Старина и новь Магриба

Государства с двумя столицами — не такая уж редкость. А вот пять столиц, как в Марокко, встретишь не всюду. Это королевство прославили в средние века три города — Фес, Марракеш и Мекнес, поочередно бывшие центром державы, простиравшейся в свои лучшие времена от Триполи до Толедо. В память об этом они ныне так и называются — «имперские города». Короли Марокко любят эти символы своей былой моши и сохраняют в них официальные резиденции. Есть в королевстве и постоянная «административная», как говорят марокканцы, столица — Рабат. Наконец, страна имеет еще и пятую, экономическую столицу — Касабланку, которая по числу жителей превосходит первые четыре, вместе взятые.

Наша делегация Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами осенью 1980 г. побывала во всех марокканских столицах. Читать и слышать о них мне доводилось не раз, в том числе во время более ранних поездок в Тунис и Алжир. Эти страны вместе с Марокко и похожи друг на друга, и не похожи. Особенно заметно это было в Рабате, с которого мы и начали свое путешествие.

Первое знакомство

Холодящий ветерок с океана смешивает соленые морские запахи с ароматом цветов и экзотической зелени, почти невидимых в антрацитовой мгле африканской ночи. Свет фар и редких фонарей вдоль шоссе вырывает из тьмы то длинно свисающую ветвь пальмы, то глухую желтоватую стену придорожного дома, то цепь кактусов, служащих естественной изгородью. Впервые прилетев в любую страну Магриба, вы увидите именно такой дорогу от аэропорта до столицы. Разве что в Тунисе она будет покороче, и даже моросящий дождь не прибьет к земле вековую пыль раскинувшихся неподалеку развалин древнего Карфагена (впрочем, оказавшись в ноябре 1983 г. в аэропорту Туниса, я увидел, что город уже подступил к нему вплотную). В Алжире же придется ехать дальше и все время сквозь разрастающиеся жилые кварталы предместий. В Марокко — это видно сразу — сохранилось больше первозданной природы и не занятых человеком просторов. Поэтому издали, завидев огни Рабата, вы сначала примете его за небольшую крепость с редкими башенками и подсвеченными снизу минаретами мечетей. Лишь подъехав ближе, понимаешь, что эта крепость вовсе, не маленькая, а просто кажется такой на фоне окружающих ее привольно раскинувшихся холмов и равнин. К тому же это еще не Рабат, — вернее, не совсем Рабат.

— Это Сале, — говорит нам наш гид Мухаммед Бен Масуд. — Он основан тысячу лет назад. А на месте Рабата тогда был лишь рибат, то есть укрепленный монастырь-крепость. Постепенно он разросся, и Сале превратился в его пригород.

Напоминаю гиду, что Сале еще в XVII–XVIII вв. был известен как гнездо корсаров, наводивших страх на Европу. В ответ Мухаммед улыбается:

— Не совсем так. Почти четыреста лет назад Рабат заселили андалусские мавры, изгнанные из Испании. Они переименовали Рабат в Сла аль-Джадид (Новый Сале) и превратили оба города в «республику Сале», во главе которой, по обычаю испанских городов, стоял выборный совет. Они ненавидели Европу, мстили ей за свое изгнание и не признавали ничьей власти. Но через пятьдесят лет они все же подчинились султану.

Мухаммед умалчивает о том, что пираты Сале и после этого продолжали промышлять, вплоть до начала XIX в., от Канарских островов до Исландии, нередко опустошая, например, берега Англии и особенно ненавистной им Испании. Но я предпочитаю не спорить с гидом, тем более что мы наконец подъезжаем к Рабату.

Автобус минует мост через реку Бу-Регрег и круто взлетает вверх по шоссе, незаметно переходящему в столичный проспект. Бу-Регрег впадает в Атлантический океан. (Его мы как следует разглядели в последующие дни.) В устье этой широкой, но сильно обмелевшей реки, на правом ее берегу — Сале, на левом — Рабат. Мутно-серые октябрьские воды Бу-Регрега перебиваются кое-где поросшими кустарником островками или коричневато-рыжими песчаными отмелями. Речные наносы еще в древности погубили здесь римскую колонию. Ее руины ныне находятся на огромном холме — из песчаника далеко от реки, когда-то протекавшей рядом. Да и Сале постигла та же судьба. Всего 300 лет назад морские корабли могли заходить в этот порт вверх по реке вплоть до городских ворот Баб Мриса. Ныне судоходство по Бу-Регрегу невозможно, а ворота Баб Мриса наполовину скрылись под песком. Сале теперь всюду отделен от реки широкой полосой пляжей и лугов.

Позднее мне удалось побывать в Сале. Старое гнездо андалусских пиратов, окруженное крепостной стеной, можно объехать на автомашине чуть ли не за полчаса. При этом на Рабат оно обращено как бы подгримированной своей стороной — безукоризненной белизной глухих стен домов, темной зеленью черепичных крыш. А внутри Сале — нечто среднее между Мединой Кайруана и алжирской Касбой: то же тяготение города к Великой мечети, к которой ведет улица того же названия, те же узкие проулки (но более чистые), то же обилие лавок и мастерских ремесленников, такое же малолюдье на улицах, как бы сохраняющих свою музейную первозданность для туристов. Объясняется это просто. Сегодня Сале — не более чем пригород Рабата, его историко-экзотическое дополнение.

