Средневековье и деньги. Очерк исторической антропологии

Но эта битва шла между новым богатством и новой бедностью. Мы с вами в веке, где только что произошло то, что я назвал «низведением высших небесных ценностей на бренную землю». Богатство было новым. Это было уже не земельное богатство, богатство сеньоров и монастырей, это было богатство бюргеров, купцов, тех, кого называли ростовщиками и кто скоро станет банкирами. Стоимость этого богатства выражалась в монетах, будь то монеты реальные или счетные.

Тем не менее это богатство в большей степени имело социальное значение, чем чисто экономическое. Новые богачи займут место среди сильных мира сего в христианском обществе, потому что перед лицом их нового богатства новая бедность окажется в одном ряду не с алчностью и пороками, а с caritas, о которой я уже говорил, и добродетелями. В течение всего XIII века деньги, как хорошо показала Николь Бериу, находились в неопределенном положении между пороком и добродетелью. Уже в 1978 г. американский историк Лестер К. Литтл объяснил, как получилось, что в средневековой Европе сосуществовали религиозная бедность и экономика прибыли[40]. Деньги просачивались в христианское воображаемое с давних пор. В начале XII в. французский монах Жоффруа Вандомский сравнил освященную облатку с монетой лучшей чеканки, потому что ее круглая форма напоминала круглую форму монеты, а способность облатки приравниваться к спасению ассоциировалась со способностью монеты олицетворять собой ценность. Еще во времена отцов церкви святой Августин представил Христа первым купцом, жертва которого выкупила человечество. Это был «небесный купец». Но с XII и особенно с XIII в. в христианском мире утвердилось новое богатство.

Новые бедные

Этому новому богатству противостояла новая бедность. Эта бедность уже не была одним из следствий первородного греха, это была уже не бедность Иова, а почетная бедность, что было связано с изменением образа Иисуса в духовных представлениях христиан. Иисус всё меньше оставался тем, кем был в первые века христианства, — воскресшим Богочеловеком, великим победителем смерти. Он стал Богочеловеком, давшим человеку пример бедности, которую символизировала нагота. Из всех движений, которые после тысячного года пытались возродить раннее христианство, добиться возврата к апостолам, все больше силы набирало то, которое побуждало к реформе, к возрождению путем возврата к истокам, к тому, чтобы «следовать нагими за нагим Христом». Точно так же как новое богатство было результатом труда, новая бедность была результатом усилия, выбора, это была добровольная бедность, и невозможно понять, как в средневековом обществе утвердились деньги, если не различать два вида бедности — вынужденную и добровольную[41].

Франтишек Граус показал, что в деревне в раннее средневековье были бедные, но главным местом, где в средние века бедность росла и бросалась в глаза, был город. Поэтому естественно, что борьбой с новой бедностью занялись в основном новые монашеские ордены, которые, в отличие от прежних монахов, обосновались в городах, а именно францисканцы.

Франциск Ассизский выступал за отказ от денег во всех смыслах слова[42]. Он отрекся от своего отца-купца, он обнажился, как Иисус, он жил в бедности, он проповедовал в бедности. И потом хулители нового богатства, желая содействовать новой бедности, парадоксальным образом пришли к двусмысленному и даже обратному результату. Литтл заявил, что архиепископ Пизанский, проповедуя в 1261 г. в Церкви францисканцев, объявил Франциска Ассизского патроном и покровителем купцов. Итальянский историк Джакомо Тодескини пошел дальше. Он считает, что в конце жизни Франциск свел вместе бедность и существующую под знаком денег городскую культуру, развивающуюся в Северной и Центральной Италии. В течение XIII в. францисканцы, согласно Тодескини, непрерывно искали определение и оправдание францисканскому богатству, приведшему их «от добровольной бедности к рыночному обществу». Тодескини основывается прежде всего на трактате лангедокского францисканца Петра Иоанна Оливи (1248-1298) «О договорах» .(De contractibus) (ок. 1295 г.)[43].

Может быть, более интересен, так как более приближен к повседневной жизни, реестр монастыря миноритов в Падуе и Виченце (1263-1302), который упоминает вклады, продажи, покупки и другие договоры, заключенные францисканцами двух этих городов, а также содержит упоминания о денежных займах, приобретении и обмене земель, и это показывает, что минориты, даже в бедности, но чаще всего через посредничество мирян, осуществлявших операции от их имени, лучше интегрировались в развивающуюся монетную экономику, чем в старую сельскую экономику[44].

