СССР: вернуться в детство?

05. МОЛОКО, РИСУНКИ, ЛЫЖИ…

ТРИ ПОРОСЁНКА

Мы душевно поболтали с бабушкой, и тут она заторопилась:

— О, чё я сижу-то! За молоком же надо!

— Я с тобой! — подскочила я.

— Ых, — с досадой заметалась бабушка, — мы вдвоём-то ещё дольше собираться будем, разберут всё молоко.

— Да не разберут! Я живо! — я бросилась одеваться. — В три поросёнка* пойдём?

— Конечно, куда ещё, — бабушка с кряхтением натягивала рейтузы. Зима ж!

*«Три поросёнка» —

любовно-народное название

типовых магазинов,

выстроенных тремя приземистыми

квадратными коробками в ряд

с небольшим смещением по диагонали.

Я нарядилась молниеносно, схватила хозяйственную сумку и кошелёк с мелочью, лежащие на табуретке — там ещё не самообслуживание, очередь до прилавка, денег сразу заплатить не будет — махом меня гулять отправят, а потом ведь и не пустят вперёд, вот и стой заново. А я без молока жить непривыкшая, мне чай с молоком для фунциклирования мозговулин потребен!

— Ба, я побежала! Очередь займу!

— Да куда… — только и успела сказать она, но я уже крутанула ручку нижнего замка и выскочила в подъезд.

До трёх поросят надо было спуститься через три больших двора, великанскими ступенями уходящих по сопке вниз. Две больших лестницы, практически двухэтажных, и ещё две маленьких. Бежать в три поросёнка я не боялась — хулиганья в этих дворах особо не водилось, никогда я не слышала, чтобы у ребятишек мелочь отбирали или ещё что. А бегала я, хоть и мелкая была, как заяц.

Вон и магазины!

В ближнем к нам располагался хлебный, потом овощной, в который я заходить не любила (пахло там как в заброшенном овощехранилище: сыростью, землёй и холодом), и последним — заветный молочный!

К магазинам я подлетела без десяти два, и в очереди была уже пятнадцатой (да-да, очередь перед закрытой дверью — с часу до двух продуктовые на обеде). Ну, пятнадцатая — это неплохо, без молока не уйдём! Было слышно, как за двумя дверями погромыхивают выставляющиеся ящики из толстой проволоки, в которых привозили молочку. Стеклянно звенела тара.

Молоко у нас в Иркутске всегда было только литровое. По пол-литра наливали кефир, сливки, ряженку. В маленьких баночках по двести миллилитров — только сметану. На этом в те замечательные годы ассортимент молочки в стекле заканчивался. Поверх бутылок на молочку у нас в Иркутске никаких маркировок и этикеток больше не клеили. Вся необходимая информация продавливалась на крышечках из фольги. Иногда они были разноцветные, но иногда (наверное, когда нужная фольга заканчивалась) — одинаково серебристо-серые.

Иной раз сметану привозили только разливную, и бабушка для такого случая ходила в магазин со своей банкой. Бывало, что и молочная бочка приезжала. Для разливного молока мы держали трёхлитровый бидончик. Да, мне всегда казалось, что разливное молоко вкуснее, но мама не очень одобряла: то в бидон недольют, то бочки недомоют, то, пройдохи такие, водой бодяжат. Не знаю, как на счёт недомоя, вроде, никто не помер. Меня другое удивляло: я никогда не могла угадать, по какой схеме появляются эти бочки и сметаны. А всё время с бидоном тоже не находишься, как дурак.

Иногда, внезапно, непонятно по какой причуде, молоко вдруг вместо бутылок привозили в треугольных* пол-литровых картонных коробках. Но сегодня должно быть обычное — гремят же.

*Странно-неудобных, не призмой, а тетраэдром.

Вообще, в этом магазине было два отдела: молочный и всякий-разный (сейчас бы я условно назвала его «прочая бакалея», а в детстве никак не могла определиться). Но все стоящие конкретно ждали молока. Пока стояли, я заглянула в кошелёк: три рубля с копейками. Ну, молоко, положим, сорок шесть, это я помню. А сметана? Баночку надо.

— А сметана сколько стоит? — спросила я у бабульки, за которой стояла.

— Так, тридцать семь копеек! — подняла брови бабуля.

— Спасибо, — я углубилась в подсчёты. Получалось, мне нужно два литра молока и сметану. Рубль, двадцать девять. Ну-ка, может, я мелочью наберу…

Ровно в два загремели замки. Сперва глухо — внутренняя дверь в магазин открывается, потом громко — непосредственно перед нами, двери в «предбанник». Народ втёк стремительным потоком и меня заодно внёс. Никто, надо сказать, из очереди меня вытеснить не попытался — а за нами к открытию собралось ещё человек сорок. Люди плавно заполнили больше половины пространства для покупателей, весь длинный паровозик — в основном пенсионеры и дети (работающие-то на работе все) — сложился петлями и спрессовался. О личном пространстве здесь весьма условное представление.

