ГЛАВА X. ТАИНСТВЕННАЯ СМЕРТЬ НА ПОДЗЕМНОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ

Со стороны мистера Ричарда Фробишера (из «Лондон Мэйл»[34]) было очень хорошо так резко высказаться. Полли и не думала обвинять его.

Наоборот, он ещё больше понравился ей за этот откровенный порыв гнева, который, в конце концов, являлся всего лишь чрезвычайно лестной формой мужской ревности.

Более того, Полли явно чувствовала себя целиком и полностью виноватой. Она обещала встретиться с Дикки – то есть с мистером Ричардом Фробишером – ровно в два часа у театра «Палас», потому что хотела пойти на matinée[35] Мод Аллан[36], и потому что сам он, естественно, хотел пойти с ней.

Но ровно в два часа дня она по-прежнему находилась на Норфолк-стрит, Стрэнд, в магазине A. B. C., потягивая холодный кофе и сидя напротив гротескного Старика, возившегося с верёвочкой.

Как можно было ожидать, что она вспомнит Мод Аллан или театр «Палас», или даже самого Дикки? Старик в углу заговорил о таинственной смерти в метро, и Полли потеряла счёт времени, месту и обстоятельствам.

Она пошла на ланч довольно рано, так как с нетерпением ждала matinée.

Когда она вошла в магазин A. B. C., старое чучело сидело на своём привычном месте, но не обмолвилось ни словом, пока девушка жевала скон[37] с маслом. Она размышляла о невоспитанности Старика – он даже не сказал ей «Доброе утро» – когда его резкое замечание заставило её поднять глаза.

– Не будете ли вы так добры, – внезапно произнёс он, – описать мне человека, который только что сидел рядом с вами, пока вы пили кофе с булочкой.

Полли невольно повернула голову к отдалённой двери, через которую как раз быстро проходил человек в лёгком пальто. Этот мужчина определённо уже находился за соседним с ней столиком, когда она принялась за кофе с булочкой: он закончил ланч – каким бы тот ни был – мгновение назад, расплатился и ушёл. Инцидент не показался Полли имеющим хоть какое-то значение.

Поэтому она не ответила грубому Старику, пожала плечами и попросила официантку принести счёт.

– Вы помните, был ли он высоким или низким, смуглым или светлокожим? – продолжал Старик в углу, по-видимому, нисколько не смущённый равнодушием девушки. – Вы можете сказать мне вообще, как он выглядел?

– Конечно, могу, – нетерпеливо возразила Полли, – но не думаю, что моё описание одного из клиентов магазина A. B. C. может иметь хоть малейшее значение.

Он помолчал минуту, пока нервные пальцы шарили по вместительным карманам в поисках неизбежного обрывка верёвки. Обнаружив это необходимое «дополнение к размышлениям», он снова взглянул на девушку сквозь полуприкрытые веки и зловеще добавил:

– Но если предположить, что чрезвычайно важно получить от вас точное описание человека, сидевшего рядом с вами сегодня в течение получаса, что бы вы ответили?

– Ну, скажу, что он был среднего роста…

– Пять футов и восемь дюймов? Девять? Десять?[38] – тихо прервал Старик.

– Как можно сказать с точностью до дюйма или двух? – сердито возразила Полли. – Лицо у него было неопределённого цвета.

– Что это такое? – вежливо спросил Старик.

– Ни светлое, ни тёмное… Его нос…

– Ну, и каков был его нос? Можете его набросать?

– Я не художница. Его нос был довольно прямым… глаза…

– Не были ни тёмными, ни светлыми. И такая же поразительная особенность волос. Он не был ни коротышкой, ни высоким. Его нос не был ни орлиным, ни курносым, – саркастически продолжил Старик.

– Нет, – запротестовала Полли – просто он выглядел совершенно заурядно.

– Узнали бы вы его снова – скажем, завтра и среди других людей, которые не являются «ни высокими, ни низкими, ни тёмными, ни светлыми, ни длинноносыми, ни курносыми» и т. д.?

– Я не знаю… возможно… он определённо ничем особенным не выделялся, чтобы его можно было запомнить.

