Старые недобрые времена 1

Глава 11 Оковы для Героя

Постепенно замедляя ход, состав начал въезжать в здание Николаевского[i] вокзала, запуская в него чадной угольной копоти, и, лязгая и скрежеща всеми многочисленными подвижными частями, затормозил наконец. Но вагоны и платформы позади паровоза остановились не сразу, подпихивая друг дружку вперёд и иногда опасно ёрзая боками, напоминая этакую металлическую гусеницу, приколотую булавкой к рельсам.

Внутри вокзала резко и едко пахнет углём, разогретым металлом, масла́ми и прочими запахами, которые в этом времени ассоциируются с прогрессом.

Народу на перроне совсем немного, и это почти сплошь те, кого принято называть «чистая публика», и, разумеется, слуги, которых считают не за людей, а за некие придатки, быть может, не вполне одушевлённые. Отношение, по крайней мере, соответствующее.

Скажи кто-нибудь добродушному почтенному помещику, выписывающему «Современник» и ратующему за парламентаризм, что рабство это зло. Что его же, помещика, соплеменники, которых он продаёт, покупает, насильно женит и отдаёт в солдаты, должны быть свободны…

… так он, пожалуй, не только удивится, но и возмутится. Будут речи о попрании Устоев, и, непременно, о неполной дееспособности крепостных, которые без надёжного хозяйского пригляда несомненно пропадут!

… а может, и не будет никаких речей, а просто взглянет искоса, да и пойдёт в привокзальный буфет, жахнет рюмку-другую, закусит хорошенько. А после пожалуется за картишками приятелям, что развелось, дескать, революционеров, и надобно бы их того… к ногтю!

Ванька, не дожидаясь полной остановки движения, соскочил с подножки багажного вагона, и, выцепив взглядом ждущего работы носильщика с номерной бляхой, повелительно взмахнул рукой, подзывая.

Рослый благообразный служитель типажа «ля мюжик натюрель», который удручающе часто встречается в лубке и представлениях людей, далёких от народа, но очень редко — собственно в народе, поспешил к нему с тележкой и с готовностью в глазах. Кадр проверенный, надёжный… ну так ведь и место — ого! Такие места выгрызаются с воем, с боем, передаются по наследству и указываются в завещаниях.

— Ну, прощеваться будем, Фрол Пролыч, — сунув полтину подошедшему проводнику, Ванька моментально погасил недовольство служителя, который, сменив гнев на милость, помог лакею вытащить из багажного вагона многочисленные чемоданы, саквояжи, коробки, свёртки и тюки, не без труда поместившиеся на тележку.

— Свидимся ещё, Фрол Пролыч, — приятно улыбнувшись, попрощался Ванька с проводником, махнул носильщику и поспешил к вагону, в котором путешествовал его хозяин.

Пока он шёл вдоль состава, ощущение чего-то не настоящего, игрушечности, не оставляло его.

Сам паровоз — низкий, приземистый, с открытой всем ветрам и дождям кабиной, выглядит невообразимо архаично, но стоит только перевести взгляд на вагоны, как становится совершенно очевидно, что паровоз — это вершина современного технического прогресса, её, так сказать, пик…

… если сравнивать.

А сравнивать, право слово, есть с чем! В одном составе прицеплены друг к другу и натуральные шарабаны, открытые всем ветрам и дождям, и фаэтоны, и вершина нынешнего прогресса — вагончик, будто взятый из третьесортного парка развлечений.

Каждый вагончик, он же, по сути, купе, отличается от соседних так, будто их вот так, разномастно, и собирали нарочно, для коллекции. Какая там стандартизация, какая унификация…

На одной из платформ стоит чьё-то ландо, перевозимое из Москвы в Петербург, на другой — огороженные примерно по пояс скамейки — так сейчас выглядит вагон третьего класса, на котором перевозят слуг, и, совсем пока редко, солдат.

Всё покрыто дорожной и угольной пылью, каким-то сором, побито градом и иссечено дождями так, что впечатление дешёвого балаганчика, полвека катающегося по провинции, только усиливается. Всё это, разумеется, не от небрежения, а скорее от неумения организовать должным образом процесс, от несовершенства путей, от незнания того, каким, собственно, должна быть каноническая железная дорога, ну и разумеется — от собственно материалов, очень далёких от стандартов двадцать первого века.

