4. ПРЕКРАСНЫЙ ВЕК ДЕНЕГ - XIII ВЕК

Под прекрасным XIII веком я понимаю также долгий XIII век. В этом я следую за британским историком Питером Спаффордом, который в 1988 г. опубликовал работу, ставшую классической, — «Money and its use in Medieval Europe» (Деньги и их использование в средневековой Европе). Спаффорд, сославшись на Фернана Броделя, говорившего о долгом XVI веке, посвятил центральную часть своей работы тому, что он назвал «the commercial revolution of the thirteenth century» (торговой революцией XIII века), и уточнил, что этот XIII век продолжался с 1160-х по 1330-е гг. Этот долгий XIII век, о котором здесь и пойдет речь и который после начала процесса в XII в. и до появления проблем и конфликтов, затруднивших денежное обращение в XIV в., представляется некой вершиной.

Деньги как предмет спора

Один из самых заметных признаков этого — предельный накал дискуссий о процентном займе, который церковь называла «ростовщичеством», и неопределенная позиция церкви по отношению к ростовщикам, колеблющаяся между традиционной враждебностью и зачатками некоторой терпимости. Действительно, XIII век был эпохой, когда из-за денег в церковных кругах начался самый насыщенный теоретический спор. Присутствием денег в теологии и проповеди последние в большой мере были обязаны зарождению и развитию монашеских орденов, обитающих уже не в сельской местности, а в городе, — нищенствующих орденов, двумя главными из которых были доминиканцы и францисканцы, распространению в городах проповеди уже не на латыни, а на разговорном языке, то есть понятной для широкой массы верующих, и университетскому образованию, которое, охватывая всю совокупность земных проблем, касающихся всех верующих, привело к созданию обобщений, «сумм», где свое место занимали и деньги. Основание университетов связано с интеллектуальной, экономической и социальной проблемой, порожденной повышением роли денег в средневековом христианском мире.

Вот еженедельный набор проповедей, которые читал по преимуществу на разговорном языке, то есть на немецком, один из крупнейших интеллектуалов-схоластов XIII в. Альберт Великий в Аугсбурге в 1257 или в 1263 г. Альберт Великий был доминиканцем и после обучения в Падуе и Кёльне получил степень магистра богословия в Парижском университете между 1245 и 1248 годами. Потом он преподавал в рамках Studium'а в Кёльне, где среди его учеников был Фома Аквинский, и проповедовал в разных местах Германии вплоть до смерти в Кёльне в 1280 г. Он был первым великим христианским интерпретатором творений Аристотеля. Темой одной из его еженедельных проповедей, то есть набора из семи проповедей, читавшихся всю неделю подряд каждый день, был комментарий святого Августина к одной фразе из Евангелия: «Не может укрыться город, стоящий на верху горы» (Матф. 5:14). Эти проповеди фактически содержат богословие города и похвалу городу. Альберт подчеркивал в них роль купцов и богачей, которые дают городу всё, в чем он нуждаются, и позволяют, с одной стороны, поддерживать жизнь бедных, с другой — оснащать город памятниками, придающими ему красоту. В перечне смертных грехов, который приводит он (последовательность, в которой средневековые богословы, моралисты и проповедники перечисляют эти грехи, — одно из лучших выражений их отношения к общественному устройству и к миру), первое место занимает похоть, а скупость, то есть алчность, поставлена лишь на третье место. Прекрасный американский медиевист Лестер К. Литтл в своей великой книге «Religious poverty and the profit economy in Medieval Europe» (Религиозная бедность и прибыльное хозяйствование в средневековой Европе) (1978) хорошо отметил: в этой проповеди Альберт Великий утверждает, что образ рая на земле — не монастырская ограда, а главная городская площадь. Тем самым богослов включил в свои размышления необыкновенный рост популярности города и денег.

Подтверждение от противного, что этот феномен существовал, — значительный рост числа бедняков в городе. Мишель Молла, который был выдающимся историком средневековой бедности, подчеркнул: хотя бедные имелись и в сельской местности, кишеть ими в XIII в. начал прежде всего город, и привел пример Флоренции, пусть даже цифровые документы, позволяющие оценить их численность, относятся только к XIV в. К связи между ростом денежного обращения и ростом милостыни в виде монет, связи, которая может показаться противоречивой, я еще вернусь. Ее очевидная причина — неравномерное распределение этой растущей монетной массы, ведь в исторических обществах экономическое процветание, как правило, сопровождалось ростом социальных противоречий.