— Рабат, вы увидите это, самый прекрасный город в Африке, — уверяет нас гид Мухаммед.

Он уроженец и большой патриот Рабата. Высокий, худощавый, смуглый брюнет с курчавыми волосами, округлыми чертами лица и исключительно мягкими манерами. Говорит он, как бы смущенно улыбаясь, и смотрит почти робко. Впечатление такое, что и свои небольшие усы он отпустил, и слегка затемненные очки надел специально для того, чтобы придать себе больше уверенности и солидности. Для учителя по профессии он малоразговорчив, хотя вовсе не замкнут. Свободно владеет испанским языком, чем обычно марокканские интеллигенты отличаются от своих тунисских и алжирских собратьев. Но он далек от того, чтобы гордиться этим.

— Обратите внимание, — говорит Мухаммед, указывая на какую-нибудь испанскую, французскую или английскую вывеску, — здесь даже нет арабского перевода иностранного названия. Пока что в этом никто и не нуждается. Но не означает ли это, что кое-кто на Западе хотел бы увековечить такое положение?

Мухаммед вежлив, внимателен, старается отвечать на все вопросы и, в отличие от некоторых других гидов, не изображает глухого, когда это ему выгодно. Он — араб и поклонник всего арабского, однако со знанием дела расскажет и о берберах: местах, где живут их племена в горах Атласа, геометрических фигурах, лежащих в основе берберского орнамента. Мусульманин, он много рассказывает о мечетях в Марокко, хотя особой религиозностью не отличается, как и большинство интеллигенции Магриба. Но на эту тему он настойчиво избегает подробного разговора. Для марокканцев ислам — не только религия. Это кодекс поведения в быту и обществе, свод правил на все случаи жизни, а главное — то, что отделяет «своих» от «чужих».

На следующий день мы начинаем осмотр города. Из-за жары Мухаммед сменил черный костюм с галстуком на полосатую тонкую джеллябу — балахон, к которому иногда добавляется капюшон. Однако его голова, привычная к африканскому солнцу, всегда непокрыта. В Марокко сегодня это обычно свойственно молодежи (Мухаммеду на вид лет 30) или «осовременившейся» части населения. Головной убор — феска городского торговца или ремесленника, тюрбан кочевника, широкополая соломенная шляпа горца из Рифа — отличает в этой стране людей религиозных, консервативных, придерживающихся старинных обычаев. Такие есть и в Рабате. По большинство здесь одето по-европейски.

По Рабату надо ходить не спеша, внимательно вглядываясь в его лицо. Только тогда оно начнет открываться и даже улыбаться. Из окна автобуса или автомобиля успеваешь заметить лишь широкие просторы площадей и улиц, которые как бы продолжают окружающие город равнины, трех-четырехэтажные дома, мелькающие вывески кафе и лавок. Никакого блеска и шика, ничего «столичного». Даже путеводители не отрицают этой поражающей с первого взгляда неброскости Рабата, называя ее «провинциальным очарованием». Прогуливаясь по городу пешком, убеждаешься, что очарования здесь больше, чем провинциальности. Воздух в городе удивительно чист. Элегантная белизна зданий подчеркнута обильной зеленью парков, аллей и бульваров. Впрочем, «бульвар» здесь означает просто улицу, как в Алжире, и может не иметь ни одного деревца. Тем не менее запах цветов в Рабате явно забивает запах бензина, выхлопных пазов или раскаленного асфальта. Движение здесь менее интенсивное, чем в Алжире и Тунисе, хотя на центральных улицах, как и всюду теперь, почти невозможно найти у тротуара свободное место, чтобы поставить машину.

Очень просторно за высокими стенами королевской резиденции, куда мы въезжаем с авеню Мулая Хасана. Мелькают справа и слева помещения для охраны, прислуги, хозяйственные постройки, лавки, лотки, вокруг которых толпится народ и идет бойкая торговля. Здесь как бы особый «город внутри города» со своей жизнью и бытом. Королевские гвардейцы живут тут с семьями, как допетровские стрельцы. Среди них немало потомков чернокожих абидов (бывших рабов), которыми султаны любили пополнять свою личную охрану. Поэтому здесь чаще, чем в других местах Рабата, увидишь негритянские или полунегритянские лица. Впрочем, они почти не видны, так как все женщины из семей гвардейцев ладо тщательно закрывают. Король — не только светский, но и духовный повелитель Марокко. Поэтому его личные слуги все предписания ислама выполняют особенно строго. Это бросается в глаза, так как вне стен резиденции мусульманки с закрытыми лицами или просто в национальной одежде встречаются гораздо реже.

Проезжаем совершенно новую на вид мечеть.

— Ее реставрируют и постоянно держат в парадной форме, — говорит гид. — А выстроена она, как и вся резиденция, в тысяча семьсот пятьдесят седьмом году. Именно в эту мечеть по праздникам его величество едет из дворца на белом коне.

