Стихотворения

Кесарь, подвиги чьи блещут, прославлены,

Царь царей, средь владык высший поистине!

Если б кто захотел с веком твоим сравнить

Век минувший, твое царство — с ушедшими, —

Верь, не могут тебя славой затмить они.

Век златой при тебе снова приходит к нам,

Мир и вера опять, нравственность прежняя,

Жизни вновь чистота вместе с радушием.

Для германцев с тобой вновь величайшая

¹⁰ Честь грядет и хвала и, безобразная

Грубость нравов бежит; годы позорные,

Изменившись, блестят среди скиталиц-звезд.[4]

Пляшем мы и поем, и благоденствуем,

И касаемся струн, нам отвечающих.

На чужбине для нас нет недоступного, —

То ль искусством пытать тайны природные

Будем разным, сливать с греческим римское,

Равной мерою все с вящею славою.

Знаньям Рима с тобой слава возвращена,

²⁰ Стал уделом искусств древний опять почет,

В свет выходят опять книга за книгою,

Что создали мужи греки и римляне,

Как и те, кто вблизи нильских живал брегов,

Кто Евфрата владел водами слитыми.[5]

Все открыто теперь небо, и познана

Суша, все, что в краях есть четырех земли,

В свет выходит, — явил это германцев труд,[6]

Научивший письму литер оттиснутых.

При тебе мы поем песни под лиру вновь.

³⁰ Взявши плектры,[7] еще издревле славные,

Мы касаемся вновь звучно-ответных струн.

Так за доблесть почет и по заслугам честь

Пребывает навек блеском украшена,

И всегда средь листвы снова дает ростки.

Это званье взнесли рвеньем до вышних звезд

Греки, также и Рим в этом последовал.

А теперь вот и мы, взяв барбитон[8] идем,

Путь направив за их быстрыми стопами,

Средь холодных небес песни поем свои.

⁴⁰ Силы дашь мне пока и озарения

И коль примешь мои грубые песни ты,

Украшая виски зеленью лавровой,

Да сочту, что вкусил нектар Олимпа я.

Феб, идущий вплоть до рифейских кручей,

Приводящий ночь с темнотой недолгой,

Возрождая вновь под суровым небом

Зелень лугами,

Видишь: встал Телец к обороту лета

Ближе и, тепло принося с тобою,

Чувствует, — Плеяд прекратятся ливни

В светоче Феба.

И застывший мир обновленный облик

¹⁰ Принимает и, звезд возы сгибая

Двух Медведиц, — сам хлад неся, — теплеет

В солнце высоком.

И, воспрянув вся от излитой влаги,

Вновь родит земля нам цветов отраду,

Вся лучась от звезд и ковром блистая

Трав животворных.

Австру ярый враг, по бескрайним водам

Дерзостно Борей не лютует злобный;

Ослабев в борьбе, они робко зыблют

²⁰ Бурное море.

И Зефир, едва милый край покинув,

Веет над землей дуновеньем теплым,[10]

Семена будя, что лежали в почве

Мира немого.

Снова пыл благой ощущают твари

И приемлют брак, чтобы дать потомство,

От чего вовек утверждаться будет

Мир мимолетный.

Все стихии[11] тут обретают формы —

³⁰ Пламенный огонь и земля, и гумор

Горький, и эфир от соседства с Фебом

Блещет яснее.

Кесаря они побудить желают

Нашего, главу в обновленном мире,

Да помыслит он о делах всеобщих,

Близких к упадку.[12]

Говорят, Сатурн в безмятежном мире

Первый поселил племена людские,

При таком вожде на земле повсюду

⁴⁰ Век золотой был.

А Юпитер, власть у отца отнявший,

Управлял совсем по-иному миром, —

Славою вознес он превыше неба

Древнюю доблесть.

Но тебя наш век да сравнит с богами,

Славного отца царственного сына,

Максимилиан, кому это имя

Подвиги дарят.

И Юпитер мог заградить гигантам

⁵⁰ В небо путь, когда те начали битвы,

Молнии метнув и спалив на круче

Их сицилийской.

Так твой сын, бразды принимая ныне,

Обуздает пусть ярого тирана,

Ларов алчет кто и пенатов наших,

Все оскверняя.

Мудр, да возродит он руины греков,

В прах разя врага, что лютует злобно,

И высокий мир да объемлет земли

⁶⁰ Под небесами,

Мир, что иль застыл под холодным небом,

Или раскален от коней Эоя, —

Коих, утомясь, гонит Солнце или

Австр-дожденосец.

Кесарь, на века незабвен пребудешь,

Мне сплети венок многолистный лавра,

Знаком вещих Дельф украшая строгий

Лик песнопевца.

Что бичуешь меня звездным сверканием,

Грудь пронзая мою ярыми копьями?

Мне блаженство суля, молча кивками ты

И походкой своей, Хаза, прелестнее

Девушек прочих,[14]

Их в сарматском краю видели мы не раз

Иль живущих близ вод Рейна прославленных,

Иль — Дуная, мостов не признающего,

Или той, что янтарь брега Балтийского,

¹⁰ Варварка, ищет.

Обнажаешь ты страсть сердца дрожащего,

Будешь милой доколь и благосклонною,

И смятенный мой дух лечишь, блестящая,

Изгоняя с лица дивным сверканием

Мрак и унынье.

Феба ясного плектр жаждет тебя, чтоб ты

Позаботилась дать струнам чарующим

Всех напевов красу, в выси эфирные

Пожелавши взнести пламенность гения

²⁰ Легким усильем.

Уступив, воспоют песни мои тебя,

Божество, ты своей блещешь походкою

И в лице у тебя, что и снегов белей,

Сочетались уста цвета пурпурного

С ним нераздельно.

В этих строфах моих ставши прославленней,

Днесь живи, после нас даже известная,

Коль, богиня, к моим ты снизойдешь мольбам,

Неизбывным огнем тело умерив мне,

³⁰ Жаркое ныне.

В краях холодных Ян, возмужав своих,

Которым тяжек северный круг небес,

Где седину Сулонских пиков[16]

Кроют собою снега сарматов,

Враждебный ныне грубым речениям,

Слагаешь песни, духом своим высок,

И мудр, и славен, нам читая

То, чем прославили римлян Музы.

В благом старанье ты продолжаешь днесь

¹⁰ Делийца светоч славного изъяснять

И, в хладном неподвижны небе,

Звезды в круженье своем закатном.

Ты продолжаешь нам толковать, почто

Сиянье брата губит рога Луны,

И как, воспрянув на ущербе,

Блещет лучась она полным ликом.

Ты вновь пытаешь, в пятнах что кроется

Луны, — земная ль грязь или моря вид,

Или обилие скитальцев,

²⁰ Эндимион[17] ли, светилу милый.

Ты продолжаешь климат пытать земли,

Что неподвижна в шаре из воздуха,

И поясов земных порядок

Вместе с народами и краями.

Ты продолжаешь дней различать предел,

Что за причина рушит закон ночей,

Чтобы то близкой, то далекой

Цинтий[18] своей восходил звездою.

Ты, безупречный, вновь объясняешь нам

³⁰ Отливы моря ярого, острова,

И почему, бушуя, море

Брегу осадок песка бросает.

Ты вновь стремишься душу венчать свою

Прекрасным нравом, службу страстей забыв,[19]

Минуя пору вожделений,

Коими будешь потом гнушаться.

Имя дал кому конь Пегас крылатый,[21]

Нам открывший всем тот источник чистый,

Из какого пьют всех уста поэтов

Песен усладу,

Мудрые, его все вы чтите, сестры,[22]

Погружая в ток этих вод священных

Чтимые уста, и рождая плектром

Радости ритмы,

Я молю, ему отзовитесь песней,

¹⁰ Дивные, его по заслугам славя

Молвите, что есть у него и доблесть

С чувством высоким.

Благородный, он знатных предков отпрыск,

Милостью почтил их король сарматов,

Много званий дал дому он, который

Знатен и славен.

Знаменит, рожден ты под хладным небом,

Емлет где земля долгие извивы

Вислы, разбросав по лугам бескрайним

²⁰ Яркие травы.

Поле там вокруг обтекают воды

Чистые, и бьет вечный там источник;

Скажешь, что стопой выбит он героя,

В честь кого назван.

Он резвился там, быв еще младенцем,

Следуя отцу, обратился после

К сладким Муз трудам, торопясь к твердыням

Высшим Минервы.

И когда подрос за ученья годы,

³⁰ Стал сильнее он и окрепнул телом,

Жизнь увидеть он и познать возжаждал

Мир неизвестный,

И тотчас достиг он венетов гордых,[23]

Изучая там тонкости торговли,

Ими пусть земель осчастливит много,

К ним справедливый.

Адрия простор пересек бескрайний,

Рим, к тебе стремясь, древле город Мира,

А затем уже и к Сивилле Кумской,[24]

⁴⁰ К Партенопею.[25]

А затем туда, где Борей летящий

Гонит корабли по Лигурской глуби,

Им попутный там, и перелетает

Хладные Альпы.

Тут к германцам он прибывает мощным,

Где течет, струясь, мимо градов дивных

Рейн и где, троясь, он выносит пену

В волны морские.

Наконец, к краям возвращаясь отчим,

⁵⁰ Перенес в пути приключений много,

Постигая так всю превратность рока

Сердцем отважным.

А затем и мне о хитросплетеньях

Рока говорит и о всяких бедах,

Что всему закон установлен должный

Волею божьей,

И его сокрыть пожелал высоких

Повелитель звезд и зиждитель мира,

Чтоб не мог постичь человек душою

⁶⁰ Жребий грядущий.

Шел бы разве дух на опасность, если

Знал бы жребий свой, если бы надежда

Не сулила вновь воротиться к милым

Ликам домашних?

В радостях когда б не бывало страха,

Кто бы вынес вид ярого тирана?

Так сливает сам Олимпиец вышний

С радостью горе.

Мудр, единый он наших дел правитель

⁷⁰ Всех времен, он дал, он один и отнял,

Все, что видеть мы не умеем сердцем

В мраке кромешном.

Создал также он рок неумолимый,

Чтобы всем вещам свойства дать как должно,

Кои пусть придут, хоть закрыты окна,

В должное время.

Лишь недавно, горд и к царю приближен,

Некто был в дворце, всем внушая трепет,

Но внезапно пал,[26] испытав опалу,

⁸⁰ Все потерявший.

А другой рожден в нищете и сыном

Пахаря с его неподъемной пашней,

Жребием взнесен высоко, отмечен

Высшим почетом.

Алчный, тот решил у восточных индов

Торговать и так преуспеть в торговле,

Но в конце концов, потерпев крушенье,

Тонет в пучине.

Тот в надежде на продолженье рода

⁹⁰ Скромную жену, как хотел он, выбрал,

Но не дал ему его гений счастья

В милом потомстве.

Этот рад, сынов получив ораву,

Но молчит, крушась о жене бесстыжей, —

Мнимый он отец, и других отцами

Звать подобает.

Тот безбрачье хоть и возненавидел,

Принужден служить алтарям священным,

И несет венец головы он голой,

¹⁰⁰ Выбрив макушку.[27]

Этот предпочел частной жизни жребий,

Ненависти полн к гложущим заботам,

Но господский дом и его принудил

Вскидывать фаски.[28]

А другой, живя в своих дедов доме,

Отчую себе завещал могилу,

Но вот изгнан он, и схоронен, бедный,

Где, — неизвестно.

Девушку хранят, надуваясь спесью.

¹¹⁰ Мать с отцом, бегут женихов достойных,

А идет она за кого попало

В пагубном браке.

Шею у того меч рассек, а этот

Заживо сожжен на костре взмятенном,

Тело одного на кресте повисло,

Тот — колесован.

Так бредет, глумясь, пьяным шагом жребий,

Рой забот родя, нам теснящий душу,

И надежды свет благодатный в страхи

¹²⁰ Он обращает.

Лишь мудрец, коль он не избегнул доли

Этой, все ж презрел этот шум вседневный,

И, души своей обладая мощью,

Был справедливым.

Пусть нехитрым стол будет мой, одежда

Грубой, — чтоб прикрыть мой сопутник — тело,

Крытый дерном дом, что смиряет только

Натиск Борея.

Мил и справедлив, пусть придет приятель,

¹³⁰ С ним поговорю я светло и тихо,

Пусть разделит он и равно украсит

Жизни теченье.

И, тщету забав далеко оставив,

Пусть услышу я о царях и знати,

Силящихся рок отвратить, не знавших

Радости сердцем.

Но, счастливый, я да увижу неба

Ясные огни, да познаю сущность

Моря и земли, облаков и снега,

¹⁴⁰ Ветра причины.

И да обрету я тебя, зиждитель

Сущего, кем мир утвержден огромный

И чьей волей всё обретает облик

Разнообразный.

Он, как дух, разлит, пролетает всюду,

Каждый мира край он одушевляет,

И его узрят и постигнут только

Чистые сердцем.

Позади себя облака оставив,

¹⁵⁰ Воспарю один малой точкой, толпы

Осмею людей, что в тревогах алчут

Злата позорно.

Лавр неся, забот я избегну мрака,

Струн настроив ряд и кифару Феба,

Радостен всегда, Муз пока со мною

Благоприятство.

И пока мне жизнь не прервали сестры

Мрачные,[29] — врага одолею — смерть я,

Если наших Муз будет славить Эльба,

¹⁶⁰ Рейн хладноводный,

Висла и Дунай, что так долго вьется

По стране, и сам Эридан[30] пространный,

Тибр надменный, Таг, и к самим британцам

Ближняя область.

И о том поет преданно Камена[31]

Цельтиса, тебе, мой Андрей, известный

Высотой ума, чтобы ты приял нас

Сердцем навеки.

Средь восточных ты мне друзей дороже

¹⁷⁰ Был всегда, и я покорен твоею

Доблестью, — она высока, пред нею

Время бессильно.

Направляешь зачем ты в цель,

Хаза, пламень, почто тело иссохшее,

Потрясая, ты мучаешь?

Я негодный солдат для непосильной мне

Битвы, дух мой не может, — слаб

И бессилен отбить пламя подобное,

Что вплотную подводишь ты.

Но ведь надо сказать, чем же прелестна ты,

Белоснежный когда в лице

¹⁰ Цвет алеет, с каким слилась багрянки кровь, —

Этот цвет, сочетающий

Розы белые все с розами алыми.

Эта дивная женственность

Украшает лицо звездным подобием.

Будь, прошу я, к словам моим

Не суровой уже, став благосклоннее,

И могучий тогда сармат,

Усмиритель коней славный паннонец с ним,

Рейн холодный, от нежного

²⁰ Барбитона твое имя узнают все.

Шлем тебе мы, Филипп, безделки наши,

Без отделки они и безыскусны,

Им с Каменами римлян не сравниться,

И совсем не из недр они Ахейских,

Но внушили их мне под хладным небом

Все же Музы — каламу-неумельцу.[33]

Этот труд ты прими от нас, от меньших,

Ты, кто первый коснулся струн латинских,

О царях и вождях пропеть искусный,

¹⁰ И о дерзких забавах — изощренней.

И тебя нелегко похитит старость,

Но потомки тебя прочтут с любовью,

Пока стынет Медведицы телега

Или звезды блюдут свои законы.

Мне довольно, германскому поэту,

Если Рейн меня любит и читает

Майн, в тени виноградников текущий,

Что когда-то мужами был прославлен,

Говорят, что они по крови — греки:[34]

²⁰ Ведь никто лучше их не мечет копий

И всех в пене коней не гонит кругом.

Против греков кто бился, против римлян,

Против скифов, иберов и народов

Диких, в Азии живших возле Понта,

Это родина кельтского поэта,

Что теперь занята толпой, болванов,

Лишь веночки невидные носящих

И лишь капищам преданных Венеры;

Кости чтут и вино они усердней,

³⁰ Чем сокровище книг — святую Мудрость.

Может, все же одобришь ты все это,

Однолетка моя, товарищ давний.

Урс, кто всех мужей образец ученых,

Здесь, где ледяной Волопас лелеет

Двух Медведиц тех, не сходящих к теплым

Водам повозки.

Где Борей, средь льда поднимая бури,

Заставляет стать неподвижно воды

И холодный дол покрывает всюду

Хлопьями снега,

По душе ль тебе среди струн звучащих

¹⁰ Облегчать ума треволненья, — Цинтий[36]

Для тебя начнет, ударяя плектром

Мудрые песни, —

Иль тебе умом радостно высоким

Скрытые вещей постигать причины, —

Вмиг к тебе придут греческой Минервы

Разум и речи,

И на крыльях ты, вознесенный выше

Облаков, собой отражаешь небо,

Вышних звезд пути и луны затменья

²⁰ Так постигая.

Смешиваешь ты к исцеленью соки

От болезней, жар облегчить умеешь

И как Махаон[37] утверждаешь в теле

Благость покоя.

При таком вожде убегает немощь

Гиблая и слизь из глубин уходит,

Должный жар когда свой в телах питает

Плодная влага.

Славный, ты живешь в королевском граде,[38]

³⁰ Два других сей град[39] окружают мощный,

И, его деля, омывает Висла,

Там изгибаясь.

Чтит тебя любой горожанин знатный,

Северного двор короля высокий

Также чтит, пока ты ученым духом

Мыслишь о жизни.

Сделай, чтоб к тебе возвратилась крепость

Прежняя и дух, от забот свободный,

Радости беря быстротечной жизни

⁴⁰ Без суесловья.

Видишь, как спешат дни в своем теченье,

Никнет как в свече обреченной пламя

Трепетное, пыл сходит с лиц, утратив

Жаркую силу;

И не зришь, куда все, что смертно, мчится,

Непроглядный мрак отвратив когда-то,

Или вдруг оно в небеса стремится,

Рея в эфире,

Иль ему сойти к первозданной груде,

⁵⁰ Образы вещей где сокрыты в прахе,

Ищешь ты пока, истираньем камня

Новые зерна.

Тела тягот так избегает легкий

Дух среди волны Флегетонта[40] в недрах,

Жребия страшась третьего — тирана

Ярого лика,

Близ кого, дрожа, пред тризевной пастью

Цербера застыл и средь Фурий в змеях,

Искупить Эак[41] пока просит вины

⁶⁰ Скорбною урной;

Иль, блестя, летит он под чистым небом,

Чтобы пить богов безмятежный нектар,

Здесь, блистает где белизною снежной

Млечное небо.

Лживый жребий брось, пусть неверным шагом

Он блуждает сам; ты счастливым будешь,

Если всем делам ты придать сумеешь

Дух безмятежный.

Кормчий мира всем начертал законы

⁷⁰ Истинные, их исполнять велел он,

Только лишь мудрец принял их без всякой

Сердца тревоги.

В тучах тяжких все не навек застыло

Небо, наконец грозного Борея

Прочь изгнал Зефир, приведя с собою

Радости звезды.

В мире дивном вновь Феб лучистый блещет,

Поднимая ввысь на своей квадриге

Жаркий светоч, мрак удалив, явившись

Благословенней.

⁸⁰ Пусть с тобою блеск отчей славы будет

И, достойный, ты не присвоишь блага,

Если вдруг к тебе изобилье с полным

Явится рогом.

Чистым у тебя пусть супруги будет

Ложе, от забот пусть избавит алчных,

Все твое пока пребывает сердце

Полным любови.

С нею для тебя пусть растет потомство

Славное, отцу даст прекрасных внуков,

И когда возьмут тебя сестры — Парки, —

Очи закроет.

Делий, Цинтий кого алым сиянием

Оросил, возлюбя, с первых рожденья дней

И Юпитер кому доброй звездой вдохнул

Дар счастливцу тебе ясный и милый всем:

Делий, создан друзей дружбой[43] сарматскою,

Ты дороже для нас кровью отцовскою,

Ты достоин навек всех наших почестей,

Пока вечным путем мчатся созвездия,

Средь сарматских пока блещешь ты юношей

¹⁰ Знаньем, — светом для всех, нравов приятностью, —

Словно правит сам Феб Солнца квадригою

И бледнеет звезда менее яркая,

Так приди, — одолеть выси Парнасские

С лирой Феба, с ее струнами звонкими,

Да коснемся святых ныне устами вод

Там, где Висла журчит светлыми струями.

Да придешь увидать светоч Титана[44] днем

И в молчанье ночей звезды лучистые,

И узнать, почему ветер, дыша дождем,

²⁰ Гладь мешает с волной, скалы ломающей.

И народы земель с нами приди воспеть,

Коих зрят небеса грозные смирными, —

Дует Эвр на кого средь розовеющих

Коней, или Зефир — теплых от солнышка.[45]

С песней мы, как друзья, скоро к тебе придем,

Где увидим Харит[46] соединенными

Трех, они только что, руки сплетя свои,

Попирая ногой пляшущей лилии,

С козлоногими там пляшут сатирами,

³⁰ У которых венки — вязи сосновые,

Феб по струнам пока лиры блестящей бьет

И поют Музы в лад хорами кроткими.

Среди них посреди с рожками Эвий[47] сам

Разбавляет вино должными мерами,

И зовет, чтоб они радость несли свою,

И Венеры немой пламень вливали в нас.

Время быстро бежит,[48] и мимолетен век,

Завтра, может быть, мы в прах обратимся все,

Мы, кто тешим сердца нежно любовями,

⁴⁰ Мы, кто песни поем, духом беспечные.

