Стекло

ГЛAВA СЕДЬМАЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ СТЕКЛЯННЫЙ ЗАВОД

История Санкт-Петербургского стеклянного завода служит примером того, каких успехов можно достигнуть на производстве, если неуклонно стремиться к усовершенствованию технологических процессов на основе новейших научных достижений. Этот завод, будучи предприятием привилегированным, не стесненным финансовыми рамками, всегда тратил большие средства на повышение своей технической и художественной культуры. На нем работали первоклассные силы: выдающиеся русские ученые, механики, архитекторы, художники. Завод поддерживал живую связь с передовыми заграничными предприятиями и заимствовал от них все самое новое и интересное. Когда на других русских стекольных заводах еще царила кустарщина и дедовская первобытность приемов, на Санкт-Петербургском казенном заводе уже были лаборатории, велись исследовательские работы и широко осваивались успехи современной науки. В результате этот завод занимал в течение многих десятилетий ведущее положение в России и с огромным успехом выступал на международных выставках.

На заводе никогда не затухал огонек инициативы, поисков нового, стремления приобщиться к последним научным достижениям. Особенно это ощущалось во второй половине XVIII в. под влиянием идей гениального Ломоносова, который сам реализовал на этом заводе результаты многих своих исследований.

Начнем историю Санкт-Петербургского стеклянного завода с краткого очерка о состоянии русской стекольной промышленности в XVII в., т. е. того периода, когда по всей Европе наблюдалось в этой области заметное оживленно.

Как мы уже знаем, после падения Западной Римской империи центр стеклоделия был перенесен на восток — в Византию, и стекольная промышленность Западной Европы впала в глубокий кризис, затянувшийся на много столетий.

Пора восстановления стекольной промышленности в Западной Европе наступает с XVI в., когда после открытия Америки и установления морского пути в Индию средиземноморская торговая трасса утрачивает свое значение и на первый план выдвигаются расположенные по берегам Атлантического океана страны — Испания, Португалия, Нидерланды, а за ними Англия и Франция. Эти государства начинают быстро богатеть; промышленность их стремительно развивается; растет, конечно, и стеклоделие, роскошная стеклянная посуда когда-то, еще в древние времена, украшала пиры властителей мира и служила показателем богатства, знатности и могущества. Теперь же за отсутствием изделий из этого замечательного материала приходилось в течение многих веков пользоваться серебряными и золотыми.

Но вот наступила пора вернуться к стеклу, и страны, выдвигаемые историческими событиями на первый план, наперебой стремятся обзавестись собственным стекольным производством. Новые магнаты изощряются друг перед другом в методах переманивания овеянных славой венецианских мастеров. Знаменитый государственный деятель Франции XVII в. Кольбер обещает венецианским стекольщикам не только громадные гонорары за труд, но и «маленький свадебный подарок» в 25 000 экю, если они выразят желание жениться на француженках. Мы склонны думать, что подобные желания выражались неоднократно, независимо от степени привлекательности рекомендуемых невест. Венецианские мастера внимали звону золота и бойко торговали по всей Европе не только своим изумительным искусством, но и своими головами. Ведь законы Венеции сулили смерть за разглашение тайн стекла!

Некоторые историки справедливо отмечали, что современная Западная Европа прошла школу стеклоделия под руководством венецианцев.

Два столетия, XVI и XVII, являются временем подлинного возрождения стекольной промышленности. Прежде всего начинает изменяться облик стекольных предприятий. На смену мастерским феодального типа приходят одна за другой стекольные капиталистические мануфактуры. Масштабы производства растут, осуществляется разделение труда, некоторые отрасли стекольной промышленности частично монополизируются. Условия конкуренции требуют в первую очередь снижения себестоимости продукции, что вынуждает заниматься повышением техники производства, усовершенствованием технологического процесса. Делаются первые шаги рационализации конструкции стекловаренных печей, отходящее тепло используется для предварительного подогрева (фриттования) шихты.

Нехватка дровяного топлива в некоторых странах вынуждает переходить на дешевый каменный уголь. Это новое для стекольных предприятий топливо дает восстановительное, коптящее пламя, которое загрязняет стекло, окрашивает его в желто-коричневый цвет. Тогда переходят на закрытые горшки. Стекло получается чище, но температура в закрытых горшках, защищенных от пламени, становится ниже, и стекло не варится. Тогда в его состав с целью понижения температуры плавления пробуют вводить разные вещества. Наталкиваются на забытый свинец и получают непревзойденное по красоте стекло — хрусталь. Благодаря небывало высокому показателю преломления сделанные из свинцового хрусталя вещи, ограненные определенным образом, великолепно играют всеми цветами радуги.

В этот же период был освоен давно предложенный так называемый «лунный» метод производства оконного стекла при помощи выдувания. Правда, он оказался недолговечным и, как будет рассказано дальше, вскоре вытеснился другим, более выгодным — «холявным» — методом. Но заслуга «лунного» стекла заключалась в том, что оно в первый раз за 6000 лет существования стеклоделия на земле полностью разрешило проблему теплого и светлого человеческого жилья.

Вскоре было сделано замечательное изобретение — разработана новая технология изготовления зеркального стекла в листах длиной до 2,5 м путем отливки на больших медных плитах с последующей прокаткой тяжелым валом. Этот способ вытеснил прежде применявшийся, построенный на принципе выдувания и не допускавший изготовления крупных зеркал.

Большие успехи сделала мозаическая техника. Организованные в Ватикане мастерские искусно выплавляли смальты разнообразных цветов. Говорят, что палитра этих смальт насчитывала до 28 000 различных цветовых оттенков.

Найден рецепт знаменитого красного стекла, окрашенного золотом и именуемого золотым рубином. Имеются указания на то, что это стекло было известно еще римлянам и что рецепт его приготовления утерян. Так это или не так — не беремся судить. Но мы знаем одно, что этим приемом в совершенстве овладел известный германский стеклотехник-алхимик XVII столетия Иоганн Кункель. Однако свой секрет он унес в могилу, написав перед смертью: «Так как этот секрет стоил мне больших трудов, стараний и забот, то пусть никто не сочтет плохим, что я не делаю его сейчас достоянием всех». Вот почему технологию золотого рубина впоследствии пришлось разрабатывать заново. Особенно много здесь было сделано М. В. Ломоносовым.

Следует добавить, что в рассматриваемый, знаменательный для стеклоделия период было написано первое фундаментальное руководство по технологии стекла, над которым в течение всего XVII столетия последовательно трудились три автора: итальянец Нери, англичанин Меррет и немец Кункель. Эти люди были неплохими практиками, располагали большим рецептурным фондом, и выход их книги в свет явился событием большого значения.

Итак, для стекольной промышленности, заброшенной в Западной Европе на сотни лет, действительно наступила светлая пора пробуждения.

В эту же эпоху начинается возрождение и русской стекольной промышленности, которая, как мы имели возможность убедиться, развивалась своеобразным путем.

Мы не имеем достоверных данных о состоянии стекольного производства на огромной территории, заселенной славянскими племенами в первые годы средневековья. Мы знаем, что культура наших предков слагалась под влиянием эллинистической цивилизации, просачивавшейся через греческие колонии Причерноморья и плодотворно сочетавшейся с высокой самобытной культурой древних славян.

Мы знаем также, что вплоть до падения Византийского государства стеклоделие было там очень сильно развито и оттуда постепенно проникало в страны Западной Европы, промышленность которых была расстроена событиями, завершавшими период древней истории. Трудами греческих стеклоделов, мастеров смальтового, мозаичного и эмалевого дела и руками их учеников, вербовавшихся на местах, создавались в крупнейших центрах того времени, в первую очередь в городах древнерусского государства, замечательные памятники монументального искусства и выдающиеся произведения изысканного ювелирного мастерства.

Византийские стеклоделы, переселявшиеся в Венецию, были основоположниками великолепного искусства прославленных мастеров острова Мурано.

В одно и то же время, а именно в XI в., набирались знаменитые мозаики соборов св. Марка в Венеции и св. Софии в Киеве. С тех пор как советские археологи натолкнулись в своих раскопках на территории древней Руси на стекольные мастерские, относящиеся к XI в., а произведенные нами химические анализы некоторых найденных в этих мастерских образцов смальт установили их идентичность с материалом, использованным в киевских мозаиках, стало очевидным, что греческая и древнеславянская культуры стекольного производства тесно и преемственно связаны между собой.

Не подлежит теперь сомнению, что русские мозаики XI–XII вв. использовали смальты отечественного происхождения. Широко распространявшаяся версия о том, что для софийских мозаик возили морем из Константинополя сотни тонн цветного стекла, не имеет под собой основания.

Таким образом, мы убеждаемся, что стеклоделие на территории восточнославянских народов развивалось в эпоху средних веков иными путями и в значительно более благоприятных условиях, чем на Западе. В то время как почти все европейские государства переживали упадок искусства и выделка стекла у них находилась в заброшенном состоянии, в Киевской Руси стекольное дело и смежные с ним отрасли — эмальерное искусство и производство поливных изразцов — стояли на очень большой высоте и славились в странах Западной Европы, с которыми Киев состоял тогда в самых тесных торговых и политических сношениях.

Вспомним авторитетное суждение средневекового ученого немецкого монаха Теофила, который заявлял, что в искусстве эмалевого дела мастера Киевской Руси не знали соперников.

С ночи на 6 декабря 1240 г., когда полчища Батыя проломили стены Киева и предали прекрасный город опустошению «огнем и мечом», высокая культура великокняжеской Руси заглохла на продолжительное время. Многие отрасли ее значительно развитой по тому времени промышленности понесли тяжелый ущерб, некоторые надолго прекратили свое существование. Такая же печальная судьба постигла и стеклоделие. Его высокая культура была утрачена, и производство стекла заглохло на несколько столетий. По мнению некоторых исследователей, оно ютилось по городам и селам обширных славянских земель в виде небольших кустарных мастерских, вырабатывавших простейшие изделия широкого народного потребления.

Этот период очень мало исследован, и мы не располагаем данными, чтобы дать более подробную картину перехода к отмеченной нами выше общей полосе бурного развития стеклоделия, охватившего всю Европу в XVI–XVII вв.

В это время начинают строиться после длительного перерыва стекольные заводы во Франции, Германии, Англии, и в это же время возникает первый крупный по тому времени стекольный завод в России.

Завод был основан под Москвой, в селе Духанине, иностранцем шведского происхождения, пушечным мастером Койэтом. Этот артиллерист, имевший некоторое представление и о стекольном производстве, был практичным человеком. Он выговорил себе у московского царя право безоброчно владеть заводом в течение 15 лет и еще одно важное условие, чтобы, кроме его «заводу, скляничного дела не было в Москве» (читай: в Московском государстве). Со своей же стороны он обещает: «А я тебе, великому государю, столько заведу, сколько будет надобно во все Московское государство». Этот пункт договора имел характер больше эмоциональный, чем деловой, и, конечно, не был выполнен. Завод Койэта производил очень мало стеклянных изделий и удовлетворял лишь незначительную часть всей потребности страны. Приходилось много стекла ввозить из-за границы.

О деятельности Духанинского завода вообще известно очень мало. Техникой производства руководил выписанный из-за границы Койэтом «немчин» Пауль Кункель. Весьма возможно, что он был родственником и учеником своего знаменитого за границей однофамильца, «изобретателя» золотого рубина. Первые мастера выписаны были из Германии, затем их сменили русские ученики. Надо сказать, «проблема кадров» на Духанинском заводе в течение всего периода его существования разрешалась с большим трудом.

Раскопки на месте завода показали, что он выпускал очень простые ходовые изделия, главным образом питьевую посуду из стекла невысокого качества. Ассортимент продукции был крайне беден. Художественных изделий, кажется, совсем не изготовляли. Завод проработал до начала XVIII в., т. е. около 70 лет, и существенного влияния на развитие русской стекольной промышленности не оказал.

Как отмечалось, Духанинский завод ни в качественном, ни в количественном отношении не мог удовлетворить растущие с каждым годом потребности царского двора, а тем более широких кругов населения, и в 1668 г. строится второй завод в Московии, принадлежащий лично царю.

Алексей Михайлович был вообще, что называется, рачительный хозяин. В его летней резиденции, селе Измайлове, культивировались различные отрасли промышленности и сельского хозяйства. Разводился скот, делалась запашка и даже были попытки выращивать некоторые технические культуры. Все это велось в небольшом масштабе, по под непосредственным наблюдением самого царя. Здесь же среди этого «потешного» хозяйства Алексей Михайлович решил завести в стекольное дело, построив завод, названный Измайловским.

Стекло в это время было модным материалом, и, как мы видели выше, каждый более или менее значительный властелин пытался обеспечить себя художественными стеклянными изделиями собственного производства. Русский двор в XVII в. входил в силу, повышал свой авторитет в Европе, и ему как бы неудобно было не обзавестись собственным стеклом.

Помимо пользы, получилось удовольствие, так как техника выдувания стеклянных изделий очень оригинальна и может удовлетворить самое взыскательное любопытство, и если царь был наделен этой чертой хотя бы в десятой доле того, что было отпущено его гениальному сыну, он, несомненно, проводил много часов на заводе и любовался виртуозностью мастеров-стеклодувов. А что это было действительно так, мы убеждаемся из одного документа, в котором рассказывается о посещении завода царем, когда была обнаружена кража нескольких «золоченых склянечных достоканов», учиненная сопровождавшими царя стольничими и стряпчими (придворные должности).

Измайловский завод существенно отличался от Духанинского. При его организации царь проявил своего рода патриотизм и пригласил сперва только русских мастеров (Бориса Иванова и Григория Васильева). По-видимому, это были выученики Духанинского завода. За два года им удалось поставить производство на уровне искусства немецких мастеров, заправлявших делом в Духанине. Но хозяин завода добивался лучшего и позвал прославленных венецианских мастеров, которые, очевидно, были искуснее духанинских немцев, поскольку оригинал всегда совершеннее копии.

С тех пор Измайловский завод как по разнообразию выпускаемой продукции, так и по ее художественным достоинствам поднимается на большую высоту. Основное назначение завода заключалось в обслуживании царя и кругов высшей знати, но частично изделия вывозились за границу, главным образом в Персию. Продукция завода носила парадный, придворный характер. В основном это была столовая посуда: кувшины, стаканы, рюмки, кубки, чарки, блюда, тарелки, вазы. Многие из этих вещей носили тогда свои названия, теперь не употребляющиеся: ставики, сулейки, оловенчики, достоканы и т. д.

Изготовлялась также аптекарская посуда различных форм и назначений, чернильницы, мухоловки, лампады, подсвечники, церковные паникадила, а также различные фигурные «потешные» предметы.

Процветало на заводе и финифтяное (эмалевое) производство. Применялась финифть белого, желтого, лазоревого и других цветов.

Стекло производилось как бесцветное, так и окрашенное, прозрачное или заглушенное. Использовался и свинцовый хрусталь, считавшийся тогда последней английской новинкой, хотя на самом деле его изобретение относится к античной эпохе.

Хрустальная посуда в это время уже начинала входить в домашний обиход. Об этом может свидетельствовать, например, следующая выдержка из труда И. Ткешелашвили «Русская фармация до возникновения первых вольных аптек»: «... апреля 17 (1699 г.) боярин позвал его лекаря своего Алешку Каменского в хоромы к себе и говорил, чтобы он... купил... асьяну (т. е. опия. — Н. К.)... и, положа в хрусталный стакан, отдал в хоромы» (речь идет о боярине П. П. Салтыкове, отравившемся 18 апреля 1699 г.).

Изделия Измайловского завода подвергались искусной отделке резьбой и золочением, вызывая своим совершенством справедливое восхищение иностранцев, заезжавших в Москву. Говорили, что таких великолепных золоченых хрустальных вещей за границей делать не умеют. Недаром царь Алексей Михайлович в 1671 г. щедро одарил мастера-золотописца своего завода Дмитрия Степанова за высокое искусство, прославляющее Русь.

Таким образом, русское художественное стекло конца XVII в. и по качеству материала и по разнообразию выпускаемых изделии нисколько не уступало современному заграничному. Что же касается техники производства, то, может быть, она в некоторых отношениях стояла выше западноевропейской. Об этом свидетельствует не только высокое мастерство формовки и отделки рядовой художественной продукции завода, но и такие исключительные изделия, как, например, рюмки в сажень высотой. Несомненно, что изготовление такого курьезного образца требовало исключительного искусства мастеров-выдувальщиков.

Измайловский завод прекратил свое существование почти одновременно Духанинским, в самом начале XVIII в., когда новый царский двор в Петербурге начал обставлять себя различными обслуживающими предприятиями, создаваемыми по новому вкусу.