– Совершенно верно, – взволнованно наклонился вперёд Старик, как никогда напоминая чёртика из табакерки. – Совершенно верно; но вы журналистка – по крайней мере, считаете себя ею; и это ваше дело – замечать и описывать людей. Я имею в виду не выдающегося персонажа с ясными саксонскими чертами лица, прекрасными голубыми глазами, благородным лбом и классическим лицом, но обычного человека. Возьмите сотню людей – и среди них такими обычными будут не меньше девяноста. Обычный человек – заурядный англичанин, скажем, из среднего класса, не очень высокий и не очень низкий, с усами, которые не являются ни светлыми, ни тёмными, но закрывающими рот, и в цилиндре, скрывающем форму головы и лба; человек, который одевается, как сотни его собратьев, движется, как они, говорит, как они, и не имеет никаких особенностей.

Попытайтесь описать его, узнать его, скажем, через неделю, среди остальных восьмидесяти девяти двойников; или, что ещё хуже, опознать его под присягой, если он окажется замешанным в каком-либо преступлении, и ваше признание способно затянуть ему петлю на шее.

Я предлагаю вам попробовать – и, потерпев полную неудачу, вы легче поймёте, почему один из величайших негодяев до сих пор остаётся на свободе, и почему тайна подземной железной дороги так и не была раскрыта.

По-моему, это был единственный раз в моей жизни, когда у меня возникло серьёзное искушение поделиться с полицией собственными взглядами на трагедию. Видите ли, хотя я восхищаюсь этим зверем за его сообразительность, но не считаю, что его безнаказанность может принести кому-либо пользу.

В наши дни подземных дорог и всевозможной автомобильной тяги, старомодный «лучший, дешёвый и самый быстрый маршрут в Сити и Вест-Энд» часто бывает безлюдным, а старые добрые вагоны столичного метро нельзя назвать переполненными. В любом случае, когда тот самый поезд прибыл в Олдгейт около 16:00 18 марта прошлого года, вагоны первого класса были почти пусты.

Кондуктор шёл по платформе, осматривая все вагоны, чтобы узнать, не оставил ли ему кто-нибудь полупенсовую вечернюю газету. Открыв дверь одного из купе первого класса[39], он заметил женщину, которая сидела в дальнем углу, повернув голову к окну и, очевидно, не обращала внимания на то, что Олдгейт на этой линии – конечная станция.

«Куда вы едете, леди? – спросил он.

Дама не двинулась с места, и кондуктор вошёл в купе, подумав, что, возможно, она заснула. Он прикоснулся к её руке и посмотрел ей в лицо. Цитирую его собственную высокопарную фразу: он «был полностью ошеломлён». Остекленевшие глаза, пепельно-серый цвет щёк, неподвижность головы безошибочно свидетельствовали о смерти.

Кондуктор, торопливо, но тщательно заперев дверь вагона, вызвал двух носильщиков и отправил одного из них в полицейский участок, а другого – на поиски начальника станции.

К счастью, в это время дня на платформе не очень много людей, а весь транспорт во второй половине дня устремляется в западном направлении. И лишь когда инспектор и два полицейских констебля в сопровождении детектива в штатском и судебного медика появились на платформе и окружили вагон первого класса, несколько зевак сообразили, что произошло что-то необычное, и столпились вокруг, трепеща от нетерпения и любопытства.

Таким образом, в последних выпусках вечерних газет уже содержался отчёт о чрезвычайном происшествии под сенсационным заголовком «Таинственное самоубийство в метро». Медик очень скоро пришёл к выводу, что кондуктор не ошибся, и жизнь полностью покинула тело.

Дама была молода и, вероятно, при жизни отличалась красотой до того, как страх и ужас исказили её черты. Одежда её отличалась исключительной элегантностью, и самые легкомысленные газеты представили своим читательницам подробный отчёт о наряде, туфлях, шляпе и перчатках злополучной дамы.

Одна из перчаток на правой руке была частично порвана, обнажив большой палец и запястье. Полиция проверила сумочку, которую бедняжка сжимала в руке, полагая, что таким образом сможет опознать покойницу, но внутри обнаружили лишь немного серебряной мелочи, нюхательные соли и маленькую пустую бутылку, которую передали медику для анализа.