Как же счастлив я был в тот час заветный

Посреди поцелуев и лобзаний,

Гладя нежные грудки милой Хазы,

То к прелестному лону приближаясь,

То к плечам ее нежным прикасаясь

Своей грудью, стеная в томной страсти,

Грудью, что и меня взаимно грела,

Заставляя и пыл проникнуть в члены,

Пока души у нас, — устами слиты, —

¹⁰ Обвязала оковами стальными

Синим морем рожденная богиня.[49]

Ты, о ночь в красоте навеки звездной,

Лики светлых богов ты услаждаешь

И усталым несешь покой целебный!

Ныне стань как в Геракловом рожденье[50]

Иль какой ты в краях бываешь шведских,

Юг дождливый пока Феб видит снова

— Он два месяца целых света вовсе

Там не льет, но лишь вечные потемки —

Только так страсти пыл и утолится!

Года два тебя знаю я, Фузилий,

Мне когда в моих странствиях открылся

Край сарматов, весь ледяной и близкий

К хладному небу,

Меж Медведиц двух небосвод где стынет

Севера в своем обороте вялом

И кружа с собой всю в лучах гирлянду

Критянки-девы,

Ты среди друзей находился верных,

¹⁰ Отчею звездой наделен прекрасным

Нравом, и в тебе, как залог достойный,

Разум высокий.

Первым ты предстал, ненавидя косность,

Ясный, ты отверг ветхих слов нелепость,

Варваров язык, обветшалый мусор

Речи дремучей.

Просвещен уже римской речью, рвеньем

Ты почет стяжал для себя завидный, —

Одобряют то мудрецы, согреты

²⁰ Пламенем сердца.

Презри ярый рев вечно лживой черни,

Неученых ты избегая свору,

И познать тогда ты, счастливец, сможешь

Истину въяве.

Пусть молосский пес[52] для тебя примером

Будет великан; собачонки тщетно

Лают на него, он молчит, смеяся

Тявканью малых.

Так, вперед![53] Учи языка священных

³⁰ Три, — они залог величайшей чести,

С Палестиной там и с Кекропом Лаций[54]

Третьим прославлен.

Так, вперед! Познай первозданный хаос, —

Четырех стихий в нем прекрасен облик,

Но различен путь, от начал ведущий

Мир к возрожденью.

Так, вперед! Взлети окрыленным духом, —

Чтоб любых вещей находить причину,

Ветра свист сноси и сноси кипенье

⁴⁰ Ярого моря.

Так, вперед! Узнай, чем землетрясенье

Рушит города и колеблет горы,

От пожаров как и от наводнений

Царства страдают.

Так, вперед! Узнай, почему пещеры

Серу нам дают и металлов много,

Почему ключи обновляют жаром

Тело болящих.

Так, вперед! Узнай, почему с ужасным

⁵⁰ Треском вниз из туч брошен огнь небесный,

Ливней и снегов, ледяного града

Ярость постигни.

Так, вперед! Дивись ты на небосводе

Бегу звезд, познай ты двойное ложе

Солнца и в ином наблюдая мире

Роды умерших.

Так, вперед! Узнай отклонений разность

В ходе звезд, следя за затменьем Феба,

Цинтия[55] когда заслонила брата

⁶⁰ Бледная ликом.

Так, вперед! Скажи о народах мира,

Языки людей опиши и нравы,

И под небом где их земля, что мчится,

Рея в эфире.

Так, вперед! Дела обсуждая древних,

Коим славу дал холм Тарпейский,[56] равно

Все триумфы, что свершены Элладой

Для македонцев.

Так, вперед! Фавор презирай Фортуны

⁷⁰ Шаткой и сноси терпеливо беды,

И к тебе все дни притекут счастливо,

Полные солнца.

Так, вперед! Познай — благороден — силу

Доблести, пройди по стезе тернистой:

Доблесть лишь одна провести позволит

Жизнь без тревоги.

Лишь она одна даст блаженство неба,

Обещая там без волнений славу

И не даст дрожать пред тенями Стикса,[57] —

⁸⁰ Мрачной темницы.

В Краковский город случайно явился в недавнее время

Ты, говорун винделик,

Трижды, четырежды ты, желтолицый, ко мне заявлялся,

Губы сухие суя.

Ты незаслуженно мне воздаешь по обычаям отчим,

И нагловат, и речист,

Мерзким своим языком, пустослов, понося мое имя,

Сплетен сплетая вранье,

Видно, чтоб родом гнездо превзошел я, занесшись, отцово,

¹⁰ Знатностью молод совсем;

Не был ведь я богачом, и неведомы в знатных столицах

Мать и отец у меня.

Но виски мои пусть зеленеют Кесарским лавром,

Слава меня вознесет.

Был таким же поэт, кто впервые в пределах латинян

«Мужа и брани» воспел.[59]

Кто, еще более беден, в Арпинском был некогда крае[60]

Знатен лишь речью своей.

Много еще и других, из которых лишь наше столетье

²⁰ Славным дивится мужам,

Славная доблесть кому увеличила их состоянье,

Множество давши даров.

Буду таким, если боги позволят, — умерь свои губы,

Ты, говорун винделик,

Ведь после смерти моей полетит моя большая слава

Лишь по устам мудрецов.

Прежде принятый я в краях сарматских

Пивший воду из Вислы ледянистой,

И замерзшей спиной Карпаты чуя,

Здесь, счастливец, горю в страстях нежнейших,

Каковыми, как пишут, волокитства

У Юпитера были и у Марса;

Я считал, — безрассуднейший незнайка, —

Будто вечно пылать мне в страсти этой.

Но жестокий урок преподал тот мне,

¹⁰ Кто несет на главе венец священный

И к себе мои страсти прибирает,

В непроглядной ночи служа Венере,

И к нему, на его служенье глядя,

Благосклонны Венеры и Амуры.

Озаряет ли Феб весь мир румяный

Иль теснит, заходя, ливийцев земли.

Или ночь налегла, зовя влюбленных,

Сей святой все никак моей любезной

Не оставит, владеет кем святая

Страсть к святыням благим иль к месту срама.

Призванный опять Ромуловым градом,[61]

Вскоре я всхожу на вершины в тучах

Апеннин, и По оставляю с Рейном

Я за собою.

Быстр, отсюда я на судах округлых

Путь держу в залив Адрия пустынный,

Где истрийцев град над водой венетов[62]

Башни вздымает.

Принятый затем я Атесским полем,[63]

¹⁰ Через Альпы там устремляюсь быстро,

К Рейну в росах вновь торопясь, что хладным

Брызжет истоком.

А потом дойдя до начала Истра,[64]

Где Баценский лес предстает огромный,

Чащей по холмам пробираюсь дальним

И по ущельям.

Я один затем тороплюсь отсюда

В земли те, что мне неизвестны вовсе,

Лаба[65] где желта и Силез струится

²⁰ Вяло крутяся,

Дальше прямиком направляюсь к Висле,

Где земля в полях предстает сарматам

Без конца и, где ввысь вздымает кровли

Царская Крока.[66]

Хазилина здесь вся в сверканье страсти

Пылкий разум мой начала арканить,

Нежностью забав ободряя тело

После лишений.

Как я счастлив был, не однажды — трижды,

³⁰ Рок кому такой повелел любовью

Жить и дней вести невозвратных время

Жизни превратной!

Воля будь моя, не отдал бы пламень

Свой за всех богов и за Зевса жребий, —

Так светло лицо, и в прекрасном теле

Прелести столько.

В дивном лике блеск несравненно светел,

Белизна лица и румянец слиты,

Ясные глаза на челе мерцают

⁴⁰ Звездной четою.

Видим лик такой мы, когда Диана,

Округлив рога златоцветным диском,

Всех скиталиц-звезд отражает сонмы

Пестрого мира,

Или словно Феб, разогнавши тучи,

Возрождает все лучезарным светом,

Тьму изгнав, светя изумленным людям

Светочем новым,

Хазилина так, распустив златые

⁵⁰ Волосы свои, лик являет белый,

Телом всем к себе привлекая, цветом

Снега блистая.

Не такими, я полагаю, были

Нимфы среди рощ и Хариты в горных

Пастбищах, и Муз хоровод, скрываясь

В светлых потоках,

И нежна она словно пух гусиный

Или как певец оперенный — лебедь,

Шествует она горделивым шагом,

⁶⁰ Ликом — богиня.

Наконец предстань, я молю, добрее,

Обними меня, облегчи мне душу,

Что горит в огне молчаливом, пламя

Это утиши,

И со слитых уст унесется дух мой,

Полонен другой, лучшей жизнью, чуть лишь

На губах держась, запрокинут навзничь

В смерти блаженной.

И, испивши все истомленным телом,

⁷⁰ Дух воскресший вновь восстановит силы,

Нежным вновь пока не вонзишь укусом

Ты поцелуи.

Вот тебе цена за твою, о дева,

Благосклонность, ведь утоляешь муки

Ты мои, — твое средь сарматов имя

Славным пребудет.

Те, кто Рейна пьют[67] и Неккара воды,

Воспоют тебя, Истр, в изгибах Рона,

Кодан с Темзой, чей благодатный берег

⁸⁰ Ведом британцу.

Не столько ветер птичек щебечущих

Дыша цветами, в ясные дни несет,

Ощипывает сколько наша

Дева, ласкаясь, юнцов и старцев,

Не в стольких бурях ярый шумит Кодан,

Когда схлестнется в нем с Аквилонами

Неукротимый Эвр,[68] и станет

Весь в янтаре у прутенов берег,[69]

Сколь много слов любовник, стремящийся

¹⁰ К лобзаньям, сыплет, вздохами полон весь,

Когда бледнеет он и страстью

Весь набухает, душой размякши.

Но та лукаво и с ухищреньями

Пытает крепко, много ли золота

В его кармане, чтобы душу

Ненасытимую тем насытить.

Тут с нежным ликом, телом блистая всем,

Резвясь, цветами голову всю убрав,

Она затем глубокой ночью

²⁰ Ложем его утоляет брачным.

Пусть с ней резвится тот, кто щедрей меня

И Акрисийским льется, богач, дождем,[70]

Иль, может, за мои мне песни,

В коих воспета, она отдастся.

Все ты дивишься, что в храмах уста у меня не бормочут,

Не сокрушают зубов,

Есть в этом смысл, ведь великим на небе богам молчаливый

Сердца понятен язык.

Все ты дивишься, глядя, как редко я божиих храмов

Переступаю порог,

Но есть бог и во мне; нет лишь только того, чтобы в пестрых

Храмах я видел богов.

Все ты дивишься, что нивы без края и теплое Солнце

¹⁰ Так привлекают меня, —

Здесь мне Юпитера образ встает всемогущего, храмы

Высшие бога встают.

Музам приятны леса, а город враждебен поэтам

Хворой своею толпой.

Прочь от меня, и в нелепых словах над моими богами

Смейся же, Сепул-наглец!

Ты, счастливец Брут, вновь пытаешь в небе

Мира, что летит, бег его созвездий,

Пристально следя искушенным взором

Звезд появленье.

Знаешь ты, отец, и Арктур, и страшных

Морякам Плеяд и Гиад дождливых,

От тебя Персей, — светлолик, — не прячет

Звезд подопечных;

Та, кого к скале привязали грозной,

¹⁰ Также Феба честь и смиритель монстра

Стиксова, в лучах вся жена Кефея, —

Кассиопея;

И летящая на квадриге пышной,

Та, кем вскормлен был сам Юпитер, Вакху

Милая, богов все откроют тайны

Мудрому мужу;

Ворон, Ковш, — сплетен с ними тесно гибкий

Сам Дракон, Орел — птица молний, Лебедь,

Белизной блестя, и Арго, средь дальних

²⁰ Звезд помещенный:

Орион и Кит, Прокион близ Гидры,

Водолей, Хирон, Сириус палящий,

Заяц с Рыбой здесь и Каноп, горящий

Светом ярчайшим.

Ведаешь ты, как на огромном небе

И откуда хвост у кометы рдеет,

Отчего зимой Феба светоч дивный

Движется низко.

Знаешь ты круги Фебовы, пространней

³⁰ Летом, и еще ты причину знаешь,

Почему зимой дни бегут стезею

Более краткой.

Знаешь ты, отец, на покатом небе

Знаки, что вещей лик разнообразят,

Жребии хранят у людей звездою

Им воссиявшей;

Овен и Телец, Близнецы, созвездье

Рака, Дева, Лев, Скорпион с Весами,

Козерог, Стрелец, Водолей, в чьей влаге

⁴⁰ Плавают Рыбы.

Неба строй тебе хорошо известен,

По кругам своим как несутся звезды,

И семи планет по орбитам меньшим

Круговращенье,

Почему еще все живое в мире

Жребии несет по своим орбитам,

Все, что будет впредь, то уста поэтов

Чистые молвят.

Опрометчив сколь у людей в бездумье

⁵⁰ Был порыв, — свои относить невзгоды

К божествам; велит каждый бог, считают,

Быть безрассудным.

Осторожен будь,[73] изучая тайный

Ход судьбы, страшись подозрений ложных,

Чтоб не обмануть ни богов, ни время

Наше с грядущим.

Потому страшись, чтобы нашу деву

Перед лицом небес сотворить блудницей,

Коль она, презрев все твои призывы,

⁶⁰ Не продается.

Кому, ты спросишь, Феба труба должна

Петь славу, — это явно поэту честь, —

И сестры нам велят Пегаса

Славить кого на звучащих плектрах.

Камена наша первых поет мужей,

Тропою торной к высям идет она,

И убеждает, друг мой милый,

Пиндара чтоб отложил ты лиру.

Нас звезды вяжут благостью равные,

¹⁰ Взаимно души соединяют нам,

Весы ли нам иль Эригона

Ликом благим в небесах предстала,

Звездой, горящей златом, Юпитер ли,

Звезда ль, что узы вяжет любовные,

Иль знойный Феб, блюдущий место

Посередине кругов планетных.

Огни худые Крона-губителя

И Марс звездою худшей не на тебя

Смотрели, иль хитрец — Меркурий

²⁰ В шапке обманной своей идущий.

Иль знойный пояс круга палящего

Непереносным жаром спалит меня,

Иль в мире хладном вдруг увидят

Стылые звезды меня сарматов,

Я вечно буду помнить о доблести

И о высоком званье поэтовом,

Чей облик, ложью незапятнан,

Верой и честностью всей отмечен.

Когда на гребни всходим соленых волн,

³⁰ Киклады видя в строе растянутом

И остров Сатурнинский следом,

После же Родос и землю Кипра,

Царя державы следом, которого

Мареотида[75] чтит, и предстанут нам

И Нила чудища, что в книгах

Сказочных названы сиканийских,[76]

Затем арабов с ладаном пахнущим

И землю, красным славную берегом,

И древних племя иудеев,

¹⁰ Что не выносят свиней в щетине;

Приятно будет Феба палящего

Главу увидеть, взявшего тени тел,

Когда, взойдя, стоит в зените

Он, пламенея лучистым ликом,

Мы стерпим зной светила отвесного,

Ты верь, что в жизни нет и опасностей,

Пока у Феба попеченье

Есть о поэтах и душах добрых.

Юпитера и счастья толкователь

И всех богов крикливый проповедник,

Толпы необразованной наставник,

Пока, напыщен, с кафедры орешь ты

И кажешься себе один лишь мудрым,

Безмозглых досточтимейший учитель,

Что гонишь так безвинного поэта

И, ядовит, священных Муз терзаешь,

Чтоб черни заслужить благоволенье

¹⁰ И Феба на себя направить стрелы?

Не знаешь разве, что с кифарой звучной

Мы городов бежим и многолюдья

Толпы безумной больше избегаем,

Чем журавли Ситонских[78] зим холодных

Или сабин ливийцев зноя нежный?

Ключи милы нам чистые с холмами

И берега в журчанье вод прохладных

И тень лесов с их трепетной листвою,

И ширь полей, сливающихся с небом,

²⁰ Хочу, чтоб храм Юпитера и счастье

Там были, мир, творцом рожденный снова;

Очистив души, больше мы увидим,

Чем ты, влекомый ветреным народом

И к жизни обеспеченной стремимый,

Чтобы набить прожорливое брюхо,[79]

Чтоб в блеск одежд роскошных облачиться,

Чтоб капюшонов раздобыть просторных,

Чтоб раздобыть монет неиссякавших,

Чтоб ты, лентяй, валялся на перине,

³⁰ Чтобы успех имел у шлюх развратных

И был готовым щедро одарять их,

О жрец святой Юпитера из Ада!

У извечных Муз ты, Морин, в почете,

Слава и краса и звезда сарматов,

Пояс ледяной где вращает в хладе

Стылых Медведиц.

И пока, златясь, Рак смягчает стужу,

Замедляет Феб теплых дней теченье,

Круг переходя, что Весами равно

Мир рассекает.

За труды ума истинного чтимый,

¹⁰ И у граждан ты не в пренебреженье,

Редкое добро, честь в тебе и вера

Прежняя блещет.

Пиршествами нас ты нередко даришь

И зовешь на них всех ученых, славный,

Все дары свои обставляя щедро

Яств изобильем.

Остроумец, ты украшаешь тонкой

Солью их, мужей вспоминая древних,

Греческих бойцов и квиритов битвы

²⁰ Римских толкуя.

Мудр, трактуешь ты о делах правленья,

Консульских трудах, их со рвеньем правя

В городе своем, охраняя всюду

Общий порядок.

Знаешь, как унять возмущенье черни

Красноречьем, им глубоко исполнен,

Будто мчит поток, низвергаясь бурно,

Вздувшись от ливней,

Где ведут, сойдясь, жизнь людей бродячих

³⁰ Спаянных своим ремеслом в пещерах

Некогда лесных, и живущих в гротах

Жизнью звериной,

И у них являл образ жизни жалкий

Их печальный вид, и благая доблесть

В городских делах городами общно

Не управляла.

И никто к богам не явил почтенья,

Во святых куря благовонья храмах,

Возжигая их, и не пал, как жертва,

⁴⁰ Бык ни единый.

Только доблесть, что всеми чтима, блещет

Нравов чистотой и о вышних дума

В храмах их хранит, и пред ними должно

Чувствовать трепет.

Иль тебе судьба, что блуждает, жребий

Скорбный даст, иль вдруг благосклонный явит

Лик, и да узришь ты без страха оба

Лика богини.

Коротка стезя быстролетной жизни,

⁵⁰ Видим мы, как пар от дыханья тонкий

Лишь поднявшись, весь пропадает сразу

В розовом солнце.

Завтра, может быть, на восходе солнца

Ты умрешь, и рок не отсрочат деньги

Магией своей, и твой прах сокроет

Холмик могильный.

Значит, сделай так, чтоб с тобою были

Радости одни, прочь гоня заботы,

Гложущие нас, и хватая жадно

⁶⁰ Жизни услады.

Иль забота вновь о потомстве славном

Посетит тебя, посулив отцовство,

Близ надежды днесь страх глубокий бродит,

Сердце терзая,

Тягость сих забот предоставь ты вышним,

Кто и даст тебе за моленья лучший

Жребий, что грядет по законам верным

Вышнего мира.

Тягость сих забот облегчи трудами,

⁷⁰ Чистый, вновь вещей познавай причины

И созвездий бег, и приятность блеска

Ясного Феба.

Тягость сих забот прогоняй струнами

Звонкими, вернись снова к дивным Музам,

Пробуждает их в изощренной песне

Пламень поэтов.

Тягость сих забот предоставь усопших

Сонму, где Плутон, — беспощаден ликом, —

Бледные, забрав, заточает души

⁸⁰ В мрачной темнице,

Все мы только раз будем ею взяты,

Нет пути назад из оков железных,

По законам зла окруживших крепость

Зверя-тирана.

Пир твой, Мирика, когда для меня с Паннонским Лиэем[82]

Был приготовлен уже,

В час, когда медлит в выси повозка девы Аркадской,[83]

Редкая блещет звезда,

Ты все дивишься, что я, не держась на ногах, умастивши

Голову, тихо бреду.

И о моем баловстве стало в городе всюду известно

Раньше, чем сам я узнал.

Я захотел питием научиться нравам сарматским,

¹⁰ Но помешала судьба.

Так убери, не храня, бокалы вчерашнего Вакха

И неученую речь, —

И, возвращаясь к тебе, внесу на пиршество, трезвый,

Мудрость Сократовых слов;

Но лишь один оборот Феб в небе свершит звездоносном,

Вновь поспешаю к тебе.

Если же двери твои одному лицемеру открыты,

Пусть их избегну вовек.

Ты слепой, хоть глаза твои открыты,

Я б с Эдипом тебя сравнил, кто древле,

На дрожащую палку опираясь,

Шел для жертв совершенья с Антигоной.

Недостаточно муж ты на рассвете,

При звезде же ночной ты вновь расслаблен,

Скорпион иль Телец тебе восходят.

Ты глухой, хоть рожден с двумя ушами;

Ты достойным Аяксу был бы другом.[84]

¹⁰ Нос не чует летучих ароматов,

Словно пес Икарийской девы[85] древле

Иль Дианы в лесах бродящей свита.

Горе, в чувствах своих ты обесчувствел,

Как когда-то, богов презрев, застыла

Камнем мать,[86] возгордившись многодетством.

Стольких любит жена твоя соседей,

Сколько вывел Овен в полях фиалок,

Сколько Лев комарами мучит смертных,

Сколько щедро Весы плодов даруют,

²⁰ Сколько голых ветвей под Козерогом.[87]

Но всегда тело девы сей обходят

Кто, святилищам преданные нашим,

Быть зерцалом должны достойных нравов.

