Старая дорога

Глава IV

Клифтон слышал тикание небольших, слоновой кости, часов на письменном столе; слышал приглушенный шум и движение за дверью. Ему показалось даже, будто какой-то звук донесся из комнаты позади кабинета. Но это, несомненно, был обман слуха.

За эти минуты Хурд весь как-то осел, и стальной блеск в глазах потух, сменившись выражением ужаса. Он узнал якобы убитого в Гайпоонге человека.

Он пытался заговорить, но получился лишь хриплый шепот. Он беспомощно переводил взгляд с дула револьвера на лицо улыбавшегося Клифтона. Безумный? Только безумный мог так улыбаться в такую минуту — без злобы и ядовитости, но с чем-то более страшным в глазах.

— Чего вы хотите?

— Вас, — ответил Клифтон.

Свободной рукой он вынул из кармана часы.

— Через восемнадцать минут служащие разойдутся. Останется кто-нибудь?

— Мой секретарь.

— Позвоните ему и скажите, чтобы он ушел в пять часов и чтобы после этого часа вообще никто не оставался. И если вы допустите ошибку, Хурд, если голос ваш дрогнет, и вы чем-нибудь возбудите подозрение — я убью вас!

Иван Хурд колебался некоторое время, потом взял телефонную трубку и спокойным ровным голосом сделал распоряжение.

Клифтон одобрительно кивнул головой.

— Вы приятно удивляете меня. Противно убивать труса. Все равно, что червяка раздавить.

Хурд постарался подтянуться, раскуривая потухшую сигару. Он облизнул губы.

— Теперь нам никто не помешает. Поговорим о делах.

— О каких делах?

— О деньгах, разумеется. Ведь вам нужны деньги, Брант. Сколько?

Глаза Клифтона засмеялись.

— Ко всему в жизни примешивается что-нибудь забавное. От трагедии до комедии — один шаг. Помню, во Фландрии я видел, как граната разорвалась над человеком, ехавшим в запряженной осликом тележке. Я в ужасе закрыл глаза и чуть не лишился сознания, но, когда дым рассеялся, оказалось, что от ослика и тележки следов не осталось, а человек сидел на земле живехонький, без единой царапины, только черный, как в смоле вываренный. Это было смешно. Но сейчас еще смешнее. Мне не нужны ваши деньги. Этим зданием и всем, что в нем заключается, не покрыть вашего долга мне. И через девять минут вы будете в моих руках. Вообразите себе, какое комичное зрелище вы, при вашей толщине, будете представлять, после того как я разделаюсь с вами.

— Да вы с ума сошли!

— Возможно! Человек, оживший после того, как его зарезали в Гайпоонге, да чтобы был в здравом уме! А знаете вы, что вы должны мне? Вы убили моего отца, убили в то время, когда я там, на фронте, участвовал в боях, которые вам давали возможность сколачивать состояние в десятки миллионов. Вы жирели от денег, тогда как я терял все, что у меня было на свете.

Теперь я пришел рассчитаться с вами. Вы боялись этого дня. Я предупреждал вас. Получали вы мои открытки каждые шесть месяцев? Разумеется, получали. Вы знали, что вы вор и убийца, хотя для правосудия и неуязвимый, и вы боялись. Потому и постарались устранить меня. Говорят, гайпоонгские убийцы получили по восемьсот долларов на американские деньги. Вашему агенту Готлибу достался жирненький куш. До пяти часов остается одна минута. Как вы думаете, сколько вы должны мне?

Клифтон нагнулся вперед и положил палец на собачку револьвера. Хурд силился заговорить. На посеревшем лице выступил пот. Губы побелели, обвисли. И руки, и все тело его конвульсивно дрожали.

Маленькие слоновой кости часы серебристо прозвонили пять раз. Где-то хлопнула дверь; ни один звук не нарушал тишину.

Клифтон начал считать.

— Раз, два!

— Великий Боже, не стреляйте!

— Сколько вы должны мне?

— Сколько хотите!

— На колени, Хурд!

Жирная масса соскользнула со стула.

— Дарю вам пять минут жизни. Отвечайте на мои вопросы. Я хочу слышать правду из ваших уст. Если солжете, убью сразу. Преступными способами отняли вы у моего отца его лесные участки, пока я был на войне? Да?

Толстые губы шевельнулись:

— Да.

— Были вы причиной смерти моего отца?

— Косвенной… да…

— Наняли вы убийц в Гайпоонге, чтобы убить меня?

Тяжелая голова опустилась на грудь. Хриплый крик вырвался из груди. Хурд закрыл лицо руками. Это было признание.

Если бы в этот момент Клифтон отвел глаза от скорчившегося у ног его человека, он заметил бы, что маленькая дверь тихонько приоткрылась.

Но он не сводил глаз с Ивана Хурда. Вот она, месть! Все осевшее тело лесного короля, каждой своей линией, выражало полную безнадежность. Со свойственным его коренной нации стоицизмом он ждал конца. Он пойман и, сам никогда не давая пощады, не рассчитывал на пощаду. Мешок колышущегося, как студень, мяса, этот владелец миллионов — финансовая сила, влиятельный политик, уклонившийся от непосредственного участия в войне, — как страус прятал голову, до глубины души перепуганный черненьким дулом револьвера!

И тут Клифтон расхохотался звонким, веселым смехом, в котором был оттенок торжества. Иван Хурд поднял голову. Он видел, как противник взялся за обойму револьвера. Она выскочила, полетела на пол. Хурд поднял ее вялыми пальцами. Обойма была легкая. Обойма была пустая.

Револьвер не был заряжен.

