Средневековье и деньги. Очерк исторической антропологии

Отсутствующий в средние века: капитализм

Определения капитализма в XIX и XX вв. предложили три мыслителя первого плана. Их позиции недавно изложил в очень интересной книге Филипп Норель[94], согласно которому Бродель видел в капитализме нечто иное, чем рыночную экономику. По его мнению, капитализм родился из появления и усиления группы негоциантов, ставших необходимыми, в частности, для того, чтобы обеспечивать снабжение больших городов вопреки предписаниям политических властей. Якобы это не столько система организации экономики, сколько состояние духа, набор приемов для того, чтобы обходить нормы и правила. По Броделю, этот феномен возник в XII в., по крайней мере в итальянских городах, а в Париже — в XIII в. Всё, что я изложил в данном очерке, показывает, что я не верю в реальность такого средневекового капитализма.

Для Маркса, опять же по Норелю, капитализм — настоящий способ производства. Он становится исторически необходимым, когда упрочивается частное присвоение буржуазией и дворянством продуктов производства. По Марксу, если капиталистические производственные отношения очень постепенно появлялись на свет с XII по XV в., настоящего признания они добились только в XVI и XVII вв. Эта концепция, по крайней мере для меня, имеет то преимущество, что оставляет средние века за пределами капитализма. Третий мыслитель, рассмотренный Норелем, — Макс Вебер, который в начале XX в. определил капитализм как организацию экономики с целью получения прибыли, возможного благодаря предварительному накоплению достаточной массы капитала. Макс Вебер считал, что эта система появилась в XVI в. и формировалась с XVI по XIX в. Известно, что Макс Вебер добавил к этому очень спорное положение — о влиянии, которое протестантская Реформация якобы оказала если не на зарождение, то по крайней мере на развитие капитализма. Здесь для меня опять-таки главное, что для времени ранее XVI в. говорить о капитализме нельзя. К этим трем концепциям надо добавить концепцию американского историка, тесно связанного с Броделем, — Иммануила Валлерстайна. Последний связывал капитализм с тем, что Бродель называл «мир-экономика» (économie-monde), и полагал, что Европа объединилась в мир-экономику около 1450 г., что делает этот год и датой рождения капитализма.

Каковы на мой взгляд конститутивные элементы капитализма, которых в средние века не было? Первый — это достаточное и регулярное поступление либо драгоценных металлов, позволяющих чеканить монету, либо бумажных денег, которые уже применили китайцы. А ведь мы видели, что средневековье не раз стояло на грани монетного голода, в том числе уже в конце XV в. Известно, что в почти мистическом образе Эльдорадо, для него — индийского, фактически — американского, Христофор Колумб видел в том числе и, возможно, прежде всего страну золота, которое утолило бы аппетиты христианского мира. На самом деле только после открытия Америки и начала массовых поставок в Европу драгоценных металлов, золота и серебра, поставок, которые в XVI в. регулировала для Европы Торговая палата (Casa de Contratación) в Севилье, это первое требование, необходимое для существования капитализма, было удовлетворено. Вторым условием появления капитализма было образование вместо множества рынков, которые дробили использование монеты, недостаточно регулируемое ярмарками и ломбардцами, — единого рынка, формирование которого благодаря непрерывному процессу глобализации началось только в XVI в. и, кстати, еще не целиком закончилось. Третьим событием, на мой взгляд — решающим, было появление учреждения, которому не удалось упрочиться в XV в. в Антверпене и которое возникло только в 1609 г. в Амстердаме: Биржи.

Значение "caritas"

У историков, отрицающих существование капитализма и даже протокапитализма в средние века, обнаруживаются концепции, которые я в основном разделяю и авторы которых стремятся найти другой подход к средневековой системе ценностей. Думаю, что на центральное место в этой системе надо поставить понятие caritas и что если пытаться определить тип экономики, к которой близка средневековая монетная экономика, надо, как кажется мне, искать ее в сфере дара.