В конце XVII в. под Москвой недолго существовал еще один царский стекольный завод — Черноголовский, расположенный недалеко от г. Богородска и являвшийся как бы филиалом Измайловского завода. Это было совсем небольшое предприятие, за которым по описи числился всего лишь один «анбар» и изба. О деятельности его известно очень мало, и, по-видимому, он интереса не представляет.

Упомянутыми тремя заводами — Духанинским, Измайловским и Черноголовским — ограничивался объем русского стекольного производства во второй половине XVII в. Первый из них пользовался правами монополиста, другие два были царскими. Цари вели торговлю с заграницей, в частности экспортировали на Восток стеклянные изделия, и не имели намерения отказываться от этих прерогатив. Конкурировать с этими заводами было трудно, и новых предприятий не возникало.

В итоге московский период развития стеклоделия, охвативший вторую половину XVII в., следует рассматривать как начальную фазу, когда в основном были решены некоторые коренные вопросы, обеспечившие дальнейшие успехи стекольного производства России. Через приглашаемых иностранных специалистов были получены сведения о новейших достижениях европейской стеклотехники и подготовлены первые русские кадры первоклассных мастеров стекольного дела, проверены отечественные сырьевые ресурсы, найдены хорошие пески и гончарные глины. Техника производства, опирающаяся на отечественные кадры, в некоторых случаях была поднята на большую высоту и свидетельствовала о своей достаточной подготовленности к дальнейшему самостоятельному продвижению вперед.

С такими показателями обновленная стекольная промышленность вступила в Петровскую эпоху.

Бурное развитие всех видов промышленности России в первые годы царствования Петра I касалось в основном тех производств, которые непосредственно относились к снабжению армии и обороне страны, но среди этих неотложных задач стекло также не было забыто. Петр окружал стеклоделие большим вниманием и много сделал для его укоренения в России.

В 1705 г. по его приказу был построен под Москвой на Воробьевых (ныне Ленинских) горах завод зеркального стекла. Завод был задуман по тому времени очень широко. На нем должен был применяться только что изобретенный во Франции метод изготовления зеркального стекла. До этого зеркальное стекло изготовлялось выдуванием, посредством которого сперва получали полый цилиндр, а затем его разрезали вдоль и при повторном разогреве в особой печи распрямляли в плоский лист. Таким путем изготовляли свои знаменитые зеркала венецианские мастера, и этому способу они научили всю Европу.

Теперь же французский стеклотехник Лука де Негу предложил новую технологию, заключающуюся в отливке расплавленной стекломассы прямо из горшка на металлическую плиту с последующей прокаткой валом. Для эксплуатации этого замечательного метода во Франции в 1691 г. была основана знаменитая Сен-Гобенская мануфактура.

Этот-то новейший метод и должен был лечь в основу производства Воробьевского завода. Новая технология потребовала изготовления медной доски длиной 2,7 м и шириной 1,7 м. Толщина доски была «пол три пальца» (т. е. 2,5 пальца, или около 5 см).

Вес листа стекла, отливавшегося на таком столе, достигал 200 кг. Столько же примерно весил и горшок из огнеупорной глины, в котором стекло варилось. Извлечение столь большого груза из раскаленной добела печи и манипулирование с ним в процессе разливки на доску было по тому времени технически сложной задачей и требовало специальных механических приспособлений. Не менее трудно исполнимые требования предъявляла к механике и вторая стадия производства зеркального стекла — его шлифовка и полировка.

Вся эта новая техника требовала просторных, капитально отстроенных зданий. Главный корпус, или «анбар», как тогда говорили, представлял собой каменное здание площадью около 400 кв. м и высотой 7 м. Обычно такое здание на стекольных заводах строилось деревянным. Для кладки стеклоплавильной печи, рассчитанной на 6 горшков, был использован кирпич из белой огнеупорной глины вместо обычно применявшегося природного песчаника, весьма неустойчивого в условиях высоких температур. Кроме основной стеклоплавильной печи, в «анбаре» расположено было еще 20 вспомогательных печей для отжига продукции, для обжига горшков и других целей. Пол в помещении был выстлан кирпичом.

Кроме основного стеклоплавильного корпуса, было еще 4 деревянных здания, где размещались шлифовка и полировка стекла, навешивание шихты, изготовление стекловаренных горшков и другие подсобные операции.

Для начала были приглашены английские мастера, к которым сейчас же приставили русских учеников, быстро освоивших особенности нового стекольного производства.

Таким образом, по тем временам стекольный завод на Воробьевых горах представлял собой предприятие передовое, организованное по последнему слову современной техники. Это отвечало замыслам Петра, который, создавая завод, полагал увидеть в нем предприятие образцовое, долженствующее служить примером другим заводам, осваивающее новую технологию и подготовляющее кадры для всей страны. Отдавая распоряжение организовать в Киеве завод зеркального стекла и хрустальной посуды, Петр указывает: «... для того мастеров иноземцев и русских людей и к тем заводам инструменты и материалы к тому делу годные, кои ныне в Москве на Воробьевских заводах на лицо, отправить». Совершенно ясно, что Воробьевский завод использовался как очаг культуры стекольной технологии и источник квалифицированных кадров для других заводов.

Петр I оказывал особое покровительство развитию в России стеклоделия. Он строил новые заводы, уничтожил пошлины на стеклянные изделия, привлекал для подготовки кадров иностранных мастеров, посылал русских учиться стекольному делу за границу. Он разделял точку зрения одного из своих видных соратников, известного экономиста Ивана Посошкова, который, резко протестуя против импорта стекла, настаивал на развитии собственного стекольного производства, уверял, что в России имеются к этому все необходимые предпосылки. Посошков заявлял, что «стеклянную посуду можно нам к ним возить, а не им к нам».

Мы остановились довольно подробно на характеристике Воробьевского завода, так как ему суждено было вырасти в предприятие очень большого значения, в знаменитый Санкт-Петербургский стеклянный завод. На этом пути Воробьевский завод претерпел немало всяких перемен и преобразований, переходил из рук в руки, менял места расположения и при этом непрерывно повышал свою технику и художественную ценность продукции, пока, наконец, не утвердился на сто лет в Петербурге в качестве всеми признанного корифея своего дела.

После победы в сражении при Гангуте в 1714 г. положение новой столицы упрочилось, в Петербурге широко развернулись строительные работы и начался приток государственных учреждений и частных лиц. В этом общем движении, начавшемся по направлению от Москвы к Петербургу, был увлечен и стекольный завод, отстроенный на Воробьевых горах. Переезд стекольного завода с места на место всегда связан с большими потерями, так как главное и самое дорогое его оборудование — громоздкие стеклоплавильные и вспомогательные печи — не может быть перевезено, и на новом месте его приходится возводить заново. Но это обстоятельство имеет и свою положительную сторону, ибо при выкладке новых печей всегда учитывается опыт работы на старых печах и недочеты их уже не повторяются в новых конструкциях. То же можно сказать и о некоторых других громоздких объектах оборудования стекольных заводов. Таким образом, перемена места расположения стекольного завода обычно связана с его модернизацией, с его усовершенствованием в какой-то степени.

Иногда приходится встречаться с мнением, что обыкновенно при переводе стекольного завода на новое место, ввиду невозможности перевезти громоздкие печи, работа на старом месте продолжается и получается два завода: старый и новый.

С этим нельзя согласиться. Обеспечить бесперебойную работу покинутого, сколько-нибудь значительного по величине стекольного завода, так сказать, неофициальными средствами, стараниями небольших групп ремесленников невозможно. Это — не кустарная мастерская. Документальных данных о таких фактах неизвестно.

Воробьевский завод, прибывший в петербургский район, был размещен в ста с лишним километрах от столицы, по берегу р. Луги, впадающей в Балтийское море. Завод расположился в двух точках: около г. Ямбурга (ныне Кингисеппе), где обосновалось зеркальное и посудное производство, и около села Жабино, в 15 км ниже по течению Луги, где разместилось производство листового оконного стекла. Район строительства был выбран удачно. Лужские пески и сейчас славятся у стекольщиков как один из лучших в Ленинградской области. Обширные лесные массивы по берегам Луги обеспечивали заводам запасы топлива и золы, необходимой в то время составной части стекольной шихты.

Несмотря на территориальную разобщенность, заводы были тесно связаны в своей деятельности, периодами находились под общим управлением и имели сходную судьбу.

Ямбургский посудный завод принадлежал тогда ближайшему и любимейшему соратнику Петра в военных и гражданских делах князю Меншикову. Надо полагать, что этого человека, пресыщенного материальными благами, привлекала в данном случае не столько перспектива наживы (до тех пор на русских стекольных заводах, как правило, прогорали), сколько своеобразие и модность этого производства в Европе. Богатый владелец не жалел средств на расширение и усовершенствование своего предприятия.

Через несколько лет новые заводы опередили — как по технике производства, так и по ассортименту продукции — московскую группу. Наряду с художественными изделиями, уже освоенными в предыдущем столетии, — всякого рода декоративными сосудами и другими предметами из бесцветного или окрашенного стекла или хрусталя, а также выдувными или литыми зеркалами весьма больших размеров в художественно оформленных, резных хрустальных рамах — исполнялись еще по отдельным заказам сложные технические изделия, например химико-лабораторная посуда, приборы и сосуды для аптекарских надобностей, оптические линзы из стекла повышенного качества, песочные часы для кораблей, кальяны для экспорта на Восток. Начали изготовлять фонарные стекла путем отливки в медных формах с последующей полировкой. Первые фонари появились на московских улицах в 1730 г., причем часть их была слюдяных, а часть стеклянных.

Об оригинальном стеклянном сооружении свидетельствует хранящийся в фондах Государственного Русского музея отлитый в 1723 г. на Ямбургском заводе толстостенный стеклянный колокол, на поверхности которого выгравированы название завода и дата исполнения, а также имя мастера-иностранца, его изготовившего (рис. 164).

Этот колокол является сейчас единственным сохранившимся представителем группы колоколов, звучание которых было подобрано на определенный музыкальный лад и которые проигрывали различные мелодии, будучи приведены в действие от вращаемого водой вала. Этот своеобразный хрустальный орган был установлен на петергофских фонтанах.

К сожалению, кроме этого колокола, от Петровской эпохи сохранилось очень мало вещей, происхождение которых точно датируется: это несколько толстостенных стаканов с надписью «Виват царь Петр Алексеевич» (рис. 165) и рюмок с выгравированными инициалами (рис. 166). Таким образом, составить сейчас непосредственно впечатление о художественных достоинствах продукции того времени не представляется возможным. Мы это можем делать лишь косвенным путем, прибегая к оценкам современников.

Рис. 164. Хрустальный колокол из музыкальной звонницы на петергофских фонтанах. Первая четверть XVIII в.

Рис. 165. Стакан с надписью «Виват царь Петр Алексеевич». Первая четверть XVIII в.

Рис. 166. Рюмка с вензелем Петра I. Первая четверть XVIII в.

Во всяком случае все сказанное свидетельствует о значительном усовершенствовании техники производства по сравнению с московским периодом. Русские мастера к этому времени, по-видимому, полностью переняли искусство своих иноземных инструкторов. Об этом может свидетельствовать, например, следующий факт: для научной экспедиции в Якутию потребовалось изготовить некоторые сложные по форме сосуды. Мастер англичанин, обычно изготовлявший эти вещи, оказался в отпуске, и заказ был выполнен вызвавшимся на это дело русским мастером Михаилом Некрасовым. Конечно, этот случай не был единичным. Восприимчивость русских людей ко всякого рода ручному мастерству общеизвестна. Петр I прекрасно учитывал это, когда направлял «русских ребят», как было написано в его резолюции, в Венецию для обучения тамошнему искусству стекольщиков, в частности искусству изготовлять бисер.

Тотчас же после смерти императрицы Екатерины I наиболее приближенный к ней сановник, всемогущий Меншиков, был низвержен и сослан, а имущество его, в том числе и стекольный завод, было конфисковано.

В этом же году Ямбургский и Жабинский заводы были переданы в аренду одному иностранцу, который не сумел поставить дело надлежащим образом, разорился и умер в 1735 г., после чего заводы перешли в казну.

Вскоре один из этих заводов, а именно Ямбургский, славившийся производством художественной стеклянной посуды и огромных зеркал, был переведен в Петербург, а Жабинский завод, основной продукцией которого являлось оконное стекло, переехал на южный берег Ладожского озера, у впадения в него р. Лавы.

Размещение стекольного завода, т. е. предприятия, потребляющего много дров, в Петербурге едва ли было бы возможным при Петре. Как известно, Петр строжайшим образом охранял окружавшие столицу леса. Объявив пойманным порубщикам леса смертную казнь, он одно время для устрашения браконьеров велел расставить через каждые 5 верст по течению Невы виселицы.

Но императрицу Анну Иоанновну не очень тяготили заботы о пользе отечества. Она с большим блеском отпраздновала свое вступление на престол и сразу же взяла курс на роскошь и увеселения. По пышности и расточительности ее двор претендовал на первое положение в Европе.

Для надлежащего оформления парадных приемов и празднеств нужна была соответствующая обстановка, в которой немаловажную роль играло стекло, а именно входившие тогда в моду огромные зеркала и богатый, постоянно пополняемый ассортимент хрустальной парадной посуды. Завод, производивший все эти вещи, удобнее всего было иметь под боком, что и было сделано.

Таким образом, в 30-х годах XVIII в. два стекольных завода, одновременно возникших, существовавших в первые годы в тесной близости и представлявших как бы две, дополняющие друг друга части одного целого, были, наконец, разобщены. Жабинский завод в глуши ладожских лесов продолжал скромно развивать свое основное производство оконного стекла, а его счастливый ямбургский собрат обосновался в центре новой столицы, готовясь к несению почетных придворных обязанностей.

Завод расположился на левом берегу р. Фонтанки, занимая площадь, ограниченную в настоящее время улицей Дзержинского, Загородным проспектом и переулком Ильича (рис. 167).

Рис. 167. Санкт-Петербургский стеклянный завод на Фонтанке. Середина XVIII в. Реконструкция архитектора А. И. Тарантула, 1955 г.

Заходя сейчас во дворы этого квартала, легко заметить косое расположение домов относительно ограничивающих квартал улиц в результате происшедшего впоследствии изменения направления Гороховой улицы (ныне ул. Дзержинского) на участке между Фонтанкой и Загородным проспектом.

Очевидно, при застройке участка после снесения завода новые дома расположились с учетом многочисленных старых фундаментов заводских строений.

«Санкт-Петербургские заводы», или «здешние заводы», или, наконец, «хрустальные заводы», как начал именоваться теперь в официальных документах переехавший из Ямбурга завод, продолжая в основном сохранять свой профиль, постепенно превращался в предприятие, предназначенное обслуживать потребности императорского двора, поставляя зеркала для убранства дворцовых помещений и разнообразную хрустальную посуду, богато разукрашенную гравировкой, гранением и позолотой. Помимо пополнения запасов сервизов, имеющихся в различных царских резиденциях, часто приходилось выполнять заказы на новые изделия, иногда в порядке большой срочности к тому или иному торжественному дню. Заказы поступали также и от отдельных лиц, занимавших видное положение при дворе. Так как ввоз стекла из-за границы при этом не прекращался, то нередко Санкт-Петербургским заводам приходилось заниматься отделкой и привозных вещей, украшая их гербами и вензелями заказчиков. В соответствии с повышением требований к качеству и количеству продукции приходилось усиленно работать над повышением технического уровня производства и над воспитанием мастеров русского происхождения. Администрация завода понимала исключительное значение этого вопроса и всячески старалась закрепить за производством опытных и талантливых людей.

Для подыскания мастеров соответствующей квалификации нередко прибегали к публикациям в газетах. Так, например, в «С.-Петербургских ведомостях» от 18 июня 1756 г. читаем следующее объявление: «В резке хрустальной и стеклянной посуды и в позолоте оной червонным золотом имеющим достаточное искусство и желающим быть на здешних стеклянных заводах мастером, явиться в канцелярию от строений немедленно».

Часть своей продукции завод пускал в продажу, периодически оповещая об этом широкие слои населения через газеты. При заводе для этого имелся огромный «анбар» площадью около 400 кв. м, где хранились предназначенные для продажи изделия и помещалась лавка. В первые годы работы Санкт-петербургского стеклянного завода эта лавка находилась на Невском проспекте около немецкой кирки.

В середине XVIII столетия последовало одно за другим два правительственных распоряжения о выводе из пределов столицы всех предприятий, представляющих опасность в пожарном отношении. Это мероприятие коснулось и стекольного завода, который был вынужден в начале 70-х годов переместиться на южный берег Ладожского озера при впадении в него р. Назьи. Сюда же за несколько лет перед этим был переведен с р. Лавы бывший Жабинский завод. За время своего пребывания на берегах Ладожского озера он превратился в предприятие широкого профиля, выпускающее не только оконное, но и зеркальное стекло и поставившее на значительную высоту производство художественной посуды, в том числе и изделий из цветного стекла. Назьинские мастера настолько овладели своим искусством, что некоторые из них привлекались на Петербургский завод для выполнения особых заданий. Так, например, в 60-х годах были переведены в Петербург для варки мозаических смальт мастера Кириллов и Хрипов.

