Сталь от крови пьяна

Глава 20

Хельмуту уже осточертело лежать в шатре, но он понимал, что пока ещё слишком слаб для прогулок снаружи. Голова нестерпимо кружилась от любого резкого движения, хотя чем дальше, тем легче он переносил головокружение. Гвен перевязывала и обрабатывала его раны, приносила еду и каждый раз заботливо осведомлялась о его самочувствии. Захаживал и лекарь — он проверял состояние ран, отмечая, что всё в порядке, что его светлость идёт на поправку, а также добавляя, что Гвен прекрасно справляется со своими обязанностями. При этом лекарь посоветовал соблюдать постельный режим и пока не выходить наружу во избежание головокружений.

Однако Хельмут, будучи не в силах просто лежать днями напролёт, прохаживался хотя бы по своему шатру — медленно, постоянно хватаясь то за низкую спинку лежанки, то за стол, то за подпорку в центре шатра. Гвен же поддерживала его за плечо — при этом она с улыбкой вспоминала, что так же водила мужа из кабака домой, только не раненого, а пьяного.

Хельмут не ожидал, что она будет так добра к нему. Но девушка буквально поставила его на ноги, кажется, совершенно забыв о его грубости.

— Зачем мне на вас обижаться? — ухмыльнулась Гвен, когда Хельмут не выдержал и спросил, не держит ли она зла. — Если бы я обижалась каждый раз, когда на меня повышал голос кто-нибудь из ваших, благородных… думаете, вы первый во всём вашем войске, кто на меня прикрикнул?

И правда, для дворян было обыденностью кричать на своих слуг, крестьян и прочих простолюдинов, а то и бить их, и Хельмут не понимал, с чего он вдруг начал терзаться из-за своего высокомерия и дерзости по отношению к Гвен.

— Слушай, а почему постоянно так темно? — спросил он после очередной «прогулки», когда девушка усадила его на лежанку и начала проверять, не сбились ли бинты.

— Так полярная ночь же, — улыбнулась она, с явным трудом выговорив слово «полярная». — Точнее, сумерки. Лорд Коллинз говорит, что здесь, на севере, такое часто бывает. К весне закончится.

Этот постоянный полумрак не радовал — он пугал. Хельмуту не хотелось целых три луны жить в сумерках, когда солнце еле-еле выглядывало из-за горизонта, когда уже привычный зимний холод сопровождался серой темнотой. В Бьёльне зимой было много светлых морозных дней: снег приятно хрустел под ногами и весело искрился серебром и алмазами… Но сейчас, в этом полярном полумраке, холод воспринимался совсем иначе — он пронизывал до костей и заставлял стучать зубами. Хельмут спал в плотном дублете, поэтому перевязка ран создавала определённые трудности — приходилось снимать себя самое малое три слоя одежды. Однако Гвен помогала ему, ни капли не смущаясь при этом.

Хельмут очень хотел навестить Адриана Кархаусена и выразить ему свои искренние соболезнования, но пока не решался выходить из шатра. Ещё не хватало упасть посреди лагеря… Возможно, кому-то это бы никак не помешало: упал — встал и пошёл дальше, — но Хельмут себе такого позволить не мог из-за гордости. Люди должны видеть его сильным и здоровым, а не… не таким, каким он был сейчас. Да ещё и с перебинтованной головой — совершенно жалкий вид.

Генрих где-то пропадал несколько дней, и Хельмут не винил его: после столь нелёгкой битвы им с лордом Джеймсом следовало решить множество проблем и спланировать реванш. Крепость на границе всё ещё была захвачена, и чем быстрее оттуда выбьют врагов, тем ближе окажется конец войны.

Но Генрих всё-таки нашёл время и зашёл к Хельмуту, когда тот уже уверенно вставал и что было сил боролся с головокружением. В тот день Гвен наконец-то сняла бинты с его головы, и Хельмут, изгибаясь перед зеркалом, пытался расчесать волосы — с них смыли запекшуюся кровь и пыль, и теперь они торчали в разные стороны, никак не желая укладываться под крупными зубьями костяного гребня.

Генрих откашлялся, привлекая внимание.

Хельмут выронил гребень и резко развернулся.

Он увидел, что Генрих держал в руках кожаный колчан, из которого виднелось плечо лука из какого-то тёмного дерева — Хельмут не разглядел, какого. Но уже восторженно округлил глаза.

