Сталь от крови пьяна

Глава 18

Казалось, что всё под контролем, ровно до тех пор, пока не произошло это внезапное нападение.

Хельмут уже давно свыкся с тем, что нападают в основном драффарийцы, а фарелльцы отбиваются, проигрывают и бегут. Что в больших битвах вроде штурма Лейта, что в мелких стычках вроде той, когда он лично прогнал фуражиров из деревни Гвен, победа оставалась за драффарийцами. Да, было поражение под Клаудом, и оно по-прежнему давило на всю армию невидимым булыжником, напоминая о том, что никто здесь не всесилен и не бессмертен… Но со временем радость побед, восторг и ощущение собственной значимости заслонили собой это напоминание.

И вот теперь фарелльцы оказались первыми.

«Посреди бела дня!» — мысленно возмущался Хельмут, услышав сигнал тревоги. Хотя лучше так, чем ночью, конечно… Он не успел надеть кольчугу — только поддоспешник, зато схватил меч, хотя понимал, что от него как от мечника пользы немного.

Возможно, фарелльцы смогли как-то узнать, что к границе подошла не вся драффарийская армия, и понадеялись взять внезапностью и числом… Ну или просто решили попытать счастья и отогнать противника на юг, чтобы вернуть себе контроль над северными территориями… Теперь это всё мыслилось неважным, да и не было никакого толку в обдумывании причин. Сейчас главное — защитить лагерь, прогнать врага прочь и не позволить ему устроить крупную диверсию, пожар или что-то ещё в этом духе.

— Ни в коем случае не пускайте их в глубь лагеря! — бросил на ходу Генрих.

Это был последний раз, когда Хельмут видел его перед битвой. Из доспехов на нём был лишь горжет, закрывающий шею и верхнюю часть груди, наручи и защита ног от бёдер до колен. Да и вообще, мало кто успел тогда облачиться в латы полностью. На это уходило довольно много времени, за которое фарелльцы могли сжечь половину лагеря и перерезать половину войска.

Когда Генрих обнаружил Хельмута, то уже тише, но по-прежнему достаточно звучно сказал:

— Прихвати лук, попробуй обойти их с тыла… Ты знаешь, что делать. — И он хлопнул Хельмута по плечу.

Тот лишь пожал плечами, набросил на спину набитый стрелами колчан и покрепче сжал в кулаке свой любимый лук — тисовый, очень длинный, из цельного куска дерева, служивший ему верой и правдой уже несколько лет.

Хельмут, собрав своих людей, кинулся к окраине лагеря, где уже шёл бой. Слышались крики и лязг оружия, и ни одна сторона пока не отступала — драффарийские воины хорошо держали оборону, но и фарелльские тоже были не промах. Возможно, будь у рыцарей больше времени на сборы, то они сейчас, словно огромный камень, мощным ударом проломили бы вражеский строй… Конница, длинные копья и мечи, крепкие латы резко поменяли бы расклад битвы. Но теперь это провернуть не удастся. Оставалось лишь благодарить Бога, что и среди фарелльцев не было тяжеловооружённых кавалеристов — иначе им бы не удалось незаметно подкрасться к лагерю и ударить внезапно, ведь латы бы громыхали, кони ржали, а сохранить тайну своего появления для врага в тот момент было явно важнее всего.

Хельмут ругался и проклинал фарелльцев последними словами, видя, как они напирают, рассредоточиваясь в полукруг, видимо, пытаясь взять лагерь в кольцо. Но пока это кольцо было разомкнуто, и если хорошенько расплавить один из его краёв, то оно не сомкнётся ни за что.

Его отряду удалось пробраться в тыл без потерь и почти без затруднений: лишь раз несколько человек из вражеского отряда, заметив сбоку какое-то шевеление между деревцами, бросились туда с мечами наперевес. Одного Хельмут исподтишка оглушил прямо луком — некогда было извлекать меч из ножен, а лук по-прежнему оставался в его руках, и отбиваться им оказалось вполне удобно. Другого же уложил один из людей барона Штольца: не успел фареллец подскочить достаточно близко, как был тут же убит верным ударом меча. Острейшая сталь пронзила шею, и кровь брызнула алым фонтаном, оросив кольчугу воина и серую траву под его ногами.

Хельмут одобрительно кивнул рыцарю, и отряд направился дальше без помех.