Именно присутствие этой маленькой бутылочки способствовало распространению слухов о том, что таинственный случай в метрополитене – это самоубийство. Как внешний вид женщины, так и обстановка вагона подтверждали отсутствие малейшего признака борьбы или попытки сопротивления. Только выражение глаз бедной женщины говорило о внезапных ужасе и осознании неожиданной и насильственной смерти, которые, вероятно, длились лишь бесконечно малую долю секунды, но оставили неизгладимый след на лице, в остальном таком безмятежном и таком спокойном.

Тело покойной доставили в морг. Довольно долго ни одно живое существо не могло опознать её или пролить хотя бы малейший свет на тайну, окутывавшую эту смерть.

Однако множество бездельников – как искренне заинтересованных, так и страдавших досужим любопытством – получили разрешение осмотреть тело под предлогом того, что их родственница или подруга исчезла. Около 20:30 к участку подъехал хэнсом, из которого вышел молодой человек в дорогом костюме. Он передал свою карточку суперинтенданту – это оказался мистер Хейзелдин, судовой агент, дом 11, Краун-лейн, и номер 19, Аддисон-Роу, Кенсингтон.

Молодой человек явно находился в плачевном душевном состоянии; его рука нервно сжимала копию «Сент-Джеймс Газетт», где содержалась роковая новость. Он почти ничего не сказал суперинтенданту – только то, что женщина, которая ему очень дорога, не вернулась домой сегодня вечером.

Он не чувствовал особого беспокойства, но полчаса назад внезапно решил почитать газету. Описание умершей дамы, хотя и расплывчатое, ужасно встревожило его. Он прыгнул в коляску и теперь просил разрешения осмотреть тело, чтобы развеять свои наихудшие опасения.

– Вы, конечно, знаете, что последовало за этим, – продолжал Старик в углу, – горе молодого человека было поистине неописуемым. В женщине, лежавшей перед ним в общественном морге, мистер Хейзелдин опознал свою жену.

Я становлюсь мелодраматичным… – Старик в углу посмотрел на Полли с мягкой и нежной улыбкой, а нервные пальцы тщетно пытались завязать очередной узел на обрывке верёвки, которую он не выпускал из рук. – Боюсь, что вся история отдаёт дешёвой беллетристикой, но вы, несомненно, помните, и не можете не согласиться со мной, что это был невероятно трогательный и поистине драматический момент.

Злосчастного молодого мужа покойной в тот вечер особо не расспрашивали. По сути, он был не в состоянии сделать какое-либо связное заявление. На следующий день коронерское дознание выяснило некоторые факты, казалось, временно прояснившие тайну, окружавшую смерть миссис Хейзелдин, но лишь для того, чтобы затем погрузить ту же самую тайну в ещё более глубокий мрак, чем прежде.

Первым свидетелем на дознании вызвали, конечно же, самого мистера Хейзелдина. Публика явно сочувствовала молодому человеку, стоявшему перед коронером и пытавшемуся пролить свет на тайну. Он был хорошо одет, как и накануне, но выглядел ужасно больным и встревоженным, и, несомненно, тот факт, что он не побрился, придавал его лицу измученный и какой-то запущенный вид.

Они с покойной были женаты около шести лет, их супружеская жизнь протекала безоблачно. Детей у них не было. Миссис Хейзелдин обладала крепким здоровьем, но недавно перенесла лёгкую простуду, во время которой её лечил доктор Артур Джонс. Этот врач присутствовал на дознании и уверенно объяснил коронеру и присяжным, что у миссис Хейзелдин не было ни малейшей склонности к сердечным заболеваниям, которые могли иметь внезапный и роковой конец.

Коронер, конечно же, проявлял исключительное внимание к скорбящему мужу. Он пытался окольными путями выяснить то, что хотел – сведения о психическом состоянии миссис Хейзелдин за последнее время. Мистер Хейзелдин, похоже, не хотел говорить об этом. Без сомнения, он уже знал о существовании маленькой бутылочки, найденной в сумке жены.