— С прибытием, батюшка, — отворив дверцу крытого вагончика «Берлинера», открывающуюся прямо на перрон, поприветствовал хозяина лакей, не забыв поклониться. Ловко подхватив саквояж, он помог спуститься сперва тяжело опёршемуся на него барину, а потом и его попутчицам.

Троица немолодых дам, с совершенно уксусными выражениями лиц, приведённых к ханжескому единообразию, сопровождают незамужнюю и совершенно затюканную племянницу, на лице которой, быть может даже миловидном, застыло страдальческое выражение.

И от дам, и от молодой девицы, и от Бориса Константиновича пахнет сейчас совершенно одинаково — потом, угольной пылью и резкой, совершенно ядовитой парфюмерией, призванной эти запахи заглушать. По мнению слуги, которое тот держит при себе, одеколоны и духи с этой задачей совершенно не справились, разве что внесли некие нотки, притом скорее тошнотные, нежели интересно-пикантные.

— Ну, слава Богу, — широко перекрестился Борис Константинович, ступив наконец на твёрдую почву, — отмучились!

В самом деле, путешествие по железной дороге в настоящее время совершенно мучительно! Всё пока одно к одному — и рельсы, много короче привычных попаданцу, и дрянные рессоры на вагонах, и собственно размер вагончиков, которых, в виду всего этого, мотает совершенно безбожно.

… хотя в повозках, да по российским дорогам, право слово, ещё хуже!

Некоторый, очень сомнительного толка, но всё ж таки комфорт, был только, пожалуй, во время речной части их путешествия, и это если не обращать внимания на тесноту, запахи, насекомых и крыс. Хотя и запахи, и насекомые, и грызуны не считаются сейчас чем-то очень уж досадным, тем более в дороге.

— Дамы… — чиновник, кряхтя, повернулся к женщинам, принявшись прощаться, уверяя, что поездка с ними была незабываемым впечатлением, и разумеется, очень… просто невообразимо приятной!

Ванька, зная уже хозяина достаточно хорошо, уловил в его словах толику не слишком скрываемого сарказма, но дамы, глубоко провинциальные и непривычные ни к комплиментам, ни к состоятельным мужчинам средних лет, которым они, по их мнению, могли бы составить счастье, принимали это за чистую монету, намекая на продолжение знакомства. Борис Константинович к намёкам оказался глух и слеп, и дамы, разочарованные, обронив несколько реплик, которые можно было бы оценить как не слишком лестные, удалились.

— Папа́! — послышалось… а нет, не послышалось! В самом деле, мальчишка, лет, может быть, десяти или одиннадцати, одетый, как и полагается одеваться сейчас в богатых дворянских семьях, вырвавшись из-под опеки экономки, бежит навстречу отцу тяжёлой откормленной рысцой.

Борис Константинович, сделав несколько шагов навстречу, распахнул свои объятия, и мальчишка влетел с разбегу в отцов живот, колыхнув и собственно живот, и отца, едва удержавшегося на ногах, не слишком твёрдых после длинной и сложной дороги.

— Папа́, я скучал! — счастливо обняв его, сказал мальчик, и заговорил быстро и обо всём, грассируя излишне тщательно.

' — The', — невольно улыбнулся попаданец, вспоминая школьные уроки, когда «англичанка» старой закалки, весьма дурно знающая английский, да и тот в «советском» варианте, напирала на the, добиваясь от них такого отчётливого произношения, какого не бывает у англоговорящих людей. Здесь, очевидно, история похожая…

— И я, Лёвушка, и я скучал, — с теплотой сказал барин и поцеловал сына в макушку.

— Ах, Борис Константинович, простите… — выпалила подоспевшая гувернантка, рослая и крепко сбитая, почти миловидная дама чуть за тридцать, вся раскрасневшаяся и запыхавшаяся, — Лёвушка такой шалун!

— Простите, — повторилась она, смутившись и раскрасневшись ещё сильней, — Здравствуйте, Борис Константинович! Как доехали?

— Пустое, Эмма Карловна, — чуточку покровительственно ответил мужчина, и как-то так стало ясно, что — да…

… и что, по крайней мере, со стороны Бориса Константиновича, ничего серьёзного в этой связи нет, одни только сплошные удобства.

