Спросишь опять - отвечу “да”

Директор дома, женщина по имени Маргарет, пошла показать спальню, которую Анна должна была делить с другой жительницей дома. Когда Маргарет открыла дверь, Анна ожидала увидеть кучу тараканов, снующих во все стороны. Вместо этого комната оказалась простой, но чистой. Маленькой, но удивительно светлой, несмотря на палас цвета мха.

Маргарет предложила ей привести себя в порядок с дороги. Соседка вернётся только после обеда. И она вручила Анне ключ, прежде чем выйти и закрыть за собой дверь.

Оставшись одна, Анна закрыла защёлку, а потом повернула дверную ручку, чтобы защёлка открылась. И снова. И снова. Каждый раз, нажимая на защёлку, она ощущала трепет.

Она прожила там всего несколько дней, когда ей предложили работу в доме престарелых в Баллстоне. На самом деле это была работа для ассистента, и не требовала медицинского образования. Она сказала своему социальному работнику, худой женщине по имени Нэнси, с волосами цвета сапожного крема, что согласилась на эту работу.

Нэнси так посмотрела на неё поверх очков, что Анна поняла, как ей повезло с этой работой, и о большем даже не стоит и мечтать.

В доме престарелых она будет помогать пожилым жильцам купаться и одеваться, приносить им пластиковые стаканчики с водой.

Нэнси посоветовала ей быть осторожней с соседями по дому, которые наверняка узнают, что у неё есть доступ к лекарствам, и немедленно сообщить ей или Маргарет, если вдруг кто-то из других обитателей Эйрен Хауза попытается заключить с ней сделку.

Предупреждение напомнило Анне, что она должна быть осторожной, рассказывая людям о своём настоящем или прошлом. Лучше вообще ничего об этом не говорить.

Доктор Аббаси сказал ей, что в первые дни она, вероятно, будет чувствовать себя дезориентированной. Особенно когда заметит изменения, происшедшие с 1991-го года.

Хотя с тех пор прошло всего шесть лет, и в госпитале их иногда вывозили на экскурсии. Дважды в год спокойных пациентов доставляли небольшими группами в торговый центр, на фермерский рынок или в салон красоты с задачей купить дюжину помидоров или разменять двадцать долларов.

Даже если Анна внимательно наблюдала за окружающим миром во время этих поездок, предупредил доктор, она будет чувствовать себя иначе, когда ей придётся всё делать самостоятельно и непосредственно во всём участвовать.

За несколько дней до того, как Анна начала работать в доме престарелых, она впервые за шесть с лишним лет зашла в банк и обнаружила, как мало осталось на счету после продажи дома в Гилламе.

“Этим счётом не пользовались с 1991-го года” - сказал кассир. Брайан давно продал дом и машину, чтобы оплатить юридические расходы и медицинские счета. А когда с оплатой было покончено, он разделил оставшиеся деньги пополам и положил причитавшуюся ей долю на её счёт.

Если бы он продолжал заботиться о Питере, у него было бы полное право и на эти деньги тоже - для оплаты расходов, связанных с Питером. Но он не стал заботиться о сыне.

Спустя много лет, она всё ещё пыталась понять, как он мог оставить её ребёнка, её мальчика, в квартире со своим братом - идиотом и алкоголиком. Думая об этом, она ощущала тяжесть в груди, пронзительную боль в области сердца.

По крайней мере, его устроили в хорошую школу. К тому времени, когда она добралась до Эйрен Хауза, он закончил несколько курсов колледжа.

Она знала, что он подал заявление в отдел финансовой помощи какого-то колледжа в Нью-Джерси, в котором указал, что не является её иждивенцем. Помощница адвоката привозила ей все документы на подпись.

Анна любила мечтать о том, кем Питер однажды станет.

Вполне мог стать и Президентом США. Генеральным директором международной компании. Нейрохирургом. Профессором в университете.

Ей сказали, что во время маниакального приступа её мысли теряли реальность. Поэтому она честно пыталась исследовать каждый возможный для него вариант - следуя общепринятой логике.

Но всё сходилось. Он умный мальчик. И он поступил в колледж.

Насколько она понимала, Брайан всё ещё был её мужем. Хотя и казался скорее чем-то абстрактным, нежели реальным - таким же отдалённым от неё, как семья, которую она оставила в Ирландии много лет назад.

Мысль о том, что он всё ещё живёт в мире и делает то же, что и раньше - принимает душ, бреется, просовывает ремень в брюки - ощущалась ей как лёгкая рябь в потоке пространства и времени.

Пять тысяч двести тридцать один доллар - вот всё, что осталось от их совместной жизни.

Все эти годы поездок на работу в Монтефиоре. Спешка в пятницу вечером, чтобы успеть положить чек в банк. Годы подметания крыльца, и подрезания живых изгородей.

Анна сняла четыре тысячи, чтобы купить подержанную машину. Имея машину, она могла бы ездить на работу, не дожидаясь автобуса. У неё было бы своё личное место.

Она знала, что жалобами делу не поможешь. Она сама во всём виновата - однажды сказал ей адвокат. Он уже устал от неё к тому времени.

Проживание в Эйрен Хауз было рассчитано на год. Когда прошёл год, и никто не сказал ей выселяться, она продолжила там жить.

Но пришёл день, когда Маргарет сказала, что ей нужно место для нового жильца. Комиссия рассмотрела досье Анны и решила, что она более чем способна жить самостоятельно.

У неё не было никаких проявлений болезни во время проживания в Эйрен. И, отчасти, это было связано с тем, что ей больше не были нужны ежедневные таблетки, которые она могла принять или выбросить в зависимости от настроения. Вместо этого ей стали делать ежемесячные уколы, и с тех пор она чувствовала себя более уравновешенной и менее подверженной постоянному чувству тревоги.

Анна никогда в жизни не жила одна. Когда она вернулась в свою комнату после разговора с Маргарет, то села на край кровати, с аккуратно заправленными в военном стиле углами, и попыталась подавить страх, который зашевелился в её животе.

Всё было в порядке, всё будет в порядке, всё это часть того, что должно было случиться. Всё в порядке, всё хорошо, всё идёт по плану. Она повторила это пятьдесят раз.

Анна нашла маленькую однокомнатную квартиру. Из окон сквозило, а аренда обошлась в шестьдесят процентов её зарплаты.

Но ей нужно очень мало: йогурт на завтрак, яблоко на обед. Часто она брала еду из дома престарелых. Повар раздавал зачерствевший хлеб, молоко, у которого срок скоро истекал. Баночки с фруктами в сиропе, которые следовало выбросить после того, как они оказывались на подносе жильца дома престарелых, даже если тот не дотронулся до упаковки.

Квартира находилась в нескольких минутах ходьбы от офиса её доктора, хотя на работу теперь приходилось ехать дольше. Длительная поездка раздражала бы многих, но не Анну.

Эти поездки на работу и обратно давали ей хоть какое-то занятие, способ заполнить часть дня. Телевизор мог помочь, но э это казалось чересчур. Она подождёт.

Доктор Оливер не был похож на доктора Аббаси, но Анне он нравился. Доктор Оливер сказал, что у неё всё идёт хорошо.

Со дня прибытия в Эйрен, она сдавала кровь каждую неделю, чтобы убедиться в отсутствии токсинов в организме. Лишь однажды после выписки из госпиталя, сильно переболев желудочным гриппом, который оставил её обезвоженной и слабой, она почувствовала знакомое волнение, нахлынувшее на неё.

Маргарет нашла её в зале в три часа ночи. Она смотрела шоу знатоков по телевизору, и когда игроки нажимали на звонок, Анна стучала по журнальному столику и выкрикивала ответы.

Когда появилась Маргарет, Анна сказала ей внимательно смотреть за участниками - кажется, один из них жульничает. Маргарет отвела Анну в её комнату и пожелала спокойной ночи. Но с утра пораньше постучала в дверь её спальни и сказала: “Вставай. Одевайся. Тебе нужно к доктору”.

Когда Анна и доктор Оливер остались одни, что-то ей подсказало что надо молчать, пока она не выйдет из офиса.

Они смотрели друг на друга, а затем доктор Оливер мягко сказал ей, что её поместят в местную больницу. Всего на несколько дней, пока новая доза прописанного им лекарства не начнёт работать.

Анна протянула руки.

“Нет. Никаких наручников, Анна” - сказал доктор - “Вы не сделали ничего плохого”.

Он пообещал, что она сохранит работу. Всё будет в порядке. Не было никаких причин обнародовать это происшествие. У неё всё идёт замечательно.

Анне пришло в голову, когда она гремела замком своего нового дома, что где-то недалеко Питер, наверное, заканчивает колледж.

Её не радовала мысль, что он живёт у Джорджа. Но, по крайней мере, она знала, где он находится. Когда Питер пошёл в колледж, она почувствовала, как он стал дальше от неё, потому что теперь был в другом штате. Но опять же, по крайней мере, она знала, где он находится.

Теперь, когда он заканчивал учёбу - был май и цветы, опадавшие с вишен, покрывали тротуары Саратоги бархатным ковром - она представляла его, крутящимся дикими зигзагами как волчок по Соединённым Штатам, Канаде и Мексике.

Она наблюдала за студентами на улицах города, приехавшими домой на летние каникулы - ходячей рекламой Колгейта, Бакнелла и Сиракьюз Университи.

Она пыталась осознать, что Питеру сейчас столько же лет, сколько этим мальчикам, этим молодым мужчинам. Сейчас ему столько же лет, как его отцу, когда они познакомились.

К сентябрю 1999 года, не зная, где он сейчас, она почувствовала в себе волнение, которое никак не могла успокоить.

Может, он уехал в Дубай, Россию или Китай. Она читала, что от многих бизнесменов теперь требовалось путешествовать и проводить время в зарубежных странах. Возможно, он был где-то на другом конце света и разговаривал по-японски.

Она могла бы позвонить Джорджу. Он расскажет ей всё, что она хотела знать.

“Почему бы не позвонить ему?” - спросил доктор Оливер.

Потому что это будет слишком, хотела закричать она. Чересчур! Все эти еженедельные разговоры впустую - как будто доктор не слышал ни единого слова, сказанного ей.

“Мне не хватает доктора Аббаси” - сказала она, не отвечая на его вопрос. Надеясь вызвать у него профессиональную ревность.

В середине октября того же года на пороги домов Саратоги празднично украсились горшками с гортензиями и хэллоуинскими тыквами.

Анна затормозила на привычной заправочной станции. В этот день в окне маленького магазинчика на углу висела табличка: “Частный детектив, качество гарантировано”.

В разное время за этой витриной сидели то экстрасенс, то психотерапевт, то налоговый инспектор. Теперь появился детектив.

Она перебежала дорогу, пока заправлялась её машина, и прошла мимо витрины, быстро глянув, что там было внутри. Потом развернулась и снова прошла. На третий раз мужчина открыл дверь. Ростом он был на уровне её носа, за воротник его рубашки была заправлена бумажная салфетка.

Анна просто хотела знать, что здесь теперь. Она не собиралась никого нанимать. Просто хотела узнать, сколько бы это стоило. Адреса было бы достаточно, сказала она, на случай если за разные уровни информации были разные цены.

Если бы она умела обращаться с интернетом, как молодые медсестры в доме престарелых, то сама бы всё нашла. На днях она планировала спросить у симпатичной, пухлой медсестры по имени Кристина, как сделать себе электронную почту.

Анна рассказала маленькому человеку всё, кроме причины, по которой не знала, где её сын.

Она выписала ему чек на сто долларов, потому что это казалось безопасным. Остаток следовало заплатить только после того, как он найдёт нужную ей информацию.

Вернувшись в машину, Анна почувствовала себя полной идиоткой. Наверняка, он на этой неделе соберёт по сто долларов у ста идиоток, а потом скроется. Но она не стала звонить в банк, чтобы отменить платёж по чеку.

Ему потребовалось всего два дня, чтобы найти Питера, и это стоило намного дешевле, чем она ожидала. Он сказал, что если ей нужно ещё что-нибудь найти, просто дать ему знать.

Всё, что она хотела знать - был ли он в порядке, был ли счастлив. Но что она могла бы поделать, если бы он не был счастлив, если бы он не был в порядке? Привести в свою квартиру в тридцать квадратных метров размером?

На эти вопросы детектив не мог ответить. Он передал ей папку с информацией.

Анна взяла папку домой, бросила посреди кровати и старалась не смотреть на неё, пока разогревала ужин.

Наконец, когда ей нечего стало делать, она открыла папку. Сверху был напечатан адрес. Информация о здании, размер аренды за квартиру. Название и номер телефона компании, которой принадлежит дом. Фото здания.

Фото Питера, идущего по улице. Что-то несущего в руке. Рюкзак на плече. Фотография показывала Питера примерно с 15 метров. Видимо, увеличенная с ещё большего расстояния.

Анна поднесла фотографию к самому носу, стараясь увидеть его поближе, пытаясь вдохнуть его, этого молодого человека, который был ребёнком, которого она вытолкнула на свет почти двадцать два года назад.

Сначала он тоже молчал, как и его мертворождённый брат. Прошла секунда молчания, две, три - медсестры сгрудились над ним с зажатыми от напряжения лицами. Они обращались с ним с пугающей грубостью.

Четыре секунды, пять, шесть - она опустила голову на подушку и приготовилась к тому, что ей скажут. Что это закончится, как в прошлый раз, только ещё хуже - потому что в прошлый раз их предупредили заранее, дали время подготовиться.

Но затем он выгнул свою маленькую спинку и закричал. Лицо малыша исказилось от крика, и его положили ей на грудь - бледного от какого-то вязкого материала, в котором он жил внутри неё эти сорок долгих недель. Когда она дотронулась до него, его тело напряглось под её рукой.

“Смотрите” - сказала медсестра - “Он уже пытается поднять голову”.

“Сильный ребёнок” - сказала Анна и поняла, что вибрации, которые она чувствовала, исходили не от кровати, а от её собственного тела, которое содрогалось от рыданий. Она стиснула зубы, чтобы остановить дрожь.

“Очень сильный ребёнок” - ответила медсестра.

Анна думала, что сможет дотерпеть до пятницы, когда у неё будет выходной. Но всего через час после начала смены она знала, что не сможет ждать так долго. Поэтому она прикинулась больной.

Это был план, который формировался, по мере воплощения. Она кашлянул в кулак несколько раз.