— Присядем? — Генрих кивнул на заправленную лежанку. — А то ты шатаешься, кажется.

Хельмут лишь кивнул в ответ. Головокружения он по-прежнему не ощущал, перед собой видел всё ясно, но стоять посреди шатра с таким глупым видом не хотел.

Они присели, и Генрих положил колчан с луком на колени. Теперь Хельмут мог рассмотреть всё как следует: первым делом он оценил искусную выделку колчана — плотная тёмно-коричневая кожа с красно-зелёным рисунком, изображающим дерево, чьи ветви, кора и листки были выполнены с таким мастерством, с таким вниманием к деталям, что начинало одолевать сомнение: а человек ли вообще это сделал? Казалось, прорисовать такие мелочи могут лишь крошечные феи и эльфы.

Хельмут мог бы часами смотреть на этот колчан, но всё-таки предпочёл уделить внимание Генриху, а не бездушному предмету.

Он поднял взгляд и улыбнулся.

— Как ты себя чувствуешь? — с искренней заботой спросил Генрих.

— Уже намного лучше. Надо бы выйти прогуляться, — Хельмут расправил плечи и вытянул ноги, — а то я тут как в склепе… Да и без свежего воздуха как-то плоховато. Там, наверное, уже снега кругом? — поинтересовался он.

— Да не особо, — пожал плечами Генрих. — После битвы снег шёл только раз, хоть и не сильно, метели не было, землю он почти не покрыл. Но холодно — жуть. — Он показательно поёжился и поправил серый плащ на плечах. — И темно.

— А то небесное свечение больше не появлялось?

— Пока нет. Тебя ждёт, — добавил Генрих и подмигнул.

Хельмут лишь закатил глаза. Он мог бы ответить на эту колкость, но сейчас настроение у него было иное. Он вспомнил небесное свечение и осознал, насколько сильно хочет вновь увидеть эту потрясающую красоту, это чудо… Слова Генриха, что оно не появлялось на небе, пока Хельмут сидел в своём шатре, не могло его не обрадовать — значит, он ничего особенного не пропустил. А если это свечение всё-таки появится ещё раз — они с Генрихом снова смогут на него полюбоваться… вместе…

— Мы ждём, когда станет светлее, — вырвал его из размышлений голос друга. — К нам уже подошло подкрепление с юга. Но прежде чем воевать, можно было бы попробовать добиться переговоров. Нам удалось выяснить, что наш драгоценный пленник, который держал Лейт, на самом деле не такая мелкая сошка, какой притворяется. — Генрих презрительно усмехнулся. Хельмут взглянул на него с интересом: если пленный фареллец и правда не так прост, то он наверняка общался с Вильхельмом по поводу предательства… — То нападение было попыткой спасти этого человека. Мы могли бы отдать его фарелльцам взамен на освобождение пограничья. Иначе подобные диверсии продолжатся. Ну, лорд Джеймс так считает, — добавил Генрих и пожал плечами, — и я не могу с ним не согласиться. Фарелльцы совсем обнаглели, и в этом нет ничего удивительного. Их земля совсем близко, им есть куда бежать, есть откуда ждать поддержки…

— Но нам тоже есть, — возразил Хельмут.

— Есть, но… — Генрих замялся и вздохнул, прикрыв глаза. Он явно пытался скрыть усталость, но безуспешно. — Они и эти территории считают своими. Ведут себя как хозяева. И мы не должны позволить им стать здесь настоящими хозяевами. Поэтому, если провести переговоры не удастся, скоро будет бой.

— Как скоро? — встрепенулся Хельмут и подался вперёд. — Думаю, я смогу принять участие.

— Тебе нужно беречь себя, — покачал головой Генрих и приложил два пальца к переносице. — Не думаю, что мы пойдём на штурм слишком скоро, но вряд ли ты к тому времени сможешь сражаться уверенно.

— Ну не завтра же? Не завтра вы пойдёте на штурм? — вспылил Хельмут, сжимая холодными пальцами покрывало. — Я быстро иду на поправку…

— Ты. Никуда. Не. Пойдёшь, — процедил Генрих сквозь зубы, в его взгляде ярко блеснула злость… и тут же погасла. Его ресницы дрогнули, и он снова сжал пальцами переносицу, будто страдая от головной боли. — Пойми же, я беспокоюсь за твоё здоровье.