Им удалось затаиться за можжевеловыми кустами, и Хельмут велел начать обстрел. Поначалу в спины врагов летело по одной-две стрелы за залп, чтобы те не сразу поняли, что происходит. Но постепенно стаи стрел, взлетавшие в воздух, становились всё гуще. Натягивая тетиву и отпуская стрелу в недолгий, стремительный полёт, Хельмут понимал, насколько соскучился из стрельбе из лука. Да, стрелять по мишеням в лагере, тренируя свою меткость и проверяя силу рук и спины, тоже было приятно, но сейчас, в битве… Осознавать, что пускаешь стрелы не просто так, что помогаешь защищать свой лагерь, своих людей, своих командующих…

Отсюда, из можжевеловых зарослей, было плохо видно, попадают ли стрелы в цель, но Хельмут инстинктивно ощущал, когда мажет, а когда его стрела летит точно во вражескую спину.

Он в очередной раз натянул тетиву — верхние фаланги пальцев уже болели, несмотря на то, что были затянуты в кожаные перчатки. Стрела сорвалась и потелета; Хельмут тут же достал из колчана следующую, наложил, натянул, прицелился, выстрелил… Все эти действия он умел выполнять едва ли не лучше, чем элементарно ходить, поднимать руку и пожимать плечами. Он начал учиться стрелять из лука в пять лет и с тех пор не прекращал усиленных упражнений, с годами всё острее оттачивая свой навык.

Его люди тоже не отставали: многие из них были опытными лучниками; они отработанными, молниеносными движениями пускали стрелы в полёт, и их колчаны стремительно пустели. Хельмут дал знак, и отряд медленно, изредка продолжая обстрел, переметнулся на десяток метров вправо — там кусты росли реже, зато сзади сгущался лес, громадными горами возвышались сосны, за которыми легко можно было спрятаться… Однако Хельмут быстро осознал, что обстрел долго продолжаться не может и фарелльцы рано или поздно обнаружат, откуда по ним стреляют.

И он угадал.

Когда его отряд снова попытался перебежать чуть вправо, от фарелльского войска (несколько поредевшего за это время) отделилось несколько человек, которые бросились прямо навстречу отряду Хельмута. Тот скинул со спины почти опустевший колчан, прислонил лук к ближайшему дереву и стремительно извлёк из ножен меч.

Тут же он столкнулся с воином в кольчуге, с копьём и щитом; барон Штольц проскрипел зубами от досады, ибо свой щит он взять не успел. Поэтому лишь покрепче перехватил полуторную рукоять меча и первым бросился в атаку. Клинок скрестился с древком копья, отчего полетели щепки. Бой был недолгим; в какой-то момент противник ухитрился наконечником копья пройтись по плечу Хельмута, распоров стёганку и слабо царапнув кожу. Боль вспыхнула резко, заставив его зажмуриться на мгновение, и отчего-то тут же погасла.

Хотя этого мгновения копейщику хватило, чтобы снова атаковать с копьём наперевес: кажется, он целился в лицо или шею… Хельмут повыше поднял согнутые в локтях руки, защищая верх тела, и снова замахнулся. С новым ударом удалось оставить на плече фарелльца неплохую рану, из-за которой впоследствии он держал своё копьё уже не так уверенно.

Хельмут извернулся и ударил его по ногам; сначала меч скрежетнул по ободу щита, но потом удачно съехал вниз, и сталь легко пронзила человеческую плоть. Копейщик рухнул на одно колено, и Хельмут добил его точным ударом в согнутую спину.

Теперь фарелльцам приходилось сражаться сразу на две стороны, и это явно выбило их из колеи. Однако Хельмут опасался, что к ним в любой момент может прийти подкрепление: пограничные крепости были недалеко, и отряд оттуда мог доскакать быстро… Однако пока ничего подобного не происходило. Возможно, фарелльские командующие рассчитывали на этот единственный отряд, на его скорость и незаметное нападение… Но они просчитались. Лазутчикам был дан достойный отпор.