Младшеклассники из местных школ навещали дом престарелых всё утро, устраивая небольшие Хэллоуинские парады для его обитателей. Они отвечали на вопросы о своих костюмах и протягивали свои мешки для конфет, которые в основном исходили от медсестёр, а не от пожилых людей, озадаченных маленькими призраками и скелетами, ведьмами и вампирами.

Анна прикладывала ладонь ко лбу, когда чувствовала, что на неё смотрят. В конце концов, это заметили, и старшая медсестра отправила её домой. Она помчалась в квартиру, чтобы переодеться, причесать волосы, и направилась прямо к хайвэю.

Дорога до перекрёстка Амстердам Авеню и 103-й улицы заняла три с половиной часа. Здание из жёлтого кирпича. Шесть ступенек до входа. Разбитый фонарь на улице.

Что она ожидала увидеть? Наверное, его - более чётко, чем на фотографии. Возможно, сидящего на крыльце, когда она подъедет.

Или он будет идти по улице в самый подходящий момент, с самого подходящего угла, и по его плечам она догадается, как у него дела.

Когда он был десятилетним мальчиком, в том возрасте, когда мальчикам не терпится стать старше, он внезапно перестал плакать, когда был чем-то расстроен.

Вместо этого он теперь расставлял плечи, словно раздвигал их - чтобы они казались шире, чем на самом деле. Он ставил одну ногу за другой так стремительно, что это пугало её - это стремление продолжать идти, это стремление не плакать, несмотря ни на что.

И хотя она знала, что он старается выглядеть старше, он наоборот всегда выглядел моложе.

Невероятных усилий, которые он прикладывал, чтобы показать, что всё в порядке, должно было хватить, чтобы вернуть её в нормальное состояние. Но этого было недостаточно.

Иногда она клала руки на эти маленькие плечи, чтобы он посмотрел на неё, чтобы понял, как она его любит, даже если не всегда может об этом сказать.

Но были дни, когда он прижимался лицом к её лицу, чтобы привлечь внимание. Когда он становился на колени рядом с кроватью и держал палец возле её носа, проверяя дыхание. В такие моменты она даже не могла открыть глаза.

Самыми худшими были дни, когда она нарочно пыталась сломить его волю, чтобы увидеть, опустятся ли эти плечи. Чтобы увидеть, есть ли предел тому, с чем он может справиться.

“Я жалею о том, что завела ребёнка” - сказала она однажды без всякой причины, когда он делал домашнюю работу - “Самое большое сожаление в моей жизни”.

На кухне было тихо, только они вдвоём. Брайан был на ночной смене. В духовке пеклись две картофелины, дом был наполнен землистым запахом жареной шкурки.

В то время Питеру было лет десять, может быть, одиннадцать. Но даже десять лет спустя у неё стояло перед глазами, как от удивления вспыхнуло его лицо.

Он смотрел на свою тетрадь, как будто ничего не произошло, но в его позе читалось, что она застала его врасплох. Если раньше он пытался сосредоточиться, то теперь просто притворялся. Кончики его пальцев побелели, сжимая карандаш. Острие зависло над страницей.

Анне понадобилось много времени, прежде чем рассказать доктору Аббаси об этом. О худшем моменте её жизни. Хуже, чем когда она ударила его. Хуже, чем когда выстрелила Фрэнсису Глисону в лицо.

И всякий раз, когда перед её глазами вставал этот момент - он возвращался к ней в любое время, без предупреждения, как удар в голову - она задавалась вопросом, возможно у неё нет ничего из того, что диагностировали врачи.

Параноидальное расстройство личности, шизофрения, шизоидное расстройство личности, пограничное расстройство личности, биполярное расстройство - диагноз менялся и трансформировался каждый год, появлялись всё новые имена для одних и тех же симптомов.

Но возможно она в некотором роде обманула их всех - принимая лекарства, посещая сессии. Как, по словам Брайана, обманула его - завлекла, чтобы он женился на ней, чтобы родить второго ребёнка, когда он ещё не оправился от потери первого.

Возможно, она была просто очень, очень подлой.

“Я уберу” - сказала Питер той долгой, ужасной ночью в мае 1991 года, осматривая беспорядок, который она устроила в доме.

Ему было уже четырнадцать лет. Кто мог предвидеть, чем закончится эта ночь.

Пять минут позже, и она бы слишком глубоко спала, чтобы услышать стук Лены Глисон в дверь. Она приняла снотворное, половину дозы. Она разломала таблетку пополам. Брайан бы со всем этим разобрался. Ей, вероятно, ничего даже не сказали бы об этом.

Но когда она подошла к окну и посмотрела вниз, то увидела Фрэнсиса, Лену Глисон и их дочь, стоящих в свете фонаря у заднего крыльца Стэнхоупов. Длинная рука Брайана держала открытую дверь.

К тому времени, когда она спустилась вниз, Глисоны уже ушли, и Брайан выговаривал Питеру, что не следовало тайком сбегать. Но как всегда делал это нерешительно и чертовски мягко. Тогда Анна подошла к Питеру и ударила его по лицу.

“Это тебе за то, чтобы не шлялся с этой наглой девчонкой” - сказала она - “Это за то, что тайком улизнул”. Она попыталась ударить его ещё раз, но он увернулся, держась за щеку, и наполовину повернувшись к стене, как ребёнок, которого отправили в угол для наказания.

А потом она поймала на себе взгляд Брайана. Отвращение. Подтверждение того, что он уже сказал, но в чём, возможно, всё ещё не был уверен.

Поэтому, хотя у неё раскалывалась голова от боли, и она чувствовала себя невероятно усталой, она повернулась к нему и продолжила спор, продолжавшийся уже несколько недель. Брайан хотел взять перерыв. Он хотел всё обдумать, в одиночку.

Анна вспомнила, как сказала ему, что ребёнок умер. Она ещё не ходила к доктору. Она просто знала. Ребёнок не шевелился более суток. Тупо ныла спина.

Анна знала об этом, принимая душ. Она знала об этом, когда пила чай. Она знала об этом, когда ветер заносил запахи с тротуара в их окно на первом этаже - тогда они ещё жили в городе - когда они стояли у двери, готовясь уйти на работу.

Наконец, она сказала ему об этом. Но Брайан насыпал хлопья в миску и ответил, что она не может быть в этом уверена. Только доктор мог сказать наверняка. И когда несколько часов спустя доктор всё подтвердил, Брайан посмотрел на неё так, как смотрел сейчас - как будто она всё это сделала нарочно.

Анна плохо себя чувствовала всё последнее время. Это началось задолго до ночи, когда она стреляла в Фрэнсиса Глисона.

В течение многих месяцев разговоры глушились какой-то статикой, и ей приходилось говорить громче и слушать внимательнее.

Она перестала понимать, что говорят люди. Она перестала понимать, что говорила сама - ей слышалось, как будто она говорит через соседнюю комнату. Ей становилось всё труднее двигаться - каждый шаг чувствовался как попытка плыть в чане с цементом.

Но она обратила внимание на эти симптомы, только после того, как статика утихла, а цемент вылился.

“Обычно так и бывает” - объяснил доктор Аббаси – “В таких случаях невозможно беспристрастно оценивать ситуацию”. Он хотел таким способом сказать, чтобы она перестала себя винить.

Но случались редкие времена, когда в голове наступала полная ясность и она вдруг отчётливо понимала, что плохо себя чувствует.

“Брайан” - сказала она однажды утром, незадолго до того, как всё случилось. Это было утро полной ясности. Она видела себя в ярком цвете, в высокой чёткости изображения. Они ещё лежали в кровати. На улице шёл сильный дождь, и каждый раз, когда по Джефферсон Стрит проезжала машина, она слышала, как из-под колёс брызжет вода.

Что она собиралась сказать? Что она понимает, что всё усложняет? Что она опять попробует сходить к этому доктору, который выписал ей лекарства после того, как она зашла в супермаркет с пистолетом?

Но прежде чем она успела что-то сказать, она увидела, как он скривился. Она положила свою руку на его, произнесла его имя, а он скривился. Не открывая глаз. Хотя она точно знала, что он не спит.

Он продолжал держать глаза закрытыми, несмотря на то, что не умел притворяться. И когда она смотрела, как дрожат его веки, ей очень хотелось ткнуть пальцами в его глаза, чтобы он ослеп.

Питер всё время пытался обо всем заботиться.

В ту ужасную ночь, когда они с Брайаном спорили, Питер наклонился, чтобы поднять настольную лампу, которую она уронила. Он ползал по полу на коленях, собирая журналы, конверты, плетёную корзинку, в которой они лежали, статуэтки, стоявшие на полке камин, прежде чем она их сбросила.

Свет в доме Глисонов был включён. В доме Мальдонадо - тоже. Она представляла себе, как вся Джефферсон Стрит затаилась в темноте, слушая её.

Она обозвала Брайана всеми грязными словами, которые только могла вспомнить, а потом повернулась к Питеру и повторила все эти слова. Она говорила слова, которые терпеть не могла. Педик. Гомик. Пиздюк.

Почему? Она не понимала. Но каким бы выражением она ни обзывала Питера, он продолжал сохранять непроницаемое выражение лица. Почему он был так уверен, что к нему это всё не относится?

Всё, что случилось потом, было как в тумане. Даже в глубине её сознания, потеря памяти казалась дешёвым, слишком простым оправданием. И она пыталась смотреть ближе, глубже, чтобы понять - была ли она полностью честна с собой и с другими людьми, для которых это было важно.

Она помнила отдельные моменты, но эти воспоминания были размытыми, как будто кто-то намазал вазелин на линзу фотоаппарата. Она вспомнила, как прижимала запястья ко рту, кусая их. Она вспомнила вкус крови на внутренней стороне губы.

Полиция сказала, что к холодильнику был подвинут стул - без сомнения, чтобы она могла добраться до верхнего шкафа. Она не могла вспомнить, как двигала стул через комнату. Она не могла вспомнить, как карабкалась на него.

Но именно она оказалась с пистолетом. Так что, должно быть, всё это было сделано ей.

“Что Вы помните?” - спрашивали её окружной прокурор и адвокат с лицами, полными скептицизма.

Она помнила смешливость, которая возникала у неё всякий раз, когда Брайан исчезал на кухне после работы. Как будто она не знала новое место, где он прячет пистолет.

Он всегда выходил из кухни с пивом, как будто зашёл туда, чтобы найти и открыть себе баночку пива. Как будто это может занять больше двух секунд.

“Что Вы помните, Анна?” - спрашивали её двое мужчин в коричневых костюмах. Разобраться в них было невозможно, за исключением того, что один был немного менее уродлив, чем другой.

Она помнила, что сделал Брайан.

Она так хорошо это помнила, что могла повторить эту сцену, остановить её, перемотать назад и воспроизвести снова, как видео.

Пистолет сидел у неё на ладони - как на тарелке или подносе. В её памяти это выглядело как чья-то чужая рука. Но при этом она чувствовала вес оружия, и поэтому понимала, что эта рука была её собственная.

Она не наводила пистолет. Она просто держала его, рассматривая. Он был мёртвым, неодушевлённым, но стрельба оживила бы его. Питер схватился за волосы, когда это увидел. И она подумала, записано ли это движение в его генетической памяти или он перенял этот жест у Брайана.

“Мама” - спокойно и смело сказал Питер и посмотрел на отца в поисках помощи. Но Брайан не сказал ни единого слова. Вместо этого он отвернулся и ушёл наверх.

Она могла сыграть эту сцену для себя, для адвоката, для врача - в любое время дня и ночи, независимо от того, какое лекарство она принимала, независимо от того, как она себя чувствовала. Если бы они могли подключить провод к её мозгу, то сами бы всё увидели.

Анна знала, на что он надеялся. Она совершенно точно знала, на что он надеялся - и у него не было даже элементарной порядочности, чтобы взять с собой Питера наверх. Поэтому Питер пошёл к Глисонам за помощью.

После двух часов ожидания в холодных сумерках, ей захотелось в туалет. На углу улицы находился Dunkin’ Donuts.

По закону Мерфи он наверняка пройдёт мимо, как только она закроет дверь туалета. Но ей стало невтерпёж, и с этим ничего не поделаешь.

После долгого сидения она с трудом вышла из машины, зашла в забегаловку и купила маленький стакан чёрного кофе, чтобы женщина за прилавком дала ключ от туалета, прицепленный к ракетке от пинг-понга.

Пока Анна была в туалете, забегаловка заполнилась посетителями.

За стойкой, спиной к ней, стоял Нью-Йоркский полицейский, а рядом с ним - молодая женщина, одетая как школьник. С коротко подстриженным тёмным париком под красным беретом и в очках в толстой чёрной оправе.

За ними был человек, одетый в костюме печенья, а рядом с ним - кто-то в костюме молока. Бекон и яйца. Вандер Вумэн. Билл и Хиллари Клинтон.

Осенний вечер заканчивался, быстро холодало. По улице шла Пеппи Длинный Чулок, под руку с Котом в Сапогах.

У девушки-школьника из-под парика свисала на спину прядь светлых волос.

Когда она и полицейский направились к выходу, Анна сделала шаг назад, чтобы они могли разминуться в переполненном пространстве. Сначала мимо Анны прошла девушка, а затем полицейский.

Когда он проходил мимо, грубая ткань его мундира коснулась руки Анны, и она почувствовала дрожь. Она подняла перед собой ракетку от пинг-понга, как щит.

У двери девушка, наряженная школьником, обернулась, чтобы что-то сказать полицейскому. При этом она глянула на Анну - вскользь, не замечая.

Но тут же медленно повернулась обратно. Полицейский придерживал для неё дверь, но она остановилась, сняла бутафорские очки и внимательно посмотрела на Анну через помещение, полное людей, под шуршание листьев, скользящих по тротуару.

“Кейт Гли-сон” - подумала Анна, повторяя имя по слогам.

“О Боже” - сказала она вслух и пристально посмотрела на полицейского рядом с Кейт. Это было всё равно, что смотреть на Брайана Стэнхоупа в 1973 году.

“Женщина, у Вас всё в порядке?” - спросил Билл Клинтон, поднимая нижнюю половину своей маски - “Всё хорошо?”

Анна кивнула и прошла мимо него, чтобы не упустить из виду Кейт и Питера.

Она не так себе это представляла.