А вот со стороны Эммы Карловны…

… всё сложно.

Ванька бы не поручился, но очень похоже, что связь плотская переплетена с финансовой, и может быть, но далеко на факт, сюда приплетается и некое подобие Стокгольмского синдрома, и привязанность к ученику, и понимание собственной невеликой ценности на брачном рынке. В общем, всё совершенно тривиально…

— … да, Лёвушка, да… — рассеянно отвечает рабовладелец и любящий отец, — и подарки, и…

— О, Казимир Маркович! — раскланявшись с высоким кавалерийским полковником, Борис Константинович отошёл ненадолго от близких, но вскоре, впрочем, вернулся.

— Вот, кстати… — видя, что сын чуточку надулся от невнимания отца, чиновник спохватился и вытолкнул Ваньку вперёд, — экий молодец, а⁈ С медалями! Дарю, Лёвушка, к именинам подарок!

' — Сабля, барабан и щенок бульдога, — не изменившись в лице, констатировал попаданец, — интересно, кто…

… или вернее — что я в этом списке?'

— Ух ты… — восхитился Лёвушка, оббегая подарок, то бишь Ваньку, вокруг, и тыкая зачем-то мягким кулачком, — совсем-совсем мой, да?

— Да, Лёвушка, — с отцовской нежностью ответил барин, — совсем-совсем!

— Ух ты! А он…

… стати, нрав и прочие характеристики раба отец с сыном обсуждали, ничуть не смущаясь присутствия собственно раба, и, наверное, очень бы удивились, если бы кто-то (а тем более — сам холоп!) сказал бы им, что такое поведение не вполне уместно.

Во время обсуждения Ванька узнал о себе много нового, например…

… свою точную цену.

— Газы, ей-ей газы, — истово зашептал товарищ, опасливо глядя на приближающегося врага…

… и действительно, до Ваньки уже донёсся донельзя отвратный запах, выворачивающий не то что нутро, а саму душу! Отставив винтовку в сторону, он хлопнул себя по боку, но противогазной сумки почему-то…

— Ну и здоров же ты спать! — смрадно выдохнул в лицо Фаддеич, — Еле добудился! В другой раз гляди, не стану, то-то розог получишь!

— Ф-фу… — сев на постели, Ванька потёр лицо руками, ещё не вполне проснувшийся и частично всё ещё там, на Язоновском Редуте, ожидающий вражеской атаки.

— Вот зараза… — он помахал рукой перед лицом, но облако ядовитейших миазмов, проникшее в его каморку вместе с Фаддеичем, оказалось удивительно стойким. Быстро одевшись, он глянул на часы и поспешил на кухню, где уже, несмотря на раннюю рань, вовсю кипит жизнь.

Кухня в барском доме огромная, и вполне, на здешний лад, обустроенная. Хотя, разумеется, ни нормальной вытяжки, ни…

… но такое положение вещей все воспринимают как должное, потому что, ну в самом деле, не баловать же слуг⁉

— Доброе утро, дамы,- расшаркался Ванька с кухонными девками, захихикавшими от такого шармана.

— Еле добудился, — пожаловался им Фаддеич, отирающийся здесь в надежде на стопочку и сочувствие, — в другой раз, гляди, и не стану!

— Ну так и получишь розог, — отмахнулся от него лакей, умываясь и чистя зубы над тазом.

Попытки истопника повысить свою значимость такими вот неуклюжими фразочками и действиями предпринимаются регулярно, но его, молодого ещё, но откровенно никчёмного мужика, не ставит ни в грош даже собственная тётка-кухарка, по протекции которой он оказался на этой, не слишком-то хлопотной должности.

— Кофию, Ванятка? — наваливаясь жарким боком, осведомилась Глаша, кухонная девка, не то чтобы красивая, но в самой поре, заневестившаяся, как течная кошка.

— А сделай, — согласился тот, хотя и умея куда как лучше, но не желая влезать в слаженную кухонную симфонию, в которой и роли, и партии, и квадратные дециметры поделены давно, так что ещё одна, пусть и виртуозная фигура в этом оркестре будет скорее лишней.

— Опять с утра не жрамши? — со сварливым добродушием осведомилась тётка Авдотья, глава кухонного женского прайда, дама необъятных пропорций и вулканического характера, держащая всех в ежовых рукавицах, но впрочем, не злая и отходчивая. С ней у попаданца, несмотря на обоюдные подколки, отношения вполне приязненные.