Лучшим доказательством благополучного во всех отношениях состояния Назьинского завода может служить посещение его императрицей Екатериной II летом 1765 г. Для этого надо было совершить довольно сложное путешествие частью по Неве, частью по Ладожскому каналу и, наконец, на лодке по р. Назье. Как значится в камерфурьерском журнале, Екатерина, прибыв в Назью, «изволила идти в придворной своей шлюпке по маленькой речке на состоящие поблизости той дистанции стеклянного завода и смотреть на оных делающиеся там больших зеркальных и других стекол» (Интересно обратить внимание на искажение русского языка в этом придворном документе русской императрицы!). Из всего сказанного видно, что Назьинский завод к моменту слияния с Петербургским представлял собой предприятие, достаточно развитое и по квалификации, может быть, лишь незначительно уступавшее своему столичному собрату.

Тем более мы должны считать, что соединение в одном месте и под одним руководством обеих частей расщепленного когда-то надвое Воробьевского казенного завода являлось в области стекольной промышленности событием крупного масштаба.

Подводя итоги почти сорокалетнего пребывания казенного стекольного завода в Петербурге, отметим, что ему пришлось за это время пройти ряд стилевых этапов — от барокко Петровского времени до ранней классики. Продукция начального периода его пребывания в столице мало отличалась от продукции ямбургского времени, так как оборудование, мастера и производственные навыки в основном были те же. Но в дальнейшем изделия завода приобретают все более и более сложный и богатый характер. Увеличиваются размеры зеркал, которые начинают широко применяться при убранстве дворцовых парадных покоев, разрастается ассортимент хрустальной посуды, усложняется ее форма, все пышнее становится ее отделка огранкой, гравировкой и золочением, часто с применением черной краски. Первоначально, в 30-х годах, поверхность сосудов лишь частично покрывалась гравировкой, большая же часть поверхности изделия оставалась свободной. Орнаментация располагалась обычно лишь около вензеля. Позднее вся поверхность изделия покрывается гравированным растительным орнаментом, часто усложненным внесением стилизованных деталей позднего барокко, завитков, валют, раковин. Широко развертывается производство осветительной арматуры. Входят в употребление люстры с хрустальным убором из флаконов-обелисков и сложно вырезанных крупных дубовых листьев и розеток, подвешенных к металлическому каркасу. Люстры делаются или легкими, из тонких хрупких стеклянных деталей (венецианский тип), или тяжелыми, из массивных, утолщенных элементов (богемский тип). Становятся модными подвесные фонари, утилитарное назначение которых заключается в защите пламени свечей от ветра. В то время они имели призматическую форму и состояли из бронзового позолоченного каркаса, днища и боковых плоских или выпуклых стенок из тонкого листового стекла, с фигурно вырезанными верхними кромками и хрустального убора из дубовых листьев с розетками. Отмеченные изменения характеризуются рисунками 168-169, 170-171. Последние годы пребывания завода в Петербурге совпали с появлением в искусстве классического стиля, что не могло не отразиться на художественном облике заводской продукции, но об этом подробнее скажем ниже.

Рис. 168. Штоф с вензелем Елизаветы Петровны. Середина XVIII в.

Рис. 169. Кубок. Середина XVIII в.

Рис. 170. Фонарь. Третья четверть XVIII в.

Рис. 171. Люстра. Середина XVIII в.

Знаменательным событием первого петербургского периода жизни завода было появление в его стенах Ломоносова.

Произошло это следующим образом.

Наиболее слабым местом стекольного производства того времени была бедность окраски. Почти все хрустальные изделия, выпускаемые Санкт-петербургским стеклянным заводом, делались из бесцветного стекла, и лишь ничтожная часть была окрашена в синий и зеленый цвета.

Завод сознавал дальнейшую недопустимость этого пробела и в 1751 г. обратился через Канцелярию от строений в Академию наук с просьбой передать производству результат научных работ по цветному стеклу знаменитого, «обретающегося при Академии наук советника и профессора господина Ломоносова». Академия передала это поручение Ломоносову, и он согласился «сие искусство открыть присяжному честному и трезвому человеку, который бы мог притом понять химические процессы, которые по сему делу знать необходимо нужно».

Здесь мы позволим себе сделать небольшое отступление. В наше время заявление Ломоносова о том, что для усовершенствования некоторых процессов стекловарения нужно знать химию, всякому школьнику представляется очевидной истиной. В то же время это было не так. Во всем мире тогда искусство производства стекла основывалось исключительно на эмпирических данных и находилось в руках научно необразованных практиков, так называемых «арканистов», т. е. знатоков тайн. Алхимия еще не изжила себя. Наука в Европе находилась в плену у идеалистических теорий, распространявшихся под покровительством вольфовских метафизических концепций о духообразных флюидах и прочих «чудищах», как их называл Ломоносов.

На фоне этого мракобесия заявление о том, что для варки стекла необходимо знать химию, звучало ересью. Однако наступила такая пора, когда с подобными высказываниями уже приходилось считаться. Тем более, что они не были единичными. Например, одновременно с Ломоносовым выступил в таком же духе его однокашник по учебе, выдающийся русский технолог, создатель нашего отечественного фарфора Дмитрий Иванович Виноградов, который писал: «...дело порцелина (фарфора. — В. К.) химию за основание и за главнейшего своего предводителя имеет».

Против подобных высказываний возражать не решались. Петр своей тяжкой десницей сумел внедрить «решпект» к науке. После него в чиновничьих кругах если еще и не научились уважать науку, то во всяком случае боялись открыто выступать против нее. Хотя чиновники Академии наук и Канцелярии от строений считали требование Ломоносова о научной подготовленности ученика вздорным, они все же не решались противоречить строптивому профессору и откомандировали в его распоряжение технически грамотного человека в лице «архитектурного ученика» Петра Дружинина. Через год Дружинин, овладев под непосредственным руководством Ломоносова всеми необходимыми знаниями, возвратился на завод, и с этих пор цветное стекло во всем разнообразии оттенков широко распространилось сперва на казенном, а затем и на других русских стекольных заводах.

Дальше, в специальной главе о Ломоносове, мы постараемся дать представление о той исключительной роли, которую сыграли его труды в деле развития стекольного производства.

Назьинский период деятельности объединенного казенного стекольного завода был очень кратковременным. Он длился немногим более пяти лет.

Поводом к новой перемене места послужил документ, заканчивавшийся следующими словами:

«... всемилостивейше повелеваем Мы состоящие в ведомстве оной конторы (от строений. — В. К.) Назьинские стеклянные заводы отдать в вечное и потомственное владение Нашему генералу князю Потемкину, на основании законов о мануфактурах.

Екатерина, октября 24 дня 1777 г. С. Петербург».

Были ли действительно такие законы о мануфактурах, которые позволяли царице дарить кому-нибудь в личную собственность казенный завод? Да, такие законы были. Политика Петра в отношении развития промышленности предусматривала роль государства как временного владельца предприятиями, как начинателя какого-нибудь нового дела. Имелось в виду передавать дело частным владельцам после того, как казенное предприятие докажет рентабельность производства. В таком духе был разработан петровский регламент о мануфактурах, и Екатерина имела и данном случае формальное право ссылаться на него.

Таким образом, на протяжении пятидесяти лет мы встречаем два случая, когда вельможи, занимающие первое после царя место в стране, выражали и осуществляли желание вознаградить себя таким лакомым кусочком, каким представлялся в те времена завод художественного стекла. Меншиков и Потемкин! Трудно сказать, чья из этих двух карьер была более головокружительной. Но если Меншиков, как мы говорили выше, протягивая руку к новому Ямбургскому стекольному заводу, был прельщен главным образом охватившей всю Европу модой на художественный хрусталь, то Потемкин, выступая в этой же роли, руководствовался более практическими соображениями.

Правда, в своем просительном письме к Екатерине он опирался на очень благородные мотивы, обещая «те стеклянные заводы подкрепить собственным капиталом и привести их в удовольствие публики до такого совершенства, чтоб не было дальнейшей нужды выписывать из чужих краев большого количества стекла».

Но на деле получилось не совсем так, хотя, конечно, не в той степени, как об этом свидетельствует М. А. Цейтлин. В своей работе о петербургском стекольном заводе он пишет: «С первых же дней новый хозяин показал, что он не столько заботится о том, чтобы подкрепить завод собственным капиталом, сколько о том, чтоб подкрепить собственный капитал новым солидным доходным источником». С подобным суждением, конечно, нельзя согласиться. Мы знаем Потемкина как очень щедрого, широкого человека, которому скряжничество было чуждо. Его политика по отношению к заводу всегда была деловой, оздоровляющей и в технических вопросах неизменно прогрессивной.

Общее руководство деятельностью завода было поручено Потемкиным некоему Гарновскому, человеку толковому, который прежде всего занялся вопросом доходности предприятия. Он наметил решительное расширение объема производства, предусмотрел подготовку кадров новых мастеров, увеличил сумму договора на поставку изделий ко двору, дал публикацию о широком развитии торговли с частными лицами. Гарновский понимал, что для повышения доходности предприятия необходимо в первую очередь поднять его технический уровень; с этой целью он провел ряд полезных для завода мероприятий. В результате были достигнуты значительные успехи.

Учение Ломоносова о цветных стеклах быстро осваивалось, завод все больше и больше выпускал изделий из разнообразно окрашенного стекла, а также входивших в то время в моду вещей из молочного, непрозрачного стекла, расписанного эмалевыми красками (рис. 172).

Рис. 172. Сосуды из молочного стекла. Вторая половина XVIII в.

Отделка хрустальной посуды гранением и гравировкой отличалась большим искусством.

В технике зеркального производства наблюдались также значительные сдвиги. Научились делать зеркала высотой до четырех с половиной метров.

Особенной похвалы заслуживают работы потемкинского завода по созданию различных видов парадной осветительной арматуры. К. А. Соловьев в своей книге «Русская осветительная арматура» пишет, что Таврический дворец в Петербурге во время бала, устроенного Потемкиным в 1791 г., был освещен 140 тыс. ламп и 20 тыс. восковых свечей, которые горели в люстрах, канделябрах и бра. В одном только большом зале, помимо двух люстр из горного хрусталя, висело еще 56 люстр в 5000 разноцветных лампад, сделанных наподобие лилий и роз. По свидетельству К. А. Соловьева, большая часть этой роскошной арматуры была изготовлена на Назьинском стекольном заводе, где были также сделаны 12 великолепных хрустальных люстр для Петергофского дворца.

Таким образом, мы должны признать, что на Назьинском заводе техника производства стекла находилась на высоком уровне.

Вскоре после приобретения объединенных заводов Потемкин замыслил перевести их в Петербург и добился разрешения митрополита занять территорию, принадлежавшую Александро-Невскому монастырю, на левом берегу Невы, где берет свое начало Обводный канал.

В 1779 г. завод-странник тронулся в свой последний рейс. Сперва была переправлена часть завода, относящаяся к посудному производству, и лишь к 1783 г. переехали зеркальные отделы.

На этом же участке, носившем название Озерки, был построен в собственный загородный дом Потемкина.

На новом месте завод широко отстроился. Был возведен ряд отдельных корпусов для выдувания посуды, для отливки зеркал, для выделки оконных стекол, для художественной холодной обработки хрустальных изделий, для «подводки» зеркал (т. е. для нанесения металлического отражающего слоя), для шлифовки и полировки листового стекла, для декорирования живописью. Кроме того, были возведены строения для всевозможных помещений вспомогательного значения, а также для жилья служебного персонала и рабочих. Как видно из этого перечисления, завод представлял собой целый комбинат, выпускавший все основные виды стекольной продукции.

В основном завод продолжал обслуживать потребности царской фамилии и приближенных ко двору частных лиц. В соответствии с этим изделия завода имели преимущественно парадный облик, отличавшийся пышностью и богатством оформления. В отношении общей технической культуры завод делал заметные успехи. В разнообразных мероприятиях наблюдался широкий размах, свойственный манерам именитого хозяина завода. В отдельных случаях привлекались крупнейшие силы, в том числе и знаменитый изобретатель И. П. Кулибин, состоявший в конце XVIII в. механиком Российской Академии наук. Сын его, перечисляя главнейшие работы отца, так пишет в своих воспоминаниях: «В 1791 году по приказанию светлейшего князя Потемкина изобретены и сделаны две машины для императорского стеклянного завода, одна железная, в виде коляски, а другая подобная вороту, устроенная глаголем, посредством которых вынимают из горна огромные горшки с растопленною стеклянною массою, подвозят их к вороту, а этим вздымают, подводят к чугунной доске и выливают на нее массу для сделания зеркальных стекол длиною 6,5, а шириною в 3,5 аршина, легчайшим способом».

Часть продукции завода продавалась на частный рынок, что отвечало намерениям Гарновского коммерчески оздоровить предприятие и поднять его рентабельность.

Капризная судьба едва не сыграла с Санкт-Петербургским стеклянным заводом последней шутки, заставив еще раз переменить место своего расположения. Соглашение с митрополитом о занятии земли Александро-Невского монастыря было заключено на срок, по истечении которого Потемкин обещался перенести как свой дом, так и завод на 30 км выше по течению Невы, в свое имение Островки. Срок подходил к концу, свой дом Потемкин разломал и собирался приступить к переселению завода, но отъезд в армию и последующая смерть его задержали это мероприятие, которому так и не суждено было осуществиться впоследствии.

После смерти Потемкина Екатерина II купила у его наследников завод и передала его в казну. Таким образом, получилось, что государство купило у себя собственное имущество, на время переданное в эксплуатацию частному лицу. При жизни светлейшего такие комбинации тоже нередко случались. Так ему были подарены, затем куплены и после этого снова подарены последовательно два дворца: сперва Аничков, а затем Таврический.

С переходом завода в 1791 г. в казну окончился долгий период его скитаний, делений и слияний, смен хозяев и прочих нарушений нормального течения жизни. Наступила пора устойчивого состояния, когда ничто извне не мешало заводу планомерно повышать свою техническую и художественную культуру, чутко отражая влияние тех или иных господствующих течений в искусстве.

Завод год от года повышал свою квалификацию, культивировал передовые методы производства, готовил кадры мастеров для других предприятии, и его изысканная продукция являлась объектом всеобщего подражания.

Таких «образцовых» придворных предприятий было в XIX в. несколько. Кроме стекольного завода, существовал Императорский фарфоровый завод, шпалерная фабрика, выпускавшая парадные шпалеры (обои) для дворцов, и две гранильные фабрики — в Петергофе (ныне Петродворец) и в Екатеринбурге (ныне Свердловск), на которых русские мастера-камнерезы делали замечательные вещи из ценных каменных пород. Все эти предприятия имели между собой в организационном отношении много общего. Они были очень невелики, располагали рабочей силой самой высокой квалификации, имели вполне современное оборудование и пользовались первоклассным, в большинстве случаев импортным сырьем независимо от его стоимости. Художественная часть стояла на большой высоте и нередко находилась под наблюдением выдающихся мастеров. Продукция этих предприятий в художественном отношении была вне конкуренции.

Понятно, что и себестоимость этой продукции была также вне конкуренции: она значительно, иногда во много раз, превосходила себестоимость аналогичных изделий широкого потребления, изготовлявшихся на частных заводах.

Такие «избранные» предприятия, несмотря на их явную убыточность, чувствовали себя прочно, так как были необходимы двору как единственные источники снабжения его изысканными изделиями такого типа и такого качества, которые были недоступны частным заводам, принужденным сводить концы с концами. Роль «поставщиков двора его величества» была основным назначением этих предприятий, обязанность же просвещать Россию и насаждать в ней отрасли высокохудожественной промышленности была вторичным их назначением, в значительной степени показным, которое официальными кругами подчеркивалось во избежание упреков в расточительности.

Справедливость, однако, требует признать, что эти предприятия не только числились образцовыми, но были ими на самом деле и сыграли выдающуюся роль в развитии русского прикладного искусства XVIII и XIX вв.