Хельмут столкнулся с мечником в бригантине — защита тела была его преимуществом, равно как и шлем, и это чертовски злило. У Хельмута и без того имелись сотни причин опасаться за свою жизнь… Если Хельга, потеряв жениха, потеряет ещё и брата, она же попросту не переживёт! Одна только мысль о сестре заставляла его сражаться осторожнее, уделяя больше внимания защите, нежели ударам: он широко развёл локти, внимательно наблюдал за нижней частью тела, ожидая ударов по ногам, а также старался не подпускать противника слишком близко к себе. Хельмут помнил о своих слабостях и сейчас неплохо контролировал себя, отскакивая назад каждый раз, когда фареллец наступал. Иные сочли бы это трусостью, но Хельмут просто ждал подходящего момента, чтобы напасть самому.

Несколько раз их полуторные мечи скрещивались в воздухе; сталь звенела вроде бы не слишком громко, но звук отдавался в ушах, отчего начинала болеть голова. И это тоже очень злило.

В какой-то момент, когда враг замахнулся и резко ударил, Хельмут не успел отскочить или отпрянуть достаточно, чтобы полностью избежать столкновения с лезвием. Сталь распорола стёганку и нижнюю рубаху — края ткани, на удивление ровные, будто разрезанные опытным портным, тут же окрасились в алый цвет. Хотя Хельмут не сразу понял, что его ранили. Странно, что та крошечная, едва заметная царапина на плече причинила ему больше боли. Возможно, это всё из-за того, что она была нанесена в самом начале боя, а сейчас он распалился, захваченный азартом, и смог отбросить все чувства в глубь сознания…

Кажется, фареллец тоже был удивлён тем, что смог нанести эту рану. Пару мгновений они смотрели друг на друга, и Хельмут видел этот ошарашенный вражеский взгляд сквозь прорези в забрале его шлема… Затем он бросился в бой.

Нанося удар за ударом, он ощущал, как верхняя часть груди начинает саднить от раны, но не обращал внимания. Клинки звенели и скрежетали, и теперь уже врагу приходилось отпрыгивать, пригибаться и уворачиваться от меча Хельмута. Его самого поражала эта невесть откуда пробудившаяся ярость: словно она зрела внутри, ждала, росла и в миг ранения вырвалась изнутри вместе с кровью… Об осторожности и попытке сберечь себя ради сестры он уже позабыл.

В какой-то момент противник не выдержал этого напора и рухнул навзничь. Хельмут прицелился и ударил в шею: бригантину он бы не пробил, а вот шея под шлемом оказалась обнажена — кольчужная бармица съехала, оставив плоть незащищённой.

Хельмут провёл рукой по лбу и огляделся. Кажется, его отряд нёс совсем ничтожные потери, солдаты падали редко: краем глаза он видел стонущих раненых и навек замолчавших убитых — с распоротым животом, с перерезанным горлом, с копьём в груди (видимо, хозяин копья не успел его извлечь, будучи тут же убитым). Фарелльцы же постепенно отступали от лагеря, однако его отряд мешал им окончательно дать дёру — приходилось сражаться, отбиваясь ещё и от тех, кто напирал со стороны лагеря. И Генрих сейчас оставался где-то там, в лагере, в самой гуще событий… Там, где битва кипела ещё сильнее, где крови лилось в десять раз больше, где смерть срезала свой ужасный урожай чаще и щедрее…

Удивительно, что Хельмут вспомнил о Генрихе только сейчас. Увлечённый сражением, он отбросил прочь все переживания, в том числе и беспокойство за друга… И теперь это беспокойство вдруг вспыхнуло в его груди — прямо там, где кровоточила свежая рана. Поэтому он чуть не пропустил удар внезапно наскочившего противника.

Держать меч двумя руками было уже не так удобно, а одной орудовать полуторным клинком Хельмут умел не очень хорошо. К тому же у него не было щита. Поэтому, превозмогая боль, он покрепче сжал рукоять; один его удар враг принял на щит, от другого уклонился… Он приблизился, Хельмут, не теряя времени, чуть наклонился и рубанул противника по ноге, чувствуя, как щит одним из верхних углов задевает раненое плечо… Чёрт возьми, он ведь так без руки останется! От злости Хельмут раззадорился и ударил по ноге ещё раз. Фареллец вскрикнул и упал — если бы барон Штольц вовремя не сделал шаг в сторону, то поверженный враг увлёк бы его за собой вниз.

Рука ныла и кровоточила, отчего Хельмут скрипел зубами, однако поддаваться слабости нельзя — битва ещё не окончена. Вокруг мелькало множество солдат, как фарелльских, так и, слава Богу, драффарийских: они хорошо держали оборону, вовремя успев избавиться от луков и схватиться за мечи и копья.