Новые городские расходы

Если сеньориальная среда из-за этого роста монетного обращения, возможно, получила больше затруднений, чем преимуществ, то еще тяжелей проблема финансов стояла в городе. Развитие ремесла и особенно торговли обогащало по преимуществу отдельных лиц или семьи. Самим же городам приходилось расходовать средства как на все городское сообщество, так и на людей или организации (мэров, эшевенов и т. д.), представляющих город после его освобождения, которое, как правило, уже произошло в XII в. Для этого они были вынуждены обзавестись соответствующей системой налогообложения. Прежде всего затрат требовали строительство и особенно ремонт укреплений, окружавших большинство городов в те времена, когда правители и сеньоры охотно прибегали к насилию. Развитие торговли, как видно уже на примерах Ипра и Парижа, влекло за собой строительство крытых рынков, которые не только упрощали обмен товарами, но и становились почти соперниками соборов в качестве символического образа города. В Агде в 1305 г. консулы были вынуждены договариваться с епископом о постройке на главной площади крытого рынка, «самого большого и обширного, какой удастся построить».

Точно так же для строительства в городе пекарен, складов, прессов и особенно мельниц было недостаточно частных вложений, и нередко приходилось вмешиваться городской коммуне. Так было опять-таки в Агде в 1218— 1219 гг., когда город, как и епископ, должны были вложить средства в постройку мельниц на реке Эро. Многие города также были вынуждены сооружать за свой счет акведуки, рыть колодцы, каналы, водоемы. В Провене в 1273 г. мэр провел в дома и на улицы водопровод, начинающийся за городом, а в 1283 г. город добился от короля права устроить за счет жителей четыре новых источника. XIII век был также эпохой, когда начали возводить городские управы, которые позже назовут мэриями. Ратуши появились в конце XII в., например в Тулузе — между 1190 и 1204 гг. Судя по Брюгге, текущие расходы города включали выплату жалованья членам городского совета и постоянных и ежегодных окладов — называемых пенсиями — некоторым из городских чиновников, иначе говоря, должностных лиц муниципалитета. Выплачивали также заработную плату сержантам, выполнявшим полицейские функции, оплачивали парадные костюмы членам совета и ливрею — муниципальным служащим, угощение почетных гостей, превращавшееся во взятку лицам, чьи милости город рассчитывал снискать. Наконец, согласно Р. де Роверу, существенными были расходы на гонцов. К этому добавлялось устройство больниц и лепрозориев в рамках политики городской благотворительности. Жаклин Кай хорошо показала то, что она назвала «коммунализацией и лаицизацией» больниц в Нарбонне.

Другой пример, тоже изученный Жаклин Кай, относится к расходам коммуны на строительство мостов. Поскольку города чаще всего стояли на реках, то от Рима до Парижа постройка мостов была с самого начала одной из обязанностей и главных статей расхода городских властей. В 1144 г., когда граф Тулузский основал новый город Монтобан, он обязал переселенцев, приезжавших туда на жительство, построить за свой счет мост через Тарн. В этом отношении на средние века приходится более или менее быстрый, более или менее распространенный переход от дерева к камню в качестве стройматериала для мостов. Если этот новый материал требовал более высоких расходов, не надо думать, что использование дерева обходилось без серьезных затрат. Деревянные мосты, с одной стороны, как большинство городских домов, были подвержены угрозе пожаров и с другой — менее стойки, чем камень, перед разрушительным эффектом половодий. Признаком и средством распространения денег стала постройка мостов в Нарбонне: первый, названный Новым мостом, был возведен в 1275 г. взамен Старого моста, который, по мнению историков Нарбонна, был либо средневековым мостом XII в., либо древнеримским, второй мост — в 1329 г. и третий — в 1341 г. Последний наряду с настилом из скального дуба получил каменные быки, так как Новый мост в 1307 г. частично разрушило сильное наводнение[13]. Мосты финансировались за счет сеньоров Нарбонна и разных нотаблей, для которых были особо полезны, но прежде всего за счет двух мостовых пошлин, взимавшихся одним откупщиком, который добивался такого права на торгах при свечах. Торги за эти пошлины были особенно упорными, поскольку сбор последних был очень выгоден зажиточным купцам и ремесленникам. Королю, хоть он и был далеко, пришлось несколько раз вмешаться, чаще всего — чтобы разрешить произвести расход на постройку или содержание мостов. Строительство этих мостов приходится как раз на конец периода экономического и социального пика деятельности городов в долгом XIII веке.

