Статьи и проповеди. Часть 2 (04.12.2008 – 28.10.2010)

Канон

Среди нашего брата священника есть много тех, что скажут: «Читай каноны», — или спросят: — «Каноны читал?» Но нелегко найти священника, согласного разобрать с человеком смысл канонов, хотя бы некоторых ирмосов. А между тем это дело великое и полезное, отсутствие которого колоссально снижает пользу от чтения и слушания канонов. Но все прекрасное — редко, а все полезное — трудно. Трудность основательного знакомства с канонами заключается в том, что канон есть область тесного взаимодействия трех важнейших и довольно автономных явлений: молитвы, библейской истории и поэзии.

Каноны как форма совместной молитвы родились на основании событий священной истории. Первое событие — переход евреев через Красное море, по дну. Это было великое проявление Божественного всемогущества. Бог явно вмешался в историю людей, не оставляя сомнений в том, что Он не далек и не безразличен к нам, но близок, иногда — страшно близок. Это и прообраз Крещения, при котором враг-фараон гибнет, а человек вступает в область длительного путешествия к обещанному блаженству. Отсюда бесчисленные варианты перепевов этой темы:

«Яко по суху пешешествовав Израиль, по бездне стопами…»; «Воду прошед, яко сушу, и египетского зла избежав.» и прочее. Всякий раз, начиная слушать канон на утрене или читать его дома, мы должны вспоминать об этом грандиозном событии мировой истории, которое не имеет право быть забытым.

Второй песни ни в минеях, ни в молитвословах нет. Каноны, состоящие из девяти песен, поются так, что после первой песни поется сразу третья. Это потому, что основа этой песни — обличительная песнь Моисея из книги Второзакония. Она полна упреков и пророческих угроз, поэтому включается в службу только Великим постом.

Ну а дальше последовательно нам предстоит познакомиться с историей Самуила и благодарственной молитвой его матери Анны (3-я песня), книгой пророка Аввакума, пророчествами Исаии, историей Ионы, событиями, происходившими с пленными отроками в Вавилоне. Это темы, соответственно, следующих песен, включая предпоследнюю. Девятая посвящена Богородице, и ее ирмос предваряется умиленным пением слов Самой Пресвятой Девы: «Величит душа Моя Господа».

Стоит ли говорить о том, что любовь к священным текстам и знание их способны превратить посещение службы в богомыслие и даже в созерцание? Пожалуй, не стоит. Это и так понятно. Но на деле мы зеваем на кафизмах из-за плохого знания Псалтыри и мучаемся на канонах из-за непонимания смысла этих песнопений. И та, и другая беда нередко усугубляется невнятным или беглым чтением и пением. Так во что же мы рискуем превратить — а то местами и превратили — наше Богослужение? И это при том что оно — главное богатство Православия.

Православная вера литургична. Понимает христианство, говорил Хомяков, тот, кто понимает литургию. Между Православием и Богослужением можно без страха ставить знак равенства. Это не будет ни грехом, ни преувеличением, но исповеданием истины: Православие = Богослужению. Пусть внешняя миссия изучает языки и, словно к замкам с секретами, подбирает ключики к сердцам инославных, иноверных, инородных. Внутренняя миссия не может обойтись без погружения в смысловую красоту Богослужения.

Ведь это — не просто сила ко спасению всякому верующему. Это — сила и красота одновременно. Сколь многие люди пытаются писать стихи о Боге и религиозных переживаниях! Этот поток рифм, стремящийся к бесконечности, иногда напоминает наводнение пошлости. А ведь оно пересохло бы, пересохло бы изрядно это наводнение, будь мы чувствительнее хоть на грамм к поэзии Богослужения! Вот один ирмос:

«Услышах слух силы Креста, /Яко Рай отверзеся Им, / И возопих: Слава силе Твоей, Господи». Стоит вчитаться только в эти краткие от гениальности строчки, чтобы перестать изливать душу в тетрадку из 18 листов. Если душа нашла себя в сильных словах другого, свои слабые слова сплетать уже нет смысла.

Знакомство с канонами, их изучение — это троякая задача. Задача молитвенная, богословская и культурная. Причем при всей ее неотложности и неизбежности далеко ходить не надо. Стоит, поминая почивших родственников, выучить ирмосы панихиды. Они прекрасны! Или открыть свой молитвослов. Три канона и последование к причастию должны быть в каждом.

Писание

Дважды в символе веры говорится о Святом Писании. Христос воскрес в третий день, согласно с Писанием, и Дух Святой говорил через пророков. То есть слова Моисея, Давида и прочих великих мужей были вдохновлены Утешителем. Очевидно, что изучение Писания должно быть одним из наших главных занятий. Человек — словесное существо, и ему не меньше хлеба нужна словесная пища. Единым хлебом жить человек не может. Эту цитату мы хорошо знаем. Важно делать из нее практические выводы. Вывод, собственно, один. Словесных овец Христова стада нужно выводить на тучные пастбища с сочной травой Божественных слов. Не к силосной яме с человеческими преданиями, а именно на тучные пастбища.

