Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни

Заря новой эпохи

В ту историческую ночь каждый большевик был там, куда его направила партия. Одни возглавляли отряды моряков, красногвардейцев и солдат, окружившие Зимний дворец, другие занимали вокзалы, телеграф, государственные учреждения, третьи охраняли мосты через Неву… Калинину и еще нескольким большевикам — гласным Петроградской городской думы — поручено было находиться непосредственно в здании думы, участвовать в заседаниях. Дело-то нешуточное: по существу, городская управа была вторым по значимости после Временного правительства органом власти в столице. От нее зависело управление Петроградом. А две трети гласных в думе — представители буржуазных партий: кадеты, эсеры, меньшевики. Эсером был и городской голова Григорий Шрейдер, человек чрезмерно полный, страдающий одышкой, властолюбивый и хитрый. Не исключалось, что после свержения Временного правительства городская дума попытается взять власть в свои руки. Агитировать, переубеждать многих депутатов не было смысла: они явные противники социалистической революции. Калинин и его товарищи должны были хотя бы нейтрализовать думу, помешать ей, если она решится предпринять что-либо в поддержку Временного правительства.

Заседание думы началось вечером, в девятом часу. Председатель предоставил слово Шрейдеру. Всегда степенный и невозмутимый, городской голова на этот раз почти бегом бросился к трибуне. Оратор был опытный, прямо-таки артист на сцене. Умел возвысить голос или понизить его до трагического шепота, своевременно воздеть руки. В думе к этому привыкли, даже посмеивались над "фокусами Шрейдера". Однако сейчас не до улыбок. Городской голова был бледен.

— Граждане гласные! — выкрикнул он. — Большевики, засевшие в Смольном, предъявили Временному правительству ультимативное требование сдаться со всеми находящимися в Зимнем дворце вооруженными силами. По истечении срока ультиматума по дворцу будет открыт орудийный огонь с крейсера "Аврора".

Гул прокатился по залу.

— Граждане гласные! — Шрейдер резко повысил голос. — Через несколько минут загремят пушки и под развалинами Зимнего дворца погибнет Временное правительство Российской республики! Можем ли мы оставаться безучастными свидетелями этих преступных действий?!

— Нет! Не позволим! — Депутаты орали, топали ногами. Кадеты, меньшевики, эсеры, народные социалисты — все были на стороне Шрейдера. Молчали только большевики, сидевшие тесной группой плечом к плечу. Калинин чуть заметно посмеивался: пока ничего серьезного, один шум.

— Граждане гласные! — Шрейдер вскинул руки, но, задохнувшись, опустил их. Справившись с одышкой, продолжал: — С целью предотвращения кровопролития мы должны как можно скорее направить свою делегацию к войскам, осадившим Зимний дворец. Вторую делегацию, которая отправится в Смольный, с вашего согласия, возглавлю я сам.

— Правильно! — поддержали из зала. — И на "Аврору" послать! Трех делегатов послать на крейсер к матросам!

Михаил Иванович Калинин и Дмитрий Захарович Мануильский обменялись взглядами. Думцы, мол, не только бряцают словами, но начинают действовать.

— Надо предупредить наших, — негромко произнес Калинин.

— Это было бы очень кстати, — ответил Мануильский.

Оратор, сменивший на трибуне Шрейдера, кричал, что большевики топчут демократию, их нужно остановить, пока не разразилась братоубийственная война. Нельзя допускать, чтобы правительство было свергнуто силой… Запоминая его слова на случай, если придется возражать, дискутировать, Михаил Иванович выбрался из зала и направился к телефону. Связь работала плохо. Смольный не подключали. Калинину удалось соединиться с конторой Франко-Русского завода. Знал, что дежурит там свой человек, большевик. Сказал ему:

— Из думы пойдут делегаты к Зимнему, в Смольный и на "Аврору". Уговаривать будут… Ты меня понимаешь?

Сообщи морякам, чтобы встретили как следует. И в Смольный тоже…

На столе возле телефона — графин с водой. Михаил Иванович посмотрел на свет стакан: вроде бы чистый. Налил, выпил не торопясь, с удовольствием. Вытер платочком усы. Не хотелось возвращаться в душный и шумный зал. Сейчас бы на площадь к Зимнему, к своим товарищам, которые, наверно, уже приготовились к штурму. Но что поделаешь, его бой — здесь.

