Старая дорога

Глава II

Пока они ужинали, солнце опустилось за кленовые холмы к западу от Брэнтфордтауна.

Клифтон был голоден, но не давал воли своему аппетиту, искоса наблюдая за мальчиком и собакой. Мальчик ел с такой жадностью, которая наводила на мысль о постоянной голодовке, а Бим глотал ломтики колбасы с какими-то всхлипываниями, исходившими, казалось, из самых недр его существа. Джо откровенно сознался, что старается припрятывать для Бима часть той пищи, которую сам получает у старика Тукера.

— Когда у нас молочная похлебка, Биму беда, потому что похлебку в кармане не унесешь, — пояснял он.

— А кто такой старик Тукер? Что он делает?

— Просто, Тукер. Не случалось видеть, чтобы он делал что-нибудь. Райлеев малый говорит: он водку индейцам в заповеднике сбывает. Сказал я как-то об этом старику — так он чуть дух из меня не вышиб… Вот, глядите…

Он нагнулся и завернул изодранную куртку. Худая белая спина была вся исполосована ремнем.

— Это за то, что мы с Бимом налетели на него в самой что ни на есть топкой части Бэмбл Халлоу: он там кипятил что-то на огне в чудном таком котле.

— Дьявол! — вырвалось у Клифтона.

Немного погодя мальчуган с глубоким вздохом откинулся назад и прижал руки к животу.

— Больше не лезет, — сказал он. — Да и Бим, кажется, тоже кончил. Помыть посуду?

Они вместе спустились к роднику и песком вычистили кастрюли. Когда они перебирались через изгородь, последние красные блики потухали на мягкой белой пыли дороги.

Мальчик тревожно поглядывал на своего спутника, шагая рядом с ним по дороге.

— Где же вы будете ночевать сегодня? — спросил он у Клифтона.

— На индейском кладбище, Джо.

— Я близехонько оттуда живу. У вас там есть кто? Покойник? На кладбище?

— Моя мать, Джо.

— Да разве вы индеец?

— Наполовину, Джо. Там и бабушка моя похоронена.

Наступило молчание. Сумерки быстро опускались, тени сгущались в кустарнике; в придорожной траве трещали кузнечики; древесные лягушки словно нехотя пророчили дождь.

Клифтон больше всего любил эту пору дня, но сейчас, в этой мирной обстановке, снова почувствовал себя невыразимо одиноким, и то же чувство заговорило, видимо, в мальчике. Худая ручонка уцепилась за его руку, и Клифтон накрыл ее своей ладонью. Некоторое время они молчали. Вдруг из-под ног у них стремительно метнулся заяц, и Бим сломя голову бросился за ним вслед.

Мальчуган крепче сжал пальцы.

— Мне жаль, что вы уходите завтра, — сказал он, и голос его прозвучал очень слабо, очень устало. — Если бы нам уйти с вами — мне и Биму.

— Я и сам рад бы…

Они подошли к холму, на котором, в роще елок и сосен, стояла церковь. У начала тропинки, сворачивавшей к старомодным воротам, Клифтон остановился.

— Да неужели же вы будете здесь спать? — прошептал Джо с расширившимися глазами. — Темень-то какая!

— Наш брат темноты не боится, Джо. Да, я буду спать на кладбище. Там красиво, Джо. И кругом — одни друзья…

— Ух! — содрогнулся мальчик. — Бим! Бим! Где ты?

— Беги-ка домой, — посоветовал ему Клифтон. — А завтра я, может быть, успею еще раз повидать тебя. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Мальчуган отошел, и, по мере того как он удалялся, Клифтону казалось, что этот босоногий оборвыш, маленький бродяга с большой дороги, уносит с собой кусочек его самого. Джо несколько раз оглядывался, пока сумерки не поглотили его. Бим шел за ним по пятам.

Клифтон свернул на тропинку и открытыми настежь воротами прошел на кладбище. Он знал, что здесь перемен нельзя было ожидать. Это место не менялось. Он снял рюкзак, прислонился спиной к стене церкви и стал ждать появления луны.