В целом средневековье, когда технологическое оснащение и технические знания уступали сегодняшним, особо страдало от катастроф (наводнений, пожаров, оползней...), последствия которых требовали повышенных вложений денег на ремонт. История таких средневековых катастроф, в общих чертах набросанная Жаком Берлиозом, подробно еще не изучена, и это пробел в историографии средневековья. Если городские работы в Нарбонне, как и во многих других городах того времени, оплачивали в основном церковь и народ, то виконт играл очень значительную роль в чеканке монеты, используемой в городе и области. Но жители города Нарбонна были настолько заинтересованы в хорошем качестве монеты, чеканящейся виконтом, что последний, Амори I, был вынужден в 1265 г. в ответ на просьбы консулов старого города и бурга провозгласить в форме ордонанса, что «будет поддерживать и сохранять в течение всей своей жизни новую монету, каковую недавно начал чеканить его отец»[14].

Великое строительство соборов

Из всех строек в XIII в. больше всех денег поглощало строительство больших готических соборов — даже больше, чем все масштабные работы по оборудованию и содержанию других строений. Долгое время историография распространяла миф о соборах, созданных верой и таким религиозным рвением, что власть имущие даром поставляли на стройку необходимые стройматериалы и трудились на ней тоже бесплатные работники, будь то строители из подневольных людей, безвозмездно выделенные сеньорами, или из свободных, посвящавших свой труд Богу. Более трезвые изыскания историков второй половины XX в. показали, что постройка больших соборов обходилась дорого, и при всем восхищении этими памятниками можно счесть, как я уже отмечал, что одной из причин, по которым средневековая экономика не испытала резкого подъема, наряду с крестовыми походами и разрозненностью монеты была высокая стоимость соборов. Американский историк Генри Краус в 1979 г. посвятил этой проблеме прекрасную книгу под красноречивым названием «Gold was the mortar: The economics of cathedral building» (Золото было раствором: Экономика строительства соборов)[15]. Он исследовал — из-за малочисленности и неточности документов поневоле очень приблизительно и в форме, трудно поддающейся оценке на современные деньги — финансирование строительства некоторых из великих соборов: в Париже, Амьене, Тулузе, Лионе, Страсбурге, Йорке, Пуатье и Руане. Собор Парижской Богоматери оплачивался прежде всего за счет церкви, которая выделяла на него доходы или суммы от продажи части своих владений или светского имущества, за счет денежных даров ее богатых епископов и за счет тальи (взноса), которую неоднократно взимал капитул в первый период строительства, то есть в конце XIII в. Так, епископ-основатель Морис де Сюлли, умерший в 1196 г., завещал сто ливров на покупку свинца для кровли нефа. Около 1270 г. богатый каноник Жан Парижский оплатил строительство трансепта, а самым щедрым из епископов, дары которого составили более пяти тысяч ливров, был Симон Матиффас де Бюси.

В Амьене основной этап строительства, с 1220 по 1250 г., был обеспечен денежными вкладами бюргеров. Епископ Жоффруа д’Э, со своей стороны, продал часть собственных владений. К тому же епископ запретил на период строительства собора приносить какие-либо дары другим церквам города. В конце XIII в. город взял для завершения работ крупные займы, существенно увеличившие его задолженность. Кроме того, коммуна обязала доминиканцев, которые жили за пределами города, но имели два дома в городе, продать ей эти дома для постройки там рынка, доходы от которого предназначались на нужды собора. В знак признательности за деньги, переданные торговцами вайдой (пастелью), которые обогатились на торговле, этим купцам посвятили красивое скульптурное изображение.