Дважды через круг наклоненный светоч

Розовый провел Феб румянолицый,

Дважды ясных звезд затмевался светом

Геллы носитель,[89]

Цельтис, я, пока, странствуя, сарматов

Принят был страной, где твердыни редки

Высотою стен и не выдаются

Над городами.

Здесь Статилий мне стал ученым другом

¹⁰ И по сходству душ, темные ли ночи,

Светлые ли дни проводить нам было

С Вакхом приятно.

Здравый, я решил, что судьбой счастливы,

Кто смогли труды быстротечной жизни

Сообща нести, проводя с друзьями

В радости время.

Часто ты твердил, что Судьбы двуличной

Хитрую игру мудрецу пристало

Презирать и лик отвращать печальный

²⁰ Делом серьезным.

Сам враждебен бог всем заботам нашим,

Кто увидеть всех пожелал в блаженстве;

Жребий боги сей пронести велели

Каждому в мире.

Скрытое порой от Камен ученых

Знаешь ты, причин постигая тайну,

И стекают с уст твоих чистых речи

Неповторимы.

Немощным телам вновь ты даришь силу

³⁰ И вручаешь им исцеленья средства,

Их нутро пока, истощая, мучит

Влага сухотки.

Нос не задирай и не морщи гордо,

Брось слепую спесь; и лица не пряча,

Мудрое свое обнаружь ты сердце

В свете прекрасном.

Шествуй же, куда призовет отныне

Доблесть, сердцем чист, брось речей притворство,

И, коль в правде ты будешь крепок, властвуй

⁴⁰ Праведным сердцем.

Краковский житель Драсон, известнейший в городе этом

Шут на нетвердых ногах.

Спел хорошо, пробудил он органы и флейты, играя,

С цитрою и барбитон,

Но, молодой, не избег отвратительной старенькой шлюхи,

Бедра седые тесня.

Как свинья за столом сидит Базилла

И с гримасою вздор похабный мелет,

Свои вислые груди поправляя

И хватая, — о жуть!, — руками пищу,

Пальцем тронувшим зад и в зад залезшим

Или в нечто, что ближе оказалось.

И сопливый свой нос не вытирает,

Только харкает с шумом и натужно,

Вновь вбирая в себя хмельную флегму,

¹⁰ Коей блюда стремится оплевать мне,

Чем свиней аппетит лишь может вызвать.

Но считает, что нравится соседям.

Счел бы я, что коварной ловит сетью

Тех, кто начисто чувств лишился, спятив.

Но вотива моя, вися во храме,

От пучины меня спасла Харибды.

Надувает когда Базилла щеки

И зубов желтизну своих являет,

На синюшном лице стянув морщины,

Чтобы шутка, — тонка, — на нем блуждала,

Следом глотка ее в устах безумных

Оглашается хохотом нелепым,

И на легкие жмет трясеньем плотным,

И в желанье пленять, с визгливым смехом

На губах восковых рождает голос, —

Словно горло дерет супруг куриный.

Богуслав, краса всех богемцев, светоч

Родины один при ее крушенье,[93]

Славный, до небес ты взнесен повсюду

В мире молвою.

Прага, город твой, окружен землею

Тучной, и его прорезает Лаба,

Быстрая река, что, истоки сливши,

К морю стремится.

Града не найти здесь под лучшим небом,

¹⁰ На семи холмах он лежит пространный

И окружьем стен подражает виду

Славного Рима.

Ты б увидел здесь лишь останки прежней

Славы[94] королей, гнев когда тирана

Жижку побудил к сокрушенью храмов,

Трепет внушавших.

Буйство с тех времен там сидит, сокрывшись

В яростных сердцах у потомков-внуков,

И высокий град в потрясеньях многих

²⁰ Рушится ныне.

Общие дела там в пренебреженье;

В ярости своей разнолика, всюду

Правит чернь, ни честь и ни доблесть больше

Там не блистают.

Уж не чтут богов по законам вовсе,

Этот римлян чтит, а вот этот — греков,

Тот субботы чтит нечестивой веру

Тех, кто обрезан.

Этот говорит, что богов на небе

³⁰ Нет совсем и что преходящи души,[95]

Как дыханье в нас, — стеснено и тонко, —

В воздухе тает.

Ересей чужих тот воспринял догмы,[96]

Хвалит ритуал при богослуженьях

Новый, чтит обряд, что британец Виклеф

Создал запретный.

Богуслав, ты смут избегая этих,

Как мудрец, идя за времен делами,[97]

Натиска бежишь черни, покидаешь

⁴⁰ Бешеный город,

Низменная где страсть к деньгам повсюду

Правит, алчность там сокрушает души

И покой людей, и обман коварный

Множит несчастья.

Счастлив, ты идешь вслед потокам плавным,

Строя дом себе на брегах журчащих,

Где проворных волн говорливый шепот

Слышен повсюду.

Птиц согласный хор там звучит на ближних

⁵⁰ Островах среди густолистной сени, —

Образуют их берега, омыты

Трижды водою.

Счастлив, бродишь ты по лугам зеленым,

Видя виноград на холмах под солнцем

Сон пока тебе навевает сладкий

Волн бормотанье.

Росные, идя, ты сминаешь травы

И ростки цветов ароматных, чистый

Воздух где дает силы телу, будит

⁶⁰ Вялые члены.

Знатный, ты царишь на холме прекрасном,

Восходящий Феб и закатный — оба

Смотрят на него, и в зените твой же

Видит он замок.

Сторонясь главы пламеносной Феба,

Входишь, счастлив, ты в холодок жилища, —

Там обмана нет и сердец преступных,

Полных коварства.

Рыбам сети ты разновидно ставишь,

⁷⁰ Уловляешь птиц, в небесах парящих,

Познают когда твои сети птицы,

Сопротивляясь.

Из твоих сетей не уйдет ни заяц,

Ни газель, ни лань, что летит, как птица;

Ловишь ты все то, что питают тропы

Леса густого.

А когда, устав от занятий этих,

Мыслью волен, ты о причинах вещных

Говоришь, — моря, острова и земли

⁸⁰ Все познавая.

Ты, учен, хранишь в памяти обилье

Звезд, что по путям путь свершают должным,

И созвездья ты знаешь, что мерцают

В мире высоком,

И какие мчат без узды по небу,

Распорядок всех учреждая точный

Наших дел, крутясь на оси отдельно

Век неизменной.

Ты, ученый, мне говоришь о свойствах

⁹⁰ Трав, металлы ты называешь, геммы,

Знаешь, как тела при недугах грозных

Соками лечат.

Сколько есть светил на высоком небе,

Сколько, говоришь, и земель на свете,

Столько же и свойств разлито по травам

Волею вышних.

Пусть один любви шаткой черни жаждет,

А другой — нести в треволненье фаски,

Чтоб в конце концов, как громада, рухнуть,

¹⁰⁰ Разом погибнув.

А иной ночей пусть не спит, блистая

На пирах царей горделивых, этот

Ночи напролет пусть играет в кости,

Буйствует пьяный.

Тот, к деньгам вконец весь опутан страстью,

Козни строит пусть, а другой — обжора,

Брюху сущий раб, третий весь в стремленье

К шашням бесстыдным.

Этот пусть к одру, где недуг, подходит,

¹¹⁰ Зажимая нос, отвращенья полный,

Нечистоты тел, испражненья смотрит,

Вечно нуждаясь.

Тот, болтливый, пусть налету коснется

Рубрик без числа у законов, в иске

О межах полей, проиграв же дело,

Чванный бледнеет.

Черный капюшон пусть иной получит,

Притворясь, что он есть посредник божий,

А в душе своей ненадежней самых

¹²⁰ Диких медведей.

С миром на душе пусть течет спокойно

Жизнь твоя, забот сторонясь пустейших,

Пусть же чтит и Муз и кифару Феба

Честное сердце.

Женолюбец один все клялся как-то,

Всех богов и богинь всех призывая,

Что Базиллу потрепанную видеть

Не желает святыми он очами,

Что синюшного он лица не терпит,

Столько липкой на нем ячменной каши

И четыреста там прыщей нечистых,

Что и грязных волос ее не терпит

Ведь чернее они вороньих перьев,

¹⁰ Что и глотки зловонной он не терпит,

Выдыхающей с гнилью испаренья,

Что ни зада опавшего не терпит,

Ни ее живота, сырого слишком,

Ни дыры, что смыкает губ щетину

И поглубже, чем шахта солеварни,

И пошире еще ворот фиванских,

Той, что тыща Приапов уж проткнула,

И пусть тыща проткнет еще блудливей.

А когда лишена святой любви

²⁰ Та была, то раскрасилась бесстыдно,

Воздыхая в стенанье и страданье,

Раскорячась ногою развращенной,

И притворно, и письмами, и плачем

Вновь зовет ту любовь, что отвернулась.

Он же, эту сочтя любовь правдивой,

Всё Базиллу потрепанную держит.

Отчего ты мне беспокоишь душу,

Муза, все твердя о причинах темных?

И какой конец наконец постигнет

Мира начала,

И какой конец наконец содвинет

Звезды с их кругов, что лучатся в небе,

И привыкший мчаться, в пути застынет

Феб с колесницей,

Чей приход несет возрожденье миру,

¹⁰ Старые зимы обновляя лики,

Птица как птенцов согревает скрытых,

Сидя на яйцах;

Феб, кто божий рок по орбитам ближним

Правит, кто среди звезд-скиталиц главный,

Кто божественным вдохновеньем будит

Души поэтов,

Я тебя молю, наш благой податель

Разума, дохни, чтоб, оставив тело

Теплое земле, дух собой умножил

²⁰ Звездные сонмы;

Иль к подземным пусть низведенный водам

Леты, будет чувств всех души высоких

Он лишен, но вновь на круги вернется

В должное время,

Иль исчезнет пусть как угасший пепел,

Иль, как из земли, вдруг поднявшись кверху,

Пар густой стоит, но дыханьем ветра

Мигом развеян.

Но, больная, что мы, душа, пытаем

³⁰ Суть святынь и жертв, человека пряча?

В зелени холмов, разогретых солнцем,

Песню пропой мне,

Пусть та славит песнь все заслуги девы,

Легконогих Нимф, быстроногих Фавнов,

Где навеют мне сновидений сладость

Говором волны.

Умирает жизнь, мы родимся с первым

Светом дня, чтоб так наконец восполнить

Мира ряд, и пусть и другой вернется,

⁴⁰ Снова рождаясь.

Захожденье звезд и восход их новый

Длятся без конца в неподвижном мире;

Мы же, коль Харон перевез однажды,

Не возвратимся.

Сладостные пусть мы прочтем здесь оды;

Мальчики, резвясь, пусть им стройно вторят,

Под кифару пусть низкий глас высоким

Будет умерен.

Безмятежным нам пусть даруют влагу

⁵⁰ Чаши Вакха, пусть к нам придет, блистая,

Эльзула, кто вновь поразила наше

Стрелами сердце.

Шествуй, мальчик, мчись на крылах любови,

Торопись, скажи: не вернется радость,

Коль не увидать нам год кровом нашим

Эльзулы вскоре.

Не давай стянуть ей златые кудри,

Тканей Коса пусть не оденет, пальцам

Злато ни к чему, — знаю я: прекрасней

Прелесть нагая.

Кто сарматскими вновь землями оживит

И холмами меня, травами ровными

Иль вернет, словно друга

Вновь лугам зеленеющим?

Где из хладных ключей Вислы стремится ток

Тонкой речкою, вброд переходимою,

И, Карпаты покинув,

Рассекает сарматский град,

Безупречная где всех превосходит жен,

¹⁰ Безупречней еще в наших блестя стихах,

Хаза страстью моею

Навсегда овладевшая.

Иль пусть к лютым пойду я савроматам вновь

Или к Рака клешням зной приносящего,

Иль к истокам далеким

Нила вод семиустного,

Иль к арабам в кудрях, иль где субботу чтут,

Или в Индию вновь, где златоносный Ганг,

Иль к столпам Геркулеса,

²⁰ Где земли расположен край,

Или к черным краям противополюсным,

Где царит Козерог, бьющий копытами,

Пусть удастся дойти мне,

Пусть никто не лишит страстей.

И заклятьем меня ни фессалиянка,[101]

И ни Феба рука, даже Хирона[102] все

Старца строгого травы

Не избавят от этих уз.

Вырываясь когда из дома отчего,

³⁰ Долгожданна идешь, мне драгоценнее

Хаза девушек прочих,

Обещание сдержишь ты,

Хоть и мать и отец держат тебя в плену,

Хоть и братья с тобой, хоть и племянники, —

Ты приди поскорее:

Ведь не терпит любовь преград.

Наконец и нам, о друзья паннонцы,

Должно вас хвалить, кто в трудах подмога

И под лучшим кто родилися небом,

Прямо под солнцем.

Вы, блаженны, там в золотом живете

Крае, что поят воды дивной Савы,

Дравы шумный ток и с названьем дальним

Истр омывает.

Быстр, он там течет под холмом приятным,

¹⁰ Австров в ливнях там и Борея видя,

И на нем стоит превосходный город

С царской твердыней.

И Матвея там, славного владыки,

Памятки везде, что достойны прежних

Доблестных веков, — взять ли Марса дело

Или Паллады.

Он один сдержал непомерный натиск

Наглого врага, что пришел с востока,

Спесью весь надут, и оставив всюду

²⁰ Груды развалин.

Он меж тем теснит, — победитель, — орды,

Обратив их вспять, их мечи отринув,

Дикому врагу положив преграду

В сече кровавой.

Часто вы со мной разумом высоким

К тайной всех вещей обращались сути

И к тому, какой должен быть порядок

Низших и высших,

Море почему от ветров взбухает,

³⁰ Почему вокруг все закрыли тучи

Или почему три лица Ирида[104]

В облаках красит,

Феба жаркий шар отчего в великом

Рвенье мчится, ход круговой свершая

Быстро, уводя неспешащий сумрак

Розовым светом.

К звездным торопясь он Медведиц знакам,

Нам цветы родит, обращенный снова

Поворотом, вновь он бежит наклонный

⁴⁰ К Австру с дождями.

Часто вы со мной под суровым небом

В глубине ночей изгоняли холод

Северный, пока голова теплела

Ласковым Вакхом,

Кто немедля нам просветляет лица,

В душах братских кто ненавидит распри

И, грустя, скорбит о полях, в которых

Редки селяне.

Ропщет он, что все ярость Марса длится,

⁵⁰ Что страшны мечи средь сверканья шлемов,

На звенящий лук и на стрелы ропщет

Гибкого лука.

Ни сатиров нет вместе с ним развязных,

Ловких Фавнов нет, игрецов на дудке,

Грустен, что вослед Красоте не идут

Нимфы лугами.

Сколь великий вред провиденье божье

Пожелало, чтоб испытали люди

Сердцем, — ясно гнев здесь богов в знаменьях

⁶⁰ Явлен великих;

Вот видна, огнем вся горя багровым,

Хвост свой распустив и златясь, комета;

Марс застыл своим грозным ликом перед

Звездным Гераклом.

Феб, стремясь таких избежать смятений,

Весь в печали, скрыл розоликий облик

Головы своей, лишь краса-сестрица

Звезды закрыла,

И еще, скорбя в столь несчастных родах,

⁷⁰ Породила мать великана-змия,

Он же лютый яд из зловещей пасти

Всюду рассеял.

И отсюда все сокрушенья в мире,

Войны оттого, средь убийств без счета,

Коих родило, — для владык желанно, —

Желтое злато.

Рок какой сам бог нам дает как искус

Иль какой еще по законам высшим

Жребий будет дан, да воспримем должно

⁸⁰ Приговор правый,

И в короткий срок станут все благими

Дни у нас, и Вакх пусть стоит в сосудах,

Пусть скорее прочь убегут заботы, —

Душ погубленье.

Пусть заставит петь ловкий палец струны

Цитры, пусть, власы распустив, приходит,

Гложущих забот отгоняя тягость,

Радости возраст.

Так как жизни срок нам отпущен краткий,

Торопясь, спешат стариков морщины, —

Счастлив прожил тот, кто изгнал печали,

Радуясь в жизни.

В ограде стен ты, Вена, владычица,

Родимый край для Фридриха-кесаря,

Тобой я принят,[106] лишь покинул

Земли Паннонии и сарматов,

Всегда к своим привержен нелепостям,

К словам пустейшим с их окончаньями,

Софист[107] многоглагольный, — битвы

Силой Сократа ведет с Химерой.

Осла с крылами к небу возносит он,

¹⁰ «Не быть» и «быть» все вертит, и тесное

Софизмов многих изъясненье

С варварской пышностью произносит.

В углу ближайшем палка его стоит,

Что Диогену древле служить могла,

Когда, — кинед[108] постыдный, — псами

Мог быть на улице растерзан.

Ищу усердно мудрых я здесь друзей,

Расположеньем, рвеньем сбираю их,

Но ты один меж них, Тихтелий,

²⁰ Древних Камен возвеличить можешь.

В домах у нас толкуешь ты эллинов,

Ты детям знатных их изучать велишь,

И все поэтов древних строфы

Те прочитают в прелестных книжках.

Со мною часто делишь бокалы ты

И дом мой чаще даришь подарками

И украшаешь, не жалея, —

Слово и дело твое едины.

И зря словами ты не бросаешься,

³⁰ Обманно лестью ты не привык прельщать,

Как то теперь привычно нравам,

Столь мне знакомым в краях австрийских.

Отраву эту гость из Италии[109]

Несет, недавно стал он известен здесь,

И наши все сердца простые

Ложным ласкательством соблазняет.

В счастливых детях счастие даст тебе

Сам бог и с чистой свяжет тебя женой,[110]

И вот стоят дома в убранстве

Должном и честных полны сокровищ.

Двадцать лет уж назад, как сообщают,

Вразумлял тебя поэт германский,

Слыть желая оратором могучим;

Ты, однако, ни строчки не являешь

И стихов ты друзьям не посвящаешь,

И не пишешь, беспечный, даже прозы.

Не себе ль самому такую благость

Книг своих ты хранишь, старик пиита,

Словно некогда жрец Солима бога,[111]

¹⁰ Захотевший сокрыть обряда тайну?

Но коль стыдно тебе, что чтут поэта,

Так ответь, наконец, ты мне стихами!

Но стихами ты мне не отвечаешь.

Что сказать мне: ты, старец, не пиита, —

А достоин учить лишь репоедов!

Морской, богиня, влагой рожденная,

Влюбленных матерь, страстью пылающих,

Нас заставляющая тягость

Снова твоих пережить горений,

Почто сердцами ныне играешь ты,

Вновь растравляя раны давнишние,

Божку-прельстителю давая

Нежную душу терзать страстями?

О как недавно я под счастливою

¹⁰ Звездою, Цельтис, шел от сарматов в путь, —

От стонов грудь была свободна,

Мне Хазилиною причиненных!

Теперь норийка Эльзула в том краю,

Где с Истром быстрым Рег[113] сочетается,

Сильней мое пронзила сердце

Стрелами взоров своих прелестных.

Как Геспер[114] звездный в пору весеннюю

Цветы несущий, раньше грядет, чем Феб,

Иль как полнеет лик Дианы,

²⁰ В мире когда возрастает целом,

Вот так же в крае Норика Эльзула

Средь дев блистает ныне возлюбленных,

Когда она, лицом белея,

Вольно власы распустив, проходит.

Клянусь я небом, блеском созвездий всех,

Планетой Марса, стрелами лютыми, —

Их две несет Амур жестокий,

Любящих страстно клянусь богиней!

Милей в грядущем я не найду другой,

³⁰ Которой душу я до конца отдам,

Остерегусь, чтоб чужеземка

Мне ни одна не приглянулась.

Какие ночью радости ты дала

Мне так недавно, плечи свои когда

Моим объятьям отдавала,

И обнимала руками нежно!

Не так стремится к старым прильнуть стенам

И плющ, с опорой так не сплетаются

Своими новыми ростками

⁴⁰ Лозы отменного винограда.

О как прервались наши тогда слова,

Когда желанье в глуби горело жил

И в этом убыстренном буйстве

Наши тела, обессилев, сникли.

Затем прервались наши труды на миг,

И двум влюбленным краткий был отдых дан,

Пока Амур не начал снова

Битвы еще горячей на ложе.

Затем мы нежно шепчем опять слова,

⁵⁰ Бормочем сладко, время вводя в обман,

И видим, как, златясь, Аврора

Феба сверкание возвращает.

О время, — гибель всяческих радостей

И светоч новый, милым завидуя,

Зачем велишь, чтоб поцелуи

Оборвались со стенаньем горьким?

Коль ночь другую любящим дать, она

Пусть долго длится, как савроматов ночь,

Когда под хладным Козерогом

⁶⁰ День ни один не приходит к шведу.

Но вот под новой мы уж идем звездой,

Прощай и прежде ты поцелуй меня

И сей залог такой ничтожный,

Эльзула, вечной любви приемли!

Пусть для одних медицина заботой всегдашнею станет,

И обученье знаньям надежным.

Те пусть толкуют права, городами по славным законам

Пусть короли там правят с князьями,

Среди которых ты первый пребудешь, Геймбург Георгий,

Родственной кровью слитый со мною.[116]

Те пусть в обрядах богов наставляют и дикость народа

Пусть просвещают в нашей отчизне.

Пусть же иные в различных занятьях нам вносят искусства,

Чтобы украсить тело и душу, —

Римских Камен к нам вносить у меня одна лишь забота

Или звучащих греков струнами,

В чем, если я не успею при жизни, то буду по смерти

Честью не мертвой славен в потомстве.