Для этого король пересекает огромную, в квадратный километр, площадь перед дворцом. Площадь (а по ней и вся резиденция) называется Мешвар, то есть «место совета, совещания». Название восходит к тем временам, когда власть марокканских султанов зависела от согласия правителей главных областей страны и вождей племени признать ее. Они и сейчас еще собираются сюда по большим праздникам и по традиции криками выражают свое «согласие», в каковом король давно уже не нуждается. Но традиция живет. Она, как и многие другие традиции в этой стране, гораздо надежнее поддерживает королевскую власть, чем парламент и иные атрибуты конституционной монархии.

Сам дворец короля — длинное желто-оранжевое двухэтажное здание с ярко-зеленой черепичной крышей и стрельчатыми башенками. В нем три входа: главный, служебный и отдельный вход в мавзолей Хасана I, предка и тезки нынешнего короля. Главный вход охраняют два гвардейца в белой форме, вход в мавзолей — два армейских солдата в серой форме, а служебный вход контролирует смешанная охрана. Мы останавливаемся метрах в 25–30 от них, около старинных пушек, которые ныне — не более чем музейные экспонаты. Отсюда-разрешается фотографировать дворец и себя на его фоне. Но ближе подходить нам не советуют. Поэтому мы покидаем Мешвар и направляемся в примыкающую к нему наиболее обширную часть центра города — Резиданс, в которой раньше размещались ведомства «генеральной резиденции», т. е. администрации французского протектората. Теперь здесь различные министерства Марокко, кроме министерства обороны, белый ромбовидный купол которого возвышается в пределах Мешвара.

В Резиданс — ведомства, бюро, конторы, посольства и банки, целые кварталы вилл богачей, отели, редакции газет, магазины. Улицы и площади здесь когда-то носили имена французских генералов и политиков. Теперь они называются в честь арабских городов и стран (Алжира, Туниса, Каира, Эр-Риада), лидеров Азии и Африки (Лумумбы, Сукарно) и марокканских султанов. Есть также площади Вашингтона и Линкольна, авеню Рузвельта. К Рузвельту марокканцы питают особые симпатии: встретившись с султаном Марокко в 1943 г., он поощрил его стремление к выходу из-под опеки Франции. Вообще названия улиц отражают интерес марокканцев к окружающему их миру. Даже маленький переулок может носить имя Лондона или Аккры.

В отличие от столичных жителей остального мира рабатцы тихи и неторопливы. Сначала мы заметили эти качества у Мухаммеда, приняв их за его личные свойства. Но, присмотревшись к его землякам, мы поняли, что все они стараются не спешить и не шуметь. Обитатель Рабата словно помнит постоянно, что в королевстве не одна столица, а несколько. А раз так — и кичиться вроде бы нечем, и суетиться незачем. Поэтому рабатец редко повысит голос, по улице пройдет степенно, часто останавливаясь для обстоятельной беседы со знакомыми или просто для детального осмотра витрин магазинов. И неважно, молод он или стар, вечером ему приятно посидеть в большой компании в кафе или маленьком ресторанчике. Так, за столиками, обычно выставленными прямо на тротуар, либо у стойки бара неспешно проходит время многих ценителей черного кофе, лимонада, но более всего — хорошо утоляющего жажду зеленого чая с мятой.

Беседа в Агдале

Поверхностному взгляду рабатец может показаться чуть ли не прохлаждающимся дачником, особенно в районе Агдал, то есть Сады. Это не главный, но очень большой массив в южной части города. Он сплошь застроен частными виллами, утопающими в садах. Здесь множество узких немощеных проулков, где машина легко застревает в песке или глине, которые после дождя нередко смешиваются в красновато-коричневую грязь. Из-за Агдала многие называют Рабат «большой деревней». Он действительно напоминает скорее дачное место за городом, чем часть города. Но Агдал — лишь одно из лиц Рабата. Он, как и отделенный от него широким озелененным проспектом Ан-Наср (Победа) квартал Оранж (Апельсин), был задуман и выстроен в свое время как место отдыха чиновников французского протектората. Немало французов живет здесь и сейчас. По марокканцев теперь гораздо больше.

Подъезжаем к одной из вилл Агдала и, миновав чугунную ограду, входим в роскошный сад. Запах цитрусовых забивает здесь все прочие запахи, хотя в саду много цветов и яблонь. Темнокожий садовник аккуратно подстригает газон на лужайке перед входом в дом. Завидев нас, прекращает свое кропотливое занятие и не спеша отправляется доложить хозяевам.

Мы в гостях у Мухиддина аль-Машрафи, генерального секретаря ассоциации дружбы «Марокко — СССР». Он встречает нас у входа, приветливо улыбаясь. Проходим в большую комнату с низкими потолками и полу-перегородками, украшенными имитациями маленьких колонн. Вдоль стен — длинные кушетки с вышитыми подушками, на стенах — ковры и картины. Сразу повеяло Бахчисараем, Стамбулом, Дамаском. Очевидно, это не случайно. Род хозяина дома восходит к выходцам из Ливана, в котором влияние турецкого быта было всегда довольно сильным. Когда подают традиционный чай с мятой, хозяин, вежливо выслушав наши похвалы миндальным пирожным и прочим сладостям домашней выпечки, объясняет:

— Все это — турецкого происхождения и в Марокко попало из Алжира, когда там еще правили турки. У нас такие сладости особенно хорошо делают в Уджде, на границе с Алжиром. Моя дочь — большой специалист по этой части.