Хельмут помнил о своём долге: сделать отступление врага наиболее трудным и пропустить сквозь решето мечей и копий как можно меньше фарелльцев.

Кого-то ему удалось уложить верным ударом в живот — противник попытался атаковать его, замахнулся фальшионом для удара и получил своё. Кто-то задел краем клинка его ногу; Хельмут почувствовал, что под коленом будто что-то загорелось, но поначалу не обратил на это внимания, а когда расправился с противником, распоров ему щёку лезвием меча, разорвав бармицу и проткнув шею, то обнаружил, что по икре и щиколотке стекала густая багровая струя.

Если бы он так и остался при луке, то вряд ли получил бы такие раны… Но глупо было надеяться, что ему и его отряду удалось бы отсидеть всю битву в можжевеловых кустах, пуская стрелы во врага. Их заметили, и это закономерно. А Генрих поручил ему очень важное дело, которое Хельмут теперь не имеет права провалить.

Хотелось верить, что Генрих получил меньше ран — и что он вообще жив…

Хельмут вздохнул — не без труда, ибо лёгкие уже разрывало от усталости, а волосы лезли в лицо, и ноги едва держали. Оставалось лишь молиться, чтоб хватило сил на хотя бы ещё одного противника…

Тот оказался ловким мечником. Прикрываясь щитом, он нанёс резкий удар, но Хельмут отразил его — сталь искристо звякнула, хлестнув по ушам. Затем ему удалось задеть бедро противника, кровь оросила гладкий сверкающий набедренник, однако фареллец каким-то образом устоял на ногах. Хельмуту подумалось, что он просто не добрался до артерии, и поэтому следовало бы нанести ещё один удар по бедру — между кольчугой и набедренником у воина был просвет, в который так хорошо можно ударить…

Это и оказалось для Хельмута роковой ошибкой.

Пока он целился в бедро противника, тот без дела не стоял: сначала он пребольно толкнул его щитом в плечо, а когда Хельмут пошатнулся, едва ли не взвыв от вновь вспыхнувшей боли… Тогда он почти перестал понимать, что происходит. Голова, и без того ноющая от усталости и адского шума, буквально вспыхнула такой болью, какой он доселе не ощущал никогда. По виску и щеке тут же потекла густая струя горячей крови, ещё одна быстро застила глаза, но свет вокруг померк явно не от этого…

Хельмут даже не понял, как и в какой момент упал. Всё равно вокруг было совершенно темно. Всё равно звуки слились в единый звон, разрывающий перепонки и череп. Через миг этот звон превратился в тонкий навязчивый писк, а потом и вовсе затих.

***

Господин Гленн на время уехал в поместье Освальдов — слишком уж долго оно простаивало без хозяина, нужно было проверить, как там идут дела. А без него Кристина скучала. В одиночку ставить какие-то магические опыты ей было страшно, занятия по риторике, очень интересной и увлекательной, пришлось отменить, поэтому уроков рукоделия, чистописания и благочестия стало в два раза больше — сестра Эстер старалась, не покладая рук. И Кристина даже вошла во вкус. Писать красиво и ровно у неё по-прежнему не получалось, она ставила кляксы, а буквы вычерчивала абсолютно криво, так, что прочитать их можно было с большим трудом. Аккуратно вышивать тоже не удавалось, зато она упорно зазубривала заданные ей главы Книги Божьего Духа и радовала свою наставницу правильными ответами и чтением наизусть. Это было не так сложно, к тому же почти все священные книги давно уже перевели на современный драффарийский язык.

Однако и монахиня вскоре тоже уехала — её вызвали в обитель по каким-то срочным делам, кажется, к выборам новой настоятельницы.

Оставался лишь капитан Фостер, но его уроки Кристина посещала редко. Там ей приходилось сражаться с соломенным чучелом, отрабатывать колющие и рубящие удары, а это было ужасно скучно и утомительно. С людьми сражаться веселее и полезнее, но капитан Фостер пока не мог обеспечить ей достойных соперников. Всё чаще Кристине хотелось написать Альберте Вэйд — других подруг у неё не было, а уж тем более — таких, как эта молодая герцогиня… Но всё же не стоило её отвлекать. Герцог Арнольд велел своей дочери присматривать за замком и заботиться о матери и сестре, и Кристина не хотела ей мешать.

