Стихотворения

Бело-румяна

Всходит заря

И разгоняет

Блеском своим

Мрачную тьму

Черныя нощи.

Феб златозарный,

Лик свой явивши,

Все оживил.

Вся уж природа

Светом оделась

И процвела.

Сон встрепенулся

И отлетает

В царство свое.

Грезы, мечтанья,

Рой как пчелиный,

Мчатся за ним.

Смертны, вспряните!

С благоговеньем,

С чистой душой,

Пад пред всевышним,

Пламень сердечный

Мы излием.

Радужны крылья

Распростирая,

Бабочка пестра

Вьется, кружится

И лобызает

Нежно цветки.

Трудолюбива

Пчелка златая

Мчится, жужжит.

Все, что бесплодно,

То оставляет —

К розе спешцт.

Горлица нежна

Лес наполняет

Стоном своим.

Ах! знать, любезна,

Сердцу драгова,

С ней уже нет!

Верна подружка!

Для чего тщетно

В грусти, тоске

Время проводишь?

Рвешь и терзаешь

Сердце свое?

Можно ль о благе

Плакать другого?..

Он ведь заснул

И не страшится

Лука и злобы

Хитра стрелка.

Жизнь, друг мой, бездна

Слез и страданий…

Счастлив стократ

Тот, кто, достигнув

Мирного брега,

Вечным спит сном.

О лира, друг мой неизменный,

Поверенный души моей!

В часы тоски уединенной

Утешь меня игрой своей!

С тобой всегда я неразлучен,

О лира милая моя!

Для одиноких мир сей скучен,

А в нем один скитаюсь я!

Мое младенчество сокрылось;

Уж вянет юности цветок;

Без горя сердце истощилось,

Вперед присудит что-то рок!

Но я пред ним не побледнею:

Пусть будет то, что должно быть!

Судьба ужасна лишь злодею,

Судьба меня не устрашит.

Не нужны мне венцы вселенной,

Мне дорог ваш, друзья, венок!

На что чертог мне позлащенный?

Простой, укромный уголок,

В тени лесов уединенный,

Где бы свободно я дышал,

Всем милым сердцу окруженный,

И лирой дух свой услаждал,—

Вот всё — я больше не желаю,

В душе моей цветет мой рай.

Я бурный мир сей презираю.

О лира, друг мой! утешай

Меня в моем уединенье;

А вы, друзья мои, скорей,

Оставя свет сей треволненный,

Сберитесь к хижине моей.

Там, в мире сердца благодатном,

Наш век как ясный день пройдет;

С друзьями и тоска приятна,

Но и тоска нас не найдет.

Когда ж придет нам расставаться,

Не будем слез мы проливать:

Недолго на земле скитаться;

Друзья! увидимся опять.

О, друг мой! неужли твой гроб передо мною!

Того ль, несчастный, я от рока ожидал!

Забывшись, я тебя бессмертным почитал…

Святая благодать да будет над тобою!

Покойся, милый прах; твой сон завиден мне!

В сем мире без тебя, оставленный, забвенный,

Я буду странствовать, как в чуждой стороне,

И в горе слезы лить на пепел твой священный!

Прости! не вечно жить! Увидимся опять;

Во гробе нам судьбой назначено свиданье!

Надежда сладкая! приятно ожиданье! —

С каким веселием я буду умирать!

Протекших радостей уже не возвратить;

Но в самой скорби есть для сердца наслажденье.

Ужели все мечта? Напрасно ль слезы лить?

Ужели наша жизнь есть только привиденье

И трудная стезя к ничтожеству ведет?

Ах! нет, мой милый друг, не будем безнадежны;

Есть пристань верная, есть берег безмятежный;

Там все погибшее пред нами оживет;

Незримая рука, простертая над нами,

Ведет нас к одному различными путями;

Блаженство наша цель; когда мы к ней придем

Нам провидение сей тайны не открыло.

Но рано ль, поздно ли, мы радостно вздохнем:

Надеждой не вотще нас небо одарило.

Увы! протек свинцовый год,

Год тяжкий горя, испытанья;

Но безрассудный, злобный рок

Не облегчил твои страданья.

Напрасно жалобной слезой

Смягчить старался провиденье!

Оно не тронулось мольбой

И не смягчило чувств томленье.

Как хладной осени рука

С опустошительной грозою

Лишает прелести цветка

Своей безжалостной косою,—

Так ты безжалостной судьбой

Лишен веселья в жизни бренной.

Цветок заблещет вновь весной,

Твое ж страданье неизменно!

Чудесный дар богов!

О пламенных сердец веселье и любовь,

О прелесть тихая, души очарованье —

Поэзия! С тобой

И скорбь, и нищета, и мрачное изгнанье —

Теряют ужас свой!

В тени дубравы над потоком,

Друг Феба, с ясною душей,

В убогой хижине своей,

Забывший рок, забвенный роком,—

Поет, мечтает и — блажен!

И кто, и кто не оживлен

Твоим божественным влияньем?

Цевницы грубыя задумчивым бряцаньем

Лапландец, дикий сын снегов,

Свою туманную отчизну прославляет

И неискусственной гармонией стихов,

Смотря на бурные валы, изображает

И дымный свой шалаш, и хлад, и шум морей,

И быстрый бег саней,

Летящих по снегам с еленем быстроногим.

Счастливый жребием убогим,

Оратай, наклонясь на плуг,

Влекомый медленно усталыми волами,—

Поет свой лес, свой мирный луг,

Возы, скрыпящи под снопами.

И сладость зимних вечеров,

Когда, при шуме вьюг, пред очагом блестящим,

В кругу своих сынов,

С напитком пенным и кипящим,

Он радость в сердце льет

И мирно в полночь засыпает,

Забыв на дикие бразды пролитый пот…

Но вы, которых луч небесный оживляет,

Певцы, друзья души моей!

В печальном странствии минутной жизни сей

Тернистую стезю цветами усыпайте

И в пылкие сердца свой пламень изливайте!

Да звуков ваших громких лир

Герой, ко славе пробужденный,

Дивит и потрясает мир!

Да юноша воспламененный

От них в восторге слезы льет,

Алтарь отечества лобзает

И смерти за него, как блага, ожидает!

Да бедный труженик душою расцветет

От ваших песней благодатных!

Но да обрушится ваш гром

На сих жестоких и развратных,

Которые, в стыде, с возвышенным челом,

Невинность, доблести и честь поправ ногами,

Дерзают величать себя полубогами! —

Друзья небесных муз! пленимся ль суетой?

Презрев минутные успехи —

Ничтожный глас похвал, кимвальный звон пустой,—

Презревши роскоши утехи,

Пойдем великих по следам! —

Стезя к бессмертию судьбой открыта нам!

Не остыдим себя хвалою

Высоких жребием, презрительных душою,—

Дерзнем достойных увенчать!

Любимцу ль Фебову за призраком гоняться?

Любимцу ль Фебову во прахе пресмыкаться

И унижением Фортуну обольщать?

Потомство раздает венцы и посрамленье:

Дерзнем свой мавзолей в алтарь преобратить!

О слава, сердца восхищенье!

О жребий сладостный — в любви потомства жить!

Скатившись с горной высоты,

Лежал на прахе дуб, перунами разбитый;

А с ним и гибкий плющ, кругом его обвитый.

О Дружба, это ты!

Блажен, кто близ тебя одним тобой пылает,

Кто прелестью твоих речей обворожен,

Кого твой ищет взор, улыбка восхищает,—

С богами он сравнен!

Когда ты предо мной, в душе моей волненье,

В крови палящий огнь! в очах померкнул свет!

В трепещущей груди и скорбь и наслажденье!

Ни слов, ни чувства нет!

Лежу у милых ног, горю огнем желанья!

Блаженством страстныя тоски утомлена!

В слезах, вся трепещу без силы, без дыханья!

И жизни лишена!

Когда она была пастушкою простой,

Цвела невинностью, невинностью блистала,

Когда слыла в селе девичьей красотой

И кудри светлые цветами убирала —

Тогда ей нравились и пенистый ручей,

И луг, и сень лесов, и мир моей долины,

Где я пленял ее свирелию моей,

Где я так счастлив был присутствием Алины.

Теперь… теперь прости, души моей покой!

Алина гордая — столицы украшенье;

Увы! окружена ласкателей толпой,

За лесть их отдала любви боготворенье,

За пышный злата блеск — душистые цветы;

Свирели тихий звук Алину не прельщает;

Алина предпочла блаженству суеты;

Собою занята, меня в лицо не знает.

Какую бессмертную

Венчать предпочтительно

Пред всеми богинями

Олимпа надзвездного?

Не спорю с питомцами

Разборчивой мудрости,

Учеными, строгими;

Но свежей гирляндою

Венчаю веселую,

Крылатую, милую,

Всегда разновидную,

Всегда животворную,

Любимицу Зевсову,

Богиню Фантазию.

Ей дал он те вымыслы,

Те сны благотворные,

Которыми в области

Олимпа надзвездного

С амврозией, с нектаром

Подчас утешается

Он в скуке бессмертия;

Лелея с усмешкою

На персях родительских,

Ее величает он

Богинею-рад остью.

То в утреннем веянье

С лилейною веткою,

Одетая ризою,

Сотканной из нежного

Денницы сияния,

По долу душистому,

По холмам муравчатым,

По облакам утренним

Малиновкой носится;

На ландыш, на лилию,

На цвет-незабудочку,

На травку дубравную

Спускается пчелкою;

Устами пчелиными

Впиваяся в листики,

Пьет росу медвяную;

То, кудри с небрежностью

По ветру развеявши,

Во взоре уныние,

Тоской отуманена,

Глава наклоненная,

Сидит на крутой скале,

И смотрит в мечтании

На море пустынное,

И любит прислушивать,

Как волны плескаются,

О камни дробимые;

То внемлет, задумавшись,

Как ветер полуночный

Порой подымается,

Шумит над дубравою,

Качает вершинами

Дерев сеннолиственных;

То в сумраке вечера

(Когда златорогая

Луна из-за облака

Над рощею выглянет

И, сливши дрожащий луч

С вечерними тенями,

Оденет и лес и дол

Туманным сиянием)

Играет с наядами

По гладкой поверхности

Потока дубравного

И, струек с журчанием

Мешая гармонию

Волшебного шепота,

Наводит задумчивость,

Дремоту и легкий сон;

Иль, быстро с зефирами

По дремлющим лилиям,

Гвоздикам узорчатым,

Фиалкам и ландышам

Порхая, питается

Душистым дыханием

Цветов, ожемчуженных

Росинками светлыми;

Иль с сонмами гениев,

Воздушною цепию

Виясь, развиваяся,

В мерцании месяца,

Невидима — видима,

По облакам носится

И, к роще спустившися,

Играет листочками

Осины трепещущей.

Прославим создателя

Могущего, древнего,

Зевеса, пославшего

Нам радость — Фантазию;

В сей жизни, где радости

Прямые — луч молнии,

Он дал нам в ней счастие,

Всегда неизменное,

Супругу веселую,

Красой вечно юную,

И с нею нас цепию

Сопряг нераздельною.

«Да будешь, — сказал он ей,

И в счастье и в горести

Им верная спутница,

Утеха, прибежище».

Другие творения,

С очами незрящими,

В слепых наслаждениях,

С печалями смутными,

Гнетомые бременем

Нужды непреклонныя,

Начавшись, кончаются

В кругу, ограниченном

Чертой настоящего,

Минутною жизнию;

Но мы, отличенные

Зевесовой благостью!..

