Стихотворения

Голубку сокол драл в когтях.

«Попалась! ну, теперь оставь свои затеи!

Плутовка! знаю вас! ругательницы, змеи!

Ваш род соколью вечный враг!

Есть боги-мстители!» — «Ах, я б того

желала!» —

Голубка, чуть дыша, измятая стенала.

«Как! как! отступница! не веровать богам!

Не верить силе провиденья!

Хотел тебя пустить; не стоишь; вижу сам.

Умри! безбожным нет прощенья!»

Мартышки тешились лаптой;

Вот как: одна из них, сидя на пне, держала

В коленях голову другой;

Та, лапки на спину, зажмурясь, узнавала,

Кто бил. — Хлоп-хлоп! «Потап, проворней!

Кто?» — «Мирошка!»

«Соврал!» — И все, как бесы, врозь!

Прыжки; кувырканье вперед, и взад, и вкось;

Крик, хохот, писк! Одна мяукает, как кошка,

Другая, ноги вверх, повисла на суку;

А третья ну скакать сорокой по песку!

Такого поискать веселья!

Вдруг из лесу на шум выходит лев,

Ученый, смирный принц, брат внучатный царев:

Ботанизировал по роще от безделья.

Мартышкам мат;

Не пикнут, струсили, дрожат!

«Здесь праздник! — лев сказал, — Что ж тихо?

Забавляйтесь!

Играйте, детушки, не опасайтесь!

Я добр! Хотите ли, и сам в игру войду!»

«Ах, милостивый князь, какое снисхожденье!

Как вашей светлости быть с нами наряду!

С мартышками играть! ваш сан! наш долг!

почтенье!..»

«Пустое! что за долг! я так хочу! смелей!

Не все ли мы равны! Вы б сами то ж сказали,

Когда бы так, как я, философов читали!

Я, детушки, не чван! Вы знатности моей

Не трусьте! Ну, начнем!» Мартышки верть глазами

И, веря (как и все) приветника словам,

Опять играть; гвоздят друг друга по рукам.

Брат царский хлоп! и вдруг под царскими когтями

Из лапки брызжет кровь ключом!

Мартышка — ой! — и прочь, тряся хвостом,

Кто бил, не думав, отгадала;

Однако промолчала.

Хохочет князь; другие, рот скривя,

Туда ж за барином смеются,

Хотя от смеха слезы льются;

И задом, задом, в лес! Бегут и про себя

Бормочут: не играй с большими господами!

Добрейшие из них — с когтями!

Свои нам недостатки знать

И в недостатках признаваться —

Как небо и земля: скорей от бед страдать,

Чем бед виною называться!

В пример вам расскажу не басенку, а быль.

Чудна, но справедлива;

Я очевидец сам такого дива

И, право, не хочу пускать в глаза вам пыль.

Однажды на лужок, лишь только солнце село,

Проказники сурки

Сошлись играть в езду, в гулючки, в уголки

И в жмурки. — Да, и в жмурки! Это дело

Так верно, как я здесь, и вот как: осокой

Тому, кому ловить, завязывались глазки,

Концы ж повязки

Под морду, в узелок; а там — бреди слепой!

Слепой бредет! другие же беситься,

Кувыркаться, скакать кругом;

Тот под нос шиш ему, тот в зад его пинком;

Тот на ухо свистит, а тот пред ним вертится,

Коверкаясь, как бес!

Бедняжка, лапки вверх, хвать-хвать, не тут-то

было!

И где поймать таких увёртливых повес!

Ловить бы до утра! но счастье пособило.

Возню услышав под землей,

Из норки вылез крот, монах слепой;

Туда ж играть с сурками!

Растешился, катит и прямо бряк в силки.

Сурки

Сошлись и говорят: «Он слеп, а мы с глазами!

Не лучше ли его…» «И, братцы, что за срам! —

Ворчит, надувшись, крот. — Игра игрою!

Я пойман! Мне ловить, с повязкой, как и вам».

«Пожалуй! Но с твоей, приятель, слепотою

Не будет ли нам грех давить тебя узлом?»

«О, это уж обидно!

Как будто и играть невместно мне с сурком!

Стяни, сударь! еще! еще стяни! мне видно!»

Однажды Истина нагая,

Оставя кладезь свой, на белый вышла свет.

