-другому. Это было кабельное телевидение - сцена не была чересчур откровенной, просто намекала на определённое действие. Смотря телевизор, он засунул руку в штаны и продолжал, пока не кончил. Так продолжалось несколько месяцев, напомнив ему о себе в четырнадцатилетнем возрасте.

Он всё ещё принимал обезболивающее каждый день. Когда доктор сказал, что одной таблетки может быть недостаточно, он понял это как разрешение принимать две. Иногда две утром и ещё две днём. Казалось, они не давали никакого эффекта, кроме какого-то внутреннего спокойствия.

Он принимал антидепрессант, который действовал хуже, чем два обезболивающих. Принимая его, он чувствовал себя немного неловко, но доктор уверял, что это нормально.

Иногда, если он слышал гул газонокосилки, то подходил к окну возле кухонной раковины, словно ожидая увидеть, как голова Брайана Стэнхоупа движется с другой стороны валунов.

В этот момент он всё вспоминал и снова чувствовал себя потрясённым. Он пытался вспомнить, что думал об Анне Стэнхоуп.

В основном ему хотелось держаться от неё подальше. Он почти никогда не думал о ней. Она была диковинной птицей. Человек, с соседством которого приходилось мириться, пока не вырастут дети.

Он был добр к ней. Он был добрее к ней, чем кто-либо другой. Иногда он в ужасе представлял, что было бы, если бы в тот день на её крыльце оказалась Кейт. Если бы она убила его ребёнка.

Он знал, что её перевели в другую больницу.

С его стороны было великодушно согласиться на суде, чтобы вместо тюрьмы её отправили в больницу. Иногда ему хотелось, чтобы его щедрость была оценена по заслугам.

Если бы он был другим, более мстительным человеком, он бы настоял на тюрьме. Уж он-то знал, что происходит с сумасшедшими в тюрьме.

Он переживал, когда позвонил её адвокат, думая, что Анну условно-досрочно выпустили, но оказалось, что её просто перевели в другую больницу, которая была хуже предыдущей. Почему-то Фрэнсис был этим доволен. Он пытался понять почему - что это реально значит для него?

Как Лена много раз говорила - не имеет значения, где она сейчас находится, лишь бы подальше от нас. Но в конце своих размышлений он всегда приходил к заключению, что имеет право желать ей зла.

К этому времени он бы уже дослужился до капитана. А то и выше. Наверняка жена смотрела бы на него другими глазами, а не так, как последние четыре года.

Однажды полицейский - всегда полицейский, говорили навещавшие его парни со службы. Но чем больше они это повторяли, тем меньше это было похоже на правду.

Когда Лена начала собирать бутылки с газировкой, ящики с пивом, чипсы, соусы, упаковки говяжьего фарша для гамбургеров, коробки макарон, пропан для гриля - она вдруг поняла, что именно так когда-то представляла себе жизнь в Гилламе.

Она видела себя устраивающей вечеринки, распахивающей двери настежь и приглашающей всех, кто только хотел прийти. Она представляла, как играет музыка, хлопают пробки на открывающихся бутылках. Она представляла, как сидит на улице с друзьями и соседями, а дети бегают вокруг дома.

Она специально купила раздвижной обеденный стол, потому что представляла, как за ним будут сидеть по двенадцать человек. Ничего что стол раздвигался бы из столовой в гостиную.

Но когда Лена принесла с чердака раздвижные панели, то заметила, что теперь они стали отличаться по цвету от самого стола. Их крепления всё ещё были завёрнуты в пластиковую фабричную упаковку.

Она позвала Фрэнсиса на подмогу - панели были слишком тяжелы для неё одной. И, когда он неуклюже пошатнулся, она крикнула: “Поднимай ноги!” И заставила его поменяться с ней местами.

Выпускной был в субботу. Кейт получила грамоту за успеваемость, и ей пришлось идти через всю сцену, чтобы пожать руку директору школы.

На прошлой неделе Натали окончила Сиракьюз Университи, а Сара была на полпути к окончанию университета в Бингхэмтоне. Пенсии Фрэнсиса, работы Лены и нескольких займов хватило бы, чтобы покрыть первый год обучения Кейт.

Лена предполагала, что Кейт пойдёт в университет штата, как Сара, но Фрэнсис заметил, что ей приходят брошюры и письма из Нью-Йоркского университета.

“Ты хочешь там учиться?” - спросил он Кейт как-то вечером, просматривая почту. Она ела хлопья на ужин, Лена уже ушла спать. Он подумал о 9-м Участке и, неожиданно, о Брайане Стэнхоупе – эта мысль мышью проскользнула в его мозгу и исчезла.

Кейт пожала плечами, и он немного огорчился, поняв, что она не хочет говорить о своих планах.

“Если бы ты могла выбирать колледж, в какой бы ты пошла?” - Фрэнсис был полон решимости добиться от неё ответа.

“Я же не могу пойти в частный университет, верно?”

“Мы говорим о мечте, а не реальности, Кейт”.

Она кивнула на конверт в его руках.

“Ты можешь туда попасть?” - спросил он.

“Я думаю”.

“Так отправь туда заявление, а там видно будет”.

Вечеринка началась в три часа дня, и большинство гостей прибыли одновременно.

Кто-то звонил в дверь, прежде чем обойти дом. Другие просто шли на звук музыки, через боковой двор, неся цветы, вино, тарелки с печеньем и пирогами.

Он не помнил, как люди приветствовали его раньше, но теперь они это делали с особой подчёркнутостью. Ему стало интересно, чувствуют ли они своё великодушие, разговаривая с ним. Он видел, что большинству людей трудно смотреть на его разномастные глазницы - их собственные идеально синхронизированные глаза метались взад и вперёд, решая, на каком из его глаз остановиться.

Большинство людей принесли подарки для Кейт. Увидев это, Фрэнсис почувствовал себя виноватым - он не думал, что гости принесут ещё и подарки, помимо всего, что они уже для них сделали.