Он дал нам сопутницу

Игривую, нежную,

Летунью, искусницу

На милые вымыслы,

Причудницу резвую,

Любимую дщерь свою,

Богиню Фантазию!

Ласкайте прелестную;

Кажите внимание

Ко всем ее прихотям

Невинным, младенческим!

Пускай почитается

Над вами влыдычицей

И дома хозяйкою;

Чтоб вотчиму старому,

Брюзгливцу суровому,

Рассудку, не вздумалось

Ее переучивать,

Пугать укоризнами

И мучить уроками.

Я знаю сестру ее,

Степенную, тихую…

Мой друг утешительный,

Тогда лишь простись со мной,

Когда из очей моих

Луч жизни сокроется;

Тогда лишь покинь меня,

Причина всех добрых дел,

Источник великого,

Нам твердость, и мужество,

И силу дающая,

Надежда отрадная!..

Блажен, кто, богами еще до рожденья любимый,

На сладостном лоне Киприды взлелеян младенцем;

Кто очи от Феба, от Гермеса дар убеждения принял,

А силы печать на чело — от руки громовержца.

Великий, божественный жребий счастливца постигнул;

Еще до начала сраженья победой увенчан;

Любимец Хариты, пленяет, труда не приемля.

Великим да будет, кто собственной силы созданье,

Душою превыше и тайныя Парки и Рока;

Но счастье и Граций улыбка не силе подвластны.

Высокое прямо с Олимпа на избранных небом нисходит:

Как сердце любовницы, полное тайныя страсти,

Так все громовержца дары неподкупны; единый

Закон предпочтенья в жилищах Эрота и Зевса;

И боги в послании благ повинуются сердцу:

Им милы бесстрашного юноши гордая поступь,

И взор непреклонный, владычества смелого полный,

И волны власов, отенивших чело и ланиты.

Веселому чувствовать радость; слепым, а не зрящим

Бессмертные в славе чудесной себя открывают:

Им мил простоты непорочныя девственный образ;

И в скромном сосуде небесное Любит скрываться;

Презреньем надежду кичливой гордыни смиряют;

Свободные силе и гласу мольбы не подвластны.

Лишь к избранным с неба орлу-громоносцу Кронион

Велит ниспускаться — да мчит их в обитель Олимпа;

Свободно в толпе земнородных заметив любимцев,

Лишь им на главу налагает рукою пристрастной

То лавр песнопевца, то власти державной повязку;

Лишь им предлетит стрелоносный сразитель Пифона,

Лишь им и Эрот златокрылый, сердец повелитель;

Их судно трезубец Нептуна, равняющий бездны,

Ведет с неприступной фортуною Кесаря к брегу;

Пред ними смиряется лев, и дельфин из пучины

Хребтом благотворным их, бурей гонимых, изъемлет.

Над всем красота повелитель рожденный; подобие бога,

Единым спокойным явленьем она побеждает.

Не сетуй, что боги счастливца некупленным лавром венчают,

Что он, от меча и стрелы покровенный Кипридой,

Исходит безвредно из битвы, летя насладиться любовью:

И менее ль славы Ахиллу, что он огражден невредимым

Щитом, искованьем Гефестова дивного млата,

Что смертный единый все древнее небо в смятенье приводит?

Тем выше великий, что боги с великим в союзе,

Что, гневом его распаляся, любимцу во славу,

Элленов избраннейших в бездну Тенара низводят.

Пусть будет красою краса — не завидуй, что прелесть ей с неба,

Как лилиям пышность, дана без заслуги Цитерой;

Пусть будет блаженна, пленяя; пленяйся — тебе наслажденье.

Не сетуй, что дар песнопенья с Олимпа на избранных сходит;

Что сладкий певец вдохновеньем невидимой арфы наполнен:

Скрывающий бога в душе претворен и для внемлющих в бога;

Он счастлив собою — ты, им наслаждаясь, блаженствуй.

Пускай пред зерцалом Фемиды венок отдается заслуге —

Но радость лишь боги на смертное око низводят.

Где не было чуда, вотще там искать и счастливца.

Все смертное прежде родится, растет, созревает,

Из образа в образ ведомое зиждущим Кроном;

Но счастия мы и красы никогда в созреванье не видим:

От века они совершенны во всем совершенстве созданья;

Не зрим ни единой земныя Венеры, как прежде небесной,

В ее сокровенном исходе из тайных обителей моря;

Как древле Минерва, в бессмертный эгид и шелом ополченна,

Так каждая светлая мысль из главы громовержца родится.

Едва с младенчеством рассталась;

Едва для жизни расцвела;

Как непорочность улыбалась

И ангел красотой была.

В душе ее, как утро ясной,

Уже рождался чувства жар…

Но жребий сей цветок прекрасный

Могиле приготовил в дар.

И дни творцу она вручила;

И очи светлые закрыла,

Не сетуя на смертный час.

Так след улыбки исчезает;

Так за долиной умолкает

Минутный филомелы глас.

Умерен, Делий, будь в печали

И в счастии не ослеплен:

На миг нам жизнь бессмертны дали;

Всем путь к Тенару проложен.

Хотя б заботы нас томили,

Хотя б токайское вино

Мы, нежася на дерне, пили —

Умрем: так Дием суждено.

Неси ж сюда, где тополь с ивой

Из ветвей соплетают кров,

Где вьется ручеек игривый

Среди излучистых брегов,

Вино, и масти ароматны,

И розы, дышащие миг.

О Делий, годы невозвратны:

Играй — пока нить дней твоих

У черной Парки под перстами;

Ударит час — всему конец:

Тогда прости и луг с стадами,

И твой из юных роз венец,

И соловья приятны трели

В лесу вечернею порой,

И звук пастушеской свирели,

И дом, и садик над рекой,

Где мы, при факеле Дианы,

Вокруг дернового стола,

Стучим стаканами в стаканы

И пьем из чистого стекла

В вине печалей всех забвенье;

Играй — таков есть мой совет;

Не годы жизнь, а наслажденье;

Кто счастье знал, тот жил сто лет;

Пусть быстрым, лишь бы светлым, током

Промчатся дни чрез жизни луг;

Пусть смерть зайдет к нам ненароком,

Как добрый, но нежданный друг.

Имя где для тебя?

Не сильно смертных искусство

Выразить прелесть твою!

Лиры нет для тебя!

Что песни? Отзыв неверный

Поздней молвы об тебе!

Если бы сердце могло быть

Им слышно, каждое чувство

Было бы гимном тебе!

Прелесть жизни твоей,

Сей образ чистый, священный,

В сердце, как тайну, ношу.

Я могу лишь любить,

Сказать же, как ты любима,

Может лишь вечность одна!

Блажен, о Филон, кто харитам-богиням жертвы приносит.

Как светлые дни легкокрылого мая в блеске весеннем,

Как волны ручья, озаренны улыбкой юного утра,

Дни его легким полетом летят.

И полный фиал, освященный устами дев полногрудых,

И лира, в кругу окрыляемых пляской фавнов звеняща,

Да будут от нас, до нисхода в пределы тайного мира,

Грациям, девам стыдливости, дар.

И горе тому, кто харитам противен; низкие мысли

Его от земли не восходят к Олимпу; бог песнопенья

И нежный Эрот с ним враждуют; напрасно лиру он строит:

Жизни в упорных не будет струнах.

Дружись с Уединеньем!

Изнежен наслажденьем,

Сын света незнаком

С сим добрым божеством,

Ни труженик унылый,

Безмолвный раб могилы,

Презревший божий свет

Степной анахорет.

Ужасным привиденьем

Пред их воображеньем

Является оно:

Как тьмой, облечено

Одеждою печальной

И к урне погребальной

Приникшее челом;

И в сумраке кругом,

Объят безмолвной думой,

Совет его угрюмый:

С толпой видений Страх,

Унылое Молчанье,

И мрачное Мечтанье

С безумием в очах,

И душ холодных мука,

Губитель жизни, Скука…

О! вид совсем иной

Для тех оно приемлет,

Кто зову сердца внемлет

И с мирною душой,

Младенец простотой,

Вслед промысла стремится,

Ни света, ни людей

Угрюмо не дичится,

Но счастья жизни сей

От них не ожидает,

А в сердце заключает

Прямой источник благ.

С улыбкой на устах,

На дружественном лоне

Подруги Тишины,

В сиянии весны,

Простертое на троне

Из лилий молодых,

Как райское виденье

Себя являет их

Очам Уединенье!

Вблизи под сенью мирт

Кружится рой Харит

И пляску соглашает

С струнами Аонид;

Смотря на них, смягчает

Наука строгий вид,

При ней, сын размышленья,

С веселым взглядом Труд —

В руке его сосуд

Счастливого забвенья

Сразивших душу бед,

И радостей минувших,

И сердце обманувших

Разрушенных надежд;

Там зрится Отдых ясный,

Труда веселый друг,

И сладостный Досуг,

И три сестры, прекрасны

Как юная весна:

Вчера — воспоминанье,

И Ныне — тишина,

И Завтра — упованье;

Сидят рука с рукой,

Та с розой молодой,

Та с розой облетелой,

А та, мечтой веселой

Стремяся к небесам,

В их тайну проникает

И, радуясь, сливает

Неведомое нам

В магическое там.

Ты унываешь о днях, невозвратно протекших,

Горестной мыслью, тоской безнадежной их

призывая,—

Будь настоящее твой утешительный гений!

Веря ему, свой день проводи безмятежно!

Легким полетом несутся дни быстрые жизни!

Только успеем достигнуть до полныя зрелости мыслей,

Только увидим достойную цель пред очами —

Все уж для нас прошло, как мечта сновиденья,

Призрак фантазии, то представляющей взору

Луг, испещренный цветами, веселые холмы, долины;

То пролетающей в мрачной одежде печали

Дикую степь, леса и ужасные бездны.

Следуй же мудрым! всегда неизменный душою,

Что посылает судьба, принимай и не сетуй! Безумно

Скорбью бесплодной о благе навеки погибшем

То отвергать, что нам предлагает минута!

Хочешь видеть жребий свой

В зеркале, Светлана?

Ты спросись с своей душой!

Скажет без обмана,

Что тебе здесь суждено!

Нам душа — зерцало!

Все в ней, все заключено,

Что нам обещало

Провиденье в жизни сей!

Милый друг, в душе твоей,

Непорочной, ясной,

С восхищеньем вижу я,

Что сходна судьба твоя

С сей душой прекрасной!

Непорочность — спутник твой

И веселость — гений

Всюду будут пред тобой

С чашей наслаждений.

Лишь тому, в ком чувства нет,

Путь земной ужасен!

Счастье в нас, и божий свет

Нами лишь прекрасен.

Милый друг, спокойна будь,

Безопасен твой здесь путь:

Сердце твой хранитель!

Все судьбою в нем дано:

Будет здесь тебе оно

К счастью предводитель!

«О, жребий смертного унылый!

Твой путь, — Зевес ему сказал,—

От колыбели до могилы

Между пучин и грозных скал;

Его уносит быстро время;

Врага в прошедшем видит он;

Влачить забот и скуки бремя

Он в настоящем осужден;

А счастья будущего сон

Все дале, дале улетает

И в гробе с жизнью исчезает;

И пусть случайно оживит

Он сердце радостью мгновенной —

То в бездне луч уединенный:

Он только бездну озарит.

О ты, который самовластно

Даришь нас жизнию ужасной,

Зевес, к тебе взываю я:

Пошли мне дар небытия».