Пока Калинин отсутствовал, обстановка в зале накалилась. Уже не речи раздавались с трибуны, а брань неслась в адрес большевиков.

— Сколько лжи, сколько клеветы в наш адрес! — возмутился Мануильский. — Надо ответить! Как вы, Михаил Иванович? Вы ведь не только гласный думы, но и председатель районной управы, ваш голос особенно веский.

— Облить бы крикунов холодной водой, — поддержал сосед слева. — Только ведь не позволят говорить.

— Как это "не позволят"? — улыбнулся Михаил Иванович. — У всех одинаковые права!

Записка с требованием предоставить слово пошла по рядам. Вскоре председатель объявил неохотно:

— Выступить хочет представитель большевиков Калинин.

Тут уж началось настоящее безобразие. Крики, свист взорвали зал.

Не обращая на это внимания, Михаил Иванович быстро прошел по проходу. Остановился возле трибуны, прищурясь, смотрел на беснующихся делегатов. Кто-то сумел перекричать даже такой шум, тонкий голос вонзился в уши:

— Предлагаю прекратить прения! Прекратить!

Председатель явно обрадовался этому предложению.

С издевочкой глянул на Калинина.

— Будем голосовать! Граждане, кто за то, чтобы прекратить прения?

Конечно, подавляющее большинство.

— Принято! — объявил председатель и, повернувшись к Калинину, произнес с ядовитой вежливостью: — Можете не утруждать себя и не волноваться.

— Я и не волнуюсь. Нисколько, — "успокоил" его Михаил Иванович Калинин. Вступил на трибуну, утвердился на ней, произнес: — Здесь говорили все, кроме большевиков. Теперь мы хотим ответить на ваши выпады, изложить свое мнение.

Снова невообразимый шум потряс зал. Кто-то начал хлопать ладонью по портфелю, за нам последовали другие. Председатель даже не пытался навести порядок. Сам ногою притопывал.

Калинин снял очки, принялся протирать стекла, всем своим видом показывая, что спешить ему некуда, с трибуны он не уйдет: проверим, дескать, у кого крепче нервы. При всех условиях время сейчас работает на большевиков. Каждая выигранная здесь минута — это помощь тем, кто находится на Дворцовой площади.

Шум и гам начали постепенно стихать. Утомились депутаты. Но тут в середине зала запели:

Думцы подхватили:

И пошло раз за разом:

Михаилу Ивановичу даже весело стало. Взрослые люди, мнят себя политическими деятелями, а до чего докатились. Комедия, и только! Обычно певец со сцены исполняет для всего зала, а он удостоился чести: весь зал, десятки думцев поют для него. Придется поблагодарить, когда кончат. Только конца-то не видно. Одним депутатам надоедало, они отдыхали, но слова подхватывали другие. Ну что же, ждать так ждать: Михаил Иванович устроился поудобней, опершись локтями о край трибуны.

Рядом вдруг появился Шрейдер. Он был очень возбужден. Зал сразу смолк. Шрейдер жестом потребовал освободить трибуну, но Михаил Иванович не двинулся с места. Несколько секунд городской голова сверлил Калинина яростным взглядом, потом обратился к залу:

— Граждане гласные! У меня чрезвычайное сообщение. Правительству дано второе предупреждение. Скоро будет открыта стрельба. Криками мы ничего не добьемся. Давайте принимать меры. Предлагайте кандидатуры, кому идти к Зимнему дворцу, кому в Смольный, кому на "Аврору".

Думцы называли фамилии, голосовали, а Михаил Иванович стоял на трибуне и ждал. Наконец все делегации были сформированы. Шрейдер и еще несколько человек отправились в Смольный. Взгляды опять устремились к Калинину. Думцы молчали, вероятно, смирившись с мыслью: большевика им придется все-таки выслушать. Михаил Иванович заговорил так, будто предлагал всем порассуждать вместе с ним:

— Меня страшно удивило возмущение целого ряда гласных тем, что правительство свергается физической силой, силой штыков… Я не знаю, — развел он руками, — покажите мне хоть какой-нибудь пример в истории, когда бы правительство не свергалось силой. Все правительства всегда так свергаются. Мы свою тактику и раньше не скрывали перед народом. Мы всегда призывали народ следовать ей и говорили: власть, враждебную народу, можно свергнуть только вооруженным восстанием. И вот когда пришло время, когда это восстание стало нужным, нелогично было бы, чтобы наша партия отказывалась от этого восстания…