Хурд поднялся, шатаясь, и хлопнулся в кресло.

Прерывистые вздохи, нечто вроде рыдания вырвалось у него из груди,

— Что, испугал я вас, Хурд?

Клифтон снимал пиджак.

— Беда с вашим братом, что нет у вас чувства юмора. Чуть дело дойдет до того, чтобы умереть или убить, вы бываете до нелепости примитивны. Я пришел за своим миллионом долларов и покажу вам, как можно получить его. Ни в виде звонкой монеты, ни в виде кредиток он мне не нужен, потому что я денег терпеть не могу. Но вы, своей шкурой, дадите мне удовлетворения на миллион. Убить голыми руками — в этом есть заслуга? Готовы вы?

Он обошел стол. Хурд смотрел на него, снова вцепившись в ручки кресла. Клифтон ударил его по лицу тыльной стороной руки.

Хурд с проклятием вскочил на ноги. Его напугали, унизили, а теперь бьют! И проделывает это человек с незаряженным оружием, легче, меньше его ростом, сложением мальчишка по сравнению с ним!

Хурд сбросил свой пиджак. Он оказался необычайно подвижен для человека его веса. Было что-то дьявольское в том порыве, с каким он бросился на Клифтона. Тот встретил его метким ударом в толстый живот.

Они сцепились и налетели на стол. Клифтон удивился, почувствовав, что у Хурда руки и плечи как деревянные, что в них есть сила, о существовании которой он и не подозревал. Проведи Хурд месяц в лесу, из него вышел бы великан.

Его собственное тело, тренированное ходьбой и жизнью на воздухе, легко приспособлялось к положениям, и, сообразив свою ошибку, он ударил Хурда. Услышал, как треснула челюсть. Они вместе повалились под стол. Даже в это мгновение Клифтон почувствовал комическую сторону положения: два взрослых человека катаются под столом на ковре. Стол сначала перевернулся на бок, потом лег на них, так что они барахтались под ним, как двое сцепившихся насекомых под упавшей на них щепкой.

Они продолжали бороться. Пальцы Хурда нащупывали шею Клифтона. Они выбрались из-под стола. Первым вскочил на ноги Клифтон. Улучив удобную минуту, он обеими руками схватил рубаху Хурда у воротника и одним движением сорвал с него воротник, рубаху и жилет. Тело Хурда обнажилось по пояс. Воротничок и галстук повисли на одном плече. Бриллиантовая булавка полетела на пол. Клифтон, слегка растрепанный и с синяком на лбу, смотрел на него, холодно посмеиваясь.

Хурд издал звук, напоминавший квакание большой лягушки. От бешенства глаза его налились кровью и вместе с тем позеленели. Он бросился вперед, протянув огромные ручищи, как клешни, к шее Клифтона, но тот быстрым движением ударил ему по ногам, и Хурд полетел через него. Мелькнули в воздухе толстые ноги, у одной болталась лопнувшая, белая с красным подвязка. Клифтон в мгновение был подле него и колотил по бычьей голове каждый раз, как она приподнималась от пола.

Хурд сам подсказал ему выход: унижение хуже физического уничтожения; приведенный в беспомощное состояние, униженный в собственных глазах, Хурд выпьет до дна чашу позора, и в душе его останется рана, которая до конца дней его будет гореть и саднить.

Ухватившись за эту мысль, Клифтон, в рукопашной с человеком, которого ненавидел и решил когда-нибудь убить, забыл законы борьбы и правила приличия.

А маленькая дверь — он мог бы это заметить — стояла уже настежь открытая.

Но он ничего не видел, он не помнил себя в безумной злобе, которую до сих пор сдерживал, маскируя ее улыбкой. Они катались по полу, переворачивая стулья, столы; Хурд тяжело всхлипывал; платье висело на нем клочьями. Они вскочили на ноги. И, наконец, Клифтон нанес решительный удар. Хурд не потерял сознания и, лежа на полу, заплывшими глазами с ненавистью смотрел на врага. Клифтон поднял перевернутое кресло и подтащил к нему Хурда. Понадобилось напряжение всех сил, чтобы поднять огромную тушу в кресло, но эффект получился потрясающий.

Хурд — эти двести фунтов бесформенного оплывшего мяса — не был ни страшен, ни даже противен, а только чудовищно смешон. Клифтону доставляло величайшее удовлетворение то обстоятельство, что Хурд, очевидно, прекрасно сознавал, что произошло, вполне отдавая себе отчет в том, какое он представляет собой неописуемое зрелище, и в то же время даже рукой пошевелить не мог.

Клифтон повернул к дверям. Пальцы плохо слушались его. Он отпер дверь и, выйдя, запер ее за собой. Тут же опустился на ближайший стул. У него кружилась голова. (Хурд ударил его по голове ножкой сломанного стула). «Как некстати», — подумал он.

Он слышал, что тут же, в комнате, стучит маятник часов, но стрелок рассмотреть не мог. Он видел, что лучи солнца врываются в раскрытое окно, но столы и стулья, отделявшие его от окна, расплывались в тумане.

Он закрыл глаза руками и ждал.

Минуты протекали. И вдруг его привело в себя нечто неожиданное, пугающее.

Взрыв хохота! Негромкий. Девичий смех, может быть — женский; определенно музыкальный и приятный. Клифтон вскочил на ноги. Изумительней всего было то, что смех слышался из кабинета Ивана Хурда.

Смех не повторился. Клифтон слушал, затаив дыхание, и немного погодя из-за двери кабинета лесного короля донесся к нему веселый голос; он отчетливо расслышал слова:

— О, мистер Хурд, какой вы смешной!