В стране, забвенной от природы,

Где мертвый разрушенья вид,

Где с ревом бьют в утесы воды,

Так говорил Эпимесид.

Угрюмый, страшных мыслей полный,

Он пробегал очами волны,

Он в бездну броситься готов…

И грянул глас из облаков:

«Ты лжешь, хулитель провиденья,

Богам любезен человек:

Но благ источник наслажденья;

Отринь, слепец, что в буйстве рек,

И не гневи творца роптаньем».

Эпимесид простерся в прах.

Покорный, с тихим упованьем,

С благословеньем на устах,

Идет он с берега крутова.

Два месяца не протекли —

На берег он приходит снова.

«О небеса! вы отвели

Меня от страшной сей пучины;

Хвала вам! тайный перст судьбины

Уже мне друга указал.

О, сколь безумно я роптал!

Не дремлют очи провиденья,

И часто посреди волненья

Оно являет пристань нам;

Мы живы под его рукою,

И смертный не к одним бедам

Приходит трудною стезею».

Умолк — и видит: не вдали

Цветет у брега мирт зеленый,

На брата юного склоненный,

И бури ветви их сплели.

Под тенью их он воздвигает

Лик Дружбы, в честь благим богам.

Проходит год — опять он там;

Во взорах счастие пылает;

Гименов на челе венок.

«И я винил в безумстве рок!

И я терял к бессмертным веру!

Они послали мне Глисеру;

Люблю, о сладкий жизни дар!

О! как мне весь перед богами

Излить благодаренья жар?»

Он пал на землю со слезами;

Потом под юными древами,

Где Дружбы лик священный был,

Любви алтарь соорудил.

Свершился год — с лучом Авроры

Опять пришел он на утес,

И светлые сияли взоры

Святым спокойствием небес.

«Хвала вам, боги; вашей властью

Узнал в любви и в дружбе я

Все наслажденья бытия;

Но вы открыли путь ко счастью.

Проклятье дерзостным хулам,

Произнесенным в исступленье!

Наш в мире путь — одно мгновенье,

Но можем быть равны богам».

И он воздвиг на бреге храм,

Где все пленяло простотою:

Столбы, обитые корою,

Помост из дерна и цветов

И скромный из соломы кров,

Под той же дружественной сенью,

Где был алтарь сооружен…

И на простом фронтоне он

Изобразил: Благотворенью.

Прелестный день, не обмани!

Тебя встречаю я с волненьем.

О, если б жизни приношеньем

Я сделать мог, чтоб оны дни,

Летящи следом за тобою,

Ей все с собою принесли!..

Мой друг, кто был любим судьбою

Тебя достойней на земли?

Когда б родиться в свет и жить

Лишь значило: пойти в далекий путь без цели,

Искать безвестного, с надеждой не найтить,

И, от младенческой спокойной колыбели

До колыбели гробовой

Стремясь за тщетною мечтой,

Остановиться вдруг и, взоры обративши,

Спросить с унынием: зачем пускался в путь?

Потом, забвению свой посох посвятивши,

На лоне тишины заснуть,—

Тогда бы кто считал за праздник день рожденья?

Но жребий мне иной!

Мой ангел, мой хранитель,

Твой вид приняв, сказал: «Я друг навеки твой!»

В сем слове все сказал небесный утешитель.

В сем слове цель моя, надежда и венец!

Благодарю за жизнь, творец!

В день счастья вспомнить о тебе —

На что такое, друг, желанье?

На что нам поверять судьбе

Священное воспоминанье?

Когда б любовь к тебе моя

Моим лишь счастьем измерялась

И им лишь в сердце оживлялась,—

Сколь беден ею был бы я!

Нет, нет, мой брат, мой друг-хранитель;

Воспоминанием иным

Плачу тебе: я вечно с ним;

Оно мой верный утешитель!

Во дни печали ты со мной;

И, ободряемый тобой,

Еще я жизнь не презираю;

О, что бы ни было, — я знаю,

Где мне прибежище обресть,

Куда любовь свою принесть,

И где любовь не изменится,

И где нежнейшее хранится

Участие в судьбе моей.

Дождусь иль нет счастливых дней —

О том, мой милый друг, ни слова;

Каким бы я ни шел путем —

Все ты мне спутником-вождем;

Со мной до камня гробового,

Не изменяяся, иди;

Одна мольба: не упреди!

Кто сердца не питал, кто не был восхищен

Сей книгой, от небес евреем вдохновенной!

Ее божественным огнем воспламенен,

Полночный наш Давид на лире обновленной

Пророческую песнь псалтыри пробуждал,—

И север дивному певцу рукоплескал.

Так, там, где цвел Эдем, на бреге Иордана,

На гордых высотах сенистого Ливана

Живет восторг; туда, туда спеши, певец;

Там мир в младенчестве предстанет пред тобою

И мощный, мыслию сопутствуем одною,

В чудесном торжестве творения творец…

И слова дивного прекрасное рожденье,

Се первый человек; вкусил минутный сон —

Подругу сладкое дарует пробужденье.

Уже с невинностью блаженство тратит он.

Повержен праведник — о грозный бог!

о мщенье!

Потоки хлынули… земли преступной нет;

Один, путеводим предвечного очами,

Возносится ковчег над бурными валами,

И в нем с Надеждою таится юный свет.

Вы, пастыри, вожди племен благословенных,

Иаков, Авраам, восторженный мой взгляд

Вас любит обретать, могущих и смиренных,

В родительских шатрах, среди шумящих стад;

Сколь вашей простоты величие пленяет!

Сколь на востоке нам ваш славный след сияет!.

Не ты ли, тихий гроб Рахили, предо мной?..

Но сын ее зовет меня ко брегу Нила;

Напрасно злобы сеть невинному грозила;

Жив бог — и он спасен. О! сладкие с тобой,

Прекрасный юноша, мы слезы проливали.

И нет тебя… увы! на чуждых берегах

Сыны Израиля в гонении, в цепях

Скорбят… Но небеса склонились к их печали:

Кто ты, спокойное дитя средь шумных волн?

Он, он, евреев щит, их плена разрушитель!

Спеши, о дочь царей, спасай чудесный челн;

Да не дерзнет к нему приблизиться губитель —

В сей колыбели скрыт Израиля предел.

Раздвинься, море… пой, Израиль, искупленье!

Синай, не ты ли день завета в страхе зрел?

Не на твою ль главу, дрожащую в смятенье,

Гремящим облаком Егова низлетел?

Скажу ль — и дивный столп в день мрачный,

в ночь горящий,

И изумленную пустыню от чудес,

И солнце, ставшее незапно средь небес,

И Руфь, и от руки Самсона храм дрожащий,

И деву юную, которая в слезах,

Среди младых подруг, на отческих горах,

О жизни сетуя, два месяца бродила?..

Но что? рука судей Израиль утомила;

Неблагодарным в казнь, царей послал Творец;

Саул помазан, пал — и пастырю венец;

От племени его народов Искупитель;

И воину-царю наследник царь-мудрец.

Где вы, левиты? Ждет божественный строитель;

Стеклись… о, торжество! храм вечный заложен.

Но что? уж десяти во граде нет колен!..

Падите, идолы! Рассыпьтесь в прах, божницы!

В блистанье Илия на небо воспарил!..

Иду под вашу сень, Товия, Рагуил…

Се мужи Промысла, предвечного зеницы;

Грядущие лета как прошлые для них —

И в час показанный народы исчезают.

Увы! Сидон, навек под пеплом ты утих!..

Какие вопли ток Евфрата возмущают?

Ты, плакавший в плену, на вражеских брегах,

Иуда, ободрись; восходит день спасенья!

Смотри: сия рука, разитель преступленья,

Тирану пишет казнь, другим тиранам в страх.

Сион, восторжествуй свиданье с племенами;

Се Эздра, Маккавей с могучими сынами;

И се младенец-бог Мессия в пеленах.

Эсхин возвращался к пенатам своим,

К брегам благовонным Алфея.

Он долго по свету за счастьем бродил —

Но счастье, как тень, убегало.

И роскошь, и слава, и Вакх, и Эрот —

Лишь сердце они изнурили;

Цвет жизни был сорван; увяла душа;

В ней скука сменила надежду.

Уж взорам его тихоструйный Алфей

В цветущих брегах открывался;

Пред ним оживились минувшие дни,

Давно улетевшая младость…

Все те ж берега, и поля, и холмы,

И то же прекрасное небо;

Но где ж озарявшая некогда их

Волшебным сияньем Надежда?

Жилища Теонова ищет Эсхин.

Теон, при домашних пенатах,

В желаниях скромный, без пышных надежд,

Остался на бреге Алфея.

Близ места, где в море втекает Алфей,

Под сенью олив и платанов,

Смиренную хижину видит Эсхин —

То было жилище Теона.

С безоблачных солнце сходило небес,

И тихое море горело;

На хижину сыпался розовый блеск,

И мирты окрестны алели.

Из белого мрамора гроб невдали,

Обсаженный миртами, зрелся;

Душистые розы и гибкий ясмин

Ветвями над ним соплетались.

На праге сидел в размышленье Теон,

Смотря на багряное море,—

Вдруг видит Эсхина и вмиг узнает

Сопутника юныя жизни.

«Да благостно взглянет хранитель Зевес

На мирный возврат твой к пенатам!» —

С блистающим радостью взором Теон

Сказал, обнимая Эсхина.

И взгляд на него любопытный вперил —

Лицо его скорбно и мрачно.

На друга внимательно смотрит Эсхин —

Взор друга прискорбен, но ясен.

«Когда я с тобой разлучался, Теон,

Надежда сулила мне счастье;

Но опыт иное мне в жизни явил:

Надежда — лукавый предатель.

Скажи, о Теон, твой задумчивый взгляд

Не ту же ль судьбу возвещает?

Ужель и тебя посетила печаль

При мирных домашних пенатах?»

Теон указал, воздыхая, на гроб…

«Эсхин, вот безмолвный свидетель,

Что боги для счастья послали нам жизнь —

Но с нею печаль неразлучна.

О! нет, не ропщу на Зевесов закон:

И жизнь и вселенна прекрасны.

Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах

Я видел земное блаженство.

Что может разрушить в минуту судьба,

Эсхин, то на свете не наше;

Но сердца нетленные блага: любовь

И сладость возвышенных мыслей —

Вот счастье; о друг мой, оно не мечта.

Эсхин, я любил и был счастлив;

Любовью моя освятилась душа,

И жизнь в красоте мне предстала.

При блеске возвышенных мыслей я зрел

Яснее великость творенья;

Я верил, что путь мой лежит по земле

К прекрасной, возвышенной цели.

Увы! я любил… и ее уже нет!

Но счастье, вдвоем столь живое,

Навеки ль исчезло? И прежние дни

Вотще ли столь были прелестны?

О! нет: никогда не погибнет их след;

Для сердца прошедшее вечно.

Страданье в разлуке есть та же любовь;

Над сердцем утрата бессильна.

И скорбь о погибшем не есть ли, Эсхин,

Обет неизменной надежды:

Что где-то в знакомой, но тайной стране

Погибшее нам возвратится?

Кто раз полюбил, тот на свете, мой друг,

Уже одиноким не будет…

Ах! свет, где она предо мною цвела,—

Он тот же: все ею он полон.

По той же дороге стремлюся один

И к той же возвышенной цели,

К которой так бодро стремился вдвоем —

Сих уз не разрушит могила.