Утвердившись окончательно на новом месте жительства и покончив с беспокойным и переменчивым прошлым, Санкт-Петербургский стеклянный завод вступил в наиболее яркую полосу своего существования. Последнее десятилетие XVIII в. и первые тридцать лет XIX в. были периодом, когда завод быстро преуспевал в техническом и хозяйственном отношениях, все выше и выше поднимая свой престиж уникального, показательного предприятия, не имеющего себе равных. Последовательно, один за другим, сменяются деревянные корпуса потемкинского времени на новые, каменные по проектам широко известных строителей Петербурга — Руска, Лукина, Глинки. Трудовые производственные процессы механизируются. Проектируются и строятся громоздкие механизмы для отливки и обработки зеркального стекла, устанавливается первая паровая машина. Осуществляются командировки за границу для ознакомления с новой техникой.

Впервые разрабатывается «положение» о заводе и его штатное расписание.

В это же время начинают осуществляться систематические мероприятия по подготовке кадров из числа русских людей. Выдвигаются на ответственные должности наиболее способные рабочие. Так, например, подмастерье Неупокоев назначается заведующим живописной мастерской вместо покинувшего это место академика Захарова. При этом директор завода пишет в своем приказе: «Усмотрев, что в живописной мастерской весьма с великим противу прежнего превосходством в искусстве живописи отделываются разные стеклянные вещи и посуда, отношу таковой полезной для завода успех развитию и трудам подмастерья Неупокоева, почему и признаю его Неупокоева в сем художестве быть мастером».

Рабочий Семен Левашев назначается помощником главного мастера по посудному шатру (цеху). Директор пишет: «...в рассуждении его достоинства, а особливо искусства в сем деле признаю мастером».

Вскоре и брат Семена Левашова — Александр Левашев — ставится на ответственные участки.

Двое сыновей Семена Левашова определяются студентами в Горный корпус (теперешний Ленинградский горный институт) для обучения «химической науке». Во время учения они получали от завода жалованье — по 10 руб. в треть года.

Позднее Семен Левашев был назначен «первым мастером по всему заводу», а его сын, студент Петр Левашев, унтер-мастером по посудному шатру.

При заводе была учреждена школа для «малолетних мастерских детей», где они обучались грамоте и рисованию. После окончания школы ученики поступали в мастерские завода, получая по 75 руб. в год, пока не переходили на сдельную оплату. Наиболее способные направлялись для дальнейшего обучения в Горный корпус.

Впоследствии при заводе была заведена библиотека, постоянно пополнявшаяся современными художественными изданиями для пользования в мастерских.

Таким образом, мы видим, что дело подготовки кадров было поставлено на заводе серьезно.

Нужно, конечно, иметь в виду, что администрация занималась всей этой просветительной деятельностью среди рабочих не ради каких-то гуманистических целей, а в силу необходимости. Завод обслуживал потребности императорского двора чрезвычайно дорогими изделиями самого высокого художественного качества. При этом всячески подчеркивалось культурно-просветительное назначение завода как предприятия, которое должно выпускать уникальные по своим достоинствам образцы, не взирая на их высокую стоимость. Для этого нужны были не только набившие себе руку исполнители-практики, но и искусные мастера, утонченные специалисты своего дела, имеющие также достаточное общее развитие. Этого можно было достигнуть, создав для известной категории рабочих особые условия для обучения, что и обеспечивалось в какой-то степени теми мерами, о которых сказано выше.

Подготовленные за этот период русские специалисты, выдвигавшиеся из числа рабочих завода, оказались весьма цепными сотрудниками и своими трудами способствовали процветанию завода.

Особого внимания заслуживает решение вопроса о лицах, возглавлявших художественную сторону дела.

В разработанном в 1804 г. положении имелся такой пункт: «Для усовершенствования изделий Стеклянного завода и следовательно для умножения выгод его потребен из художников инвентор, который бы мог снабжать завод хорошими образцовыми рисунками». «Инвентор» — слово французское, оно означает «выдумщик», «изобретатель». Далее в положении намечался и кандидат на эту должность: «... а потому и определить для сего архитектора Томона с жалованьем по 1200 рублей в год».

Трудно себе представить более удачное решение вопроса о верховном художественном руководстве завода. Именно в этой роли мы должны видеть приглашенного инвентора, так как едва ли он ограничивался представлением нескольких сделанных им собственноручно проектов изделий. Само собой разумеется, что он использовался и как высокоавторитетный эксперт, через руки которого проходили все более или менее значительные композиции до их осуществления в материале.

Архитектор Томон, создатель знаменитого здания Биржи и Ростральных колони на стрелке Васильевского острова, проработал на Санкт-Петербургском стеклянном заводе до самой своей смерти в 1813 г.

К сожалению, мы не имеем ни одной выпущенной за этот период вещи, авторство которой мы могли бы точно приписать самому Томону, но общий высокий уровень всей продукции завода за эти годы, а в особенности совершенство некоторых отдельных монументальных изделий декоративного характера. выдают руку мастера большого плана.

После смерти Томона на должность инвентора с таким же окладом был назначен гениальный русский зодчий Росси. Поистине достойная замена!

Престиж Санкт-Петербургского стеклянного завода поднялся еще выше.

Известно, как капитально задумывал и проводил каждую свою работу Росси. Он всегда понимал задачу очень широко и охватывал его обширный комплекс вопросов — от общей компановки архитектурного ансамбля до внутренней отделки помещений с разработкой рисунков мебели. Такой подход требовал большого коллектива помощников, начиная от живописцев и скульпторов и кончая искусными мастерами столярного дела и прочих отделочных работ. Весь этот разнообразный коллектив только тогда мог работать согласованно, создавая нечто прекрасное, гармонически цельное, когда ощущал единое, авторитетное и твердое руководство. Такое руководство осуществлял единолично Росси, и в этом — одна из разгадок непревзойденной гармонии его творений.

Росси проработал на стекольном заводе пять лет. В это же время он трудился над возведением беспримерного по великолепию здания Генерального штаба на Дворцовой площади, Елагинского дворца и некоторых других построек. Можно ли было ожидать при этих условиях, что он будет уделять достаточно внимания стекольному заводу? Конечно, нет. Мы даже склонны думать, что и принял-то он обязанность инвентора до известной степени в принудительном порядке — не счел возможным отклонить предложение, исходившее из придворных кругов. Так это было или нет, мы точно незнаем, но в 1819 г. — через шесть лет после поступления на завод — Росси уже просит освободить его от обязанностей инвентора («...не имея времени по случаю возложенных на меня с высочайшей воли разных поручений заниматься по императорскому Стеклянному заводу составлением потребных для него рисунков и прочих инвенций»). «Под разными поручениями» нужно, конечно, понимать проектирование и руководство строительством здания Генерального штаба.

В подтверждение того, что Росси действительно мог отводить Санкт-Петербургскому стеклянному заводу только крайне небольшие свои досуги, может служить тот факт, что дирекция завода уже с 1815 г. застраховала себя привлечением к составлению рисунков художественных изделий архитектора Ивана Алексеевича Иванова, который и принял на себя общее художественное руководство заводом после ухода Росси.

Не будучи крупной величиной, сколько-нибудь равной его предшественникам — Томону и Росси, Иванов тем не менее оставил в истории завода значительный след. Он проработал там до своей смерти, последовавшей в 1848 г. За этот длинный период им лично и под его руководством разработано много композиций вещей классического стиля, отличавшихся неизменно изяществом форм.

Вдумываясь во всю совокупность вышеперечисленных мероприятий и преобразований, осуществленных на рубеже XIX столетия, нельзя не прийти к выводу, что Санкт-Петербургский стеклянный завод встал на путь определенного прогресса. Завод обновился, окреп, на отдельных участках заменил свою устаревшую технологию новой, впервые приступил к систематической подготовке кадров квалифицированных мастеров, выдвигавшихся из числа наиболее способных русских рабочих.

Хотя завод и продолжал по-прежнему быть придворным предприятием и имел своим основным назначением обслуживание потребностей царствующих персон, все же было заметно, что его замкнутый режим несколько смягчился. В результате расширения продажи продукции завода на частном рынке стали усиливаться связи с внешним миром и популяризация изделий завода среди населения. Торговля велась через специально организованные магазины в Петербурге, Москве и даже на Нижегородской ярмарке.

Правда, нужно заметить, что, несмотря на многочисленные попытки, казенному Санкт-Петербургскому стеклянному заводу не удалось придать широкий характер своим торговым операциям на вольном рынке. Продажа изделий шла очень вяло из-за непомерной дороговизны товара, что было следствием структурных и экономических особенностей придворного предприятия, и ничего с этим поделать не удавалось. В 50-х годах петербургский магазин по продаже изделий завода пришлось совсем закрыть и поручить право заказов так называемому «английскому магазину», содержавшемуся одной иностранной фирмой и расположенному на углу Морской улицы (ныне улица Герцена) и Невского проспекта.

Составив себе общее, вполне благоприятное представление об основных организационных, технических и экономических условиях, в которых протекала деятельность Санкт-Петербургского стеклянного завода в самый цветущий его период — от конца XVIII в. до 30-х годов XIX в., перейдем к рассмотрению его успехов в отношении художественных достоинств выпускавшейся за это время продукции.

Интересующий нас период совпал с укоренением в искусстве нового стиля — классицизма, пришедшего на смену господствовавшему в XVIII в. стилю позднего барокко — рококо. В соответствии с этим как форма стеклянных изделий, так и их декоративная отделка стали претерпевать существенные изменении.

Капризные очертания декорировки в стиле «рокайль», обильно заполнявшие поверхность хрустальной посуды, постепенно вытесняются строгими линиями симметричного классического рисунка, покрывающего лишь незначительную часть изделия. Ничто не мешает любоваться красотой самого материала.

Разбросанные «в живописном беспорядке» отдельные элементы декора, куда вкомпоновывались стилизованные раковины и растения, а также пейзажи с фонтанами и жеманными пасторальными сценами, выходят из моды, и их место занимают вензеля, эмблемы, маски.

Пышная позолота, отягощенная чернением отдельных деталей орнамента, заменяется легким золочением по тонкому резному рисунку.

В последних десятилетних XVIII в. продолжает удерживаться вошедшее ранее в моду непрозрачное молочное стекло. Из него делают самые разнообразные изделия, обыкновенно расписанные эмалевыми красками, сперва в стиле «рокайль», потом — в классическом. В состав молочного стекла входила костяная мука, т. е. толченая жженая кость. Содержащийся в ней фосфор и служил глушителем.

Увлечение молочным стеклом было вызвано его внешним сходством с фарфором, который в то время осваивался по всей Европе и был в большой моде. Для подчеркивания этого сходства стекло полихромно расписывали в той же манере, как это делалось на фарфоре.

Это сходство действительно усматривается, во-первых, в отношении физико-химической природы этих материалов, во-вторых, в особенностях технологии их производства и, наконец, в-третьих, в общности назначения изделий, из них изготовляемых.

В состав фарфора входят, но существу, те же вещества, что и в стекло; как фарфор, так и стекло представляют собой сочетание (сплав) сложных силикатов. Однако стекло по своему составу значительно более легкоплавко, нежели фарфор, а потому процессы химического взаимодействия между компонентами заходят при варке стекла значительно дальше, чем при обжиге фарфора. С этой точки зрения позволительно будет выразиться, что фарфор представляет собой недоваренное стекло, а стекло — это переплавленный фарфор.

Общность производственных процессов здесь также несомненна. Как в одном, так и в другом случае главным, решающим процессом является высокотемпературная обработка, т. е. варка для стекла и обжиг для фарфора; поэтому основным элементом оборудования как того, так и другого производства служат печи. Разница состоит лишь в том, что процессы формовки изделий и термической обработки расположены в обратном порядке: фарфор формуется на холоду с последующим закреплением формы путем обжига, а стекло формуется в горячем состоянии с фиксированием полученной формы путем последующего охлаждения.

Наконец, третья линия сходства усматривается в общности назначения изделий, так как и фарфор и стекло служили на всем протяжении своего существования, если не считать последнего столетия, почти исключительно в качестве материала для изготовления мелких предметов бытового назначения, являющихся одновременно в той или иной степени художественными произведениями.

Наблюдающаяся по многим направлениям общность характера и интересов обеих технологий приводила в ряде случаев к сближению фарфоровых и стекольных предприятий и к оказанию ими взаимных услуг, что до известной степени обращалось в традицию. Так, они помогали друг другу сырыми материалами, песком, огнеупорной глиной, красками, обменивались рабочей силой. Например, роспись на изделиях молочного стекла, выпускавшихся петербургским стекольным заводом, первоначально наносилась мастерами-живописцами петербургского фарфорового завода (ныне Ломоносовского), которые, таким образом, выступали в роли инструкторов рабочих стекольного завода. Случалось также, что оба упомянутых завода объединялись под одним управлением. Михаил Александрович Языков был одновременно директором двух этих заводов с 1848 по 1885 г. Кстати, напомним, что Михаил Александрович был очень образованным, талантливым, передовым человеком, близким другом Белинского, Некрасова, Тургенева и вообще всей группы прогрессивных писателей, объединившихся около журнала «Современник». Герцен восхищался его острословием и неоднократно передавал его шутки в своих письмах друзьям. Некрасов, будучи еще безвестным, принес показать свое первое сочинение Белинскому, когда тот был в гостях у Языкова в его казенной квартире на территории Санкт-Петербургского стеклянного завода.

Однако вернемся к стеклу. С начала XIX столетия молочное расписное стекло отодвигается на задний план и его место занимает посуда из бесцветного золоченого хрусталя, оформленная в строго классическом стиле (рис. 173-176).

Рис. 173. Рюмки. Конец XVIII в.

Рис. 174. Сервиз. Первая четверть XIX в.

Рис. 175. Кувшин. Первая четверть XIX в.

Рис. 176. Ваза из бесцветного и синего стекла. Начало XIX в.

На этом хрустале начали впервые применять очень эффектный прием огранки, заключающийся в том, что поверхность изделия покрывается рядом небольших выступов, обработанных наподобие драгоценных камней. Отсюда произошло и название такого типа отделки — «алмазная грань». В какой мере эта посуда вошла в моду, можно судить по следующей выдержке из текста документа, носившего название «Повеления по придворной конторе»:

«При императоре Павле I было повелено подавать к Высочайшему столу только золоченую посуду, ... а другой совсем бы не было».

Сильным местом казенного стекольного завода в период развития стиля барокко было, как мы уже говорили, производство осветительной арматуры — люстр, жирандолей, настенников с обильным, очень богатым хрустальным убором. Но с конца XVIII в. стеклянный убор становится все легче и легче. Вместо больших, прихотливо изрезанных «дубовых листьев» появляются гирлянды из миндалевидных граненых пронизок. Композиция люстр начинает четко разделяться на стержень в виде балясины и рожков для укрепления свечей, располагающихся в один или несколько ярусов на кольцевых ободах каркаса. Для подчеркивания вертикального членения прибора вводятся стройные элементы — штыки-пирамидки.

Балясина делалась из окрашенного стекла. Вначале, в 70-80-х годах, она была обыкновенного голубого или розового цвета, а позднее — синего или красного.

Для придания особой легкости всему сооружению хрустальный убор крепился не к неподвижным частям каркаса, как это делалось в барочных люстрах, а подвешивался к тонким, колеблющимся проволочкам. На самом верху осветительного прибора обыкновенно укреплялся пучок изогнутых тонких прутиков, на концах которых дрожали и переливались разноцветными огнями легкие хрустальные слезки. Такое устройство называлось «дождем».

Бронзовые части прибора украшались орнаментикой в стиле ранней классики. Использовались различные растительные и животные мотивы — аканты, виноград, головы и лапы зверей и птиц, а также маски, волюты, урны и т. п.

Год от года хрустальный убор люстр облегчался, и все большую роль начинала играть бронза, которой в конце концов удалось почти полностью на долгое время вытеснить стекло из осветительной аппаратуры.

Призматические барочные фонари с относительно развитым хрустальным убором также выходят из употребления и заменяются цилиндрическими и колоколовидными, в которых очень мало хрустальных подвесок, но широко используется сочетание с бронзой и деревом (рис. 177-178).

Рис. 177. Люстра. Конец XVIII в.

Рис. 178. Фонарь. Конец XVIII в.

Для раннего классицизма характерно также использование стеклянных изделий в архитектуре как декоративного отделочного материала или как крупных, монументальных предметов, служащих для убранства парадных интерьеров.

Еще в середине XVIII в. по почину М. В. Ломоносова в России восстанавливается мозаичное дело, представляющее собой благороднейший вид монументального искусства, в котором стеклу отводится весьма почетное место. Ломоносову же мы обязаны тем, что в нашей стране стали применять стекла разнообразнейших цветовых оттенков для столовых досок, рам, портретов и зеркал и в качестве материала для инкрустаций парадных дворцовых паркетов. Об этом мы будем говорить подробнее в специальной главе, посвященной трудам М. В. Ломоносова.

Приблизительно в это время архитектор Растрелли при отделке комнат Екатерининского дворца в Царском Селе (ныне г. Пушкин) употребил листовое стекло, которым были облицованы некоторые участки стен с подкладкой цветной фольги (рис. 179).