И он улыбается дочери — строгой и деловой женщине средних лет, которая подает нам чай, быстро и почти бесшумно отдавая распоряжения молодому парню в модном французском свитере.

Господин аль-Машрафи невысок, смугл, подвижен, с быстрыми карими глазами и серебряно-седыми волосами. За его плечами трудные годы борьбы за независимость, преследования колонизаторов, активная работа по возрождению национальной культуры. Он был заместителем министра просвещения, одним из руководителей министерства хабусов (имуществ мусульманских общин), игравшего значительную роль в преподавании в Марокко арабского языка. По одежде — белоснежной джеллябе, высокой красной феске, расшитым золотом бабушам — нашего хозяина можно принять за традиционного мусульманина. Однако по-французски он говорит не хуже, чем по-арабски, и, самое главное, считает необходимым ввести в Марокко современные методы образования и воспитания.

— В юности я считал профессию учителя идеальной, — говорит он. — Ян теперь очень чту ее и предъявляю к ней высокие требования. Мне совершенно ясно, что если учитель не понимает подрастающее поколение, то он — не учитель. А нам нужны настоящие учителя, и как можно больше. Необходимо учить всех детей, как мальчиков, так и девочек. Вы спросите, доказываю ли я это на деле? Но ведь я только что привел из школы домой свою внучку!

Поговорив о методах обучения в Европе и на Востоке, о вузах различных городов Марокко, а также об особенностях самих этих городов, хозяин рассказывает нам о деятельности ассоциации дружбы «Марокко — СССР», существующей уже 10 лет, о ее связях с различными молодежными и студенческими организациями на периферии. Президентом ассоциации является Мухаммед аль-Фаси, видный историк, ранее ректор университета Карауин и министр образования и культуры, ныне — представитель Марокко в ЮНЕСКО. Буквально накануне нашего приезда он уехал в Белград на сессию ЮНЕСКО. В 1960 г. он приезжал в СССР. Аль-Машрафи также бывал в нашей стране.

— Мне особенно понравились, — говорит он, — Москва, Ленинград и Киев. Однако я бы хотел еще раз приехать к вам и повидать Бухару и Самарканд, а кроме того, известные памятники ислама в мусульманских республиках Средней Азии и Кавказа.

Сотрудничество между ассоциациями дружбы «Марокко — СССР» и «СССР — Марокко» играет существенную роль в культурном сближении наших стран. В рамках этого сотрудничества ежегодно предоставляется 20 стипендий для марокканцев, желающих учиться в СССР.

— Почти все дни хотят быть врачами и архитекторами, — усмехается Мухиддин аль-Машрафи. — Это, конечно, очень нужные для нас специальности. Но и учителей нам не хватает.

Мы говорим, что марокканские студенты обучаются в вузах СССР шестнадцати специальностям. В дальнейшем их, очевидно, будет еще больше в зависимости от пожеланий самих обучающихся.

Попрощавшись с хозяином, выходим из дома и некоторое время идем по саду, вдыхая аромат цветов и апельсинов. Пожалуй, мы в этот момент даже жалеем, что Агдал — это не весь Рабат.

Следы былого

Проспект Ан-Наср упирается в Баб ар-Руах (Ворота ветров) — гигантский кубовидный портал с массивными выступами по бокам. Это лучше всего сохранившиеся ворота в стене Альмохадов, отделяющей Агдал и Оранж от центральной части города. Рабат давно выплеснулся за пределы старых крепостных стен. Красновато-коричневые, облупленные, полуразрушенные войнами и землетрясениями, посеревшие от времени, они местами очень хорошо сохранились.

— При великом государе Якубе аль-Мансуре и была возведена стена Альмохадов, — рассказывает Мухаммед. — Другую стену возвели Меркнады в тринадцатом веке, но с них начинается упадок Рабата, который они и их преемники полностью забросили. Он возродился только в семнадцатом веке, когда была возведена стена Андалусцев. Последняя по времени — стена Алауитов. Общая протяженность всех стен — около двенадцати километров.