Сей мыслью высокой украшена жизнь;

Я взором смотрю благодарным

На землю, где столько рассыпано благ,

На полное славы творенье.

Спокойно смотрю я с земли рубежа

На сторону лучшия жизни;

Сей сладкой надеждою мир озарен,

Как небо сияньем Авроры.

С сей сладкой надеждой я выше судьбы,

И жизнь мне земная священна;

При мысли великой, что я человек,

Всегда возвышаюсь душою.

А этот безмолвный, таинственный гроб…

О друг мой, он верный свидетель,

Что лучшее в жизни еще впереди,

Что верно желанное будет;

Сей гроб затворенная к счастию дверь;

Отворится… жду и надеюсь!

За ним ожидает сопутник меня,

На миг мне явившийся в жизни.

О друг мой, искав изменяющих благ,

Искав наслаждений минутных,

Ты верные блага утратил свои —

Ты жизнь презирать научился.

С сим гибельным чувством ужасен и свет;

Дай руку: близ верного друга

С природой и жизнью опять примирись;

О! верь мне, прекрасна вселенна.

Все небо нам дало, мой друг, с бытием:

Все в жизни к великому средство;

И горесть и радость — все к цели одной:

Хвала жизнедавцу Зевесу!»

Ты свет увидела во дни моей весны,

Дни чистые, когда все в жизни так прекрасно,

Так живо близкое, далекое так ясно,

Когда лелеют нас магические сны;

Тогда с небес к твоей спокойной колыбели

Святые радости подругами слетели —

Их рой сном утренним кругом тебя играл;

И ангел прелести, твоя родня, с любовью

Незримо к твоему приникнул изголовью

И никогда тебя с тех пор не покидал…

Лета прошли — твои все спутники с тобою;

У входа в свет с живой и ждущею душою

Ты в их кругу стоишь, прелестна, как они.

А я, знакомец твой в те радостные дни,

Я на тебя смотрю с веселием унылым;

Теснишься в сердце ты изображеньем милым

Всего минувшего, всего, чем жизнь была

Так сладостно полна, так пламенно мила,

Что вдохновением всю душу зажигало,

Всего, что лучшего в ней было и пропало…

О, упоение томительной мечты,

Покинь меня! Желать — безжалостно ты

учишь;

Не воскрешая, смерть мою тревожишь ты;

В могиле мертвеца ты чувством жизни мучишь.

Ноябрь, зимы посол, подчас лихой старик

И очень страшный в гневе,

Но милостивый к нам, напудрил свой парик

И вас уже встречать готовится в Белеве;

Уж в Долбине давно,

В двойное мы смотря окно

На обнаженную природу,

Молились, чтоб седой Борей

Прислал к нам поскорей

Сестру свою метель и беглую бы воду

В оковы льдяные сковал;

Борей услышал наш молебен; уж крошится

На землю мелкий снег с небес;

Ощипанный белеет лес.

Прозрачная река уж боле не струится,

И, растопорщивши оглобли, сани ждут,

Когда их запрягут.

Иному будет жаль дней ясных,—

А я жду не дождусь холодных и ненастных.

Милей мне светлого природы мрачный вид!

Пусть вьюга на поле кипит

И снег в нас шапками бросает,

Пускай нас за носы хватает

Мороз, зимы сердитой кум,—

Сквозь страшный вихрей шум

Мне голос сладостный взывает:

«Увидишь скоро их! сей час недалеко!

И будет на душе легко!»

Ах! то знакомый глас надежды

неизменной!..

Как часто, вьюгою несчастья окруженный,

С дороги сбившися, пришлец земной,

Пути не видя пред собой

(Передний путь во мгле, покрыт обратный

мглой),

Робеет, света ждет, дождется ли, не знает,

И в нетерпенье унывает…

И вдруг… надежды глас!., душа ободрена!

Стал веселее мрак ужасный

И уж незримая дорога не страшна!:.

Он верит, что она проложена

Вождем всезнающим и к куще безопасной,

И с милым ангелом-надеждой он идет

И, не дойдя еще, уж счастлив ожиданьем

Того, что в пристани обетованной ждет!

Так для меня своим волшебным обещаньем

Надежда и зиме красу весны дает!

О! жизнь моя верна, и цель моя прекрасна,

И неизвестность мне нимало не ужасна,

Когда все милое со мной!..

Но вот и утро встало!

О, радость! на земле из снега одеяло!

Друзья, домой!

В бурю, в легком челноке,

Окруженный тучи мглою,

Плыл младенец по реке,

И несло челнок волною.

Буря вкруг него кипит,

Челн ужасно колыхает —

Беззаботно он сидит

И веслом своим играет.

Волны плещут на челнок —

Он веселыми глазами

Смотрит, бросив в них цветок,

Как цветок кружит волнами.

Челн, ударясь у брегов

Об утесы, развалился,

И на бреге меж цветов

Мореходец очутился.

Челн забыт… а гибель, страх?

Их невинность и не знает.

Улыбаясь, на цветах

Мой младенец засыпает.

Вот пример! Беспечно в свет!

Пусть гроза, пускай волненье;

Нам погибели здесь нет;

Правит челн наш провиденье.

Здесь стезя твоя верна;

Меньше, чем другим, опасна;

Жизнь красой души красна,

А твоя душа прекрасна.

Кто слез на хлеб свой не ронял,

Кто близ одра, как близ могилы,

В ночи, бессонный, не рыдал,—

Тот вас не знает, вышни силы!

На жизнь мы брошены от вас!

И вы ж, дав знаться нам с виною,

Страданью выдаете нас,

Вину преследуете мздою.

Сей день есть день суда и мщенья!

Сей грозный день земле явил

Непобедимость провиденья

И гордых силу пристыдил.

Где тот, пред кем гроза не смела

Валов покорных воздымать,

Когда ладья его летела

С фортуной к берегу пристать?

К стопам рабов бросал он троны,

Срывал с царей красу порфир,

Сдвигал народы в легионы

И мыслил весь заграбить мир.

И где он?.. Мир его не знает!

Забыт разбитый истукан!

Лишь пред изгнанником зияет

Неумолимый океан.

И все, что рушил он, природа

Уже красою облекла,

И по следам его свобода

С дарами жизни протекла!

И честь тому — кто, верный чести,

Свободе меч свой посвятил,

Кто в грозную минуту мести

Лишь благодатию отмстил.

Так! честь ему: и мир вселенной,

И царские в венцах главы,

И блеск Лютеции спасенной,

И прах низринутой Москвы!

О нем молитва Альбиона

Одна сынов его с мольбой:

«Чтоб долго был красой он трона

И человечества красой!»

Знайте, с Олимпа

Являются боги

К нам не одни;

Только что Бахус придет говорливый,

Мчится Эрот, благодатный младенец;

Следом за ними и сам Аполлон.

Слетелись, слетелись

Все жители неба,

Небесными полно

Земное жилище.

Чем угощу я,

Земли уроженец,

Вечных богов?

Дайте мне вашей, бессмертные, жизни!

Боги! что, смертный, могу поднести вам?

К вашему небу возвысьте меня!

Прекрасная радость

Живет у Зевеса!

Где нектар? налейте,

Налейте мне чашу!

Нектара чашу

Певцу, молодая

Геба, подай!

Очи небесной росой окропите;

Пусть он не зрит ненавистного Стикса,

Быть да мечтает одним из богов!

Шумит, заблистала

Небесная влага,

Спокоилось сердце,

Провидели очи.

На ту знакомую гору

Сто раз я в день прихожу;

Стою, склоняся на посох,

И в дол с вершины гляжу.

Вздохнув, медлительным шагом

Иду вослед я овцам

И часто, часто в долину

Схожу, не чувствуя сам.

Весь луг по-прежнему полон

Младой цветов красоты;

Я рву их — сам же не знаю,

Кому отдать мне цветы.

Здесь часто в дождик и в грозу

Стою, к земле пригвожден;

Все жду, чтоб дверь отворилась…

Но то обманчивый сон.

Над милой хижинкой светит,

Видаю, радуга мне…

К чему? Она удалилась!

Она в чужой стороне!

Она все дале! все дале!

И скоро слух замолчит!

Бегите ж, овцы, бегите!

Здесь горе душу томит!

От дружной ветки отлученный,

Скажи, листок уединенный,

Куда летишь?.. «Не знаю сам;

Гроза разбила дуб родимый;

С тех пор, по долам, по горам

По воле случая носимый,

Стремлюсь, куда велит мне рок,

Куда на свете все стремится,

Куда и лист лавровый мчится

И легкий розовый листок».

Ты в утешители зовешь воспоминанье;

Глядишь без прелести на свет!

И раззнакомилось с душой твоей желанье!

И веры к будущему нет!

О друг! в твоем мое мне сердце отозвалось:

Я понимаю твой удел!

И мне вожатым быть желанье отказалось,

И мой светильник побледнел!

Сменил блестящие мечтательного краски

Однообразной жизни свет!

Из-под обманчиво смеющияся маски

Угрюмый выглянул скелет.

На что же, друг, хотеть призвать воспоминанье?

Мечты не дозовемся мы!

Без утоления пробудим лишь желанье;

На небо взглянем из тюрьмы!

Будь, милая, с тобой любовь небес святая;

Иди без трепета, в тебе — открытый свет!

Прекрасная душа! цвети, не увядая;

Для светлыя души в сей жизни мрака нет!

Все для души, сказал отец твой несравненный;

В сих двух словах открыл нам ясно он

И тайну бытия и наших дел закон…

Они тебе — на жизнь завет священный.

Судьба на месте сем разрознила наш круг:

Здесь милый наш отец, здесь наш любимый друг;

Их разлучила смерть и смерть соединила;

А нам в святой завет святая их могила:

«Их неутраченной любви не изменить;

Ту жизнь, где их уж нет, как с ними, совершить,

Чтоб быть достойными о них воспоминанья,

Чтоб встретить с торжеством великий час свиданья».

Мой милый цвет, былинка полевая,

Скорей покинь приют твой луговой:

Теперь тебя рука нашла родная;

Доселе ты с непышной красотой

Цвела в тиши, очей не привлекая

И путника не радуя собой;

Ты здесь была желанью неприметна,

Чужда любви и сердцу безответна.

Но для меня твой вид — очарованье;

В твоих листах вся жизнь минувших лет;

В них милое цветет воспоминанье;

С них веет мне давнишнего привет;

Смотрю… и все, что мило, на свиданье

С моей душой, к тебе, родимый цвет,

Воздушною слетелося толпою,

И прошлое воскресло предо мною.

И всех друзей душа моя узнала…

Но где ж они? На миг с путей земных

На север мой мечта вас прикликала,

Сопутников младенчества родных…

Вас жадная рука не удержала,

И голос ваш, пленив меня, затих,

О, будь же вам заменою свиданья

Мой северный цветок воспоминанья!

Он вспомнит вам союза час священный,

Он возвратит вам прошлы времена…

О сладкий час! о вечер незабвенный!

Как божий рай, цвела там сторона;

Безоблачен был запад озаренный,

И свежая на землю тишина,

Как ясное предчувствие, сходила;

Природа вся с душою говорила.

И к нам тогда, как Гений, прилетало

За песнею веселой старины

Прекрасное, что некогда бывало

Товарищем младенческой весны;

Отжившее нам снова оживало;

Минувших лет семьей окружены,

Все лучшее мы зрели настоящим;

И время нам казалось нелетящим.