Среди медиевистов лучше всех, я полагаю, объяснила значение caritas и дара в западном средневековом обществе Анита Герро-Жалабер[95]. Она напомнила, что в западном средневековом обществе доминировали религия и церковь, тем самым присоединившись к мнению Поланьи, который подчеркивал, что в средние века не существовало независимой экономики, что она входила в состав некоего целого, где доминировала религия. Поэтому деньги в западном средневековье не представляли собой отдельной экономической единицы — их природа и использование имели отношение к совсем другим концепциям. Анита Герро-Жалабер напомнила, что богом, властвовавшим над средневековым обществом, согласно посланию Иоанна (5, 4, 8 и 16), была caritas, и историк добавила, что «милосердие представлялось критерием, по которому оценивался христианин. Поступать вопреки милосердию значило поступать вопреки Богу, и по логике из этого следовало, что грехи против милосердия принадлежат к самым тяжким». При таком подходе становится понятней, почему практика, где важную роль играли деньги, — ростовщичество, осуждалась как один из тяжелейших грехов. Но историк также объясняет, что милосердие — не просто высшая добродетель для христиан. Это также высшая «социальная ценность Запада», и она это доказывает с помощью цитат из Петра Ломбардского и Фомы Аквинского. Это не всё. Милосердие включает в себя также любовь и дружбу. Она подчеркивает: если любовь, дружба, caritas, мир существовали в Древнем Риме и еще существуют у нас, то реалии, которые понимались под этими словами в средние века, — не те же самые. Тут присутствуют «разные виды социальной логики», каждая из которых имеет собственную связность. Caritas в целом и деньги в частности, ограниченные в средневековье монетой, в глазах историков включены в единый экономический процесс. Я настаиваю: ошибка историков нового времени, изучавших в средние века «деньги», стала следствием того, что они не заметили анахронизма. Caritas образовала важнейшую социальную связь между средневековым человеком и Богом, а также между всеми людьми средневековья. Фома Аквинский несколько раз писал: «Милосердие — мать всех добродетелей постольку, поскольку извещает о всех добродетелях» (Сумма теологии. 1-2. Вопрос 62, раздел 4)[96].

О каком типе экономики идет речь? Анита Герро-Жалабер ясно и убедительно доказывает, что речь идет о разновидности экономики дара, а в социальной модели христианства «дар — это по преимуществу дар любви Бога Человеку, вселяющий в сердца милосердие». Поэтому неудивительно, если для нее, как я пытался показать выше, главным актом, который оправдывал в средние века возможное обращение к деньгам, была милостыня. Поскольку милостыня обычно подавалась при посредничестве и под контролем церкви, то в функционировании средневекового общества, включая использование монеты, мы опять обнаруживаем преобладание церкви. Значит, распространение монеты в средние века надо отнести к расширению практики дара. Жак Шиффоло[97] отмечает, что в конце средневековья расширению торгового обмена и использования монеты сопутствовало увеличение числа добровольных даров, значительно превосходившее по сумме налоговые обложения, которых требовали земные власти. Таким образом, Анита Герро-Жалабер вновь признает концепцию Поланьи и утверждает: вместо того чтобы говорить об экономическом мышлении, например у схоластов, которого не было, надо уверенно включить коммерцию и материальное богатство «в систему ценностей, неизменно подчиненную caritas».

Ален Герро со своей стороны хорошо показал[98], что эта перемена подхода к монетным ценностям распространяется и на установление цен. «Справедливая цена», соответствовавшая представлениям церкви, имела три характеристики. Первая: она определялась на местах, о чем говорил, например, в XIII в. богослов Александр Гэльский.

Справедливая цена — это цена, употребительная в данном месте. Вторая — это стабильный и сообразный с общим благом характер цен в торговых операциях. Это, как верно подчеркивает Ален Герро, «полная противоположность тому, что обычно понимают под понятием конкуренции и свободных колебаний предложения и спроса». Третья — это ориентация на caritas. Ален Герро подчеркивает, что у всех великих богословов XIII в., Гильома Овернского, Бонавентуры и Фомы Аквинского, понятие справедливой цены, соотнесенной с justicia, основано, как и последняя, на caritas.