Но Кейт с радостью приняла всё. И когда он смотрел на неё из внутреннего дворика, то вспомнил, как она с такой же радостью принимала подарки, когда была маленькой.

Подруги приветствовали её объятиями, а мальчики из их класса болтались вокруг, длиннорукие и застенчивые.

В четыре часа он зажёг гриль и начал раскладывать на решётке гамбургеры, хот-доги, завёрнутые в фольгу початки кукурузы.

Выпил баночку пива. Ещё одну. Четыре баночки. Долил графины. Несколько мужчин составили ему компанию, в то время как женщины собрались вокруг стола с салатами.

В какой-то момент Лена повела несколько женщин наверх, чтобы показать им свой платяной шкаф и послушать советы, что с чем носить. Она была рада гостям, и когда Фрэнсис слышал её голос, он звучал молодо и легкомысленно.

Она наполнила кувшины маргаритой, и когда это всё выпили в первый же час, она притащила бутылки, кучу лаймов и намешала ещё. Они ели и пили. Люди всё продолжали прибывать, а Фрэнсис продолжал жарить.

В тот день были вечеринки и в домах других выпускников, поэтому гости переходили от одного дома к другому. Чувствовалось, что весь Гиллам стал одной большой вечеринкой.

Подошла женщина и спросила Фрэнсиса, можно ли ей гамбургер без сыра.

Ожидая пока гамбургер пожарится, она спросила, как у него дела, испытывает ли он острые боли в орбитальной перегородке.

Фрэнсис обернулся к ней, и она улыбнулась, положив руку ему на плечо: “Вы, наверное, не помните меня. Я начала работать в Брокстонском госпитале примерно в то время, когда Вас туда привезли. Я работала на другом этаже, но зашла к Вам, потому что наши девочки вместе учились в школе”.

“Конечно я помню” - ответил Фрэнсис.

Она засмеялась. “Я не думаю. Вы просто очень вежливы. К Вам в те дни приходило много посетителей. Я помню непрерывный поток полицейских - входящих и выходящих. Как молодые медсестры красились помадой на случай, если кто-то из них оказался бы холост. Им было очень грустно, когда Вас выписали”.

“Я уверен, что в то время эта информация была бы более уместной”.

Фрэнсис ещё раз взглянул на неё. Она была маленькая, с длинными каштановыми волосами, в красивом платье с цветочным орнаментом.

“У Вас есть дочь в высшей школе? Вы так молодо выглядите” - сказал он и покраснел.

Он не хотел, чтобы это звучало как заигрывание. Но она действительно выглядела молодой.

“До вчерашнего дня была. Кейси. Вы знаете Кейси? Она где-то здесь” - и она повернулась как бы в поисках дочери.

Фрэнсис положил бургер на её тарелку, а она дотронулась до его руки. Он почувствовал холодок на коже, там, где она коснулась его.

“Рада Вас видеть выздоровевшим” - сказала она, а затем ускользнула в толпу женщин, разговаривающих возле сарая.

Уже стемнело, когда он, наконец, выключил гриль и присел. Люди всё ещё приходили, и теперь, в наступившей темноте, пробирались к толпе на заднем дворе.

Местный полицейский по имени Дауд рассказывал Фрэнсису о случае на службе, когда Кейт подошла к его креслу и прошептала, что кого-то рвёт возле куста рододендрона.

Они предупреждали девушек быть осторожными, присматривать за подругами, но видимо подобное было неизбежно, подумал Фрэнсис.

Им надо было более аккуратно выбирать место, где поставить графины с алкоголем, но они полагали, что всё будет нормально.

Лена вспомнила, что закон разрешал пить алкоголь, когда им было по восемнадцать. Да ради Бога, в их возрасте Фрэнсис самостоятельно направлялся в Америку.

Плюс у большинства подростков на вечеринке были родители.

Он извинился перед Даудом и пересёк двор, оглядываясь вокруг, в поисках Лены. Но она, должно быть, ушла в дом.

Кто-то достал колоду карт и, проходя мимо кухонного окна, он увидел группу людей, сидящих за столом - Оскар Мальдонадо сдавал. Некоторые из домашних стульев как-то оказались на улице, а шезлонг с улицы теперь наоборот стоял посреди кухни.

На лице Кейт было озабоченное выражение, и она быстро шла впереди него.

Заворачивая за угол, он ожидал толпу людей, но с этой стороны дома было темно, и когда они остановились возле кустарника, казалось, что вечеринка уже где-то далеко.

“Сколько она выпила?” - спросил Фрэнсис у Кейт.

“Не знаю. Я просто видела, как она шла по эту сторону дома, и последовала за ней”.

Ему пришлось прищуриться, чтобы заметить в тени фигуру, стоящую на четвереньках, с волосами, свисавшими вокруг лица.

“Хорошо, я позабочусь об этом” - сказал он, внезапно протрезвев - “И, Кейт? На этом вечеринка окончена. Ни один человек в возрасте до двадцати пяти лет не покинет этот дом без родителей, или пока я им не разрешу. Понятно?”

“Понятно” - сказала Кейт, глянув на него, прежде чем убежать.

Он опустился на одно колено и собрал её волосы в руку. Несколько секунд её рвало, причём громкость и драматизм процесса не соответствовали результату.

“Хорошо, хорошо” - сказал он и похлопал её по спине - “Пошли, умоем тебя”.

Он обнял её за плечи и помог подняться её на ноги. “Опа!” - сказал он, увидев, кто это был.

“Мне так стыдно” - сказала она, покачиваясь взад-вперёд. Она была босиком, и одна лямка её платья сползла на локоть. Она на минуту прижалась к его груди и закрыла глаза.

Когда он почувствовал постоянный ритм её дыхания, то понял, что она уснула. Её волосы пахли, как чай. Её тело была меньше, чем у Лены. Он мягко оттолкнул её.

“Извините, Вы, кажется, не сказали, как Вас зовут? Я забыл спросить раньше”.