Поэтому она продолжала колошматить чучело в одиночку.

Реджинальд следил за ученицей, сидя на скамье у крепостной стены: у бывалого воина ныло то колено, то плечо, он жаловался на погоду и сулил ближайшие морозы и снегопад.

— Мои раны ещё никогда меня не подводили, — усмехался он.

Что ж, ему стоило верить: сейчас шёл лакритис, последний месяц осени, уже в конце которого в Нолде почти каждый год выпадал снег. Ледяные ветра с каждым днём дули всё сильнее, всё яростнее, и выйти из замка без подбитого мехом плаща было попросту страшно. Поэтому Кристина предпочитала проводить время в тёплом натопленном кабинете отца — она читала книги, изучала документы и играла с котом. Кот за более чем полгода обитания в замке значительно вырос на мясе, рыбе и молоке — Кристина не жалела для него лучших угощений — и оброс густой пушистой шерстью, клочья которой постоянно оставались на подолах её платьев. Служанки и прачки лишь охали и качали головами, но Кристина ничего не могла с собой поделать: ей очень нравилось играть со своим пушистым другом, нравилось держать его на руках и позволять ему спать у себя на коленях.

Однако и дел у неё тоже было много — просители, налоги, переписки с вассалами, письма отцу… С приближением холодов приходилось чаще отправлять на север различную помощь войскам: провизию, оружие, одежду, лекарства… Она беспокоилась, что там, на границах с Фареллом, сейчас ещё холоднее, чем в Эори, и воинам приходится совсем уж несладко. Но отец в письмах ни на что не жаловался, и это немного успокаивало.

Так что Кристине вполне хватало забот, однако без господина Гленна она всё равно скучала. За последние месяцы он стал для неё едва ли не единственным близким человеком и одним из немногих живых родственников, поэтому без него Кристина чувствовала себя одиноко и потерянно.

В один из последних дней лакритиса ветер вдруг успокоился, из-за серой пелены туч выглянуло солнце; оно не принесло особого тепла, но всё равно обрадовало и воодушевило своим желтовато-прозрачным светом, бликами, пляшущими на стали и стекле, и столь неожиданным ощущением обновления и пробуждения… Как будто не стояла на дворе поздняя осень, а несмело и робко подкрадывалась нежная весна.

Глядя в окно на бесконечные крыши Нижнего города, озаряемые холодными солнечными лучами, Кристина то и дело одёргивала себя: сейчас не весна, до весны ещё долго, сейчас — осень, а скоро наступит зима, время нелёгкое и опасное, поэтому нужно быть готовой к чему угодно и постоянно держать всё под контролем… Однако в какой-то момент она всё же не выдержала.

Выходящий из покоев лекаря капитан Фостер взглянул на неё удивлённо.

— Я хочу проехаться верхом по окрестностям, — заявила Кристина, смотря на него снизу вверх.

Капитан лишь пожал плечами. В руках он сжимал флакон с настойкой, видимо, от боли.

— Погода сегодня хорошая, и если у вас, миледи, сейчас нет никаких неотложных дел… То почему бы и нет?

Уже перевалило за полдень, а кататься до темноты Кристина не хотела: темнело рано, дни становились совсем короткими. Уже в пять часов пополудни мрак накрывал землю, и ни рано высыпавшие звёзды, ни полупрозрачная, словно надкушенная луна никак не мешали этому мраку захватывать всё новые и новые территории. Кристина очень ждала зимнего солнцестояния, а затем и нового года, ждала, когда дни наконец начнут прибавляться… а там и теплее станет, и весна придёт… И отец, может быть, наконец-то вернётся.

Несмотря на частые письма от него, Кристина всё равно беспокоилась. Она понимала, что в любой момент поток этих писем может прерваться. И что придёт ей под конец лишь одно письмо… Боже, нет, лучше об этом не думать! Конечно, господин Гленн не раз говорил ей, что лучше заранее подготовить себя к плохому, но она всё-таки не была готова. Поэтому продолжала надеяться, молиться и ждать скорейшего возвращения лорда Джеймса. Предчувствие подсказывало, что война закончится ближе к весне, именно поэтому Кристине так не терпелось поскорее проводить зиму.