Продавщица попалась бодрая, очередь таяла на раз-два. Вот и бабуля передо мной составляет кефирчик в авоську.

— Мне две бутылки молока и баночку сметаны! — я высыпала в блюдечко перед продавщицей свои копейки.

Она шустро пересчитала и сгребла мелочь, выставила продукты:

— Следующий!

В том месте, где очередь заканчивала стоять сплошной стеной, послышались недовольные голоса:

— Женщина, ну куда вы без очереди⁈

— Да вон моя внучка! — я узнала взволнованный бабушкин голос.

— Баба, я уже купила! — крикнула я, сгружая свои бутылки в сумку.

В ответ на мой тоненький вопль стена бабусь раздвинулась и вынесла меня на берег, где хлопала крыльями взъерошенная баба Рая. Волосы аж из-под пухового платка выбились, что ж так волноваться-то…

— За хлебом пойдём? — предложила я.

— Ну, пошли, — она вздохнула. — Масло надо было спросить.

— Нету масла! — услышала продавщица. — В понедельник будет привоз.

— Ну, вот! — почему-то обрадовалась я. — Пошли, булочку с изюмом купим?

— А чё, стряпанно не хочешь? — удивилась она, выходя из магазина.

— Тогда мало молока взяли, — резонно возразила я. — На стряпню сразу бутылка уйдёт!

— Хм, — бабушка поджала губы. Молоко водой разбавлять она не любила. — Тогда картошки пожарю с колбасой?

Она, наверное, не столько спрашивала меня, сколько думала вслух. Но идея жареной картохи — да с колбасой! — вызвала у меня приступ восторга. Так вкусно, как бабушка, никто это делать не умел.

— Давай!

В хлебный мы всё же зашли и булок купили, хотя вид открытых витрин, наполненных хлебом, который люди брали просто руками, вызывал у меня желание зажмурить глаза. Мама дорогая… Хорошо, у нас хоть был пакетик с собой, потому как в магазинах никакой упаковки было не предусмотрено, даже купить.

С другой стороны, забыла я, что ли, как мы с Танькой и Иркой летом за хлебом ходили? Пока назад булки тащим — что они, что я корки пообкусываем. Вкусно же, пока горячий. Хрустит. А пахнет одуряюще! А пакетов чаще всего не было, мдэ.

ОТ СЛОВА ХУДО

Дома я наелась булки с молоком, потом борща со сметаной — именно в таком порядке, не могла удержаться, аж тряслась, помыла посуду (это всю жизнь моя обязанность) и пошла к себе. Была у меня мыслишка: кое-какие зарисовки к будущей повести поделать. Тем более, бабушка сказала, альбомов мне ещё купит. Можно сильно себя не ограничивать…

Всё было здорово, пока я не поняла, что плохо помню линии сопок вокруг Коршуновского ГОКа. А как выглядит карьерный самосвал в восемьдесят первом году — вообще имею весьма смутное представление. Да и анатомию зверей бы подглядеть где-нибудь, чтобы не опростоволоситься со своими художествами. Блин, как интернета-то не хватает! Мне надо было много чего. Как выглядит Москва и, в частности, вокзал? Поезда дальнего следования — внутри и снаружи? И прочее, и прочее…

Единственным путным источником информации на данный момент могли быть книги. Энциклопедии, альбомы с фотографиями или рисованными картинками. Нет, лучше с фотками, а то знаем мы этих фантазёров.

А единственным источником книг в больших количествах была что? — Библиотека!

Местная, детская художественная, сидящая пока в приспособленной квартирке в соседнем доме, для этих целей не годилась совсем. Набор книг там был убогий. Вот когда они в новое здание переедут, в пристрой к девятиэтажке, тогда у них и хранилище приличное будет, и в читальном зале всякое интересное. А пока… В школу, что ли, ломануться? Прикрыться матушкой, напроситься в библиотеку? Библиотекарша там, вроде, неконфликтная тётка была — если там работает сейчас именно та, которую я помню. Постараюсь навести дипломатические мосты. Другого варианта у меня всё равно нет.

Значит, в понедельник нужно будет постараться совершить рейд в школу.