Эльзула, что в молчанье

Ночи, пока звезды стоят, сбившись толпою тесной,

И от занятий отдых,

Жрец у твоих ставши дверей, звезды когда безмолвны

Только к тебе взывает,

Певчему он вторит, дрожа голосом, барбитону,

Чтоб возбудить пыланье,

Струнами так сердце свое раненое терзая?

Ты же на ложе в платье

¹⁰ Бледная, под теплым к окну севшая покрывалом,

Сладостным внемлешь звукам.

Я же, когда в песнях тебя уже призвал латинских, —

Спишь, как спала, и крепче.

Как тяжело: сделался я в отчем краю поэтом

Песни одни дарящим!

Дивная, чей сын громовержец мощный,

Повели покой буйному народу,

Чтоб тевтонский край от пороков наших

Не сокрушался.

В мятеже слепом чернь клокочет яро,

Разоренье вновь принося былое,

Вновь орудья войн к обновленным ставя

Города стенам.[119]

Лучше бы идти на свирепых тевкров[120]

¹⁰ Варварских царей, горделивый Лаций

И приумножать вековую славу

Царства германцев!

Нам же убивать и бесчестить любо

Руки, что любви сопрягает радость,

Чтоб в конце концов лишь урон сражений

Глупым оставить.

Этот шлем надел на главу блестящий,

Этот, разъярясь, потрясает палкой,

Этот яро меч обнажил, а этот

²⁰ Им опоясан.

Тлеющий другой раздувает пепел,

Ядра из свинца посылая в воздух,

Тот бряцает, — звук отражает грубый

Дымное небо.

Скот стоит, дрожа, среди пастбищ мрачных,

Уши навострив и подняв тревожно,

И боясь луга, что привычны, бросить,

Где уж быков нет.

Грозные свои выставляют лица

³⁰ Пехотинцы, круг образуя Марса,

Барабан пока хрипловатым боем

Дух подымает.

В пене ярый конь средь оружья к битвам

Марсовым зовет беспощадным, мчася,

И храпит, и бьет он своим копытом

Взрытую землю.

Матери стоят чадолюбны, лютый

Ненавистен Марс им среди рыданий.

Свевов он, тесня, истребить, стремится,

⁴⁰ Также и бойев.

Дивная,[121] — мольбам ты несчастных внемли,

Чтимая, войны прекрати погибель,

Заключи, связав нас любовью общей,

Мира союзы.

Охрани холмы с виноградом Рейна,

Царствуй над дворцом Палатинским, Дева,

В Норика полях, над великолепной

Истра красою.

Во святых тебе да восславим гимнах

⁵⁰ Мы хвалу, молясь и возжегши ладан

В храмах у тебя, и достигнут песни

Вышнего неба.

Не средь последних, Гракх мой, товарищей

Ты стоишь песни, благоприятнейшим

Глашатаем всегдашним бывший

Дел моих в Кесаря ты чертогах.

Отсюда наши песни в сырых стихах

Векам грядущим то возвестить хотят,

Что ты — ученых друг поэтов —

В славной пещере у Муз рожденный.

В горе священной, что оглашается

¹⁰ Муз хором, песней дивной пифийскою,

Когда тебе блеснул Юпитер

Множеством доблестей при рожденье.

Ведь двор ты знаешь нашего Кесаря

И чужестранных души властителей

И племя нориков у Истра,[123]

Муз ненавидящее ученых,

И жалко льнущих к низкой лишь выгоде,

К толпе базарной с гулом глухим ее,

Они — друзья обжорства, яры

²⁰ В приобретенье богатств никчемных.

Никто здесь звездам не удивляется

В их повороте и не пытает, как

Прожить счастливей в краткой жизни

Или познать, чем прекрасна доблесть,

Но честолюбье спесью вздувает ум,

И гумор черный давит завистников

С надеждой, что в сердцах нетвердых

Среди смятенных забот блуждает;

Двор королевский, Кесаря двор они

³⁰ Обсели, словно Цербер кровавый ад,

И монстры, у ворот Аверна[124]

Сели, обличьем своим ужасны!

Средь этих страхов светел лишь ты один

И ликом ясным светишь сердцам людей,

Смеясь над невозвратным часом

И над заботами жизни бренной.

Вот так блаженствуй в сердце своем, пока

На благо черни смотришь с презрением,

Немногим данные законно

⁴⁰ И неизвестные благородным.

Год раз десять по десять обращенный

Кругом солнца когда тебе сочтется,

Каждый долг свой тогда уже исполнил,

И мудрец говорит: планеты правят

И рождением, и порядком жизни.

Правит первым Луна десятилетьем

И приности живительные влаги,

Как носящая плод тепло лелеет.

После, лет десяти достигший мальчик,

¹⁰ Для тебя твой вожак Меркурий всходит,

Кто таланта, речей, искусств властитель.

А когда двадцати юнец достигнет,

Уж Венера его разит стрелами.

Отнимает Амур рассудок пылкий.

А когда завершился год тридцатый,

Острый ум Аполлон дарует мужу,

И рассудок его сияет в блеске.

Но когда пятьдесят ты лет отметишь,

Марса ярость тогда ко вспышкам гнева

²⁰ Злым стремит и к богатств приобретенью.

Шесть десятков прошло, — тебе Юпитер

Грудь наполнит разумностью высокой;

Тут почтенная старость наступает,

А когда семь десятков завершились,

Тут холодный Сатурн грозит косою, —

Ею косит он все, что есть на свете.

Что тебе принесет восьмой десяток,

Ты по звездам высоким рассчитаешь,

Неизменно в безоблачье лучистым.

Сикст, германских Муз похвалы достойный,

В нориков рожден достославном граде,[127]

Что пронес свою, — необорный, — славу

Всюду по свету;

Лучше ни один под германским небом

Город не смирил общие тревоги,

Варварским царям и нелепой черни

Зная управу.

В нем наш Кесарь сам пребывал, и вечно

¹⁰ И владыке он Рима был желанным,

Здесь же столько раз собирались сеймы

Должным порядком.

Кесарь Фридрих раз в этом славном граде

Голову мою увенчал[128] дельфийским

Лавром, на главу возложив поэта

Трудолюбивца.

В городе таком ты родился, знатный,

Отпрыск корня ты стародавних предков,

От него идут и сената члены,

²⁰ Чести достойны.

Рима речь царит на устах ученых,

И владеешь ты остроумьем древним,

Дружелюбный ум не позволит молвить

Резкого слова.

Лация тебя нарекли опорой[129]

Музы для себя величайшей, ибо

Ты свершил, что песни поются Феба

В бойев пределах.

Значит, славный мой, в наших книгах всюду

³⁰ О тебе прочтут все народы мира

И твоя везде, — безупречна, — доблесть

Вечной пребудет.

Благородный, брось ты в суде процессы,

Что тебе совсем не дают покоя,

Пусть другой вершит награжденья честным,

Кары — виновным.

И как Африк — ветр, колебатель моря,

В ярости своей все с Бореем спорит,

Так гражданских прав изученье мучит

⁴⁰ Тяжбами душу.

Хватит пусть того, что ученый, монстров

Средь высоких волн ты узрел и пики

Скрытые, узрел и Протея вечно

В облике новом.

Ты лишь к нам приди, чтоб Камен постигнуть

Наших, научись постигать природу

И тому еще, что умеют звезды

В небе высоком,

Звезды, что лучей совокупной силой

⁵⁰ Обликом вещей сопряженных правят,

Души и тела сочетают, их же

В срок разлучают.

Не иначе, как час, своим порядком

Славный, обращен безупречной гирей,

Минет в шестернях, и ударом четким

Бьет молоточек,

Так и дух, к своим прикреплен орбитам,

Много сил дает, их вливая в тело

Стуком сердца, нам умеряет страсти

⁶⁰ Нитью скользящей.

Что за радость нам в суматохе этой

Так желать забот, что наш дух тиранят?

Только мир души даст тебе счастливым

Быть в этой жизни.

Бернард, рожденный предками древними,

Где нивы быстрый моет волною Лик

И от отрогов Альп излившись,

После с Дунаем сливает воды.

И над водами замок преславный твой,

Хранящий камни с древними клеймами,

Глядит и на полей просторы

И на Герцинского леса чащи.

Средь знатных ты лишь к Музам, как друг, себя

¹⁰ Навек приблизил, безукоризненный,

Чтобы носить венки, как древле,

В счастье и с истинным благородством.

В краях тевтонских слава о том редка,

Чтоб древней крови знатные отпрыски

Врожденным обладали рвеньем

К Музам и к мудрости вожделенной.

На невоздержных страсти идут толпой,

Идет Венера, ластясь, за Вакхом вслед,

И нравы варваров, какие

²⁰ Дарит Медведица в небе льдистом.

Иль с огненосным в блеске мечом Персей,

Кто войн громаду движет к ущербу нам,

Иль, — кто обнажена, — цепями

К скалам прикована, Андромеда,

Иль смотрит сверху буйный на нас Геракл,

Иль царства мутит, где и покоя нет,

Возница ли, блестя упряжкой,

Или Кефей, Волопас ли скорбный.

Тебя не тянет низких сообщество,

³⁰ Безумье ночи, правит Венера где,

И улицы, от Вакха яры,

Дикой сумятицей отвечают.

Тебя не тянет гиблых костей игра

И сердца трезвость не сокрушит вино,

Но ты, воздержан, знаешь меру

И средь пирушки хранишь стыдливость.

Средь возлияний, чуткий, пытаешь ты

Земли устройство и отчего ключи,

И какова природа моря,

⁴⁰ Столько таящего чудищ в волнах.

Затем, ученый, духом высок, следишь

Созвездья, сколько разных семян летит

И все, что на земле родится,

Феб вседвижитель когда вернется,

Платон что пишет сердцем возвышенным

И школа также стоиков строгая, —

Ты ищешь, и в садах какую

Дарит трава Пифагору пищу.

Ты счастлив будешь, если оставишь вдруг,

⁵⁰ О том размыслив, страсти безудержность,

Она, снедая, наше тело

Сушит до мозга костей жестоко.

К тебе взывает Муза-наставница,

Пока Геракла Феб заслонил столпы,

Чтоб ты вошел в мое жилище,

Где ты получишь Сократа пищу.

Под полюс Рака звезды бродячие

Феб вновь привел уж с Псом пламенеющим,

Так выпьем же из чаш прохладу

⁶⁰ Вакха, в досужую нашу пору.

Так, когда же, холмам Рима завидуя,

Ты вернешься, Толоф, снова на родину?

Где вздымается к небу

В соснах весь головой Атлант,

Кто начало дает Набы хрустальных струй

И вбирает в себя Вильсу струей своей,[132]

Те же, слившись друг с другом,

До Дуная-отца текут,

Там где древний стоит город в стенах своих,

¹⁰ Кому Регус-река новое имя дал,

Весел, город патрону

Рад, Толоф, безупречному.

Здесь мы, помню, с тобой песнями тешились,

Что Венера и Вакх страстью прельстительной

Там внушили поэту

Написать в духе греческом.

Их привык исполнять на барбитоне ты,

Когда струнам его препоручал слова,

И, отменный искусник,

²⁰ Древних басни толкуешь ты.

Что так долго тебя держит прожорливый

Рим? Что, странствуя, ты бросил занятия?

Чтоб потешить потомков

Славой нас ожидающей?

Муза, кем поэт вдохновлен германский,

Мне, Стиборий, петь на кифаре Феба

Славные стихи сей ученой девы[134]

Повелевает,

Кто сумела рек задержать теченье

И волков — ручных! — кто с овцой сдружила,

Ясени в горах за игрой кифары

Двинула следом,

Та, когда поет, размеряя плектром,

¹⁰ Вечного отца всех вещей на свете,

Властью чьей крепки совокупно связи

Вечного мира,

Лики всех светил, что мерцают в небе,

Мирозданье все и вода морская

Горькая, земля, что висит, держась лишь

Точкою малой,

И ее, как мать, окружая в плаче,

Множеством забот все живое давит,

Любит всех она, но внезапно сводит

²⁰ К мрачному Орку.[135]

Ты под небом здесь будешь счастлив только,

Робкий, но отнюдь не терзаясь страхом,

Ни на что уже не надеясь, скорби

Встретив улыбкой;

Сердце пусть твое не сразит неверный

Жребий, что всегда обделяет честных,

И, терзая их, все дары вручает

Черни ленивой.

Жребием своим ты доволен, будешь

³⁰ Всей душой ценить благосклонность вышних,

Волей кто своей столь различно правят

Нашею жизнью.

Должно нам какой скрытой силы рока

Опасаться, что правит миром твердо,

Иль хмельного ход пусть откроет рока

Феб-прорицатель,

Иль, кем движим мир противоречивый, —

Весь свой разум я не измучу этим,

Душу Феб когда облегчит, поставив

⁴⁰ Черни превыше.

Но о Музах я и ключе Пегаса[136]

С шумом вод его буду печься, тронув

Милый Фебу плектр, изгоняя этим

В сердце тревоги.

Мальчики, скорей рейнского Лиэя[137]

Дайте, что уже стал четырехлетним,

Из сосуда, он своей влагой хмурость

С лиц удаляет.

Дорогую мне эту ночь пусть милым

⁵⁰ Треском усладит мой светильник ясный,

Пусть взлелеет он на приятном ложе

Сон благодатный.

Утомленных пусть общей страстью росный

Феб покроет и пусть узрит, как оба

Любящих свое все дыханье слили

В сне безмятежном.

И пока стоит он в лучах восходных,

Видящий любовь, что в сердцах взаимна,

Пусть скорбит, что так в наших землях быстро

⁶⁰ Всходит светило.

Эти вот тебе памятки любови

Я шутя творю в этом крае бойев,

Где у грубых нет о твореньях Феба

Граждан заботы.

Коклес, держит тебя Пассау, к холму прилепившись,

Трех он слияние рек сочетает.

Ибо стремительный Эн[139] с Южных Альп нистекает в долину,

С севера Ильс темноводный струится,

Оба потока в себя принимает Дунай посредине,

Больше от них становясь и быстрее.

Как Херсонес над водой, так над этими реками город

Высится, стены свои водрузивший,

Где веселишься, Георг, ныне с милыми девами вместе,

¹⁰ Храма святого богатством[140] владея.

Девам, прошу, и не вздумай святые выкладывать деньги,

Ибо они лишь для дела благого.

Так как градом лицо твое побито

И на черных щеках Морфеи отсвет,

Так как ноздри тебе полип все выел

И зрачок твой едва и солнце видит,

Так как тело дрожит в подагре старой

И вздувается жидкостью подкожной,

Так как, жалкий, лежишь в постели вечно

И нога о ходьбе уже забыла, —

Вот отмститель тебе за грех давнишний,

¹⁰ Когда был ты харчевни завсегдатай,

Был наставник-шатун ты проституток,

Ты — бесславье, навоз, позор поэтов,

Всех, кто Муз благородных почитает,

Лишь язык, я дивлюсь, тебе оставлен

Похотливый теперь, чумной и наглый,

Суесловный, дурной, бессвязный, едкий,

Полный злобы, бесстыжий и безумный,

Тот, что стольких людей достойных донял,

Лай поднявши на них, как пес сидящий

²⁰ На цепи и прохожим надоевший,

Но сомкнутся пусть варварские губы,

Как услышишь, что, отложив кифару,

Цельтис лук натянул с его стрелами

И разит твой язык оружьем Феба

Ядовитый, бессмысленный, развязный.

Феб, на лире ты средь пещеры Кумской,

Среди вечных Муз посреди стоящий,

Первым песнь сложив, сочетаешь дивно

Песни и струны,

Отвори уста, бог, германцев барду,

Чтобы я воспел на родимых струнах

Благость мужа, кто Кум Фебейских носит

Славное имя,

Там рожден, где Альп прорезает выси

¹⁰ Быстрый Эн и он, мчась меж скал звенящих,

Высоту небес оглашает шумом

Им непривычным.

Здесь мудрец сестер просвещенных любит,

У речных брегов те живут немолчных,

На холмах вокруг и средь трав под солнцем

Вспаханной нивы;

Дивную в трудах постигая мудрость

И искусства те, что открыты в Риме,

И канонов связь, и законы, — славный

²⁰ Консул вписал их.

Будешь ты в судах защититель правый,

Если, — прав, — надежд ты лишен и страха,

И склонить соблазн не сумеет тщетный

Строгого сердца.

Ни любовь к своей матери родимой

Ни Гелон, копьем угрожая смертью,

Не склонят ума на дороге правды

С твердой душою,

Ни ужасный бык сицилийца-зверя,[142]

³⁰ Ни темница, смерть — для неправых, — ужас,

Пусть хоть небо все вниз с оси высокой

Рухнет на землю.

Если вспомнишь ты о короткой жизни,

Сбросишь груз забот, нам теснящих душу,

Почести, каких удостоят ныне

Или в грядущем.

Начертал свои человекам судьбы

Тот, кем дышит все, что живет на свете,

Светлую красу в небесах и звезды

⁴⁰ Трепетной ночи.

Унесло уж всех и навеки схитит

Злое время, все, что во славе, — сгинет,

Все, что Феба зрит, что родилось в мире

К Орку стремится.

Греческой краса угасает речи

И когда-нибудь сгибнут Музы Рима,

Новых черт пока, возродясь, изменчив,

Мир не воспримет.

Краткий срок твое будет чтимо имя,

⁵⁰ Если вечным ты посвящен не будешь

Музам, то и все в этом мире рухнет

Волею судеб.

Так, пока живем, да воспримем радость

Скудной жизни сей и святые чаши

Либера-отца,[143] не пойдет за мертвым

Радость живая.

Завтра, вновь когда ясный Цинтий явит

Розовый свой лик, по обычью древних

День рожденья твой восхвалю, принесши

⁶⁰ Гению жертву.

Ты приди как друг всем занятьям нашим,

Цитру пробудив той лесбосской девы;[144]

Лавровым венком облечен, пусть с нею

Песни солью я.

Распустив власы, Эльзула здесь будет,

Душу кто мою растопила страстью

И прелестных стрел поразив ударом

Слабое сердце.

За столом у нас восседая в блеске,

⁷⁰ Раненое пусть не сожжет любовью

Сердце грудь твою, но лицом прекрасным

Радость пробудит.

И сообщникам ведь не друг Венера,

Равенства другой не потерпит власти,

Ежели о том говорят правдиво

Греков Камены.

Отложи скорей все души безумства;

Деньги, как рабы, пусть тебе послужат,

И что ум решил, то, — ему созвучны, —

⁸⁰ Выскажут губы.

Ритор, оратор, поэт, и старинного рода, — всем этим

Жаждешь ты быть, Винделик,

И измышляешь себе ты семи сестер[146] знаменитых

Званья и почести все.

И, непоседа, несешься болтливый по целому свету,

Речи обманно плетя.

Помню, недавно тебя мы увидели в крае сарматском,

Был ты нарядно одет,

В Галлию голым, однако, пришел и в пределы паннонцев,

¹⁰ Как и в Герциниев лес,

После ж того, как, болтун, ты вторгся в наши пределы,

Ты босоногим пришел.

Хвастался ты, что потомок когда-то высокого рода,

И от Юпитера род.

Я бы поверил, когда б твоя мать в колыбели законной

Прежде лежала сама.

Знатный, родом ты из пределов карнов,

Иллириец где и венет граничат,

Где извив долин нам своих являет

Штирия славных,

Благородный, ты посвящаешь славным

Штудиям себя, устремляясь к Музам,

И обеих прав постигая связи,

Обликом милый.

А затем хвалу ты стяжал повсюду,

¹⁰ К славному двору Кесаря явившись,

Часто, искушен, был к князьям германским

Наиближайшим.

А потом, страшась старости грядущей,

Ты, мудрец, покой избираешь в жизни

И покинул ты, хоть и знатен, скользкий

Двор государей,

Коим правит гам обнаглевшей черни

И тщеславья дым, и фавор владыки

Вечно шаткий, и самодержца мыслей

²⁰ Гиблая зависть.

Быстрый, мчась, Изар[148] в берегах гремящих

И, неукротим, в мощный Истр впадая,

На крутом холме возведенным видит

Дом твой прекрасный,

Где живя в своем удаленье, тешишь

Взор свой, где с вершин Альп высоких льется

Сальса и свое сочетает имя

С городом славным.

С мудростию книг ты ведешь беседы,

³⁰ И они твой дом украшают блеском,

Славный меж людей; а потом в садах ты

Травы сминаешь.

Если можешь ты, победи прельщенья

Вкрадчивой любви, что несет позорно

Старость, и виной все твои заслуги

Мерзко пятнает.

Все идут вослед за примером царским

И считают: честь по заслугам меньше,

Той, что власть себе, хоть позорно это,

⁴⁰ Но позволяет.

В мире ни один столь святым не прожил,

Чтобы не был он чем-то недостойным

Не запятнан, но он скрывает рьяно

Сердца пороки,

Чтоб среди толпы не предстать пороков

Чудищем для всех, иль пред ликом черни

Сплетнею дурной, смыть когда невежды

Жаждут пороки.

Проживешь всегда безмятежен духом,

⁵⁰ Если, мудр, своим ты рассудком правишь,

Если никому над свободным сердцем

Власти не дашь ты.

Цельтис твой тебе возглашал все это,

Песнь пока поет он в средине хора

Муз, и на струнах вдоль по Истру сыплет

Фебовы песни.