Луна поднималась. Она выглядывала из-за деревьев в том месте, где они росли реже. В детстве, в его играх с матерью, луна всегда играла большую роль. Она была для них живым существом, которое они называли по-разному, смотря по тому — как она выглядела. Иной раз месяц напоминал старого джентльмена в туго накрахмаленном воротничке и с двойным подбородком; в другой раз — разбитного забавника, самоуверенно поглядывавшего кругом; но больше всего они любили месяц, когда у него бывал флюс; и вот такой-то месяц с флюсом, с головой набок и припухшей щекой, поднимался сейчас из-за деревьев. И всегда, когда у месяца бывал флюс, на широкой лоснящейся физиономии его расплывалась улыбка и весело подмигивали его глаза.

И мать говорила Клифу:

«Всегда, когда тебе будет плохо, когда не ладиться будет жизнь, — вспоминай Месяц с Флюсом: он тогда-то и улыбается и подмигивает нам, когда ему особенно скверно. Так поступает мужественный Старик Месяц, так поступают все мужественные люди».

Клифтон вспоминал и, вспоминая, трепетно следил за тем, как, освещаемое месяцем, преображалось все вокруг. Предметы принимали определенные очертания, и из мрака выступали деревья. Лунные лучи играли на поверхности старого колокола и скользили по церковным стенам. Вот они легли на чугунную решетку и надгробный камень Тэйнданеги — Жозефа Бранта — Могавка, самого славного из племени Ирокезов. Потом, по обе стороны его, один за другим возникали из мрака холмики, с которых века смели даже прах надгробных камней. Здесь были похоронены последние из Шести Племен, нашедшие убежище в дружественной им Канаде после того, как лежащая южнее родная их страна погибла для них навсегда, залитая потоками крови.

Это был народ его матери, его народ. Он всегда гордился этим. Его мать знала их трагическую историю и все легенды, передававшиеся из уст в уста.

Странное чувство успокоения охватило его, когда о» проходил меж могил. Словно он, после долгой и упорной борьбы, пробился наконец домой. И, когда он остановился у того места, где лежала его мать, был он радостно и приподнято взволнован. Много понадобилось ему лет, чтобы довести себя до этой минуты, и сейчас он сам удивлялся той тишине, которая спустилась ему в душу.

Немного погодя он разостлал на земле одеяло и, усевшись, вытащил трубку и закурил. Это вышло у него совершенно естественно: преобладало сознание, что он двадцать два года кружил по кругу и наконец вернулся к своему исходному пункту.

Но он был утомлен и вскоре не мог устоять перед желанием растянуться на одеяле; на сосновых иглах мягко было лежать. Он смотрел на звездное небо и случайно вспомнил, что древесные лягушки на этот раз ошиблись. Вспомнил Джо. Не пришлось ли ему внести на свой актив новую трепку? А старик Тукер — не кипятит ли он снова кое-что в чудном котле у Бэмбл Халлоу? Надо завтра проверить — он знает то место, где Тукеру всего удобнее было бы прятаться.

А потом, раздумывал он в полусне, он отправится за своим миллионом долларов…

Мудрая старая сова, сидевшая на густой верхушке сосны, под которой он лежал, заметила, когда он уснул. Она негромко прокричала несколько раз и потонула в лунном свете, торопясь на охоту. Проходил час за часом. Становилось прохладнее, и от земли поднимался густой туман. Месяц взбирался все выше, потом начал спускаться к западу. Сова вернулась и, усевшись на колокольне, победно крикнула. Мрак не надолго спустился на землю; кузнечики умолкли, на востоке загоралась заря.

Что-то шершавое и теплое коснулось щеки Клифтона. Он открыл глаза и увидел позлащенные солнцем верхушки деревьев. Пели птицы.

Потом свет от него заслонила косматая голова, и горячий язык Бима снова дружелюбно лизнул его.

Он сел.

— Доброе утро, Бим!