А пока… я пристроилась у окна и сделала несколько зарисовок. Сильно мне хотелось нарисовать бабушку, но я очковала раньше времени вскрыться. Надо будет в этой школьной библиотеке что-нибудь про обучение рисунку и живописи найти, типа я сама по книжке научилась. Научилась же я как-то сама читать? В три года, никто не знает — как. Значит, и это вполне сможет прокатить. И в тему рано проявившегося таланта вполне впишется.

Потом мы с бабушкой ужинали, и я снова в подробностях расспрашивала её обо всяком житье-бытье: и что она из детства помнит, и про революцию, и про войну… Потом она пошла новости смотреть, а я всё-таки достала вторую непочатую тетрадку и сделала целую кучу заметок.

Посмотрела на свои записи.

Ой, проблемы будут у меня с аттестацией… Почерк-то фактически взрослый, скоропись. Нет, пишу я очень разборчиво, но букву «т», допустим, привыкла писать полупечатным вариантом, а не так, как положено, тремя крючочками. И «ш» всё время снизу подчёркнуты, а это по требованиям запрещено. Мда. Ну, буду стараться, что сказать.

Надо, кстати, за этот год выяснить, как у них тут с экстернатом обстоит. Не сидеть же мне, в самом деле, десять лет за школьной партой. К тому же я, вроде, собралась вундеркинда изображать. Надо как-то всё это по-умному обстряпать.

Потом я долго думала: куда бы затолкать эти записки? В конце концов засунула внутрь цилиндрического жестяного чемоданчика с кукольными вещичками. Надеюсь, мама туда не полезет.

Спать одной на полуторной кровати можно было хоть поперёк. Я завалилась с книжкой, выбрала из того небольшого набора, что имелся: Пушкинские «Повести Белкина», из которых я более всего люблю «Барышню-крестьянку» и «Метель». За этим чтением бабушка меня и спалила, выключила свет и книгу отобрала, возмущаясь, что «уже полдвенадцатого, а она читает!»

КОГДА ЭНЕРГИЯ ПРЁТ

5 декабря 1981

Мама приехала в субботу утром. Хорошо, что я в прошлый раз подбила её проигрыватель привезти, и так у неё целый чемодан вещей оказался — такой же, как тот, что в прошлый раз у нас с собой был, тоже коричневый, на молнии, с округлыми уголками и ремнём, да ещё целый куль объёмного барахла, в покрывало увязанный. И тащилась она со всем этим счастьем по автобусам, как мы позавчера.

— В этот раз с двойкой повезло, пятнадцать минут всего ждала! — победно объявила она.

Ночевала снова в дубаке, явно толком не поела, притащилась с кулями, но на удачном автобусе — уже радуемся! А ещё её явно распирало от ощущения начала чего-то нового в своей жизни, и это чувство требовало бурной деятельности. А делать пока было особо нечего. Мама быстренько растасовала барахло по шкафам и вешалкам и остановилась посреди зала, уперев руки в бока:

— А пошли на лыжах?

— Пошли!

Термометр, приколоченный штапиковыми гвоздиками к раме балконной двери, показывал всего минус двенадцать. Пока соберёмся да дойдём, ещё потеплеет.

Мама загнала меня в комнату, открыла балкон и извлекла наши лыжи — простецкие деревянные, но просмолённые (это считалось довольно круто). Дальше из какого-то ящичка извлеклась мазь в виде невнятного куска, и мама натёрла ею обе пары (к этому моменту меня уже выпустили в зал). Насколько я понимала из своего последующего опыта, технологически всё это было довольно примитивно, но, наверное, всё же, лучше так, чем никак.

Мамины лыжи были с нормальными креплениями и страшными-страшными чёрными ботинками*, а мои — с кожаными колечками под носики валенок и приделанной к ним резинкой для пятки, чтоб с ног не слетали.

*Натуральная кожа, типа кирзы,

а в выступающем носке подошвы

дырки под штырьки креплений.

Холодные они были, просто атас.

Всегда брали на размер или два побольше,

чтоб толстый шерстяной носок влез.

К лыжам полагались палки — алюминиевые, с пластмассовыми кругляшами внизу. Мои палки по росту были нормальные — как раз мне под подбородок, а вот лыжи коротковаты, никак не на длину вытянутой вверх руки. Ну, ничего. Пойдёт пока.

Первая нестыковка случилась перед самым выходом.

— А я что одену*? — спросила я.

*Да, я знаю, что «надену».

Но как же меня это раздражает иногда…

Я стояла в коридорчике, уже в своих блатных штанах (болони поверх толстых) и в свитере, и непонимающе смотрела на почти пустую вешалку.

— Как что — шубу! — мама сняла мою тяжеленную цигейку с крючка.

Я отступила на шаг назад.

— Да ты что, я же в ней сварюсь! Двенадцать градусов всего. Да десять уже, наверное. Куртки-то нету, что ли?