Но она подняла руки вверх, вцепилась в его плечи, и он так и не понял, что она сказала.

“Бедняжка! Это же Джоан Кавана” - сказала Лена, когда увидела, кого Фрэнсис ведёт вдоль стены к дому.

Карточная игра вокруг кухонного стола была в полном разгаре, но Лена протиснулась мимо мужчин, чтобы принести стакан воды и два аспирина, которые Фрэнсис по одной таблетке положил в рот Джоан.

Лена сама была не в полном порядке. И, дважды переспросив, справится ли он без неё, она ушла наверх и завалилась на кровать во всей одежде, и в босоножках.

Дочь Джоан, слава Богу, уже ушла. Она пошла на другую вечеринку с группой одноклассников.

“С ней всё в порядке?” - спросила Кейт, и Фрэнсис понял, что она специально осталась дома, отпустив друзей. Сара была наверху. Никто не знал, куда ушла Натали, но она была уже взрослой, выпускницей колледжа.

“Она слишком много выпила” - сказала Кейт.

Было настолько очевидно, что Джоан Кавана выпила слишком много, что заявление Кейт, подкреплённое осторожной уверенностью, выдавало её невинность. Фрэнсис понял, что до этого она думала, что слишком много пьют только недоросли.

“Она могла отравиться. Кто знает?” - Кейт долго смотрела на женщину, словно решая - “Ей лучше спать здесь, не так ли? Ты же не отправишь её домой?”

“Нет, я не заставлю её идти домой. Но, возможно, она сама предпочитает проснуться у себя в доме” - И это напомнило ему о следующей проблеме - “Ты знаешь, где живут Кавана?”

Кейт покачала головой - “Думаю, где-то возле детской площадки”.

Она взглянула на мать своей подруги, как будто хотела убедиться, что та не слушает - “Я думаю, что там живут только она и Кейси. Я не уверена. Кажется, их папа там больше не живёт”.

Фрэнсис посмотрел на спящую незнакомку, свернувшуюся калачиком с пляжным полотенцем на плечах, чтобы не замёрзнуть. Она тихо храпела с открытым ртом.

“Я разберусь с этим, Кэти. Хорошо? Иди спать”.

Как долго они там находились? Один за другим, не замечая их, гости ушли. На кухне было темно, кроме лампочки над плитой. Фрэнсис зашёл в дом и взял покрывала с дивана и кресла.

Он выключил телевизор, гремевший музыкальными клипами. Выйдя на улицу, он сдвинул два кресла друг напротив друга, сел в одно, а на другое положил ноги. Он накинул одно покрывало на Джоан и обмотал другое вокруг себя.

Он был пьян, понял Фрэнсис, уставившись на группу мотыльков, летающих над крыльцом. Он был пьян и очень устал. Фрэнсис пытался вспомнить, видел ли он Джоан в Брокстоне, но это было слишком утомительно. Поэтому он решил, что попытается вспомнить завтра.

Когда он проснулся в прохладной синеве утра, Джоан смотрела на него через край своего одеяла.

В промежутке между их стульями валялись перепачканные салфетки и растоптанные картофельные чипсы. “Мне ужасно стыдно” - прошептала она.

Ещё не рассвело, его шея застыла от долгого сидения. Внутри рта чувствовалось, как будто он наглотался меху.

Джоан встала и аккуратно повесила покрывало на спинку стула. “Я ухожу” - прошептала она - “Идите в дом”.

Ей понадобилось время, чтобы найти туфли. Когда она их нашла, то просто повесила их на пальцы руки.

Когда Джоан проходила мимо, он крепко схватил её за свободную руку. Повернувшись в кресле, он положил руки на её бедра, затем на талию, и на секунду почувствовал, как напряглись её мышцы под его ладонями.

Утро было хрупким и ломким. Если бы он задал ей вопрос, это привело бы к следующему. И так далее. Одно за другим.

“Я ухожу” - повторила она. И ушла.

11.

Джордж пошёл на спортплощадку на Скиллман Авеню поиграть в баскетбол, пока Питер собирал вещи.

Он планировал помочь. Но утром, когда они стояли плечом к плечу возле дивана, складывая немногочисленные пожитки Питера, они поняли, что это не работа для двоих.

В начале августа Джордж отвёз его в Sears на Лонг-Айленде, где купил Питеру набор банных полотенец и новые простыни в сине-красную клетку для кровати в общежитии.

Джордж спросил, нужно ли ему ещё чего-нибудь. Питер знал, что некоторые студенты привозят маленькие холодильники и телевизоры, но ничего не сказал. Колледж предоставлял еду, что ещё ему было нужно?

По дороге домой они остановились в привычной забегаловке. Джордж прочистил горло и сказал, что, поскольку его отца нет рядом, он должен рассказать Питеру о некоторых вещах, прежде чем тот начнёт самостоятельную жизнь.

Питер почувствовал, как что-то упало внутри, уверенный, что Джордж собирается говорить о сексе. Он уже знал всё, что нужно, и не хотел об этом слышать ещё и от Джорджа.

Однажды у Питера сильно болела голова, и он ушёл с тренировки.

Он вернулся домой на два часа раньше и сначала подумал, что Джорджа нет дома. Потом он услышал возню в спальне, тихий разговор. Он замер с ключами в руке, а потом ушёл.

Он шёл по Квинс Бульвару в сторону Манхэттена и развернулся, дойдя до кинотеатра. Когда он снова вернулся домой, в квартире никого не было, и дверь в спальню Джорджа была широко открыта.

Вместо этого Джордж сказал, что в колледже, как он слышал, много пьянствуют. Это, возможно, хорошо для других студентов, но не для Питера.

“Я имею в виду, немного пива изредка не помешает. Но у тебя наши гены. У кого-то они есть, у кого-то - нет. Если ты Стэнхоуп, значит, у тебя они есть”.