В 80-х годах аналогичный прием был использован архитектором Камероном при убранстве личных комнат Екатерины в том же дворце. Он ввел серебряную парчу внутрь фиолетовых стеклянных колонок и обложил стены синими и молочно-белыми стеклянными плитками (рис. 180-181).

Рис. 179. Стеклянные «лопатки» (вертикальные полосы) в столовой комнате Екатерининского дворца в г. Пушкине (архитектор В. Растрелли). Середина XVIII в.

Рис. 180. Спальная комната Екатерины II Екатерининского дворца в г. Пушкине. Отделка фиолетовым и молочно-белым стеклом (архитектор Ч. Камерон). Конец XVIII в.

Рис. 181. Комната «табакерка» Екатерининского дворца в г. Пушкине. Отделка синим и молочно-белым стеклом (архитектор Ч. Камерон). Конец XVIII в.

В конце XVIII и начале XIX в. изготовляется значительное количество крупных декоративных вещей.

Знатокам художественного стекла хорошо известна хранящаяся сейчас в Эрмитаже ваза-треножник, изготовленная для Павловского дворца. Чаша сделана из бесцветного граненого хрусталя, а ножки — из темно-янтарного стекла.

Великолепен умывальный прибор, исполненный тоже для дворца в Павловске по рисунку знаменитого русского зодчего Воронихина — творца Казанского собора, здания Горного института и других замечательных построек Петербурга и его окрестностей. В прибор входит стол на винтовой ноге из стекла янтарного цвета с крышкой из темно-синего стекла, граненый рукомойник из бесцветного и синего стекла и граненая хрустальная чаша (рис. 182).

Рис. 182. Умывальный прибор из белого, синего и янтарного стекла (архитектор А. Н. Воронихин). Начало XIX в.

Это великолепное произведение искусства, выполненное в строго классическом стиле, было разбито фашистами во время Великой Отечественной воины. Остался цел лишь одни кувшин.

Прекрасен своими художественными достоинствами и величиной торшер, колонка и чаша которого исполнены из синего заглушенного стекла, остальные части сделаны из белого мрамора, фарфора и бронзы. Торшер был предназначен для агатовых комнат Екатерининского дворца (рис. 183).

Рис. 183. Торшер (Колонка и чаша из синей смальты). Агатовые комнаты Екатерининского дворца в г. Пушкине. Последняя четверть XVIII в.

К числу наиболее крупных хрустальных объектов декоративного убранства следует причислить две великолепные, огромные вазы типа «Медицис» (кратер), хранящиеся сейчас в фондах Эрмитажа. Эти вазы отлично скомпонованы и покрыты богатой орнаментовкой, не производящей, впрочем, впечатления перегруженности. Одна из этих ваз, имеющая высоту 160 см и установленная на пьедестале из рубинового стекла, некоторыми специалистами приписывается Росси (рис. 184). Ни время ее изготовления, ни манера композиции не противоречат этому предположению.

Рис. 184. Хрустальная ваза на пьедестале рубиновою стекла, отделанная бронзой

Наконец, укажем еще на один оригинальный случай использования стекла в чисто декоративных целях. В 30-х годах XIX в. в Петербурге ставился для знаменитой танцовщицы Тальони новый балет «Девы Дуная». Постановка осуществлялась с большой пышностью. Средств не жалели. Для последнего акта, в котором изображалось подводное царство, Санкт-Петербургским стеклянным заводом по особому заказу были изготовлены хрустальные колонны, освещавшиеся изнутри разноцветными огнями.

Рассказывали, что зрелище было чрезвычайно эффектным и петербуржцы не могли им налюбоваться.

В 1829 г. была устроена первая мануфактурная выставка, где была богато представлена продукция Санкт-Петербургского стеклянного завода. Автор описания выставки, говоря о продукции этого завода, отмечает, что его хрустальные изделия «отличались чистотою массы, красивыми формами, зеркаловидною шлифовкою, искусною гранью и резьбой, а некоторые и своею огромностью... в таком большом виде хрустальные изделия едва ли где делались».

Однако все, что было сказано, еще не дает полного представления о тех масштабах и том великолепии, до которого мог подняться петербургский стекольный завод при выполнении некоторых заданий особого характера. Остановимся на этом вопросе подробнее.

В 20-х годах XIX в. военно-политическое положение России на Востоке было довольно напряженным. Русские цари стремились всяческими дипломатическими маневрами предотвратить возможность острых столкновений с соседними азиатскими странами, и в этой тактике немаловажную роль играли подарки правителям этих стран, что было в духе обычаев восточных народов. Часто в качестве подарков фигурировали стеклянные вещи производства петербургского завода. Самые сложные и дорогие из подобных изделий направлялись в Персию и среди них — несколько уникальных сооружений огромного размера, изготовление которых требовало от завода первоклассного мастерства и исключительного напряжения всех сил. Нам кажется, что едва ли найдутся факты, которые смогут опровергнуть завоеванное Санкт-Петербургским стеклянным заводом мировое первенство в изготовлении из стекла подобных грандиозных художественных изделий.

Персидскому шаху в 1819 г. в числе других подарков был послан стеклянный бассейн. К сожалению, не сохранилось никакого описания этого оригинального подношения. Известно одно, что для сборки его на месте был послан в Тегеран мастер стекольного завода Никитин. Очевидно, бассейн представлял собой довольно крупное сооружение.

Шаху бассейн понравился, и он пожелал для полного комплекта иметь еще при нем и хрустальную кровать.

Эта просьба вылилась в задание гораздо более сложное.

Рисунок на нее был заказан художнику Иванову, главному «ннвентору» завода. Проект был утвержден в апреле 1821 г. Александром I. Стоимость сооружения исчислялась в 50 000 руб.

Кровать представляла собой просторное ложе, расположенное на широком пьедестале. Стеклянные части крепились к железному каркасу, облицованному посеребренной медью (на это дело было отпущено 4,5 пуда серебра). Настил и полукруглые ступени к ложу были выложены из полированных бирюзовых стеклянных досок, а боковые стенки и локотники сделаны из прозрачного хрусталя богатой, очень сложной огранки. По углам располагались четыре хрустальные резные колонны. Окружавший кровать семь фонтанов были оформлены в виде хрустальных ваз (рис. 185).

Рис. 185. Хрустальное ложе, изготовленное в подарок персидскому шаху, из бирюзовых стеклянных плит и бесцветного граненого хрусталя. Первая четверть XIX в.

Это драгоценное сооружение было отправлено в 1826 г. в Тегеран в разобранном виде. Его сопровождал начальник экспедиции поручик Носков с денщиком и двумя мастерами стекольного завода для сборки хрустального ложа на месте.

Трудно себе представить те бедствия, которые испытали эти несчастные путешественники во время своего странствования. Сперва все шло благополучно. Около трех месяцев потребовалось, чтобы на санях, а потом на колесах добраться до Астрахани и пересечь Каспийское море на военном транспортном судне. Затем два месяца простояли на персидской границе в маленьком городке. Наконец, груз повезли в глубь страны на лодках по маленькой болотистой речке среди гнилостных испарений и при изнурительной жаре. Во время этого путешествия, длившегося десять дней, все участники экспедиции заболели тропической лихорадкой. После двухнедельного ожидания еще в одном городке перегрузились на арбы и тронулись по перевалу через отрог Эльбруса. С громадными трудностями, при постоянных поломках экипажей и ежедневных препирательствах с возчиками, которые угрожали бросить обоз в горах, переход был осилен, и показался большой город Казнин. Здесь Носков сдал драгоценный груз персидским чиновникам, а сам и все три его русских спутника, изнуренные болезнью, окончательно свалились с ног и были уложены в одном из пустых домов города.

В городе в это время происходил какой-то праздник. Фанатически настроенная толпа, проведав о присутствии в городе четырех «неверных», устроила нападение на их дом. Чиновникам шаха едва удалось спасти своих гостей. Ночью, тайком, их вывезли из города и бросили в какой-то пустой башне без всякой охраны. Три недели несчастные находились в таком положении. ежечасно ожидая гибели. Наконец, явились какие-то люди, уложили их в носилки и доставили в Тегеран, где Носков должен был закончить свою миссию, лично представив подарок русского царя персидскому шаху.

Но напрасны были ожидания о скорой возможности исполнения этого поручения. Шли недели за неделями, а шах все не возвращался в свою столицу из путешествия по стране. Спутники Носкова, обессиленные жестокой лихорадкой, умерли одни за другим. Остался только Носков, одолевший болезнь благодаря своему железному здоровью.

Вскоре были получены сведения о приближении шаха к Тегерану. Но перед самым въездом в столицу опять возникло препятствие: сопровождавшие шаха астрологи заявили, что Мухаммед еще не желает, чтобы шах въезжал в Тегеран. Пришлось ждать десять дней. Наконец, астрологи передали, что Мухаммед сообщил им при помощи звезд, что он пожелал, чтобы шах въехал в Тегеран.

Носкову предложили срочно собрать хрустальное ложе, что он и сделал с превеликим трудом, так как оба безвестных мастера Санкт-Петербургского стеклянного завода уже лежали в земле. Носкову пришлось проделать их работу, разбираясь в чертежах, которые он, по счастью, успел скопировать еще в Петербурге.

Шах принял подарок очень милостиво и сказал: «Редкое это произведение может служить доказательством до какой степени совершенства доведено в России искусство в отделке хрусталя». Потом неожиданно добавил: «Желательно бы знать, на каком ложе покоится сам император российский?»

За выполненное поручение шах наградил Носкова орденом «Льва и Солнца», двумя кашемировыми шалями и деньгами в сумме 1000 туманов, после чего Носков выехал на родину и прибыл в Петербург в феврале, проведя в дороге в общей сложности почти целый год.

Носков оставил о своем путешествии интересные воспоминания.

Помимо монументальных подношений, шах получил в это время от русского царя немало и других, более мелких художественных хрустальных изделий, за что однажды счел необходимым отблагодарить и директора завода Языкова, направив ему следующее своеобразное по стилю письмо (перевод с персидского):

«В то время как вельможный блистательный, благородный, наилучший из посланников, подпора старейшин христианских генерал Дюгашель, Полномочный министр блистательной Российской Державы, прибыл в небесам подобный шахский чертог наш, принеся с собою в подарок хрустальный прибор с фабрики Его Императорского величества, понравившийся нам по чистоте отделки и блеску своему, узнали мы, что успешность работ этой фабрики принадлежит стараниям Высокостепенного, Высокоместного, благородного, знатного, подпоры вельмож христианских Коллежского Советника Языкова. По силе единодушия между двумя могущественнейшими державами мы считаем обязанностью своею оказать ему наше благоволение и вследствие того жалуем ему орден «Льва и Солнца» второй степени, осыпанный драгоценными камнями. Да возложит он на себя знаки сего ордена и преуспевает в стараниях об устройстве упомянутой фабрики, за сим определяем, чтобы высокостепенные, благородные, знатные приближенные особы императора главные правители Августейшего Дивана записали смысл сего фирмана в реестры и, храня его от забвения, постоянно принимали его к сведению».

Вскоре после доставки в Тегеран пресловутой кровати начинают сооружать для персидского принца Хосроя Мирзы новый презент — хрустальный фонтан. Что представлял собой этот фонтан, об этом, к сожалению, нет сведений, но мы предполагаем, что по замысловатости композиции, богатству декорировки и мастерству исполнения этот подарок едва ли уступал предыдущему. Как известно, второй подарок, ежели он не лучше первого, совсем не следует делать.

В 1828 г. фонтан был закончен и уже предполагалось направить его в Персию, но внезапно ситуация изменилась. 30 января 1829 г. в Тегеране произошло спровоцированное духовенством восстание, закончившееся избиением русских. Грибоедов, занимавший должность полномочного министра-резидента в Персии, со свойственным ему бесстрашием защищал с саблей в руках входную дверь в здании посольства и был убит разъяренной, фанатически настроенной толпой.

Понятно, что подарок нужно было срочно отменить, и злополучный фонтан переадресовали... королю Франции Карлу X, самому реакционному и самому бездарному правителю Европы, про которого говорили, что все его таланты сводились к тому, «чтобы изящно проиграть сражение и любезно разорить династию». Но он был убежденным представителем абсолютизма, и этого было достаточно, чтобы вызвать благорасположение Николая I.

Но, видно, над фонтаном тяготел какой-то злой рок. Стоило торжественной процессии с дипломатическими представителями, каменщиками и цементом достигнуть середины пути, как во Франции произошла Июльская революция, и Карл X оказался просто гражданином без определенных занятий, который совершенно не нуждался в фонтанах.

Злополучный фонтан и все посольство повернули обратно.

Два года фонтан лежал упакованным в Петербурге и, наконец, Николай I решил подарить его брату своей жены — прусскому принцу Вильгельму. Фонтан снова пустился в путешествие, но уже по-родственному, без дипломатических представителей, каменщиков и т. п., а запросто, «в навалку».

Дальнейшая судьба его неизвестна.

Однако мысль о хрустальном фонтане, как весьма подходящем подарке для турок, не оставляла руководителей «Кабинета его величества», в ведении которого находился Санкт-Петербургский стеклянный завод, и в 1830 г. изготовляется второй фонтан для турецкого правительства. Интересно распоряжение министра двора: «Как для турок ничего нельзя делать с фигурами человеческими, то прикажите тотчас сделать рисунок и мне показать для перемены фигур на делаемом втором фонтане, вместо фигур можно сделать дельфинов равной величины с фигурами».

Приведенных примеров разнородных изделий, столь оригинальных по характеру и высокохудожественных по исполнению, изготовленных петербургским стекольным заводом за рассматриваемый период, вполне достаточно, чтобы причислить этот завод к уникальным предприятиям, едва ли имевшим в то время соперников в Европе.

Таким образом, первая четверть XIX в. действительно является порой наиболее полного расцвета завода, наиболее яркого выражения его творческих возможностей, расцвета, к которому он пришел и результате трудов нескольких поколений русских мастеровых людей и крупнейших художников, именами которых гордилась страна.

Однако утвердиться на достигнутом высоком положении и закрепить за собой богатство своих обширных производственных возможностей заводу не удалось, и уже с начала 30-х годов появляются признаки движения под уклон.

Стекольные заводы, как и другие предприятия, специальность которых производство художественных изделий, опираются на силы, проявляющиеся в двух сферах человеческой деятельности: в технике и в искусстве. Техника и искусство нужны здесь в равной степени: искусство предъявляет к технике требования в направлении расширения путей использования материала для декоративных целей, а техника, варьируя производственные процессы, показывает художнику материал все в новом и новом виде, вызывая в его творческом воображении новые решения. Только там можно ожидать прогресса, где инженерия и искусство движутся параллельно, рука об руку, где техническая и художественная культуры развиваются одинаково успешно.

В судьбе же Санкт-Петербургского стеклянного завода, начиная со второй четверти XIX столетия, эти пути начали расходиться, и ври продолжающемся усовершенствовании технологических процессов художественное лицо завода стало постепенно меркнуть.

Рассмотрим отдельно, как протекало развитие этих двух сторон деятельности завода в середине XIX в.

В 1832 г. на стекольном заводе произошло небывалое событие: был приглашен на службу химик, по фамилии Карцев, которому было поручено проверить состояние производства с научной точки зрения и сделать соответствующие предложения по улучшению технологии, если это окажется нужным.

В это время в России осуществлялся процесс медленного перехода мануфактурной формы капиталистического производства на рельсы более или менее крупной машинной индустрии, что было неизбежно связано с технологическим перевооружением предприятий. Вопросы усовершенствования технологических процессов, рационализации и удешевления производственных приемов были поставлены на очередь и вызывали на заводах необходимость в научно образованных кадрах.

Правда, еще за сто лет до этого гений Ломоносова предсказал неизбежность такого пути, на котором наука тесно смыкалась с производством. Он построил стекольный завод, где ведущая роль была отведена лаборатории, контролирующей технологический процесс и предуказывающей пути его дальнейшего усовершенствования. Ломоносов точно сформулировал закон о необходимости тесного контакта науки с производством. Но идеи Ломоносова были забыты. Чиновники Академии наук, не понимавшие, ненавидевшие и боявшиеся Ломоносова, сделали все, чтобы похоронить его дела и предать забвению его светлую память. Таким образом, в середине XIX в. — через 100 лет после Ломоносова — эту простую и ясную мысль, что на производстве нужны ученые, приходилось культивировать в сознании людей заново, и появление на Санкт-Петербургском стеклянном заводе штатного химика действительно можно было признать событием экстраординарным. С этого времени на заводе как бы получает права гражданства научно-исследовательская деятельность, которая, то усиливаясь, то ослабевая, удерживается на заводе до последних его дней.