— Совершенно верно, прелестная Брунгильда, — шутовски поклонился лакей, и, ожидая кофе, шутливо перебранивался с ней, не забыв, впрочем, поддаться в конце, и, допив-таки кофе, ретироваться с кухни как бы проигравшим.

Вернувшись к себе, он ещё раз сверился с часами, и пока есть время, прошёл в библиотеку, коротать время за чтением. Борис Константинович, при всех своих не всегда приятных замашках это поощряет, полагая, что образование повышает рыночную цену его раба, и если оно, чтение, не в ущерб обязанностям, то и пусть его!

Получасом позже, прикрыв книгу, он прошёл по коридору в хозяйское крыло, и осторожно приоткрыв дверь, вошёл в спальную комнату, где изволит почивать Лев Борисович, пуская обильную слюну на промокшую подушку и плямкая губами так, будто уже завтракает.

— Лев Борисович… — пропел лакей, — Лёвушка! Просыпайтесь, сударь, ваш ждут великие дела!

— А? — заворочался тот, — Ваня? Не хочу. Ни дел… этих, ничего не хочу. Скажи батюшке, что я приболел, а я…

— Лев Борисович, — не унимается лакей, — батюшка ваш непременно зайдёт проверить, а потом ещё доктора пришлёт. А вы, мне помнится, зарекались общаться с герром Траубе, а пуще того — с его клистирами и шприцами!

— А? — пухлая физиономия высунулась из-под одеяла, явив несовершенному миру всю скорбь, которую обычно приписывают представителям совсем другого народа.

— Чудесный день обещается, Лев Борисович,- журчит речью лакей, — поглядите только, какие узоры мороз вывел на стекле!

— И к слову… — он понизил голос, этим нехитрым приёмом вынуждая мальчика прислушиваться, — у Авдотьи с утра вид такой был, знаете ли… вдохновенный!

— Да? — заинтересовался мальчик, — Ну смотри…

Встав наконец, всё ещё сонный и неуклюжий, он не особо помогал лакею одевать себя, вертясь, пыхтя и недовольно ёрзая. Но несколько минут спустя он был наконец одет, обут, умыт и пописан — благо, с последним мальчик справился сам, лакею пришлось только вытаскивать горшок из-под высокой кровати.

В столовой Лёвушка, поприветствовав отца, проявил свои лучшие качества, то бишь неуёмный аппетит, который в их семье принято именовать богатырским, и живую иллюстрацию к поговорке «Когда я ем, я глух и нем», но в основном в том, что касалось застольного этикета. С последним у Борисова-младшего не ладится.

Собственно, у мальчика вообще ничего особо не ладится, ибо умственные способности у него куда как посредственные, а натура леностная и притом плаксивая, капризная и злопамятная. Благо, память у него, как у золотой рыбки, да и переключить Льва Борисовича на что-то другое, в виду возраста и интеллекта не слишком-то сложно. Как правило…

— Мороз и солнце, день чудесный… — декламирует лакей, вытаскивая своего зевающего подопечного, неохотно переставляющего ноги, во двор, где давно уже кипит жизнь.

— … вот кто эту гимназию придумал? — ноет тот, плетясь нога за ногу, — Я бы и дома нормально учился. Вань… скажи батюшке, что ты сам будешь меня учить, а?

— Не могу-с… — разводит руками тот, старательно изображая виноватость и сочувствие, — Борис Константинович приказал таких разговоров больше не заводить, обоих обещался собственноручно выпороть!

— Фу-у… — заныл мальчик, насупившись, — Гимназия эта, бе-е…

Дом Борисовых на Гороховой, одной из центральных улиц Петербурга, но, несмотря на такое расположение, улица эта не то чтобы престижная, и застроена не особняками, а по преимуществу доходными домами для чиновного люда средней руки. Даже фасады большинства домов, будто стесняясь, выходят не на Гороховую, обернувшись к ней задом, с флигелями, хозяйственными постройками и прочей несуразицей, наросшей бородавками на тыльной стороне.

На улице ещё темно, сыро и холодно, промозгло и противно так, как только может быть в февральском Петербурге, когда сама природа, сам город будто восстают против человеческого присутствия, пытаясь изрыгнуть их прочь из своего чрева.