Джордж ссылался на гены уже не первый раз. Но Питер не был уверен, имеет ли он в виду настоящие гены - последовательности нуклеотидов, которые образуют часть хромосомы, или это было просто выражение, выдуманное людьми, которые пытаются объяснить себя.

“У моего отца были проблемы? Я имею в виду, в этом плане?

Джордж посмотрел на него: “О, Питер. Да, приятель”.

“Я никогда не замечал”.

“Ты был ребёнком” - сказал Джордж.

“Я не думаю. Я бы заметил”.

“Ну хорошо” - согласился Джордж.

Питер снял с колен салфетку и сложил её обратно по швам. Он пошёл в туалет, вымыл руки, не глядя на своё отражение в зеркале, и, вернувшись за стол, заставил себя доесть гамбургер, чтобы Джордж не спрашивал, почему он не голоден.

Вместо того, чтобы уложить в чемодан футболки для бега и термобельё, Питер засунул туда свои книги. Потому что они были самыми тяжёлыми, а у чемодана были колёсики.

Джордж сказал, что как раз такое мышление дало ему полностью оплаченный колледж.

Питер положил свою одежду в старую спортивную сумку. Поскольку в высшей школе он носил форму, из повседневной одежды у него были только одна пара джинсов, несколько свитеров и две пары шорт хаки.

Он просмотрел свою одежду для тренировок - все футболки с пожелтевшими подмышками отправились в здоровенный мешок, который он потом отнёс в мусор.

Пространство, которое он занимал четыре года, освобождалось от его присутствия, и он уже мог видеть, как постепенно здесь будет исчезать любое напоминание о нём.

Выпускные вечеринки его одноклассников шли почти всё лето, и Питер посетил большинство из них. Хотя на каждой из этих вечеринок его мучал вопрос - зачем он пришёл.

Все эти вечеринки были нелепой смесью друзей, пожилых тётушек и странных соседей, каждый из которых имел разные ожидания от подобных мероприятий.

Питер улыбался, позируя для групповых фотографий. Но он знал, что когда негативы проявят, по его лицу будет видно, что он снимается с неохотой. Поэтому он никогда не смотрел эти фотографии.

На одной из вечеринок родители Генри Финли поставили бочонок, полный, как они сказали, Будвайзера. Потом оказалось, что там безалкогольное пиво, и взрослые посмеивались над ребятами, которые притворялись пьяными.

На той же вечеринке Рохан спросил его, встречается ли он со своей старой подругой.

“Время от времени” - сказал Питер - “Не часто”.

“Но она тебе всё ещё нравится” - сказал Рохан - “Наверное, поэтому ты никогда не ходил с нами к девушкам из Хиггинс Скул”.

Разве это всё объясняет? - подумал Питер.

Он должен был приступить к тренировкам в Эллиотт Колледж за неделю до начала занятий.

На выпускном он думал, что, может быть, обернётся и увидит в дальнем конце спортзала отца. Или его мать рядом с двумя санитарами и медицинским фургоном, стоящим перед входом.

Три месяца спустя, в тот день, когда он отнёс свой чемодан и сумку в багажник машины Джорджа, у него возникло такое же чувство - как будто его родители быстро идут по улице, боясь, что не успеют попрощаться с ним.

Иногда ему казалось, что он не видел их целую жизнь.

Вечером перед отъездом Джордж сводил его в итальянский ресторан и за ужином рассказал историю о человеке, которого когда-то знал. Этот человек ничего не мог сделать правильно, и чем дольше он ждал, чтобы что-то сделать, тем сложнее это становилось. Но это не означало, что человек не пытался.

Это притча, понял Питер и перестал следовать за витиеватой историей.

“Всё нормально, Джордж” - сказал Питер - “Я понимаю, что ты пытаешься мне сказать”.

На следующий день, посмотрев комнату Питера и пройдясь по кампусу, Джордж дал Питеру конверт и сказал, что ему пора уезжать.

Питер похлопал дядю по плечу, пожал ему руку. “Спасибо за всё” - сказал он. У него заныло в груди.

“Эй-эй” - сказал Джордж, крепко обнимая Питера - “Не переживай так сильно. Хорошо? Ты всегда слишком переживаешь, Питер. Всё будет хорошо. Увидимся на День Благодарения. Это уже совсем скоро”.

Несколько часов спустя Питер вспомнил про конверт, который ему дал Джордж. Он вытащил его из кармана шорт - в конверте лежало пять хрустящих стодолларовых купюр.

Тренировки несильно отличались о тех, к которым он привык у тренера Белла. Питер сразу понял, что он лучший в команде.

Он не привык тренироваться с девушками - женской командой, как назвал это тренер. Не то чтобы они часто видели друг друга по окончании разминки.

Ему нравилось, что здесь никто ничего не знал о нём. Кроме того, что его звали Питер Стэнхоуп, что он приехал из Квинса, что он быстрее всех в городе пробежал восемьсот метров прошлой весной.

Нет, у него нет девушки. Нет, он ещё не выбрал специализацию. Родители? Они расстались несколько лет назад. Мама теперь живёт в Олбани. Да, он видится с ней, когда есть возможность.

На третий день тренировок одна из бегуний упомянула, что летом была дома, в Риверсайде, с которым граничит Гиллам. Питер прикинул: когда всё случилось, она училась в Риверсайд Хай.

До конца недели он старался делать растяжки на противоположной от неё стороне стадиона, опуская голову всякий раз, когда тренер произносил его имя, на случай если она обернётся и посмотрит на него.

Но когда понял, что она не узнала ни его, ни его имя, то почувствовал, как тяжёлая ноша беспокойства свалилась его с плеч. Понемногу он чувствовал, как для него открывается новое пространство, достаточно широкое, чтобы он мог в нём поместиться.

Пятница была днём заезда для остальных первокурсников.

Питер оставил записку новому соседу по комнате, что, хотя он уже выбрал кровать и шкафчик в комнате, он был не против поменяться, если что.

Первая записка, показалась ему слишком формальной, и он разорвал её. Вторая показалась слишком резкой. Поэтому в третьем варианте он добавил несколько восклицательных знаков.