Как-то в дом заявился мой недавно

Тот болтун, что рожден в краях Фризийских,

Клюв мамаша кому дала с рожденья

Аистиный, стрекочущий сильнее,

Чем и жернов на мельнице пустяшный.

Когда долгую здравицу он кончил

И был позван к столу возлечь со мною,

Столько слов он излил тут в час короткий,

Вдруг из усть его хлынувших проворных,

¹⁰ Сколько ливней фригийских волопасов

Гонят, Кавр иль Борей когда колеблят

Небо, или ростков в лугах цветущих

Рвется вверх, лишь вернется солнце юга

И Зефир вновь земли раскроет лоно;

Сей болтун моих Муз взалкал послушать,

Приставая настырно и нахально,

Чтобы скринии старые открыл я

И на звучной кифаре песнь исполнил.

О достойный сидеть в сорочьей стае

²⁰ Иль с лягушками жить, — певучим родом,

Пока солнце горит Сидонской телкой,[150]

Иль цикады в лугах трещат ответно,

Феб пока посреди Олимпа рдея,

Выпил всю уж росу со трав поникших.

Но должны мы Куману[151] благодарны

Быть всегда моему: как камнем, шуткой

Наглеца сотрапезника побил он.

Ты, кто хочешь знать, как румянолицый

Феб свершает путь, под каким созвездьем

Тот бежит, какой час дневной быть должен

В поясе нашем,

Иль какая нам подобает доля

Света дня, стоит под высоким кругом

Феб, иль, уж клонясь, Козерога видеть

Хладного хочет,

Солнечных часов тень от стрелки, кругом

¹⁰ Движась, все дела указует Феба,

Быстрые луны годовые ходы

В пору ночную.

Иль, как всходит он над волной Востока,

Смотришь, знак какой иль распорядитель

В каждом часе есть, коль помедлишь только,

Видишь отдельно.

Ни один, кого край Германский помнит,

Не свершил того, ни в искусстве большим

Не был грек, Мемфис, сицилиец или

²⁰ Тигром рожденный,

Но рожденный был он в пределах наших,

Там, где катит Истр в клокотанье воды

И от Рейна вдаль убегая, мчится

К ветрам Востока.

Цигн, кто белизной крыл своих прославлен,

Средь гусей блестя в середине самой,

Что, шипя, твоим домогались зваться

Именем славным,

Бартол, Бальд,[154] аббат Салицето также,

Порк и тот, кого громогласно надо

Правом звать самим, Бутрион, Рамунд и

Лин вместе с Азо;

Твой поколебать дух они не в силах,

¹⁰ В истине когда ты был стойким, ликом

Светел, и к семи побуждая юных

Вольным искусствам;

Права ты крючков избегаешь, вздора,

Что обмана полн, западней, уверток,

Справедлив в душе, коль их нет, не ищешь

Сложностей ложных.

Если видишь ты преступленья ясным

Взором, ты на них нападаешь смело,

Истины путем идя, презираешь

²⁰ Несправедливость.

Не иначе, как сотрясают волны

Мощную скалу, ударяя с шумом,

Но, недвижна, та презирает волны,

Их раздробляя,

Или как стоял пес молосский мощный

В самой гуще средь собачонок своры,

Скаля пасть и всем их внушая ужас

Зубом могучим,

Был таким ты сам средь такой оравы,

³⁰ Цигн, стрелами лжи поражаем столько,

Сколько раз Катон был святым сенатом

Ясно оправдан.[155]

Дивным ты умом постигаешь книги,

Наставляют те, как высоким чести

Следовать путем, постигая в небе

Господа Бога,

Наши души кто поместит на небе,

Если мы святым следуя законам,

Сильные, презрим гиблые услады

⁴⁰ Лживого мира.

Знаменьем святым озаренный, в бедах

Сохранять велишь безмятежность духа,

Ни средь благ лица, ни среди успеха

Ввысь не подъемля.

Тщетную свою божество слепое[156]

Все ведет игру, колесо вращает,

Но мудрец ее презирает стойкий

И ненавидит.

Он один лишь тверд, независим, тонок,

⁵⁰ Прочную блюдет он фигуру шара,

Что хранят своим трепетным мерцаньем

Неба созвездья.

Он бежит углов и убежищ тайных,

Что ему шипы и чащоб преграды, —

Хочет жизнь свою он согласной сделать

С волею неба.

Цельтис, кто рожден близ потоков Майна,

Эту песнь тебе посвятил простую,

Испытал когда он мужей доверье

Репу едящих.[157]

Кламоз, прославлен нашими песнями,

И, добрый, тем же воздавший мне,

Хоть и немногое узнаешь,

Славный, от Муз ты моих замерзших,

Они, быть может, боль облегчат твою,

Печаль, что разум точит тебе, уняв,

Когда друзей недавно ложных

Ты испытал на себе коварство.

И если алчный деньги твои унес,

¹⁰ И состоянью он причинил урон,

Как тать кровавый, в закоулках

Грабит до нитки людей невинных;

Ну пусть крадет он деньги сокрытые,

На злате лики изображенные,

Но не сумеет он ограбить

Славы твоей, что родила доблесть.

Тебя славнейший нориков город нам

Явил из рода славного, древнего,

При кесарских и королевских

²⁰ Был кто дворах и блистал оружьем.

Подобно предкам, юный, сражаешься

Ты под началом Фридриха-Кесаря,

Кто увенчал для всех священным

Голову мне Аонийским лавром.

Теперь же, предан духа спокойствию,

Живешь, довольный отчими средствами

И доблестью иметь считаешь

Ты о потомстве святую думу.

Тебе приятно честь особливую

³⁰ Наук оставить тем, кто придет вослед, —

Под нашим солнцем не найдется

Дела поистине долговечней.

Есть Рим — свидетель, как и Эллада вся,

Средь сокрушений вся разоренная, —

Жива благодаря наукам

И суждена ей навеки слава.

Сюда, стремясь, и духом своим высок,

Лелеешь книги и побуждаешь всех

Потомков Муз, грядущим чтобы

⁴⁰ Памятки эти векам вручили.

Блюдешь ты храмы, лики старинные

Ты оживляешь временем стертые,

Святилищ попечитель, стойкий

Истины благостной почитатель.

Умен, ты к алчным полон презрения,

Кто весь в корыстных вечно занятиях,

Кто обнаруживает душу

Полную лжи и коварств лукавых.

Тот бормотаньем молит богов, но нет

⁵⁰ Их и в помине ведь у него внутри,

Когда он мыслит, как хитрее

Свой нечестивый кошель наполнить.

Молва и даже боги ему — ничто,

Наград высокой чести накупит он,

Глотает деньги — ненасытней

Даже бездонной Аверна глуби.

Пока он тащит малое, выглядеть

Он хочет чистым и незапятнанным,

Но нет гнусней, коль на большое

⁶⁰ Он ненасытный свой зев разинет.

К друзьям он веру, богом внушенную,

Ни в грош ни ставит, нагло союзы рвет,

Лишь на словах и чист, но сердцем

Лют он и с диким медведем сходен.

Кто одержим богатств накоплением, —

В заботах тяжких, ими придавлен он

И сердце изнуряет молча,

И истощает чредой стенаний.

Средь яств угрюмый и подозрительный,

⁷⁰ Следит, кто сколько в рот положил кусков;

А если кто от чаш пригубит,

Чаши считает свирепым взглядом.

Он имена, в столетиях громкие,

Присвоить алчет, словно наследник их,

Надеясь для себя деньгами

Многими славу стяжать навеки.

Но волей божьей все это рушится,

И что трудами он накопить сумел,

Наследник промотает блудный,

⁸⁰ Разом добро в разоренье ввергнув.

Какую пользу он, наконец, стяжал,

Те горы денег нагромоздив себе, —

Заботы гложущие, стоны,

Страх и надежду, и муки с ними?

Лишь тот и счастлив, кто изобилует

Достатком скромным, и не влечет кого

Базара гам: хваля свой жребий,

Бедных не давит он, не тиранит.

Средь безмятежных спит он Пенатов, ночь

⁹⁰ Не разделяет он на чреду часов,

И не стоит отмститель в мыслях,

Молча бичами его секущий.

Ведь лучше знают боги, кому идет

На пользу что-то или приносит вред;

Как должно, честным и бесчестным

В оное время они отмерят.

Оставь же, Клио, судьбы преступников

В суровой песне живописать, верни

Нам снова Вакха, кто резвится

¹⁰⁰ Среди Камен благосклонней нравом.

Музы славу тебе дали Тевтонские,[159]

Эльзула, почему ж, переменившись, ты

Страсть мою отвергаешь,

Бросив близость привычную?

Ведь плененный твоей хитростью губится

И меня не щадит, яро ревнующий,

Возбуждая страдания,

Строфам ямба приличные,

Приникая к устам розовым девичьим,

¹⁰ Испивая нектар чашей Юпитера

И, снегов белоснежней,

Грудь сжимая прекрасную.

Прежде, дикий, круги хладные бросит пусть

Волопас, в холода лютые стынущий

И, к оси устремившись,

Гидра, моря не знавшая,

Чем недавно любовь неукротимая,

Что булатных оков несокрушимее,

Заключил он: навеки

²⁰ Безотказна пребудет с ним,

Но теперь, — и листвы дуба изменчивей

И подобна волнам моря Эвбейского

Иль того, кто стремится

В путь с Плеяд захождением.

Так вот ярость моя стонет уже в слезах,

Укрощая едва сердца в груди порыв

И, сгубив меня, судьбы

Топят в волнах Аидовых.

Духом счастливы те длят своей жизни дни,

³⁰ В чьем пылает любовь сердце взаимная, —

Всем ровня она: родом

Состояньем и возрастом.

Ей мила красота, благоволит к деньгам,

И в капризах резвясь и невоздержности,

Будет вечные веки

Все любимей и полной сил.

Пусть богаче меня будет гораздо он,

Пусть и многих вельмож числит в роду своем

И, красавец, кудрями

⁴⁰ Шею белую обовьет,

Но равняться ему трудно со мной в дарах,

Что от сердца тебе преданного я дал,

Песен милых пока он

Девам Норика не поет;

Но похитим тебя метрами строчек мы,

Песнь на лире звучать светлой заставивши,

В ней сливая игривость

Вместе с шутками смелыми,

Ссоре тяжкой пока радоваться даешь,

⁵⁰ Зажигая сильней, дерзкая, прочь бежишь,

Поцелуй принужденно

Мне вонзая цветами губ,

Поцелуй, что потом будут потомки петь,

Наши чтя имена вечно кифарою,

Когда высшая слава

Нас по смерти двоих возьмет.

На твоем лице лоб открытый ясен,

И доверье в нем, что хвалили древле,

Доблесть же твоя, — благородна, — в деле

Познана общем.

В Норикских полях не воспел никто бы

Феба ясный свет и сестер блестящих,

И никто б не знал мелодичных песен

Немца поэта.

Мысль была — узреть отчий Рейн, сарматом

¹⁰ Лишь недавно он был оставлен диким,

Галлов города и, от нас отдельны,

Царства британцев,

Но мольбами ты, неусыпный, сделал,

Что изящных Муз на суровом Истре

Юноши у нас воспевают, плектры

Звонкие тронув.

Пред тобой за то по заслугам встанут

Музы, и твое мальчики и старцы

Имя назовут, что латинским Музам

²⁰ Мило надолго.

Или мысль к тебе о жене стыдливой

С думою придет о потомстве славном,

Ты лишь отдавай, радостен, все время

Доле спокойной.

Думай, как сносить, — и невозмутимо,

Боги что тебе по законам рока

Даровали, кто управляет ходом

Жизни летящей.

Лишь о трудном ты для себя и мыслишь

³⁰ И о том, что твой беспокоит разум,

Но ведь славой дел побеждать привыкла

Гордая доблесть.

Кто своей судьбой от забот избавлен

И кому всегда лишь сияло небо,

Радуется пусть, что звезда благая

Светит, взошедши.

Но ведь реже те и вороны белой,

И ни родились ни в одном столетье,

И не светят им никаким покоем

⁴⁰ На небе звезды.

Мчащийся обман мимолетной жизни,

Странствуя везде, делается явным,

Тот же краткий час, что стоит пред нами,

Вечно урезан.

Вот и ты, кому будет в жизни счастье,

Ясное чело нам яви, блистая;

Вакхом разогрет и к делам стараньем,

Скорби отвергни.

Брачное затем пусть возбудит ложе

Безупречный дух, утомлен трудами,

В час, когда тебе даст она лобзанья

С шепотом нежным.

Ежели осенью ты не капусту сбираешь, а репу,

Чтобы коровы доились для рынка,

То по заслугам тебя называет народ репоедом, —

Даже географы знают об этом.

Так как живот у тебя невареным полнится пивом,

Влагой похожей на воду и волны,

Так как Вакх у тебя на холмах не родится высоких,

И на холмах укреплений не видно,

И не журчит никакая река в потоках тенистых

¹⁰ Кроме Дуная, что там протекает, —

Я потому и стремлюсь вновь к брегам мне милого Рейна,

Вакха дары где родятся благие,

Вакха, кто силы таланту дает и сердцу — искусства,

И умножает у пьющего радость.

Родины краса, ты собой являешь

Лики тех, чей век уже канул в вечность,

Все сердца когда неизменно чтили

Славную доблесть

И когда в делах процвела благая

Вера, заслужив и почет великий,

И на лицах всех отражалось светлых

Лишь благородство.

Если предков ты стародавних числишь, —

¹⁰ То о них никто средь земель германских,

Славных родом и средь сражений давних,

Лучше не скажет.

Рода твоего древнего свидетель

Ясное лицо ты являешь, славный

Облик, что хранит благодство мыслей

В сердце высоком.

Знатный, ты ведь вхож в королей чертоги,

Почестей тебе дали те немало,

Ты арбитром был и войны и мира,

²⁰ Красноречивый.

Потому тебе на земле известно

Все: пути в морях и лесные дебри,

Галл, британец, дак и сармат с паннонцем

Также знакомы.

Гордого тебе италийца нравы

Ведомы, иль что у германца в мыслях,

Шлем когда надев, он копьем готовит

Страшные войны.

Ныне никого нет в Германских землях,

³⁰ Кто бы был такой почитатель блеска

Рима, и добрей не найти патрона

Людям ученым.

Истинно своим благороден видом,

В чести тверд всегда и ревнитель правды

Ты, дары свои отдающий щедро

Мудрым поэтам.

Если можешь, будь безмятежен духом

В деле каждом; и, благородна, доблесть

Шествует всегда по неторным тропам

⁴⁰ К звездам высоким.

Что таится огонь, схоронен в древе,

Не кремня пробужден ударом только, —

От орешины тренья ты увидишь.

Плачешь, Гретула, что тяжко вздыхаючи

И скорбя, что ушел милый Стиборий твой?

Был любого искусней

Ковы любящих он сплетать.

Что от жаркой слезы влажны глаза твои?

И не держатся уж волосы пышные,

И на слабые руки

Опускаешь ты голову.

Песни греков о том упоминают, что

¹⁰ Пенелопу постиг этих же бед удел,

Пока странствовал десять

Лет ее хитроумный муж.

И Луна, проносясь кругом, склоненным вкось,

Девять знаков златых не обошла еще,

Когда верный оставил

Деву брошенной этот муж,

Днесь во славе кого отчий уж видит край

И сестра, и отец, спутники в радости,

Там, где Вильс пробегает,[165]

²⁰ Током дивным вливаясь в Истр.

Это время, устав большим считаешь ты

Круга, что пробежит Цинтий за целый год,

Или тот, кто ленивый

В мире старец бредет с косой.

Ты ж, кто в сердце несешь веру надежную,

Бог крылатый, молю, вспять обрати стопы,

И неверность из сердца

Изгони, в коей нас винишь.

Щечку ты обретешь снова нетронутой,

³⁰ Сердце верное вновь чистым влечениям,

Ты получишь награду,

Нашим сетям завидную,

Когда Урсула, мне нежно кивнув, меня

Побуждая, скует медью оков своих, —

Тут уж дева другая

Печень жаркую не зажжет.

Вся краса земли Ауреатенской,

Дева, где поля орошает русло

Альмона, что все превосходит реки

Вкусною рыбой,

Дай твои воспеть все заслуги, Дева,

И твою назвать чистую могилу,

Равной ей никто не увидит в целом

Мире повсюду.

Ибо из твоей из святой могилы

¹⁰ Бьет вода, родясь из скалы крепчайшей,

Бьет из твоего из святого сердца,

Влагой струяся.

Так же, разморясь под весенним солнцем,

Потны гор хребты, когда снег, растаяв,

Влагу им дает, заставляя скалы

Плакать слезами,

Так священный ток, о святая Дева,

Из глубин души ты струишь и даришь,

И приносит он исцеленья средство

²⁰ Всем занемогшим.

И всегда она лишь на чистом ложе,

И враждебна всем языкам позорным,

Скверна с уст когда у невежд слетает

Полная срама.

Некогда ты, дочь короля британцев

Славного, богатств получив обилье,

Их бежишь, отца двор бросаешь лживый

И лицемерный.

Рейн глубокий град омывает древний,

³⁰ Что блестит богатств изобильем старых,

Майн кому, с водой сочетавшись Рейна,

Имя дарует.

Ты, стремясь сюда по богов наитью,

Слух священника утомив мольбами,

Правило и свод описать желаешь

Жизни пречистой.

И когда, свои совершив обеты,

Сонмы чистых дев ты зовешь, благая,

Жить кому дано во святых жилищах,

⁴⁰ Век украшая.

Ты велишь, чтоб те непорочным гласом

Небесам хвалы во святых молитвах

Пели, прочь гоня грязь греха и мира

Ложную радость.

И уже к богам взнесена бессмертным,

Молим, защити нашу землю, Дева

Дивная, хвалы ты достойна вечной

В землях Германских.

С горячим сердца рвеньем недавно я

Желал представить песни твоим хвалам

И плектром Пиндара прославить

Непреходящее уваженье,

Мужам ахеян следуя, римлян в том,

Кто всем столетьям песни ученые

Оставили, когда достойных

Муз они в вечных воспели книгах.

Но вот величье славных твоих заслуг,

¹⁰ О честь прелатов, песни развеяло,

Ведь в нашем крае так немного

Влаги ключа, что Пегасом выбит.[168]

Когда ж сырые песни ты видишь здесь,

Что средь Герцинских лесом покрытых круч

Пропел тебе поэт альманский,

Просим, прочти их с лицом не хмурым.

Род благородный дал нам родителей

Твоих, в чертогах Рейна владык они

Всегда в фаворе пребывали

²⁰ За благородство, почтенны всюду

В дворцах различных, в градах прославленных,

Что благородный поит водою Рейн,

И Нав[169] в своих брегах высоких

Галлов, струясь, рассекает нивы.

Тебя, как должно, ими взращенного

К наукам также рвенье не минуло,

Когда ты едешь к италийцам

Для постиженья искусств прекрасных.

Но там какая мощь одаренности

³⁰ Твоей блеснула, сколько отличий там

Читая книги и общаясь,

Ты заслужил в молодые годы,

Когда творенья мудрых поэтов все

И все, что было Туллием[170] начато

Тебя коснулось, как, и впрочем,

Все, что в добротных трудах стареет.

Два языка, — латинский и греческий, —

Ты, в речи бойкий, быстрый, стремительный,

Усвоил в их двойном величье,

⁴⁰ Иль их созвучье иль блеск трактуешь.

О мощь какая речи изысканной!

Иль судишь, дивный, иль убеждаешь ты,

Иль осуждаешь или хвалишь, —

Многообразны твои деянья.

Тропой приятно в пору мужания

Идти любою, славу описывать

Тебе возданную по праву

В праве гражданском, как и в церковном.

Я о телесных не говорю дарах,

⁵⁰ И о блистанье сердца достойного,

И о твоем высоком росте

Вместе со здравием столь счастливым.

Любовь какая в принцепсе[171] есть к тебе,

Как ты, достойный, сделан прелатом был, —

Упомянуть Камена наша

Слабым стихом не сумеет ныне.

Послом великим[172] славным ты принят был

Охотно Римом, следом — всей Галлией,

Где, — мира в Галлии зиждитель, —

⁶⁰ Ты в городах учредил согласье.

Народ с сенатом у вангионов[173] твой

Тревожат разум и раздражают дух,

Когда по поводам ничтожным,

Наглые, древнюю власть колеблят.

Но вновь основы славы желанной те

Вернут тебе же, чванны когда, сробев

Ярмо мятежники приемлют,

Пышным почтивши тебя триумфом.

Кто к высям неба славою взнесены, —

⁷⁰ Ахилл отважный и Приамид,[174] — они

Живут в свершенных ими битвах

И на устах, как Улисс-скиталец,

Так древле чудищ палицею когда

Геракл поверг всех, был он на небо взят,

И укротил, созвездьем ставши,

Монстра-Медузу, Персей — Горгону.

И те, кто римской порождены землей, —

Владыки Рима много веков живут,

Кого судьба в жестоких войнах

⁸⁰ Крепко связала в краях различных.

Богам угоден, злобною кто тесним

Фортуной, в море бурю посеявшей,

Всегда ведь против лютых смерчей

Лишь благородная встанет доблесть.