Тулузе не удалось обрести собор, достойный столь крупного города, каким она была, потому что ни бюргеры, ни церковь не пожелали много тратить на его постройку. Внимание и средства горожан и духовенства отвлекали другие церкви. В XII в. это были великолепная бенедиктинская церковь Сен-Сернен и церкви Ла-Дорад и Ла-Дальбад, причем последние по большей части финансировались ремесленниками и купцами, которые были многочисленны и активны в соответствующих кварталах, в частности, гильдией, или братством, ножовщиков. Период, когда Тулуза стала центром гонений на катаров, не был благоприятен для строительства большого собора. Когда в конце XIII в. епископ Бертран де Лиль-Журден (1270-1286) очень старался возобновить и ускорить строительство собора, основные капиталовложения отвлекла постройка церквей нищенствующих орденов, в частности, доминиканского — церкви якобинцев, которую тулузцы считали «заместительницей собора».

Среди тех, кто оплачивал строительство Лионского собора, а на деле его воссоздание, предпринятое с 1167 г., обнаруживается тот же тандем — духовенство и бюргеры. Фактически ни одни, ни другие не проявляли постоянного и серьезного интереса, который бы выражался в выделении денег в виде завещаний и даров. Поэтому постройка лионского собора Сен-Жан затянулась до конца XVI в. Зато энтузиазм граждан Страсбурга в отношении своего собора и новая готика, заменившая романский неф вследствие пожара, дали возможность быстро завершить строительство в середине XIII в., и главный фасад был выполнен с 1277 по 1298 г. С другой стороны, в строительстве Йоркского собора в Англии с 1220 г., где архиепископы выказывали наибольшую активность, чередовались периоды ускорения и остановки.

Краус изучил также строительство соборов в Пуатье и Руане. В Пуатье долгий перерыв в работах, что любопытно, начался после того, как Пуату в 1242 г. заняли французы, и продолжался в течение всего времени, пока эти земли входили в апанаж Альфонса Пуатевинского, который был братом Людовика Святого и умер в 1271 г. В Руане постройку собора поощряли как последние английские короли из династии Плантагенетов, так и французские короли Филипп Август, Людовик VIII и Людовик Святой. Правда, последнего, щедро дававшего на строительство церквей, раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, он был дружен с епископом Руанским Эдом Риго, с другой — симпатизировал нищенствующим орденам. Как и многие средневековые соборы, Руанский собор был завершен только в конце XV - начале XVI в., когда построили знаменитую Масляную башню, которую назвали так потому, что ее строительство было оплачено за счет индульгенций, купленных за великий пост бюргерами- чревоугодниками.

Наряду с финансированием строительства соборов за счет церковных доходов, с одной стороны, и бюргерских пожертвований — с другой по преимуществу в начале XIII в. появился феномен, позволявший рационально им руководить, — институт ad hoc [созданный для специальной цели (лат.)], который во Франции назывался fabrica, а в Италии — opera. На fabrica возлагались задачи инкассировать доходы, в основном нерегулярные и разного размера, обеспечивать регулярную оплату стройки, разрабатывать бюджет, определявший общие контуры и уточнявший детали последних статей. Согласно Алену Эрланд-Бранденбургу, «она играет роль необходимого регулятора в осуществлении столь значительной стройки, и в наблюдении за ней [...] она должна привнести порядок в реальность, о которой рассказано, до какой степени та была анархической»[16]. Самое полное исследование opera итальянского собора — это работа, которую в 2005 г. Андреа Джорджи и Стефано Москаделли посвятили Сиенской opera[17]. Сиенская opera di Santa Maria была создана до начала работ, поскольку первое ее известное упоминание датируется 1190 г. Дары opera собора в XIII в. могли иметь форму отказов по завещанию, денежных пожертвований, но основной финансовой базой функционирования opera и финансирования строительства собора была монополия на доходы от воска, который преподносили собору или который последний покупал. Чаще всего выручка от этой монополии поступала в форме монет. Точное определение этой привилегии дал один юридический текст — «Constitutio» 1262 г. Наконец, имущество opera, предназначенное для финансирования постройки собора, было сформировано в конце XIII в. В его состав вошли поля и виноградники за пределами города, бенефиции, получаемые от мельницы Понте ди Фойяно с 1271 г., лесные угодья для снабжения деревом, несколько мраморных каменоломен, а в XIV в. — городская недвижимость, которой приобретали все больше. Наконец, документы позволяют довольно точно оценить долю доходов opera, выделяемых на оплату рабочего дня мастеров и рабочих.