Капитан Фостер взял с собой полтора десятка гвардейцев в качестве охраны, и это было вполне разумно: мало ли кто мог встретиться им на улицах Нижнего города, особенно в отдалённых его частях… Кристина пока ещё толком не поняла, смогла ли она завоевать доверие, уважение и любовь горожан. Господи Гленн говорил, что она должна делать это уже сейчас, чтобы в тот момент, когда она придёт к власти, когда станет полноправной правительницей, они уже были готовы к этой перемене и приняли её с радостью, а не с настороженностью и пренебрежением.

Иногда Кристине казалось, что её наставник буквально хоронит лорда Джеймса раньше времени, однако она вполне осознавала его правоту — поэтому и взяла с собой небольшой кошелёк для милостыни на случай, если вдруг встретит на улицах нищих. Этот кошелёк она своими руками вышила счётной гладью под руководством сестры Эстер, и вышивка была несколько неказистой и неровной. Однако Кристина всё равно была горда носить самостоятельно вышитый кошелёк; она со спокойной душой прикрепила вещицу к поясу, предварительно кинув туда несколько медных и даже серебряных монет.

Вместе с капитаном Фостером и охраной она проехала по главной улице Нижнего города — самой оживлённой в любое время суток, самой многолюдной и шумной. Купцы и лавочники расхваливали свои товары, слуги и горожане торговались, выбирая овощи, посуду и ткани, откуда-то с востока доносился звон церковного колокола, то и дело перекрываемый ржанием лошадей или блеянием коз. Многие дома здесь состояли из двух этажей: на первом располагались лавки гончаров, портных, ювелиров, сапожников, кузницы и цирюльни, а на втором жили сами ремесленники с семьями. Тут встречались постоялые дворы, харчевни, однако проживание на главной улице Нижнего города стоило недёшево, и всякий сброд, пьяниц и бандитов вероятнее было встретить на окраинах, чем здесь. Поэтому Кристина ехала спокойно, хотя её охрана и капитан Фостер, как всегда, были начеку.

За крепостные стены они выехали через Северные ворота — главные ворота города с надёжной охраной и небольшой церковью неподалёку: считалось, что чем ближе к городским воротам дом Божий, тем надёжнее эти ворота и стены защищают город и замок. Но другие ворота, особенно Южные, как слышала Кристина, такой благопристойностью и надёжностью похвастаться не могли: там копошились толпы нищих, просящих милостыню, там можно было набрести на шлюх, которые, ничуть не смущаясь, прямо на улицах предлагали свои услуги, а ещё встретить воров, карманников и преступников пострашнее. Хорошо, что Кристине не пришлось ехать туда сегодня.

За прочными, высокими крепостными стенами виднелось довольно обширное старое кладбище, а дальше, вплоть до горизонта, расстилались поля и рощи, росли густые леса, среди огромных древних деревьев петляли дороги, по обочинам которых иногда мелькали деревеньки и придорожные трактиры; на расчищенных местах, на холмах и искусственных насыпях возвышались замки и башни рыцарей, обширные поместья, монастыри… Реки и озёра с рыбацкими селениями, ущелья и овраги, луга и непроходимые чащи…

Вдруг ей так захотелось оставить Нижний город и пустить коня галопом, бросившись туда, на север, в эти неизведанные ещё места, увидеть их воочию, познакомиться с живущими там людьми и осознать: это всё — её, это всё принадлежит ей, это её владения, которые рано или поздно достанутся ей по наследству. Разумеется, Кристина искренне надеялась, что это случится нескоро, поэтому следом ощутила в душе желание поскакать поскорее по тракту на северо-восток, к границам с Фареллом, туда, где находилось сейчас войско отца… Снова увидеть его, обнять, убедиться, что всё хорошо, что он жив и здоров…

Её отряд заехал на небольшую возвышенность, с которой хорошо был виден город и башни замка, и Кристина велела остановиться. Она сжала поводья и взглянула вперёд — на россыпь крыш, на тонкие башни, на кольца стен… Это тоже принадлежало ей. Уже принадлежало. Отец доверил ей Эори на время своего отсутствия, и Кристине была приятна мысль, что она стала полноправной его хозяйкой, пусть и на время.