Раскрывая на службе Евангелие, мы совершаем действие, сходное по смыслу с развертыванием антиминса для евхаристии. Эти маленькие буквы таят в себе неземную силу. Они смело благовествуют правду Божию всякому умеющему читать. Книжники древности догадались, почувствовали, что в Писании нет лишних слов и даже черточек, что и подтвердил Господь Иисус Христос. Все важно, все таинственно, все назидательно. Книжники считали, что в буквочках и черточках заключена Слава Божия. Она подобна узнику, сидящему в темнице, где каждая буква и слово подобны прутьям и заклепкам ограды. Понимание смысла Писания есть, таким образом, освобождение Божественной силы и премудрости. Эти же книжники поняли и сказали, что в Писании решительно все, даже самые далекие, казалось бы, тексты, говорят о Мессии. И эту мысль тоже подтвердил Господь Иисус, говоря: «Исследуйте Писания. Вы думаете через них иметь жизнь вечную, а они свидетельствуют о Мне».

Еще не было сформированного кодекса новозаветных книг, и апостол Павел, имея в виду Ветхий Завет, говорил, что все Писание богодухновенно и полезно для вразумления, обличения, назидания. Не имеет оправдания, ни богословского, ни простого человеческого, невнимание к священным текстам, нелюбовь к ним. Это — опосредованная холодность к Самому Богу, говорившему через пророков.

Писание не только написано о Христе. Оно также написано и обо мне. Я имею право спрашивать Бога: Господи! Вот я прочел страницу. А где здесь я? И где здесь Ты? Что Ты хочешь мне сказать?

Лучшая проповедь митрополита Антония (Блума) была та, где он сказал, что ничего не понял в прочитанном. Вот, дескать, Христос с нами только что разговаривал, а я, говорит митрополит, ничего не ощутил, ни на что не отозвался. Люди потом со слезами благодарили пастыря, говоря, что теперь они поняли, как слушать Евангелие.

Изумление и вопрошание необходимы при чтении и слушании Писаний. А еще — внимательное и молчаливое ожидание ответа. Так, когда Господь звал Самуила при скинии, говоря: «Самуил, Самуил», тот думал, что зовет его старец-первосвященник. Но, наученный тем, Самуил понял, что это его зовет Господь. И в следующий раз в ответ на голос, называющий его по имени, отрок сказал: «Говори, Господи. Слушает раб Твой».

Вот и нам, стоя в храме на чтении Евангелия и Посланий, можно и нужно сказать в сердце: «Говори, Господи. Слушает раб Твой».

Мы можем удивляться той перемене, которая наступала в жизни многих святых после услышанного отрывка из Писаний. Антоний Великий услышал: «Раздай все и следуй за Мной», — и тут же поступил по услышанному. И не только Антоний. Дело не только в глубине души и в жаре сердца, которыми отличались святые. Дело также в том уважении к литургии слова, которое было характерно для Древней Церкви. Пение псалмов, чтение Писания и проповедь — все то, что предваряет Евхаристию, — занимало, а кое-где и сейчас занимает час и более. Копты и сейчас читают пять отрывков из Нового Завета, некоторые — на двух языках. В литургии Иакова непременно читается отрывок из Ветхого Завета. Слово Божие пронзает совесть, смягчает раны души, напитывает человека. Когда скажут: «Благодарим Господа», вся церковь будет уже разогрета, насыщена словом, готова для евхаристии.

Очевидно, не завтра мы вернемся к этой древней и благословенной практике. Но тогда надо читать Писание самим или собираться для этой цели вместе хотя бы раз в неделю. Не надо бояться, что подобная практика кому-то напомнит протестантизм. Во-первых, это не так. Во-вторых, хороший опыт не грех и «оправославить». Кто сейчас помнит о том, что воскресные школы в нынешнем виде сформировались в Англии? Какая нам разница, где они сформировались, если опыт полезный, и мы с трудом представляем приходскую жизнь без подобных школ.

Да и какой здесь протестантизм, если в утренних молитвах Макарий говорит: «Даруй мне, восставшу, словесем Твоим поучитися». Если об Афанасии Великом говорили, что он так знает все книги Писания, как редко кто знает хотя бы одну книгу. Если Златоуст, не умолкая, во время и не вовремя, по апостолу, разъяснял народу святые тексты. Если отцы пустыни учили целые книги наизусть.

