Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни

Новая школа

Каждый отпуск Михаил Иванович проводил дома, в Верхней Троице, помогал матери по хозяйству. Старался угадать к покосу: и дни самые пригожие, и мужские руки особенно нужны. Если с ним был кто-нибудь из членов семьи и имелся багаж — отправлялись на машине. Но чаще Калинин уезжал один и добирался до деревни, как в прошлые молодые годы, это ему больше нравилось.

На железнодорожную станцию Кашин за ним присылали подводу, однако значительную часть тридцатикилометрового расстояния осиливал он пешком: шагал неторопливо, опираясь на палку. Дорога-то родная, тысячу раз исхоженная, изъезженная. Одного угля сколько по ней перевозил! Раньше как-то не очень замечал красоту прилегающей местности, а теперь любовался, восхищался окрестностями. Возраст, что ли, такой наступил: ближе, понятней стала природа, ее ни с чем не сравнимое очарование.

Струилась дорога среди просторных лугов, покрытых густым изумрудным ковром разнотравья. Тенистые непролазные заросли на болотинах и в низинах сменялись сухими борами, где теплый воздух насыщен был целебным ароматом смолы и хвои. За лесами речка Медведица, а там уж сухонькая старушка мать семенит навстречу, протягивая темные, продубленные работой руки. Выходят поздороваться соседи, справляются о здоровье.

В первый приезд после того, как стал главой центральной власти, "всесоюзным старостой", нелегко было Михаилу Ивановичу среди земляков. Народ со всей округи собрался посмотреть на чудо: Калинин — самый большой начальник! Расспросам не было конца. Сумлеваемся, мол, Михайло Иваныч, не обидела бы Советская власть мужика. Рабочие у вас на первом месте, а крестьяне словно бы на задворках. Оно, конечно, рабочие-то в городах, к руководству ближе…

Пришлось переубеждать их:

— Кто обидит? Мы никакого закона не примем, чтобы крестьянину во вред шел.

— Найдутся обидчики. Чужая боль — не своя.

— Кому не своя? Кому чужая? — удивился тогда Калинин. — Мне, что ли? У Советской власти две руки: одна рука — рабочие, другая — крестьяне. Какую ни тронь — одинаково дороги.

— Так уж и одинаково? При крайнем случае ты сам левую согласишься отдать, а правую пожалеешь…

— Верно, правая больше для дела приспособлена, — с улыбкой согласился Калинин, покоренный убедительным доводом. — А вот ноги равноценны, что та — что другая. На обе опора. Так и считайте.

Ну, вопросы — это ладно. Замучили тогда земляки просьбами. Иван Клюев на колени бросился у крыльца калининского дома, Христом-богом молил помочь. Отвез он зерно на мельницу, а мельница в ту пору сгорела, все восемнадцать пудов огонь слизнул, и остался Иван Трофимович с пятью детьми без единого зернышка… Очень обиделся тогда Калинин на Клюева: зачем на колени-то?! Не господин ему, не барин! Но как откажешь человеку при таком несчастье? Написал записку в Тверь, чтобы выдали Клюеву хлеба. А на следующих! день сразу трое с прошениями: у одного лошадь пала, другому покос далеко выделили, третьему лес нужен. Михаил Иванович подумал: надо кончать с этим, пока не поздно. Затеял долгий разговор с просителями, чтобы побольше собралось народа вокруг. Потом сказал во всеуслышанье:

— Дорогие земляки! Не могу, не имею права я по знакомству, по родству всякие поблажки делать. И в спорных вопросах разбираться не стану. Не на работе я здесь. Со всеми своими вопросами обращайтесь в волостной или уездный исполком. Если же будет какая неувязка или обида, тогда прошу в Москву, в мою приемную, как все, на общих правах. Это по справедливости будет?

— По справедливости, — согласились мужики. — Каждый со своим к тебе лезть не станем. А если обществу совет потребуется, тогда не откажись выслушать.

С той поры никаких личных просьб. Встречали Калинина в деревне, как всех других земляков, разве что поуважительнее. Вечерами приходили мужики поговорить о жизни, о городских новостях. Но без застолья: хмельного Михаил Иванович в рот не брал и другим не советовал. Старики и ровесники звали его как и прежде — Михайло или Калиныч, кто помоложе — обращался по имени-отчеству.

В Верхней Троице забывал он на какое-то время о своих высоких должностях, отдыхал и душой, и телом. Особенно на покосах. Конечно, в ряд с крестьянами-косарями уже не становился: годы не те, силенок меньше, уставал быстро. Зато имелся у него особый навык, приобретенный на заводах, он "понимал" металл. Лучше всех отбивал косы. Да что там косы, мог починить сломавшуюся жнейку или швейную машинку. За этим к нему обращались, как и в прошлые годы, и он не отказывался.