Через несколько минут она продолжила поездку, всё ещё стремясь прокатиться по осенней роще — того расстояния, что они уже проехали, ей оказалось мало. Приближался вечер, начинало холодать, ветер перегонял по дороге жухлые опавшие листья и шевелил голые, напоминающие костлявые ведьминские пальцы ветви деревьев. Дорога рыже-коричневой змеёй вилась между толстыми, жёсткими стволами; иногда мимо пролетали мелкие зимующие птицы — перелётные давно уже улетели в тёплые земли. Пару раз Кристина замечала резвых белок, скачущих по деревьям, и они были настолько быстры, что оставалось только удивляться, как охотники попадают в них из луков и арбалетов.

— Миледи, — вдруг позвал её капитан Фостер; Кристина взглянула на него и обнаружила, что выражение лица у него было крайне обеспокоенным, — вы сегодня такая молчаливая… Всё в порядке?

«Неужели раньше я только и делала, что болтала без умолку?» — мысленно усмехнулась она.

— Всё хорошо, — пожала плечами Кристина, снова посмотрев на узкую извилистую дорогу. Дождя не было довольно давно, земля оставалась сухой, и кони ступали легко, не спотыкались и не вязли в лужах. — Просто я вспомнила об отце и задумалась о своём… — Она замолкла, пытаясь подобрать наиболее точное слово. Их-под суконного синего худа выбилась прядь волос, защекотала лоб, и Кристина поспешила убрать её за ухо. — О своём наследии. Я, кажется, только сейчас поняла, насколько оно большое.

А ведь она просто выехала за город. Это даже не десятая и не сотая часть Нолда.

— Но господин Гленн говорил, что всегда надо стремиться к большему, — добавила вдруг Кристина — неожиданно для себя самой. — Я по нему так скучаю, кстати, — призналась она.

Капитан Фостер лишь покачал головой.

— Он плохо на вас влияет, миледи, — процедил он. — Стремиться к большему — это, конечно, хорошо, но… Позвольте спросить, чего он вам уже успел наобещать? Уж не королевой ли решил вас сделать?

Кристина подумала, что Реджинальд ужасно несправедлив к господину Гленну. Она до боли в пальцах сжала поводья и потупила взгляд.

— А почему бы и нет? — пожала плечами она.

У короля Альвара пока не было детей, но у его брата-принца, Фернанда, — были, хоть и маленькие. Хотя возраст показался Кристине сущей мелочью. Если отец похлопочет, если он искренне пожелает ей счастья… Может, он добьётся этого союза… Лорд Джеймс обычно ради дочери был готов на многое — стоило только попросить…

— Королевой? — фыркнул капитан Фостер, пригладив свою короткую седую бородку. — Как наша Альжбета? Она же просто разодетая кукла при дворе, не более. Она не правит и даже не царствует, и мне кажется, я не встречал более несчастного человека, чем она.

— Вы её видели? — недоверчиво протянула Кристина.

— Пару раз имел честь состоять в свите милорда, когда он ездил к его величеству, — кивнул капитан. — Вы сами знаете, миледи, что и король в нашей стране имеет не так много власти, а уж королева…

— Но сквайр Освальд говорил… — задумалась Кристина — и замолчала.

На самом деле она чуть слукавила или перепутала: наставник не говорил ей ни о королевском титуле, ни о власти над всем государством. Она просто поддержала беседу, зацепившись за слова капитана Фостера, — ей показалось, что господину Гленну было вполне по силам помочь ей взойти на трон.

— Сквайр Освальд может не знать всех подробностей, — пожал плечами Реджинальд, всматриваясь куда-то вдаль. Лес вокруг начинал густеть, а дорога — сужаться, и Кристина поняла, что скоро придётся поворачивать назад. — Он вкладывает вам в голову странные мысли. Помнится, лорд Джеймс всегда внушал вам, что правление — дело нелёгкое, крайне ответственное, и вы уже наверняка успели в этом убедиться. Обычно те, кто рвётся к власти, не представляют, с какими тяготами им предстоит столкнуться. — Капитан Фостер невесело усмехнулся, а Кристина задумалась.

Трудностей на её долю за более чем полгода и правда выпало немало: просители, деньги, хозяйство… Крестьяне хотели одного, купцы — другого, священники — третьего. Ей приходилось разрешать споры, подписывать документы, посещать больницы — лекари жаловались, что не хватает мест, что тяжело больные и заразные находятся в одном помещении с теми, кто болен не слишком сильно, что нужны деньги на лекарства и бинты… А деньги уходили на войну, и Кристина с трудом могла выделить из казны что-то на нужды города, больниц, церквей и приходских школ. Иногда ей хотелось плакать, а иногда, напротив, она была счастлива, что удачно рассудила очередную склоку или заключила выгодную сделку с представителем кэберитского купеческого цеха.