Может, они встретились всего часом раньше. Может быть, это просто совпадение. Может, в городе проходила встреча выпускников Св. Барта. Но за этими слабыми вероятностями она почувствовала, как пришла в движение большая машина.

Анна ждала, когда Питер тоже повернётся и увидит её. И когда он это сделает, она заставит себя сказать всё, что хотела сказать, несмотря на присутствие Кейт, независимо от того простит он её или нет.

Главное, что она здесь, а захочет ли Питер увидеть её снова или нет - теперь полностью зависит от него. Но она очень надеялась, что захочет.

В этом заключалась вся суть, в конце концов - не просто проверить как он там, а поговорить с ним, снова оказаться в его жизни. Теперь, когда она себя чувствует намного лучше, они бы могли всё наладить - нет ничего невозможного.

Если бы понадобилась, она бы извинилась перед девушкой за то, что сделала с её отцом. Это был несчастный случай. Он случайно зашёл в их дверь в самый неподходящий момент.

Но когда Кейт отвернулась, она ничего не сказала Питеру, вопреки ожиданиям Анна. Они вместе ушли в наступающую ночь.

Два часа спустя, гоня по хайвэю со скоростью восемьдесят миль в час, почти вернувшись в Саратогу, она подумала, что полицейский костюм Питера, возможно, не был костюмом. И осознала, что у неё между ног зажата ракетка от пинг-понга, с приделанным к ней ключом от туалета.

13.

То, чего он не мог сказать Лене, герои-любовники частенько произносят своим многострадальным женщинам. В то время как зрители сидят в тёмном зале кинотеатра и думают: “Дорогая, не слушай чушь, которую несёт этот мудак. Ты слишком хороша для него”

Но ведь это правда - думал Фрэнсис. Всё, что случилось между ним и Джоан, не имело никакого отношения к Лене, и ничего для него не значило.

Он сам это начал, если честно. Утром после выпускной вечеринки, когда она держала свои сандалии, как подросток - это мгновение, как оголённый провод, к которому он прикоснулся и не мог отпустить.

Он думал об этом нескольких недель, почти без остановки, удивляясь, что это произошло именно сейчас, когда лицо его было обезображено. Но он не видел её несколько месяцев. Думать о чём-то не вредно, пока если это не переходит в действие.

Незадолго до Хэллоуина, имя Джоан вместе с несколькими другими женщинами, было указано в списке сборщиков подписей для кандидата в президенты округа. Один вид её имени подействовал на него так, как будто она стояла в его комнате.

Потом он увидел её на рождественской ярмарке.

Лена продавала выпечку с благотворительного лотка - вся выручка шла в фонд школы Св. Барта.

Она дважды его спрашивала - ничего, если ужин будет поздно, ей нужно будет помочь сложить лоток в конце дня; сможет ли он гулять без своей трости.

Когда они выходили из дома, Фрэнсис заметил трость, прислонённую к двери. У него не было головокружений уже несколько месяцев, поэтому он просто прошёл мимо.

Он знал, что Лена бы предпочла, чтобы он взял трость на всякий случай - скоро стемнеет, а листья на земле скользкие. Но Лена понимала его чувства, и знала, что ему не нравится пользоваться тростью. Ему не нравилось даже когда она просто напоминала ему об этом.

Когда Лена обосновалась у своего лотка, Фрэнсис прошёлся по улице и несколько минут стоял, наблюдая, как студенты Академии танца демонстрировали своё умение - малыши с животиками, смешно выглядывающими из-под трико, с кожей, покрывшейся мурашками от холода. Надо было бы надеть им куртки - подумал он.

Он продегустировал чили из четырёх пластиковых стаканчиков, заполнил карточку для голосования и бросил её в ящик.

Потом остановился у одного из контракторских киосков, поболтать с отставным полицейским, который теперь продавал и устанавливал виниловый сайдинг. Они вспомнили всех общих знакомых из 41-го и 26-го Участков.

“Тебя никто не навещает?” - осторожно спросил отставной полицейский - “Разве к тебе не приходили ребята из 41-го?”

Трое парней несколько раз приходили в больницу, а после того, как его выписали - домой.

На время этих посещений Лена сажала его на диван - он не хотел, чтобы гости заходили в его спальню. Полицейские стояли в своих спортивных куртках, не зная, что сказать.

“Да, конечно приходили, они молодцы в этом плане. Но сейчас им некогда - у всех дела”.

Отставной полицейский рассказал длинную историю о своих детях, университетском бейсболе, их проблемах с попаданием в основной состав.

“У тебя же девочки” - сказал он - “Тебе повезло, что не надо об этом думать”.

Фрэнсис с лёгкостью согласился, но подумал: моя Кейт гораздо лучшая спортсменка, чем все твои сыновья вместе взятые.

Ближе к пожарной части, возле которой Санта раздавал книжки-раскраски по пожарной безопасности, он увидел её.

Джоан потягивала напиток, который держала между руками в варежках. Через секунду она увидела его и оглянулась через плечо, словно ища где спрятаться.

Когда он подошёл ближе, вместо того чтобы поздороваться, она сразу заговорила: “Вы сейчас, наверное, думаете, что вот женщина, которая не должна пить”.

“Вовсе нет!” - сказал он, снова слыша в своём голосе то, что заставило его чувствовать себя неловко на вечеринке Кейт. Теплоту. Веселье. То, чего обычно не было.

Он подышал на замёрзшие руки, и сказал, что рад её видеть, и, не зная, что ещё сказать, снова подышал на руки.

“Вам холодно” - сказала она - “Давайте зайдём внутрь”

Они стояли перед баром, с двумя барменами разливающими глинтвейн на улице по три доллара за стаканчик.

Внутри никто не обратил внимания на то, что Фрэнсис Глисон сидел в баре с женщиной, которая не была его женой - потому что это был такой день.

Люди знали его, знали Джоан - если бы что-то было не так, они бы не стали выпивать в центре города всего в ста метрах от Лены Глисон. Внутри было полно народа из-за неожиданно холодного дня, но у задней стены стояли два стула, как будто ждали их.

Позже Фрэнсис думал обо всем, что могло бы его тогда остановить, могло бы дать понять, что это уже чересчур.

Если бы он увидел Оскара Мальдонадо, который несколько дней спустя упомянул, что заметил его там.

Или, если бы Джоан сказала ему, что её бывший муж, наконец, подписал документы о разводе, что глинтвейн, который она пила на улице, был первой возможностью это отпраздновать. Но она сказала ему об этом намного позже.

Если бы Лена сказала ему прежде, чем он пошёл, что не очень хорошо себя чувствует, что у неё небольшая температура, что перед тем, как пойти с ним в город она приняла аспирин, который не помог. То, что она себя чувствовала нехорошо, было так непохоже на Лену. Если бы он знал об этом, то наверняка остался бы с ней у лотка, чтобы помочь.

О чем они говорили эти полтора часа?

Через несколько минут они настолько разогрелись, что сняли пальто и шарфы и сложили их на коленях, потому что у табуретов не было спинок. Лена никогда бы не позволила ему сесть на стул без спинки. Что если он потеряет равновесие?

Фрэнсис заметил, насколько близко колено Джоан было к его ноге, очертание её ключицы в разрезе блузки. Он спросил её о работе.

И когда задал тот же самый вопрос дважды, она засмеялась, опустив подбородок к груди - как будто пыталась это скрыть от него. А потом посмотрела на него, как будто знала каждую мысль в его голове.

С ней было легко, и это его удивило. Фрэнсис чувствовал себя молодым, сильным, совершенно не имеющим отношения к человеку, с которым Лена возилась столько лет. Джоан была откровенна во всём, что поначалу помогало. Потом именно её откровенность сделала его противным самому себе.

“Я пока живу в апартаментах Hilltop” - сказала она - “Снимаю квартиру до решения о разделе имущества”.

Она коснулась его локтя. Она дотронулась указательным пальцем так быстро, что он подумал, что ему это могло показаться - за исключением того, что он почувствовал, как участился его пульс. Но она стала надевать пальто, варежки.

Немного пройти. Поворот. Ещё немного пройти. Сердце Фрэнсиса билось так громко, что он боялся, как бы она не услышала.

Столпотворение ярмарки замаскировало направление их шагов. В середине декабря сумерки наступают рано - небо стало оранжевым, потом синевато-фиолетовым, а потом темно-серым.

Она открыла дверь в вестибюль, где они стояли рядом, не глядя друг на друга, не говоря ни слова, пока не приехал лифт.

“Чем займёмся?” - спросил он, зайдя в квартиру, но Джоан только посмотрела на него, улыбаясь, и открыла кухонный шкаф, чтобы достать фужеры.

Она включила телевизор и понизила громкость. Нет смысла больше притворяться, хотя его била дрожь, как школьника.

Его рука скользнула по искусственному глазу - с этого месяца у него был новый протез, вручную сделанный страшно дорогим окулистом из Коннектикута. Все были поражены тем, насколько реалистично он выглядел.

Лена сказала, что он стоит каждого заплаченной копейки, хотя они ещё и не заплатили до конца. В день, когда они полностью расплатятся за это уникальное глазное яблоко, он решит, стоило ли оно того.

Но ему действительно нравилось снова разговаривать с людьми, как когда-то.

Не делая вид, что он не замечает, как собеседники изучают его лицо. Как их глаза мечутся взад-вперёд, стараясь не смотреть на старый протез. Который был таким неудобным и выглядел так фальшиво, что Кейт посоветовала вместо него носить повязку.

Он так привык к повязке на глазу, что теперь его лицо казалось обнажённым.

Она положила руки ему на шею - холодные, несмотря на варежки, и симметрично провела ими по его плечам и рукам. Он вздрогнул и положил обе руки ей на талию, как делал это рано ранним майским утром, семь месяцев назад.

Это не имело никакого отношения к Лене, которую он любил так же сильно, как и в тот день, когда они поженились.

Это касалось только его, его желаний, упущенных возможностей и полузабытых ощущений. Что бы ни произошло у них с Джоан, он надеялся, что это не коснётся его жизни с Леной.

И всё же, через час после того, как он перешагнул порог квартиры Джоан, когда спешил по тротуару обратно на ярмарку, делая вид что просто прогулялся к утиному пруду, и увидел, что Лена ждёт его на сплошной двойной, с осколками ярмарки, рассыпанными вокруг неё, на его лице был неприкрытый страх - его мучал вопрос, действительно ли это не было связано с ней.

Он был хорошим полицейским, хорошим мужем, хорошим отцом. Вообще-то, он был великолепен во всём этом, и ему не казалось нескромным так думать.

Но потом, не по своей вине, а просто потому что он был хорошим, потому что он был ответственным и надёжным, он пошёл к входной двери соседей и оказался выстрелян в новую реальность. В которой больше не был ни полицейским, ни хорошим мужем.

Оставался ли он хорошим отцом? Он надеялся на это, но теперь у него возникли сомнения.

“Говорят, что возле пожарной части тротуар покрылся льдом” - сказала Лена - “Мне сказали, что кто-то там поскользнулся и упал”. Её лицо выражало беспокойство, словно обвинение.

“У меня всё нормально” - сказал он, забирая у неё сумки, скатерть и подносы, которые она брала из дома для витрины.

“Люди проливают напитки и не понимают, что они быстро замерзают при такой погоде” - продолжала Лена. И добавила: “Ты в порядке?”

“Лена, ради Бога, пожалуйста, перестань это спрашивать. Просто перестань” - его голос звучал злее, чем он того хотел - “Я зашёл в новый бар. Я встретился со знакомыми”.

“Извини” - сдержано сказала Лена. Она коснулась кончиками пальцев своих висков - “Я не очень хорошо себя чувствую. Сначала думала, что это простуда, но оно больше похоже на грипп”.

После этого Фрэнсис встретился Джоан ещё дважды. Дважды в течение десяти дней.

Один раз в её квартире. Другой - в парке на севере штата, куда Лена отказывалась его везти. Потому что дорожки там были неровными и был риск, что он споткнётся о треснувший асфальт или корень.

Он доехал на автобусе до торгового центра в Риверсайде, а там Джоан подобрала его на машине. Он прижал её стройное тело к стене уборной парка, закрытой на зиму. Она предложила поехать на пару часов в Holiday Inn на 12-й дороге. И посмеялась, когда его это шокировало. “А что такого?” - улыбнулась она - “За мой счёт. Это не Плаза”.

Но у стойки регистрации он отмахнулся от её денег и достал свою кредитную карточку.

“Хочешь, я поведу?” - спросил он, когда они сели в её машину. И она отдала ему ключи.

Он поехал к ней домой, а оттуда прошёл к Джефферсону. К тому моменту он не водил машину больше четырёх лет.

Садясь за руль, он чувствовал себя моложе, более похожим на себя до происшествия. Джоан, похоже, совершенно не беспокоило, что он ведёт машину.

Выехав на хайвэй и бросив взгляд через плечо, он на секунду потерял направление, но как только снова посмотрел прямо, всё пришло в норму.

В тот день, когда он планировал увидеться с Джоан в четвёртый раз, Лена не пошла на работу, потому что со дня ярмарки никак не могла избавиться от простуды.

Она записалась на приём к врачу и попросила Фрэнсиса пойти с ней. Такого давно не случалось.

Ему не нужно было всё время сидеть с ней в кабинете. Рядом с офисом врача есть магазин стройматериалов - он мог бы туда сходить, если захочет.

У Фрэнсиса не было возможности позвонить Джоан, поэтому он надеялся, что та всё поймёт, когда он не придёт.

Сразу после визита к доктору, он сидел с Леной в ресторанчике Гиллама, когда она спросила, может ли человек сам по себе заболеть раком.

Врач сделал ей рентген грудной клетки, диагностировал бронхит и сказал, что ей нужен отдых. “Может ли человек заболеть раком от волнения? Стресса?” - она смотрела на какую-то отдалённую точку в окне. Она сказала, что читала об этом книгу.

Фрэнсис не помнил, как отреагировал на это. Но когда он думал об этом моменте - солнце на окне, пенка на кофе, суета официантов вокруг - он представил себе маленькое сухое семя, падающее через тело Лены и приземляющееся где-то около её левого лёгкого.

Он представил, как оно растёт в тепле внутри Лены, протискиваясь через мягкие ткани, оборачиваясь вокруг. Он представлял себе это, глядя в тарелку и думая о Джоан Кавана. О том, как её длинные рыжие волосы спадали на белизну её узкой спины.