Через несколько минут, пересекая площадь, он забеспокоился, что восклицательные знаки выглядят легкомысленно.

Всю неделю он смотрел, как близко стояли кровати в комнате, стараясь не думать о том, что никогда, даже в квартире Джорджа, не жил так близко от другого человека.

Он не знал, было ли его поведение нормальными, был ли он слишком опрятным или наоборот, грязнулей, был ли он слишком тихим или слишком громким.

Когда не надо обращать внимание на соседа по комнате, чтобы дать ему чувство фальшивой приватности. Или уместнее всегда его замечать и поддерживать непринуждённую беседу.

Как вообще было возможно спать, учиться и болтаться в одной комнатушке три на четыре метра? Разве темы для разговора не закончатся к Хэллоуину?

Он уже давно понимал, что излишняя осторожность всегда держала его в стороне от других. Парни из команды принимали душ после тренировки, ходили по раздевалке в одних трусах, смеялись над гениталиями друг друга. Потом вместе ходили есть, играть в видеоигры.

Той ночью, вскоре после того, родители распрощались с детьми и уехали, прошёл летний шторм, который посбивал ветви деревьев и оборвал провода.

Когда общежитие погрузилось во тьму, Эндрю, его сосед по комнате, хриплый парень из Коннектикута, начал ворчать, зачем мать дала ему с собой свечи вместо фонарика.

В конце концов, Питер собрал его и других первокурсников в зале. Он предложил им по очереди прятать в темноте какие-нибудь предметы, а потом вместе их искать. Впервые за время он вспомнил о Кейт, и подумал, что ей эта идея бы понравилась.

Он задавался вопросом, где она сейчас. Он пытался представить, что бы он сделал или сказал, если бы пришёл на урок и увидел её в классе, с открытой тетрадью. Узнал бы он её вообще? Обрадовалась бы она ему, или стала бы винить его за то, что произошло, за долгое молчание?

На ориентации Питер вместе со всеми страдал от дурацких упражнений, которые якобы должны были сдружить их.

Он с тремя другими первокурсниками проходил упражнение на доверие, и ведущий едва успел объяснять смысл упражнения, как блондинка из его группы буквально упала ему на руки.

“Ты чуть не уронил меня!” - сказала она.

“Я не был готов” - ответил он, защищаясь.

Потом парень из их группы сказал ему: “Чувак, она флиртовала с тобой”.

Когда ориентация закончилась, оставалось только купить учебники и зарегистрироваться на различные курсы.

Как-то утром Питер шёл в книжный магазин кампуса, и остановился на пешеходном переходе, чтобы пропустить проезжающий автобус. На его лобовом стекле было написано “Автовокзал на 41-й Стрит”.

Он стоял и смотрел на автобус, пока не понял, что тот ждёт, когда он перейдёт улицу.

На следующий день автобус снова был у перекрёстка. Он въехал в широкий тупик возле книжного магазина около девяти утра.

То, что изначально было шальной мыслью, стало обретать форму.

Старшекурсники прибывали толпами, занимая столы для пикника и всё пространство на газоне площади.

За день до начала занятий Питер поднялся по ступенькам автобуса и уточнил у водителя, что тот едет в Манхэттен.

Автобус шёл экспрессом. Он делал остановку ещё в одном нью-джерсийском колледже, на паре парковок возле турнпайка, и дальше ехал без остановок до автовокзала в Манхэттене.

Питер нащупал в заднем кармане кошелёк, и зашёл в автобус. Он не взял с собой ни книгу, ни журнал. Он ничего не сказал ни своему соседу по комнате, ни тренеру, ни вахтёру в общежитии. Он отказывался даже думать о том, что делает.

Это было утро сентябрьского вторника 1995 года, сразу после выходных Лэйбор Дэй, поэтому дороги были пусты. В автовокзале он пересел на метро и проехал остановку до Penn Station. Подошёл к первой попавшейся кассе Амтрака и купил билет. Его поезд отправлялся через четырнадцать минут.

Был уже полдень, когда он наконец добрался до Олбани. От станции Ренселлер он взял такси до больницы, но был слишком взволнован, чтобы сразу войти. Поэтому он обошёл больничный комплекс, и присел на скамейку, чтобы успокоиться.

Весь день, всю неделю, всё лето он чувствовал себя как флюгер, дико вращающийся во всех направлениях. Теперь, будучи здесь, он всё уладит, избавится от холода, который чувствовал между лопатками четыре года, скажет матери, что любит её, несмотря ни на что, и попытается разобраться, любит ли она его.

Он, наконец, собрался с силами, подошёл к сотруднику регистратуры и объяснил, кто он, и к кому приехал. На станции он купил кока-колу в автомате и всё это во время сжимал её в руках. Он боялся её открыть, подозревая, что она может взорваться от нескольких часов тряски. Поэтому он поставил её на узкий выступ вдоль нижней части приёмного окна, пока сотрудник регистратуры щурился на экран своего компьютера.

“Первый раз здесь?” - спросил он. И прежде чем Питер успел ответить, сказал: “Никаких фотоаппаратов, записывающих устройств, табачных изделий, лекарств, наркотиков, включая лекарства по рецепту, инсулина, шприцов. Никакого оружия, химикатов, личной собственности, включая ключи и документы. Никаких кассет и дисков, плейеров и наушников. Никаких электрических зубных щёток или электрических бритв. Никаких металлических столовых приборов, никаких кофеиновых напитков”. При этом он посмотрел на кока-колу Питера.

“Никакой однотонной одежды или одежды с однотонными заплатами. Никакой краски, ручек, маркеров, ножниц, вязальных спиц, гирь, магнитных устройств”.

Он дал Питеру несколько секунд, чтобы переварить эту информацию. “Что у тебя из этого есть?” - сказал он.