И Верная была незримо с нами…

Сии окрест волшебные места,

Сей тихий блеск заката за горами,

Сия небес вечерних чистота,

Сей мир души, согласный с небесами,

Со всем была, как таинство, слита

Ее душа присутствием священным,

Невидимым, но сердцу откровенным.

И нас Ее любовь благословляла;

И ободрял на благо тихий глас…

Друзья, тогда Судьба еще молчала

О жребиях, назначенных для нас;

Неизбранны, на дне ее фиала

Они еще таились в оный час;

Играли мы на тайном праге света…

Тогда был дан вам мною цвет завета.

И где же вы?.. Разрознен круг наш тесный;

Разлучена веселая семья;

Из области младенчества прелестной

Разведены мы в разные края…

Но розно ль мы? Повсюду в поднебесной,

О верные, далекие друзья,

Прекрасная всех благ земных примета,

Для нас цветет наш милый цвет завета.

Из северной, любовию избранной

И промыслом указанной страны

К вам ныне шлю мой дар обетованный;

Да скажет он друзьям моей весны,

Что выпал мне на часть удел желанный:

Что младости мечты совершены;

Что не вотще доверенность к надежде

И что Теперь пленительно, как Прежде.

Да скажет он, что в наш союз прекрасный

Еще один товарищ приведен…

На путь земной из люльки безопасной

Нам подает младую руку он;

Его лицо невинностию ясно,

И жизнь над ним как легкий веет сон;

Беспечному предав его веселью,

Судьба молчит над тихой колыбелью.

Но сладостным предчувствием теснится

На сердце мне грядущего мечта:

Младенчества веселый сон промчится,

Разоблачат житейское лета,

Огнем души сей взор воспламенится

И мужески созреет красота;

Дойдут к нему возвышенные вести

О праотцах, о доблести, о чести…

О! да поймет он их знаменованье,

И жизнь его да будет им верна!

Да перейдет, как чистое преданье

Прекрасных дел, в другие времена!

Что б ни было судьбы обетованье,

Лишь благом будь она освящена!..

Вы ж, милые, товарища примите

И путь его земной благословите.

А ты, наш цвет, питомец скромный луга,

Символ любви и жизни молодой,

От севера, от запада, от юга

Летай к друзьям желанною молвой;

Будь голосом, приветствующим друга;

Посол души, внимаемый душой,

О верный цвет, без слов беседуй с нами

О том, чего не выразить словами.

Счастливец! Ею ты любим!

Но будет ли она любима так тобою,

Как сердцем искренним моим,

Как пламенной моей душою!

Возьми ж их от меня — и, страстию своей,

Достоин будь своей судьбы прекрасной!

Мне ж сердце, и душа, и жизнь, и все напрасно,

Когда всего отдать нельзя на жертву Ей!

Свободу смелую приняв себе в закон,

Всезрящей мыслию над миром он носился.

И в мире все постигнул он —

И ничему не покорился.

Что наш язык земной пред дивною природой?

С какой небрежною и легкою свободой

Она рассыпала повсюду красоту

И разновидное с единством согласила!

Но где, какая кисть ее изобразила?

Едва-едва одну ее черту

С усилием поймать удастся вдохновенью…

Но льзя ли в мертвое живое передать?

Кто мог создание в словах пересоздать?

Невыразимое подвластно ль выраженью?..

Святые таинства, лишь сердце знает вас.

Не часто ли в величественный час

Вечернего земли преображенья,

Когда душа смятенная полна

Пророчеством великого виденья

И в беспредельное унесена,—

Спирается в груди болезненное чувство,

Хотим прекрасное в полете удержать,

Ненареченному хотим названье дать —

И обессиленно безмолвствует искусство?

Что видимо очам — сей пламень облаков,

По небу тихому летящих,

Сие дрожанье вод блестящих,

Сии картины берегов В пожаре пышного заката —

Сии столь яркие черты —

Легко их ловит мысль крылата,

И есть слова для их блестящей красоты.

Но то, что слито с сей блестящей красотою —

Сие столь смутное, волнующее нас,

Сей внемлемый одной душою

Обворожающего глас,

Сие к далекому стремленье,

Сей миновавшего привет

(Как прилетевшее незапно дуновенье

От луга родины, где был когда-то цвет,

Святая молодость, где жило упованье),

Сие шепнувшее душе воспоминанье

О милом радостном и скорбном старины,

Сия сходящая святыня с вышины,

Сие присутствие создателя в созданье —

Какой для них язык?.. Горе душа летит,

Все необъятное в единый вздох теснится,

И лишь молчание понятно говорит.

С ним дружен бог войны, с ним дружен Аполлон!

Певец любви, отважный воин,

По дарованиям достоин славы он,

По сердцу счастия достоин.

О дивной розе без шипов

Давно твердят в стихах и прозе;

Издревле молим мы богов

Открыть нам путь к чудесной розе:

Ее в далекой стороне

Цветущею воображаем;

На грозной мыслим вышине,

К которой доступ охраняем

Толпой драконов и духов,

Средь ужасов уединенья —

Таится роза без шипов;

Но то обман воображенья —

Очаровательный цветок

К нам близко! В райский уголок,

Где он в тиши благоухает,

Дракон путей не заграждает:

Его святилище хранит

Богиня-благость с ясным взором,

Приветливость — сестра харит —

С приятным, сладким разговором,

С обворожающим лицом —

И скромное Благотворенье

С тем очарованным жезлом,

Которого прикосновенье

Велит сквозь слез сиять очам

И сжатым горестью устам

Улыбку счастья возвращает.

Там невидимкой расцветает

Созданье лучшее богов —

Святая Роза без шипов.

Взошла заря. Дыханием приятным

Сманила сон с моих она очей;

Из хижины за гостем благодатным

Я восходил на верх горы моей;

Жемчуг росы по травкам ароматным

Уже блистал младым огнем лучей,

И день взлетел, как гений светлокрылый!

И жизнью все живому сердцу было.

Я восходил; вдруг тихо закурился

Туманный дым в долине над рекой;

Густел, редел, тянулся, и клубился,

И вдруг взлетел, крылатый, надо мной,

И яркий день с ним в бледный сумрак слился,

Задернулась окрестность пеленой,

И, влажною пустыней окруженный,

Я в облаках исчез, уединенный…

Благослови господь

Тебя, младая мать,

И тихого младенца,

Приникшего к груди твоей;

Здесь, под скалою,

В тени олив твоих приютных,

Сложивши ношу, отдохну

От зноя близ тебя.

Скажи мне, странник,

Куда в палящий зной

Ты пыльною идешь дорогой?

Товары ль городские

Разносишь по селеньям?..

Ты улыбнулся, странник,

На мой вопрос.

Товаров нет со мной.

Но вечер холодеет;

Скажи мне, поселянка,

Где тот ручей,

В котором жажду утоляешь?

Взойди на верх горы;

В кустарнике тропинкой

Ты мимо хижины пройдешь,

В которой я живу;

Там близко и студеный ключ,

В котором жажду утоляю.

Следы создательной руки

В кустах передо мною;

Не ты сии образовала камни,

Обильно-щедрая природа.

Иди вперед.

Покрытый мохом архитрав,

Я узнаю тебя, творящий Гений;

Твоя печать на этих мшистых камнях.

Все дале, странник.

И надпись под моей ногою;

Ее затерло время:

Ты удалилось,

Глубоко врезанное слово,

Рукой творца немому камню

Напрасно вверенный свидетель

Минувшего богопочтенья.

Дивишься, странник,

Ты этим камням?

Подобных много

Близ хижины моей.

Где? где?

Там, на вершине,

В кустах.

Что вижу? Музы и хариты.

То хижина моя.

Обломки храма.

Вблизи бежит

И ключ студеный,

В котором воду мы берем.

Не умирая, веешь

Ты над своей могилой,

О Гений; над тобою

Обрушилось во прах

Твое прекрасное созданье…

А ты бессмертен.

Помедли, странник, я подам

Кувшин, напиться из ручья.

И плющ обвесил

Твой лик божественно-прекрасный.

Как величаво

Над этой грудою обломков

Возносится чета столбов.

А здесь их одинокий брат.

О, как они,

В печальный мох одев главы священны,

Скорбя величественно, смотрят

На раздробленных

У ног их братий;

В тени шиповников зеленых,

Под камнями, под прахом

Лежат они, и ветер

Травой над ними шевелит.

Как мало дорожишь, природа,

Ты лучшего созданья своего

Прекраснейшим созданьем!

Сама святилище свое

Бесчувственно ты раздробила

И терн посеяла на нем.

Как спит младенец мой.

Войдешь ли, странник,

Ты в хижину мою

Иль здесь, на воле отдохнешь?

Прохладно. Подержи дитя;

А я кувшин водой наполню.

Спи, мой малютка, спи.

Прекрасен твой покой…

Как тихо дышит он,

Исполненный небесного здоровья.

Ты, на святых остатках

Минувшего рожденный,

О, будь с тобой его великий Гений;

Кого присвоит он,

Тот в сладком чувстве бытия

Земную жизнь вкушает.

Цвети ж надеждой,

Весенний цвет прекрасный;

Когда же отцветешь,

Созрей на солнце благодатном

И дай богатый плод.

Услышь тебя господь!.. А он все спит.

Вот, странник, чистая вода

И хлеб; дар скудный, но от сердца.

Благодарю тебя.

Как все цветет кругом

И живо зеленеет!

Мой муж придет

Через минуту с поля

Домой; останься, странник,

И ужин с нами раздели.

Жилище ваше здесь?

Здесь, близко этих стен

Отец нам хижину построил

Из кирпичей и каменных обломков.

Мы в ней и поселились.

Меня за пахаря он выдал

И умер на руках у нас…

Проснулся ты, мое дитя?

Как весел он! Как он играет!

О милый!

О вечный сеятель, природа,

Даруешь всем ты сладостную жизнь;

Всех чад своих, любя, ты наделила

Наследством хижины приютной.

Высоко на карнизе храма

Селится ласточка, не зная,

Чье пышное созданье застилает,

Лепя свое гнездо.

Червяк, заткав живую ветку,

Готовит зимнее жилище

Своей семье.

А ты среди великих

Минувшего развалин

Для нужд своих житейских

Шалаш свой ставишь, человек,

И счастлив над гробами.

Прости, младая поселянка.

Уходишь, странник?

Да бог благословит

Тебя и твоего младенца!

Прости же, добрый путь!

Скажи, куда ведет

Дорога этою горою?

Дорога эта в Кумы.

Далек ли путь?

Три добрых мили.

Прости!

О, будь моим вождем, природа;

Направь мой страннический путь;

Здесь, над гробами

Священной древности, скитаюсь;

Дай мне найти приют,

От хладов севера закрытый,

Чтоб зной полдневный

Тополевая роща

Веселой сенью отвевала.

Когда ж в вечерний час,

Усталый, возвращусь

Под кров домашний,

Лучом заката позлащенный,

Чтоб на порог моих дверей

Ко мне навстречу вышла

Подобно милая подруга

С младенцем на руках.

В свой край возвратяся из дальней земли,

Три путника в гости к старушке зашли.

«Прими, приюти нас на темную ночь;

Но где же красавица? Где твоя дочь?»

«Принять, приютить вас готова, друзья;

Скончалась красавица дочка моя».

В светлице свеча пред иконой горит:

В светлице красавица в гробе лежит.

И первый поднявший покров гробовой

На мертвую смотрит с унылой душой:

«Ах! если б на свете еще ты жила.

Ты мною б отныне любима была!»