Любил Михаил Иванович, поднявшись с первыми петухами, пойти на росистый луг или в темный, тихий еще лес. Вот и на этот раз, отдохнув с дороги, ранехонько отправился он встретить рассвет. Знакомая тропа едва угадывалась в густой траве. Возле реки и в непролетной чаще возле ручья начали утренний концерт соловьи. Пели все громче, все заливистей, стремясь перещеголять друг друга. К ним присоединила свой звонкий голос варакушка. А вот и дрозд проснулся, оповестив об этом окрестность веселой руладой.

Быстро разгоралась заря, но было еще сумрачно. И вдруг из-за горизонта разом хлынул ослепляющий, золотой поток солнечного света, все мгновенно ожило, засияло, засверкало кругом. Широко распахнулся горизонт, открыв взгляду зеленые поля и луга, массивы хвойных лесов, белоствольные березняки. Постоянство, величественность и красота этого дорогого ему пейзажа всегда действовали на Михаила Ивановича успокаивающе, словно бы вливали в него новые силы.

Пора было возвращаться. Еще вчера условился Калинин о встрече с пожилым опытным плотником из соседней деревни Посады. Хотел посоветоваться с ним об одной своей задумке. В Верхней Троице имелась начальная школа. Помещалась она в старом доме. Ребят, желающих за-ниматься, становилось все больше, а помещение тесное. Девочки и мальчики постарше вынуждены были учиться в других селах, где были семилетки и девятилетки. Крестьяне поговаривали: хорошо бы в Верхней Троице семилетку открыть. А Михаил Иванович, вспоминая свое детство, учебу в селе Яковлевском, смотрел дальше. Не семилетка, а десятилетка нужна, с просторными классами и кабинетами, с хорошей библиотекой. Пусть молодежь из всех окрестных деревень получает среднее образование.

Дело трудное, требующее много хлопот, но исполнимое. И лес найдется, и рабочие руки. Но это потом. Сперва надо выбрать удобное место для школы. Пока об этой мечте знал только сам Михаил Иванович да крестьянин из деревни Посады: светлая голова и мастер на все руки.

Плотник, покуривая, ожидал Калинина у околицы. Одет был по-праздничному, в новой белой рубахе. В руке тетрадка и огрызок карандаша. Значит, набросал кое-какой план после вчерашней беседы с Михаилом Ивановичем. И заговорил первым:

— Мысля твоя, Калиныч, очень даже пригодная. У меня у самого трое внуков. Без школы нам никак не обойтись.

— Где ставить? — напомнил Михаил Иванович. — Какое предложение на люди выносить?

— Давай помозгуем. Я место наметил. По дороге в Тетьково, на опушке леса. Сухо там, ученикам привольно будет.

— Сухо, конечно, но от других деревень далековато, — засомневался Калинин. — А мы не только о Верхней Троице, о всей округе подумать должны.

— Верно, — плотник пощипал бороду, — о всех позаботиться надо.

— Давай ближе к Посадам, в сосновом бору?

— Идем посмотрим!

Отправились не спеша, прогуливаясь. Место действительно оказалось очень хорошим. Вокруг сосны, река совсем рядом.

— Одна беда, от большака в стороне. Дорогу придется прокладывать, — сказал плотник.

— А я считаю, что так даже лучше, — ответил Калинин. — Ребята могут бегать, играть без опаски, под колеса не попадут. А ответвление от большака сделаем, невелик конец. И яблонями дорогу обсадим. Представляешь себе: весной вся дорога в цвету!

— Лучше липами, — возразил плотник. — Ребятишки за яблоками полезут, все ветки пообломают. Да и среди взрослых найдутся охочие до яблочек-то.

— Тут я с тобой никак не согласен. Пока школу построим, пока яблони вырастут, жизнь у нас везде совсем другая пойдет. Все будут сыты, все сознательней станут.

— Ну, если сознательней, тогда ладно, — произнес плотник и, подумав, добавил: — А липа все же надежней.

С хорошим настроением отправился Михаил Иванович домой. Он уже мысленно видел новую школу в красивом бору над рекой. И он, конечно, постарается, чтобы она появилась как можно скорей.

Возле ручья срезал несколько гибких ивовых прутьев. Примостившись возле крыльца, принялся чинить грибную корзину: требовалось заменить на ободке лопнувший сухой прут. Мария Васильевна поглядела, щуря глаза:

— Не рано ли корзину-то ладишь? До грибов еще месяц, поди.

— Ништо, — ответил Михаил Иванович. — За колосовиками сбегаю.

— Промнись, промнись! Опять завалишь грибами, как летошний год.

— Скажешь, мало носил?

— Да уж куда как много! — засмеялась мать.

Грибник Михаил Иванович заядлый. С детства знал места, где растут боровики, где опята, где рыжики. Собирал азартно и с удовольствием. Больше всех в семье приносил. Ничем он в жизни не хвастал, а вот о своем умении брать грибы любил поговорить. И очень удивляло, даже раздражало его, что все родные, и мать, и жена, и сестра, глубоко уважавшие его, во всем слушавшие, с какой-то иронией относились к его грибным способностям. Даже посмеивались. Ставит он на лавку полную корзину грибов, женщины хвалят его, а сами переглядываются, весело фыркают за его спиной.