Мы как раз проезжаем стену Алауитов (ныне царствующей династии) и направляемся в Шеллу, расположенную за чертой города. Это крепость, — выстроенная Меринидами на месте древнеримской колонии Салы, но использованная ими в основном как некрополь. Подъезжая к высокому порталу главных ворот, украшенному полустершейся каменной резьбой, мы слышим грохот: какой-то бедно одетый человек бьет в барабан и танцует. Судя по заученности движений и равнодушному выражению лица, он постоянно занимается подобной инсценировкой «торжественной встречи» всех прибывающих в Шеллу в надежде что-то заработать. Конкуренцию ему составляет бойкий продавец воды в ярко-красном кафтане и соломенной шляпе с бубенцами. Весь увешанный медными кружками и колокольчиками, звенящий и бренчащий с головы до ног, он проявляет незаурядные способности мима, жестами и гримасами убеждая нас воспользоваться его услугами. Не добившись своего, он медленно выливает немного воды на землю, а потом сам пьет из кружки, причем так выразительно, что мы невольно останавливаемся, воздавая должное этому мини-спектаклю одного актера. Таких барабанщиков и продавцов воды, а также фокусников, танцоров и заклинателей змей можно встретить почти у каждого посещаемого туристами места в Марокко. Они пытаются жить на проценты с былого величия Магриба.

Войдя в ворота, оказываемся за зубчатыми стенами крепости и через разросшийся сад спускаемся вниз, туда, откуда открывается вид на развалины древнеримских построек, за которыми поблескивает вдали Бу-Регрег. Справа возвышается над замшелыми стенами старый минарет, отливающий на солнце багряно-золотистым блеском.

— Высота его более четырнадцати метров. Здесь было две мечети и стена с двадцатью башням-и, — говорит Мухаммед. — Все это построил султан Абу аль-Хасан, которого называли «черным», так как мать его была эфиопкой. Он здесь похоронен с женой — обратившейся в ислам христианкой из Европы.

Мы бродим среди развалин мечети, остатков арок, колонн и валяющихся на земле обломков стен с кое-где еще заметными элементами декора.

— Все это было разрушено землетрясением, — сообщает Мухаммед.

Указывая на мраморные белые колонны, углубление в виде бассейна и невысокие каменные перегородки, он продолжает:

— А это остатки римских бань, которые Мериниды переоборудовали в медресе.

Недалеко от них могильные каменные плиты — фамильное кладбище Меринидов. В давние времена это кладбище и особенно мечеть Абу аль-Хасана считались священными. Местные мусульмане даже совершали сюда религиозное паломничество — «зияра».

Шелла — уникальный пример наслоения на земле Марокко памятников многих цивилизаций. Помимо остатков римской Салы и могил Меринидов здесь можно увидеть и увенчанные куполом (куббой) гробницы марабутов — весьма почитаемых по всему Магрибу местных «святых». Вглядываюсь в надпись на одной из них. Покоящийся под ней марабут Абд ар-Рахман скончался в 1956 г. Учитывая, что Шелла до оих пор священное место для мусульман Марокко, надо полагать, что Абд ар-Рахман похоронен здесь в знак особых его заслуг. В дальнейшем белоснежные куббы гробниц марабутов встречались нам по всей стране, в том числе вдали от населенных мест. Этим Марокко очень напоминает Алжир и Тунис.

Мы возвращаемся из Шеллы к стене Алауитов и едем вдоль нее по бульвару Мусы Ибн Нусайра (арабского завоевателя Аль-Анда луса). Город все время слева, а Бу-Регрег справа. Проезжаем лицей имени воспетого Пушкиным поэта Андре Шенье и вскоре останавливаемся у знаменитой башни Хасана, которая служит как бы эмблемой города. Она — один из трех самых красивых минаретов Магриба, выстроенных при альмохадском халифе Якубе аль-Мансуре (1184–1199) почти восемь веков тому назад. Два других тоже сохранились до наших дней: Кутубийя в Марракеше и Хиральда в Севилье. Интересно, что Якуб аль-Мансур (Победоносный орел) был архитектором всех трех минаретов, как и ансамбля монументальных стен и ворот Рабата. Мечеть Хасана, для которой возводился минарет, была самой огромной в мире ислама, имела 16 дверей, три внутренних двора и около 400 колонн, занимала площадь 183 × 140 метров. Ныне от нее остались лишь обломки, основания около 260 колонн и минарет. Ни землетрясения, ни грабители, ни прочие превратности судьбы Рабата не смогли поколебать башню Хасана, так и возвышающуюся ныне над городом на 44 метра.

По иронии судьбы Якуб аль-Мансур, очень любивший Рабат, не успел закончить возведение башни Хасана. Она осталась незавершенной, подобно Кальта-минару (Короткому минарету) в Хиве, который тоже был задуман как самый высокий в мире ислама и тоже остался недостроенным. Но если в окраске Кальта-минара преобладают цвет бирюзы и его оттенки, то башня Хасана — вся из одноцветного розового камня, украшенная декоративным барельефом в виде витой решетки и стрельчатых арок.

Рядом с башней Хасана — мавзолей Мухаммеда V, отца ныне царствующего короля. Его охраняют конные гвардейцы в зеленых шапочках с серебряным шитьем, в белой форме и с копьями, на которых марокканские зеленые флажки с красными звездами. Около мавзолея всегда народ. Сюда приходят кроме местных жителей все приезжающие в Рабат иностранцы и марокканцы из других мест полюбоваться великолепным сооружением, взобраться на башню Хасана (внутри ее есть широкий спиралевидный подъем, по которому раньше султан мог въехать на верхушку башни даже в карете), посетить примыкающие к мавзолею новенькую мечеть оранжево-песочного цвета (внутри она — уменьшенная копия всемирно известной мечети в Кордове) и мемориальный музей Мухаммеда V.