Другой покрывало опять наложил,

И горько заплакал, и взор опустил:

«Ах, милая, милая, ты ль умерла?

Ты мною так долго любима была!»

Но третий опять покрывало поднял

И мертвую в бледны уста целовал:

«Тебя я любил; мне тебя не забыть

Тебя я и в вечности буду любить!»

Хотя по-русски я умею

И сам иное сочинить —

Но, признаюсь, переводить

Irresistible я не смею!

Глубокий смысл таится в нем,

Пугающий воображенье.

Во всяком случае другом

Я для него бы выраженье

Свободно в словаре нашел;

Но здесь хотят, чтоб перевел

И с ясностью и с полнотою

Для вас такое слово я.

Здесь муза робкая моя

Мне не поможет, как бывало!

Она иль скажет слишком мало,

Иль слишком станет говорить!

К тому ж бывает и опасно

То вслух для всех переводить,

Что самому тихонько ясно.

Но если б слово, как ни есть,

Я принужден был перевесть,

Я б не задумался нимало,

Его б мне сердце подсказало

И не спросясь у головы,—

Для той, которая, как вы,

Мила, достойна быть любима,

Да и должна любима быть!

Всего верней переводить

Irresistible — неизбежима.

Теснятся все к тебе во храм,

И все с коленопреклоненьем

Тебе приносят фимиам,

Тебя гремящим славят пеньем;

Я одинок в углу стою,

Как жизнью, полон я тобою,

И жертву тайную мою

Я приношу тебе душою.

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

Не говори с тоской: их нет;

Но с благодарностию: были.

Будьте, о духи лесов, будьте, о нимфы потока,

Верны далеким от вас, доступны близким друзьям!

Нет их, некогда здесь беспечною жизнию живших;

Мы, сменя их, им вслед смиренно ко счастью идем.

С нами, Любовь, обитай, богиня радости чистой!

Жизни прелесть она, близко далекое с ней!

На небе тишина;

Таинственно луна

Сквозь тонкий пар сияет;

Звезда любви играет

Над темною горой;

И в бездне голубой

Бесплотные, летая,

Чаруя, оживляя

Ночную тишину,

Приветствуют весну.

Безмолвное море, лазурное море,

Стою очарован над бездной твоей.

Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,

Тревожною думой наполнено ты.

Безмолвное море, лазурное море,

Открой мне глубокую тайну твою:

Что движет твое необъятное лоно?

Чем дышит твоя напряженная грудь?

Иль тянет тебя из земныя неволи

Далекое светлое небо к себе?..

Таинственной, сладостной полное жизни,

Ты чисто в присутствии чистом его:

Ты льешься его светозарной лазурью,

Вечерним и утренним светом горишь,

Ласкаешь его облака золотые

И радостно блещешь звездами его.

Когда же сбираются темные тучи,

Чтоб ясное небо отнять у тебя —

Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь,

Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу…

И мгла исчезает, и тучи уходят,

Но, полное прошлой тревоги своей,

Ты долго вздымаешь испуганны волны,

И сладостный блеск возвращенных небес

Не вовсе тебе тишину возвращает;

Обманчив твоей неподвижности вид:

Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,

Ты, небом любуясь, дрожишь за него.

Ты предо мною

Стояла тихо.

Твой взор унылый

Был полон чувства.

Он мне напомнил

О милом прошлом…

Он был последний

На здешнем свете.

Ты удалилась,

Как тихий ангел;

Твоя могила,

Как рай, спокойна!

Там все земные

Воспоминанья,

Там все святые

О небе мысли.

Звезды небес,

Тихая ночь!..

В тени дерев, при звуке струн, в сиянье

Вечерних гаснущих лучей,

Как первыя любви очарованье,

Как прелесть первых юных дней —

Явилася она передо мною

В одежде белой, как туман;

Воздушною лазурной пеленою

Был окружен воздушный стан;

Таинственно она ее свивала

И развивала над собой;

То, сняв ее, открытая стояла

С темнокудрявой головой;

То, вдруг всю ткань чудесно распустивши,

Как призрак, исчезала в ней;

То, перст к устам и голову склонивши,

Огнем задумчивых очей

Задумчивость на сердце наводила.

Вдруг… покрывало подняла…

Трикраты им куда-то поманила…

И скрылася… как не была!

Вотще продлить хотелось упоенье…

Не возвратилася она;

Лишь грустию по милом привиденье

Душа осталася полна.

Я Музу юную, бывало,

Встречал в подлунной стороне,

И Вдохновение летало

С небес, незваное, ко мне;

На все земное наводило

Животворящий луч оно —

И для меня в то время было

Жизнь и Поэзия одно.

Но дарователь песнопений

Меня давно не посещал;

Бывалых нет в душе видений,

И голос арфы замолчал.

Его желанного возврата

Дождаться ль мне когда опять?

Или навек моя утрата

И вечно арфе не звучать?

Но все, что от времен прекрасных,

Когда он мне доступен был,

Все, что от милых темных, ясных

Минувших дней я сохранил —

Цветы мечты уединенной

И жизни лучшие цветы,—

Кладу на твой алтарь священный,

О Гений чистой красоты!

Не знаю, светлых вдохновений

Когда воротится чреда,—

Но ты знаком мне, чистый Гений!

И светит мне твоя звезда!

Пока еще ее сиянье

Душа умеет различать:

Не умерло очарованье!

Былое сбудется опять.

Был у меня товарищ,

Уж прямо брат родной.

Ударили тревогу,

С ним дружным шагом, в ногу

Пошли мы в жаркий бой.

Вдруг свистнула картеча…

Кого из нас двоих?

Меня промчалось мимо;

А он… лежит, родимый,

В крови у ног моих.

Пожать мне хочет руку…

Нельзя, кладу заряд.

В той жизни, друг, сочтемся;

И там, когда сойдемся,

Ты будь мне верный брат.

Тому, кто арфою чудесный мир творит!

Кто таинства покров с Создания снимает,

Минувшее животворит

И будущее предрешает!

Творец великих вдохновений!

Я сохраню в душе моей

Очарование мгновений,

Столь счастливых в близи твоей.

Твое вечернее сиянье

Не о закате говорит!

Ты юноша среди созданья!

Твой гений, как творил, творит.

Я в сердце уношу надежду

Еще здесь встретиться с тобой:

Земле знакомую одежду

Не скоро скинет гений твой.

В далеком полуночном свете

Твоею Музою я жил.

И для меня мой гений Гете

Животворитель жизни был!

Почто судьба мне запретила

Тебя узреть в моей весне?

Тогда душа бы воспалила

Свой пламень на твоем огне.

Тогда б вокруг меня создался

Иной, чудесно-пышный свет;

Тогда б и обо мне остался

В потомстве слух: он был поэт!

Солнцу раз сказал Борей:

«Солнце, ярко ты сияешь!

Ты всю землю оживляешь

Теплотой своих лучей!..

Но сравнишься ль ты со мною?

Я сто раз тебя сильней!

Захочу — пущусь, завою

И в минуту мраком туч

Потемню твой яркий луч.

Всей земле свое сиянье

Ты без шума раздаешь,

Тихо на небо взойдешь,

Продолжаешь путь в молчанье,

И закат спокоен твой!

Мой обычай не такой!

С ревом, свистом я летаю,

Всем верчу, все возмущаю,

Все дрожит передо мной!

Так не я ли царь земной?..

И труда не будет много

То на деле доказать!

Хочешь власть мою узнать?

Вот, гляди: большой дорогой

Путешественник идет;

Кто скорей с него сорвет

Плащ, которым он накрылся,

Ты иль я?..» И вмиг Борей

Всею силою своей,

Как неистовый, пустился

С путешественником в бой.

Тянет плащ с него долой.

Но напрасно он хлопочет…

Путешественник вперед

Все идет себе, идет,

Уступить никак, не хочет

И плаща не отдает.

Наконец Борей в досаде

Замолчал; и вдруг из туч

Показало Солнце луч,

И при первом Солнца взгляде,

Оживленный теплотой,

Путешественник по воле

Плащ, ему не нужный боле,

Снял с себя своей рукой.

Солнце весело блеснуло

И сопернику шепнуло:

«Безрассудный мой Борей!

Ты расхвастался напрасно!

Видишь: злобы самовластной

Милость кроткая сильней!»

Мы вспомнили прекрасно старину

Через Кавказ мы пушки перемчали;

В один удар мы кончили войну,

И Арарат, и мир, и славу взяли.

И русский в том краю, где был

Утешен мир дугой завета,

Свои знамена утвердил

Над древней колыбелью света.

В лоне твоем глубоком и темном покоится тайно

Весь человеческий жребий. Скорби рыданье, волнение

Страсти навеки в твой засыпают целебный приют,

Мука любви и блаженство любви не тревожат там боле

Груди спокойной. О жизнь, ты полная трепета буря!

Только в безмолвно-хранительном мраке могилы

безвластен

Рок… Мы там забываемся сном беспробудным, быть

может

Сны прекрасные видя… О! там не кипит, не пылает

Кровь, и терзания жизни не рвут охладевшего сердца.

На воле природы,

На луге душистом,

В цветущей долине,

И в пышном чертоге,

И в звездном блистанье

Безмолвныя ночи —

Дышу лишь тобою.

Глубокую сладость,

Глубокое пламя

В меня ты вливаешь;

В весне животворной,

В цветах благовонных

Меня ты объемлешь

Спокойствием неба,

Святая любовь!

Во дни твоей весны,

Не ведая тревог,

Ты радостью цветешь,

Прекрасное дитя.

Небесная лазурь,

И свежие цветы,

И светлая роса,

И зелень молодых

Деревьев и полей,

Всё, всё, младенец мой,

Улыбкою любви

Приветствует тебя.

Слезы свои осуши, проясни омраченное сердце.

К небу глаза подыми: там Утешитель Отец!

Там Он твою сокрушенную жизнь, твой вздох и молитву

Слышит и видит. Смирися, веруя в благость Его.

Если же силу души потеряешь в страданье и страхе,

К небу глаза подыми: силу Он новую даст!

Рано от печальной

Жизни вы сокрылись.

Но об вас ли плакать?

Вы давно в могиле

Сном спокойным спите.

Вас, друзья, в лицо я

Прежде не видала,

Вас в печальной жизни

Вечно я не встречу.

Но за вами сердцем

Я из жизни рвуся;

И глубоко в сердце

Слышится мне голос:

Всё, мне говорит он,

Живо здесь любовью;

Ею к нам нисходит

Наш Создатель с неба,

И к нему на небо

Ею мы восходим.

О, где вы, прекрасные дни?

Куда улетели так скоро?

Печаль поселилась в душе,

Весельем дышавшей так вольно.

О, где вы, младенчески дни,

Земное небес привиденье,

Когда и цветок в волосах

Бывал нам сокровищем жизни?

Порывисто ветер подул —

Весенняя роза поблекла.

Едва я успела расцвесть —

Уже безотрадная вяну.

Младость легкая порхает

В свежем радости венке,

И прекрасно перед нею

Жизнь цветами убрана.

Для меня ж в благоуханье

Упоительной весны —

Несказанное волненье,

Несказанная тоска.

Сердце мукой безымянной

Все проникнуто насквозь,

И меня отсель куда-то

Все зовет какой-то глас.

Часто, при тихом сиянии месяца, полная тайной

Грусти, сижу я одна и вздыхаю и плачу, и душу

Вдруг обнимает мою содроганье блаженства. Живая,

Свежая, чистая жизнь приливает к душе, и глазами

Вижу я то, что в гармонии струн лишь дотоле таилось;

Вижу незнаемый край, и мне сквозь лазурное небо

Светится издали радостно, ярко звезда упованья.