“Ты всё знала” - промолвил он наконец - “Ты всё это знала и не сказала мне”.

Он был зол на неё. Он был зол на себя. Он хотел утешить её, но вместо этого скрестил руки и отошёл. Доктор действительно диагностировал бронхит. Но помимо этого заметил какую-то аномалию и направил её на анализы.

Она извинилась, когда сообщила ему эту новость. И он не мог заставить себя сказать то, что должен был сказать - что, конечно, это не её вина, что они справятся, что всё будет хорошо.

Но не было ли в этом её собственной вины? Когда у неё впервые появилось странное чувство в груди? По словам доктора, это могло произойти несколько месяцев назад.

Когда она сказала, что у неё не было симптомов, доктор ответил, что она просто не заметила их. Некоторые люди более внимательно следят за собой, чем другие.

Когда Фрэнсис поймал её закашлявшейся по дороге в спальню, опершейся о стену для равновесия, он встал у подножия лестницы и сказал ей, что надо быть умнее, надо было давно сходить к врачу.

Даже когда она села на ступеньку и заплакала, он понял, что не может подойти к ней или сказать что-нибудь, что заставило бы её чувствовать себя лучше.

“Всё будет хорошо, Лена” - сказал он, в конце концов, снизу лестницы. Это был приказ. Когда-то у него в подчинении была дюжина человек.

Дочери вернулись домой за день до операции, чтобы помочь ей подготовиться.

“Лена” - прошептал Фрэнсис ей в волосы тем утром, когда все крепко спали. Она поставила будильник на 6 часов утра, но он не зазвонил, и теперь им нужно было торопиться.

“Лена, любимая” - сказал он и притянул её ближе к себе. Он сказал, что жалеет о том, как себя вёл. Просто он был потрясён происшедшим. Он не мог её потерять. Это абсолютно не могло произойти.

Она протянула руку назад, нащупала его бедро, сжала его, и сказала, что всё понимает, что всё, конечно же, будет хорошо, вот увидишь.

Он быстро оделся, и пока дочери суетились - Сара и Натали сверяли содержимое сумки Лены со списком, который им дал помощник врача; Кейт помогала ей в душе, чтобы помыться специальным хирургическим мылом - он понял, что у него есть немного времени до поездки в больницу.

Ничего никому не сказав, он пошёл в соседний магазин, как делал каждое утро - за кофе и газетами. Его успокаивала эта привычка.

И пока он шёл, наблюдая пар от дыхания на холодном воздухе, у него появилось чувство, что всё будет хорошо. Его лицо болело. Его тело не слушалось. Но всё это было временно.

Врачи сделают свою непонятную работу, Лене, несомненно, будет больно, но она сильная, и, в конце концов, всё будет хорошо.

Когда он свернул на Мэйн Стрит, там стояла Джоан Кавана в своём синем пальто, с длинными волосами, отливающими бронзой на солнце. Она смотрела, как Фрэнсис подходит, словно зная, что он может причинить ей боль.

Но она не так долго его знала, чтобы иметь право на такой взгляд. А он не знал её достаточно долго, чтобы чувствовать что-то, кроме стыда.

Он вспомнил о своей матери впервые за много лет. Он вспомнил об отце.

Оба давно умерли и похоронены, прошло двадцать пять лет с тех пор, как он уехал. Никто из них так и не смог привыкнуть к Америке, в которой они провели лишь кусочек жизни, когда Фрэнсис был совсем маленьким.

Ни один из них не дал даже полуобещания навестить его, как обещали другие взрослые, чтобы расставание было проще. Ни один из них не мог лгать, даже во имя милосердия.

“Я скоро вернусь погостить” - сказал Фрэнсис в тот день, когда они обнимали его на пороге дома, и мать снова и снова прижималась к его щеке.

“Зачем?” - спросил отец.

Отец сказал Фрэнсису, что в Нью-Йорке много булочных, поэтому надо следить за собой, чтобы не растолстеть. Это был его единственный совет.

Они не предупреждали его о деньгах, женщинах, алкоголе или драках, потому что Фрэнсис был хорошим сыном - здоровым молодым человеком, с умной головой на плечах. Если они сейчас смотрели на него с небес, то вряд ли узнали бы.

Фрэнсис не видел Джоан с того дня в Holiday Inn. Он не отвечал на её звонки после того, как Лене поставили диагноз.

Операция была назначена на одиннадцать, в понедельник утром, но Лена должна была прибыть в больницу к девяти. Было около семи утра, и строители шли мимо Джоан, вламываясь в дверь магазина, которая звенела при каждом ударе.

Она продолжала смотреть на Фрэнсиса, пока он не приблизился. Приехали местные полицейские, бросили свои машины под знаком “Не парковаться” и побежали за кофе. “Извините”, “извините” - говорили они, проходя мимо. Один, другой, третий.

Он вспомнил, как когда-то был полицейским, бегал по лестнице, водил свою машину по городским улицам, с радостным предвкушением, что вот-вот предотвратит неприятности, и сокрушительным разочарованием, когда он на несколько минут опаздывал.

В это особое утро, в морозный день в конце января, с Леной шепчущей дома молитвы, Кейт приехавшей на каникулы с первого курса, слишком юной, чтобы потерять мать, Фрэнсис вспомнил, как разбирался с домашней ссорой в 26-м Участке.

Он по одному вызывал участников в свой кабинет на пятом этаже и спрашивал каждого, любят ли они друг друга. И если да, то не могли бы они, пожалуйста, прекратить бросаться вещами друг в друга и будить соседей. После этого сослуживцы некоторое время называли его Лейтенант Любовь.

Однажды Джоан позвонила ему домой, думая, что Лена на работе, но Лена взяла трубку. Фрэнсис стоял за дверью спальни, слушая их разговор, сжав кулаки так крепко, что у него сводило предплечья.

“Джоан Кавана звонила” - удивлённо сказала Лена, повесив трубку - “В школе устраивают встречу выпускников, и Кейси понадобился почтовый адрес Кейт. Если честно, я думаю, что она была пьяна”.

Фрэнсис попытался изобразить интерес, но тут же ушёл в туалет. Он посмотрел на своё лицо в зеркале и заметил, что рубцы на лице покраснели.

“Я слышала про Лену” - сказала Джоан, когда он подошёл достаточно близко к магазину. Слышать от неё имя Лены было, наверное, частью его наказания. Джоан не имела права называть её имя, но по его вине не понимала этого.

“Что теперь будет?” - спросила она и посмотрела на Фрэнсиса так, словно заслуживала ответа.

Как правильно ответить, чтобы не сделать ещё хуже? Поэтому он вообще ничего не ответил.

Он просто прошёл мимо неё, как строители, как полицейские минутами раньше, взял чашку кофе, сунул газету под мышку.

Минуту спустя Джоан медленно ехала рядом с ним, называя его всеми словами, которые он ожидал: трусом, обманщиком, ничтожеством. Фрэнсис мог бы перейти на другую сторону улицы, откуда вряд ли услышал бы её, но продолжал идти параллельно её машине.

Каждое слово, которое она произносила в его адрес, было правдой. Она следовала за ним и выкрикивала эти слова, пока он не свернул на Мэдисон Стрит.

В больнице Сара и Натали не могли усидеть на месте от волнения. Они входили и выходили из комнаты ожидания. Они принесли кофе и бутерброды, которые никто не стал есть. Они прогуливались по длинным коридорам, чтобы размять ноги.

Кейт всё это время стояла на одном месте, рядом с Фрэнсисом.

Операция, казалось, продолжалась вечно. Хирурги периодически выходили в приёмную, чтобы успокоить другие семьи.

“Кэти” - сказал Фрэнсис, прижимая её к груди, чего не делал с тех пор, как она была маленькой. Кейт сказала его, что всё нормально.

Хирург объяснил им, как будет проходить операция, сколько примерно времени она займёт - и пока всё шло согласно плану. Лена рассказывала, что операция, которую ему делали, и которую он, конечно, не помнил, заняла на несколько часов больше, чем им было сказано.

Он представил Лену на своём месте, а себя - лежащим на операционном столе, и понял, почему она тогда не переставала беспокоиться.

“Папа” - сказала Кейт - “Сейчас не лучшее время, но я должна тебе кое-что сказать”.

Фрэнсис был рад отвлечься от острого страха. Он с облегчением отвернулся от часов.

Если она собирается сказать ему, что беременна, он расстроится, но не станет давать ей советы.

Если она скажет, что хочет уйти из колледжа, его это удивит. Но в этом случае будет лучше, если она на время вернётся домой, чтобы решить что делать дальше.

Что бы это ни было - это не конец света, сказал бы он ей. Единственное, что сейчас важно - это выздоровление Лены.

Фрэнсис смотрел на неё - свою прекрасную дочь, с волосами, переливающимися под флуоресцентным светом.

“Я получила письмо от Питера” - сказала Кейт - “Оно было послано на домашний адрес. Мама переслала его мне в колледж. Она сказала, что я должна всё рассказать тебе, но до сих пор не было подходящего момента”.

Он убрал руку с её плеча.

“Ты получила письмо от Питера Стэнхоупа” - переспросил он - “О чём?”

Кейт отвела взгляд, пожав плечами: “Просто о вещах, о которых мы обычно говорили. Я ответила. Теперь мы иногда переписываемся по е-мэйлу. Он хочет увидеться. Я уже сказала об этом маме. Она считает, что я должна всё рассказать тебе”.

Кейт заколебалась: “У него всё хорошо. Он получил полную стипендию в колледже в Нью-Джерси”.

Фрэнсису захотелось присесть - всё время до этого он стоял на ногах. Сара и Нат могут вернуться в любой момент.

“Я бы хотела встретиться с ним, как только маме станет лучше. Мы так долго были лучшими друзьями. Я просто хотел бы увидеться с ним, узнать, как он. Мы встретимся в городе. Просто чтобы закрыть этот вопрос. Обещаю. Ты должен понять. Всё произошло так неожиданно, а потом он вдруг внезапно исчез”.

Закрыть вопрос. Наверняка она выучила эту фразу в колледже. Интересно, он закрыл вопрос, когда покинул Ирландию в её возрасте и больше не вернулся?

“Что ты на это скажешь?”

Прошло время с тех пор, как он узнал от своего адвоката, что Анна Стэнхоуп переехала на север. Давно ничего не было слышно о Брайане, даже в полиции. Хотя наверняка кто-то отправлял ему по почте пенсионные чеки. Что Питеру надо от Кейт?

“Это никому не повредит” - осмелела Кейт.

“Посмотри на меня” - сказал Фрэнсис - “Знаешь, кем бы я был сейчас? Если бы Анна Стэнхоуп не выстрелила в меня? Я был бы капитаном. Может быть, даже выше по званию. Без всякого сомнения. С самого начала у меня было плохое предчувствие по отношению к ней, у меня было плохое предчувствие по отношению к ним обоим. Я должен был послушать твою мать. Я должен был дождаться местной полиции и дать им возможность самим разобраться с этим. Я должен был отправить Питера домой, чтобы он ждал полицию на своём крыльце”.

“Ему было всего четырнадцать лет, когда ты его в последний раз видел. Это несправедливо”.

“Жизнь несправедлива, Кейт. Я не хочу, чтобы ты встречалась с ним. И точка”.

“Папа, ты больше не можешь относиться ко мне как к ребёнку”.

Это было настолько абсурдно, что Фрэнсису захотелось рассмеяться, несмотря на обстоятельства.

“Кейт” - сказал он.

Лена перенесла операцию. Она перенесла химиотерапию и облучение.

Он готовил для неё, а когда она была слишком слабой - кормил с ложки, как когда-то кормил дочерей. Несколько раз, когда она засыпала на диване внизу, он брал её на руки и относил в спальню. Её тело было таким лёгким, что казалось пустым.

У него больше не кружилась голова. Его больше не водило по сторонам. Изо дня в день он думал только о том, что ей может понадобиться.

Первый раз, когда он посадил её на пассажирское сиденье машины и сел за руль, она взглянула на него, словно протестуя, но затем просто смирилась с этим.

У Лены выпали все волосы, а когда начали снова отрастать, она выглядела как птенец. Она не пользовалась ни париком, ни шарфом. Когда ей становилось холодно, она натягивала на голову старую детскую шапку.

Когда она почувствовала себя достаточно сильной, чтобы выйти наружу, то опиралась на него. Однажды ей пришлось сесть на обочину и ждать, пока он сбегает домой, чтобы взять машину, а затем объедет вокруг квартала, чтобы забрать её.

Наконец пришла весна.

Лена поправлялась. Они оба были уверены, что худшее позади. Всё, что осталось - это выздоровление. Кейт заканчивала первый курс в колледже.

Фрэнсис сказал Лене в тишине кухни: “Если хочешь, мы можем пойти сегодня в теплицу, купить саженцев на этот сезон? Мы могли бы посадить их в эти выходные?”

Лена пила чай за столом. Из носика чайника дымился пар.

“Фрэнсис?” - сказала она - “Что произошло между тобой и Джоан Кавана зимой?”

Выражение её лица было таким спокойным, таким мирным, как будто она спросила это из чистого любопытства. Как будто ответ её вообще не интересовал. На её лица была полуулыбка. Как будто чтобы успокоить его. Как будто она знала, что это будет тяжело для него.

Он схватился за кухонный стол, закрыл глаза. Кровь прильнула к лицу.

“Я так и думала” - сказала Лена.

Когда он набрался смелости взглянуть на неё, то увидел, что она плачет, прикрыв рукой рот.

“Никогда, ни при каких обстоятельствах, за миллион лет” - сказала она просто и спокойно - “Я бы не сделала тебе ничего подобного”.

И Фрэнсис знал, что это правда.

Какое-то время он пытался понять, как она узнала. И каждый раз, пытаясь это сделать, он ругал себя, как будто теперь это имело значение. Может быть, счёт от кредитной карточки. Может, их видели вместе. Было безрассудством вести машину Джоан по городу, да ещё и прямо до её дома.

На самом деле это была Кейси Кавана, кто сказал Кейт, которая рассказала сёстрам, которые рассказали матери.

Кейси позвонила Кейт в ярости, злая на то, как обошлись с её матерью, злая на образцовую семью Кейт, которую обожал весь город только потому, что её хлопотун-отец, сунул свой нос туда, куда не следовало, когда его подстрелили.