Обращение к новым источникам финансирования

Чтобы города могли производить новые и значительные расходы на создание и функционирование построек, королевская или сеньориальная власть, как правило, разрешала им сбор податей, то есть налогов. В начале XIV в., например, согласно Шарлю Пти-Дютайи, города «имели дома, которые сдавали внаем, площади, прилавки, рвы, иногда мельницы и получали всевозможные мелкие доходы [...] Они приобретали деньги за счет штрафов, сеньориальных налогов при переходе прав собственности, пошлин за вступление в ряды бюргеров или в цех. Они выставляли на продажу муниципальные и сержантские должности». Но историк добавляет, что все эти дополнительные доходы не покрывали постоянных затрат: «Часто, — пишет он, — они не составляли и пятой части бюджета. Четыре пятых, например, в Амьене, поступали за счет ежегодных налогов, в принципе признаваемых населением и отличающихся в зависимости от места». Поэтому городские советы прибегали к сбору налогов — либо с имущества, которые сегодня назвали бы прямыми и которые в основном именовались «талья» (taille), либо косвенных, которыми облагалась прежде всего экономическая деятельность и которые могли называться по-разному, но имели родовое название «эд» (aides, помощь). В Брюгге в начале XIV в. существовало три эда, называемых поборами (maltôtes): винный, пивной и с хмельного меда. Винный побор отдавался на откуп менялам. Побор в трех формах давал до 85% коммунальных доходов. Трудности при сборе этих налогов, очень непопулярных, часто вынуждали города искать кредиты и влезать в долги. Патрик Бушерон мог говорить о «диалектике займа и налога». Упоминания о публичных долгах встречаются в документах с тех пор, с которых доступны городские счета, в основном со второй половины XIII в. для Фландрии, Северной Франции и имперских земель. В XIV в. такие задолженности распространились в коммунальной Италии, в Провансе, в Каталонии и в королевстве Валенсии. Действительно, эти проблемы с расходами и налогами побуждали города развивать, по примеру купцов, городскую бухгалтерию, возникшую по преимуществу в конце XIII в., в Ипре в 1267 г. и в Брюгге в 1281 г. За составление счетов отвечали казначеи — как правило, богатые люди, обязанные в случае дефицита вносить деньги из собственного состояния. Коммунальные счета составлялись не на латыни, а на разговорном языке и фигурировали среди первых документов, в которых использовалась бумага, закупаемая на шампанских ярмарках. Лилльские коммунальные счета за 1301 и 1303 гг. записаны на бумаге.

Финансы средневекового города в основном были организованы на основе хартии вольности. Льюис Мамфорд писал: «Хартия вольности была для городов первым условием эффективной экономической организации». Например, знаменитые Кутюмы Лорриса в 1155 г. гласили, что ни один прихожанин не должен платить пошлину за продукты, предназначенные для собственного потребления, и за зерно, выращенное его собственным трудом, а также платить дорожные сборы в Этампе, Орлеане, Мийи или Мелёне.

По мере укрепления центральных властей, например графства Фландрии или королевства Франции, городские финансы все жестче контролировались. Графы и короли старались составлять бюджеты так, что в сохранившихся текстах трудно различить, где имеются в виду реальные деньги, а где просто оценка. Одним из самых наглядных проявлений желания поставить городские финансы под такой контроль был ордонанс, который по просьбе графа Ги де Дампьерра издал в 1279 г. французский король Филипп Смелый. Он предписывал эшевенам всех фламандских городов ежегодно отчитываться о ведении финансовых дел перед графом или его представителями и в присутствии всех заинтересованных жителей, а именно представителей народа и бюргерской коммуны.

Таким образом, присутствие денег в средневековом городе становилось все более ощутимым. Если в первую очередь бюргеры хотели быть свободными и, в частности, хозяйничать в своем доме самостоятельно, то другая из их основных забот касалась обращения с деньгами. Хотя бюргер не был чужд феодальной системе — в частности, это он приносил на городской рынок деньги, в которых нуждались сеньор и зависимые от него крестьяне, первый — чтобы тратить на роскошь и престиж, вторые — чтобы выплачивать сеньору части оброка и приобретать продукты первой необходимости, которых они не находили в сельской местности, — он начинал испытывать желание обогащаться ради комфорта и престижа. С другой стороны, у него часто были слуги и подчиненные, которым он должен был платить все большее жалованье деньгами, как показал Бронислав Геремек в отношении Парижа. Источниками этих денежных ресурсов, как хорошо объяснил Роберто Лопес, были в основном торговля и производство.