— Давай просто подождём. — Хельмут положил руку ему на плечо. — Если к моменту штурма я и правда буду чувствовать себя неважно, то мне придётся тебя послушаться.

Генрих молча кивнул и вздохнул — кажется, такое предложение тоже не пришлось ему по душе. Неужели беспокойство так терзает его, что он готов ограничить Хельмута от того, ради чего он сюда приехал, — от сражений? Что ж, видит Бог, он имеет на это право как сюзерен. Но как друг — нет.

— А, к слову, это тебе, — вдруг снова заговорил Генрих приглушённым, хрипловатым голосом. Легко было расслышать, что он очень взволнован, и Хельмут невольно вздрогнул, не сразу поняв, что именно — «тебе». И лишь потом вспомнил, что у Генриха на коленях лежал тот прекрасный колчан с новеньким луком тёмного дерева внутри. — Твой лук очень пострадал во время битвы… мастер сказал, что починке он не подлежит. Поэтому я, чтобы хоть как-то искупить свою вину за то, что послал тебя туда, дарю тебе новый.

— Да какая вина, Господи? — закатил глаза Хельмут. Но Генрих возражений не принимал — он переложил колчан на его колени и взглянул ему в глаза с каким-то необъяснимым вызовом, требованием.

— Посмотри, — велел он.

Именно велел. Как лорд, как сюзерен. И Хельмут не мог нарушить приказ.

Он приподнял колчан, внимательно оглядел узор, в очередной раз восхитившись его тонкостью и проработанностью. Затем Хельмут извлёк лук — чуть меньше, чем его погибший старый, из более тёмного дерева, с уже снаряженной тетивой, совершенно новый, блестящий от полировки… Он вертел его в руках, оглядывая то одно плечо, то другое, затем начал рассматривать рукоять: на ней тоже был узор, не такой сложный, как на колчане, но тоже довольно красивый и искусный.

— Я бы опробовал, если бы здесь было где развернуться. — Хельмут окинул взглядом шатёр. — Поэтому как только в себя приду — так сразу к мишеням.

Он положил лук и колчан на лежанку рядом с собой, поправил воротник синего дублета и снова взглянул Генриху в глаза — пытливо и, как ему думалось, загадочно.

— Спасибо, — сказал Хельмут тихо. — Это самый прекрасный подарок из всех, что я только мог бы получить от тебя. Хотя… — Он наигранно задумался, прищурив глаза и ловя на себе обеспокоенный взгляд. — Можно я тебя поцелую?

Генрих лишь улыбнулся и едва заметно кивнул, но и этого Хельмуту был достаточно. Он обхватил его лицо руками, проведя большим пальцем по острой скуле, ещё на мгновение задержался на его изумрудных глазах, будто желая изучить каждую ресницу, а затем осторожно прижался губами к его губам — словно в первый раз, словно чего-то боясь… На самом деле Хельмут попросту задыхался от непередаваемой нежности, захватившей его душу, и не мог быть более уверенным и настойчивым.

Однако Генрих — мог.

Он, стараясь не задеть не до конца затянувшиеся раны Хельмута, провёл ладонью по его плечу, вторую руку положил на спину, заставив сильнее приблизиться к себе. Он перехватил инициативу и сам начал целовать Хельмута, причём целовать достаточно глубоко и требовательно. Ему оставалось лишь отвечать, и он покорился, а его пальцы запутались в мягких волосах Генриха.

Через мгновение Хельмут понял, что дрожит от чувств, внушаемых этим поцелуем, и что та звенящая нежность постепенно сгорает, превращаясь в жгучую страсть и тягучее желание. Это напоминало их первый поцелуй — тот тоже начался донельзя трепетно, несмело, а закончился… Хельмут усмехнулся прямо в губы Генриха, вспомнив, чем тогда всё обернулось.

И как же он, чёрт возьми, хотел и сейчас подобного продолжения…

***

Зимний острый воздух больно колол кожу и царапал лёгкие при каждом вдохе, холодные солнечные лучи, несмотря на тусклость, слепили глаза, но Хельмут всё равно рад был наконец-то выйти из шатра. Приподняв входное полотнище, некогда ярко-фиолетовое, а ныне выцветшее, он закрыл глаза и ощутил на лице дуновение ветра — от него взъерошились волосы и заколыхался плащ за спиной… Этот хрустальный холод свидетельствовал о том, что наконец-то пришла зима. Но снега и правда выпало совсем чуть-чуть, земля была едва прикрыта тончайшим бело-серым покрывалом, из-под которого проклёвывалась коричневая чахлая трава.