Вследствие этих соображений, собранных воедино, применительно к средним векам до конца XV в. о капитализме или даже протокапитализме говорить нельзя. Только в XVI в. появились элементы, которые вновь обнаружатся при капитализме, — изобилие драгоценных металлов, поступавших из Америки с XVI в., прочное укоренение биржи, то есть «организованного публичного рынка, где осуществляются сделки с ценностями, товарами или услугами», согласно «Культурному словарю»[99].

Но в том же словаре Ален Рей справедливо отмечает: «В Западной Европе перемена совершилась к концу XVIII в.», приводя поясняющую цитату из «Философической истории» автора эпохи Просвещения Гийома Томаса Рейналя (1770, т. III, 1). То есть, несмотря на значительные новации XVI и XVII вв., как я в общем виде пытался показать в книге под названием «Долгое средневековье»[100], — для сферы, которую мы сегодня называем деньгами, тоже можно говорить о долгом средневековье, продлившемся до XVIII в., до эпохи, когда появилось и понятие экономики.

Должен указать, что идеи, которые я высказал здесь и которые в основном разделяю, появились в виде, порой доведенном до крайности и даже с перехлестом, в очень оригинальном произведении, из-за которого пролито немало чернил, — в работе современного испанского антрополога Бартоломе Клаверо «Антидора: Католическая антропология экономики нового времени», вышедшей в Милане в 1991 г. и в переводе на французский в Париже в 1996 г. с моим предисловием[101]. Исследование Клаверо касается XVI-XVIII вв., но содержит важное вступление, посвященное средним векам, и исходная точка размышлений автора — средневековое ростовщичество. По мнению Клаверо, все историки средневекового ростовщичества и его ментального и практического контекста пошли неправильными путями. Они исходили из современного мира, из его феноменов, из его концепций, из его словаря и переносили их в средневековье, где те были неизвестны, не работали и ничего не объясняли. Они находились под властью анахронизмов и, в частности, под чарами капитализма, и именно последние, а не фатальное пришествие экономического мышления и экономической практики, воспринимались этими историками как магнит, влекущий средневековых людей к тому, что мы называем экономикой. Клаверо опирался на нескольких экономистов. Прежде всего, и в этом я с ним схожусь, на Поланьи, а также на Бернарда Гротуйзена, на Э. П. Томпсона и отчасти на Макса Вебера. Если экономики в средние века для Клаверо не существовало, то и право в общественном устройстве занимало не первое место. Выше стояли милосердие, дружба, то есть «взаимное благорасположение», и справедливость, но милосердие предшествовало справедливости. В феодальном мире понятие bénéfice поначалу было каноническим [бенефиций], а по мере исторического развития стало банковским [прибыль], но сам банк в средние века, по Клаверо, был «пограничной практикой». Слово antidora, которым по-гречески называют прибыль, означает «обмен ценностями» и происходит из Библии, где применяется к отношениям между человеческим обществом и Богом. Клаверо дословно говорит, что «экономики не существует», и уточняет: «Но только экономика милосердия». В этой системе единственным событием, которое можно сравнить с сегодняшними, были банкротства, и действительно, большинство заведений, называвшихся в средние века банками, потерпели крах. Что касается денег или, скорей, монеты, то «денежные средства ставились на службу творению блага, представлявшему собой проявление милосердия». Для меня самым интересным в очерке Клаверо, несомненно, оказалось осуждение огромного большинства наших современников, включая историков, которые неспособны признать, что люди прошлого отличались от нас. Важнейший урок, который можно вынести из изучения денег в средневековье, — роковая роль анахронизмов в историографии.

Я был рад найти свои основные мысли в работах современного экономиста, сумевшего показать, что «средние века нельзя считать стартовой эпохой капитализма», и добавившего: «Ведь только в 1609 г. в Голландии Стевин заказал баланс, и он стал первым экономистом, занявшимся рационализацией такого рода»[102].