Всё меняется едва ли не ежеминутно, и вот только что дул сильнейший ветер, едва не сбивающий с ног, а небо было загромождено тучами самого инфернального вида, но вот уже тучи разошлись, как и не было, ветер утих, и бледное солнце начало припекать землю, вгоняя в пот тепло одетых людей. Но пройдёт ещё несколько минут, и с неба посыплется не то снег, не то дождь, а ещё чуть погодя ветер так закружит его, что как ни кутайся, как ни отворачивайся, а колючая влага будет подло лупить в самую физиономию, даже, кажется, с мостовой!

— А-а, барчук! — извозчик, вызванный расторопными слугами, расплывается в умильной улыбке, слезая с облучка, и, уважения для, идя навстречу.

— Осторожней, — воркует он в надежде на чаевые, — вот сюда ножку…

— Ва-ань… — не обращая внимания на него, ноет мальчик, ёрзая на сиденье, пока лакей накидывает на него полость из медвежьей шкуры, — скажи батюшке, чтобы кучера мне купил, с экипажем!

— Всенепременно, — серьёзно кивает попаданец, усаживаясь рядом и старательно давя зевок — лёг он под утро, ибо барин изволил принимать гостей.

Героический лакей, с двумя медалями на расшитой золотом ливрее, умеющий вовремя поддакнуть, подлизнуть и вставить ремарку, придаёт севастопольским байкам Бориса Константиновича нужную достоверность, выпуклость и глубину. Героический у него хозяин…

— Вань, а ты…

Кивая почти машинально, попаданец отвернул лицо от ветра, уставившись на реку и машинально отмечая всё происходящее там. Бабы-портомойки возле проруби, выше по течению водовоз, набирающий черпаком на длинной ручке воду в деревянную бочку, и солдат…

… вот был, и нет, только шинель казённая возле проруби лежит[ii].

— Царствие небесное… — прикусив губу, перекрестился попаданец. Сколько таких было, и сколько ещё будет…

… и не будут их, самоубийц, отпевать попы, а унтера и командиры, довёдшие солдата до такого, не понесут никакого наказания.

Назад Ванька возвращался кружными путями, потому что нужно зайти в книжные магазины и осведомиться о новинках, составив для хозяина список. Не то чтобы он читает…

… но светская жизнь, она такая, предполагает хотя бы знание модных книжных новинок.

Читает в основном лакей, иногда вслух, а иногда, если барину недосуг или неинтересно, то просто пересказывает тому краткое содержание и выдаёт должным образом сформированное мнение. И не сказать, что это вот прям всё очень интересно…

Потом, после книжных магазинов и лавок, в редакцию, передать конверт, в котором, вернее всего, лежит компромат на кого-то с толикой денежной массы, долженствующей подтолкнуть представителей одной из древнейших профессий к нужному мнению. Иногда, вместе с конвертом, следует сказать несколько многозначительных слов, которые, сугубо по мнению Бориса Константиновича, будут понятны получателю, но совершенно непонятны — лакею.

Наивный… Огромный барский дом, переполненный дворнёй, которую держат за мебель, но, диво-дивное, у этой мебели есть уши, чтобы слышать, язык, чтобы говорить…

… и желание сплетничать, желание быть причастным к чему-то, хотя бы — к чужим тайнам!

— Ваше Высокородие[iii], — судорожно дёрнув шеей и разом вспотев, начал было спор Борис Константинович, — но это…

Хозяин кабинета поднял на него свои красноватые рептильи глаза, почти лишённые ресниц, и выразительно тронул папку с документами, от чего Борисов разом замолк, подавившись словами, эмоциями и воздухом.

— Ва-ва- ваше… — справился он наконец с речевым аппаратом, судорожно дёргая ворот сюртука, разом ставший тугим.

Нужные слова никак не находились, а глаза — красноватые, немигающие, не отпускают, мешая собраться с мыслями, лишая воли и мужества. Сколько это длилось, он не мог сказать при всём желании… Секунда? Вечность?

Выйдя из кабинета на неверных ногах, он, не обращая внимания на слова секретаря…

… и кажется, в приёмной был кто-то ещё?