Михаил Иванович сделал большую паузу, пристально оглядел затихший во враждебном внимании зал. Будто выискивал желающих возразить ему. И, не найдя, продолжал:

— Правительство Временное было создано самочинным образом. И поэтому говорить о свержении его как о чем-то недемократическом — смешно. Когда исполнительный орган, призванный служить народу, не выполняет волн демократии, она имеет полное моральное право свергнуть этот исполнительный орган… Никто не может обвинять демократию в отсутствии великодушия. Рабочий класс и крестьянский класс никогда не расправлялись с буржуазией так, как буржуазия с ними. Ведь демократия сейчас не пролила еще ни одной капли крови, она спокойно взяла власть, и в этот момент вы авансом обвиняете эту демократию в вандализме. Кроме позора, ничего другого после этих обвинений на вас лечь не может!

В полной тишине Михаил Иванович оставил трибуну, прошел на свое место. Простота и ясность слов Калинина, его непреклонная убежденность произвели впечатление на многих гласных. Председатель был в замешательство. Потоптался возле трибуны, неуверенно обратился к залу:

— Кто еще просит слова?

Взметнулись руки. Вскочили несколько кадетов и эсеров. В этот момент со стороны Невы донесся гулкий удар. Звякнули стекла. Все замерли. Михаил Иванович понял — это дала залп "Аврора"! Значит, началось!

Кто-то побежал звонить по телефону. Вернувшись, объявил: ничего не удалось выяснить.

Как ни тягостно было оставаться в неведении, Михаил Иванович не имел права покинуть свой пост. Дождался, пока вернулись все депутации, посланные думой. Их постигла полная неудача. Солдаты и красногвардейцы, окружавшие Зимний, не стали слушать агитаторов, а на "Аврору" думцев вообще не пустили: матросы посоветовали им катиться куда подальше.

Городской голова, тоже не добившийся никакого успеха, возвратившись в думу, тотчас внес новое предложение. Всем гласным немедленно идти на Дворцовую площадь, в Зимний дворец, и там, действуя по обстоятельствам, защитить, спасти членов Временного правительства или "умереть вместе с ними". Такой поворот событий не вызвал особого энтузиазма. Одно дело — произносить речи в теплом и светлом зале, а другое — отправляться в промозглую осеннюю ночь, где творится неизвестно что, где стреляют. Мануильский призывал гласных отказаться от этой затеи. Однако решение было принято: большинство думцев и часть публики, оказавшейся в думе, натянув пальто и калоши, развернув зонтики, вышли на улицу. Взяли мешки с хлебом и колбасой для осажденного правительства. Шрейдер отдавал команды. Пожилые люди, не изведавшие военной службы, неумело выстраивались в колонну. Была уже поздняя ночь. Появившийся откуда-то министр Прокопович возглавил шествие.

— Не навредят они там? — с беспокойством спросил Мануильский.

— Поздно. Да и товарищи наши уже предупреждены, — ответил Калинин.

Теперь, когда дума опустела, большевикам не было никакого смысла оставаться здесь. Решили идти в Смольный, узнать обстановку.

На улице — темень. Ни трамваев, ни извозчиков. Изредка быстрым шагом проходили небольшие отряды вооруженных матросов или рабочих. В центре слышались редкие выстрелы. По черному небу полоснул прожектор.

Миновали Знаменскую площадь. Начался Суворовский проспект. Михаил Иванович был скор на ногу, товарищи едва успевали за ним. Мануильский покашливал, видимо, был простужен. Он-то как раз и обратил внимание на светлую полосу впереди. И чем дальше они шли, тем полоса эта становилась шире и ярче.

— Вероятно, пожар, — сказал Мануильский.

Михаил Иванович, вглядываясь, отрицательно качнул головой:

— Нет, не пожар.

— Тогда что?

— Это заря, товарищи! — радостно воскликнул Калинин. — Заря нового дня, заря нашего будущего!

— Не может быть. До рассвета еще далеко.

— А вы подойдите сюда, ближе ко мне, — позвал Михаил Иванович, остановившись. — Отсюда виднее.

Впереди, среди черных домов, на фойе мрачного неба, ярко, празднично и призывно всеми окнами, всеми фонарями подъездов светился, сиял, разгоняя ночную тьму, прекрасный Смольный дворец.