Слово “хлопотун”, в применении к отцу, показалось Кейт смешным, и ей понадобилась секунда, чтобы понять, о чём именно Кейси кричит в телефон.

Для начала, “хлопотуньей” обычно называли женщину. Определённый тип чопорной женщины старше среднего возраста. Уж никак не её молчаливого отца, который пошёл к соседской двери той ночью, только потому, что был смелым, и тренированным специально для таких ситуаций. С его точки зрения это было единственным верным решением. О чем вообще говорит Кейси?

Кейт не могла поверить в это до тех пор, пока по настоянию Натали не поговорила об этом с матерью. Об этом безумии, об этом странном слухе, который может ходить по всему городу, и который может застать её врасплох.

Вместо того чтобы ужаснуться или выглядеть шокированной, Лена вспомнила странный телефонный звонок от Джоан той ночью.

И день, когда она позвонила домой и долго-долго слушала длинные гудки. Она хотела сказать, чтобы Фрэнсис включил скороварку, в которую она уже положила все ингредиенты, но забыла включить. Позже, когда она спросила, что он делал весь день, Фрэнсис сказал, что ничего.

“Мама” - сказала Сара - “Ты должна его выгнать. Не мирись с этим”.

Натали поддерживала её. Кейт была зла на всех троих за то, что они так легко всему поверили. Наверняка существовало логическое объяснение всему происшедшему.

“Девочки, не вмешивайтесь” - сказала Лена - “Это между мной и вашим отцом”.

Дочери приехали домой на День Матери, и Фрэнсис посадил цветы за день до их прибытия.

Сара и Натали в основном избегали его, но Кейт не спускала с него глаз и пошла за ним в сарай, чтобы всё выяснить.

“Ты действительно сделал то, что сказала Кейси?”

Фрэнсис мог бы наврать ей, и она бы поверила. Она бы поверила всему.

Он повесил садовые ножницы на крючок. Бросил маленькие ручные грабли в садовую корзину.

“Это между мной и мамой” - сказал он, не глядя на неё.

“Это так отвратительно, что меня сейчас от этого стошнит” - сказала Кейт и шагнула к нему, словно собираясь толкнуть - “Как ты мог? Ты забыл, как она заботилась о тебе? Как ты мог так поступить?”

“Не знаю” - ответил он. Это была правдой.

“Ты не знаешь?” - её голос был наполнен яростью. “Ты не знаешь?” - повторила она.

Она собралась уйти домой, но внезапно повернулась к нему: “Я встречаюсь с Питером. Мы ездили друг к другу в колледжи. Я его люблю. Я не очень хорошо себя чувствовала по этому поводу, но теперь всё иначе”.

Она внимательно следила за его реакцией: “Он бы никогда не поступил со мной так, как ты - с мамой”

Фрэнсис внезапно разозлился. Он никогда не бил своих дочерей, но сейчас его рука чесалась, чтобы ударить её по лицу: “Кейт. Пожалуйста. Веди себя как взрослая, хорошо?”

“И знаешь ещё что? Мама знает. И мама не против”- сказала Кейт.

“Ну конечно”.

“Это правда. Спроси у неё. Что это? Тебе неприятно, что она что-то скрывает от тебя? Что она что-то делает за твоей спиной?”

На следующий день, когда дочери, наконец, сели в автобус до города, Фрэнсис подошёл к спальне Кейт, где отдыхала Лена.

Он не был уверен, хочет ли она, чтобы он зашёл в комнату. Поэтому неуклюже встал у двери и рассказал ей всё, что услышал от Кейт, и спросил, правда ли, что она всё знает.

“Скорее всего, это кончится ничем” - сказала Лена, не глядя на него, водя пальцами по узору детского лоскутного одеяла Кейт.

“Она сказала, что любит его”.

“Я предупреждала её. Я сказала ей, что любовь помогает только до какого-то момента. Но ты же знаешь Кейт - чем больше мы возражаем, тем решительнее она будет “.

Фрэнсис почувствовал лёгкую дрожь: “Она понимает через что я прошёл? Как она может быть такой глупой? Этот мальчишка! Зачем? Она не станет слушать меня - пожалуйста, объясни ей сама. Мы никогда ничего не говорили ей о том, что она улизнула из дома в ту ночь”.

Лена, впервые за несколько дней, посмотрела прямо ему в глаза: “Ты её винишь за всё?”

“Нет. Конечно нет” - ответил Фрэнсис.

Они были ещё так молоды. Возможно, это быстро пройдёт.

Он видел, как счастлива Лена, что у Кейт есть кто-то, кого она любит - неважно, Питер это или кто-нибудь другой. Она сама влюбилась сразу и полностью. Возможно, Кейт была такой же.

Лена сказала ему, что любит его, прежде чем он даже стал думать об этом. Для него это было необычно и немного шокирующе.

Они тогда шли по тротуару в Бэй-Ридже. Он остановился, чтобы поцеловать её, их холодные носы соприкоснулись. Она не ждала его ответа. Просто дала понять, что её любовь принадлежит ему, а дальше - пусть он решает сам.

“Лена” - сказал Фрэнсис. Он подошёл к краю кровати, не зная, что он хотел сказать - “Я ...”

Но Лена была как стиснутый кулак. Она натянула на себя одеяло и вжалась в стену: “Всё будет хорошо, Фрэнсис. Но не сразу”.

14.

К последнему курсу колледжа ребята из сборной по бегу вместо тренера стали приходить за установкой к Питеру.

Тренер охотился за работой в колледже первом дивизиона из Пенсильвании и часто отвлекался по этому поводу. Поэтому именно Питер объяснял им, какой темп следует поддерживать, какие дистанции надо пробегать на тренировках.

Питер передвигал бегунов с дистанции на дистанцию, переставляя тех, кто всю жизнь бегал две мили, на полторы тысячи метров, проводя короткие точечные встречи с ними под трибунами. Он вёл себя на беговой дорожке, как будто это был его офис.

В основном это были неуклюжие студенты, которые пришли в команду по бегу из-за неудач в других видах спорта.

Бежать было просто. Трудно было бежать на длинные дистанции, поэтому, по большей части этим занимались Питер и несколько других студентов, завербованных колледжом как раз для этого.

Один парень, который специализировался на средних дистанциях, как-то для разнообразия пробежал дистанцию с барьерами, и Питер подметил, что тот идеально подходит для стипль-чеза.

Он упоминал обо всех сделанных им изменениях тренеру - в виде рекомендаций, спрашивая его мнение об этом. А к следующей тренировке все предложенные им изменения уже оказывались утверждены как часть тренировочного плана.

Результаты команды заметно улучшились. После каждой удачной гонки очередной бегун поднимал голову и искал в толпе Питера, а не тренера.

Тренер сказал, что Питеру надо меньше анализировать товарищей по команде и больше заняться собой.

Но как Питер мог заниматься собой, если бы при каждом удобном случае он садился в автобус на Нью-Йорк, чтобы увидеть свою девушку?

“Ещё одно, Пит” - сказал тренер - “Твой пот пахнет алкоголем. Полегче с этим, хорошо?”

Кейт была такой же, как раньше и при этом совершенно другой.

В тот вечер, когда она вошла в бар, когда они встретились в первый раз за много лет, она изогнула брови, точно так же, как в день, когда учитель седьмого класса объявил о первой контрольной года. Его охватил поток воспоминаний.

Позже она призналась, что могла и не прийти.

Её мать начала курс химиотерапии, отец запретил им встречаться, плюс она очень нервничала. Она переодевалась по крайней мере десять раз, и, в конце концов, позаимствовала одежду у соседки по комнате.

К тому времени, когда она пришла в бар, он заканчивал пинту пива. Когда он встал из-за стола, чтобы обнять её, ни один из них не знал, что сказать.

Он приехал туда на час раньше, и, обойдя вокруг квартала, чтобы убить время, зашёл в другой бар и опрокинул две рюмки Джемисона - одну за другой, откидывая голову, как обычно это делал его отец.

Поначалу это не помогло - его нервы скреблись под кожей как пауки. Но возвращаясь по тротуару к месту встречи, он постепенно почувствовал себя более спокойным и уравновешенным.

“Питер” - сказала Кейт, немного отстранившись и глядя в его лицо - “Я не могу в это поверить”.

Кончики её волос были окрашены в пурпурный цвет. Ногти были покрыты чёрным лаком и в основном обкусаны. Её длинные тонкие пальцы были увешаны широкими серебряными кольцами, она была обута в Док Мартенсы, зашнурованные до колен.

Но её лицо было таким же - ясные глаза, проказливая ухмылка. Он смотрел на её рот, пока она говорила.

“Я рада, что ты написал” - сказала Кейт, как только они сели. Как будто она не писала то же самое в дюжине писем и е-мейлов, которыми они обменивались.

У обоих приближались весенние каникулы. Питер уже сдал два экзамена - ему оставалось всего два зачёта, прежде чем на неделю отправиться в Квинс. Кейт предстоял первый экзамен.

“Ну” - улыбнулась она - “Как дела в школе?”

Они часто навещали друг друга и разговаривали по телефону почти каждый день.

Как правило, они не говорили ни про Гиллам, ни про родителей - ни о чём, что хоть как-то касалось того, что произошло между их семьями в мае восьмого класса.

Хотя они выглядели по-другому в восьмом классе, оба почувствовали возвращение к чему-то знакомому, к тому, что всегда принадлежало только им.

У Питера на шее всегда была пара родимых пятен, похожая на укус вампира. Они были там же, но шея стала другой - шире, сильнее, с шероховатостью щетины. У обоих были длинные, худощавые тела - только тело Питера был ровным и твёрдым, как ствол дуба, тогда как у Кейт была талия.

У Кейт была россыпь веснушек на носу и плечах, но тело её было молочно-белого цвета. Шея Питера, лицо и предплечья были темно-коричневыми от бега в футболке. Когда она обнаружила у него под рубашкой волосы на груди, то на мгновение смущённо отстранилась.

Кейт удивляли простые вещи: вид его йогурта рядом с её апельсиновым соком в мини-холодильнике. Его трусы на полу рядом с её лифчиком.

Однажды она по ошибке стала натягивать его джинсы. А когда это поняла, то подумала, что никогда в жизни не была так счастлива.

Той весной у них был лишь одна ссора.

Кейт рассказывала об отце. О том, как он нагадил матери, затеяв шашни на стороне. Что это было самой большой ошибкой в его жизни, включая ночь, когда он подошёл к двери в Стэнхоупов. Питер никак не прореагировал.

“Надеюсь, ты не чувствуешь себя виновным” - спросила Кейт, пытаясь понять его отсутствующий взгляд.

“Виновным? Нет. Думаю, что в ту ночь было много жертв. Твой отец, твоя мать, моя мать …”

Кейт отодвинулась, резко взглянув на него: “Ты считаешь свою мать жертвой?”

“Да. Конечно” - медленно сказал Питер.

“Ты это серьёзно?”

“Да, я это серьёзно”.

“Обоснуй” - сказала Кейт, подбоченясь.

“Кейт, она явно была больна. Насколько я знаю, она до сих пор в больнице. Если бы только она с самого начала принимала правильные лекарства …”

Кейт подняла руку, словно давая ему знак остановиться. “Не надо мне это объяснять. Думаю, что нам надо смириться с тем, что у нас всегда будут разногласия по этому поводу” - и добавила - “Она определённо всё ещё находится в больнице. Адвокат моего отца позвонил бы нам, если бы её освободили”.

“Ага” - сказал Питер. Эта информация прозвучала как внезапная пощёчина.

“Из-за того, что она ему сделала, отцу обязаны сообщить, если будут изменения в её статусе”.

“Да, я это понял. Спасибо” - он сделал паузу - “Не то чтобы она это сделала именно ему. Я имею в виду, что она ничего не имела конкретно против него. Он просто оказался человеком, который тогда подошёл к двери. Почему они должны сообщать об изменении её статуса? Думают, что она опять пойдёт к нему с пистолетом?”

“Она стреляла в него, потому что ненавидела меня. Мама сказала мне об этом”.

Питер был настолько ошарашен услышанным, что едва сдержал смех: “Всё гораздо сложнее, Кейт”.

“Ты хочешь повидаться с ней? В этом дело? Я думала, что ваши отношения закончены. Ты сам сказал, что давно не общался с ней”.

“Она моя мама”.

“И?”

“Нет, я не хочу её видеть” - сказал он, и это звучало правдой. Одна мысль о том, чтобы зайти в комнату к ней, звучала как возвращение хаоса в его жизнь.

“Питер” - сказала Кейт, прижимая пальцы к вискам, как будто пытаясь заблокировать шум в голове - “Ты можешь представить, как это было для нас? Когда мой отец был в больнице? Когда мы беспокоились, не поражён ли его мозг? Моя мама нарезала ему еду на кусочки. Она мыла и одевала его”.

“Я уверен, что это было ужасно. О чем мы собственно спорим?”

“И ни слова от тебя. Ни одного слова. Я выбрала колледж в Нью-Йорке отчасти потому, что думала найти тебя там. Ты говорил про Квинс той ночью, помнишь? Ты же мог найти меня в любой момент. Я была там же, где и всегда. Почему ты не сделал этого?”

“Я сделал” - смиренно сказал он.

“Ты написал письмо по своей прихоти и отправил его мне четыре с половиной года спустя”.

Но Питер не мог связно объяснить это, как не мог объяснить свои чувства к Кейт бегунам из команды Датч Киллс. То, что он сделал, имело смысл с точки зрения сердца, но не мозга.

Они шли по Бродвею. Кейт ушла вперёд и стояла, обхватив себя руками перед витриной. Бродвейский Шоколатье. Дегустация по вторникам. Класс по приготовлению трюфелей в четверг. Её профиль был как каменный.

“Ты права. Я должен был связаться с тобой раньше. Как я и написал в своём первом письме. Я думал, что свяжусь, но боялся, что ты меня ненавидишь. Я думал о тебе всё время. Я не знаю, почему я не написал раньше. Я думаю ...”

“Что?”

“Слишком много всего навалилось. Я беспокоился о маме. Потом ушёл отец. Меня беспокоило, что я в тягость своему дяде. Я принимал каждый день таким, как есть, и не заглядывал вперёд или назад, потому что всё это было чересчур. Я думал, что напишу тебе, как только всё улажу. Но ничего так и не уладилось”.