Да, наверное, был, в таких приёмных всегда хватает народа, подчас очень разномастного и почти всегда — злого на язык, быстрого на сплетню и понимающего, про кого говорить можно, а про кого — только шёпотом под одеялом… но плевать! Сейчас на всё плевать… прочь, прочь!

Опомнился чиновник уже внизу, придержанный почтительным швейцаром за локоток, который, видя, что господин не в себе, раз уж собирается выйти на мороз в одном только мундире, позволил себе такую вольность.

Чуть позже, уже облачённый в подбитую мехом шинель, шагая по улице куда глаза глядят, Борис Константинович начал приходить в себя. Мысли всё ещё сумбурные, мятущиеся, перемежающиеся с ужасом от этого холодного взгляда, от понимания…

— Дьявол! — в голос ругнулся чиновник, и, взмахом руки подозвав извозчика, уселся в пролетку, накинув на себя тяжёлую медвежью полость.

— Так это… куда изволите, Ваше Высокоблагородие? — осторожно осведомился извозчик после нескольких минут ожидания.

— А⁈ — вскинулся Борис Константинович, мыслями пребывающий где-то очень далеко, — А, да… к Палкину! Гони!

Тронув вожжами рысака, начавшего неспешно перебирать копытами, извозчик, видя, что барин не в себе, поинтересовался опасливо:

— Так в Старопалкин или Новопалкин, ВашСиясь?

— В новый, — рассеянно ответил Борис Константинович, погружаясь в мрачные раздумья.

Доехав до ресторана, расположившегося на углу Невского и Литейного, чиновник, не глядя, выгреб из кармана какую-то мелочь и кинул извозчику, рассыпавшемуся в благодарностях. Мельком взглянув на оконный витраж, составленный из сцен «Собора Парижской Богоматери» Гюго, он, тяжело опираясь на трость, вошёл, не взглянув на услужливого швейцара, распахнувшего перед ним тяжёлые двери.

— Рады приветствовать вас, Борис Константинович, — с толикой фамильярности поприветствовал постоянного клиента подскочивший метрдотель, зажурчав словами, обволакивающими подсознание, дарящими покой и аппетитное предвкушение.

От предложенного кабинета чиновник несколько поспешно отказался, не то чтобы всерьёз опасаясь там увидеть там своего недавнего собеседника… но право слово, все эти тени по углам, ожидание…

К чему? Он уж здесь как-нибудь, среди людей…

… на свету.

Ел он жадно, много, а более всего — пил. С каждой рюмкой по чуть, по шажочку, отходит назад липкий страх, прежде не рассуждающий, какой-то инфернальный, и на смену ему пришло озлобление.

Пока ещё опасливое, с оглядкой, но вихрь эмоций начал раскручиваться в душе Бориса Константиновича, грозясь породить бурю!

— Всё одно к одному, — негромко, не забывая оглядываться и замолкать, если официанты проходят слишком близко, — одно к одному…

Сейчас вся эта невероятная удача, перевод из его захолустья в Петербург выглядит совершенно иначе! Сам ведь хлопотал, сам! Но…

— Кто бы это… — но список недоброжелателей, способных на такое, отнюдь не мал! Да что говорить, активен Борис Константинович, и место своё хотя и знает, но оценивает его повыше, чем хотелось бы окружающим!

— Шустовского принеси-ка, голубчик, — отвлёкшись от мыслей, велел он официанту, — да к нему сообрази что-нибудь!

— А может, и нет… — рассеянно проговорил он, когда официант отошёл, — может, здешние, петербургские щуки выжидают именно что карасиков, заплывших в их пруд? Может…

Закусив губу, он снова принялся перебирать список лиц, которым он переходил или мог перейти дорогу, да их покровителей, и получается длинно, но…

… пожалуй, всё ж таки нет!

Сейчас, вспоминая папочку и бумаги, показанные ему мельком, и некоторые детали поведения, он, отодвинув в сторону страх, может думать здраво. Есть некоторые моменты… и, например, почему мельком? Почему не показать человеку, что про него известно ВСЁ⁉ Почему мельком⁈

Чуть погодя, поймав себя на мысли, что начинает рассуждать вслух без особой оглядки на то, есть ли рядом официанты, он засобирался домой, и там, запершись в кабинете, продолжил думать. И пить.