Начинают изучать сырые материалы, испытывают лужение и московские пески, пробуют екатеринбургский кварц, подыскивают наиболее подходящие в техническом и экономическом отношениях горшечные глины. Проводят работы по замене ряда импортных материалов местными. Расширяют палитру красок на стекле. Ведут систематические исследования по повышению термической устойчивости стекла.

Разрабатываются новые технологические процессы и открываются новые виды производства. Так, например, усовершенствуется техника получения цветных глушеных стекол, разрабатываются и получают широкое распространение цветные, пестрые массы. Доводится до большого совершенства имитация полудрагоценных горных пород: малахита, ляпис-лазури, яшмы. Осваивается производство многослойных цветных изделий. Достигаются большие успехи в технике печати и живописи на стекло. Воспроизводятся некоторые сложные старинные приемы выдувания, составлявшие специальность венецианских мастеров.

Создается мастерская по производству хрустальных подвесок для люстр. Осваивается технология изготовления хрустальной посуды методом прессования. Ставится производство стеклянных нитей и тканей.

Организуется отдел по выплавке мозаических смальт с доведением технологического процесса до высшей степени совершенства.

Устанавливается связь с иностранными предприятиями и отдельными специалистами с целью информации о последних достижениях в области стекольной технологии и налаживается регулярное получение заграничных образцов. С внешней стороны завод продолжают приводить в порядок, строятся новые каменные корпуса. Трудовые процессы на ряде участков механизируются, заводская паровая машина заменяется более совершенным типом. Наконец, в 1852 г. при заводе создается лаборатория.

Перечисленные научно-технические и организационные мероприятия, предпринимавшиеся заводом в середине XIX столетия, с несомненностью показывают, что завод не остановился на техническом уровне, достигнутом за прошлые годы, а продолжал идти вперед, совершенствуя свою технологию и открывая новые виды производства.

Таким образом, техническая сторона деятельности Санкт-Петербургского стеклянного завода во второй и третьей четверти XIX столетия продолжала развиваться успешно.

Как же обстояло на заводе дело с художественной стороной?

Вспомним, что уже с начала XIX в. в русском изобразительном искусстве начали наблюдаться существенные изменения. Классический стиль уступал свое место новому направлению — романтизму.

Характерный признак этого течения в изобразительном искусстве — неудовлетворенность настоящим и стремление искать разрешения эстетических проблем в идеализации прошлого, в увлечении искусством прежних времен, особенно искусством средневековья, в стремлении к преувеличенной яркости, пышности, внешней красивости.

Возвращаются отжившие свой век стили готики и рококо, зачастую искаженные.

В прикладном искусстве, в частности в производстве художественных изделий, эти новые модные установки приводят к решительным изменениям как в форме, так и в декорировке изделий.

При господстве стиля русской классики, особенно в его раннем периоде, форма стеклянных изделий, как мы уже отмечали выше, отличалась простотой, логичностью и соответствовала как назначению вещи, так и технологическому процессу ее изготовления. Точно так же и декорировка, применяющаяся в очень скромных размерах, преследовала цель подчеркнуть свойства материала, показать его природную красоту в наиболее привлекательном виде.

Сейчас эта точка зрения в корне менялась. Формы становятся тяжелыми, усложненными, иногда вычурными, часто неудобными для практического использования (рис. 186).

Бесцветное стекло, имевшее широкое распространение при классическом стиле, теперь начинает вытесняться цветным самых разнообразных ярких оттенков (рис. 187-189).

Рис. 186. Флакон из зеленого стекла с пробкой в виде рога изобилия. Середина XIX в.

Рис. 187. Изделия из цветного стекла. Первая половина XIX в.

Рис. 188. Флакон из опалесцирующего зеленого стекла. Вторая четверть XIX в.

Рис. 189. Бокал с «перлами», разноцветной эмалью и позолотой. Вторая половина XIX в.

В особенную моду входит двух- или трехслойное стекло с окраской каждого слоя в разные цвета. Обычно внутренний слой был бесцветным, наружный — окрашенным, а средний — молочным. Такое стекло обрабатывалось гранением в ложноготическом вкусе (рис. 190-193).

Много выделывают также изделий из стекла, имитирующего декоративные горные породы: яшму, малахит, ляпис-лазурь. Чрезвычайно модными становятся изделия из черного стекла (рис. 194).

Рис. 190. Дворцовый сервиз из двухслойного синего и бесцветного стекла. Вторая четверть XIX в.

Рис. 191. Стакан из двухслойного красного и бесцветного стекла. Середина XIX в.

Рис. 192-193. Сосуды из трехслойного цветного стекла. Вторая четверть XIX в.

Рис. 194. Ваза из черного стекла. Вторая четверть XIX в.

Большое распространение получает печатание на стекле. Увлечение этим новым приемом, несмотря на его невысокую художественную ценность, достигло внушительных размеров. Петербургский завод выпустил огромное количество бокалов, стаканов, рюмок, ваз с портретами лиц царской фамилии, полководцев, сановников, с видами Петербурга и с разными сюжетными изображениями, например сценками из восточной жизни или иллюстрациями к переводным романам. К счастью, этот жанр декорировки стеклянных изделий просуществовал недолго (рис. 195).

Рис. 195. Прибор для вина с портретами Николая I и его жены. Вторая четверть XIX в.

Как уже отмечалось, Санкт-Петербургский стеклянный завод давно щеголял высокой техникой разнообразных способов отделки стеклянных изделий. Его мастера были большими художниками по этой части. К числу таких приемов следует отнести шлифовку, гравировку, гранение разными, иногда очень сложными гранями, роспись эмалевыми и обыкновенными красками, золочение, серебрение и некоторые другие виды отделки. Но раньше, на рубеже XVIII и XIX вв., во времена расцвета русского классицизма, этими приемами пользовались скупо, с большим тактом, стараясь не перегружать изделия и не заслонять природной красоты материала. Теперь же, при безудержном стремлении к роскоши, пышности и внешним эффектам, не считались с эстетическим законом экономии декоративных средств, а нагромождали сплошь и рядом один вид отделки на другой, создавая безвкусные, эклектические произведения.

Элементы эклектики и стилизации, смешения форм и приемов декора, заимствованных из самых разнообразных технологий, не имеющих ничего общего со стеклоделием, появляются все чаще и чаще. Для Ближнего Востока изготовляются сосуды, пестро расписанные яркими красками в подражание восточным майоликам. Из черного стекла приготовляют аляповато позолоченные вазы. Выпускают изделия, воспроизводящие формы и краски посуды, вырезанной из дерева в русском вкусе (рис. 196). Однако наряду с этой низкопробной продукцией завод продолжал выпускать и очень хорошие вещи (рис. 197-199).

Рис. 196. Стеклянные сосуды в подражание изделиям из дерева. Третья четверть XIX в.

Рис. 197. Канделябр из хрусталя и золоченой бронзы. Вторая четверть XIX в.

Рис. 198. Хрустальная ваза с отделкой из золоченой бронзы. Вторая четверть XIX в.

Рис. 199. Ваза-треножник из бесцветного хрусталя и синего стекла с золоченой бронзой Первая половина XIX в.

Наконец, вспомним, что еще в середине XVIII в. петербургский завод славился высоким искусством исполнения разнородной осветительной арматуры, в первую очередь люстр, жирандолей, фонарей. Первоначально в этих изделиях основную роль играло стекло, которое впоследствии постепенно теряет свое значение и в первой четверти XIX в. целиком вытесняется бронзой. В 40-х годах XIX в. вновь вспыхивает мода на хрустальный убор в люстрах. Опять появляются люстры, подражающие стилю барокко, с богато орнаментированным бронзовым остовом, с тяжелыми «дубовыми листьями». Но эти изделия теперь выглядели грубыми и безвкусными. Они были очень далеки от своих великолепных прототипов XVIII в.

Суммируя все сказанное, мы не можем не прийти к заключению, что художественная сторона деятельности завода, начиная с конца первой четверти XIX столетия, систематически падала. Несмотря на то, что общая техническая культура завода повышалась, технологические процессы его непрерывно усовершенствовались, завод год от года расширял ассортимент своих изделий и открывал новые виды производств, несмотря на все это, художественная ценность выпускаемой им продукции — главный показатель успешности работы завода, то, что составляло единственную цель существования, падала все ниже и ниже.

Само собой разумеется, что этого бы не случилось, если бы к художественному руководству завода продолжали иметь отношение такие крупные мастера, как Томон, Росси, Воронихин. Но время их деятельности на заводе, как мы помним, продолжалось недолго, и после смерти в 1848 г. заместившего их художника Иванова, представлявшего собой значительно более скромную фигуру, должность постоянного «инвентора» при заводе была совсем упразднена и в дальнейшем обращались с заказами на проекты изделий к случайным лицам. Отсюда видно, насколько изменилась в придворных кругах точка зрения на исключительно важное значение постоянного высокоавторитетного художественного руководства на заводе.

Несомненно, одной из причин такого уменьшения внимания к заводу были изменения, происходившие в это время в социально-экономических условиях западноевропейского общества. Европа входила в период резких противоречий капиталистического строя, сопровождавшихся распадом буржуазной идеологии и падением интереса к произведениям искусства.

Санкт-Петербургский стеклянный завод, как предприятие придворное, подначальное лицам царского дома, кровно связанного с могущественными династиями правителей Европы, не мог оставаться в стороне от влияний господствовавших в Европе течений.

Одновременно с деградацией художественной части начинает падать и материальное благосостояние завода.

В лучшие годы его деятельности — в первую четверть XIX в. — годовой объем производства непрерывно растет, приблизившись в 1825 г. к семизначной цифре. После этого под влиянием неблагоприятных для завода факторов наблюдается тенденция к снижению объема выпуска, и в середине 40-х годов положение принимает угрожающий оборот.

Разберемся в причинах этого явления.

В рассматриваемый период главным источником дохода петербургского стекольного завода являлось зеркальное производство. Толстого полированного стекла и зеркал, из него изготовленных, выпускалось на сумму, превосходящую стоимость всей остальной продукции. Других заводов, производивших литое зеркальное стекло, в России не было, и петербургский казенный завод был монополистом этого вида продукции.

Главным заказчиком на большие зеркала являлось дворцовое ведомство. Особенно много требовалось зеркального стекла для восстановления Зимнего дворца, сильно пострадавшего от пожара 1837 г. Для этой цели заводом было изготовлено 1288 больших листов зеркального стекла, что оказалось возможным лишь после расширения соответствующих отделов завода.

К 40-м годам все загородные дворцы были уже полностью обеспечены зеркалами и заканчивались заказы на зеркальные стекла для Кремлевского дворца, Эрмитажа и Исаакиевского собора. Дальнейших заказов со стороны дворцового ведомства не предвиделось.

Что же касается частного рынка, то потребности его в больших зеркалах полностью удовлетворялись казенным Выборгским заводом и некоторыми частными заводами, научившимися к этому времени изготовлять большие зеркала более дешевым выдувным способом.

Можно было бы бороться с тенденцией к снижению объема выпуска продукции, продолжая мероприятия по усовершенствованию технологических процессов и снижению себестоимости, успешно проводившиеся в первой половине XIX в., но препятствием к этому была крайняя изношенность громоздкого оборудования, установленного еще в 1810 г.

Обновление этого оборудования и модернизация технологического процесса могли бы приблизить петербургский завод к тому уровню техники, на котором находилось тогда зеркальное производство в Европе, имевшее возможность поставлять России более дешевые зеркала. Но на это переустройство требовалось около четверти миллиона рублей. Таких денег не давали, и борьба с иностранными конкурентами оказывалась невозможной.

Положение становилось безвыходным, и в 1851 г. зеркальное отделение Санкт-Петербургского стеклянного завода было закрыто. Основной источник дохода, служивший главным экономическим базисом существования завода, иссяк безвозвратно. Этим заводу был нанесен смертельный удар.

Вторая часть продукции завода — предмет его гордости — обнимала собой многообразные художественные изделия обычного ассортимента, главным образом хрустальную посуду. Но она не могла обеспечить достаточную экономическую базу для дальнейшего безбедного существования завода, так как в области продукции такого рода к середине XIX в. приходилось серьезно считаться с конкуренцией русских частных заводов.

Единственный вид продукции, в котором петербургский завод продолжал оставаться монополистом, работающим вне конкуренции, были уникальные изделия особо высокого класса, а именно: декоративные, монументальные вещи, служащие для убранства дворцовых помещений, и выполнявшиеся по особым заказам парадные хрустальные сервизы, требовавшие для своего изготовления предельно высокого искусства мастеров. Но эта категория изделии была, конечно, невелика.

Таким образом, к 50-м годам экономическая конъюнктура для петербургского стекольного завода стала складываться весьма неблагоприятно и назревал серьезный кризис.

Так как основной причиной его являлась неспособность казенного завода конкурировать с частновладельческими предприятиями, уместно будет сказать несколько слов о состоянии этой группы заводов в середине XIX в. Вначале, после возникновения группы первых стекольных заводов в Москве, увеличение их количества шло медленными темпами. К началу XVIII столетия в России было не больше десятка заводов. Так же шло и дальше. Можно с достаточной достоверностью предполагать, что к екатерининскому времени число стекольных заводов в России едва ли поднялось до 40. Иными словами, за каждые десять лет в среднем вырастало не больше 4-5 новых заводов.

Характерно, что за это первое столетие интенсивного восстановления стеклоделия в нашей стране возникли все более или менее значительные заводы, отличавшиеся впоследствии или своей величиной, или своеобразием своего профиля, или особо высоким качеством выпускаемой продукции.

Часть этих заводов принадлежала казне, некоторыми из них владели разные могущественные лица, до царей включительно, а иные возникали на средства предприимчивых торговых людей. Большинство заводов этой категории просуществовало много лет и оставило значительный след в истории русского стеклоделия. Несколько слов о них.

Оставив рассмотренные уже предприятия, отстроенные в XVII – начале XVIII в. около Москвы и Петербурга, остановимся на группе Мальцовских заводов. Это самое крупное стекольное дело в дореволюционной России началось с постройки в 1724 г. купцом Мальцевым небольшого завода в Можайском уезде под Москвой. Через несколько лет наследники Мальцова возводят еще два завода: один в Орловской губернии, другой во Владимирской на р. Гусь (сейчас это один из крупнейших центров советской стекольной промышленности). Благодаря талантливости организаторов и правильно избранному курсу на удовлетворение потребности широких масс населения, Мальцовская группа заводов начинает расти с быстротой снежного кома. К концу XVIII столетия их число поднимается до 20.

Совокупность Мальцовских заводов надо рассматривать как мощный комбинат, выпускающий почти все виды стекольной продукции и управляемый из единого административного центра.

Кроме производства оконного листового стекла и бутылок всех типов, Мальцовские заводы выпускали разнообразнейшую посуду, начиная с художественных хрустальных изделий, приближающихся по качеству к продукции петербургского казенного завода, и кончая посудой ординарного типа для широких потребительских кругов. Первый тип продукции имел местом сбыта Москву и Нижегородскую ярмарку, второй же — распространялся главным образом по периферии.

Мальцовские заводы относились к предприятиям чисто русского характера. Они работали на сырье отечественного происхождения. Известь и песок были местные, добываемые вблизи заводов, поташ покупался на Нижегородской ярмарке. Только сода сначала выписывалась из-за границы, пока Мальцовы не отстроили собственного содового завода.

Мальцовскую посуду можно было встретить в любой русской деревне. Она отличалась простотой и целесообразностью своих форм и была широко доступна из-за невысокой стоимости.

Среди частных заводов, создавших себе в дореволюционной России громкое имя, назовем работающий до настоящего времени Хрустальный завод, отстроенный помещиком Бахметьевым в 1763 г. в районе Пензы. После двух Мальцовских заводов, Гусевского и Дятьковского это был самый крупный в России частный завод, вырабатывавший ценные сорта посуды. Художественная сторона дела была поставлена очень хорошо, и бахметьевский хрусталь нередко успешно конкурировал на выставках с лучшими изделиями русского и иностранного происхождения.

На заводе за ряд лет был создан большой коллектив высококвалифицированных мастеров стекольного дела, от отца к сыну передававших свое искусство. Вокруг завода создалась целая колония, населенная династиями искусных умельцев, которая до настоящего времени наряду с такими же потомственными рабочими поселками Гусевского и Дятьковского заводов служит источником, поставляющим для всей страны подлинных мастеров художественного стекла.