Довольно долго она стояла неподвижно, не глядя на него.

“Я больше не хочу об этом говорить” - наконец сказала она.

“Хорошо” - согласился он.

Они не чувствовали себя обычной студенческой парой, или даже просто обычными студентами - они играли эту роль.

Поздно вечером, выкурив полпачки сигарет, после того как её вырвало на ступеньках общежития Питера, Кейт сказала, что они уже прошли через все тяжести, через которые обычно проходят пары - почему бы им теперь не наслаждаться жизнью? Питер согласился. Пришло время веселиться.

Он понял, что главное в веселье зачастую было не само веселье - вечеринка, бочонок пива, купание голышом в утином пруду - а бесконечные разговоры об этом, рассказы и пересказы случившегося, смех друзей, которые жалели, что не смогли при этом присутствовать.

Раньше он был лишь одним из слушателей - одним из тех, кто всё пропустил. Но начиная с колледжа, начиная со встречи с Кейт, он сам был участником.

Когда-то ему придётся пойти на работу. Когда-то ему придётся решить, хочет ли он снова увидеться с родителями. Но до окончания колледжа он просто делал то, что и остальные.

Когда в нём опять разгоралось беспокойство - невозможно полностью победить свою натуру - он звонил друзьям, спрашивал, кто из них свободен, кто хочет встретиться.

Когда Кейт приезжала к нему в Эллиотт, они ходили на футбольные матчи и вечеринки в общежитии. Когда Питер приезжал в Нью-Йоркский университет, они шли в бары и клубы с другими студентами и заканчивали каждую ночь в забегаловке на Св. Марке.

Питер думал о том, насколько другой была бы высшая школа, если бы Кейт была с ним. Если бы она всегда была рядом с ним. Они пили так, как будто им за это платили - смеялась Кейт. Всё - от Bud Lights до Zimas, от вина в коробках до виски, водки, рома.

“Терпеть не могу ром” - заметил Питер однажды вечером, доливая его себе в стакан. Все засмеялись.

Всем, кто спрашивал, где они повстречались, они отвечали, что росли вместе. Без подробностей. Влюблены со школы, думали люди, и Питер с Кейт их не поправляли.

Вдруг, не раньше, чем он почувствовал, что привык к колледжу, научился ориентироваться в туннелях между автовокзалом и метро, которые приближали его к Кейт, когда он только начал чувствовать, что наслаждается жизнью, живёт сегодняшним днём, без прошлого и будущего - его начали спрашивать, как он собирается жить дальше, кем хочет стать.

Советник по трудоустройству в колледже первым поднял этот вопрос.

Ближе к окончанию колледжа Джордж сказал, что Питер может вернуться и жить с ним столько, сколько нужно. Со своей подругой Розалин он снял новую 2-спальную квартиру. Там у Питера было бы достаточно места, если ему понадобится время, чтобы встать на ноги.

Новая квартира находилась буквально за углом от старой, и Питер прожил в ней несколько недель перед последним курсом. Она была чистой и бежевой, с безделушками и растениями в горшках, и в ней не было абсолютно никаких следов Джорджа, если не считать щетину, покрывающую раковину каждое утро.

Однажды подруга Джорджа сама позвонила Питеру, чтобы повторить его предложение. Чтобы Питер не подумал, что его приглашает только Джордж.

“Ты многое пережил” - сказала Розалин, и Питер почувствовал смущение. Конечно, Джордж рассказал ей всё. Наверняка. Он был не против, просто это застало его врасплох.

“И ещё, Питер” - добавила Розалин - “Я устраиваю вечеринку на день рождения Джорджа. Было бы отлично, если бы ты смог прийти. Ему кажется, что ты с кем-то встречаешься. Просто стесняешься об этом сказать. Приводи её тоже, если, конечно, хочешь. Ему исполняется тридцать семь, и он этим немного расстроен. Мы просто собираемся поужинать в его любимом тайском ресторане”.

“Извини, ты уверена что тридцать семь?” - Питер быстро подсчитал. Это означало, что Джорджу было всего двадцать девять лет, когда он с отцом внезапно переехал к нему.

Он знал, что Джордж был на десять лет моложе отца. Но, например, тренеру было сорок, а он выглядел моложе Джорджа. Если подумать, большинство его профессоров были старше сорока, и все выглядели моложе Джорджа.

“Я уверена. Он тоже многое пережил”.

Профилирующим предметом Питера была история. Но, похоже, специализация не имела большого значения при поиске работы. Словесники шли в юридическую школу. Философы шли в ординатуру.

Ординатура была не для Питера, потому что он не проходил требуемых курсов. Финансы его не интересовали. Бухучет казался слишком скучным. Кем ещё может быть человек? Учителем?

В декабре последнего курса колледж устроил ярмарку вакансий, и Питер прогуливался по ней, рассматривая стенды.

Маркетинг, реклама, консалтинг, здравоохранение, гостиничный бизнес, страхование, уход за детьми, отдел исправительных учреждений, отдел транспорта. У Starbucks был свой стенд. У Sears - свой. Местная компания коммунальных услуг. Парк развлечений в Камдене.

На всех стендах висели завлекающие постеры, стояли миски с конфетами и улыбающиеся представители. Все работы находились в Нью-Джерси и Нью-Йорке, и он почувствовал себя бабочкой, пришпиленной к гербарию.

Он только что закончил читать биографию Стива Префонтейна и был готов объездить всю страну. Он мечтал об Орегоне, Колорадо, Калифорнии.

Иногда во сне он задавал матери вопросы, на которые она отказывалась отвечать. Иногда, тоже во сне, он приносил ей свою зачётку, словно первоклассник, показывающий звёздочки в своей тетради, но она выпускала её из рук на холодный линолеум, даже не глядя.

Недавно, в реальности, по дороге на соревнования в Сиракьюз, их фургон остановился в Олбани, чтобы ребята из команды могли поесть, зайти в туалет и просто размять ноги.

Питер почувствовал, что украдкой оглядывается вокруг, как будто за ним кто-то следит. Когда команда заканчивала есть, он вышел в вестибюль, чтобы посмотреть на карту с пунктирными линиями, показывающими маршруты в город и обратно.

Он не сказал Кейт о дне рождения Джорджа, оправдывая это тем, что у него самого вряд ли получиться прийти.

Он упомянул Кейт Джорджу лишь раз, сказав только, что как-то встретился с ней в баре. Джордж был ошарашен, спросив, почему Питеру надо было встретиться именно с ней. Он что, пытается подлить масла в огонь?

“Она может разбередить старые раны. Может, её подговорил отец. Может, он думает о гражданском иске” - размышлял вслух Джордж.

В то время он всё ещё жил в старой квартире. Они пытались починить кондиционер - конденсат из него просочился внутрь квартиры и повредил паркетный пол. Джордж лежал на спине, глядя на устройство снизу.

“Она не склонна к драматизму” - сказал Питер и на этом закончил разговор.

Кейт срезала крашеные кончики волос, сняла лак с ногтей и пошла на собеседование на должность криминалиста в полиции Нью-Йорка. Ей предложили работу прямо на собеседовании.

Она думала о технологии. О биохимии. Даже пару недель рассматривала агрикультуру, пока не поняла, что по этой отрасли в Нью-Йорке очень мало работ.

В тот день, когда она сходила на собеседование в криминальную лабораторию на Джамайке, одев уродливый коричневый костюм, который достался ей от Натали и Сары, она сказала Питеру, что почувствовала себя там как дома.

“Это может оказаться для Вас культурным шоком” - сказал ей доктор Лерер, приглашая присесть среди микроскопов и бунзеновских горелок. Но она росла в этой культуре, она говорила на этом языке.

Питер позавидовал уверенности её выбора. Все варианты, которые она рассматривала, были из одной категории. Она знала, чего хотела, и сосредоточилась именно на этом.

В отличие от Питера, который сегодня хотел стать тренером, а завтра - пойти в аспирантуру и стать профессором колледжа.

“Я приняла предложение. Выхожу на работу первого июня” - сказала Кейт.

“В Нью-Йорке?”

“Да, лаборатория находится в Квинсе”.

“И ты уже согласилась?” - переспросил Питер.

“Да. Почему ты спрашиваешь? Ты не рад за меня?”

“Конечно рад. Но это означает, что мы остаёмся в Нью-Йорке”.

“Ну да. А ты собирался куда-то ещё?“

Они никогда не обсуждали, что произойдёт, когда закончится колледж. Оба хотели оказаться поближе друг к другу, чтобы чаще видеться.

“Не знаю. Я думал, что, может, мы уедем в какое-нибудь совершенно незнакомое место”.

“Почему нам надо уезжать в незнакомое место?” – спросила Кейт с растерянностью в голосе

Питер не мог объяснить почему - он и сам не знал. Иногда он представлял себя идущим по незнакомой местности, поднимающимся на вершину, смотрящим на незнакомый пейзаж, раскинувшийся внизу. Это было волнующее чувство.

Их выпускные выпали на один день, и оба испытали облегчение, что могут хоть ненадолго отложить встречу с семьями друг друга.

Джордж и Розалин пришли на выпускной Питера.

После церемонии, когда его товарищи по команде собирались на вечеринку, Питер сказал им, что уже запланировал отметить это событие с дядей. Джорджу и Розалин он сказал, чтобы они шли обедать сами, потому что он будет гулять с друзьями.

Вместо этого Питер прошёл две мили по просёлку до ближайшего бара, где планировал просидеть весь день в одиночку, смотря бейсбол по телевизору.

По дороге он прошёл мимо заброшенного лимонадного лотка - с игрушечным кассовым аппаратом, валявшимся в траве. Из ящика аппарата торчала смятая долларовая купюра.

Питер переехал к Джорджу и Розалин на лето и решил опять поработать с арматурщиками, пока не решит, чем ему заниматься.

“Это временно” - повторил он, должно быть, дюжину раз в первые выходные. В конце концов, Розалин положила свою холодную руку ему на плечо и сказала, чтобы он не беспокоился об этом.

Его спальня так сильно пахла освежителем воздуха, что у него разболелась голова. Он накрыл освежитель полотенцем и спрятал его на дно узкого шкафа.

Джорджа больше смутило, чем разочаровало то, что Питер закончил колледж без определённого плана. Он говорил, что ему нравится каждое утро спешить вместе с Питером к машине с коробками ланча в руках, но при этом частенько просил Питера рассказать о курсах, которые тот посещал в колледже, как бы напоминая, о чём он должен думать в первую очередь.

В первый день работы с арматурщиками Питер огляделся в поиске старых знакомых. Через несколько дней он начал расспрашивать, куда они делись.

Парень, которого он спросил, сказал, что Джон Сальваторе получил тяжёлые травмы и, вероятно, больше не сможет работать. И Питер задумался, успел ли он купить дом, о котором мечтал, женился ли на своей девушке.

Оказалось, что Джимми МакГри всю неделю работал рядом с Питером, просто Питер его не узнал. Он сильно растолстел, и его лицо было измождённым. Он выглядел лет на десять старше Питера.

Как-то утром Питер подошёл к нему и напомнил о себе.

“Да, я помню” - сказал Джимми - “Сын босса”.

“Не сын. Племянник”.

“Можно у тебя узнать, племянник - сколько дней тебе пришлось ждать, пока тебя вызовут на работу? У меня есть двоюродный брат - ему пришлось ждать несколько недель. У него недавно родился ребёнок. Ему пришлось ждать почти месяц, пока его вызовут”.

Питер всего лишь сделал то, что сказал ему сделать Джордж. Он подошёл утром к воротам стройки, и зашёл, когда вызвали его имя.

“Извини” - сказал Питер, хотя не понимал, за что именно извиняется. В тот день он заработал более трёхсот долларов - ему как раз были очень нужны деньги. Он не мог вечно оставаться у Джорджа в комнате, заполненной запахом освежителя.

Джимми оскалился, но явно не от радости. Зубы у него были острые, с коричневыми пятнами и были похожи на шакальи.

Джордж, наконец, встретился с Кейт в последний день августа 1999 года, в тот день, когда она переехала из бесплатного летнего жилья в университетском городке на квартиру, которую сняла с несколькими подругами.

Питер надеялся, что к осени они будут жить вместе, но всё ещё не знал, чем будет заниматься. Несколько его товарищей по команде из Эллиотт Колледжа сняли дешёвую квартиру на углу Амстердам Авеню и 103-й Стрит, и он согласился жить с ними.

Кейт первая предложила ему пожить с друзьями, весело провести время - квартплата будет дешевле, если они разделят её на всех.

Но Питер подозревал, что она тоже хотела пожить отдельно, потому что у неё пока не хватало смелости сказать родителям о том, что они встречаются. Несколько лет назад она в приступе ярости сказала об этом отцу, но, насколько знал Питер, больше этот вопрос не поднимала.

Фрэнсис, должно быть, ничего не сказал об этом сёстрам Кейт. Потому что, когда Питер и Кейт ещё были первокурсниками, и он приехал к ней в Нью-Йоркской университет на выходные, внезапно появилась Сара.

“Я принесла тебе сэндвич” - сказала она, когда Кейт открыла дверь, а потом заглянула в комнату и увидела Питера, сидевшего за столом Кейт в шортах и футболке. Это было начало ноября - Сара только начала работать на Бликер Стрит, недалеко от общежития Кейт.

“Что за херня” - сказала она, побледнев, отдала Кейт пакет с сэндвичем, и, не сказав больше ни слова, повернулась и ушла. Через час позвонила Натали. Кейт узнала её по номеру, высветившемуся на телефоне, и пожала плечами.

“Наверное, пора сознаться” - сказала она Питеру - “Исчезни на час, хорошо?”

И уже поднимая трубку, поцеловала его.

Когда он вернулся, было видно, что Кейт плакала.

Но она заверила его, что всё нормально. Нет, правда, всё в порядке. Всё будет хорошо.

После этого, слушая обрывки её телефонных разговоров с сёстрами, он понимал, что они спрашивали о нём, но Кейт всегда уходила от вопросов.

Питер, со своей стороны, не очень спешил встретиться с Натали и Сарой. Но ради Кейт он был готов проводить с ними время. Человеком, которого он меньше всего хотел увидеть, был Фрэнсис Глисон. Но и с ним наверняка придётся общаться, если они станут жить вместе.