Очевидно, что лишь большие города, ведущие большую торговлю, могли в течение XIII в. широко и все больше использовать деньги. Объектами большой торговли были зерно, вино, соль, кожи и меха, качественные ткани, ископаемые и металлы. Однако распространение денег затронуло и средние города — такие, как Лан, который могли назвать «столицей вина», как Руан, ставший крупным портом-экспортером вина благодаря привилегии, которую пожаловали ему английские короли во второй половине XII в. и продлили французские короли в XIII в., как Лимож, где одна из улиц, rue des Taules (tables, столов), была выделена для менял.

Социальные последствия более широкого применения монеты

Другой источник обращения денег в городе был связан с потреблением. Повторю старое определение великого немецкого историка Зомбарта: «Город — любое поселение людей, существование которых зависит от продуктов сельского хозяйства, ведущегося за его пределами», и эти продукты горожане все больше покупали за деньги. Позднейший историк, Давид Николас, лучше выяснивший роль потребления при подъеме фламандских городов, отмечает прежде всего, что Фландрия «была не в состоянии обеспечить собственные города» и что затем, чтобы себя прокормить, большие города тем более должны были обеспечить себе контроль над источниками зерна, что хотели обезопасить себя от повышений цен на зерно, поставляемое мелкими региональными поселениями, в частых случаях недорода. Эта ситуация показывает, что не нужно — повторяю — противопоставлять в средние века сельскую экономику, якобы функционировавшую без использования денег, и городскую экономику, якобы никак не связанную с функционированием крестьянской экономики, рассматриваемой как немонетная и феодальная. Результатом были колебания цен, о которых я еще буду говорить и которые еще прочней связывали средневековую и особенно городскую экономику с системой цен, характерной для денежного хозяйства, даже если цены, указываемые в наших источниках, соответствуют не конкретным денежным суммам, а всего лишь фидуциарным референциям. Использование монеты в городе не было уделом только высших слоев городского населения — бюргерства. Можно полагать, что многие бедные горожане Гента в середине

XIV в. тратили почти половину заработка исключительно на покупку зерна и от 60 до 80% их бюджета составляли расходы на питание. Нужно также отметить, что у людей средневековья, и особенно в городе, удивительно большую долю продуктов потребления составляло мясо. Это культурный, равно как и экономический феномен, причины которого еще не до конца прояснены. Его следствием были многочисленность и могущество мясников в средневековых городах — эти люди станут одновременно богатыми, сильными и презираемыми. Так, в Тулузе в 1322 г. было 177 мясников самое большее на 40.000 жителей, то есть один мясник на 226 жителей, тогда как в 1953 г. город насчитывал 285.000 жителей и 480 мясников, то есть одного мясника на 594 жителя.

От обращения и использования денег в немалой мере зависела структура городского общества. В ней и проявлялось столь заметное людям XIII в. социальное неравенство в городах, а богатство в виде монет становилось все более важной составной частью власти, которой обладали сильные. XIII век был веком патрициата — совокупности семей, занимавших более высокое положение, чем другие, и располагавших немалой долей власти. Патриции все чаще были богачами. Их богатство имело три основных источника. Первый, традиционный, заключался во владении землями за пределами города и домами в его пределах, вторым чаще всего была коммерция, тогда как третий составляли привилегии и фискальная практика. Богатые бюргеры старались избегать выплаты эда, то есть косвенных налогов. Подсчитано, что в Амьене 670 богатейших горожан, составлявших четверть населения, не платили и восьмой части эда на вино. Деньги служили парадным входом в договоры юридического характера, которых становилось все больше в течение XIII в. — периода, когда возродилось римское право, сформировалось каноническое право и было переписано обычное право. В главе L «О людях добрых городов» своих «Кутюм графства Клермон-ан-Бовези», законченной в 1283 г., Филипп де Бомануар, королевский бальи, писал: «Многие столкновения в добрых коммунальных городах возникают из-за тальи, ибо часто случается, что богачи, правящие делами города, заявляют самое меньшее, что они и их родичи не должны ее платить, и избавляют от нее других богатых людей с тем, чтобы те избавили их, и тем самым все расходы ложатся на сообщество бедняков».