— … в Севастополь бы тебя, сукина сына, — сжимал кулаки Борис Константинович, расхаживая по просторному кабинету на нетвёрдых ногах, — да на редуты на денёк!

Он сам уже, поверив в собственные же байки, искренне верит в недавнее героическое прошлое, где, разумеется, не ходил в штыковые атаки и не резался с под землёй с французскими сапёрами, но бывал, знаете ли, в переделках… Да-с! И под бомбами приходилось бывать, и пулям не кланялся… не то что этот, с рептильими глазами!

— Тебя бы под бомбами, под штыками хоть раз увидать! — ещё раз сказал, как выплюнул, военный чиновник, — Небось слаб в коленках! Легко этак вот… а ты попробуй, выгрызи своё, а⁈ А желающих-то сколько⁈ Не то что локтями, а…

Он замолк, опасаясь сказать вслух…

… потому что в углу померещилась тень, и, подхватив со стены кинжал, он решительно шагнул туда, выставив перед собой клинок, полосуя темноту и портьеру.

— Да тьфу ты… — тяжело дыша, он отбросил тяжёлую материю, намотавшуюся на руку, и, переложив клинок в левую руку, перекрестился истово, — В собственном же доме теней боюсь… докатился!

Но, чуть успокоившись, он как-то по-особому взглянул на клинок в руке и хмыкнул задумчиво.

— Снова, да? Зарекался ведь… но каков сукин сын! Все мы грешны, все! Но я-то хотя бы под пулями ходил, под бомбами, холерой только чудом не заболел! А этот… слаб в коленках небось, слаб! Всю жизнь в Петербурге, в кабинете…

— Х-ха! — выплюнул он, — да у меня даже лакей — убивец патентованный, а этот…

Он, битый жизнью и людьми, замолк, и высокий его лысеющий лоб собрался морщинами.

— Сперва узнать надо всё досконально, — постановил Борис Константинович чуть погодя, тяжело и веско роняя слова, — что он знает, да кто за ним стоит, да кому дорогу переходил, а там и…

Не договорив, он крутанул кинжал в руке и выронил оружие, расстроившись было, но почти тут же усмехнувшись, хищно и пьяно.

— У меня, х-ха… убивец есть! — невесть кому сообщил хозяин дома, пнув кинжал ногой куда-то в угол, — Вот и тово… поглядим ещё, чья возьмёт! А то ишь… чуть не половину нажитого захотел! Не по совести этак-то… и не по чину! Пободаемся!

— Ангард! — повелительно крикнул герр Майер, повелительно притопнув ногой, и Ванька, вытянув вперёд руку с клинком, замер в позиции, ожидая. Фехтмейстер же, встав сбоку от Льва, принялся инструктировать ученика, слушающего пруссака с явной неохотой.

— Мулине, и кварт… — доносится до слуги.

… но Лёвушке неинтересно, он только что не ковыряется в носу, кисло глядя в пространство, и, очевидно, тоскуя о таких приземлённых и милых его пухлому сердцу вещах, как чашка какао с бисквитом. А может быть, крыжовниковое варенье с чаем? А потом швейцарский шоколад с молоком…

Ванька, чьё положение немногим отличается от манекена, терпеливо ждёт.

Наконец, Лёвушка, закрутив мулине, делает выпад, и закруглённый кончик рапиры, скользнув по рапире лакея, мягко уткнулся тому в грудь.

— Ещё раз! — велел неумолимый учитель, — Иван! Ты сейчас парировать не есть быстро, яволь?

— Яволь, — согласно кивнул тот и снова замер перед хозяином, изображая манекен. Выпад… и Ванька неспешно — так, чтобы (не дай Бог!) не отразить рапиру Лёвушки, парирует, давая тому почувствовать сопротивление металла и вкус победы.

… так, во всяком случае, было задумано пруссаком. Но ученик ему достался откровенно нерадивый, и всё, что почувствовал Лёвушка, так это усталость и чувство голода.

Несколько минут спустя малолетний хозяин, с облегчением скинув с себя защитную амуницию, умчался прочь, оставив слугу наедине с фехмейстером.

— Ангард, — скомандовал пруссак, и Ванька, чуть прищурив глаза, приготовился…

… и разумеется, лакей проиграл, коснувшись фехтмейстера лишь трижды, в то время как он поразил его больше двадцати раз. Впрочем, он и этим остался премного доволен, зная из скупых обмолвок, что это — более чем достойный результат, до которого дотянется далеко не каждый офицер, и притом скорее гвардейский.