Бог с ней! не пригожа, как смерть худая,

Лицом угрюмая, с сутулиной от лет.

Стук-стук у всех ворот: «Пустите, ради бога!

Я Истина, больна, устала, чуть хожу!

Морозно, ветрено; иззябла и дрожу!»

«Нет места, матушка! счастливая дорога!» —

Везде ей был ответ.

Что делать? на бок лечь, пусть снегом занесет!

Присела на сугроб, стучит зубами.

Вдруг Басня, в золоте, облитая парчой,

А правду молвить — мишурой,

Обнизанная жемчугами,

Вся в камнях дорогих,

Блистающих, как жар, хотя фальшивых,

На санках золотых,

На тройке рысаков красивых

Катит, и прямо к ней. «Зачем ты здесь, сестра?

Одна, в такой мороз! прогулкам не пора!»

«Ты видишь, зябну! люди глухи!

Никто мне не дает приюта ни на час.

Я всем страшна! мы жалкий люд, старухи:

Как будто от чумы все бегают от нас!»

«А ты ведь мне большая,

Не хвастаясь сказать! ну, то ли дело я?

Весь мир моя семья!

И кто ж виной? зачем таскаешься нагая?

Тебе ль не знать, мой друг, что маску любит свет?

Изволь-ка выслушать мой сестринский совет:

Нам должно быть дружней и жить не так, как прежде,

Жить вместе; а тебе в моей ходить одежде.

С тобой — и для меня отворит дверь мудрец,

Со мною — и тебя не выгонит глупец;

А глупым нынче род — и род весьма обильный!»

Тут Истина, умильный

На Басню обративши взор,

К ней в сани прыг… Летят и следу нет! — С тех пор

Везде сестрицы неразлучно:

И Басня не глупа, и с Истиной не скучно.

Однажды Смерть послала в ад указ,

Чтоб весь подземный двор, не более как в час,

На выбор собрался в сенате,

А заседанью быть в аудиенц-палате.

Ее величеству был нужен фаворит,

Обычнее — министр. Давно уж ей казалось,—

Как и история ей ясно говорит,—

Что адских жителей в приходе уменьшалось.

Идут пред страшный трон владычицы своей —

Горячка бледная со впалыми щеками,

Подагра, чуть тащась на паре костылей,

И жадная Война с кровавыми глазами.

За ловкость сих бояр поруки мир и ад,

И Смерть их приняла с уклонкой уваженья!

За ними, опустив смиренно постный взгляд,

Под мышкою таща бичи опустошенья,

Является Чума;

Грех молвить, чтоб и в ней достоинств

не сыскалось:

Запас порядочный ума!

Собранье всколебалось.

«Ну! — шепчут. — Быть министром ей!»

Но сценка новая: полсотни лекарей

Попарно, в шаг идут и, став пред Смертью рядом,

Поклон ей! «Здравствовать царице много лет!»

Чтоб лучше видеть, Смерть схватилась за лорнет.

Анатомирует хирургов строгим взглядом.

В сомненье ад! как вдруг пороков шумный вход

Отвлек монархини вниманье.

«Как рада! — говорит, — Теперь я без хлопот!»

И выбрала невоздержанье.

Однажды доброму могольцу снился сон,

Уж подлинно чудесный:

Вдруг видит, будто он,

Какой-то силой неизвестной,

В обитель вознесен всевышнего царя

И там — подумайте — находит визиря.

Потом открылася пред ним и пропасть ада.

Кого ж — прошу сказать — узнал он

в адской мгле?

Дервиша… Да, дервиш, служитель Орозмада,

В котле,

В клокочущей смоле

На ужин дьяволам варился.

Моголец в страхе пробудился;

Скорей бежать за колдуном;

Поклоны в пояс; бьет челом:

«Отец мой, изъясни чудесное виденье».

«Твой сон есть божий глас, — колдун ему

в ответ,—

Визирь в раю за то, что в области сует,

Средь пышного двора, любил уединенье.

Дервишу ж поделом; не будь он суесвят;

Не ползай перед тем, кто силен и богат;

Не суйся к визирям ходить на поклоненье».