Нет, кто отважно сквозь обольщения

Идет, Венеры мягкое ложе кто

Смиряет, — доблестью и славой

Тот возвеличен и в дальних землях,

Но тот, кто презрел эту двуличную

⁹⁰ Богиню мига стойким умом своим

И кто богов веленьям чтимым

Следовать станет в священных книгах,

Вершит кто дело сирого праведно,

Злых убеждая бросить злодейства их,

Все на весах решая правды,

И не кладя на весы неправых,

Кого и деньги не одолели, страсть

С ее пыланьем и вредоносный гнев,

Не совратил фавор, порывы

¹⁰⁰ Зависти кто укротил, смирив их, —

Любви достоин именно тот богов

И скиптра Зевса, и лишь покинет он

Сей мир на гибель обреченный,

С сонмом блаженных богов сольется.

Хвалами всеми сими поддержанный,

Прелат, оставя славу грядущему,

Оставив и дела и землю,

К вышнему ты устремись Олимпу.

Так, отдыхая создали мы, шутя,

¹¹⁰ Прелат, все песни с жаром души тебе

Кому все то, что сочинил я, —

Здесь отдается на суд по праву.

Моих опорой дел пребываешь ты,

Кто помогаешь песням моим один,

Так дай ветров попутных, чтобы

Челн мой в спокойную гавань прибыл.

Что мне делать, кто в февраля календы

Был рожден, кому подарили первый

День они, когда люстр седьмой свивают

Нитями сестры?[176]

Сердца глубью всей Урсулу я жажду,

Если же она не поможет скоро

Страсти огнь унять, то в огне пожара

Дух мой погибнет.

Как, когда взойдет Критский бык,[177] сверканье

¹⁰ Белое снегов уступает в Альпах

Жару солнца и Рейн несет потоком

Бурные воды,

Так во мне самом умягчает сердце

Урсула, краса побережий рейнских,

И искусной вновь пробуждает песней

Мудрые силы.

Мальчик, ты иди, приглашай друзей мне

Милых, завтра пир закачу я Фебу,

А сегодня ночь мне пришлось отметить

²⁰ Камешком черным,

Мне ведь эта ночь принесла несчастье:

Только что взошел я на ложе милой

Урсулы моей, как меня прогнали

Пяткою голой.

Не тот Юпитер взял поцелуй, когда

Быком представши, перевозил на Крит

Тем морем к третьей части света

Дочь повелителя Агенора;[178]

Венеры с Марсом был поцелуй не тот,

Когда их выдал Феб, осветив с высот,

И их Плавильщик хромоногий[179]

Крепко двоих оковал цепями,

Какие ночью Урсула мне дала,

¹⁰ Цветами губок слившись своих со мной,

Во граде, чье названье дали

Моган и Ция,[180] водою скудны.

Милый Батт, со мной связан краем Рейнским,

Там, где Альп хребты, надвое раздавшись,

На германцев здесь, тут на галлов давят

Гор высотою,

И где, восприят широтой озерной,

Рейн стремимый вдаль всем теченьем мощным,

Натиск свой хранит и, несясь потоком,

Кружится в скалах.

Тяжкие труды ты вершишь торговли

¹⁰ Тем народы стран разлученных в мире

Дальностью земель, ты сближаешь, торгом

Мир одаряя,

Только в нем одном, говорят, причина

Порчи нравов в наш век, летящий в пропасть,

Роскошь и одежд пестрота на теле

Нежно холеном;

От него пошло и безумство страсти

К барышам, и ум расточитель алчный

Столь больших богатств, никакой не сытый

²⁰ Грудою денег;

От него нужда, словно клинья, в душу

Входит острием и родит заботы, —

Не дают они облегчить усталых

Сном благодатным;

От него речей притекла медвяных

Пагуба, когда отрицатель вышних

Зевса и богов призывает в клятвах

Чтимого неба;

От него взросла лихорадки жаром

³⁰ Страсть к игре в ночи напролет идущей

Средь неспящих звезд, когда Феб уводит

Свет с небосвода;

От него с рогатым, ярясь Иакхом,[182]

Началось ума помраченье злое,

Приводя людей уж скорее в скотство,

Нежели в пьянство;

От него сердца Купидон прельщая,

Отдохнуть зовет средь страстей Венеры;

От него мечта о богах и чести

⁴⁰ Должная гибнет,

Та, кого поют, и под лучшим солнцем,

В хижинах своих сыновей рождая,

Отческий алтарь почитая, вовсе

Чужды корысти.

Не такой была и Венеры радость,

Но стремилась лишь к продолженью рода,

Да и пища лишь укрепляла тело

Скромно плодами.

Кто же даровал тебе нашу деву

⁵⁰ Жребием благим, — бог ли это сделал

Купидон, иль то дело рук Венеры,

Денег любимых?

Если мудр, оставь ты мальчишку: слеп он,

Терпят все его, он одежд не знает

И несет в руках с опереньем стрелы

Страшные людям.

Избегай его, он тиран жестокий

Разума, привык нас терзать в заботах,

И рабам своим никогда не даст он

⁶⁰ Часа покоя.

Гость ученых друзей, милый Вигилий мой,

Там где рыбный Некар с горных хребтов двойных

Вытекает, стремясь к тучным полям и там

В русло Рейна вливается.

От херусков[184] тебя, рода достойного

Порожденье, уже Муза моя поет,

Вдохновившись твоих доблестей множеством,

Славит честию должною.

Сердце, знал я, твое в вере незыблемо,

¹⁰ Справедливости как ты помогаешь, всем

Ясно, если тебя сам император наш

Чтит глубоко, душой суров.

Вангионов прелат[185] доблестный чтит тебя,

Пред тобою встает курия принцепса,[186]

Чтит и наше тебя дружество мудрое,

Что в потомстве прославится.

Безупречный, богатств ты презираешь зло

И считаешь одни книги сокровищем,

Их сбираешь, — искусств разных создание,

²⁰ С ними сидя усерднейше.

И стоят, высоки, горы, касаяся

Звезд вершиной двойной, — эта в лесах главу

Ввысь подъемлет неся храмы и башни там,

В пору давнюю строены.

Но другая гора вплоть до херусков пик

Тянет, прямо к дворцу принца высокому,

И внизу под собой видит с рекой она

Среди стен превосходный град.[187]

Где, я помню, с тобой мы проводили дни

³⁰ Средь трудов, то собрав книги латинские,

Греков и солимян,[188] то Цицероновы

Все искусства прекрасные.

Ныне без суеты[189] песни читаем мы,

Ныне в мыслях у нас папские скринии,

Ныне Кесаря нам важны веления

Средь приятного отдыха.

Ночь расстелит когда звездную ширь свою,

Взором зорким тогда звезды считаем мы,

Что средь ликов небес ясных находятся,

⁴⁰ И где каждая звездочка,

Что вовек в Океан крайний не скроется

И что хочет упасть и погружается,

И какая идет тропами шаткими, —

Верным видим мы органом.

После Вакховы нам чаши кипящие

Бурный стол подает с разными шутками,

Деньги губит один костью игральною,

Песней тот наслаждается,

Изогнувшись, другой, весь возбужден, в прыжках

⁵⁰ Упражняет свое тело движеньями,

Чтоб улыбку сорвать, если неопытный

Подражатель вдруг падает;

А другой, охватив чаши рогатого

Вакха, полные их там осушает все,

Когда он от вина пьяный колышется,

Свой в речах позабывши долг.

Фавны, ты б заключил и козлоногие

Там Сатиры, резвясь в Ливии, пляшут вкруг

Нас, совсем молодых, эти виновники

⁶⁰ Стольких шуток проказливых.

Здесь Венеры даны радости пламенным

В сокровенных местах, как и на ложах, где

Затевают они битвы разнузданно,

Когда ноги сплетаются.

О, сколь милое мне время уж минуло,

Предавались когда вместе занятиям

Мы таким, и сердца дружно пылали в нас

Вечно дружбой взаимною!

Но законы небес не пожелали мне

⁷⁰ У Некара брегов длить эфемерность дней,

Но удары неся, все же заставили

Беды десять терпеть годов,

Чтоб у песен моих были четыре все

Дальних края, один, — Висла, стремительный

Рейн, Дунай и еще более дикий там

Готов также Коданский брег.[190]

Но теперь уж меня жребий порадовал

Местом верным, веля мой на Дунае прах

Схоронить; пожелай холмик поэта здесь

⁸⁰ Ты цветами осыпать мой.

Поэта Муза славная мертвого

Возьмет из праха, звездам подобного,

И полечу по всем я землям, —

Отчих племен и народов зритель.

Пусть я сарматов[191] в хладной узрю стране,

Пьянчугу кимвра и савроматов злых,

В лесах ютящихся, и свевов,

И перемерзшие нивы даков,

К кому всех ближе кимврский там Херсонес,[192]

¹⁰ Который видит хладные моря два,

И солнце Галлий — на закате,

Море ж Кодонское[193] — на восходе.

Меня саксонец пьющий из общих чаш

Восславит также, Скандия ближняя,

Венеды, велты и брутены,

Вандалы, готы и иллирийцы.

Полет направлю Балтики брегом[194] я,

И пусть Оркады встанут тогда из вод,

А дальше — Фула,[195] — этот остров

²⁰ Был в Океане открыт холодном,

Его же минет, ночью плывя, Луна,

Не видит Солнце, в жаркой квадриге мчась,

Когда орбитою склоненной

Идя, теснит Козерога звезды.

Меня суровый свев и косматый франк,

Турог бродящий среди Герцинских круч,

Херуск, как и сикамбр свирепый,

Фризии, хавки перечитают.

Я буду назван Лабой, текущею

³⁰ Потоком мощным через Тевтонский край,

Где по ее брегам чертоги

Государя поднялись Мизены.[196]

Затем и Каупт, Герул и Лангосарг[197]

Гепидов также земли пространные,

И бузакторы, — грозны в битвах, —

Вновь винделики прочтут и реты.

Паннонца оба, оквен, богемец и

Близ Альп лежащий нориков весь предел,

Бастарна и язиги наши,

⁴⁰ И маркоманы и квады также.

Пусть Понт Евксинский, пылкий, увижу я

И берега пролива Боспорского,

Где Истр великий семиустный

Рыбное море собой венчает.

Пусть через Альпы я поднимусь, летя,

Гельветов, бреннов, диких генавнов[198] пусть

Увижу, мчась по градам Рейна

И средь народов на нем живущих.

Испанцев царства теплые пусть узрю

⁵⁰ И шеи мавров черные сломленных,

Британцев в их пределах крайних, —

Все, что ни есть среди вод закатных.

По галльским градам и италийским я

Пройду, кочуя, если суровый там

Поэт угоден и Камены

Севера песни пропели мудро.

Костер мой видя,[199] слез пусть никто не льет,

Никто не давит пышностью мраморов,

Ведь камни все моей могилы

⁶⁰ Сам я навечно воздвиг столпами.

Я знаю, счастлив, истинно тот богат,

Великой чести вечно достоин он,

Кто, умерев, живым оставил

Памятник прожитой честно жизни.

Сладость очарования

И струящие мед чары души твоей

Облегчают от грусти ум.

Средь Венеры забав и Купидона ты

Куда хочешь влечешь меня,

Иль отвесно когда Феб колесницу мчит

В выси неба пылающей

Или там, где, застыв, в хладе недвижен стал

Готов скованный льдом залив,

¹⁰ Где недавно, богат дакскими ветрами,

Островок моряки нашли.

И к нему, если б ты мне увидать его

Повелела, помчался б я, —

Не удержат меня бури и ветра вой,

Ни Оркады[201] крушащие

Корабли, моряков многих сгубившие.

Если б Урсула пламенный

Факел ты поднесла с милою речью мне,

Ночи радости мне суля,

²⁰ То готов я принять за наслаждение

Даже Вислу холодную!

Лишь недавно Дунай, как и Тевтонский край,

Обольщения мне принес,

Но за ними вослед мной воспеваемый,

Рейн, держащий меня в тоске,

Весь опутал меня вечной любовию.

О, жестокого бога мать,

Кто связуешь сердца пламенем ласковым,

Лира просит моя тебя,

Чтоб связал нас Амор вечным согласием.

Швырнувший в небо камни летящие

Впервые силой огненной пороха,

Кто и огнем валящим наземь

Воздух заставил звенеть ударом,

Царя тот древле громы поддельные

И с Зевсом молньи выдумал верные,

Когда людей в мгновенье тыщу

Он уничтожил, на них обрушась;

Одним ударом стены крепчайшие

¹⁰ Крошатся, грады, кровли высокие

И с башнями падут, коль эта

Грозные мечет махина ядра.

Он недостоин был умереть у нас,

Германца имя век не сокрыть ему,

И жизнь злодея недостойна,

Чтобы ее помянули в песнях.

Достоин вечно холод Рифейский[203] он

Терпеть и скалы в море плывущие

Двух Симплегад,[204] иль быть раздавлен

²⁰ Он под Медведицей на Кавказе,[205]

Иль камень должен в гору Сизифов[206] он

Катить, который катится вниз сильней,

Иль вечно быть огнем палимым,

Тело сжигающим сицилийским.[207]

Едва я не был шаром свинца убит,

Когда недавно зрел безоружный я,

Как свевов строй неудержимый

Разом полег[208] в винделиков поле,

Что древле стало местом погибельным

³⁰ Для Вара,[209] — пал он там с легионами, —

Для гуннов лютых также: Карл их

Кровопролитным смирил триумфом.

Во время оно радостные века

Войны не знали, вовсе не знали ран

Мужи, и меч неукротимый

С чресел тогда не свисал грозящих.

Тогда стояли стены, не ведая

Машин осадных, кровью запятнаны

Махины с длинными стволами

⁴⁰ Не извергали огня из жерла,

Но безмятежна шла средь полей толпа,

Связуя лозы вместе с опорами,

И, стен не зная, не страшились

Люди тревожных ночей бессонных.

Когда ж добыча мысли преступные

Внушила, тотчас крепости он воздвиг,

И, на высоты гор забравшись,

Дал грабежам и засадам волю.

И вот Юпитер, видит, что наш уже

Перуны неба век захватил себе,

Что бог, — губитель нашей жизни,

Битвы одну за другой готовит

И войны Марса лютым властителям

Внушает, алчный что потрясают мир, —

И потому святого мира

Не сохраняют века лихие.

Что в великих хвалах Греция так шумит,

Славя гением всем то лишь открытие,

По закону чьему правит природы мощь

Неба звездами ясными?

И не менее был, верьте, Дедала[210] тот,

Кто для всех изобрел буквы Кекроповы,[211]

Он из майнцских мужей был выдающимся,[212] —

Слава нашего племени,

Кто из меди создал буквицы крепкие

¹⁰ И писать научил ими, подвижными,

И полезней чего быть не могло ничто,

Верьте мне вы, во все века.

Наконец, не дерзнут немцев корить теперь

Италийцы-мужи косностью вялою,

Ибо наше дает изобретение

Римским знаниям долгий век.[213]

И какую теперь славу Эмилию

Величайшему[214] дать, Кесарь чьим был отцом,

Под владычеством чьим всепобеждающим

²⁰ Вырос в наших мужах талант?

Отпрыск ты, Себальд, царственного рода,

В Норикском везде почитаем граде,

Дай же вспомнить нам жизнь твою святую

В песне сегодня!

При святых тебя родили обетах

Мать с отцом, кого было долго тщетным

Ложе, но зачав, жизнь вести святую

Оба решили.

Ты же, быв рожден средь святых обетов,·

¹⁰ Мальчиком спешишь в славный галльский город,

Святостью наук, благородством нравов

Душу украсив.

Там святые ты восприял законы,

Доктором к отцу возвратясь в чертоги,

Милую тебе царственную ищут

Тотчас невесту.

А когда настал день счастливый брака,

Деву для тебя, что стыдлива ликом,

Чистую ведут, чтоб с тобой на ложе

²⁰ Слиться высоком.

И когда покой уже заперт брачный

И от дел грядет безмятежный отдых,

Ты, стыдливый, тут говоришь невесте

Слово такое:

«О невеста, дочь короля владыки,

Чистое твое я не трону тело,

Коль со мною слить ты не прочь обеты

Жизни безгрешной».

Дева со стыдом тут кивнула кротким

³⁰ И благодарит беспредельно бога,

Чистую храня, благородна, в теле

Жизнь без порока.

Сам же ты, святым побуждаем духом,

Тотчас же чертог покидаешь отчий,

В чащи удалясь и в места глухие,

В горы с лесами,

И средь голых скал распростертый гладких,

Ты в ущелье там, вздев в молитве руки,

Терпишь солнца зной и снега, холодный

⁴⁰ Ветер и ливни,

Отдыхая, ты средь зверей свирепых,

Травами в горах утоляешь голод,

Чистую ключей там черпаешь воду

В светлых истоках.

Пищею такой согревая тело,

Изощрив свой ум до видений чистых,

Часто видел ты просветленным сердцем

Божии лики.

Так в молчанье ты проведя пятнадцать

⁵⁰ Лет, спешишь затем прямо в город римлян,

Пастырь где велел рассевать по свету

Божее слово.

Сам же, восприяв ты отца веленье,

Многие, идя, посещаешь страны,

Радостен, пока не приходишь к Истру

Ты на чужбине.

Здесь, когда на нем, полноводном, лодок

Не нашлось, благой отче, дал корабль он

Верный, — этот плащ, прикрывал ты коим

⁶⁰ Тело святое.

Чрез лесную дебрь скоро ты глухую,

Радостен, придя в град нориков, духом

Вдохновлен святым, и уча неверных

Культ их оставить,

Говоришь им: бог на высоком небе

Всем воздаст за их прегрешенья, он же

Доблести благой даст награду, если

Жизнь безупречна.

Тот, кто был рожден непорочной девой,

⁷⁰ Тела смерть стерпел, обливаясь кровью,

А на третий день он восстал из гроба

Как победитель.

Ты слова свои подкрепляешь силой

Знамений, — они в достоверной книге,

И не меньше сам, несравненный, блещешь

В знаменьях славных.

И когда уже, утомлен трудами

Долгими, благих заслужил жилище,

Старцу бог тебе повелел оставить

⁸⁰ Наши пределы.

И святые дух лишь покинул члены,

Сельские быки отнесли и тело,

Где твои поем мы дела святые

Песнею громкой.

По заслугам так помещен на небе,

Пожелай сей град, что среди песчаных

Был основан мест, поддержать молитвой,

Ревности полон.

Полнится земля пусть обильной влагой

⁹⁰ И тепло в себе пусть несет благое,

Хлебную держа на главе корону

Щедрой Цереры,

Пусть багряный Вакх в полновесных гроздях

Пенится и с лиц удалит угрюмость

И пусть скот найдет на лугах веселых

Пищу в избытке,

Звезды пусть, лучась, сохранят движенья

Благостные, пусть не грозят внезапно

Хворями, и мир да пребудет вечно

¹⁰⁰ В наших пределах,

Пусть германцам рок принесет триумфы,

Двигнется когда, ополчась на турок,

Обнажив мечи, молодая сила

Максимильяна.

И когда вольны от оков телесных

Станут души, их призовет всевышний, —

Ты сверши, чтоб там мы с тобой вкусили

Радости неба.

Нам, отец, когда вымолишь все это

¹¹⁰ Ты перед лицом Громовержца бога,

Ладаном твои алтари обильно

Мы преумножим.

Что, поэт, ты лишь Муз одних чистейших

Все пытаешь, трудясь в упряжке с ними,

Когда отчие ты хвалы стремишься

Передать, чтоб потомки их твердили?

Ты работой своей богатств желаешь?

Пусть покрыта глава фригийской шапкой

Иль идти за тобой Бальд, Бартол должен,

Или тот, кто искусен в медицине;

Только их привечают изобильем

¹⁰ Короли и князья, а также грады.

Мне норикский сенат определеньем

Восемь дал золотых тяжелых, я же,

Хоть вполне заслужил, но сам отверг их.

Ведь с великим трудом при лампе ночью

Описал я Герцинии все дали,

Город с жившими в нем, их нравы тоже,

Стены, крепости, портики, жилища

Частных лиц и богов небесных храмы,

И какое любого назначенье,

²⁰ Рынки, улицы все, сады, истоки,

И какая звезда свой видит город,

Прямо в блеске ее внизу лежащий,

И поток, что колеса быстро вертит,

И как ловко различные металлы

Он кует, и еще Себальд как дивный

В наших песнях на небо вознесен был.

И за этот мне труд сенат нориков

Восемь злата кусочков назначает!

Сто грамматику в год монет он платит

³⁰ И врачу еще сто, и сотню также

Он тому, кто о тяжбах там печется,

И плюс столько же тем, кто там обязан

Сообщать все, что в мире происходит.

И германскому мне не постыдился

Дать поэту такую он награду,

За какую лишь свет и купишь лампы,

Но сапог за нее себе не купишь,

Чтоб их град осмотреть, по нем круживши,

Ни бумаги, — писать пером суровым.

⁴⁰ О, седые наемщики поэтов,

Вы подобны краям песчаным вашим,

Чей песок по земле разносит ветер

На беду добродетельным селянам,

Не давая смягчить им жажду в глотке,

Брать вы рады, а отдавать не рады —

Такова уж песчаная природа.

О, достойные Муз лелеять римских,

Вы, которых потомки перечислят

Средь таких Аполлоновых достойных

⁵⁰ Почитателей, как слывет в рассказах

Царь, ослиными венчанный ушами,[217]

Средь таких, о которых напишу я

На обертках для перца и шафрана.

Или прямо на гаженых подтирках,

Смрадно пахнущих мерзостной клоакой.