Блеском утра озаренный,

Светоносный, окрыленный,

Ангел встретился со мной:

Взор его был грустно-ясен,

Лик задумчиво-прекрасен;

Над главою молодой

Кудри легкие летали,

И короною сияли

Розы белые на ней;

Снега чистого белей

На плечах была одежда;

Он был светел, как надежда,

Как покорность небу, тих;

И на крылиях живых —

Как с приветственного брега

Голубь древнего ковчега

С веткой мира — он летел…

С чем летел? куда?.. Я знаю!

Добрый путь! благословляю,

Божий ангел, твой удел.

Ждут тебя; твое явленье

Будет там, как провиденье,

Откровенное очам;

Сиротство увидишь там,

Младость плачущую встретишь

И скорбящую любовь

И для них надеждой вновь

Опустелый мир осветишь…

С нами был твой чистый брат;

Срок земной его свершился,

Он с землей навек простился,

Он опять на небо взят;

Ты им дан за их утрату;

Твой черед — благотворить

И отозванному брату

На земле заменой быть.

Клеанту ум вскружил Платон.

Мечтал ежеминутно он

О той гармонии светил,

О коей мудрый говорил.

И стал Зевеса он молить

Хотя минуту усладить

Его сим таинством небес!..

«Несчастный! — отвечал Зевес,—

О чем ты молишь? Смертным, вам

Внимать не должно небесам,

Пока вы жители земли!»

Но он упорствовал: «Внемли!

Отец, тебя твой молит сын!»

И неба мощный властелин

Безумной просьбе уступил

И слух безумцу отворил;

И стал внимать он небесам,

Но что ж послышалося там?..

Земных громов стозвучный стук,

Всех молний свист, из мощных рук

Зевеса льющихся на нас,

Всех яростных орканов глас

Слабей жужжанья мошки был

Пред сей гармонией светил!

Он побледнел, он в прах упал.

«О, что ты мне услышать дал?

То ль небеса твои, отец?..»

И рек Зевес: «Смирись, слепец!

И знай: доступное богам

Вовеки недоступно вам!

Ты слышишь бурю грозных сил…

А я — гармонию светил».

Веки идут, и веки уходят, а пенье Гомера

Все раздается, и свеж, вечен Гомеров венец.

Долго думав, природа вдруг создала и, создавши,

Молвила так: одного будет Гомера земле!

Некогда муз угостил у себя Геродот дружелюбно!

Каждая муза ему книгу оставила в дар.

Не человечьими руками

Жемчужный разноцветный мост

Из вод построен над водами.

Чудесный вид! огромный рост!

Раскинув паруса шумящи,

Не раз корабль под ним проплыл;

Но на хребет его блестящий

Еще никто не восходил!

Идешь к нему — он прочь стремится

И в то же время недвижим;

С своим потоком он родится

И вместе исчезает с ним.

На пажити необозримой,

Не убавляясь никогда,

Скитаются неисчислимо

Сереброрунные стада.

В рожок серебряный играет

Пастух, приставленный к стадам:

Он их в златую дверь впускает

И счет ведет им по ночам.

И, недочета им не зная,

Пасет он их давно, давно,

Стада поит вода живая,

И умирать им не дано.

Они одной дорогой бродят

Под стражей пастырской руки,

И юноши их там находят,

Где находили старики;

У них есть вождь — Овен прекрасный,

Их сторожит огромный Пес,

Есть Лев меж ними неопасный

И Дева — чудо из чудес.

Зелень нивы, рощи лепет,

В небе жаворонка трепет,

Теплый дождь, сверканье вод,—

Вас назвавши, что прибавить?

Чем иным тебя прославить,

Жизнь души, весны приход?

Я родился простым зерном;

Был заживо зарыт в могилу;

Но бог весны своим лучом

Мне возвратил и жизнь и силу.

И долговязой коноплей

Покинул я земное недро;

И был испытан я судьбой,—

Ненастье зная, зная ведро.

Зной пек меня, бил тяжкий град,

И ветер гнул в свирепой злобе —

Так, что я жизни был не рад

И горевал о прежнем гробе.

Но было и раздолье мне!

Как веселился я, бывало,

Когда в час ночи, при луне,

Вокруг меня все засыпало!

Когда прохладный ветерок

Меня качал, ко мне ласкался,

Когда веселый мотылек,

Блестя, на колос мой спускался.

Но время юности прошло;

Созрел я — и пошла тревога!

Однако ж на земле и зло —

Не зло, а только милость бога.

Пока я цвел и созревал

С моими сверстниками в поле —

Я ни о чем не помышлял

И думал век прожить на воле.

Но роковой ударил час!

Вдруг на поле пришли крестьянки,

И вырвали с корнями нас,

И крепко стиснули в вязанки.

Сперва нас заперли в овин

И там безжалостно сушили,

Потом, оставя ствол один,

Нас безголовых потопили —

И мяли, мяли нас потом…

Но описать все наши муки

Нельзя ни словом, ни пером!..

Вот мы ткачу достались в руки —

И обратил его челнок

Нас вдруг, для превращений новых,

В простой батистовый кусок

Из ниток тонких и суровых.

Тогда нежалостливый рок

Мне благосклонным оказался,

Я, как батистовый платок,

Княжне Урусовой достался.

По маслу жизнь моя пошла!

(С батистом масло хоть не ладно,

Но масла муза мне дала,

Чтоб мог я выразиться складно) —

О, как я счастлив, счастлив был!

Готов в том подписаться кровью:

Княжне Софии я служил

С надеждой, верой и любовью.

Но как судьба нам не верна!

За радость зло дает сторицей!

Вот что случилося: княжна

Каталась раз с императрицей —

И захотела, торопясь,

Остановить она карету…

И я попал, несчастный, в грязь,

А из грязи — в карман к поэту.

И что же? Совестный поэт

Меня — мной завладеть не смея —

Вдруг в лотерею отдает!..

Спаси ж меня, о лотерея!

Спеши княжне меня отдать

И, кончив тем мое мученье,

Дай свету целому познать,

Что цель твоя: благотворенье!

Поэт наш прав: альбом — кладбище,

В нем племя легкое певцов

Под легкой пеленой стихов

Находит верное жилище.

И добровольным мертвецом

Я, Феба чтитель недостойный,

Певец давно уже покойный,

Спешу зарыться в ваш альбом.

Вот надпись: старожил московский,

Мучитель струн, гроза ушей,

Певец чертей

Жуковский

В альбоме сем похоронен;

Уютным местом погребенья

Весьма, весьма доволен он

И не желает воскресенья.

Всем владеет обаянье!

Все покорствует ему!

Очарованным покровом

Облачает мир оно;

Сей покров непроницаем

Для затменных наших глаз;

Сам спадет он. С упованьем,

Смертный, жди, не испытуй.

С утеса молодой орел

Пустился на добычу;

Стрелок пронзил ему крыло,

И с высоты упал

Он в масличную рощу.

Там он томился

Три долгих дня,

Три долгих ночи

И содрогался

От боли; наконец

Был исцелен

Живительным бальзамом

Всеисцеляющей природы.

Влекомый хищничеством смелым,

Приют покинув свой,

Он хочет крылья испытать…

Увы! они едва

Его подъемлют от земли,

И он в унынии глубоком

Садится отдохнуть

На камне у ручья;

Он смотрит на вершину дуба,

На солнце, на далекий

Небесный свод,

И в пламенных его глазах

Сверкают слезы.

Поблизости, между олив,

Крылами тихо вея,

Летали голубь и голубка.

Они к ручью спустились

И там по золотому

Песку гуляли вместе.

Водя кругом

Пурпурными глазами,

Голубка наконец

Приметила сидящего в безмолвном

Унынии орла.

Она товарища тихонько

Крылом толкнула;

Потом, с участием сердечным

Взглянувши на страдальца,

Ему сказала:

«Ты унываешь, друг;

О чем же? Оглянись, не все ли,

Что нам для счастия

Простого нужно,

Ты здесь имеешь?

Не дышат ли вокруг тебя

Благоуханием оливы?

Не защищают ли зеленой

Прозрачной сению своей

Они тебя от зноя?

И не прекрасно ль блещет

Здесь вечер золотой

На мураве и на игривых

Струях ручья?

Ты здесь гуляешь по цветам,

Покрытым свежею росою;

Ты можешь пищу

Сбирать с кустов и жажду

В струях студеных утолять.

О друг! поверь,

Умеренность прямое счастье;

С умеренностью мы

Везде и всем довольны».

«О мудрость! — прошептал орел,

В себя сурово погрузившись,—

Ты рассуждаешь, как голубка».

Жизнь чудная его в потомство перейдет:

Делами славными она бессмертно дышит.

Захочет — о себе, как Тацит, он напишет

И лихо летопись свою переплетет.

Утро одно — и роза поблекла; напрасно, о дева,

Ищешь ее красоты; иглы одни ты найдешь.

Вы, обуянные Вакхом, певцы Афродитиных оргий,

Бойтесь коснуться меня: девственны ветви мои.

Дафной я был. От объятий любящего бога

Лавром дева спаслась. Чтите мою чистоту.

Плавал, как все вы, и я по волнам ненадежныя жизни.

Имя мое Аноним. Скоро мой кончился путь.

Буря внезапу восстала; хотел я противиться буре,

Юный, бессильный пловец; волны умчали меня.

Матерь Илифа и матерь Земля одни благосклонны

Были минуту мне. Та помогла мне жизнь получить,

Тихо другая покрыла меня; ничего остального —

Кто я, откуда, куда — жизнь не поведала мне.

О веселая младость! о печальная старость!

Та — поспешно от нас! эта — стремительно к нам!

Фидий — иль сам громовержец к тебе нисходил

от Олимпа,

Или взлетал на Олимп сам ты его посетить!

Завистник ненавидит

Любимое богами;

Безумец, он в раздоре

С любящими богами;

Из всех цветов прекрасных

Он пьет одну отраву.

О! как любить мне сладко

Любимое богами!

С светлой главой, на тяжких свинцовых ногах между нами

Ходит судьба! Человек, прямо и смело иди!

Если, ее повстречав, не потупишь очей и спокойным

Оком ей взглянешь в лицо — сам просветлеешь лицом;

Если ж, испуганный ею, пред нею падешь ты — наступит

Тяжкой ногой на тебя, будешь затоптан в грязи!

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе

Руки свои опустив. Голову тихо склоня,

Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем

Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза,

Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,

Что выражалось на нем, — в жизни такого

Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья

Пламень на нем; не сиял острый ум;

Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью

Было объято оно: мнилося мне, что ему

В этот миг предстояло как будто какое виденье,

Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось:

что видишь?

Горько плача и рыдая,

Предстояла в сокрушенье

Матерь Сыну на кресте,

Душу, полную любови,

Сожаленья, состраданья,

Растерзал ей острый меч.

Как печально, как прискорбно

Ты смотрела, Пресвятая

Богоматерь, на Христа!

Как молилась, как рыдала,

Как терзалась, видя муки

Сына — бога твоего!

Кто из нас не возрыдает,

Зря святую Матерь бога

В сокрушении таком?

Кто души в слезах не выльет,

Видя, как над богом-сыном

Безотрадно плачет мать;

Видя, как за нас Спаситель

Отдает себя на муку,

На позор, на казнь, на смерть;

Видя, как в тоске последней

Он, хладея, умирая,

Дух свой богу предает?