Когда он узнал, что Кейт собирается для переезда арендовать фургон, Питер предложил использовать машину Джорджа. Он был уверен, что Джордж будет не против.

Конечно же, Джордж был не против того, чтобы Питер взял машину. Он был против того, чтобы тот её вёл.

Питер получил водительские права меньше года назад. У его приятеля по команде в колледже был маленький хэтчбек, и он разрешал Питеру брать его, чтобы съездить к Кейт в Нью-Йорк. Но у Джорджа был здоровенный трак.

“Для кого, говоришь, тебе нужна машина?” - спросил Джордж. Он пообещал Розалин повесить полки над телевизором, и только что вернулся из хозяйственного магазина с двумя длинными дубовыми досками и парой металлических уголков.

Когда Питер произнёс имя Кейт, на лице Джорджа отобразилось удивление: “Из всей рыбы в море, Питер? В колледже не было других девушек?”

Он положил доски на пол и бросил пластиковую сумку с крепежом сверху. Он прищурил лицо, словно понять это было для него физически тяжёлым, болезненным процессом.

“Не было” - коротко ответил Питер.

Джордж кивнул, дал информации улечься в голове. Он подошёл к кухонной раковине и, прислонившись спиной к Питеру, налил стакан воды и выпил.

“Мне это не нравится. Что-то в этом не так” - сказал он.

“Я понимаю” - ответил Питер.

“Понимаешь, это проблема. Не могу объяснить”.

“Я понимаю”.

“Та девушка, эта девушка, буквально любая другая девушка - не имеет значения. Во всём мире есть только одна девушка, встречаться с которой кажется мне плохой идеей - Кейт”.

“Но почему?” - наконец Питер нашёл в себе силы возразить. Его отец ушёл. Его мать исчезла. Кто будет возражать? Возможно, её родители. Но Кейт с ними разберётся. Если у него будет возможность с ними поговорить, он уверен, что сможет убедить их изменить мнение о себе. А если не сможет, то это их проблема. Он и Кейт никому не сделали ничего плохого. Он очень сожалеет о том, что сделала его мать, но мистер Глисон, конечно же, не может винить его в этом.

“Потому что ...” - пытался объяснить Джордж - “Потому что это значит, что всё это не кончилось много лет назад. Всё это ещё продолжается”.

Ну уж нет, подумал Питер, но не стал спорить. Всё, что случилось - случилось с их родителями. Или, по крайней мере, их родители были виновниками всего, что случилось. Или, по крайней мере, их родители могли предотвратить случившееся. Или ...

У него возникало подавленное чувство всякий раз, когда он думал о той ночи. Если бы он тогда не предложил Кейт улизнуть из дома. Если бы их не поймали. Одно привело к другому, и так далее. Но кто мог предсказать, что эффект домино приведёт к таким последствиям? Точно не пара подростков.

Когда он и Кейт снова начали встречаться, то решили оставить старый багаж в прошлом и начать всё заново. Теперь они были достаточно взрослыми, чтобы понимать, что им нужно. Они слишком долго были вдалеке друг от друга, чтобы понять, насколько тяжела разлука.

“Всё, что я знаю, что она - та самая, единственная. Я её люблю”.

Джордж снова щёлкнул краном и наполнил стакан. Он глотал воду, как будто провёл в пустыне несколько недель.

“Ты очень упрямый, Питер. Ты хороший ребёнок, но очень упрямый”.

“Я не ребёнок”, - сказал Питер. И, сказав это, вдруг почувствовал себя маленьким.

“Ты её любишь. Хорошо. Это сильное чувство, но хорошенько всё продумай. Что будет дальше? Ты собираешься на ней жениться? Завести детей? У твоей матери и Фрэнсиса Глисона будут одни и те же внуки? Они будут сидеть за одним столом на Рождество?”

“Что?” - переспросил Питер. Ради бога, пока никто ничего не говорит о детях.

Он просто мечтал когда-нибудь жить в одной квартире с Кейт, каждый вечер возвращаться домой и рассказывать ей как прошёл день, слушать её, лежать с ней обнажёнными на кровати, с натянутыми до подбородков одеялами, просыпаться утром, чувствуя рядом её тёплую кожу. Но это могло случиться только после того, как он решит, чем будет заниматься.

Джордж вздохнул.

“Я тоже поеду” - сказал он - “Лишняя пара рук вам не помешает. Плюс, мне всё равно когда-нибудь придётся с ней встретиться. Так ведь?”

Питер нервничал, когда они подъехали к общежитию Кейт. Дрожь пробирала его до самых костей, как будто он опять ехал в фургоне, направлявшемся на региональные соревнования.

Кейт была одета в старые обрезанные джинсы и кроссовки - одежду, удобную для перетаскивания вещей. Её волосы были собраны в пучок на макушке, и он видел, что она уже вспотела - тёмная полоска проступала на футболке вдоль позвоночника. Было жарко, а она перенесла вниз дюжину коробок из своей комнаты, хотя Питер сказал не начинать без него.

“Это она?” - спросил Джордж, когда они остановили машину возле общежития.

“Не забывай - она не ждёт, что ты приедешь” - сказал Питер. Он понял, что Кейт ещё не заметила их. Она не знала, какую машину следует высматривать.

Джордж был одет в черные шорты, чёрную майку, обтягивающую живот и ярко-белые кроссовки. Он проверил свои зубы в зеркале и подмигнул Питеру. “Как моя причёска?” - спросил он.

Питер видел, что Кейт заметила мужчину, идущего рядом с ним.

“Джордж!” - сказала она, когда они подошли достаточно близко - “Я так рада с тобой познакомиться”.

Она поблагодарила его за то, что он приехал помочь. Джордж принял благодарность, но был более сдержанным, чем обычно. Кейт, конечно же, этого не знала.

Она спросила, объяснил ли ему Питер подробности переезда.

Джордж глянул на Питера. “79-я Ист, да? На углу Второй Авеню?”

“Он что-нибудь ещё упоминал? Нет? Отлично. Тогда поехали”.

Квартира оказалась на шестом этаже. Лифта в доме не было. Об этом никто из них не упомянул.

“О боже” - сказал Джордж после первого же подъёма по лестнице, ставя коробку в квартире - “Вы что, не могли найти квартиру на двенадцатом этаже?”

“Да ладно” - сказала Кейт - “Подумай, какими мощными станут мышцы твоих ног, когда мы закончим”.

Джордж улыбнулся, и Питер почувствовал, что ужасный страх, который он испытывал с самого утра, начал испаряться.

Каждый раз, когда они поднимались по лестнице, казалось, что Джордж и Кейт становятся ближе друг другу.

Они сновали вверх и вниз, и по всей лестнице раздавался звонкий голос Кейт. Она задавала Джорджу вопросы о себе, о разных вещах и событиях в мире: о Монике Левински, о католической церкви, про евро.

Они сделали перерыв, когда перетащили больше половины вещей, и Джордж рассказал Кейт значение каждой из своих татуировок. Он рассказал ей о Розалин, что он долго был в неё влюблён, прежде чем пригласил на свидание.

Наконец закончив перетаскивать вещи, они в изнеможении растянулись на полу новой кухни Кейт.

Воздух в квартире был застоялым. Питер уже ненавидел идею раздельного с Кейт проживания.

“Кто-нибудь хочет пива?” - спросила Кейт, даже не пытаясь встать. Джордж отказался, сказав, что у него в машине есть газировка.

Питер встал, открыл дверцу холодильника и дал холодному воздуху на мгновение окутать его, прежде чем достать упаковку пива, которую им оставили соседи Кейт по комнате. Он взял одну баночку и выпил её двумя длинными глотками.

“О боже” - сказала Кейт - “Оставь хоть немного для нас”.

“Да, действительно” - сказал Джордж.

Когда Питер и Джордж вернулись к машине, то обнаружили рядом полицейского, докопавшегося до курьера, у которого на руле велосипеда болтался пакет с чьим-то заказом.

Полицейский был огромен, с руками такой толщины, что форменная рубашка растянулась вокруг них.

“Извините” - сказал Джордж, обходя их. Он припарковался в неположенном месте, оставив включённой мигалку.

Полицейский внимательно посмотрел на Джорджа, словно давая ему понять, что заметил, где тот запарковался, и, если захочет, может создать ему неприятности.

Когда они отъехали, Джордж сказал, что проблема с полицейскими состоит в том, что теперь работа привлекает совершенно другой контингент.

В полицию всё ещё поступали замечательные парни - “и женщины”, добавил он - и в отличие от старых времён, теперь они были всех цветов и мастей.

Но в наши дни стало слишком много молодых полицейских, которых привлекала только возможность носить пистолет и применять силу. Может быть, поэтому их стали уважать меньше, чем раньше.

В нормальном мире быть полицейским считалось бы не менее престижным занятием, чем быть инвестиционным банкиром. Или даже доктором.

Что может быть важнее, чем обеспечение безопасности людей? Чем быть единственным, к которому люди обращаются в самых отчаянных ситуациях?

И тем не менее.

“Знаешь, что я видел на днях? На Бродвее, возле станции Боулинг Грин? Там протестовало примерно тридцать студентов Сити колледжа. У одной девушки была табличка с надписью “Fuck the Police”. Ты не заметил её? Это был в понедельник, когда мы работали в здании компании Standard and Poor. Белая девушка. Наверняка, приехала из какого-нибудь Нью-Канаана. А теперь объясни мне, какие у неё могут быть проблемы с полицией. Скажи, кого она будет звать на помощь, если какой-нибудь онанист решит вывалить своё хозяйство посреди автобуса?”

Питер видел протестующих, но не обратил на них внимания. Точка зрения Джорджа казалась ему одновременно и правильной, и ошибочной.

“История существования полицейских, как правило, связана с историей протеста” - сказал Питер - “Я думаю, что они таким образом реагировали на случай в Бед-Стае, когда полицейские побили подростка. Сколько ему было лет? Тринадцать? Они могли его убить”.

“Тринадцать. Но он выглядел старше”.

“А если бы он был старше? Он же не делал ничего плохого”.

“Питер” - Джордж посмотрел на него - “Я не отрицаю, что некоторые полицейские - расистские придурки. Но сейчас я говорю о том, что девушка из Нью-Канаана решила, что каждый полицейский - расист. Просто потому, что какой-то придурок в 79-м участке избил подростка. У этого придурка никогда не должно было быть возможности получить кокарду и пистолет”.

Питер засмеялся: “Разве расовые меньшинства не сталкиваются с этим каждый божий день? Когда всю расу судят по действиям нескольких идиотов?”

Питер спорил с неохотой, так как всё ещё думал о Кейт и переполненной квартире, в которую собирался переехать. Мысль о четырёх парнях в одной маленькой ванной заставила его подумать, зачем он на это согласился.

Джордж сказал, что готов поспорить, что большинство протестующих никогда в жизни не встречались и не разговаривали с полицейскими.

“Самая большая проблема заключается в том, что за эту работы недостаточно платят” - сказал он - “Ты слышишь? Недостаточно для той опасности, которой они подвергаются. А ещё одна проблема - при первой же возможности, городской полицейский пытается перевестись в пригород. Я читал статью об этом”.

“О чем?”

“О полиции. Алё? Проснись, Питер! Молодые люди должны рассматривать работу в полиции как возможность применить мозг “.

Питер внезапно распрямился на пассажирском сиденье, словно какая-то невидимая сила толкнула его: “Это очень важная работа”.

Джордж посмотрел на него: “Я об этом и говорю”.

В ту ночь, когда Кейт, без сомнения, давно спала в своей новой квартире, Питер лежал, уставившись в потолок и чувствовал себя на целый век старше, чем в начале колледжа. Около полуночи он встал, сунул ноги в свои облезлые кроссовки и выскользнул из квартиры на улицу, в моросящую тьму.

В баре возле старой квартиры Джорджа он прикинулся, будто очутился там впервые. После второй рюмки он спросил бармена, не помнит ли тот парня, который бывал здесь несколько лет назад. Высокого парня с волнистыми волосами. Полицейского. Он частенько заходил сюда, прежде чем переехать на юг.

“Ты сейчас описал примерно половину здешних посетителей” - сказал бармен - “Добавь каких-нибудь подробностей”.

“Не обращай внимания” - сказал Питер и махнул рукой.

Часом позже, когда Питер поставил бокал на стойку и потянулся к кошельку, чтобы выловить несколько купюр, он почувствовал, как дрожат его руки.

Очутившись на улице, где изморось давно превратилась в ливень, он почувствовал, что его несёт в сторону давно знакомого пути - пути, который выглядел правильным и который он мог сделать своим.

Интересно, платят ли новобранцам во время обучения в академии? Сразу ли дают медицинскую страховку или через несколько месяцев?

Он скажет Кейт, когда сдаст письменный экзамен. Нет, он скажет ей, когда узнает, что поступил.

Питер продолжал работать с арматурщиками. Каждый день после работы он пытался совершать пробежки, потому что это помогало ему снова почувствовать себя студентом, и лишний час удерживало его вне тесной квартиры.

Пришла и ушла осень. Наступила Рождественская неделя. Новости были переполнены сообщениями о проблемах, которые несёт грядущий 2000-й год.

У человечества оставалось меньше месяца на то, чтобы привести себя в порядок. Прежде чем сменится век и все файлы исчезнут. Перестанет работать метро. Начнут падать самолёты. Всё из-за того, что программисты в 1960-х не думали о жизни после 1999 года.

Но наступило новое тысячелетие, и с человечеством ничего не случилось.

В феврале он получил извещение из отдела кадров полиции, что успешно сдал письменный экзамен и теперь ему необходимо заполнить дополнительные документы. Среди этих документов было разрешение на проверку данных. К его личному делу прикрепили следователя.

Питер прошёл тестирование характера, психологическое обследование, устный тест, медицинский осмотр. Ему проверили зрение, слух, кровяное давление, сердце. Когда доктор замерил его пульс, то сказал, что Питер либо был бегуном, либо умер.

После всего этого он должен был пройти официальное собеседование, всё с тем же следователем, который проводил проверку его личного дела.

Джордж обо всём догадался, когда стал видеть прибывающие по почте конверты. Он сказал Питеру, что не чувствовал себя так очень давно, с тех пор, как брал почту с похожими конвертами для Брайана.

Он спросил Питера, уверен ли он в своём решении, насколько далеко продвинулся в процессе оформления, прошёл ли официальное собеседование. Встречался ли с кем-либо после проверки данных.