Так воспой же седых чудовищ, Цельтис,

Чтобы стих твой был Гарпии[218] подобен.

О Вакх, сопутник Феба блистательный,

Кто виноградом вкруг головы повит,

Кто для поэтов влагой мудрой

Их вдохновение оживляет,

Ты с барбитоном песен сливаешь лад,

Когда порхает в быстрых руках твой плектр,

И строфы глас поет согласный,

С ласковым говором струн слиянный,

Среди небесных ты лишь богов один, —

¹⁰ Когда Семела видит Юпитера, —

До срока матерью рожденный,[220]

К отчему сразу бедру привыкнул.

Ты, как Дионис дважды родившийся,

Сердца очистив от гложущих забот,

Целишь, благой отец, к счастливой

Жизни страдающих возвращаешь.

Умерен долго был я в дарах твоих,

Когда все лозы лютый спалил мороз

Иль почки полные погибли

²⁰ Все от ударов громадных градин.

Ты ненавидишь ныне поддельщиков,[221]

Тебя творящих зельями новыми,

И алчных тех, кто всякой дрянью

Влагу целебную оскверняют.

Тебя сегодня молит просящий Рейн[222]

И Майн с Сосновой льющийся вниз горы,

Еще Некар соседний с Истром,

С Коцером, Тубером искривленным,

Как Свев и Лаба, франкская Сала так,

³⁰ Что в Майн впадает, с той же Сосновой кто

Горы струится и с потоком

Лабы сливается виноструйной,

Удачлив, рожки ты по холмам обвей,

Чтоб щедро лозы полнились гроздьями,

И пусть в давильнях, влагой полны,

Пенятся ванны и все сосуды.

Мы вечно будем ныне молить тебя,

Твоих достоинств всюду объявим сонм,

И пусть сольются с барбитоном

⁴⁰ Песни тебе и застолья наши.

Урсула, завтра в термы

Мы поспешим жаркие, в них теплым телам леченье,

Виден их пар близ града,

Славный кому Майн даровал имя рекою отчей.

Тело тебе святая

Здесь облегчит, серным вода веянием согрета,

Бьет из пещер глубоких

Кверху ключом, что порожден в недрах водой благою.

Но лишь омоешь в водах

¹⁰ Тело твое, мы поспешим к травам тогда прелестным,

Где средь густых деревьев

Гуще еще сделавшись, тень телу дарует крепость;

Горлышком звонким в кущах

Стройно поют птицы, резвясь, сладкоголосным хором;

Здесь же, приявши пищу,

Влагу из чаш мы да вкусим, радуясь, посребренных;

Пусть поцелую после

Губы твои, сливши тела, как мы хотели оба.

Я дивлюсь, как тебе мила старуха,

Что успела прожить сто лет Приама

И стареет как Нестор долголетний,

У которой во рту зубов не больше,

Коль тебе рукоплещет и хохочет,

Чем в младенческому рту, зубов лишенном.

А когда с головы повязку снимет,

Блещет снега белей старухи волос,

И морщин она столько тщится сгладить,

¹⁰ Сколько в пашне обильной земледелец

Четырьмя лошадьми борозд проводит,

Но прельщался ты гладкими сосцами,

Грудью грузной, округлостию членов,

Ставших суше стволов сухих деревьев,

Коих видишь ты в уголья сожженных.

Иль отвислый живот тебе по сердцу,

Что сравнить с сычугом тебе бы надо,

Кто тебе пресыщенье ночи дарит

И счастливит своей стыдливой лаской.

²⁰ Нежный лишь прикоснешься к ней руками

И, ласкаясь, сорвешь ты поцелуи,

Заключишь, что чурбан обнял холодный

Или тело, гниющее в могиле.

Ноздри, нежный, тогда зажми покрепче,

Как привык ты, в нужник входя зловонный!

Но прельстился ты денежною прорвой,

Богатейшею и землевладельной,

И рукой окольцованной с камнями,

Что навеки тебя снабдит деньгами

³⁰ И сестерциев тысячу положит,

Та старушка жена дружкам веселым,

Что сподобит тебе несчастный жребий.

Глупый, в этом огне, юнец, горишь ты,

Ждешь, бедняга, — умрет, страдая тяжко,

Но она долгожителя оленя

Превзойдя и ворону, — птиц болтушку, —

Наконец, поделом тебя зароет.

О Каллиопа,[226] новые струны тронь,

С латинской флейтой песни пропой, молю,

И все, что некогда когорта

Греков пропела внушеньем Феба,

Кто ныне снова в блеске своей главы

Ночами правя, ясный вращает круг

И бороды у Козерога

Светочем огненным достигая.

Итак, о Феба милое дружество,

¹⁰ Что Рейн лелеет средь высоты брегов,

Восславим же светило, славя

Старого также сосуды Вакха!

Пусть яства щедро всюду уставят стол,

Как в африканских полон он был краях,

Так мы, свершивши жертву Фебу,

Песню с кифарой споем послушной.

О Феб, отец наш, мира всего глава,

Чье возвращенье чувствует все вокруг

И с чьим приходом все начала

²⁰ Снова родятся в обличье новом,

Среди поэтов мудрых пребудь, неся

Им свет, чтоб песни те написать могли

На долгий век, искусны в этом,

Столь же любимые чрез столетья.

Затем, — что будет необходимо нам, —

Одежду с пищей ты обещай кивком,

И добрая пусть длится слава,

Тело когда уже дух покинет.

³⁰ Не дам, чтоб мрачный Тартара воды ум

Страшили, жуткий чтобы подземный пес

Поколебал меня трехглавый

И Радамант иль Эак решеньем.[227]

Постов тяжелых дни соблюдает пусть

Кто капюшоном черным теснит себя

И бесконечным бормотаньем

Губы свои шевелит для черни.[228]

Но пусть благое мудрых содружество

Вернет любовь мне; что написал я, пусть

Одобрит,[229] хоть, быть может, это

⁴⁰ Жребий негаданный и разрушит;

Не дух, однако, движущий все тела,

Потомкам дарит славные кто дары,

Кто доблестям дает награду

И преступленья клеймит позором.

О Евтик, кто как врач известен во Франкфурте всюду,

Франки когда-то[231] который воздвигли,

Галлия бранным когда оглашается их же оружьем,

Власть у Мааса здесь ставящих ныне,

Там где Мец и где Трир поднимаются в стенах высоких,

Власти недавно подвластные нашей,

Нравами и языком они сходятся с нами, и только

Галлов они презирают бродячих.

Но почему о деяньях твержу наших предков победных,

¹⁰ Думой когда я терзаем иною?

Лишь бы ты, Генрих,[232] меня от страданий избавил тревожных,

Твердость былую духа вернул мне,

Ведь из-за девочки нашей, чумой заразившейся, ныне

Весь исстрадался я в тяжких заботах.

Если избавишь меня от забот, то уверимся все мы,

Что ты поистине врач превосходный.

При разлитье своем Рейна поток вышел из берегов,

Пашни все и поля, вздувшись, размыл он плодородные,

Сокрушая водой бурной своей все на своем пути,

Он стекает, шумя, с облачных Альп током безудержным,

Ставши больше еще там от снегов, в ливнях растаявших,

Иль суровый Нептун волю всем дал водам неистовым

Разъяренных ключей, среди травы выход открывши им,

Как на крыльях, они мчатся стремглав, в буйстве своем крутясь,

Вместе с нимфами все сходятся зреть светлый царя дворец.

¹⁰ Нимфы эти спешат вместе тотчас к отчему течь дворцу

И чертога, крутясь, принца достичь, гребни их волн хотят

И журчание уст мшистым своим все отдают ключам,

Чтоб их реки могли снова принять, только подует Австр,

С ним ведь смогут они вместе быстрей к отчим покоям течь.

Если ж скрылась одна в полых камнях, вот уж и голову

Показала, себя видит, гордясь, в зеркале вогнутом

И на Феба, блестя, смотрит она милыми взорами.

Та, покоясь средь скал, вдруг из пещер водных выходит; все ж

Перед этим она клочьями вся пены омоется,

²⁰ Чтоб морскому затем больше еще богу понравиться.

Нимфа есть, что поет в скалах своих, руки поднявши вверх, —

И достанет ли крыл, чтобы проплыть, преодолев прилив

Волнорежущий, и натиск сдержать моря с отливами?

И бурлящий поток снова нести в токе его назад.

Те потоки затем, кои дворец отчий хотят узреть,

Течь стремятся быстрей все по полям, радости полные:

Майн с Некаром течет, Мозель еще, вытянув рукава,

Нав, Баварской поля Галлии все тучные делящий,

Как и те, чей исток среди долин влажных Герцинии,

Их и многих других, полный уже, Рейн воспринял в свое

³⁰ Русло, слабых совсем, там, где оно делает поворот

И признательных их дальше ведет, свой исполняя долг.

Увеличенный так реками он всеми, течет мощней

И, поднявшись затем слишком от всех влившихся вод в него,

Не трехустным уже он широко к ветрам грядет морским,

Сокрушая мосты, водами он властвует средь равнин,

Скот уносят они весь за собой вместе со стойлами

И подъемлют в лесах старых дубов с дуплами их стволы,

Проходя по долам Герцинии, жителей давних там,

Полных страха, влекут с виллами их и с их лачугами,

⁴⁰ Даже и в города, слившись, они вносят смятение.

Ты б увидел, — средь вод люди плывут там сокрушенные,

И рыдания их к звездам небес в стонах возносятся.

Этот в бурных волнах, если нашел древо свободное,

Мчит и буйной реки может презреть злое течение;

Этот, сев на копне сена, плывя, тонет в пучине вод;

Этот, с жалкой своей хижиной смыт, в горьких плывет слезах,

Что ребенок его где-то плывет средь ненасытных вод.

Ты увидел бы тут коз и овец вместе с собаками, —

Полны страха, они борются все с этим разливом вод.

⁵⁰ Так, стремятся пока к морю струи камни крушащих вод,

Уж отдельные все слились они с рядом подобных им,

Тут отец Океан, водами полн, в пене седой приял

Рейн и, светел, довел весь в чешуе к трону его затем,

Восседая на нем сам высоко среди других богов

И тритонам веля, чтобы они трубный издали звук,

Чтоб старейшин созвать тотчас же всех вод голубых к себе,

Чтоб они принесли все, чем богат сам повелитель волн, —

Тьму камней дорогих, ради чего гонит забота плыть,

Всем рискуя, людей на кораблях средь незнакомых вод.

⁶⁰ По обычно затем, давши богам всем иноземным пир,

На котором, сидя посереди сам со трезубцем, он

Убеждает их всех с лиц удалить сумрачную печаль,

И к богам, кто богатств видом сражен, он обращает речь:

«Реки все, чья течет жизнь посреди суши безмолвных недр,

Иль пусть кормит эфир вас и хранит, плотный, начала вод,

Или вас создает влага моя в тайных убежищах, —

В вашей помощи мне струями вод наша таится мощь,

И над грозным моя морем всегда здесь пребывает власть.

Так испейте теперь чаши щедрей с яствами, я прошу,

⁷⁰ Утомленных они пусть утолят, влагу дадут ключам,

Чтобы каждый, когда к дому опять он возвратится, пусть

Влагой светлой своей полнит луга, им многоцветье дав,

И пусть, щедрый, он им дарит из чаш полных источников.

Так, пусть реки бурлят среди камней ваших пустых пещер,

Шаловливая пусть средь тростников теплых поет вода».

Молвив, он берега поколебал звонким биеньем волн.

И стремительный день уж возблистал разом для рек земных,

И уж голод настал долгий, рожден волей богов морских;

Властелин пожелал, чтобы они спали во глуби недр,

⁸⁰ И тотчас, когда Феб вновь воссиял в ясном своем пути,

Рейн, ослабший совсем, в ложе свое вновь возвратился тут,

И все реки за ним в отчее вслед лоно опять вошли.

Странный облик небес,[234] трупы затем, гнившие там и сям

На раскисших полях погружены в месиво грязи их,

Нечистоты пещер, все, что снесло вниз со щербатых Альп,

А затем и земля вместе с ее смол испареньями

Заразили эфир среди жары злыми туманами,

Лишь ослабнуть успел натиск воды бурно клокочущей,

И никчемные там по берегам водоросли легли.

⁹⁰ Феб когда с высоты пурпурной их всюду увидел сам,

Стал натягивать лук, и бледножелт, грозный наслал чуму

На народы, кто жил в рейнских краях по берегам реки,

Сея язвы кругом, ликом грозящ, стрелами лютыми,

Он девчушку мою хворью чумной смертною поразил,

Но останки ее вновь по весне, чистые, оживут[235]

В блеске лилий моих, кроткого песнь Феба они хранят:

В этой маленькой здесь урне сокрыл Цельтис Урселлы прах,

Кто Венере небес вечно служа, жрицей ее живет.

Ну-ка, Муза, поспеши в мое жилище!

Ибо гость грядет ко мне, кто вангионов

Пастырь, и со мною, милый, проведет все ночь средь песен.

Пусть твой лик ему предстанет, Муза, в книгах!

Кто смотреть на лик твой сможет воссиявший,

У кого чело, все помнят, Гипокреною омыто?[237]

Плектры мудрые тебе сливают вместе

Песни Лация струнами с песней греков;[238]

Ты, мой пастырь безупречный, в тех занятиях ученей!

¹⁰ А мои струне простой созвучны песни;[239]

Коль, богиня, чистой их омоешь влагой,

То они тогда дадут мне нектара глоток желанный.

Ян, кого родил древний Бамберг, бывший

Кесарей давно местопребываньем

Почестями полн, где Регнез впадает

В Майн глубиною,

Вилла там была для колонов славных,

И ее давно повелитель Рима

Кесарь Генрих[241] сам преукрасил, поднял,

Всюду прославил.

Предками тебе здесь оставлен прежде

¹⁰ Отческий надел с очагом в расцвете,

Где с тобой не раз мы пиры вкушали

Полною чашей.

Среди тех пиров ты пытаешь, — могут

Магии труды наши двигать души,

Могут ли тела превращать в другие

С членами вместе.

Вопрошаешь ты, — мог бы знак священный

Рану затянуть от мечей кровавых,

И кого числом разрешит иль словом

²⁰ Более сильный.

Вопрошаешь ты, могут ли заклятья

Нашими владеть исподволь умами

И, коль вызван, дух на призывы наши

К нам снизойдет ли.

Сообщаешь ты, что небесный мог бы

Сделать луч, и что смесь вещей подземных

И еще от всех что сокрыто бродит

В мире незримо.

Ты, ученый, мне на примерах речи

³⁰ Объясняешь, взяв их из книг оккультных,

И растет твоя у селян повсюду

Громкая слава.

Говорят они, — есть у них воровки

Молока и есть, кто прервут зачатье

И болезнь нашлют, и испортят члены

Милым супругам.

Тайные один метко мечет стрелы,

Поражая все, что ни пожелает,

В воздухе одна на козле свирепом,

⁴⁰ Мчится в полете.

Эта льдом сковать может рек теченье,

Грозные призвать Громовержца молньи,

Тот в кристалле все видит, что повсюду

В мире случилось.

Остроумно ты говоришь об этом,

Ян, к металлам труд прилагаешь желтым,

Чтобы дал тебе, сотворивши, злато

Сын Атлантиды.[242]

Эти все слова я считаю правдой,

⁵⁰ Ты когда меня убедил воочью,

Я молю, чтоб ты не связал пред этим

Взор мой обманом.[243]

У брега Леха Августа[245] вставшая,

Славна и граждан полная доблестых,

Среди которых ты, Георгий,

Блещешь своей безупречной тогой,[246]

Как сам Юпитер светлый блистанием

Средь звезд отличен на высоте небес

И как все реки европейцев

Мощный Дунай превосходит явно,

Кто здесь, приемля быстрые две реки, —

¹⁰ Болотный Кинф с Венетом[247] стремительным,

Кто древле вандалами назван,

Виндою, где лагеря у брега,

Ты, мудр, листаешь древних творения,

Что в песнях давних скрыто, являешь нам,

Ты сам Лукреций весь, а также

Ты и Манилий, прилежный к звездам;[248]

Все, что в томах прославленных Ливия

И все, что в книгах Плиния сказано,

Иль памятки, — Платоном дивным

²⁰ Заключены в величайших книгах.

Умом прекрасным тайные всех вещей

Причины ищешь, климат земель деля

И пояса небес, какие

Видимы нами в округлых сферах.

Ты о поэте помни твоем, уж он

К концу подходит жизненного пути,

Чтоб описал он чудищ, коих

Держит земля среди вод студеных.

Вильгельм, рожденный в стенах Агриппиных[250]

И нам известный предками древними,

Которых прежде Рима слава

В граде твоем поселить успела;

С тобой во граде я научился том

Вносить обманы чрез силлогизмов связь,

И диалектика все это

Передала крючкотворной речью.

С тобою юный мудрость священных книг

¹⁰ Познал, тогда же стало известно мне,

Чему Альберт с Фомой[251] учили, —

Мужи-гиганты в делах природы.

Латинской здесь не учат грамматике,

Не знают блеска риторов, и темна

Им математика, и все то,

Что во священных сокрыто числах.

Никто здесь ясных не испытует звезд,

Иль на которых движутся те осях,

Иль что ученым Птолемеем

²⁰ Заключено в превосходном знанье.

Творенья мудрых смех вызывают там,

Там Цицерона, как и Марона книг

Боятся,[252] как, страшась, свиного

Не поедает Абелла[253] мяса.

Средь них один ты блещешь, изысканный,

Умом высоким, чтя математику,

И одобряешь то, что древность

Нам начертала, любя потомков.

О Гартманн, родом славным издревле ты

Рожден, где к небу Эптинген высится

И, к почестям привыкший, видит

Рейна истоки перед собою,

Таким приемлет Галлия вслед тебя,

Чтоб благородных знание дать наук,

А равно и искусств, которым

Учат паризии у Секваны.[255]

Ты там обучен, и вслед за тем тебя

¹⁰ Приемлет Базель и за труды твои

Дарит наградою почетной, —

Обеспечением постоянным.

В сем граде гостем был дорогим всегда

Ты всех ученых, все, что имел в своих

Покоях, все талантам чтимым

Предоставляя, благой наш отче.

Никто не знает больше меня, какой

Ко всем поэтам полон любови ты,

И с попеченьем отчим щедро

²⁰ Их удостаиваешь дарами.

И хоть подагра вкралась в суставы ног,

Терзая члены долгими муками,

Однако ты не перестанешь

Мудрости следовать благодатной.

С тобою вместе много провел я дней,

Перечисляя звезды высокие,

И что земля родная кормит

Среди морей, на реках и нивах,

И сколько ясных в мире должно быть звезд,

³⁰ Какие первой и каковы второй

Величины, скоплений звездных

Сколько сиянием меньшим светит,

Ты сообщаешь, сколько земля морей

Имеет, сколько есть островов вокруг

И, опытный космограф, помнишь

Все измеренья кругов небесных.

И потому ученое общество,[256]

Что обладает Рейном стремительным,

Тебя венчает похвалами,

Честью навеки тебя отметив.

Бернгард, когда я думаю восхвалить

Твои заслуги будущим всем векам,

Тотчас является поэту

С песней размеренной Каллиопа;

Ведь ты отчизны слава великая,

Талант высокий силу обрел в тебе,

Второй Эвклид ты по фигурам

И среди числ Птолемей второй ты,[258]

И Ян второй[259] ты, Царской горою кто

¹⁰ Рожден блестящей,[260] — все, что оставил он,

Когда его свершился жребий,

Ты по священному принял праву,

Тома по-гречески и по-латински все

И инструментов разных обилие,

Что указуют звезд слеженье

По неоткрытым еще законам,

Размер их, место и положение,

И расстоянья, круговращенье их

И высоту, иль есть какое

²⁰ Точное в мире у всех движенье.

Читаешь греков, зная отменно их,

И переводишь редкие ты тома

По математике, которых

Здесь на латинском никто не видел.

О сколь огромна слава в наш век твоя,

Гордиться больше будет германский край

Тобой, труды твои все видя,

Коими честь ты стяжал навеки!

Тебя вся наша чтит Алемания,[261]

³⁰ Дивясь, возносит к звездам она тебя,

Прелат наш Вормсский[262] с всяким тщаньем

И возвеличивает, и славит.

В душе спокойной ты помяни жену,[263]

Что взята смертью волей была богов,

Чтобы теперь ты мог свободней

Мудрой учености предаваться.

Редка о книгах дума, где женщина

Дом баламутит тихий философа.

И днем и ночью сердце мужа

Жалами острыми уязвляя.

Капний, вся краса ты земли родимой,

Чей восточный край ограничен Вислой,[265]

Норикский же край ограничен Истром

С Альпами вместе,

Балтики залив, названный по шуму,

Ледяной, наш край северный венчает,

Западный же край там, где Рейн стремится

Хладным потоком.

Часто там с тобой, помню я, листали

¹⁰ То, в чем слышен глас греческих и римских

Был Камен, что дал Моисей законник

В Книге священной;

Ты велик, — отец и родоначальник,

Всех искусней в трех языках известных,

И не знаю я, чтоб сравнялся кто-то

В мире с тобою.

И тюбингенец чтит тебя сугубо,

Почестью большой окружает Базель,

Мудрые твои кто труды читают, —

²⁰ Диву даются,

Тонкие, красой они дышат дивной,

Речи римлян в них иль афинян, или

Палестины речь, — твоего то голос

Мудрого сердца.