Хельмут шёл медленно, изредка прикрывая глаза и пытаясь понять, от чего у него кружится голова — от последствий удара или от ощущения безграничности и воли, что накатило на него, когда он в конце концов покинул тесный шатёр. Кругом стояло несколько десятков таких же шатров, высоких, круглых или квадратных, с флагами на верхушках, а за ними располагался палаточный лагерь простых солдат. А дальше… дальше растягивались луга и поля, бескрайние леса, в которых шумели хвойные деревья и пели озимые птицы, в которых узкие, едва протоптанные дорожки были покрыты ржаво-рыжими опавшими еловыми иглами… И теперь, после почти двух седмиц вынужденного заточения, Хельмуту остро захотелось поехать куда-нибудь туда, за горизонт, покинуть пределы лагеря и гнать коня во весь опор, ощущая свист ветра в ушах и представляя, будто это настоящий полёт, а не просто быстрая езда.

Но сейчас у него нашлись другие дела.

Барон Кархаусен был один, и Хельмут смог беспрепятственно зайти в его шатёр, лишь многозначительно кивнув стражникам. Он обнаружил Адриана сидящим на деревянном раскладном стуле — на коленях у него лежал меч, в пальцах был зажат небольшой оселок, но взгляд барона был устремлён не на оружие, а куда-то вперёд и чуть вверх, туда, где сходились своды серого шатра. Ясно, что его не интересовала полировка меча, что он задумался и напрочь забыл обо всём… И легко было догадаться, что думал он, скорее всего, о сестре.

В шатре было довольно тепло и даже душновато, особенно по сравнению с царящей снаружи прохладой. Сам барон Адриан выглядел так, словно только что вернулся с прогулки: плотный белый дублет, синий плащ сверху… А каштаново-рыжеватые волосы, обычно аккуратно зачёсанные, рассыпались в беспорядке, спадая на лицо неровным каскадом.

Зайдя в шатёр Кархаусена, Хельмут тут же ощутил этот знакомый запах трав и ладана — он был таким слабым, едва уловимым, но всё же то и дело давал о себе знать, щекоча нос и лёгкие. И сердце мгновенно разболелось, словно его сжали в стальных раскалённых тисках.

Хельмут замер у входа и прочистил горло, надеясь, что его заметят.

Барон Адриан тут же пришёл в себя и посмотрел вперёд. Почему-то сначала улыбнулся, а потом, увидев, кто к нему пришёл, прикрыл глаза и вздохнул. Хельмут невольно приподнял бровь в недоумении. Кажется, ему не рады… Доселе он с бароном Кархаусеном почти не разговаривал, лишь изредка перебросился разве что парой-тройкой слов. Так с чего такое разочарование в его взгляде? С чего этот тяжёлый вздох?

Лишь потом Хельмут понял, что Адриан, видимо, по привычке ожидал увидеть у входа в шатёр сестру, забыв на миг, что она погибла.

— Простите, если мешаю, — подал голос Хельмут. Барон Кархаусен одарил его тяжёлым взглядом.

— Да нет, не мешаете, — наконец-то ответил он. — Проходите, присаживайтесь.

С этими словами он резко вскочил со стула, чудом не уронив его, поднял прислоненные к нему ножны и со скрежетом убрал в них меч. При этом ножны барон Адриан тут же прикрепил к поясу, будто собирался в битву. Хельмуту стало не по себе, однако он взял себя в руки, уверенными шагами прошёл в глубь шатра, но занимать освобождённый стул пока не спешил.

Он заметил, что барон Кархаусен постоянно пытается спрятать взгляд, не смотреть в глаза, отворачивается и наклоняет голову… Это тоже напрягало, но Хельмут решил не подавать виду. Перед ним стоял человек, которого постигло ужасное горе, и не стоило винить его за чересчур нервные жесты или желание отвернуться.

— Вы к сестре? — бросил Адриан, сцепив пальцы в замок и тут же расцепив. — Боюсь, вы опоздали. Её уже давно отвезли домой.

В отличие от Кассии, он говорил на чистом драффарийском, без каких-либо проявлений шингстенского говора.

— Я знаю, — кивнул Хельмут. — И мне… мне очень жаль. Примите мои соболезнования, ваша светлость.