О святая! Мать любови!

Влей мне в душу силу скорби,

Чтоб с тобой я плакать мог!

Дай, чтоб я горел любовью —

Весь проникнут верой сладкой —

К искупившему меня;

Дай, чтоб в сердце смерть Христову,

И позор Его, и муки

Неизменно я носил;

Чтоб, во дни земной печали,

Под крестом моим утешен

Был любовью ко Христу;

Чтоб кончину мирно встретил,

Чтоб душе моей Спаситель

Славу рая отворил!

Плачь о себе: твое мы счастье схоронили;

Ее ж на родину из чужи проводили.

Не для земли она назначена была.

Прямая жизнь ее теперь лишь началася —

Она уйти от нас спешила и рвалася,

И здесь в свой краткий век два века прожила.

Высокая душа так много вдруг узнала,

Так много тайного небес вдруг поняла,

Что для нее земля темницей душной стала,

И смерть ей выкупом из тяжких уз была.

Но в миг святой, как дочь навек смежила вежды,

В отца проникнул вдруг день веры и надежды…

Ведая прошлое, видя грядущее, скальд вдохновенный

Сладкие песни поет в вечнозеленом венце,

Он раздает лишь достойным награды рукой

неподкупной —

Славный великий удел выпал ему на земле.

Силе волшебной возвышенных песней покорствуют

гробы,

В самом прахе могил ими герои живут.

Русский царь созвал дружины

Для великой годовщины

На полях Бородина.

Там земля окрещена:

Кровь на ней была святая;

Там, престол и Русь спасая,

Войско целое легло

И престол и Русь спасло.

Как ярилась, как кипела,

Как пылала, как гремела

Здесь народная война

В страшный день Бородина!

На полки полки бросались,

Холмы в громах загорались,

Бомбы падали дождем,

И земля тряслась кругом.

А теперь пора иная:

Благовонно-золотая

Жатва блещет по холмам;

Где упорней бились, там

Мирных инокинь обитель;[53]

И один остался зритель

Сих кипевших бранью мест,

Всех решитель браней — крест.

И на пир поминовенья

Рать другого поколенья

Новым, славным уж царем

Собрана на месте том,

Где предместники их бились,

Где столь многие свершились

Чудной храбрости дела,

Где земля их прах взяла.

Так же рать числом обильна;

Так же мужество в ней сильно;

Те ж орлы, те ж знамена

И полков те ж имена…

А в рядах другие стали;

И серебряной медали,

Прежним данной ей царем,

Не видать уж ни на ком.

И вождей уж прежних мало:

Много в день великий пало

На земле Бородина;

Позже тех взяла война;

Те, свершив в Париже тризну

По Москве и рать в отчизну

Проводивши, от земли

К храбрым братьям отошли.

Где Смоленский, вождь спасенья?

Где герой, пример смиренья,

Введший рать в Париж Барклай?

Где, и свой и чуждый край

Дерзкой бодростью дививший

И под старость сохранивший

Все, что в молодости есть,

Коновницын, ратных честь?

Неподкупный, неизменный,

Хладный вождь в грозе военной,

Жаркий сам подчас боец,

В дни спокойные мудрец,

Где Раевский? Витязь Дона,

Русской рати оборона,

Неприятелю аркан,

Где наш Вихорь-атаман?

Где наездник, вождь летучий,

С кем врагу был страшной тучей

Русских тыл и авангард,

Наш Роланд и наш Баярд,

Милорадович? Где славный

Дохтуров, отвагой равный

И в Смоленске на стене

И в святом Бородине?

И других взяла судьбина:

В бое зрев погибель сына,

Рано Строганов увял;

Нет Сен-При; Ланской наш пал;

Кончил Тормасов; могила

Неверовского сокрыла;

В гробе старец Ланжерон;

В гробе старец Бенингсон.

И боец, сын Аполлонов…

Мнил он гроб Багратионов

Проводить в Бородино…

Той награды не дано:

Вмиг Давыдова не стало!

Сколько славных с ним пропало

Боевых преданий нам!

Как в нем друга жаль друзьям!

И тебя мы пережили,

И тебя мы схоронили,

Ты, который трон и нас

Твердым царским словом спас,

Вождь вождей, царей диктатор,

Наш великий император.

Мира светлая звезда,

И твоя пришла чреда!

О година русской славы!

Как теснились к нам державы!

Царь наш с ними к чести шел!

Как спасительно он ввел

Рать Москвы к врагам в столицу!

Как незлобно он десницу

Протянул врагам своим!

Как гордился русский им!

Вдруг… от всех честей далеко,

В бедном крае, одиноко,—

Перед плачущей женой,

Наш владыка, наш герой,

Гаснет царь благословенный;

И за гробом сокрушенно,

В погребальный слившись ход,

Вся империя идет.

И его как не бывало,

Перед кем все трепетало!..

Есть далекая скала;

Вкруг скалы — морская мгла;

С морем степь слилась другая,

Бездна неба голубая;

К той скале путь загражден…

Там зарыт Наполеон.

Много с тех времен, столь чудных,

Дней блистательных и трудных

С новым зрели мы царем;

До Стамбула русский гром

Был доброшен по Балкану;

Миром мстили мы султану;

И вскатил на Арарат

Пушки храбрый наш солдат.

И все царство Митридата

До подошвы Арарата

Взял наш северный Аякс; —

Русской гранью стал Аракс;

Арзерум сдался нам дикий;

Закипел мятеж великий;

Пред Варшавой стал наш фрунт,

И с Варшавой рухнул бунт.

И, нежданная ограда,

Флот наш был у стен Царьграда;

И с турецких берегов,

В память северных орлов,

Русский сторож на Босфоре,

Отразясь в заветном море,

Мавзолей наш говорит:

«Здесь был русский стан разбит».

Всходит дневное светило

Так же ясно, как всходило

В чудный день Бородина;

Рать в колонны собрана,

И сияет перед ратью

Крест небесной благодатью,

И под ним в виду колонн

В гробе спит Багратион.

Здесь он пал, Москву спасая,

И, далеко умирая,

Слышал весть: Москвы уж нет.

И опять он здесь, одет

В гробе дивною бронею,

Бородинскою землею;

И великий в гробе сон

Видит вождь Багратион.

В этот час тогда здесь бились!

И враги, ярясь, ломились

На холмы Бородина;

А теперь их тишина,

Небом полная, объемлет,

И как будто бы подъемлет

Из-за гроба голос свой

Рать усопшая к живой.

Несказанное мгновенье!

Лишь изрек, свершив моленье,

Предстоявший алтарю:

Память вечная царю!

Вдруг обгрянул залп единый

Бородинские вершины,

И в один великий глас

Вся с ним армия слилась.

Память вечная, наш славный,

Наш смиренный, наш державный,

Наш спасительный герой!

Ты обет изрек святой;

Слово с трона роковое

Повторилось в дивном бое

На полях Бородина:

Им Россия спасена.

Память вечная вам, братья!

Рать младая к вам объятья

Простирает в глубь земли;

Нашу Русь вы нам спасли;

В свой черед мы грудью станем;

В свой черед мы вас помянем,

Если царь велит отдать

Жизнь за общую нам мать.

О, молю тебя, создатель,

Дай в близи ее небесной,

Пред ее небесным взором

И гореть и умереть мне,

Как горит в немом блаженстве,

Тихо, ясно угасая,

Огнь смиренныя лампады

Пред небесною Мадонной.

Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый,

Как же нелюдимо ты, отшельник хилый,

Здесь сидишь на лоне вод уединенных!

Спутников давнишних, прежней современных

Жизни, переживши, сетуя глубоко,

Их ты поминаешь думой одинокой!

Сумрачный пустынник, из уединенья

Ты на молодое смотришь поколенье

Грустными очами; прежнего единый

Брошенный обломок, в новый лебединый

Свет на пир веселый гость не приглашенный,

Ты вступить дичишься в круг неблагосклонный

Резвой молодежи. На водах широких,

На виду царевых теремов высоких,

Пред Чесменской гордо блещущей колонной,

Лебеди младые голубое лоно

Озера тревожат плаваньем, плесканьем,

Боем крыл могучих, белых шей купаньем;

День они встречают, звонко окликаясь;

В зеркале прозрачной влаги отражаясь,

Длинной вереницей, белым флотом стройно

Плавают в сиянье солнца по спокойной

Озера лазури; ночью ж меж звездами

В небе, повторенном тихими водами,

Облаком перловым, вод не зыбля, реют

Иль двойною тенью, дремля, в них белеют;

А когда гуляет месяц меж звездами,

Влагу расшибая сильными крылами,

В блеске волн, зажженных месячным сияньем,

Окруженны брызгов огненных сверканьем,

Кажутся волшебным призраков явленьем —

Племя молодое, полное кипеньем

Жизни своевольной. Ты ж старик печальный,

Молодость их образ твой монументальный

Резвую пугает; он на них наводит

Скуку, и в приют твой ни один не входит

Гость из молодежи, ветрено летящей

Вслед за быстрым мигом жизни настоящей.

Но не сетуй, старец, пращур лебединый:

Ты родился в славный век Екатерины.

Был ее ласкаем царскою рукою,—

Памятников гордых битве под Чесмою,

Битве при Кагуле воздвиженье зрел ты;

С веком Александра тихо устарел ты;

И, почти столетний, в веке Николая

Видишь, угасая, как вся Русь святая

Вкруг царевой силы, — вековой зеленый

Плющ вкруг силы дуба, — вьется под короной

Царской, от окрестных бурь ища защиты.

Дни текли за днями. Лебедь позабытый

Таял одиноко; а младое племя

В шуме резвой жизни забывало время…

Раз среди их шума раздался чудесно

Голос, всю пронзивший бездну поднебесной;

Лебеди, услышав голос, присмирели

И, стремимы тайной силой, полетели

На голос: пред ними, вновь помолоделый,

Радостно вздымая перья груди белой,

Голову на шее гордо распрямленной

К небесам подъемля, — весь воспламененный,

Лебедь благородный дней Екатерины

Пел, прощаясь с жизнью, гимн свой лебединый!

А когда допел он — на небо взглянувши

И крылами сильно дряхлыми взмахнувши —

К небу, как во время оное бывало,

Он с земли рванулся… и его не стало

В высоте… и навзничь с высоты упал он;

И прекрасен мертвый на хребте лежал он,

Широко раскинув крылья, как летящий,

В небеса вперяя взор, уж не горящий.

Розы цветущие, розы душистые, как вы прекрасно

В пестрый венок сплетены милой рукой для меня!

Светлое, чистое девственной кисти созданье, глубокий

Смысл заключается здесь в легких воздушных чертах.

Роз разновидных семья на одном окруженном шипами

Стебле — не вся ли тут жизнь? Корень же твердый цветов —

Крест, претворяющий чудно своей жизнедательной силой

Стебля терновый венец в свежий венок из цветов?

Веры хранительный стебель, цветущие почки надежды,

Цвет благовонный любви в образ один здесь слились,—

Образ великий, для нас бытия выражающий тайну;

Все, что пленяет, как цвет, все, что пронзает, как терн,

Радость и скорбь на земле знаменуют одно: их в единый

Свежий сплетает венок Промысл тайной рукой.

Розы прекрасные! в этом венке очарованном здесь вы

Будете свежи всегда: нет увяданья для вас;

Будете вечно душисты; здесь памятью сердца о милой

Вас здесь собравшей руке будет ваш жив аромат.