“Ничего” - сказал Питер. Он бросил неоткрытую кока-колу в мусорное ведро рядом со столом, и она упала туда с тяжёлым стуком. Он так сильно вспотел, что не мог поднять руки, опасаясь, что у него разводы подмышками.

“Повторите пожалуйста имя пациента?” - мужчина наклонился ближе к монитору.

Питер повторил и попытался понять, что происходит, когда мужчина сжал себе переносицу и зажмурил глаза. Он предложил Питеру присесть, потому что надо было позвонить наверх.

“Какие-то проблемы?” - спросил Питер.

“Просто посиди”.

Женщина, на вид старше его матери, тоже ждала в приёмной. У неё на коленях лежали две огромные сумки с печеньем и прозрачный пакет с зубной пастой, флоссом и одноразовыми станками.

Питер переживал, что у неё отберут бритвенные лезвия.

Питер был в футболке и шортах, но от волнения всё равно сильно потел. Через несколько минут ожидания он зашёл в мрачный мужской туалет и бумажными полотенцами вытер лоб, шею и подмышки. На обратном пути он спросил в регистратуре, не вызывали ли его, пока он был в туалете.

Он прождал ещё сорок минут, наблюдая, как другие посетители проходят через двойные двери. Через мутные стёкла он видел, как охранники просматривали сумки посетителей на свет, перебирали их содержимое, и время от времени что-то откладывали в сторону. Он снова подошёл к окошку, и мужчина сказал, что ему надо ещё подождать.

Уже наступил вечер. Скоро придёт время ужина. Разрешают ли пациентам встречаться с посетителями во время ужина?

Он прислушивался ко всем звукам, пытаясь почувствовать её присутствие в здании. Всякий раз, представляя мать, он видел её одиноко сидящей в какой-то комнате.

Он вспомнил, как много лет назад она сидела на краю его кровати и рассказывала ему про соседского петуха, который весь день кукарекал. Она думала, что это очень странно, пока не узнала, что все петухи кукарекают целый день. Люди обычно слышат их только при восходе солнца, потому что на рассвете всё вокруг так тихо.

“Но ты же заметила, что он кукарекает весь день” - сказал он - “Неужели только ты обратила на это внимание?”

“Только я” - ответила она.

В конце концов, прозвучал звонок, и через двойные двери вышел человек с уставшими глазами и госпитальным пропуском, болтающимся на шее.

Он подозвал Питера, положил руку ему на плечо, и отвёл его к горшку с пальмой, подальше от других посетителей. “Боюсь, твоя мама не может с тобой сегодня увидеться” - сказал он, и Питер энергично кивнул, как будто именно этого и ожидал.

Ради него они были готовы немного нарушить правила посещений - Питер не записался на приём заранее, не прошёл требуемый период ожидания. Но его мать просто не была готова к визиту.

“Она не может меня видеть или не хочет?” - спросил Питер.

“Попробуй приехать через несколько недель” - сказал мужчина, уклоняясь от ответа - “Договорись с ней о конкретной дате. Заранее предупреди, чтобы она могла бы подготовиться”.

“У неё всё хорошо? Пожалуйста, скажите мне”

“Просто попробуй приехать ещё раз. Зарегистрируйся сначала. Сделай всё по правилам. Тогда ...”

Но Питер уже не слушал его. Он знал, что не приедет через несколько недель.

Что-то занесло его в автобус тем утром, и он чувствовал, что это больше не повторится. Поездка обратно в общежитие заранее казалась невероятно долгой - автобус даже не останавливался в Эллиотте. Ему придётся сойти в маленьком городке, ближайшем к колледжу, а оттуда доехать на такси.

Он поблагодарил госпитального сотрудника и, выйдя из больницы, пересёк просторную лужайку.

Он шёл по прямой линии - через жилые кварталы, торговые ряды, парковки - в сторону центра города. Он пересёк пешеходный мост и прошёл мимо бара, где тихо сидели люди и смотрели бейсбол по телевизору.

Когда Питер приблизился к другому бару, он решил зайти. За исключением упаковки М&М, он ничего не ел с самого утра. Он сел в конце бара и заказал колу с картошкой фри.

Не успел бармен отойти, как Питер передумал и попросил вместо кока-колы пиво. Он наугад ткнул в первый попавшийся краник, потому что не разбирался в этом.

Бармен не спросил документ, удостоверяющий возраст, поэтому, когда закончилась эта кружка, он заказал другую. А потом ещё одну. Три пинты тёмного пива было многовато для летнего дня, но он решил придерживаться своего выбора.

Бармен пристально посмотрел на него лишь раз, когда он вручил ему одну из стодолларовых купюр Джорджа. Бармен подержал её на свет, чтобы убедиться в подлинности.

Питер добрался до станции за двадцать минут до поезда.

Он чувствовал тепло и лёгкость во всём теле, понимая, что, наверное, немного пьян. Он не ожидал, что ему будет так уютно.

“Я знаю, что надо сделать” - сказал Питер вслух и подошёл к телефону-автомату.

Он поднял трубку и кидал в щель попавшиеся под руку монеты, пока не раздался гудок. Держа палец над номеронабирателем, он вдруг понял, что ни разу в жизни ей не звонил, и даже не знал её номера. Зачем помнить номер, когда всегда можно просто выйти на улицу и крикнуть ей в окно.

Но он знал её адрес, только одна цифра в номере дома отличалась от его старого адреса.

Питер вернулся к газетному киоску, купил маленький блокнот, пачку конвертов и ручку. В киоске не было марок, но пожилая женщина, стоявшая рядом, услышала его вопрос и сказала, что продаст ему марку за 25 центов.

Он не хотел долго думать, о чём писать, и поэтому заполнил страницу каракулями, какими-то запутанными мыслями, в надежде, что она их поймёт.