Ему было невыносимо больно осознавать, что он так и не попрощался с Кассией. Не взглянул на неё напоследок, не прикоснулся губами к холодному лбу… Видит Бог, она была по-своему дорога ему. Он испытывал к ней исключительно дружеские чувства, но этого было достаточно, чтобы сейчас его душу раздирала гнетущая тоска и боль потери. Кассия помогала Хельмуту, она поддерживала его в трудные минуты, давала советы и всегда оставалась такой светлой, такой весёлой… Он даже с горечью подумал, что и перед смертью девушка могла улыбаться.

— А я знаю, — вдруг подал голос барон Адриан, — что вы с моей сестрой были… достаточно близки.

— Не настолько, как вы могли подумать, — резко поднял голову Хельмут — но барон Кархаусен всё ещё не смотрел в его сторону, отвернувшись. — И Кассия, помнится, говорила, что вы ничего не видите… — Он сдержанно усмехнулся, надеясь, что барон Адриан этого не заметит.

— Она так думала, — отозвался тот, окончательно повернувшись к Хельмуту спиной. Слышно было, что голос барона Кархаусена дрожит, и ему приходилось делать долгие паузы, чтобы унять эту дрожь и говорить ровно. — На самом деле я давал ей много свободы, а то, что обо мне шли слухи как о строгом брате… — Он вздрогнул — или просто пожал плечами, но выглядел этот жест донельзя дёрганно. — Я хотел, чтобы она была самостоятельной, чтобы она сама могла за себя постоять…

«Жаль, — подумал Хельмут, — судьбе плевать на то, чего ты хотел». Вслух сказать это он не решился.

— Я привык защищать её, — продолжил барон Адриан, его голос звучал совсем тихо, сдавленно и расколото. — Ещё с детства, когда Кассия хотела играть с мальчишками, а те её обижали… Отец никогда не запрещал ей играть так, как она хочет, но при этом просил меня присматривать за ней. Так и тут. Я присматривал, но в её жизнь старался не лезть. И в бою тоже… хотя мы всегда сражались вместе, плечом к плечу. — Он замолчал и сделал громкий, судорожный вдох. — Господи, что бы сказал отец… Тогда мы оказались далеко друг от друга, и я… я не смог её защитить… не смог спасти.

Тогда-то Хельмут понял, почему Адриан всё время прятал лицо и не смотрел ему в глаза. Он сдерживал слёзы. Но теперь это было бесполезно — он открыто плакал, прижав ладони к лицу. Хельмут вздрогнул и замер. Нет, он не ощущал ни капли презрения к льющему слёзы мужчине… Просто он понятия не имел, что ему делать.

Хельмуту легко было представить себя на месте плачущего Адриана — у него ведь тоже есть сестра… И сердце болезненно сжалось при мысли, что ей может угрожать хоть какая-то опасность. Но он разделял братские чувства Адриана и по другой причине. Он ведь тоже мог помочь Кассии. Тоже мог найти её, попробовать спасти… Более того — он должен был это сделать, должен был хоть как-то отплатить ей за помощь…

— Её… её пронзили мечом, — сквозь слёзы проскрежетал барон Адриан — голос его стал злее, задрожал ещё сильнее, и Хельмут с трудом смог разобрать слова. — Она, как и многие из нас в тот день, была без доспехов, и в итоге… В итоге её буквально нанизали на острие, и вся её серая рубашка… она вся пропиталась кровью и сделалась красной.

Хельмут почувствовал крупную дрожь, услышав эти слова, и разум кольнуло предательской мыслью: «Слава Богу всё-таки, что я её так и не увидел…» Хотя нет. Это неправильно. Даже если Кассию правда искромсали до неузнаваемости и если бы у него при этом была возможность попрощаться с ней, он должен был сделать это, непременно должен…

Адриан продолжал рыдать, а Хельмут не знал, как поступить, и это раздражало — было очень неловко просто стоять и смотреть… но и уходить молча тоже казалось неправильным. Да, возможно, Кархаусен хотел побыть один… Но уход он мог расценить как проявление равнодушия, а равнодушным к его горю, к его потере Хельмут точно не был.

— Простите, я… — прохрипел Адриан. — Я сейчас…

— Может, вам воды? — участливо спросил Хельмут, несмело приближаясь к нему.

На его вопрос ответа не последовало, однако всхлипы и вздохи стихли, как будто барон Кархаусен обратился в камень.