Усыпальница покойною монарха это громадный куб из белого карарского мрамора с красивой аркадой и чередованием по фасаду гладких поверхностей с декором в виде ромбовидной решетки. Лишь издали видна ярко-изумрудная четырехскатная крыша мавзолея. Вблизи же, если стоять у каменной ограды или подниматься по великолепной широкой лестнице, крыша не видна, и верх здания кажется плоским, украшенным лишь по краю пирамидальными зубцами, подобные которым мы видели на стенах старинных крепостей. Войдя внутрь, мы оказываемся на длинной галерее, тянущейся вдоль всех четырех стен. Внизу — саркофаг Мухаммеда V из целого куска чистого мрамора. Вверху — огромный купол из кедра, украшенный резьбой и позолотой, и гигантская люстра, на которую, по словам гида, пошло более 2 тонн меди. Хотя все, включая вырезанные над каждым из четырех входов изречения из Корана, выполнено в духе мусульманских традиций, что-то неуловимо европейское чувствуется в архитектуре здания, прежде всего в расположении галерей для посетителей выше саркофага. Гид подтверждает это, признав, что на авторов проекта сооружения, возможно, повлияла схема гробницы Наполеона в Доме инвалидов в Париже.

Выйдя из мавзолея, попадаем снова на лестницу, с которой открывается превосходный вид на океан и впадающий в него Бу-Регрег. Справа, на той стороне реки, — белые стены и красновато-оранжевые минареты Сале. Слева, на этой стороне, над берегом нависают старые башни рабатской крепости. Наш путь туда.

Касба Удайя и базар медины

«Медина» означает по-арабски «город», а «касба» — «цитадель». В Тунисе и Марокко старинные мусульманские кварталы в любом городе обычно называют Мединой, а в Алжире — касбой. Но в Рабате есть и то, и другое. Объясняется это тем, что цитадель служила в Рабате не только для защиты города от врагов, но также и для защиты султанов от города. Поэтому они так и стоят в Рабате друг против друга, не сливаясь.

Мы направляемся сначала в касбу. Именно здесь, на скалистом утесе у впадения Бу-Регрега в океан, жители Сале заложили когда-то крепость, ставшую затем грозным оплотом Альмохадов, а потом цитаделью корсарской республики. В XVII в. Алауиты, стремясь укрепить свой контроль над пиратами — маврами Рабата, а заодно обезопасить себя от набегов непокорных племен, разместили в касбе арабское племя Удайя, традиционно служившее султанам. Отсюда и нынешнее название — касба Удайя. О ее былом военном значении напоминают лишь огромная зубчатая стена из коричневато-красного кирпича, кое-где сохранившиеся бойницы и бастионы, звучные названия вроде «Башни пиратов». По все они сегодня — не более чем декорации вполне мирной жизни касбы.

Касба Удайя не похожа на Касбу столицы или любого другого города Алжира. Улицы здесь шире, не имеют перекрытий в виде выступающих верхних этажей, не прячутся в темные проходы и коридоры. Смотровая площадка каобы нависает высоко над морем и почти усохшим устьем Бу-Регрега, напоминая скорее, как уже Говорилось, Сиди-Бу-Саид в Тунисе. Вместе с тем касба Удайя имеет вид прежде всего горной крепости, более всего заботившейся о своей неприступности. Поэтому она лепится к самому краю утеса, высоко вздымающегося и над окрестностями города, и над самим городом.

Из касбы выходим прямо к мусульманскому кладбищу, расположенному по спускающемуся к океану косогору. Несколько марокканцев, судя по джеллябам и тюрбанам — приезжих, неподвижно сидели здесь до нашего прихода и остались тут еще. после нас. Вид океана, конечно, притягивает, тем более когда он сливается с обликом города, прибрежных скал, реки и высоких, монументальных стен касбы. Более величественную панораму Трудно найти. Недаром сюда то и дело подъезжают группы туристов, которые спешат сделать фотоснимки, досадуя лишь, что панорама целиком не входит в кадр.

Внизу, намного правее кладбища, под нависающими стенами касбы, неутомимая волна усердно грызет маленький пляж. А на мокром песке, не обращая внимания ни на рев океана, ни на неистовство его волны, ни на летящие брызги белой пены, в упоении играют в футбол две команды мальчишек. В них явно бурлит кровь потомков корсаров, которых тянет к морю, к баю, к опасности. Впрочем, они жители касбы, следовательно, скорее всего происходят от арабов племени Удайя. Что же касается потомков андалусских корсаров, то их надо искать в медин®, которую мы и осмотрели вечером того же дня.