Особенно прославилась семья Вершининых — крепостных людей Бахметьева. Один из них, Александр Петрович Вершинин, работавший в начале XIX в., вошел в историю как непревзойденный мастер своего дела, в совершенстве владевший сложными методами изготовления художественных стеклянных изделий. Наибольшей известностью пользуются его оригинальные вещи, представляющие собой сосуды с двойными стенками, между которыми заключены выполненные в своеобразной технике с использованием цветной бумаги, соломы, моха и тому подобных материалов картинки — сцены из деревенской или усадебной жизни (рис. 200). Вершинин был, по-видимому, человек одаренный во всех отношениях. Он с большим интересом относился ко всему окружающему. Один из знакомых Бахметьева так характеризует в своем письме Вершинина, с которым встретился при командировке того в Петербург с очередной партией хрустальной посуды: «Мастер ваш человек препочтенный. Любопытство его не знает никаких границ; все рассматривает, все хочет списывать и непраздно провел время в столице».

Рис. 200. Стакан с двойными стенками работы мастера Вершинина. Начало XIX в.

Еще одним ярким примером того, какую иногда громадную роль на заводах художественного стекла мог играть простой человек из крепостных, одаренный талантом, может служить следующий случай.

В 1766 г. в Мануфактур-Коллегию поступила от ярославских купцов Молчановых жалоба о том, что поверенный Мальцова сманил с их стекольной фабрики мастера Семена Панкова. В жалобе буквально было написано так: «...умышленно подозвав, тайным образом увез на ево, Мальцова, завод с собою воровски... желал бессовестно... привесть показанную их фабрику в замешательство и действительную остановку, с тем самым умыслил озорнечески учинить им напрасный убыток и разорение».

Значит, вот как ставится вопрос: от ухода Панкова фабрика должна остановиться, а владельцы ее, купцы Молчановы, разориться!

И фабрика на самом деле остановилась, печи были погашены, и рабочие сидели без дела.

Возникло судебное разбирательство, в результате которого Панкову было предложено возвратиться на прежнее место, Мальцеву вернуть убытки, понесенные Молчановыми, а последним уплатить Панкову за прогульные дни.

Такие люди, как Вершинин и Панков, нередко выходили из среды крепостных рабочих-стекольщиков. Имена подавляющего большинства из них остались в безвестности, но эти-то люди и были главными двигателями нашего художественного стеклоделия, ими-то и прославилось оно в нашей стране и за рубежами ее. Наша обязанность сделать все возможное, чтобы имена их, извлеченные из пыли архивов, были сохранены для потомства.

Кроме указанной группы Мальцовских заводов и Бахметьевского завода, можно назвать Круговский завод Меншикова, Марьинский завод Олсуфьева, Милятинский завод Орлова и еще до десятка более мелких заводов. Некоторые из этих предприятий насчитывали по нескольку сот рабочих и были значительно крупнее Санкт-Петербургского стеклянного завода, где в середине XIX в. работало немногим более ста человек.

Наконец, говоря о выдающихся стекольных заводах того времени, необходимо отвести особое место Усть-Рудицкой фабрике Ломоносова.

В главе, посвященной специально М. В. Ломоносову, мы подробно займемся этим вопросом. Пока же скажем, что Усть-Рудицкая фабрика была своеобразным предприятием, очень мало похожим на все остальные стекольные заводы того времени. Во главе ее технического руководства находился не какой-нибудь малообразованный практик, как обычно бывало, а выдающийся ученый, отводивший науке первое место на производстве. Лаборатория на этом заводе была руководящим центром, что также являлось исключением.

Фабрика выпускала совершенно новую продукцию, ранее нигде в России не изготовлявшуюся, а именно «смальты» — заглушенные цветные стекла для мозаики, бисер, стеклярус, пронизки, различные галантерейные изделия (граненые камни, броши, серьги) и, наконец, столовые сервизы, туалетные и письменные приборы из разноцветного стекла. Выпускались также и более крупные вещи, как, например, декоративные столовые доски, рамы для мозаичных портретов и т.п.

Производство этих новых видов изделий было организовано по методам, разработанным самим хозяином фабрики. Рецепты шихты, красители, сырые материалы были в большинстве случаев новыми, ранее не употреблявшимися. Печи, станки, машины и инструменты также непрерывно видоизменялись и совершенствовались. Словом, печать новизны и прогресса лежала решительно на всем.

Значение этой маленькой фабрики для дальнейшего развития всей стекольной промышленности России должно было бы быть громадным. Но после смерти Ломоносова его недостойные наследники и академическое чиновничество, действовавшие из разных, но одинаково низких побуждений, погубили это замечательное дело, и оно было ликвидировано через три года после смерти его создателя. Таким образом, фабрика просуществовала всего лишь около 15 лет, и к настоящему времени не осталось почти никаких следов от ее деятельности.

Фабрикой Ломоносова можно закончить обзор наиболее значительных заводов, выпускавших продукцию повышенного типа, т. е. художественную посуду, декоративные изделия для убранства парадных помещений, зеркальные стекла и лучшие сорта оконного листового стекла.

Эта продукция направлялась на обслуживание дворцового ведомства, придворной знати и имущих слоев населения.

Основная же масса дешевой продукции широкого потребления — бутылки, хозяйственная тара, простая посуда, низшие сорта оконного стекла — вырабатывалась мелкими заводами, которые начали во множестве возникать с конца XVIII в. В подавляющем большинстве случаев эти заводики принадлежали помещикам, которые рассматривали примитивное стекольное хозяйство как наивыгоднейший способ эксплуатации лесов и дарового труда крепостных людей. Такой заводик представлял собой обычно очень маленькое предприятие, обслуживаемое двумя-тремя десятками рабочих и состоящее из одной печи и небольшого, необходимого для нее сарая. Стоимость возведения такого предприятия не превышала двух-трех тысяч рублей. Завод обыкновенно располагался в лесной глуши. Дрова были нужны не только для топки печей, но и для получения золы, содержащей необходимые составные части шихты — поташ и известь. Третий компонент — песок — брался где-нибудь поблизости, так как особой чистоты ввиду низкосортности продукции от него не требовалось.

По мере того как завод продолжал свою работу, он уничтожал лес вокруг себя на все большем и большем расстоянии, отчего доставка дров к заводу удорожалась и себестоимость продукции повышалась. Наконец, становилось выгодным перенести завод на новое место, опять приблизив его к топливу. Так продолжалось до тех пор, пока не уничтожались все лесные угодья помещика.

Особенно много стало плодиться таких заводиков с конца XVIII в., во-первых, потому, что в это время вышел закон, разрешающий помещикам строить в своих деревнях любые предприятия, а во-вторых, вследствие так называемой «континентальной блокады», сильно сократившей ввоз в Россию иностранных товаров. Последнее было очень важным, так как карликовые помещичьи заводики, державшиеся на труде незаинтересованных в деле крепостных людей и не знавшие крупных капиталовложений, не могли, как правило, внедрять у себя новой техники и сильно отставали от Евроны по себестоимости изделий. Общий рост количества заводов с конца XVIII в. до середины XIX в. происходил с утроенной скоростью по сравнению с предыдущим периодом, и к моменту реформ 60-х годов общее число стекольных заводов в России увеличилось почти в пять раз и достигло 180. Из них зеркальных заводов было 2, хрустальных — около 20, а остальные делились приблизительно пополам между заводами оконного и бутылочного стекла. Некоторые из них производили также и простую посуду.

Одновременно с быстрым ростом числа заводов происходило и их укрупнение. Количество рабочих на мелких заводах, вырабатывавших простую продукцию, начало доходить до нескольких десятков, а на хрустальных и зеркальных заводах, где широко применялись трудоемкие процессы шлифовки, огранки и гравировки, количество рабочих поднималось до нескольких сот. Например, Гусевский хрустальный завод Мальцова и Бахметьевский хрустальный завод имели до 400 рабочих, а Дятьковский хрустальный завод Мальцова — 800.

Таким образом, мы видим, что русское стеклоделие за двести лет, прошедших после постройки первых заводов в Москве, успело сделать большие успехи и обратиться в одну из важных отраслей промышленности страны. Правда, оно еще не могло полностью удовлетворить потребности России, поэтому приходилось ввозить из-за границы примерно столько же стекла, сколько его изготовлялось внутри страны. На большинстве мелких провинциальных предприятий техника производства находилась все еще на очень низком уровне и качество стекла оставляло желать много лучшего. Наконец, ассортимент хозяйственной посуды, выпускаемой большинством этих карликовых заводиков, был более чем скромен, и изделия их не отличались особенным изяществом форм.

Но на этом сереньком фоне ярко выделялось несколько предприятий, выпускавших художественную продукцию такого высокого качества, что эти предприятия могли соперничать с Санкт-Петербургским стеклянным заводом, тем более, что, работая на коммерческих началах, они могли продавать свои изделия гораздо дешевле, чем это было доступно их столичному конкуренту.

Положение петербургского стекольного завода становилось действительно тяжелым. Не будучи в состоянии конкурировать из-за изношенности оборудования и отсталости техники с заграничными предприятиями в производстве зеркального стекла и отставая от частных русских заводов в борьбе за снижение цен на хрустальную посуду, петербургский завод должен был существовать лишь за счет сбыта единственного монополизированного им вида продукции — уникальных декоративных изделий монументального характера.

Здесь у него действительно конкурентов не было, и придворное ведомство выплачивало за эти вещи столько, сколько они заводу стоили. Однако этот источник был далеко не достаточен, и для поддержания деятельности завода на прежнем уровне от дворцового ведомства требовались крупные дотации. Но в то время это было уже невозможно. Подобные мероприятия, осуществлявшиеся в прошлом с такой легкостью, были очень затруднены. Вся конъюнктура им противодействовала.

В эти годы страна была глубоко взволнована большими событиями. После затянувшейся Крымской войны с ее печальным исходом наступила эпоха буржуазных реформ, связанная с обострением новых, сложных социально-экономических противоречий. Этот период не благоприятствовал проявлению расточительности, направленной на усугубление пышности быта царей.

Таким образом, не окупавший себя завод оказался для дворцового ведомства непосильной обузой, и 19 мая 1862 г. состоялось «высочайшее повеление» о продаже завода с предложением до осуществления этого акта сократить насколько возможно его производство.

Этим решением заводу был нанесен еще один чувствительный удар, и все его дальнейшее существование походило на медленное умирание, несмотря на ряд попыток выйти из кризиса и найти путь к самоокупаемости. В чем же заключались эти попытки?

Завод перепланировывает и сильно сокращает занимаемую им территорию и расстается с некоторыми ненужными ему зданиями. Он ставит перед собой задачу резкого удешевления продукции. Свинцовый хрусталь заменяется простым известково-натровым стеклом. Вместо андомской горшечной глины начинают применять более дешевую боровичскую. Стекловаренные печи перестраиваются в направлении повышения экономичности их действия. Ручное формование на многих участках вытесняется механизированным. Наждак при шлифовке стекла заменяется песком. Проводятся решительные мероприятия и в вопросе о руководящих кадрах.

На должность инженера-технолога завода приглашается талантливый специалист, друг Д. И. Менделеева, С. П. Петухов, который быстро осваивает все виды производства, существующие на заводе, а в 1878 г. назначается главным химиком завода.

В 1880 г. в помощники ему приглашается молодой химик, выпускник Петербургского университета В. И. Селезнев, впоследствии приобревший известность как крупнейший специалист по смальтам.

Все эти мероприятия оказывали некоторое действие, и временами казалось, что тучи рассеиваются и завод опять оживает, но надежды были напрасны. Прижимистый хозяин не верил в успех дела и продолжал изыскивать новые способы отделаться от опостылевшего ему предприятия.

В 1881 г. был возбужден вопрос о передаче Санкт-Петербургского стеклянного завода Академии художеств, но Академия отказалась принять эту обузу, и вопрос о дальнейшей судьба завода опять повис в воздухе.

Наконец, было решено прекратить самостоятельное существование завода путем включения его в качестве особого цеха в петербургский фарфоровый завод (ныне Ломоносовский), что и было осуществлено в 1890 г. С тех пор этот завод начал называться «Императорские Фарфоровый и Стеклянный заводы», чем формально подчеркивалось равноправие обеих его частей, фарфоровой и стекольной. На самом деле этого равноправия, конечно, не получилось, и гость всегда продолжал оставаться гостем, а хозяин — хозяином.

Новый цех, или, как его тогда красиво называли, «хрустальный шатер», просуществовал в составе фарфорового завода до 1920 г.; эту дату и следует считать завершающей длинный и славный путь, проделанный Санкт-Петербургским стеклянным заводом.

Чтобы охарактеризовать этот последний печальный период деятельности столь прославленного в прошлом завода, я обращусь к личным воспоминаниям. Мне хорошо знакома вся эта обстановка, так как я проработал на том заводе с 1911 по 1923 г., причем последние десять лет в должности технического руководителя.

Стекольный цех, или «хрустальный шатер», где происходила варка стекла, занимал на фарфоровом заводе каменный корпус площадью около 1000 кв. м. Меньшая часть его была отведена под производство стекловаренных горшков, а в большей были расположены две стекловаренные печи, работавшие поочередно, и десятка полтора различных вспомогательных печных устройств для отжига изделий, обжига горшков и некоторых других операций. Печи имели старую конструкцию и работали крайне неэкономично.

Мастерские для шлифовки, огранки и гравировки изделий, а также для позолоты и росписи красками располагались в другом месте, вблизи от живописных мастерских фарфорового завода и находились в подчинении у главного художника.

Таким образом, технологический процесс формования изделий был территориально и административно оторван от операций их художественной обработки.

Большинство сырых материалов фарфорового и стекольного производств было иностранного происхождения. Для стекловаренных горшков применялась германская кассельская глина, для фарфоровой массы — английский каолин «чайна-клей», полевой шпат вывозился из Норвегии, кварц — из Финляндии. Сурик, поташ и некоторые другие химикаты были также заграничного происхождения.

Вообще нам теперь трудно представить ту степень зависимости от зарубежных стран, в которой находилась русская промышленность в последние годы царской власти. Даже те скромные успехи, которые были достигнуты в прошлые времена в области освоения отечественного сырья, были тогда забыты.

Все русское было в загоне, считалось негодным, второсортным.

Подобное отношение являлось в значительной мере следствием иностранного, главным образом немецкого, засилья, широко распространившегося в то время в придворных и высших чиновничьих кругах России. Наиболее влиятельные должности в Петербурге раздавались представителям дворянских немецких фамилий из Прибалтийского края, которые образовали своего рода замкнутую касту, презиравшую все русское и беззастенчиво использовавшую выгоды своего положения в чужой стране.

В момент моего поступления осенью 1911 г. нештатным научным сотрудником в лабораторию завода такую же картину в миниатюре я встретил и там. Руководство завода, административное и техническое, находилось в руках немцев. Директор был титулованный немец, заместитель его — тоже титулованный немец, главный художник — нетитулованный немец, начальники цехов — тоже нетитулованные немцы. Это были люди в большей части попавшие на свои места по фамильным связям и не соответствовавшие своему назначению. Ярким исключением из этого правила был заведующий так называемой «белой палатой», т.е. фарфоровым производством, Ф.А. Поортен, прекрасно справлявшийся со своим делом и принесший большую пользу заводу.

Заводская лаборатория административно была прикреплена к «хрустальному шатру», и таким образом моим непосредственным начальником оказался немец, заведующий стекольным производством.

Это был благообразный пожилой человек с выхоленной, аккуратно расчесанной бородой, большим лбом и золотыми очками. Он с трудом изъяснялся по-русски и не сразу понимал, что ему говорили. Я скоро догадался, что он плохо знаком со стекольным производством и, вероятно, до поступления на завод занимался другим делом. Он очень мало уделял внимания производству и обычно сидел у себя в кабинете, вперив глаза в почтенный труд Роберта Дралле «Glasfabrication».

Всеми делами цеха заправлял его помощник, старый мастер Андрей Ионыч. Он был очень опытный практик, немало видевший на своем веку. Он помнил наизусть много рецептов, отлично определял на глаз температуру печи и твердо знал, сколько и каких изделий должен изготовить в смену выдувальщик. Химикалии, входившие в состав стекла, он различал пробой на язык.

Андрей Ионыч имел большое пристрастие к администрированию, но в своих распоряжениях бывал бестолков и суетлив, особенно когда приходил на работу «под хмельком». В эти дни раскатистый бас его непрерывно раздавался под высокими сводами «хрустального шатра», не столько направляя, сколько нервируя рабочих.

К науке Ионыч относился отрицательно. Он инстинктивно чувствовал, что и наука к нему враждебна, что она рано или поздно вытеснит таких руководителей, как он, но пока он был в силе, он вел с ней борьбу и всюду, где мог, «разоблачал» ее, сводил с ней счеты. Нередко в моих опытах я получал неожиданные результаты, потому что, как сознавался потом припертый к стене Андрей Ионыч, он подбрасывал потихоньку в тигель какое-нибудь вещество. На мой вопрос, зачем он это сделал, он отвечал: «Я думал, так лучше будет, Николай Николаевич!» — и при этом лукаво поглядывал на меня, очевидно думая: «Ничего вы оба с вашей наукой против меня не стоите».