Православный человек — это человек Чаши и Книги. Если только Книги, то, да, это — протестантствующий человек. Но если только Чаши, то это человек, возможно, святой, но бессловесный. «Свят, но искусен». Опыт же говорит, что благочестивое невежество есть бомба великой разрушительной силы. Милосердный Иисусе, вразуми нас и научи исправиться. Тем более что читать мы все умеем.

Главный враг проповедника

Главный враг проповедника — это совесть, связывающая язык. «Чему я могу научить людей, если я глуп и грешен?», — думает пастырь и молчит. А раз молчит, значит, лишает паству словесной пищи. Пастырь боится фарисействовать, боится того, что жизнь его не оправдывает произнесенные слова. В этом страхе есть благочестие, но есть в нем и неразумие.

Было бы неплохо, если бы проповедовали только святые. Но, во-первых, сами святые откажутся себя такими признать. Во-вторых, если Петр отрекся, а Павел был гонителем, то не значит ли это, что поиск абсолютной святости может привести к ошибке скорее, чем к торжеству Православия? Что, если бы Петр отказался благовествовать и писать послания на основании того, что он сильно согрешил? Ответ, кажется, очевиден.

Если у мирянина от объедения, от осуждения или от злобы бесовской ночью, накануне воскресного дня, случится осквернение, то ему нужно воздержаться от причастия. Но если то же самое случится со священником, он не может не причащаться, поскольку не может не служить. То же самое касается и проповеди. Личное совершенство — вожделенная цель, но не лишать же людей службы до тех пор, пока цель не достигнута.

Православный христианин есть человек Чаши и человек Книги. И литургия есть не только принесение Бескровной Жертвы и вкушение от Нее, но в службе есть также место для литургии слова. Литургия слова предполагает чтение, внимательное слушание священных текстов и их истолкование, то есть проповедь. Как нельзя лишать людей литургии и причастия, исходя из собственной «грешности», точно так же их нельзя лишать словесной пищи.

Совесть будет обличать, и священник не раз выплачет в одиночестве ту боль, которая рождается от столкновения высокого призвания и личного недостоинства. И сами проповеди священник будет говорить не сверху вниз, как знающий — невеждам, но он будет говорить в режиме сострадания пастве и единства с ней, словно самому себе.

Священник, осквернившийся во сне, но обязанный служить, должен вычитать «Правило от осквернения». Эти молитвы и смирят, и утешат человека. Но о чем думать и что читать человеку, который должен проповедовать, а совесть склеивает ему уста? Не думаю, что предложу панацею, но меня самого утешают и ободряют мысли, которыми хочется поделиться.

Если я буду святым, то ничего не добавлю к святости Бога. Если я буду грешен, как есть, и еще больше грешен, то ничего не отниму от святости Бога. Бог свят без меня и независимо от меня. Он достоин хвалы, и Его нужно хвалить независимо от наших личных внутренних состояний. Я обязан это делать, если я верю в Бога. И я обязан проповедовать, если я священник.

Было бы странно, если бы мы сказали: «Сегодня я чувствую себя превосходно. Совесть ни в чем меня не обличает. Значит, я буду хвалить Бога и (в случае, если я священник) проповедовать».

Зато в другой день мы бы сказали: «Я грешен и слаб. У меня болит душа. Совесть меня истерзала. Я не буду молиться и проповедовать».

Священник не имеет право на такой сентиментальный волюнтаризм. Он обязан благовествовать день ото дня спасение Божие, обязан благовествовать «силою многою», и это не должно зависеть от его личных переживаний.

Ветхозаветный закон запрещал священнику раздирать ризы даже в случае смерти собственного ребенка. Этот же закон повелевал приносить ежедневные жертвы независимо от бед и сложностей, переносимых иереем. Нам тоже нелишне отвязать священные обязанности от сентиментальных переживаний. В этом и заключается, быть может, единственное отличие священника от мирянина. Священнику нельзя уставать, опускать руки, останавливаться. Никто не знает, что внутри у него творится. Никому и не надо это знать, поскольку никто из жалости не снимет с него груз однажды взятых обязанностей. И Николай Сербский говорит о том, что никто не знает, какие вихри и огненные смерчи бушуют на Солнце. Главное, что к нам энергия светила приходит в виде теплых и жизнетворных лучей.

Итак, Господь свят. Если говорить привычно-умным языком, то Он объективно свят, свят независимо от наших пороков и добродетелей. Спасение, которое Он «соделал посреди земли», требует непрестанного напоминания и благовествования. У священника нет ни одной отговорки, если он не проповедует.

Конечно, необходимо готовиться. То есть делать выписки, читать, запоминать, думать, перед проповедью молиться. Но главное — отказаться раз и навсегда от той ложной мысли, что мы недостойны проповедовать. Не может быть недостойным тот, кого Сам Господь призвал к этому труду, нелегкому, но благословенному.