Но вдруг он резко обернулся, и Хельмут невольно отпрянул. И тут же разглядел на лице Адриана небольшую россыпь едва заметных веснушек — у Кассии они были ярче, их было больше, но… Эта общая черта брата и сестры вновь заставила его душу заныть от тоски, словно горе, разрастающееся в душе Адриана, протянуло свои чёрные щупальца и в душу Хельмута тоже.

— Ваша сестра и правда была дорога мне, — сказал он неожиданно для себя самого, хотя эту тему они, кажется, уже закрыли. — Но просто как хорошая подруга, не более. И я всегда восхищался её силой, в том числе и… — Он сглотнул. — В том числе и магической.

— Это магия её и сгубила, — вдруг быстро закивал Адриан. — Она всегда слишком надеялась на неё, а что в итоге? Магия её подвела. Проклятые ложные боги, давшие ей эту ложную силу, её подвели.

Постепенно в его речи всё-таки начали появляться шингстенские особенности — долгие звуки «ш» и «ж», твёрдый «ч»; барон Адриан зашипел, как ядовитый змей, готовящийся к атаке.

— Вы… вы не верите в ваших богов? — несмело протянул Хельмут, не скрывая недоумения.

— «Ваших», — усмехнулся барон Кархаусен и резко опустился на стул — ножны громыхнули о светлое дерево. Он провёл ладонями по рыжеватым волосам, взлохмачивая их, и вдруг внезапно рассмеялся, громко, но коротко. — То были её боги, не мои. И они не услышали её молитв, не оказали ей поддержки в бою, хотя сестра всегда молилась им перед битвой. Она так им доверяла, так их любила, что хотела после войны стать жрицей. Она бы добровольно отреклась от своего наследства и никогда бы не вышла замуж… Такой была её верность этим проклятым богам. А я… я утратил веру ещё в подростковом возрасте, — пожал плечами Адриан, закидывая ногу на ногу. — А уж теперь-то тем более… Зато Кассия всегда безоглядно верила им, и где она сейчас?

— Наш Господь тоже не очень-то бережёт своих детей, — возразил Хельмут. — Наших воинов погибает не меньше, чем ваших.

Адриан не ответил, лишь закатил глаза, видимо, посчитав, что барону Штольцу его не понять.

— Я не собирался вести богословских споров вообще-то, — тихо сказал тот. — Просто зашёл выразить свои соболезнования, потому что я тоже оплакиваю вашу сестру. У меня самого есть сестра, и я…

— Но она жива, — перебил его Адриан. — С ней наверняка всё хорошо, вам незачем беспокоиться из-за неё, так что же вы можете понять?

Хельмут лишь вздохнул. Видит Бог, он прав.

— И ваша сестра вряд ли возлагала надежды на деревянных идолов, вряд ли доверяла свою жизнь каким-то выдуманным существам, — продолжил барон Кархаусен. Теперь в его взгляде, где совсем недавно было столько тоски и боли, читался вызов. А глаза у него такие же, как у Кассии, — тёмно-голубые…

— Я не знаю, виноваты ли ва… шингстенские боги в гибели вашей сестры, — Хельмут попятился к выходу, понимая, что теперь ему здесь точно не рады, — это всё… это непостижимо и сложно. Но я уверен, что есть вещи проще, приземлённее.

— Проще? — хмыкнул барон Адриан. — Ну да, проще то, что, независимо от воли каких-нибудь богов, моя сестра погибла, что ей было больно и страшно, что я не спас её, а теперь… я остался совсем один.

— А ещё то, что убили её фарелльцы, — кивнул Хельмут. — Может, вина богов, ваша или моя тут тоже есть, но она не настолько очевидна, как вина фарелльцев. Поэтому им и надо мстить.

С этими словами он резко развернулся на каблуках и, невзирая на тошнотворное головокружение, направился к выходу из шатра. Утешать барона Кархаусена было бесполезно, да и не собирался Хельмут его утешать… Пусть он переживёт своё горе, пусть выплеснет гнев — в этом нет ничего страшного. И то, что он винит богов и магию в смерти Кассии, вполне ожидаемо… Печальнее то, что он и себя самого винит, и это чувство вины вместе с тоской и скорбью тоже передавалось Хельмуту, тоже проникало в его душу и разъедало её, как ржавчина разъедает сталь.

Поэтому ему было больно находиться здесь — в пропитанном запахом трав шатре скорбящего брата его погибшей подруги.