Впрочем, было одно дело, которое Андрей Ионыч выполнял виртуозно. Наш завод часто посещался высокопоставленными лицами разных рангов. Сопровождение их по цехам было неприятной обязанностью, так как тон обращения этих людей с простыми смертными не всегда был выносим, и технические работники завода стремились переложить функции экскурсовода по «хрустальному шатру» на Андрея Ионыча. Он с сознанием собственного достоинства водил посетителей по цеху и давал пространные объяснения, содержание которых оставалось делом его совести; но так как гости не были очень взыскательными, то обе стороны оставались друг другом вполне довольны. Посещение обычно заканчивалось следующим «трюком»: по приказанию Ионыча один из рабочих выдувал громадный стеклянный шар, который лопался с оглушительным треском. Посетители вскрикивали от неожиданности, а Ионыч произносил: «Салют вашей чести», после чего получал в кулак двугривенный, и гости удалялись в совершенном восторге от полноты переживаний.

Из всего сказанного о представителях технического руководства на заводе в начале XX в. можно сделать вывод, что авторитет науки и ее роль на производстве в те времена стояли не очень высоко.

Об этом свидетельствовал и ряд других фактов.

В момент моего поступления в лабораторию завода я оказался там в единственном числе, если не считать служителя, обязанности которого в основном сводились к уходу за персоной начальника цеха. Выяснилось, что уже много лет научных сотрудников в лаборатории не было и никаких работ не велось. Установленная 80 лет назад должность заводского химика, традиционно замещавшаяся в течение десятилетий квалифицированными специалистами, оставалась вакантной со времен Петухова, ушедшего с завода в 1892 г. Немецкое начальство не считало эту должность на заводе необходимой.

Не внушал доверия и внешний вид лаборатории. Это было темное полуподвальное помещение, оборудованное самым жалким образом, с расставленными на полках разнокалиберными банками, на которых были наклеены этикетки с латинскими названиями, как делается в аптеках. Эта старомодная подробность говорила об отсталости от века. После этого не возникало особого доверия к содержимому, неизвестно кем и когда заложенному в эти банки.

Не будем утомлять читателей примерами, подтверждающими систематическое снижение общего уровня технической культуры завода на рубеже XIX и XX вв. Это было бы неинтересным и с познавательной точки зрения бесполезным. Скажем несколько слов о том, в каком положении находилась художественная сторона дела.

В конце прошлого века в Европе стало входить в моду течение, носившее название «модерн», что в буквальном смысле означает «современный».

Это реакционное, враждебное реализму течение явилось порождением упадочнических вкусов буржуазии. Характерной чертой этого, с позволения сказать, «стиля» в изобразительном искусстве была прежде всего потеря архитектонического начала в композиции вещей, грубое нарушение закона о пропорциональности частей, стремление к болезненной вычурности, к полному отрицанию соответствия формы изделия его назначению и свойствам материала, из которого оно изготовлено.

В это трудное для развития искусства время наблюдались попытки найти выход из создавшегося тупика в воспроизведении старых образцов. Крупнейшие европейские стекольные заводы начали копировать старые венецианские и богемские изделия, воспроизводить восточное стекло. Отдельные предприятия устремились по пути подражания другим материалам, например камню, металлу, слоновой кости. Некоторые фирмы, молниеносно прославившиеся, предлагали использовать стекло в совершенно новом виде, в качестве крошки, спеченной обжигом в одно целое. Такой прием отвергал самое прекрасное свойство стекла — его прозрачность. Наконец, знаменитая французская фирма «Лялик» афишировала в своих произведениях искусственно образованную на поверхности стекла радужную пленку, являющуюся природным признаком распада, гибели стекла. В самой идее этого метода, как и во всех проявлениях декадентского стиля, ощущался тлетворный душок.

Петербургский стекольно-фарфоровый завод, конечно, не мог оставаться вне влияния этих модных европейских течений. Он в полной мере воспринял «новшества» и продолжал быстро скатываться с той высоты художественного вкуса, на которой он удерживался почти во все время своего существования.

К началу XX в. Императорские Фарфоровый и Стеклянный заводы представляли собой предприятие, работающее исключительно на нужды двора и порвавшее всякие связи с народом. В продажу частным лицам поступали лишь бракованные изделия и то в крайне ограниченном количестве. Ежемесячно на территории завода устраивалась маленькая распродажа, о чем каждый раз объявлялось в газетах.

Продукция заводов по своему характеру разделялась на две большие группы. Это были, во-первых, предметы столовых и чайных дворцовых сервизов, предназначенные для восполнения их текущей убыли, а во-вторых, уникальные изделия декоративного назначения, главным образом вазы всех сортов, которые использовались для убранства дворцовых помещений и для подарков иностранным высокопоставленным лицам.

Нужно иметь в виду, что разных дворцов, больших и малых, зимних и летних, городских, пригородных и отдаленных, а также разных ферм, охотничьих домиков, яхт и поездов у лиц царской фамилии было множество, и сервизов требовалось громадное количество. Только для пополнения убыли от неосторожного обращения надо было иметь довольно крупное фарфоровое и стекольное производство, особенно если принять во внимание большую трудоемкость этого вида продукции. Вспомним, что себестоимость одной тарелки так называемого «рафаэлевского» сервиза достигала 300 руб., в то время как месячный заработок чернорабочего на фарфоровом заводе колебался тогда от 15 до 20 руб.

Таким образом, основной продукцией завода являлись тысячи тарелок, салатников, мисок, чашек, рюмок, бокалов, графинов по твердо установленным образцам, в количествах согласно плану, ежегодно разрабатывавшемуся так называемой «гофмаршальской» частью дворцового управления. Изготовление этих вещей было скучной, не требовавшей инициативы работой, сводившейся к копированию собственных, выпущенных в прежние годы образцов.

Однако следует помнить, что от этой продукции требовалось исключительно высокое, предельно достижимое качество. Поэтому для изготовления ее нужны были исполнители выдающейся квалификации, умевшие снимать безупречные копии с картин великих мастеров, виртуозно выполнять цировку, т. е. гравировку агатовыми карандашами по золоченому фону, образцово гранить хрусталь. Выполняя все эти работы на необходимо высоком уровне, завод опирался на традиции своего коллектива мастеров, замечательных артистов стекольного и фарфорового дела. Эта часть продукции в художественном отношении была безупречна, поскольку она, как указывалось, великолепно копировала образцы лучших времен деятельности завода.

Вторая половина выпускаемых изделий — крупные вещи декоративного назначения — представляла собой продукт свободного творчества завода, не стесненного никакими конкретными указаниями, кроме тех, конечно, что все вещи должны быть «в духе времени», точнее, в духе тех «веяний», которые нисходили от царской семьи. Улавливание этих веяний составляло одну из главных обязанностей директора завода и осуществлялось следующим образом. Раз в год происходило так называемое «подношение»: вся накопленная за год продукция второго типа — фарфоровые и стеклянные изделия декоративного назначения — показывалась и, так сказать, «сдавалась» царю. Но еще задолго до этого на заводе начинали готовиться; поднималась большая суетня. Директору в кабинет вносили и расставляли на огромном столе предназначенные к подношению вещи, и здесь происходил их окончательный отбор. Многие изделия для гарантии качества исполнялись в двух экземплярах, и здесь же, на последнем испытании, худший из двух экземпляров разбивался собственноручно директором при помощи обыкновенного молотка, которым забивают гвозди. До сих пор не могу забыть этого грубого инструмента в холеной руке директора и звона разбиваемых драгоценных ваз. Все, что предназначалось для дворца, должно было быть уникальным. Дубликаты не допускались.

После окончательного отбора тщательно упакованная продукция, погруженная на фургоны дворцового ведомства, в «английской упряжке» и с «ливрейными» кучерами при длинных хлыстах направлялась в Царское Село. Там, в Александровском дворце, где обычно проживал Николай II. вещи расставлялись в отведенных для этого залах, и прибывший заблаговременно директор завода, облаченный в придворный мундир, ожидал выхода хозяев. Царь обыкновенно появлялся в полном составе своей семьи в сопровождении некоторых приближенных лиц. Обход сопровождался обсуждением достоинств представленной продукции, и вот здесь-то и нужно было ловить «веяния», так как они являлись единственной инструкцией на будущее и конкретизировали программу деятельности завода на ближайший год.

Диктатором вкуса в царской семье была императрица Александра Федоровна, и наступившее в начале XX в. резкое снижение художественного уровня изделий завода должно быть в значительной степени записано на ее счет.

В выпускавшейся за этот период продукции декоративного назначения преобладающими были следующие изделия: для фарфора — вещи, украшенные подглазурной живописью, по образцу Копенгагенского завода, а для стекла — огромные, бесформенные хрустальные вазы, покрытые натуралистически выполненными резными рисунками из растительного царства (рис. 201), и многослойные вазы типа «Галле» с неинтересными изображениями пейзажей, рыб и цветов (рис. 202). Справедливость, однако, требует признать, что техника выполнения этих вещей была на очень большой высоте и ставила изделия петербургского завода выше всех западноевропейских оригиналов, с таким искусством копировавшихся русскими мастерами.

Рис. 201. Ваза в декадентском вкусе из бесцветного стекла. Начало XX в.

202. Ваза из двухслойного бесцветного и розового стекла типа «Галле». Начало XX в.

Что я не ошибаюсь в этом лестном для нашего завода выводе, может быть подтверждено следующим случаем.

В 1913 г. мне довелось быть в командировке на знаменитом Севрском заводе в Париже. Я уже был тогда техническим руководителем петербургского завода. В этот период, в соответствии с духом времени (канун войны с Германией), немецкое руководство в России повсеместно заменялось русским. Ушли немцы и с фарфоро-стекольного завода.

Директор Севрского завода господин Буржуа с гордостью показывал мне завод и в довершение провел в залы великолепного музея, где хранились образцы изделий всех фарфоровых заводов мира. Однако, к моему крайнему огорчению, оказалось, что наш завод представлен лишь несколькими случайными неинтересными образцами, задвинутыми куда-то в темный угол. Я это себе заметил и решил попытаться исправить такое несправедливое отношение к нашему заводу. В этот момент мы находились в большом круглом зале, всю середину которого занимала огромная пирамидальная витрина. На полках ее, до самого потолка, располагались бисквитные скульптуры, которыми славился Севрский завод. Господин Буржуа с гордой улыбкой указал мне на самую верхнюю крупную фигуру, изображавшую женщину в античном костюме. «Высота этой вещи ровно один метр», — сообщил он, зная, что показывает эту гордость Севра специалисту, который оценит такое техническое достижение. Действительно: фарфор боится больших масштабов. В горне во время обжига масса фарфора размягчается, а чтобы изделие не покривилось, нужно принимать особые меры. Его подпирают в разных местах фарфоровыми стопками, сооружая таким образом целые леса. Хорошо удавшаяся, непокривленная крупная фарфоровая вещь указывает на большое техническое мастерство.

Я вежливо выразил свое удивление, но тут же вынул записную книжку и заметил себе, что нужно изготовить и выслать им в подарок второй экземпляр стоящей у нас в заводском музее бисквитной фигуры Офелии, изготовленной нашими мастерами по оригиналу скульптуры Каменского и имеющей в высоту 1 м 30 см.

Это была моя первая поправка к мнению Буржуа.

Дальше директор провел меня в комнату, где стояли вещи, крытые знаменитой красной медной краской большого огня, так называемой «Sang de boeuf» (бычья кровь). Это очень трудная, редко хорошо удающаяся краска, изобретенная китайцами в давние времена. Мы в Петербурге много работали над ней. Николай II заказывал заводу к каждому празднику пасхи 300 фарфоровых яиц, окрашенных именно такой краской. Это было так трудно сделать, что мы начинали вести обжиги в лабораторном горне за год до указанного срока. Нередко целые горны не давали ни одного годного экземпляра. В результате мы приобрели большой опыт в этой технике и могли поспорить с кем угодно.

Буржуа, показывая продукцию «бычьей крови», безмерно расхвастался и обратил мое внимание на якобы особый декоративный эффект, который давали на кроваво-красном фоне большие изумрудно-зеленые пятна и потеки. Я сделал вид, что тоже восхищен, однако хорошо знал по опыту, что эти зеленые пятна и потеки представляют собой брак, что именно вся трудность и заключается в том, чтобы избежать их и получить совершенно ровную красную поверхность, без единой отметинки. Я отлично знал, что и месье Буржуа это знает и что он просто пытается меня обмануть; тогда я опять вынул свою книжку и записал: «Выслать большую красную вазу без декоративных эффектов».

Это была моя вторая поправка господину Буржуа.

Наконец, мы подошли к третьему шедевру. Под стеклянным колпаком стояла небольшая бисквитная статуэтка, изображавшая балерину в пышных газовых юбочках. Вся особенность вещи заключалась в том, что фигурка ни на что не опиралась и держалась на двух пальчиках тесно сдвинутых ног, т. е. как бы только в одной точке прикасалась к фарфоровому основанию. Это была действительно великолепная, искусно сделанная вещь.

Здесь я наметил несколько более сложный план. В Париже в это время гремел так называемый «дягилевский сезон». Русская опера, русский балет, русские артисты совершенно победили парижан и полностью овладели их чувствами. Только и было разговоров, что о Глинке, Мусоргском, Чайковском, Собинове, Шаляпине, Павловой. Среди артистов большой популярностью пользовалась тогда наша балерина Карсавина. И вот ее-то статуэтку я и заказал сделать для фарфора знаменитому в то время русскому скульптору Судьбинину, тоже находившемуся в Париже. Самым главным условием заказа было то, чтобы балерина стояла на одном пальчике. Не на двух, а непременно на одном. В этом именно и заключалась вся соль третьей поправки, которую я с особенным внутренним удовлетворением готовил для директора Севрского завода.

Правда, Судьбинин отступил от условия, и, когда заказанный гипсовый оригинал прибыл в Петербург, оказалось, что балерину поддерживают за ножку два изящных амурчика. Но я амурчиков велел отрезать, и наши матера изготовили действительно замечательную по технике и красоте вещь — знаменитую статуэтку, известную под названием «Карсавина на одном пальчике».

Таковы были мои затаенные расчеты с директором Севрского завода, но им не суждено было осуществиться, так как разыгравшаяся мировая война задержала отсылку на Севрский завод изготовленных презентов.

Но это, в конце концов, и неважно. Дело, конечно, не в том, что не удалось устыдить одного немного самоуверенного иностранца, а в том, что мы сами себе лишний раз доказали, на каком высоком уровне находилось искусство умельцев с берегов Невы и что у нас могут кое-чему поучиться даже такие корифеи, как покрывший себя мировой славой Севрский завод.

Однако вернемся к главной теме. История бывшего Санкт-Петербургского стеклянного завода исчерпана. Несколько слов о том, в какой обстановке протекали его последние дни.

Мы уже сказали, как, прекратив самостоятельное существование, он перешел на положение одного из отделов Императорского фарфорового завода и все ниже и ниже опускал свои когда-то гордые знамена. Продукция его количественно сокращалась, ассортимент становился все беднее и беднее, художественное достоинство изделий резко снижалось.

В таком положении завод был застигнут бурными событиями, открывавшимися первой мировой войной. В этих условиях хрусталь уже... «не звучал». Суровый режим гражданской войны отказал в поддержке этому изысканному производству, и в 1920 г. Санкт-Петербургский стеклянный завод, капризная судьба которого была преисполнена тревогами, головокружительными успехами и горькими испытаниями, потушил огни своих печей навсегда.

В царское время на дворе Фарфорового завода, за корпусом «хрустального шатра», был угол, заросший бурьяном и крапивой. Туда сваливали фарфоровые черепки и стеклянный бой.

В советское время на этом месте была отстроена лаборатория и экспериментальная мастерская, и в них было создано одно из самых сложных и точных стекольных производств.

Многие советские ученые провели там не одну бессонную ночь, чтобы решить эту труднейшую и ответственнейшую задачу.

Зачем же для выполнения столь важного задания был выбран именно этот уголок? Потому что здесь сохранились корни замечательного завода, его традиции и люди, преемственно связанные с ним через своих отцов и дедов. Их руками в старых горшках, оставшихся от хрустальных варок, в огне заброшенных печей, в которых когда-то Андрей Ионыч варил свои замысловатые составы, были проведены первые, решающие опыты советских ученых для получения нового продукта.

Долг перед родиной был выполнен, и страна получила необходимое для нее стекло в изобилии.

Старый завод сделал свое дело и ушел в прошлое, но из омертвевшего корня его показался живой росток, бурно развившийся в могучее дерево.