Медина отделена рт остального города высокой красновато-охристой стеной Андалусцев. Начинается она почти незаметно: авеню Мухаммеда V — главный проспект Рабата — постепенно сужается, если идти от центра города, и, достигнув стены Андалусцев, теряется в крытом рынке, вынырнув из которого углубляется в Медину, превратившись в тесную торговую улочку. Такова же отходящая от рынка вправо главная улица Медины Сумка (Базарная), сплошь заполненная лавками, мастерскими, небольшими магазинчиками. Первое впечатление — все здесь торгуют и не всегда по правилам. У стен магазинов — или просто посреди толпы немало ловких молодых людей, стремящихся всучить вам рубашки и свитера, явно перекупленные у часто бывающих здесь американских моряков, испанские плавки, французские духи, шорты и еще какие-то тряпки. Нередко весь этот ширпотреб просто свален в кучу на кусок газеты, а его владелец, не особенно надеясь на внимание покупателей, гораздо больше увлечен беседой с соседом или же потягивает лимонад рядом в кафе, из которого выходит, если его позовут, с явным неудовольствием.

Присмотревшись, видишь, что торгуют далеко не все. В медине есть целые кварталы ткачей, сапожников, столяров, красильщиков, ковроделов. Их мастерские вечером закрыты. Но кое-где мы видели засидевшегося допоздна резчика по дереву, запиравшего свою мастерскую сапожника, беседовавшего с клиентом гравера. В медине живут почти все мастера традиционных ремесел — чеканщики, кожевники, портные, каменотесы и пр. Здесь же, на улице Консулов (в прилегающей к Бу-Регрегу части медины, где раньше жили иностранцы), находится Национальный музей ремесел. В — методах работы мастеров прикладного и декоративного искусства Марокко издавна соседствуют два направления: берберское» и андалусско-мавританское. В Рабате, который вместе с Сале и Фесом считается хранителем традиций андалусской культуры, господствует второе направление. Ему присущи склонность к усложненным и нередко асимметричным узорам, пышности орнамента и многоцветности красок. Изделия местных ремесленников — часть «индустрии туризма», ибо иностранцы действительно раскупают нарасхват ручные изделия из марокканской кожи, шерсти, меди и драгоценных камней. Многие марокканцы, прежде всего те, что живут в деревне или в медине, еще предпочитают более дорогое творение рук ремесленника дешевому фабричному товару. Поэтому марокканское ремесло сегодня не только сувениры для туристов или музейные экспонаты, но и часть повседневного быта марокканцев, их экономики и национальной культуры.

С интересом вглядываюсь в обитателей медины. Они очень схожи со своими собратьями в Тунисе и Алжире. Как и там, здесь гораздо чаще, чем среди горожан Ближнего Востока, встретишь европейский тип внешности. В Рабате это можно отнести на счет большого числа потомков андалусских мавров, особенно так называемых орпачерос, на долгое время превративших «Ри-бат аль-Фатх» (Лагерь победы) эпохи Альмохадов в «пиратскую республику» Сале. Кроме того, в Рабате ислам принимали, оставаясь навсегда в Магрибе, примкнувшие к корсарам европейские авантюристы, а также те, кто иным путем не мог вернуть себе свободу. Не следует забывать, что в Рабате, как и везде в Марокко, есть и берберы. Именно берберы зената основали Сале. Но, разумеется, сейчас в столице преобладают среди берберов недавние пришельцы с гор Среднего и Высокого Атласа, Анти-Атласа и южных районов. А среди них нередки светлоглазые шатены и даже рыжеватые блондины.

Так или иначе для марокканского горожанина европейский тип не столь необычен, как для ближневосточного жителя, который по лицу и костюму сразу определит неараба. А в рабатской медине, как и в мединах других городов Марокко, не будут спешить это делать. Там подождут, пока вы заговорите. И если услышат от человека явно немарокканской наружности хороший арабский язык, то могут спросить: «Египтянин? Сириец?» На Ближнем Востоке такая ошибка исключена.

В медине, за исключением иностранных туристов, почти не видно «чистой» публики. Богатые хозяева, торговцы и адвокаты, даже те, кто придерживается старинных обычаев, давно уже переехали в Резиданс, Агдал и другие, более современные районы. А здесь толкается большей частью простой народ — ремесленники, рабочие, продавцы, приезжие крестьяне и бедуины. Очень много праздношатающейся молодежи, нс всегда знающей, куда себя девать. Подростки и молодые люди толпятся около ревущих в лавках транзисторов, обмениваются новостями, спорят, а иногда и ссорятся всерьез или же с любопытством наблюдают за чужими спорами и ссорами.

Впоследствии, проехав по стране, мы убедились, что марокканцы-горожане вообще резковаты в обращении друг с другом, да и с иностранцами. Объясняется это наплывом в города «людей из племен», среди которых очень живучи традиции былой воинственности, замкнутости и непокорности. Надо также помнить, что религиозные движения, охватывавшие Магриб в средние века, были здесь особенно суровы. Это воспитывало непримиримость и несговорчивость. А сегодня эти качества усугубляются тяжелыми заботами горожан и невозможностью для многих пришельцев с гор и равнин найти свое место в городской жизни.