Когда Хельмут уже приподнял входное полотнище, он услышал сдавленный голос барона Адриана.

— Вы правы, ваша светлость, — сказал он. — И… спасибо вам.

***

Наверное, почти все командующие драффарийской армии надеялись на успешное проведение переговоров, выкуп пленных фарелльцев и добровольное отступление врага, но… Ничего не вышло. Генрих не скрывал злости и досады, а лорд Джеймс, как всегда внешне невозмутимый и спокойный, въедливо готовил план штурма. Он сказал, что его величество давно уже дал ему разрешение реализовывать собственные планы битв сразу, без королевского одобрения, поэтому идти в бой можно хоть сейчас.

Но всё-таки штурм прошёл без Хельмута. Он сам решил в нём не участвовать — у него всё ещё кружилась голова из-за быстрой ходьбы или чрезмерного перенапряжения, усталости или всплеска эмоций. Ему быстро удалось восстановить свой навык стрельбы из лука и заодно опробовать подарок Генриха, но вот драки на мечах вызывали немало трудностей. Хельмут и раньше не очень хорошо владел клинком и допускал много ошибок в бою, из-за чего его частенько ранили в битвах… как и в недавней битве, во время которой он едва не погиб. Но и развивать это умение у него пока не получалось, ибо даже самые простые и слабые удары выбивали из сил. Генрих сомневался, что Хельмут сможет хорошо чувствовать себя во время штурма, и лекари подтверждали его сомнения: барону Штольцу, мол, стоит держаться подальше от битв, сохранять себя от любого напряжения, особенно нервного, и побольше отдыхать. А в сражении возможно отдохнуть только в случае смерти.

Зато Генрих так и рвался в бой, и лорд Джеймс поддерживал его рвение, довольно улыбаясь и явно гордясь своим бывшим учеником, зато Хельмут беспокоился как безумный. После минувшей битвы он не мог спокойно думать о том, что ещё не всё кончено, что впереди — немало сложных сражений… И что близкие ему люди рискуют жизнями, а он не может как-то им помочь.

Да и чем бы он помог? Раненый, ослабевший, с кружащейся головой и ноющими конечностями… Хельмуту шёл только двадцать второй год, но он уже чувствовал себя побитым жизнью стариком. Генрих лишь усмехался, но вот Хельмуту было не до смеха. Он не хотел для него такой же судьбы.

— Когда мы увидимся в следующий раз, граница уже будет нашей, — улыбнулся Генрих, кладя руку ему на плечо. Он был полностью облачён в доспехи, лишь шлем его Хельмут держал в руках.

— «Когда»… Ты, я посмотрю, настроен на лучшее, — усмехнулся он.

— Перестань, — закатил глаза Генрих. — Я понимаю, что после ранения ты… сам не свой. — Он сделал паузу, прежде чем подобрать нужное определение. — Но тебе не стоит так беспокоиться за меня. И вообще не стоит беспокоиться, — добавил он с улыбкой и чуть подался вперёд: Хельмуту даже показалось, что Генрих хочет его поцеловать. Но не здесь же… не посреди лагеря, где вокруг полно народу… Хотя мысль о возможном поцелуе немного уняла бурю в его душе. — У нас всё продумано и тщательно спланировано, у нас большое войско и хорошие осадные орудия. Ты сам их видел. — Хельмут кивнул — он уже успел полюбоваться на новенькие катапульты и осадные башни, ещё пахнущие свежим деревом и недавно выкованной сталью. — Правда и сила на нашей стороне. Тебе не стоит сомневаться.

— Я постараюсь, — кивнул Хельмут.

На самом деле он не сидел без дела во время штурма. Разумеется, на приступ войско шло не в полном составе, и под командованием Хельмута оказался один из засадных полков. Он должен был вступить в бой в последнюю очередь, если ни основная часть войска, ни другие отряды подкрепления не будут справляться. Поэтому у него ещё была надежда оказаться в гуще этого боя… Однако шансы всё-таки невелики. Да и хотелось верить, что авангард справится сам, справится быстро и легко. И без больших потерь.