Когда б, не бывши колдуном,

И я прибавить мог к словам его два слова,

Тогда смиренно вас молил бы об одном:

Друзья, любите сень родительского крова;

Где ж счастье, как не здесь, на лоне тишины,

С забвением сует, с беспечностью свободы?

О блага чистые, о сладкий дар Природы!

Где вы, мои поля? Где вы, любовь весны?

Страна, где я расцвел в тени уединенья,

Где сладость тайная во грудь мою лилась.

О рощи, о друзья, когда увижу вас?

Когда, покинув свет, опять без принужденья

Вкушать мне вашу сень, ваш сумрак и покой?

О! кто мне возвратит родимые долины?

Когда, когда и Феб и дщери Мнемозины

Придут под тихий кров беседовать со мной?

При них мои часы весельем окрыленны;

Тогда постигну ход таинственных небес

И выспренних светил стези неоткровенны.

Когда ж не мой удел познанье сих чудес,

Пусть буду напоен лесов очарованьем;

Пускай пленяюся источников журчаньем,

Пусть буду воспевать их блеск и тихий ток!

Нить жизни для меня совьется не из злата;

Мой низок будет кров, постеля не богата;

Но меньше ль бедных сон и сладок и глубок?

И меньше ль он души невинной услажденье?

Ему преобращу мою пустыню в храм;

Придет ли час отбыть к неведомым брегам —

Мой век был тихий день, а смерть успокоенье.

В лесу скончалась львица.

Тотчас ко всем зверям повестка. Двор и знать

Стеклись последний долг покойнице отдать.

Усопшая царица

Лежала посреди пещеры на одре,

Покрытом кожею звериной;

В углу, на алтаре

Жгли ладан, и Потап с смиренной образиной —

Потап-мартышка, ваш знакомец, — в нос гнуся,

С запинкой, заунывным тоном,

Молитвы бормотал. Все звери, принося

Царице скорби дань, к одру с земным

поклоном

По очереди шли, и каждый в лапу чмок,

Потом поклон царю, который, над женою

Как каменный сидя и дав свободный ток

Слезам, кивал лишь молча головою

На все поклонников приветствия в ответ.

Потом и вынос. Царь выл голосом, катался

От горя по земле, а двор за ним вослед

Ревел, и так ревел, что гулом возмущался

Весь дикий и обширный лес;

Еще ж свидетели с божбой нас уверяли,

Что суслик-камергер без чувств упал от слез

И что лисицу с час мартышки оттирали!

Я двор зову страной, где чудный род людей:

Печальны, веселы, приветливы, суровы;

По виду пламенны, как лед в душе своей;

Всегда на все готовы;.

Что царь, то и они; народ — хамелеон,

Монарха обезьяны;

Ты скажешь, что во всех единый дух вселен;

Не люди, сущие органы:

Завел — поют, забыл завесть — молчат.

Итак, за гробом все и воют и мычат.

Не плачет лишь олень. Причина? Львица съела

Жену его и дочь. Он смерть ее считал

Отмщением небес. Короче, он молчал.

Тотчас к царю лиса-лестюха подлетела

И шепчет, что олень, бессовестная тварь,

Смеялся под рукою.

Вам скажет Соломон, каков во гневе царь!

А как был царь и лев, он гривою густою

Затряс, хвостом забил,

«Смеяться, — возопил, —

Тебе, червяк? Тебе! над их стенаньем!

Когтей не посрамлю преступника терзаньем;

К волкам его! к волкам!

Да вмиг расторгнется ругатель по частям,

Да казнь его смирит в обителях Плутона

Царицы оскорбленной тень!»

Олень,

Который не читал пророка Соломона,

Царю в ответ: «Не сетуй, государь,

Часы стенаний миновались!

Да жертву радости положим на алтарь!

Когда в печальный ход все звери собирались

И я за ними вслед бежал,

Царица пред меня в сиянье вдруг предстала;

Хоть был я ослеплен, но вмиг ее узнал.

— Олень! — святая мне сказала, —

Не плачь, я в области богов

Беседую в кругу зверей преображенных!

Утешь со мною разлученных!

Скажи царю, что там венец ему готов! —

И скрылась». — «Чудо! откровенье!»

Воскликнул хором двор.

А царь, осклабя взор,

Сказал: «Оленю в награжденье

Даем два луга, чин и лань!»

Не правда ли, что лесть всегда приятна дань?