Господин Гленн всегда был рядом, давал советы, наставлял её — и всё время в его словах сквозила мысль, что власть должна приносить удовлетворение, что ей нужно наслаждаться, ощущая себя вершительницей чужих судеб, повелительницей, дёргающей за ниточки, привязанные к запястьям вассалов, слуг и крестьян… Но пока Кристина не ощущала этого. До сегодняшнего дня она думала, что просто ещё не привыкла к своему новому статусу, да и не видела смысла привыкать — отец ведь скоро вернётся, и ей нужно будет ждать того страшного часа, когда она примет своё наследство окончательно…

Наверное, это для него, для Освальда, власть была истинным счастьем и шансом ощутить себя кем-то очень важным, необходимым для окружающих людей, для вассалов и подданных… И он говорил об этом Кристине, но имел в виду себя?

Она напряглась, сильнее сжала пальцами поводья и нахмурилась. Она терпеть не могла, когда ей указывали, что-то внушали или пытались её переубедить. И если господин Гленн и правда всё это время навязывал ей такой взгляд на жизнь, чтобы…

— Возможно, он просто надеется рано или поздно настолько завоевать ваше доверие, — прервал её размышления Реджинальд, — что станет править Нолдом вместо вас. А вы, как и её величество Альжбета, будете всего лишь наряженной куклой. Простите, — добавил он тише, но Кристина понимала, что прощать нечего.

Он был прав.

Возможно, конечно, он снова ошибался из-за своих предубеждений и предвзятого отношения к сквайру Освальду, но в тот момент Кристине все его слова показались очень разумными. Она вдруг остановила своего коня и закусила верхнюю губу, чувствуя, что вот-вот расплачется. Горечь разочарования и жар ярости сцепились в её душе, выворачивая её наизнанку. Конечно, при возвращении господина Гленна стоит с ним поговорить, разъяснить всё, что так взволновало Кристину… Хотя наивно надеяться, что он сразу признается. Поэтому стоит намекнуть, начав издалека, и, возможно, он сам расскажет обо всём…

— Как же всё сложно, — вздохнула Кристина, когда они уже повернули назад, к Эори. С каждым часом всё сильнее холодало, и она то и дело поправляла чёрный плащ на плечах — меховая опушка щекотала щёки, однако хорошо согревала шею. — Он же дядя моей матери, зачем ему так поступать со мной? И неужели он думает, что мой отец допустил бы подобное?

— Возможно, он надеется, что ваш отец не вернётся, — пожал плечами капитан Фостер, так просто говоря о столь пугающих вещах.

Кристина горько усмехнулась: они резко перестали называть господина Гленна по имени, обходясь одним коротким словечком «он».

Она вновь остановила свой отряд на небольшой возвышенности недалеко от Нижнего города, чтобы ещё раз полюбоваться на него сверху. Это была действительно большая, необъятная местность, сердце Нолда, отданное лордом Джеймсом под её, Кристины, ответственность… и она не имеет права подвести. И присваивать это раньше времени тоже не смеет.

Ненароком опустив взгляд, Кристина вдруг обнаружила, что жухлая трава под копытами её коня покрылась тонким слоем мелких снежинок. Тогда она подняла голову и увидела, что с серо-голубого, прямо как её глаза, неба падал снег. Снежинки были маленькими, напоминающими крупу; они покалывали лицо и быстро таяли на ещё тёплой осенней земле, но всё же постепенно окрестности Эори начинали белеть, а тонкое снежное покрывало становилось всё более пушистым и плотным.

Кристина улыбнулась. Она любила снег и теперь была счастлива видеть его. Мир становился белым-белым, чистым, как платье невесты, свежим, как родниковая вода, и блестящим, искрящимся, как алмазы. И даже сейчас, когда снега выпало совсем мало, когда настоящая зима ещё толком не заявила о своих правах на этот мир, всё вокруг постепенно преображалось, даря надежду на лучшее — на лёгкое объяснение с господином Гленном, на окончание войны и скорое возвращение отца, живого и здорового.

На то, что вот-вот жизнь вернётся на круги своя и всё будет как раньше.