Впрочем, коренные горожане — люди иного оклада. Шофер нашего автобуса Хадж Махмуд, пожилой человек, давно работает на разных машинах и таком с техникой. Он всегда очень приветлив, словоохотлив и добродушен. В отличие от многих своих соотечественников он совершенно не знал и не интересовался, из какого племени родом были его предки, так как всю жизнь прожил в Касабланке и Рабате. Спокойствие, уверенность в себе, сдержанность, чувство собственного достоинства — таковы черты его характера, свойственные, по моим наблюдениям, городскому труженику любой страны Магриба, если он живет в городе с рождения, имеет квалификацию и работу.

Русский язык в Марокко

В Рабате есть улицы Москвы и Ленинграда, выходящие на площадь России. Проспект Сопротивления связывает эту площадь с Баб аль-Алу (Воротами превосходства), за которыми начинается старый город. Это почти символично. Именно в годы антифашистского сопротивления марокканцы много узнали о нашей стране.

— Я хорошо помню русских военнопленных во Франции, — рассказывал нам ветеран второй мировой войны Бен Насер, с которым мы разговорились в рабатском зоопарке. — Я тогда служил во французской армии и восхищался их стойкостью. Они не хотели работать на немецких оккупантов. Многие бежали из плена, другие умирали от голода и лишений. Когда я вернулся на родину, то знал, что Германии с Россией не справиться. А затем я воевал в войсках де Голля, освобождал от немцев Италию и Францию.

Уважение этого простого солдата к нашей стране разделяется и многими его соотечественниками более высокого общественного положения.

В один из довольно жарких для осени дней мы направились в пригород Рабата. Здесь, среди пустырей и новостроек, на залитых солнцем площадках поднялись корпуса университета имени Мухаммеда V. Нас принял ректор университета профессор Бен Абд аль-Джалиль.

— Наш университет, — говорит он, — создан в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году. Мы давно поддерживаем контакты и с МГУ, и с другими университетами Советского Союза. Недавно я был в Тбилиси, где мне был оказан очень теплый и по-настоящему дружеский прием. Надо, чтобы и другие наши университеты, например в Касабланке или в Марракеше, укрепляли связи с вузами СССР. Нам очень нужна советская научная и техническая литература, особенно в области точных и естественных наук. Ведь кроме университетов в Марокко есть еще четырнадцать вузов, в которых получают образование более пятидесяти тысяч студентов.

В пригороде Рабата, недалеко от гигантской башни отеля «Хилтон», расположен Институт исследований по арабизации. Нас привез сюда филолог Мухаммед Газзаль, учившийся в Советском Союзе. Он изумил нас еще при встрече в аэропорту Рабата, заговорив по-русски так чисто, что мы невольно оглянулись, не веря, что этот по-южному темпераментный оливково-смуглый и черноглазый молодой араб может так хорошо владеть русской речью. Активист ассоциации дружбы «Марокко — СССР», Газзаль виделся с нами каждый день, живо интересуясь советской литературой о Марокко и деятельностью общества дружбы «СССР — Марокко». Показав нам свой институт, где он заведует отделом, Газзаль рассказал:

— Наша задача — разработка арабской терминологии и составление словарей, выработка норм литературного языка, которым большинство населения еще не владеет. Работа ведется по проектам ЮНЕСКО с использованием советского опыта. Особенно внимательно мы изучаем труды лингвистов СССР по составлению научной терминологии для различных отраслей знания. Так что нам русский язык нужен не только для культурных контактов, но и для научной работы.

Ежегодно в СССР направляются на учебу свыше 100 марокканцев, как сообщили нам в посольстве СССР в Рабате. В 1980 году поехали 116 человек. При этом многие марокканские юноши, в том числе учащиеся средних школ, заранее овладевают русским языком на специальных курсах при советском культурном центре.

Мы справились у руководителя центра Т. Григорьева, как занимаются слушатели.

— Марокканцы очень способны к изучению языков, — ответил он. — К тому же они видят, что почти все, получившие образование и СССР, находят здесь работу по специальности. Неудивительно, что на нынешний день курсы успешно закончили полторы тысячи человек. А ежегодно их заканчивает не менее двухсот молодых марокканцев.

В Марокко, самой географически отдаленной от СССР арабской стране, есть Ассоциация бывших выпускников советских вузов. Мы встретились с ее активом на вилле доктора Юсефа в Лгдале. Нас уже нс удивлял отличный русский язык участвовавшего во встрече Газзаля. Но слышать в большом африканском саду, среди пальм, кактусов и апельсиновых деревьев правильную русскую речь и остальных наших собеседников было как-то неожиданно. Конечно, кое-кто из этих молодых врачей, инженеров, архитекторов, экономистов недавно вновь побывал в СССР на курсах повышения квалификации. Другие стараются читать по-русски. Еще проще тем, кто обзавелся в СССР не только дипломам, но и семьей. Однако в целом такое знание языка, а также, как выяснилось в ходе бесед, и русской культуры невозможно без огромной любви и уважения к нашей стране, чувства благодарности к ней.

Раньше в Магрибе мало что знали о русских, представляя их загадочными и непознаваемыми. А для нас с детства магрибинец — это таинственный маг из сказки «Волшебная лампа Аладина». Теперь мы очень много знаем друг о друге. И тяга молодых марокканцев к русскому языку — залог дальнейшего сближения и взаимопонимания наших народов.