“Это будет последний этап. На следующей неделе”.

“Хорошо” - сказал Джордж, но при этом выглядел обеспокоенным.

“В чём дело?” - спросил Питер.

“Ни в чём. Не обращай внимание”.

Следователь представился сотрудником детективного бюро.

Он пребывал в хорошем настроении, и, как мог, пытался успокоить Питера, который заметно нервничал. Он рассказал Питеру о проблемах с машиной, которые у него были в то утро, о том, как его жена любит поворчать, но при этом всегда оказывается права.

Питер гладко побрился, и был одет в спортивную куртку и галстук.

Остальные тесты были сделаны в Квинсе, но собеседование проходило на Ист Двадцатой в Манхэттене.

У Питера с собой была папка, в которой лежали все требуемые документы - от карточки социального обеспечения до диплома из Эллиотт Колледжа. Его рюкзак был слишком потрёпанный, чтобы идти с ним на собеседование, а портфеля у него не было - поэтому он сжимал папку в руке, и всё утро переживал, чтобы из неё ничего незаметно не выскользнуло. Всю дорогу в метро он проверял и перепроверял содержимое папки.

Когда он добрался до назначенного адреса, молодая женщина направила его в комнату для собеседований и принесла стакан воды. Когда пришёл следователь, он сел напротив Питера за избитый деревянный стол.

Пожилой мужчина начал с вопросов, которые Питер ожидал, и ответы на которые практиковал в голове во время вечерних пробежек: почему Питер хотел работать в полиции, как он себе представлял эту работу.

Он всё организовал как лёгкую беседу, как будто они просто знакомились друг с другом на шашлыках или во время бейсбола, хотя Питер видел, как он помечает пункты в своём списке.

Наконец, он спросил о родителях, и Питер дал ответ, который репетировал годами. Его мать жила в северной части штата. Отец жил где-то на юге. Они расстались десять лет назад, и Питер не поддерживал с ними отношений. Он быстро кивнул, показывая, что на этом его ответ закончен, но следователь наклонил голову и подался вперёд.

“Твой отец. Он был полицейским, не так ли?”

“Да. Так”.

“Девятнадцать лет на службе. Он получил травму? Что случилось?” - следователь начал листать свои записи, и Питер почувствовал, как учащается его пульс. Он подозревал, что этот человек уже всё знает.

С другой стороны, департамент полиции был настолько большим, с таким количеством информации, что какие-то детали можно было и упустить. Ничего из того, что произошло в Гилламе, не имело связи с работой Брайана.

“Он досрочно вышел на пенсию по причине личного характера”.

“Да? И что это была за причина?”

Питера предупреждали, что их вопросы не ограничены никакими лимитами. На психологическом тесте его спросили, встречается ли он с кем-либо. С мужчиной или женщиной? Как бы он себя чувствовал, если бы его потенциальным напарником была женщина? Как насчёт геев или лесбиянок? Как насчёт черных, латиносов, азиатов? Он думал, что подобные вопросы являются незаконными.

“Мы не поддерживаем отношений”.

“Вопрос не об этом”.

“Он рано ушёл на пенсию, потому что хотел изменить свою жизнь. По крайней мере, я думаю, что именно поэтому. Но вам надо спросить его. Он переехал на юг, когда мне было пятнадцать лет. Всё это время я жил у своего дяди”.

“Твоего дядю зовут Джордж Стэнхоуп?” - сказал следователь, и Питер почувствовал, как у него похолодело внутри.

“Да”.

“А твоя мать живёт на Шестой улице в Саратоге?”

“Я не знаю” - сказал Питер. По крайней мере, это было правдой.

“Она была арестована в 1991 году и обвинена в покушении на убийство. Мужчина, в которого она стреляла, был вашим соседом, лейтенантом полиции Нью-Йорка, во время происшествия не на дежурстве. Её признали невиновной по причине психического расстройства. Дело закрыто. Так?”

Питер молчал, его сердце громко стучало.

“Мне было четырнадцать лет. Я не был знаком с большинством деталей происшедшего”.

“Она использовала оружие твоего отца, так?”

“Да, думаю что это так”.

“Ты думаешь, что это так” - следователь отложил свои записи в сторону - “Ты с блеском прошёл письменный экзамен. Без проблем прошёл все медосмотры. У тебя хорошие оценки в дипломе”.

Питер ждал, чем это кончится.

“Но при прохождении психологического теста мы заметили аномалии. Я говорю о твоём психологическом тесте, Питер. Не о тесте твоей матери или отца. Твоём”.

Питер знал, что его тестируют. Психологический тест состоял из тысячи вопросов и длился шесть часов.

В какой-то момент его попросили нарисовать дом, дерево, самого себя. Потом он вспомнил, что забыл нарисовать ручку на входной двери. Как он может войти в дверь без ручки? Что касается автопортрета, то он нарисовал себя в шортах и майке для бега, а потом подумал, что надо было нарисовать костюм и галстук.

“Личное дело твоего отца также вызывает беспокойство. У него есть запись об употреблении алкоголя на дежурстве. Январь 1989 года”.

“Я не мой отец. Я давно его не знаю”.

“У дяди Джорджа тоже есть кое-какие записи в личном деле. Всякие мелочи, но их необходимо упомянуть”.

Питер посмотрел в узкое окно и попытался собраться с мыслями.

“Я никогда не делал ничего плохого. Я подал заявление о приёме на работу. Не моя мама. Не отец. Не дядя. Так что их история не имеет никакого значения, важна только моя”.

“Возможно” - сказал следователь - “Возможно так и есть. Зависит от многих обстоятельств”.

Питер ждал ответа две недели. Месяц. Шесть недель. Он слышал, что скоро начнётся новый учебный год в академии, и если его имя вовремя не будет добавлено в список одобренных новобранцев, то ему придётся этот год пропустить.

Кейт наслаждалась своей работой, несмотря на необычное рабочее время, несмотря на то, что ей приходилось видеть на месте преступления, ползая в темноте на четвереньках со своим черным фонариком в поисках следов и кровяных пятен.

“Что с тобой?” - спросила Кейт.

Они пошли в кино, но несколько раз, когда она смотрела на него в мерцающей темноте, Питер сидел, как будто не видя экрана. Не прошло даже полфильма, когда он взял её за руку и потащил по проходу в вестибюль, а потом в холодный воздух улицы.

“Кейт, когда мы будем жить вместе? Когда мы поженимся? Когда мы будем жить, как хотим, а не просто видеться два-три вечера в неделю? Меня не устраивает нынешняя ситуация”.

Кейт засмеялась. Они стояли в двух метрах друг от друга на заплёванном жвачкой тротуаре. Кассирша кинотеатра, сидела за стеклом и читала книгу.

“Я серьёзно. Ты не хочешь, чтобы мы поженились?” - спросил Питер

“Думаю, что для начала ты должен меня спросить, готова ли я к этому”.

“Я спросил, не так ли? Лет десять назад”.

“Нет, ты сказал мне, что так должно случиться. Насколько я помню, ты не спрашивал. Плюс тогда мне было тринадцать лет”.

“Хорошо. Но ты хочешь этого?”

“Конечно” - ответила она - “Но я надеюсь, ты понимаешь, что предложение руки делают не так?”

А потом спросила: “Питер, что с тобой происходит?”

Он ходил взад-вперёд, рассказывая ей всё - начиная с той ночи, когда решил стать полицейским, вплоть до официального собеседования и долгих недель ожидания. Когда он гадал, возьмут его или нет.

Ему было стыдно, что он не сказал об этом раньше, но он хотел сделать ей сюрприз. Кейт слушала, дрожа от холода и крепко обхватив себя руками.

Что ему ещё оставалось делать. Теперь, когда он твёрдо знал, кем хочет быть. Когда он был в этом уверен.

Было много разных путей, чтобы стать полицейским, множество разных траекторий. Ни одна карьера не была похожа на другую.

Было безумием, что они могли использовать против него то, что случилось давным-давно, и, по сути, не имело к нему никакого отношения. Он собирался позвонить этому следователю и попросить провести ещё одно интервью. Что Кейт сказала бы об этой идее?

“Он уточнил, какие проблемы возникли при прохождении психологического теста? Сообщил какие-то подробности?” - спросила Кейт.

“Нет. Возможно, он всё это выдумал”.

Кейт кивнула, и Питер почти видел, как информация, которую он ей сообщил, сортируется по полочкам в её мозгу.

“Если меня не возьмут, возможно, нам надо будет переехать. Я бы попробовал Бостон или где-нибудь в Коннектикуте. Хартфорд. Стэмфорд. Наверняка там меньше конкуренция. Плюс ...”

“Питер” - сказала Кейт, разводя руки, чтобы обнять его.

“Ты в этом уверен?” - спросила она - “Ты уверен, что хочешь именно этого?”

“Да” - сказал он.

Он будет лучшим полицейским, чем его отец. Он будет больше похож на Фрэнсиса Глисона, пока его не подстрелили. Он дорастёт до звания, которое получил бы Фрэнсис, если бы его карьера не оборвалась. Он будет уважать людей, следовать правилам и подниматься по служебной лестнице. Он уже представлял себе это.

“Дай мне попробовать одну вещь. Ты можешь подождать ещё немного? Как зовут следователя?”

В воскресенье Кейт села на ранний автобус в Гиллам. От остановки она пошла домой пешком.

Она остановилась на полпути, когда уже шла по Джефферсон Стрит, и увидела, что окна дома её детства украшены сердечками, которые когда-то она вырезала с сёстрами на День Св. Валентина.

От воспоминания о том, как её мать раскладывает лестницу на чердак и достаёт оттуда старые украшения, пока отец придерживает лестницу и, как всегда, говорит “Будь осторожна, Лена”, Кейт хотелось упасть на колени и заплакать.

Она помнила, как однажды отец вернулся домой с ночного дежурства в День Св. Валентина и подарил каждой из них ластик для карандаша, сделанный в форме сердца.

Для Лены у него было дюжина роз. И, подстригая их концы и суетясь в поисках вазы, она говорила, что можно было бы подождать до конца февраля, когда цены станут пониже, она бы не обиделась.

Кейт тихо постучала во входную дверь, и, когда никто не ответил, обошла дом по хрустящей от мороза траве и вытащила из-под камня запасной ключ. Когда она открыла дверь в кухню, отец уже доставал из шкафчика вторую кружку.

“Я видел, как ты идёшь” - сказал он.

“Где мама?”

“Спит”.

Ещё не было и восьми утра.

Волосы Лены отросли, волнистые, как и раньше. Только она перестала их красить, поэтому в них виднелась седина. Рак был в стадии ремиссии уже несколько лет.

Она никогда не обсуждала то, что произошло между Фрэнсисом и Джоан Кавана. Но однажды, примерно через год после операции, когда её волосы всё ещё были короткими и редкими, Кейт шла с ней от итальянского ресторана к машине, и Лена внезапно остановилась и повернула обратно в ресторан. “Я кое-что забыла” - сказала она через плечо.

Кейт чуть не рассмеялась над неожиданным поворотом, пока не заметила Джоан Кавана, идущую по парковке через улицу. Только когда Джоан вошла в магазин на другой стороне улицы, Лена вернулась.

“Мама” - сказала Кейт, когда они сели в машину.

“Я просто не хочу её видеть” - пояснила Лена - “Мне почему-то стыдно”.

“Это ей должно быть стыдно”.

“Всё равно” - и она пожала плечами.

“Мама спит дольше, чем когда вы были маленькими” - сказал Фрэнсис.

Всю жизнь Кейт казалось, что он читал её мысли. Она положила сумку у двери и взяла кружку, которую он достал из шкафчика. Он молча передал ей бутылку с молоком.

“Захотелось навестить нас?” - спросил Фрэнсис и сложил свою газету вчетверо. Он был уже одет, уже сходил в продуктовый. Перед ним лежал пустой лист вощёной бумаги, другой был обернут вокруг сэндвича, лежавшего на столе в ожидании Лены.

“Да, давненько не была дома”.

“Ты у нас занятая. Как работа?” - улыбнулся Фрэнсис.

Он всё знал, догадалась она. Непонятно как, но он всё знал. Она пыталась услышать шаги матери по лестнице, но дом молчал. Обогреватель тихо потрескивал в углу возле плиты.

“Я хочу попросить тебя об одолжении” - сказала она.

“Да?”

“Питер подал заявление на приём в полицейскую академию”.

Фрэнсис сделал секундную паузу: “Питер Стэнхоуп”.

“Да. Он”.

Отец изучал её с непроницаемым выражением лица.

“В любом случае, они пока не сообщили ему результат. Процесс растянулся несколько дольше, чем обычно, потому что во время собеседования всплыло несколько деталей, по которым у них есть вопросы к нему”.

“И во время психологического теста” - добавил Фрэнсис.

Кейт почувствовала, как онемели все части её тела.

“Он сам рассказал тебе это?” - спросил Фрэнсис.

“Да. Он сказал, что, возможно, они всё это выдумали, чтобы проверить его на устойчивость”.

“Нет, всё так и есть. Несколько мелочей. Незначительных фактов. Но в сочетании с его семейной историей они вызывают беспокойство”.

“Откуда ты всё это знаешь?”

“У меня остались друзья в полиции. Один из них позвонил, чтобы узнать моё мнение по этому поводу”.

Кейт уставилась на него: “Что ты ему сказал?”

“Это то одолжение, о котором ты хотела попросить? Чтобы я замолвил за него слово?”

“Да”.

“Зачем?”

“Потому что он хочет быть полицейским, и он был бы очень хорошим полицейским. И потому что я люблю его, и однажды, довольно скоро, мы поженимся”.

Фрэнсис вздохнул и отодвинулся от стола. “Ты выбрасываешь свою жизнь на помойку” - сказал он.

Она поставила свою кружку так же аккуратно, как и он, и сказала, что это её жизнь. И не ему читать лекции о том, как надо жить. И что он сейчас сидит здесь, перед ней, только из-за всепрощающего характера Лены.

Фрэнсис спокойно всё это выслушал.

“Думаешь, ребёнок в такой семье может вырасти психически неразрушенным? Ты этого сейчас не замечаешь, Кейт, но всё это сидит в нём. Я тебе гарантирую. Брак - штука продолжительная. Все швы проходят проверку на прочность”.