Статьи и проповеди. Часть 2 (04.12.2008 – 28.10.2010)

История (10 июня 2010г.)

Разговор о Христе и Церкви невозможен без попутного освещения исторических тем. Можно не трогать биологию, физику и любую другую науку, но не трогать историю не получится. Изучению Евангелия рано или поздно должно сопутствовать захватывающее знакомство с историей мира накануне первого Христова пришествия. Человеку должен быть понятен исторический контекст, в который помещена евангельская история. Римские завоевания, господство эллинистической культуры, иудейские секты, напряженное ожидание Мессии, дошедшее до языческого мира благодаря еврейскому рассеянию — всё это и многое другое крайне важно для вдумчивого и интересующегося христианина. В этом смысле история похожа на карту, отображающую действие Божественного промысла, и богословию без нее не обойтись. «Филология, — сказал один человек, — рождает богословие». Это он сказал о еврейском и греческом — о библейских языках, и в этом смысле прав абсолютно. Точно так же можно сказать, что история рождает богословие. Или, по крайней мере, питает богословие, помогает богословию.

Еретик не историчен. Еретик не хочет адекватно оценивать сегодняшний день, не хочет связывать его с прошлым, соответственно, не хочет ткать причудливое кружево действительности. Он хочет насиловать настоящее и фантазировать о будущем. Для этого ему нужно сжечь прошедшее или хотя бы изуродовать его.

Власть прошедшего велика. Люди интуитивно понимают это, и потому так жарко спорят временами о минувших эпохах, так страстно делят историческое наследство. История ведь существует объективно, она — факт. Но это факт такого порядка, который не вмещается ни в одно индивидуальное сознание, и даже ни в одно коллективное. Дед моей хорошей знакомой служил в армии Буденного. Ему было лет девятнадцать, когда их по тревоге подняли, скомандовали «по коням!» и повели куда-то. Они скакали, воевали, кого-то рубили, от кого-то убегали. Потом в истории это назовут «походом на Польшу». У тех, кто будет об этом читать, в воображении возникнет яркая и масштабная картина. А у деда моей знакомой остался в памяти только страх, чувство голода и желание выжить. Участники истории не понимают историю. Они ее ощущают. А понимают историю те, кто придет позже.

Поскольку история объемна и огромна, людям приходится составлять схемы, подтверждать их правоту тщательно отобранными фактами. Факты, выпадающие из схемы или противоречащие ей, нужно игнорировать, истреблять или замалчивать. От этого соблазна не избавлен никто из числа людей, в чьих головах сложилась готовая и красивая схема.

Протестант, объясняя историю, красочно пересказывает Евангелие, живописует апостольский период жизни Церкви и … потихоньку снижает обороты. Чутье подводит, знаний просто не хватает и вот он, обмолвившись о царе Константине, произносит фразу о возникновении «государственной Церкви». Это, напомним, 4-й век. Язык у протестанта развяжется только на веке 16-м, точнее — на Лютере. Тут к нему вернется красноречие, и рассказ о судьбе верующих людей, о борьбе добра со злом будет шуметь и нарастать, как рев водопада. Мы слишком хорошо знакомы с этим, чтобы иллюстрировать сказанное примерами. Возьмите любую протестантскую книжицу, чей автор поднимает вопросы истории, и вы увидите, что между 4-м веком и веком 16-м в протестантском сознании существует незаполненная брешь. А это, ни много — ни мало, двенадцать столетий, тысяча двести лет (sic). Это эпоха Вселенских соборов, миссионерских трудов и еще множества важных вещей, о которых протестант говорить не может, поскольку от корней оторван и помнит только вчерашний день.

Всю историю мира, имевшую место до революции 17-го года большевики умудрялись вместить в книжечки ничтожного объема. Зато новейшую историю, описывающую партийные съезды, кулуарную борьбу и победу партии, они рассусоливали по минутам и издавали в виде толстых книжек в твердом переплете. Протестантский миссионер очень часто так же примитивен. Свою паству он рекрутирует из числа людей, не имеющих собственных мыслей и учившихся «чему ни будь и как ни будь». Чем меньше вы читали, тем больше ваши шансы попасть под сектантское влияние. Впрочем, не только сектантское.