Поэтому Хельмут не спешил надевать доспехи. Он прохаживался среди солдат, внимательно и строго наблюдая, как те готовят лестницы, проверяют остроту клинков и рассовывают по ножнам кинжалы. Лучники натягивали тетивы, складывали стрелы в колчаны, поправляли на пальцах плотные перчатки — чтобы тетива не стёрла кожу в кровь… Хельмут удовлетворительно кивал и улыбался, в глубине души завидуя этим солдатам. Они были целы и здоровы, они смеялись и шутили в ожидании боя, подмигивали военным торговкам, разносящим по лагерю нарезанный хлеб, куски сыра и мяса, овощи и вино… У солдат оставалось немало сил и задора «надрать задницы проклятым фарелльцам», а Хельмут, слыша это, лишь горько усмехался.

Он по-прежнему хотел сражаться, причём чем ближе к Генриху, тем лучше. Но и понимал, что пока он для этого не годен. Если полезет в пекло — то наверняка подведёт, где-то неловко оступившись, забыв увернуться или пригнуться, неверно отразив удар… и сгинув в гуще боя, толком не оказав никакой помощи сюзерену.

Так что сиди-ка ты, Штольц, тихо и не высовывайся.

Не высовываться Хельмут не привык, но понимал, что сейчас это необходимо.

Среди солдат он встретил барона Адриана. Тот сидел прямо на припорошенной снегом земле, расстелив на ней чёрный грубый плащ, и снова точил свой меч — Хельмуту подумалось, что так он пытался справиться с подавленностью после гибели Кассии, отвлечься и не думать о потере.

Увидев Хельмута, барон Кархаусен резко встал, и они обменялись традиционными поклонами.

— Как вы? — учтиво спросил Хельмут, не скрывая искреннего сочувствия.

— Неплохо, — кивнул Адриан. — Всё жду шанса отомстить этим псам за сестру.

— Так что ж вы не в авангарде?

— Герцог Эрлих не пустил, — закатил глаза шингстенец. — Сказал, что я могу всё испортить своей слепой яростью… Да пусть даже так, — вдруг округлил глаза он — синие радужки, кажется, чуть потемнели от вспыхнувшего в глубине гнева. — Пусть я что-то там ему испорчу, но хотя бы… Хотя бы Кассия будет отомщена.

Окружавшие их солдаты начали с недоумением посматривать на Адриана, и Хельмут, воровато оглянувшись, положил руку ему на плечо и предложил отойти. Да, они ждали сигнала к атаке и должны были быть готовы к нему даже при полной уверенности, что помощь не потребуется… Но Адриан, кажется, снова впал в настоящую истерику, а это могло смутить простых воинов и посеять в них сомнение насчёт душевного здоровья одного из их командиров.

Интересно, эти припадки начали происходить с бароном Кархаусеном после смерти сестры или раньше?

— Я… позвольте, я заберу свой плащ… — попросил вдруг Адриан сдавленным голосом. — И мне нужно… нужно… — Он набрал в грудь побольше воздуха, задыхаясь от потока слов и горечи слёз. — Нужно взять доспехи, вдруг скоро будет сигнал к наступлению…

— Вы уверены, что можете пойти в бой в таком состоянии? — Хельмут сжал его плечи и оглядел с ног до головы. Адриан весь трясся; его рыжеватые, неровно обрезанные волосы упали на лоб, на ресницах заблестели слёзы… — Может, вы найдёте лекаря и попросите у него что-нибудь успокаивающее?

— Нет, нет, я уже… я в порядке. — Он закрыл лицо руками и простоял так несколько мгновений. — Спасибо за беспокойство, ваша светлость, но… — Он взглянул на Хельмута недоверчиво. — С чего это вообще?

— С чего беспокойство? — уточнил тот. — Я, если честно, и сам не знаю… — Это признание звучало крайне глупо, однако было весьма честным. — Просто ваша сестра…

— Да хватит говорить про мою сестру! — вновь вспылил Адриан, скорчив гримасу боли и презрения. — Если вы видите её во мне, то прекратите. Пересильте себя, раскройте глаза… Я — не она, понимаете? Я совсем… я…

— Я вас понял, — кивнул Хельмут, стараясь как можно тщательнее скрыть досаду. Что именно вызвало эту досаду, он пока не знал. Но странная горечь от слов барона Кархаусена комом застряла в горле и помешала сказать что-то ещё.

Рвение Адриана всё-таки оказалось напрасным. В тот день он так и не смог убить ни одного фарелльца и тем самым хоть как-то отомстить за сестру. Через полчаса после разговора они и правда услышали сигнал, но это не был приказ о подкреплении.

Это была радостная весть о том, что пограничная крепость наконец-то взята.