«Иногда мне действительно казалось, – наконец неохотно признал он, – что моя жена не совсем в себе. Раньше она была очень весёлой и живой, но за последние дни я по вечерам не раз заставал её сидевшей и как будто размышлявшей о том, чем она явно не хотела делиться со мной».

Однако коронер не унимался и, наконец, предъявил пузырёк.

«Знаю, знаю, – ответил молодой человек, тяжело вздохнув. – Вы имеете в виду… возможное самоубийство… я ничего не могу понять… случившееся кажется таким внезапным и таким ужасным… она определённо выглядела апатичной и обеспокоенной… но только временами… и вчера утром, когда я отправлялся на работу, она снова стала сама собой, и я предложил пойти вечером в оперу. Она очень обрадовалась и сказала мне, что отправится за покупками, а во второй половине дня нанесёт несколько визитов».

«Знаете ли вы, куда она направлялась, войдя в метро?»

«Ну, я не уверен. Возможно, она собиралась выйти на Бейкер-стрит и спуститься на Бонд-стрит за покупками. Далее, она иногда ходит в магазин на церковном дворе собора Святого Павла, для чего нужно брать билет до Олдерсгейт-стрит, но… не знаю».

«Так вот, мистер Хейзелдин, – очень любезно произнёс коронер, – не могли бы вы рассказать мне, был ли в жизни миссис Хейзелдин какой-либо известный вам факт, который мог бы хоть в какой-то мере объяснить причину несчастья и состояние рассудка, замеченное вами? Существовали ли некие финансовые затруднения, которые могли бы удручать миссис Хейзелдин? Не возражали ли вы против… знакомства какого-нибудь человека с миссис Хейзелдин? Короче, – добавил коронер, как будто радуясь тому, что преодолел неприятный момент, – вы можете дать мне хоть малейшее указание, которое подтвердит подозрение, что несчастная женщина в момент душевного смятения или психического расстройства могла прервать свою жизнь?»

На несколько мгновений в зале воцарилась тишина. Каждый из присутствующих явно осознавал, что мистер Хейзелдин страдает от ужасных душевных сомнений. Он выглядел очень бледным и несчастным, дважды пытался заговорить, и, наконец, еле слышно выдавил из себя:

«Нет, никаких финансовых трудностей. У моей жены имелось собственное независимое состояние… и никаких экстравагантных вкусов…»

«И ни одного друга, против знакомства с которым вы когда-либо возражали?» – не успокаивался коронер.

«Ни одного… я никогда не возражал», – запинаясь, пробормотал несчастный молодой человек с видимым усилием.

– Я присутствовал на дознании, – продолжил Старик в углу после того, как выпил стакан молока и заказал ещё один, – и заверяю вас: даже безнадёжный тупица понял бы, что мистер Хейзелдин лжёт. И самому законченному глупцу было совершенно очевидно, что несчастная женщина впала в состояние болезненного уныния не случайно и что, возможно, существовал третий, который мог бы пролить больше света на эту странную и внезапную смерть, нежели несчастный, обездоленный молодой вдовец.

Очень скоро стало очевидно, что смерть была более загадочной, чем казалась на первый взгляд. Вы, несомненно, в своё время читали об этом и должны помнить о том волнении среди публики, которое вызвали показания двух врачей. Артур Джонс, семейный врач покойной, наблюдавший её не только во время последней легчайшей болезни, но и после этого, самым решительным образом заявил, что миссис Хейзелдин не страдала никакими органическими заболеваниями, которые могли привести к внезапной смерти. Кроме того, он помогал мистеру Эндрю Торнтону, окружному врачу, проводить патологоанатомическое исследование, и вместе они пришли к выводу, что смерть наступила в результате действия синильной кислоты, которая привела к мгновенному отказу сердца, но каким образом это лекарство было введено, ни он, ни его коллега не могли сообщить.

«Как я понимаю, доктор Джонс, покойная умерла от отравления синильной кислотой?»

«Таково моё мнение», – ответил доктор.

«Бутылка, найденная в её сумке, содержала синильную кислоту?»

«Когда-то – наверняка».

«Значит, по вашему мнению, дама совершила самоубийство, приняв дозу этого яда?»