— Ну ты чё, Оля! Какая куртка? Зима!

— А сама ты что в куртке?

— Я же взрослая! — выдвинула убийственный аргумент мама.

— Хм! А я что — иду кататься или как памятник стоять?

Мама сморщилась в сомнениях.

— Ну, давай ещё кофту оденем, — предложила я, — а сверху куртку.

Всё же легче будет. Как в цигейке на лыжах-то бежать?

Последний вариант с трудом, но был принят. Мне притащили из шкафа курточку, но с условием:

— Если только холодно станет — сразу говори!

— Ага, — просто согласилась я, чтоб лишнего не брякнуть. И мы пошли.

До леса нужно было пройти четыре дома, стоящих вдоль дороги, плюс один — торцом. Потом начинался небольшой кусок сосновых насаждений — прямоугольник уже практически взрослых деревьев, растущих стройными рядами, а потом уж обычный для Иркутска смешанный, в основном сосново-берёзовый лес. Впереди нас по тропинке в сторону леса шла парочка компаний. Оглянувшись, я заметила, что и позади тоже идут лыжники. Короткий зимний день входил в свой тёплый пик, и люди торопились покататься с удовольствием.

Перед сосновым квадратом земля поднималась вверх небольшим двухметровым уступом. Я сунулась было туда, но вблизи уже сообразила, что ямки в склоне (которые вместо ступенек) сделаны под взрослый шаг, и мне забраться именно здесь не светит. Пришлось пройти метров на пятнадцать в сторону, где подъём был совсем пологим. Я шла и думала: да, Оля. Пора осознать, что ты — очень маленькая собачка…

…Однажды (году, однако, в две тысячи двадцать первом) мы подобрали на улице щенка настолько мелкого, что собацкая докторица поначалу аж приняла его (её, вообще-то) за тойку. Собачка подросла, но не сильно. И хорошо работала звонком, но поначалу отчаянно боялась чужих. Когда муж однажды начал возмущаться: что, мол, это за собака такая трусливая, я сказала:

— Вова, просто она отлично осознаёт свои габариты.

Вот и мне, пожалуй, пора начать чётко осознавать свои габариты. Смерить себя надо, для начала. Интересно, метр роста хоть есть?

Народу в лесу было множество. Среди обычных отдыхающих выделялись высоченные прогонистые* мужики в форме, очень похожей на профессиональную спортивную. Помню свои ранние детские ощущения (я на лыжах лет с трёх), когда они проходили мимо: мне казалось, что головы этих дядек где-то на одном уровне с вершинами сосен…

* Не знаю, бытует ли

слово «прогонистый»

где-то, кроме Сибири,

но у нас оно применяется

для людей высоких,

с удлиннёнными руками-ногами,

не широких в кости,

зато очень выносливых.

Народ в основном ломился по главной трассе. Я её как раз любила не очень. Была она торная, но… Вот сейчас с полкилометра относительно пологий спуск, и сразу начнётся долгий, выматывающий подъём, а за ним — снова спуск, но уже крутой. А с таких гор при своём мелком росте я ездить боюсь. Да я вообще длинных крутых гор боюсь, трусиха я. И рулить я не успеваю. А тут, на минуточку, ни фига не чистый склон. Метра четыре ширина извилистого спуска, а со всех сторон — нормальные сосны. При этом тут же нескончаемым потоком люди идут наверх — по краю. А по центру те огромные дядьки, про которых я упоминала, летят вниз. Они-то, конечно, рулить умеют. Но представляю, какие чувства испытывают эти товарищи при виде кого-нибудь типа меня, раскорячившегося посреди дороги…

Поэтому, слегка скатившись, я свернула с основной трассы направо.

— Оля, ты куда? — окликнула меня мама.

— Пошли там! — махнула я рукой. — Там тоже лыжня. И горочки, смотри, какие удобные.

Горочки там правда приятные. И небольшие, как раз для меня, вверх-вниз. А в конце сворот и хороший пологий спуск, когда катишься, катишься, чуть ли не целый километр, а скорость примерно всё одна и та же — умеренно-быстрая. Приятный спуск, одним словом. И прибываешь ровно на ту же Лунную поляну, что и в первом варианте, только не слева, а справа.

А на Лунной поляне — хорошая лыжня большим овалом, как будто стадион, а вокруг — сопки, да все разные, есть покруче, есть поположе, вот и получается, что горок накатано множество и на самый разный вкус и уровень. Мечта лыжника выходного дня!

Мы катались часа два, пока солнце не перевалило за сопку и поляна не начала наполняться длинными тенями. Сразу стало прохладнее, и народ потянулся по домам. И мы тоже.