Рассуждать о причине, сподвигшей его хозяина оплатить недешёвые уроки известного фехтмейстера не только сыну, но и рабу, можно сколько угодно, но причина, разумеется, одна-единственная — повышение его, Ваньки, рыночной стоимости. А зачем, почему…

Да потому же, почему богатые помещики покупают рысаков, стоящих больше, чем иная деревушка, выменивают собак на крепостных, и крепостных на часы, саблю или ружьё.

Оставит ли Борис Константинович его при себе до поры или выменяет на лошадь, или продаст, или подарит кому-то высокопоставленному за протекцию, обменяв дорогого раба на расположение Его Превосходительства…

… а какая, собственно, разница⁈ Он, Ванька, раб, и, не имея пока возможности ничего изменить, старательно учится всему, чему только можно, чтобы однажды…

… но пока он и сам не знает, кого или чего он ждёт. Вернее всего, случая, а может быть, и решимости…

Наскоро обтеревшись влажным полотенцем и переодевшись в чистое, он отстоял обеденную вахту за плечом малолетнего хозяина, негромко, но неустанно напоминая тому о правилах поведения за столом.

— Папа́, а меня сегодня герр Майер похвалил, — болтая ногами, сообщил Лёвушка отцу.

— Да? — вскинул брови тот, ловя глазами взгляд лакея, — Неужели?

Ванька, поняв вопрос, еле заметно прикрыл глаза и покачал головой, на что хозяин дом едва заметно улыбнулся и очень осторожно, одними только дополнительными вопросами и мимикой осадил завравшегося сына. Он не дал ему понять, что понял враки, но подвёл к тому, что стоит, пожалуй, закончить разговор, увести его в сторону.

Борис Константинович не воспитывает из младшего сына правдоруба, и очень мягко, исподволь, приучает к изворотливости в разговоре, к умению врать с честными глазами и уводить разговор в сторону, если он не задался. Это, если красивыми словами, называется светским воспитанием…

— Ванюша… — томно протянула встреченная в коридоре Глаша, захихикав так, как умеют только девушки, покрывшись жарким румянцем…

… и явно нафантазировав себе такое, за что приличные девушки дают кавалерам по мордасам, буде те озвучат вслух такую похабщину!

— Эко, — раздалось из-за спины лакея, и дворовая девка, пискнув смущённо при виде хозяина, видевшего, оказывается, эту сценку, присела в подобии книксена и спешно ретировалась.

— А ничего так девка, — задумчиво озвучил Борис Константинович, — в соку! Ты уже не зевай! Да и пора тебя женить, пора…

— Свят-свят… — напугано закрестился попаданец, услышав барина, — помилосердствуйте, батюшка!

— Не хочешь? — развеселился барин, — Да кто тебя, дурня, спрашивать будет! Велю оженить, о женишься! А там и детишки пойдут…

' — А там я никуда не денусь', — понял несказанное попаданец, которому аж поплохело от перспектив. Он как-то не задумывался прежде, но чёрт подери, он совсем не хочет, чтобы у его детей был…

… хозяин.

И хотя впереди неизбежное освобождение крестьян, но он, хотя и смутно, помнит, что всё было не так просто, и что шуточки про крепостное право, которое отменили только во второй половине двадцатого века, они имеют под собой вполне весомые основания!

А как, что… дьявол, как известно, кроется в деталях, и господствующий класс принимает законы для себя, и под себя. Закабалить, пусть не де-юре, так де-факто, бывших холопов, опутать их навязанными, выдуманными долгами и шантажом…

… что может быть проще, если ты и есть — Власть.

— Да, сочная девка, — повторил Борис Константинович, сделав неосознанное движение рукой, будто сжимая женскую ягодицу, — надо бы, хе-хе…

… он ещё что-то говорил, но всё это было уже неважно. Решимости у него теперь — во, по самое горлышко!

… осталось только дождаться случая.

[i] Николаевский вокзал в Петербурге — сейчас Московский.

[ii] Современники отмечали необыкновенно больше количество самоубийств среди солдат, в том числе и в гвардии.

[iii] «Ваше высокородие» — к лицам в чинах 5-го класса