Он написал о Квинсе, о Джордже, о соревнованиях по бегу, о том, что никак не может завести друзей. Он написал, что скучает по ней и несколько раз пытался отправить ей телепатические сообщения, но иногда случается неделя или две, когда он не думает о ней. Он написал, что одно время был уверен, что она ненавидит его. Но потом думал, что она простила его за всё, что случилось. Он спросил, не считает ли она странным, что он чувствовал, как будто всё ещё хорошо её знает, и что она знает его, хотя они не виделись более четырёх лет. Он написал, что хотел бы увидеть её. Когда он закончил, то вырвал страницы из блокнота, сложил их и засунул в конверт, на котором написал её имя и адрес.

Питер видел синий почтовый ящик в двух или трёх кварталах от станции. Он посмотрел на доску отправлений и понял, что успеет.

Он бежал так, как будто кто-то замерял его время, толкая распахивающиеся двери и уклоняясь от пассажиров, бегущих навстречу. Он пробежал два квартала, пересёк улицу и бросил конверт в почтовый ящик. Он вернулся на платформу меньше чем за три минуты до поезда.

На протяжении всего пути домой - долгой двухчасовой поездки до Манхэттена, и ещё двух часов на автобусе до Эллиота, Питер думал о письме Кейт, сидящем в тёмном брюхе почтового ящика.

Он открыл блокнот там, где вырывал страницы, и водил пальцами по нему, как будто это могло помочь ему вспомнить, что он написал. Он немного переживал, но в целом был рад, что сделал это, и с нетерпением ждал, что произойдёт дальше.

К третьему часу поездки у него начались панические приступы. Поначалу, на волне энтузиазма, эта поездка казалось ему замечательной идеей. Теперь он плохо себя чувствовал. Он пытался представить голос Джорджа, говорящий: “Питер, приятель, ты слишком много волнуешься”.

Когда Питер вышел из автобуса, было уже за полночь, и он стоял один на освещённом тротуаре, слушая пение сверчков. Воздух пах персиками - вдоль дороги к колледжу повсюду были указатели на персиковые сады, где фрукты можно было собирать самому.

Дома вдоль широкой улицы выглядели скромно, но уютно. Питер представил, как внутри их спят дети, посреди своих игрушек и книг, с игрушечными звёздочками, прилепленными к потолку и светящимися в темноте. Со стороны колледжа раздался пару автомобильных гудков.

Он подошёл к краю круга света от уличного фонаря, и ему захотелось завыть, чтобы разбудить всех людей вокруг. Вместо этого он сложил руки на груди и начал дальний путь в кампус.

Ему надо было быть более диким - думал Питер.

Он должен был бродить ночами по улицам города, за отсутствием родителей никто бы ему это не запретил - у него было бы оправдание на случай любой неприятности.

Он должен был ломать вещи, красть вещи, слушать музыку так громко, что соседи стучали бы в дверь.

Он должен был попробовать курить травку, когда это делали другие пацаны.

Он должен был попробовать кокаин, когда Рохан раздобыл немного - ему надо было следовать за другими парнями, когда они пошли в туалет пиццерии в Кью-Гарденс, чтобы попробовать это. Ему не надо было оставаться за столиком, чтобы официант не подумал, что они хотят убежать, не заплатив.

У него должна была быть подруга, несколько подруг - по одной в каждой школе, как у некоторых из его друзей, ему надо было ухмыляться, рассказывая об этом в классе.

Ему надо было быть настолько диким, что Джорджу пришлось бы вызвать отца, где бы он ни находился. Настолько диким, что адвокату его матери пришлось бы думать, что можно с ним сделать. Но вместо этого он вёл себя хорошо.

Ему надо было сесть на автобус и уехать обратно в Гиллам, к Кейт. Ему надо было выломать дверь, если бы они не позволили ему увидеть её. Он должен был, хотя бы, стоять у неё во дворе и кричать её имя.

Он шёл по узкой обочине, и, увидев приближающиеся огни автомобиля, шагнул в тень деревьев, пока машина не проехала мимо.

Добравшись до своей комнаты в общежитии, он вставил ключ в замок и тихо-тихо повернул ручку двери, чтобы не разбудить Эндрю, если тот уже спит.

ДВАЖДЫ ДВА

12.

Доктор Аббаси предложил рассмотреть дело Анны в конце четвёртого года её пребывания в психиатрическом госпитале Capital District.

“Что это означает?” - спросила она и услышала незапланированные резкие нотки в своём голосе.

Доктор Аббаси был смуглым. Наверное, индиец. Или пакистанец. Он начал работать в госпитале на второй год пребывания там Анны.

У него был роскошный британский акцент, глаза с нависшими густыми бровями и невозмутимое остроумие, которое удивляло Анну первое время. Он не выглядел усталым, как другие доктора.

Ей стало интересно, как он себя ведёт в домашней обстановке, переодеваясь из халата врача в повседневную одежду. Как он развлекается.

Раньше она так не думала ни об одном враче. Ни один из её предыдущих врачей не давал ей надежды на поправку.

В самом начале их знакомства он сказал: “ Анна, когда это период в Вашей жизни останется позади ...”

И она перестала слышать, что он говорил дальше - потому что никто раньше даже не говорил о времени, когда всё это может остаться позади. Как будто между её реальной жизнью и жизнью в больнице была стена, и эта стена становилась с каждым годом всё выше и выше.

А потом вдруг появился доктор Аббаси с катапультой, чтобы перебросить её через эту стену.

“Это означает, что мы рассмотрим Ваше дело, прогресс в Вашем лечении и решим, готовы ли Вы к следующему шагу” - сказал доктор Аббаси.

“Которым станет?” - спросила Анна.

“Более независимая обстановка, но с поддержкой в случае необходимости. Адаптационный центр кажется мне правильным решением. Для начала”.

“Условно-досрочное освобождение” - объяснила себе его слова Анна и с ужасом вспомнила подписанную ей много лет назад петицию, которая пыталась заблокировать открытие адаптационного центра в Гилламе.

“Мы собираемся обсудить несколько вариантов” - продолжил доктор.