Не догадывался Михаил Иванович, что при своем зрении находит он главным образом крупные грибы-перестарки, источенные внутри червями. Если из пяти окажется один хороший — и то ладно. Перебрав грибы, мать или жена тайком от Михаила Ивановича относили почти всю его добычу на помойку, присыпали землей, прикрывали лопухами, чтобы не видел. Пусть радуется, пусть гордится, потчуя в городе гостей: сам, мол, собирал. А в засол, как и на жаренье, шли грибы, приносимые из леса женщинами.

Перекусив малость, Михаил Иванович взял из ящика с инструментами гаечный ключ, молоток, напильник. Месяц назад он прислал Марии Васильевне новенькую, ярко покрашенную веялку. Выглядела она очень привлекательно. А едва запустили, что-то заскрипело, заскрежетало в ней. Сломалась.

Постелив дерюгу, Калинин вытянулся, лежа на спине, под машиной, принялся за ремонт. Тут, конечно, мальчишки сбежались, мужики собрались, не скупясь на советы.

Михаил Иванович запустил машину, веялка заработала, но с противным, режущим уши скрипом. Зерно в широкий желоб текло тоненькой струйкой.

— Что за болваны ее делали! — в сердцах сказал Калинин. — Изобретатели, называется! Говорят, кричат, носятся со своими схемами и цифрами, а в результате такая развалина. Как только не стесняются марку заводскую ставить!

Сосед, помогавший ему, тоже обозлился:

— По башке бы гаечным ключом за такую веялку!

— Слишком мягко. Шишка заживет, и забудут, — ответил Михаил Иванович. — Лучше послать таких созидателей в деревню, чтобы сами помучились с подобной техникой.

В конце концов машина у него заработала бесшумно и плавно. Зерно, шурша, потекло в желоб.

— Ну, молодец, на все руки мастер! — сказал один из крестьян, наблюдавших за работой Калинина.

— Настоящий хозяин! — басовито, уверенно подтвердил другой.

Да, действительно, Михаил Иванович был настоящим, рачительным хозяином в самом хорошем понимании этого слова. Никогда не терял он связи с деревней, знал заботы и нужды крестьян. До 1930 года, пока жила в Верхней Троице мать, ездил к ней. А когда опустело родное гнездо, останавливался в Тетькове, в бывшем именин Мордухай-Болтовских, хорошо знакомом с самого детства. Это имение было превращено в дом отдыха, Михаил Иванович часто приезжал туда с женой и детьми. А от Тетькова до деревни рукой подать.

По всей стране крестьяне объединялись в колхозы. Кто победнее, записывались в артели охотно, однако были и такие, которым не по душе был общий труд. На собраниях бушевали страсти, кипели споры. Дело-то совершенно новое, не знали, как подступиться, допускали ошибки. Михаил Иванович не только словами агитировал земляков за колхоз: сам первым записался в артель. Приезжая в родные места, выходил вместе с колхозниками на работу, ему, как и всем, правление начисляло трудодни. Но главное — приглядывался, как живет колхоз, что делается правильно, с пользой, а что нет.

В родной деревне происходило то же самое, что и везде, только в меньших масштабах. Зато он видел все своими глазами, испытывал, как говорится, на своей шкуре. А письма и жалобы, поступавшие к нему в приемную, позволяли судить о положении во всей стране.

Партийными решениями намечено было провести коллективизацию в центральных областях за три года. Срок порядочный, крестьяне сами убедятся, что работать артелью и легче и выгодней. Однако местные власти за-торопились: проведем коллективизацию за один год! А затем еще хлеще: за несколько месяцев! В Верхней Троице начали сгонять в один гурт мелкий скот. Даже кур и уток правление решило обобществить. Этой ошибкой сразу же воспользовались кулаки. Режьте, мол, свиней, овец, коз! Рубите головы курам. Все равно пропадут!

Михаил Иванович, узнав о таких перегибах, потребовал срочно собрать правление. Заседали шесть часов. Калинин убеждал: не торопитесь, не делайте глупостей. Объявите крестьянам, что куры, овцы и вся прочая живность у них останется. Члены колхозного правления возражали, ссылаясь на указания из района. Калинин, дескать, уедет, а тут отвечай перед своим начальством.

Возвратившись в столицу, Михаил Иванович сообщил обо всем виденном в Политбюро ЦК партии, рассказал о многочисленных жалобах, поступавших из разных областей страны. Его слова, его мнение были обоснованными и вескими. Вскоре Центральный Комитет, получавший с мест такие же сведения, принял решение, сурово осуждавшее допущенные перегибы, намечавшее пути их устранения.