Можно было сказать, что «финансы были ахиллесовой пятой городских коммун. Бюргеры, хозяева города, которые часто были купцами и финансистами, в XIII веке, который также был веком подъема числа и расчета, научились хорошо считать». И хорошо обогащаться, пользуясь монетным обращением и поддерживая его.

Однако еще трудно говорить о богачах stricto sensu [в строгом смысле слова (лат.)], тем более — к этому вопросу я еще вернусь — о капиталистах. Эти люди оставались «сильными», и то же можно сказать об итальянских купцах и банкирах, изученных, в частности, Армандо Сапори и Ивом Ренуаром. Я возьму знаменитый пример, о котором Жорж Эспинас написал классическую книгу, но с названием, на мой взгляд, анахроничным — «Истоки капитализма» (Origines du capitalisme). Имеется в виду сукноторговец из Дуэ конца XIII в., сир Жан Буанброк. Автор прежде всего подчеркивает его власть над городскими бедняками, и, несомненно, первая причина его могущества заключалась в том, что у него были деньги, что он их ссужал и неумолимо требовал от должников возвращения долгов с недопустимо высоким процентом. Но у его могущества были и другие основы. Он сам давал работу, на своем предприятии или в доме, рабочим и работницам, которым «платил мало, плохо или не платил вовсе», практикуя truck system — оплату натурой, и это также показывает, что экономическая и социальная жизнь были еще не полностью монетаризированы. Он владел также многими жилищами, где жили его рабочие, его клиенты, его поставщики, что также усиливало их зависимость от него. Отмечено, что в таком городе, как Любек, важном центре Ганзы, основанном в XII в., постройки хозяйственного назначения, амбары, склады, резервуары, печи, рынки принадлежали немногим крупным купцам. Наконец, Буанброк беспощадно использовал политическую власть и силу, которыми располагал. Развитие наемного труда и усиление роли денег в городах были одной из главных причин стачек и восстаний, начавшихся около 1280 г. Как раз в 1280 г. Жан Буанброк был эшевеном и вместе со своими коллегами, принадлежащими к той же социальной категории, что и он, «с жестокой силой» подавил забастовку ткачей, сопровождавшуюся вспышками насилия.

С конца XII в. наблюдается, что горожане все выше ценят время. Понемногу формировалось представление, что время — деньги. И XIII век все больше выявлял экономическую, даже монетную стоимость труда, в том числе физического. Тут, конечно, сказалось развитие городского наемного труда. «Трудящийся достоин награды за труды свои» — эта фраза из Евангелия (Лк. 10:7) цитировалась все чаще. Тем не менее существовало право, которого городские коммуны не получали практически никогда — сеньориальное и регальное право чеканить монету. Однако, чтобы обеспечить нормальное функционирование своего хозяйства и сохранить имущество, бюргеры в XIII в. часто требовали от сеньоров гарантировать стабильность их монеты, как мы видели на примере Нарбонна.

Прежде чем покинуть города, где в ходе долгого XIII века деньги достигли пика значимости, отметим, наряду с таким важнейшим социальным феноменом, как противостояние богатых и бедных, один второстепенный, но характерный и неожиданный аспект. Речь идет о доступе отдельных женщин к использованию денег и даже к богатству. Об этом можно сделать вывод, читая очень ценные документы, относящиеся к Парижу начала XIV в., — реестры основного городского налога, тальи, за некоторые годы. Одним из главных источников богатства парижан была разработка гипсовых каменоломен, гипс из которых использовался для строительства и в которых еще долго после окончания средних веков разводили шампиньоны. Собственницы гипсовых каменоломен, называемые гипсовщицами (plâtrières), в конце XIII — начале XIV в. входили в число крупнейших парижских налогоплательщиков. Так, дама Мари Гипсовщица и двое ее детей должны были платить талью в размере четырех ливров двенадцати су; меньше взимали с Уде Гипсовщицы — четыре су, с Изабель Гипсовщицы — три су и с других им подобных, что позволило Жану Жимпелю не без некоторого преувеличения написать: «Роль женщины в успехе крестового похода соборов была решающей»[18].

Загрузка...