“Но есть большой шанс, что я не пройду пересмотр” - и Анна вспомнила всех, чьи дела рассматривали с момента её прибытия. Они всё ещё были в больнице, размазывая омлет из яичного порошка по тарелкам во время завтрака.

“Я бы не был столь категоричен. Я упомянул это потому, что не хочу, чтобы положительный результат рассмотрения застал Вас врасплох”.

“Скорее всего, положительного результата не будет. Есть люди, которые провели в этом госпитале двадцать лет. А то и больше”.

“Это так, но у меня в этом вопросе другая точка зрения, отличная от некоторых моих предшественников. Плюс общее восприятие этого меняется”.

“Этого?”

“Этого” - доктор Аббаси показал на стены, окна и развёл руки, как бы охватывая весь мир - “Да, Вы совершили преступление. Но Вас не признали виновной в силу психического состояния. Вы своевременно не принимали лекарства. А те, что принимали, Вам не помогали. Многое изменилось, Анна. Вы выздоравливаете. Вам по-прежнему придётся периодически посещать врача, надо будет время от времени менять дозу Ваших лекарств. Но в целом, не имеет смысла держать Вас здесь дольше тюремного срока, который Вы бы получили, если бы Вас признали виновной. Вы хороший кандидат на выписку. Начните об этом думать”.

Аббаси унаследовал её от доктора, которого сократили. К тому времени Анну исключили из групповой терапии и перевели на пятый этаж.

В первый раз, когда она увидела доктора Аббаси, он вошёл в её комнату неуверенно, вежливо, как если бы она решала - остаться ему или уйти.

Его прибытие совпало с визитом Питера в больницу.

“Я слышал, что у Вас какие-то проблемы” - сказал Аббаси. У него не было ни блокнота, ни планшета с записями. Его руки были сложены за спиной.

“Мой сын” - сказала Анна, ломающимся голосом. Она чувствовала, что за ней наблюдают. Она знала, что должна оставаться собранной.

В тот день к ней пришёл социальный работник и сказал, что её сын внизу. Им будет разрешено увидеться, если она захочет. Она чувствовала, как энергия Питера движется по трубам, которые тайно змеились в полах, заставляя их гудеть и светиться. Воздух переливался серебром и золотом. Она знала, что сын приехал – задолго до того, как ей сказали.

Ей не хватило смелости увидеть его в тот день. Сразу после этого она почувствовала, как ускорились её внутренние часы, которое всегда предсказывали неправильное время.

Она пыталась это скрыть, сохраняя спокойствие на лице, кладя еду в рот, сидя со всеми в зале и не говоря ни слова, чтобы не выдать себя. Но она чувствовала, что её изучают. И чем тише она себя вела, тем пристальней за ней наблюдали. Не давать им повода было изнурительной работой.

Через несколько дней за ней пришла медсестра, чтобы отвести на групповую терапию - всегда группы, бесконечные группы, где каждый болтает о каких-то мелочах, пока планета вращается, и происходят войны, и её собственный ребёнок тоже где-то там, повзрослевший, надеющийся увидеть свою мать.

Анна заметила над головой медсестры огни, похожие на светлячков. Она начала бить по ним. Медсестра вызвала подмогу, утверждая, что Анна на неё напала. Ссылаясь на её историю насилия.

Но больше чем применение физической силы, Анна ненавидела, когда кто-то дышит возле её уха. Больше, чем быть накачанной лекарствами или запертой в комнате, она ненавидела ухмылки на лицах других пациентов.

Другие врачи сказали бы: “Почему Вы считаете, что они ухмыляются Вам?”

Доктор Аббаси спросил: “Почему их ухмылка Вас беспокоит? Учитывая всё остальное, что с Вами происходит”.

“То есть Вы согласны, что они ухмыляются?”

Доктор Аббаси сделал паузу, обдумывая ответ: “Я согласен, что человеческая натура допускает большую возможность этого, да”.

Во вторник Анна узнала, что прошла рассмотрение. Прошло больше двух лет со дня визита Питера.

К утру пятницы она сидела в фургоне, направляющемся к дому на окраине Саратоги. Она сидела за спиной водителя, прямо и неподвижно, сглатывая горечь, подступающую к горлу.

Она ни с кем не попрощалась - в госпитале у неё не было друзей, разве что кроме женщины, рядом с которой она сидела в столовой.

“Хорошая погода” - вежливо сказал водитель, посматривая на неё в зеркало заднего вида. Небо было ослепительно-синим, но маслянистые лужи на обочине, подсказывали, что недавно прошёл дождь.

Доктор Аббаси пожал ей руку. Когда она задержала свою руку в его, он положил вторую руку сверху. Он не сел с ней в фургон. Он не покажет ей, где она будет жить.

Фургон свернул на просёлок и Анна увидела белый парус, движущийся среди деревьев. До океана было как минимум триста километров.

“Что это?” - спросила она, щурясь на солнце.

“О чём Вы?” - спросил водитель.

“Это похоже на парус” - показала она в сторону деревьев.

“В такой день, как сегодня, лодки на воде уже с рассвета”.

“Откуда здесь вода?” - удивилась Анна.

“Озеро Саратога” - сказал водитель - “Они разве не сказали, куда Вы едете?”

Поскольку наркомания не была частью истории болезни Анны, ей разрешили работать медсестрой. Если она быстро найдёт работу, то её могут сразу перевести во вторую фазу - когда она будет перемещаться без присмотра и ей не придётся посещать обязательное профессиональное обучение.

Эйрен Хауз находился всего в тридцати милях к северу от госпиталя - водитель сказал, что ей повезло. Некоторых отправляли в Буффало или ещё дальше на север.

Анна слышала ужасные вещи про адаптационные центры. Некоторые из пациентов, побывавших там, советовали ей следить за собой и за вещами. Обращение с пациентами там было более бесчеловечным, чем в госпитале.

По прибытии в Эйрен, всё, о чем её предупреждали, казалось, соответствует действительности. Дом выглядел депрессивной трёхэтажной коробкой, стоящей слишком близко к тротуару.