Главное, что нищенствующие ордены, и прежде всего францисканцы, нашли в добровольной бедности духовные и социальные средства, способные обратить внимание новых богачей на бедняков. В большой мере под их влиянием церковь и могущественные миряне старались в XIII в. бороться с новым богатством и содействовать новой бедности особыми способами, всегда представлявшими собой один из главных родов деятельности в первую очередь церкви и после нее тех христиан, которые имели для этого средства и которым это позволял социальный статус, — при помощи дел, которые мы называем благотворительностью и которые в средние века предпочитали называть милосердными, поскольку в основе милосердия людей лежит милосердие Бога. Это милосердие проявлялось именно по отношению к телу, которое было телом страдающего Христа и должно было воскреснуть. В XIII в. возникло широкое, массовое и впечатляющее движение основания и поощрения приютов. Возникшие в раннее средневековье и поставленные под ответственность епископов, они пользовались юридической автономией, позволявшей получать дары и отказы по завещаниям. Поэтому монетный подъем XIII в., развитие нового милосердия могли использоваться для широкой помощи приютам, и возникли настоящие монашеские ордены, занятые странноприимной деятельностью. Сформировалась двойная сеть: с одной стороны — ночлежек (hospices), где кормили и принимали на ночлег бедняков и паломников, с другой — богаделен (hotels-Dieu), куда принимали больных, беременных женщин, сирот и брошенных детей. Финансовое руководство приютом часто поручалось управляющему, которого назначал епископ или светский покровитель. Помимо начальных или последующих дарений приюты получали добавочные ресурсы либо натурой (одежда, ткани), либо деньгами (пожертвования, милостыня). Размеры и красота некоторых приютов, сохранившихся с конца средневековья, показывают, какие значительные суммы были в них вложены, и позволяют предположить, какие значительные суммы на них расходовались. В раннее средневековье связанный скорей с дорогой, с XII по XV в. приют был связан прежде всего с подъемом городов, что можно заметить во Франции, а именно в Анжере, Боне, Лилле и Тоннере. Упоминался рост подаяний, связанных с приютами. Эволюция подаяния тесно связана с появлением нового богатства и новой бедности — таких, с какими познакомились францисканцы.

Тем не менее не следует ни преувеличивать роль францисканцев, ни искажать их мотивы и мотивы церкви. Уже в начале XIII в., когда церковь впервые канонизировала купца — святого Гомебона Кремонского, было открыто сказано: это произошло не из-за его профессии, а наоборот, потому, что он отказался от нее и добровольно стал бедным. Сам святой Франциск никогда не шел на уступки в отношении денег, а Петр Иоанн Оливи был францисканцем-маргиналом, кстати, частично осужденным после смерти, и его трактат «О договорах» остается единственным в своем роде. Почти общую позицию церкви еще в конце XIII в. по отношению к деньгам вообще и к ростовщичеству в частности отражает трактат «О процентах на капитал» Эгидия из Лесина, где, как мы видели, ростовщичество по-прежнему осуждается, даже если к нему проявлена определенная терпимость. Главными в денежной сфере, как во всем в XIII в., были умеренность, стремление к справедливости. Это еще лучше видно из доктрины и практики «справедливой цены», к которой я еще вернусь[45].

Контроль над ценами

Поскольку одним из главных страхов для людей средневековья был голодный мор, то цена на зерно, лежащая в основе цены на хлеб, подлежала строгому контролю со стороны муниципальных властей. Судя по очень неполным данным, которыми мы располагаем, похоже, что эти цены непрерывно росли в ходе XIII в., даже если их конъюнктура менялась в течение года в зависимости прежде всего от климатической ситуации и от более или менее богатых урожаев, — доказательство, что жизнь мужчин и женщин в средние века и, в частности, потребление пищевых продуктов были тесно связаны с природой и что проникновение денег в экономическую жизнь вообще и в повседневную жизнь лишь очень слабо корректировало эту зависимость, что свидетельствует о сравнительно слабом влиянии денег на деятельность средневековых людей.

Если на практике проблема цен была делом производителей, продавцов и тех, кому полагалось регулировать рынки, ее обстоятельно разбирали юристы и богословы в рамках дискуссии о справедливости — главном, что волновало XIII век. В юридическом плане канонисты, занимавшиеся правом специфическим — рассматриваемым с церковной точки зрения, как будто усвоили теории романистов, с XII в. возрождавших римское право. Однако историки, изучавшие эту средневековую проблему, такие, как Джон Болдуин и Жан Ибанес, сочли, что при переходе от римского права к каноническому произошла трансформация мышления. Они, в частности, обнаружили ее у канониста Генриха Сузанского, прозванного Гостиенсисом и умершего в 1270 г., на чью «Золотую сумму» (Summa aurea) сильное влияние оказали идеи и поступки нескольких пап XIII века. Гостиенсис, доктор как римского, так и канонического права, характерным образом изменил концепцию цены. Романисты считали, что цена определяется в результате соглашения договаривающихся сторон, то есть активного торга, который происходит по собственной логике и не подчинен никакой внешней норме. Канонисты развивали новый тезис о справедливой цене, которая существует сама по себе, независимо от соглашения договаривающихся сторон, и тем самым заменяет эмпирический закон нормативной установкой. Если, как показал Джон Болдуин, в среднем средневековье справедливой в основном считалась конкретная цена, складывающаяся на местных рынках, то главной характеристикой такой цены была умеренность, что ее приближало к идеалу справедливости, к которому стремились повсюду. Однако в реальности купцы, особенно те, которые занимались торговлей с дальними землями и которых мы бы назвали экспортерами, старались получить максимальную прибыль, что побуждало их вздувать цены и вызывало недоверие и даже осуждение со стороны церкви и даже светских институтов. Цены заметно менялись в течение XIII в., воспроизводя движения, которые Николь Бериу определила как колебания «между пороком и добродетелью».