Облик современной Европы создан маленьким неизвестным европейцем, который жил в Средние века. Он жил меньше, чем мы сейчас, боялся нечистой силы и Страшного Суда, буйно веселился в праздники и Великим постом искренне каялся. Этот безымянный европеец вскормлен сосцами Западной Церкви, откуда в его крови — неистребимый юридизм, вера в написанное на бумаге и законопослушность. Он трудолюбив, суеверен и бережлив. Он вымостил камнем Европейский континент, перебросил через реки мосты, возвел соборы, установил в них органы, изобрел бесчисленные рецепты пива, пончиков и лечебных бальзамов. Всем этим он занимался добрых тысячу двести лет. По его костям ходят и плодами его трудов кормятся нынешние поколения европейцев, заболевших историческим склерозом. Трудолюбие, справедливость, пунктуальность, это ведь добродетели, столетиями выплавлявшиеся в горниле тех самых веков. Европа — дитя Средневековья со всеми плюсами и минусами. И это самое живородящее лоно Средневековья вначале обозвали «эпохой мрака», а теперь предпочитают предать молчаливому забвению. Я — не европеец, но мне обидно.

Со времен Французской революции прошло чуть больше двух ста лет — в шесть раз меньше, чем занимает Средневековье — и об истории этой революции и всего, что было позже, мы знаем в сотни раз больше, чем о предыдущей эпохе. Это — типично протестантское (читай — поверхностное) сознание. Стоит ли удивляться, что секты плодятся, а храмы кое-где пусты?

Человек никогда не растворяется до конца в истории. Он — вечен, и, значит, всегда остается, хоть чуть-чуть, над процессом. Поэтому он и причесывает историческую картину мира на свой вкус и в зависимости от своих предпочтений. Судя по всему, история, как объективная наука, существует только для Господа Бога, Который знает все, причем все — правильно. В мире людей история — жертва конъюнктуры и вольных интерпретаций на потребу дня. Историки даже, в отличие от математиков, для которых ответ задачи не зависит от правящего режима, могут являться яркими примерами конъюнктурного сознания. Ленин вчера был хороший, сегодня — плохой. Мазепа вчера был плохой, сегодня — хороший. И уже со временем не важно, что плох был и тот, и этот. Сознание раскачивается и становится способным согласиться с любой интерпретацией.

Но изучать и обдумывать историю, все-таки надо.

Православному человеку не угрожает радикальное беспамятство. Ему скорее угрожает историческое мечтательство. Ему может легко показаться, что все лучшее уже было. «Град Китеж ушел на дно, и вместе с ним на дно прошлого ушло все лучшее, что есть в мире. Сегодняшний день сер и скучен. Традиции забыты, устои разрушены. Будущее грозит разродиться полной катастрофой». Вот, в нескольких словах, интуиция, общая для многих православных людей. Они пассивно созерцают картинки прошлого и брезгливо морщатся, глядя на настоящее. То, что будущее не просто ожидается, но и творится; то, что прошлое не только славно и красиво, но и драматично, нам еще предстоит осознать.

Какой бы исторический документ (история — это работа с документами) нам не пришлось прочесть, какой бы факт мы не анализировали и какой бы артефакт не держали в руках, мы всегда имеем дело с теплыми следами человеческой жизни.

Люди прошлого, даже самого отдаленного, не были ни глупее, ни хуже нас. Новейшая эпоха вселила в нас хамское высокомерие по отношению ко всему без исключения человечеству, жившему в далекие и непонятные для нас времена. Разменявши жизнь на мелочи, утонув в этих мелочах, человек может думать, что все, кто не имел под рукой эти мелочи, были глупы, слабы и несчастны. Под мелочами я имею в виду бытовые удобства, новейшие способы передвижения и обмена информацией. Успехи хромого человечества в разработке подобных технических «костылей» огромны. Но забывать не следует, что это лишь «костыли», что это новшества, происходящие на периферии жизни. Ядро жизни осталось неизменным. Человек тоскует, ищет любви, поет, плачет, страдает, боится смерти. В этом смысле ничего не изменилось, и голос Христа обращен к той сердцевине человеческого существа, которая всегда и у всех одинакова.

Если мы попробуем поставить себя на место человека жившего давно, не только до мобильной связи, но даже до двигателя внутреннего сгорания или до эпохи всеобщих избирательных прав; если мы постараемся сердцем пережить какую либо нравственную коллизию, известную по литературе или истории, нас может ожидать встряска, подобная шоку. Задачи, которые решались людьми прошлого, страдания и тяжести, которые те выносили на своих плечах, нам окажутся сплошь и рядом непосильными. Реальные янки при дворе реального короля Артура, скорее всего, выглядели бы апофеозом ничтожества и бесполезности. Хотя и король Артур на улице современного мегаполиса оказался бы более беспомощным, чем потерявшийся ребенок.

Так история смиряет нас, указывая всем свое место и призывая каждого ощутить себя участником всечеловеческой драмы.

Правда то, что из всех видов искусств самым массовым является кино. Правда и то, что иллюзия всеобщего счастья равна новому мировому порядку плюс компьютеризация всех жителей земли. И то, что история — родная сестра богословия, тоже правда. Стоит задуматься над созданием церквей и часовен на каждом историческом факультете.