«Прошу прощения, я никогда не высказывал ничего подобного; женщина умерла от отравления, но мы не можем сказать, как это лекарство было введено. Скорее всего, путём какого-либо укола. В желудке не было никаких следов яда, кислота не была проглочена».

«Да, – добавил доктор в ответ на другой вопрос коронера, – вероятно, смерть последовала почти сразу за инъекцией, скажем, в течение пары минут, а может быть, трёх. Вполне возможно, что имела место мгновенная судорога, но, может быть, и нет; смерть в таких случаях наступает абсолютно внезапно и сокрушительно».

Не думаю, что в то время кто-либо из присутствовавших осознавал, насколько важным было заявление врача – которое, кстати, во всех деталях подтвердил окружной врач, проводивший вскрытие. Миссис Хейзелдин внезапно умерла от укола синильной кислоты, и никто не знал, как и когда совершили эту инъекцию. Она ехала в вагоне первого класса в то время, когда в вагоне множество пассажиров. Молодая и элегантная женщина должна обладать необычайными храбростью и хладнокровием, чтобы ввести себе смертельный яд в присутствии нескольких соседей по купе.

Впрочем, я ошибся, заявив, что тогда никто не осознал важность заявления врача; существовало три человека, мгновенно оценившие серьёзность положения и поразительное развитие, которое дело начало принимать.

– Конечно, обо мне и речи не шло, – добавил странный Старик с присущим ему неподражаемым самомнением. – Я тут же догадался, где именно полиция ошиблась, и по какому ошибочному пути она будет двигаться дальше, пока таинственная смерть в метро не канет в забвение вместе с другими случаями, когда полицейские оказались в тупике.

Итак, существовало три человека, понимавших серьёзность заявлений врачей – во-первых, детектив, первоначально обследовавший железнодорожный вагон, молодой человек, кипящий энергией и полный ошибочных суждений. Другим был мистер Хейзелдин.

В этот момент в судебном процессе произошёл интересный поворот: на свидетельскую трибуну вышла Эмма Фаннел, горничная миссис Хейзелдин. Насколько тогда было известно, она стала последней из тех, кто видел несчастную женщину живой и говорил с ней.

«Миссис Хейзелдин завтракала дома, – объяснила Эмма, из-за застенчивости отвечая почти шёпотом, – она выглядела здоровой и весёлой. Она вышла около половины четвёртого и сказала мне, что идёт к Спенсу, на церковный двор собора Святого Павла, чтобы примерить новое, сшитое на заказ платье. Миссис Хейзелдин собиралась пойти туда утром, но ей помешал визит мистера Эррингтона».

«Мистера Эррингтона? – небрежно спросил коронер. – Кто такой мистер Эррингтон?»

Эмма затруднилась с ответом. Мистер Эррингтон… это мистер Эррингтон, вот и всё.

«Мистер Эррингтон – друг семьи. У него квартира в апартаментах Альберт Мэншенс. Он очень часто приезжал на Аддисон-Роу и обычно задерживался допоздна».

Под градом вопросов Эмма, наконец, заявила, что недавно миссис Хейзелдин несколько раз ходила в театр с мистером Эррингтоном, и что в те дни хозяин выглядел очень мрачным и весьма сердитым.

Повторно вызванный, молодой вдовец вёл себя на удивление сдержанно. Он отвечал крайне неохотно, и коронер, очевидно, был чрезвычайно доволен собой, когда после четверти часа твёрдых, но дружелюбных вопросов получил от свидетеля те сведения, какие хотел.

Мистер Эррингтон был другом его жены. Он был состоятельным джентльменом и свободно распоряжался своим временем. Самого мистера Хейзелдина не особо волновало существование мистера Эррингтона, и он определённо никогда не делал никаких замечаний жене по его поводу.

«Но кто такой мистер Эррингтон? – повторил коронер ещё раз. – Чем он занимается? У него какое-то дело? Что у него за профессия?»

«У него нет ни дела, профессии».

«Чем же тогда он занимается?»

«Особо ничем. У него достаточно личных средств. Но он много времени посвящает своему увлечению».

«Какому увлечению?»

«Он постоянно занят химическими опытами, и с точки зрения любителя я считаю его выдающимся токсикологом».


Загрузка...