Торговые общества и компании

В XIII в. потребность в том, чтобы ответить на растущий спрос на деньги и связать ремесленников и купцов узами солидарности, привела к появлению коммерческих обществ в разных формах, как в других сферах существовали братства или благотворительные общества. Такой исключительный труд, как «Книга ремесел» парижского прево Этьена Буало, написанная в конце царствования Людовика Святого (ок. 1265 г.), показывает одновременно крайнюю разобщенность ремесленников, разделенных на очень специализированные цеха, сравнительно небольшое влияние денег на структуру и функционирование этих цехов — где обучение часто было бесплатным и зависело скорей от социальных связей, чем от финансовых возможностей, — и жесткую регламентацию их экономической жизни. Распространение денег способствовало распространению письма и счета, что привело к появлению в XIII в. все большего числа учебников по арифметике. Из-за всё большей оседлости купца, уменьшившей с XIII в. значение ярмарок, хотя они сохранят свою важность в обмене и применении денег до конца средневековья, как покажет соперничество между лионскими и женевскими ярмарками в XV в., появлялось все больше договоров и коммерческих обществ, посредством которых купец мог расширить сеть своих дел и которые не могли обойтись без денег, шла ли речь о передаче реальных денег или об оценке в счетных.

Распространенной формой такого общества был договор комменды, называемой также в Генуе морским товариществом (societas maris), а в Венеции коллеганцей. Участники договора объединялись, чтобы делить риск и прибыль, но в остальном их отношения были отношениями кредитора и заемщика[46]. Виды договоров о создании сухопутных коммерческих обществ были более многочисленны, и их можно свести к двум главным типам — compagnia и сухопутное товарищество (societas terrae). В отличие от морских торговых договоров они заключались на определенный отрезок времени, от одного до четырех лет.

Некоторые купцы или некоторые семьи становились главами более или менее могущественных организаций сложного состава, которые часто назывались компаниями, но отличались от того, что называют так в современной экономике. Эти компании, первые из которых были созданы в Южной Франции и прежде всего в Северной Италии, получали названия, напоминавшие об их происхождении и сохранявшиеся, даже когда их местопребывание в географическом плане менялось: во Франции это были кагорцы, у итальянцев ломбардцы — часто выходцы из Асти[47], — а также сиенцы и флорентийцы в Центральной Италии. Во второй половине долгого XIII века эти компании, прежде занимавшиеся по преимуществу обменом, перешли к более разнообразной, более комплексной и более спекулятивной деятельности настоящих банков. Они модернизировали и сделали эффективней бухгалтерию, в частности, за счет системы двойной записи. Главным техническим нововведением банкиров было медленное распространение со второй половины XIII в. переводного векселя, к которому я позже вернусь и расскажу о нем подробно[48]. После этого появился рынок обмена, который, как мы увидим, в XIV и XV вв. стал очень оживленным, и немалая часть христианского мира включилась в активные спекуляции.

Помимо бухгалтерских книг, которых купец часто вел много, упрощая свою деятельность, он составлял и тщательно хранил секретную книгу, в которой содержались самые полезные сведения и которую Армандо Сапори отметил как документ, лучше всех сохранившийся до нашего времени от этой книжной бухгалтерии.

Если в конце долгого XIII в., то есть в начале XIV в., в большей части христианского мира распространилось использование денег — неравномерное, ведь если, например, Нидерланды и ганзейская сеть развивали торговлю, они практически не принимали никакого участия в банковском деле, — то появились и первые трудности, связанные с использованием и обращением денег. Двумя главными были банкротства банков и резкие изменения стоимости монеты, то, что называют монетными мутациями. Также, еще до больших восстаний конца XIV в., в 1280 г. прошла самая ранняя во Франции — плохо известная — историческая волна городских стачек и мятежей, в отношении которых неясно, какую роль сыграли в них новые аспекты использования монет.

Трудности, с которыми сталкивались банки, доводили некоторые из них, и не столь немногие, до разорения. В том мире, где задолженность росла и где частные лица и компании порой шли на значительный риск, а главное, где банки испытывали давление со стороны политической власти — Святого престола или светских правителей и были обязаны давать им ссуды, долго остающиеся непогашенными и ложащиеся все более тяжким бременем на их капиталы, некоторые из них становились банкротами. Так случилось в 1294 г. с банком Риккарди в Лукке, с банками Амманати и Кьяренти в Пистойе, особенно же заметным стал крах банка Бонсиньори в Сиене в 1298 г.; что касается флорентийцев, то банки Барди, Перуцци и Аччаюоли, разоренные требованиями своих заемщиков — английских королей, готовящихся к Столетней войне, и авиньонских пап, строящих свой роскошный дворец, — в 1341 г. потерпели настоящий крах.