О чудесном ты в свет издал творенье,[266]

В нем упомянув всяческую мудрость, —

Римлянин что дал, грек и что евреем

Было открыто.

И комедий ты сочиняешь много,[267]

³⁰ Но, ученый, ты отдал дань котурнам;

Первым также к нам за собой приводишь

Быстрые ямбы.[268]

Потому тебя в градах Рейна славный

Ныне чтит прелат,[269] — нас, друзей, опора,

И в моих стихах ты стяжаешь лирных

Славу навеки.

Фрейбурга, Цазий, слава немалая,

Там где благая Присция[271] на холмах,

Увитых лозами, они же

Видят Герцинии близко дебри;

Бацены[272] древле так нарекли ее,

А ныне Лесом Мрака ее зовут,

Где струи Истра и Некара

В светлых истоках берут начало.

Владеть недавно городом этим стал

¹⁰ Максимильян[273] наш, — слава властителей

Германских и всего, что в мире

Вновь возрожденном зрит Феб закатный.

Здесь даст права нам лучшие он, создав

Законы, древних добрые нравы нам

Он явит, возродив, и строгим

Ликом повсюду он мир уставит.

Пусть он уловкам ложным противится

Жрецов,[274] и храмы святостью нравов пусть

Украсит он и Рим очистит,

²⁰ Век золотой когда вновь настанет.

Год юбилейный[275] мужа грядет призвать

Привычный, нравы новые дать векам

И славу, в коей край германцев

Пусть еще большим досель предстанет.

Великодушным правит тобою Феб,

Под лиру тонко песни слагаешь ты,

И друг ты всем поэтам, коих

Рейн напояет потоком шумным.

Какая ваших победоносных стен,

Забыта ныне слава властителей,

О трирские мужи, кто пьете

Воду холодную из Мозеллы!

Мне показалось, будто вновь вижу я

Руины Рима, неутомим когда

Я портики, ворота, залы

Все обхожу и владык чертоги.

В полях повсюду рушатся там они

¹⁰ И на вершинах кровель своих несут

И куполах высоких зданий

Ветви густые кустов и травы.

Богов мы видим гордые статуи,

На каждой имя их обозначено

В святилищах, увы, в бесчестье

Те среди мраморов навзничь пали.

Могилы с надписями по-гречески,

Я видел прямо среди садов стоят,

И посвященная усопшим

²⁰ Найдена урна в открытом поле.

Чего не схитит время несытое?

Столпы Геракла медные свалены,

И нас и наше все порушит

Время, похитив под вечным небом.

Яд смертельный когда Урсулы жизнь унес,

Кто меня извела, нежная, страстию,

И, плутовка, велела

Строфы строить фривольные,

Мне, кто предан всегда скромным лишь песням был,

Сотоварищам всем милым неся дары,

Средь которых мне ведом,

Мил душой просвещенною

И древнейшим рожден родом кто кавков был,

¹⁰ Ты, Гресмунд, там где часть Альп у Обнобии[278]

Среди гор высочайших

Поднялася за Рейном ввысь,

Хладны горы, и с них множество рек течет,

И тебя, Рейн-отец, щедро они поят;

Майн, Липия и Рура,

Лона, лозам враждебная.[279]

Ты, однако, Гресмунд, Вакха дары ценя,

Для отчизны потерь все ж избежал от них,

И ты вскоре уходишь,

²⁰ Мудрый, в город Могунцию.

Нет у Рейна реки града обильнее

Безупречными столь нравами жителей,

И дары он Лиэя

Предлагает как щедрый дар;

Помню, часто с тобой брали мы те дары,

Когда неба звезда круг совершала свой

И ко сну призывал уж

Разделяющий час петух.

Прочь кручину гони ты из души своей

³⁰ И угрюмость с лица! Судьбы приносят дни,

Что в бегущие годы

Обрекают Плутону нас,

Где уже никаких чаш не вкусить тебе,

Что у струй родились Рейна, но, сам космат,

К водам Леты завистным

Повезет на ладье Харон.

Дети тут и жена[280] сразу получат все,

Что трудами себе многими создал ты,

И наследника узришь

⁴⁰ Сердцем неблагодарного.

Сильней Камены дуйте сладчайшие

В свирели, песней славите кто мужей,

Бессмертье ваше возлюбивших,

И озаренными кто трудами

Все ваши книжки, пылью покрытые,

Вновь украшают новыми жертвами

И им убежища даруют,

Чтобы лелеял их воздух чистый.

Таков, рожденный росных вблизи брегов

¹⁰ Мозеллы, песни стоит Тритемий мой;

Он из ключей пил ваших, Музы,

Вы осчастливьте его дарами,

Он, благородный, трех языков знаток, —

Латыни, греков, также древнейшего,

Как и всего, что в давних книгах

Песни таинственного пропели.

Он первым в храмах, древности следуя,

Здесь объясняет, струи почто звенят

Мозеллы с Рейном, в чем причина,

²⁰ Что Океан неспокойный бьется.

Он, щедр, обитель, — свой монастырь родной

Восстановляет, стены украсив в нем

Стихами греков, римлян, также

Древнееврейскими равно с ними.

Гостеприимный, с радостным он лицом

Между друзьями делит свои дары,

И Вакха жар с обильем разных

Моря солений, и с той едою,

Что в наших тихих водах сумеет взять,

³⁰ Приготовляет к щедрому он столу,

Ведь сам он не вкушает мяса,

Пифагорейский блюдя обычай.

Капусты стебли, листики зелени

Он ест, и крепче став от еды такой,

Пьет молоко овечье, — этим

Он утоляет вседневно голод.

Такая пища предкам была мила,

Когда шафрана с перцем не ведали

В домах у нас, и чужеземных

⁴⁰ Врач не отваривал в них растений

Для злой подагры и лихорадок всех,

Что днесь терзают хилые все тела,

Когда и днем и ночью блуду

Мы предаемся с обжорством вкупе.

Ио,[282] куда же, Вакх, ты влечешь меня?

Здесь о пороках песен не надо петь,

Но высших всех похвал Тритемий, —

Наша краса, — заслужил награду.

Он скромен ликом, нравом еще скромней,

⁵⁰ Он трезв над чашей, но остальных друзей

Охотно побуждает души

Увеселять беззаботным Вакхом.

Затем средь пира эллинов свитки он

Всем предлагает, также еврейские,

Написанные им, и все, что

Галлов друиды внесли к тевтонам.

Орфей фракиец, — он говорит, — и Лин

Преславный, лирой и Амфион своей

Воздвигли города у греков

⁶⁰ И привлекали людские толпы.[283]

Так средь глубоких гротов в лесах они

И средь дремучей чащи Герцинии

Лесных людей к себе призвали[284]

И научили их кроткой речью

Пахать их земли, и по-супружески

Входить в землянки с крышей соломенной,

Презрев пещеры, и как должно

К ложу стыдливой идти супруги.

Тут мысль о детях и о скоте пришла,

⁷⁰ И жены, дико жившие средь полей,

Прияли лучший образ жизни

Тем, что хозяйство образовали.

Дуб многолетний храмом тогда богов

Служил священным, и приносили там

Они все жертвы ежегодно

В рощах святых, поклоняясь вышним.

Разумней став с течением времени,

Они воздвигли грады и крепости

И утвердили в честь бессмертных

⁸⁰ Священнодейственные обряды

Законным чином богослужения.

И так разросся наш алеманнский край,

Что италийским, галльским ныне

Он дарованиям не уступит.

Когда науки ты утонченные

Являешь, песни, — следует их сравнить

С былыми, — их искусный пастырь

Чтит вангионов и возрождает.[285]

В наш век вы оба — равные светочи

⁹⁰ Образованья, слава высокая,

Здесь возблистали, и за это

Песни дадут вам почет навеки.

Мрачная вот уж зима с Бореем средь бури леденящей

Седой снегами кроют подбородок,

И голова у меня, гола, свои волосы утратив,

Скорбит, как дерева скорбят без листьев,

Лютый кого Козерог и стужею Водолей[287] застылой

Всех обнажают и красы лишают.

Снова, однако, листвой тепло звезды их оденет вешней,

Когда все возвращает год бегущий

И возбуждает сама Венера, от звезд приявши пыл свой,

¹⁰ Чтоб вновь рожденным земли все наполнить.

Но когда старость войдет ленивая к нам во члены тела

И смерть уложит на свои носилки,

И Прозерпина,[288] властна, в свое повлечет нас всех жилище,

Железным заперев его засовом,

И уж не даст никому вернуться назад, сковав глубоким

И непробудным сном всех погребенных,

Рейна владыкой будь он,[289] иль просто у Вислы земледельцем,

Деспотом Истра, Северного ль моря.

Маттей прекрасный, чтимый кто должен быть

Потомством, если б слух ты склонил ко мне,

Из-за кого двоих нас будет

Слава навеки непреходящей.

Ведь вся трудами нашими славная

Отчизна немцев в книгах описана,

Когда, береговая, взору

Мне под Медведицею предстанет.

¹⁰ И нравы, грады вместе с народами,

Леса, открыты холоду Севера,

Поля, озера, горы, топи,

Реки, — все названо было нами.

Народы, коих поит скиталец Рейн,

И Истр великий коих владенье есть,

И Висла с северною Эльбой,

Через Тевтонию протекая.

Моя открыла юность отважно все,

Она хладеет ныне, и в теле уж

²⁰ Иссякли силы, и мой возраст

Остановился в средине неба.

И там, где Север, льдистое видеть мне

Осталось море и острова, брега,

И где владычица природа

Хладному небу предел явила.

Мне надо ныне следовать главному

Патрону, этой славе идти вослед,

Чтоб ширь была и даль повсюду

Не прекращалась в краях тевтонских.

³⁰ Отсюда, чуткий, будешь просить царя,

Чтоб тот деньгами нам за труды воздал

Иль их представил тем владыкам,

Коих другие имеют страны.

И на индийском Вакх водрузил брегу

Столпы, где солнце всходит, Алкид вослед

Скиталец, к западному морю

Придя, Гадес основал там город,

И, — храбр, свирепость моря Улисс стерпел

В его средине, скалы, — смерть кораблям, —

⁴⁰ Бесстрашно одолел, и в песнях

Вечное он заслужил хваленье;

Вот так, когда я хладной земли края

Проехал снова, знаки великие

Оставил в мире для потомков,

В вечных какие воспомнят книгах,

Никто не будет славен через века,

Не испытает если он многих бед

И, испытав крушенья, снова

К отчим пенатам своим вернется.

⁵⁰ Богатство, слава и суеты тщета

Столь многих держат, похоронивши их,

А все, что истинная доблесть

Делает, — ставит столпы навеки,

Когда поэты немцев ученые

Напишут песни и воспоют тебя,

Совет собравши, как патрона

И Пиерид дорогого друга.

Пиериды, какой бурей гонимы мы?

Уж не жаждем ли вновь мы преисподней вод

И владыки теней царства безмолвного?

Или мира краев иных?

Феб, куда ты, куда рушишься? Странниц-звезд

И свой огненный шар прячешь куда? Иль все

Звезды, спутав пути в небе законные,

Снова древний несут хаос?

Громоздятся кругом воды в кромешной тьме,

¹⁰ Ночь густая черней рушится тут на всех,

Ночь, что легкие сны, краткий покой глазам

Утомленным не хочет дать.

Мчимся, быстрые, мы, мачту соорудив,

Ветр свистящий взвился прямо к канатам ввысь,

И летят паруса, полные воздухом,

Что крылатый несет корабль.

Мы на вздутых волнах мчимся, касаясь звезд,

Миг, — и в водную падь, жалкие, валимся.

Ты снесешь ли, Нептун, все эти натиски,

²⁰ Стая водная Нереид?

Звезды с вышней оси все разбегаются,

Не мерцают, бродя, светами зыбкими,

За спиною у нас обе Медведицы

И со скользкой стопой Дракон.

За спиной видим мы выси Геракловы

И Персея к жене видим ближайшего,

Гениоха, Козлят кто на себе несет

И Кефея еще главу.

Утлый движется челн, тяжко плывущий вспять,

³⁰ Там где воды плотней и без волнения,

И в печали земля под Аквилонами

Лес являет взъерошенный.

Гладкий белый тюлень с лаем плывет вослед

И, оскаливши пасть, зубом хватает дуб,

И, изогнут, дельфин, мимо летя, лоснясь,

Спину гибкую выставил.

Сколь безумно людей буйных стремление

Меж мятущихся волн по бездорожию,

Расписным кораблем взрезав морскую зыбь,

⁴⁰ Грозных чудищ высматривать!

В море скифском и то злато стремятся взять

И везде корабли алчные носятся,

Даже там, где вода стынет замерзшая,

Льдом недвижным закована.

Есть предел, наконец, где бы зловредная

Алчность к злату могла стихнуть? Коль моря ярь

И неистовство бурь, скалы-крушители

Мчат безвольные корабли.

Значит, на корабле гибельном наглая

⁵⁰ Валишь прямо толпа ты в преисподнюю?

Что, не жрет вас земля ненасытимая?

Смерти жаждете вы иной?

Слишком наглые, вы Тартара просите

И жилища теней там безысходного,

Где, набитый битком, должен везти вас челн

Стикса вод повелителя.[292]

Но, коль жизни досель сила владеет мной,

В теле хладном и с ним в членах озябнувших,

Этой ночью меня Барбара[293] Кимврская[294]

⁶⁰ Увлечет, чрез Кодан ведя.

Муза, умолчать о подобном чуде

Не стыдишься ты, столь искусна, в песне?

Помню, — ты строкой забавлялась милой

Вместе со мною.

Уж не отнял ли Феба и зеленый

Кинф,[296] и рощу, что Муз мила струнами,

Посвященный там всеблагой Церере

Хладный источник,[297]

Из какого пьет средь земель полярных

¹⁰ Пьяный тот народ, никаким не сытый

Питием, кладя на весы законов

Чаши хмельные?

Иль Борей, ярясь, средь густого снега

Плектрами, гордясь, возбудил порывы,

Шум по вельтам свой, по венедам грубым[298]

Сея повсюду,

Где к морским волнам трирукавный мчится

Вислы бурный ток и Танар[299] крутяся,

И, воспринят всей шириной заливов,

²⁰ Мем[300] вытекает?

Та земля лежит средь окраин мира,

Видит над собой лишь Медведиц хладных,

Где и неба лик, и с весной созвездья

Не оживают,

Но высоко там на оси недвижной

Небо все стоит, ночь долга во мраке,

Феб пока идет по пути коротком

Там к Козерогу.

И грустней, в снегах цепенея белых,

³⁰ Вся земля, где нет Австров и Зефиров,

Но из мощных туч там Юпитер мечет

Хладные ливни.

Ты б увидел там, что народ дремучий

Не живет в домах в тех краях студеных,

Но, как звери, он по пещерам прячет

Стылые члены.

В бычьей шкуре там человека все мы

Видели, лозой опоясан был он,

И дубовой он прикрывал корою

⁴⁰ Жесткие стопы.[301]

Он ходил, свиреп, волосы свисали,

Грязен был лицом, с бородой кустистой,

В глуби щек худых два пустые глаза

Словно в засаде.

Позовешь его, — убегает тотчас,

Встретишь, — но его никакою речью

Не удержишь ты, он бежит в глухие

Леса чащобы.

Третий вновь восход начал Феб, явившись,

⁵⁰ Когда мы идем молчаливым лесом,

В нем блуждая, птиц не встречая вовсе,

Зверя не видим.

Там и соболя в своих мягких шкурках,

Горностай — весь бел и куница также, —

Всех вещей творец их укрыл от стужи

Звезд леденящих;

Кочевой народ гонит их по снежным

Чащам, животы ублажая мясом

Грубые, — его ни костер, ни пламя

⁶⁰ Не умягчило.

Вакхом там никто не согрет иль гиблой

Роскошью не взят, не раздут и спесью,

И, вооружен, при вожде не жаждет

Злата в убийствах;

Чаша за гроши там народ сзывает,

Не звучит труба громогласно в храмах

Из самшита, и там не извергают

Шума органы;

Там законовед тяжб не разбирает

⁷⁰ Средь сограждан, врач не берет зловещих

Денег, не теснит там народа некто

С бритой макушкой;[302]

Там живут везде без сутяжных денег,

Множеству они принесли погибель,

Ссоры, ложь, войну и убийства всюду

С кознями сея.

Как бы счастлив был род людской, когда бы

Умеряем был он таким законом!

Но летят, узды никакой не зная,

⁸⁰ В мире злодейства.

Феб, кто волшебство изобрел кифары,

Геликон оставь ты любимый с Пиндом

И приди, — тебя призываем, — с песней

В наши пределы!

Ты велишь спешить радостным Каменам,

Им, сладчайшим, петь под холодным небом.

Ты приди под звон певчих струн, увидеть

Дикую землю!

Варвар, кто рожден грубым и суровым

¹⁰ Был отцом, не знал красоты латинской,

Ныне должен быть научен тобою

Песен сложенью,

Как Орфей, кто пел для пеласгов песни,

Дикие за ним звери шли и лани,

И пошли за ним, — высоки, — деревья

Тронувшим плектры.

Быстрый, ты сумел через ширь морскую

Радуясь придти из Эллады в Лаций,

Муз ведя, чтоб там проложить дорогу

²⁰ Всюду искусствам.

Наших, просим мы, пожелай пределов,

Как когда-то ты к италийцам прибыл;

Варварская речь да исчезнет, чтобы

Мрака не стало.

О твоем возвращении

Быстрых с благостью их всех я молю богов

Ныне всеми молитвами,

Чтоб Юпитер, в златом небе присутствуя,

Не ярился бы молнией,

Не побил бы борозд градом безжалостным,

Иль хотя б не лишал нас дней

Ясных, и не облек, их похищая, тьмой,

Бесконечность дорог творя

¹⁰ И тропинки тебе непроходимые.

Но громов не боишься ты,

И к Паллады в тебе страха эгиде нет,

К коням вздыбленным Марсовым,

Пусть бесились бы те в прахе кровавых битв.

Презиратель богов, страшись,

Чтоб Фортуна, бродя, вдруг не нагрянула!

И никто безнаказанно

Из людей не презрит волю богов небес;

И не гнев ведь Юпитера,

²⁰ И ни Марс, кто страшней, ни из богов иной

Трои гордой не погубил,

Не разрушил Пергам в царстве Приама, но

Та, звезды совершеннее,[305]

Кто в негодном суде блещет Парисовом.

Эх, пастух легкомысленный,[306]

Как бы вновь не пришел, раненный в нежное

Сердце, жаром горя чужим,

Позабыв, как пылал прежде когда-то он.

Наконец слабей, средь лучей блестящих,

Выйди и свой лик, воссиявши кротко,

Скрой и жар умерь, что пылал недавно

В небе высоком!

Треснула земля перед тем иссохнув

В зное лютом, та, что была спокойной,

Жаждая дождя, и в реках не стало

Токов прохладных.

Яростного Льва ведь взошло созвездье

¹⁰ Жаждущее и Фокион[308] горячий,

Месяцы теперь принесут болезни, —

Гиблое время.

Сильным жаром весь накаленный, пышет

Путь воздушный, все улеглись порывы

Кочевых ветров, и глухие смолкли

Рокоты моря.

Сохнут все поля, пашня жаждет влаги,

Созревает Вакх на иссохших лозах,

Путь закрыв пока Аквилону, держит

²⁰ Тучи Юпитер.

Кто передо мной расстелить сумеет

Скифии поля, где свирепый холод

Стынет, и в брегах недвижимы реки,

Скованы льдами?

Иль кто хладный даст средь снегов и ветра

Рейн росистый мне, чтоб напиться вволю,

Или Гебра[309] снег, иль в холодных Альпах

Место уделит?

В варварских краях Танаис[310] текущий

³⁰ Вряд ли бы унял этот зной палящий,

Мой огонь и зной погасить чрезмерный

Вряд ли сумел бы.

Так ведите ж вы, милые Камены,

Под благую сень этой милой рощи,

Лиры где звучат, Аполлон прекрасный

Хорами правит,

Здесь услада мне средь лесов высоких,

Музы, я молю, от копыт Пегаса

Дайте воду мне,[311] оросите ею

⁴⁰ Наши пределы!

Вакха средь холмов и холмов франконских

Некогда рожден, где в брегах высоких

Вьется Майн, струясь, одевая лесом

Выси под солнцем,

Здесь и Вакха я и Минерву часто

Воспевал своим барбитоном тихим,

Где в долинах мне отвечало звуком

Милое эхо.

Много значит, где кто на свет родился

¹⁰ И в каких местах он отцом воспитан,

И каким твое учредил наставник

Юное сердце.

Жизни круг моей настает четвертый,

Год сороковой в нем взаймы берется,

И подходит жизнь, коротка, ко брегу

В дальнем Гадесе.[313]

Как Панно, летя в колеснице быстрой,

С тройкою коней прямо в бездну мчится,

Так и жизнь моя, завершив ристанье,

²⁰ К Орку несется.

Наш дух от тела прочь отлетающий,

Богов крылатый вестник и всех людей,

Веди, молю, чертогом Дита,[315]

На Елисейских полях[316] оставив,

Где сонм поэтов песнями тешится;

Здесь славит битвы, громко звуча, труба,

Один о сладкой страсти плачет,

Лирные этот слагает оды.

Блуждая вместе, входим в пещеру мы,

¹⁰ Где входы в Тартар нам открываются,

Неси же перед нами факел,

Чтоб мы бестрепетно в мрак вступили.

Когда брадатый старец[317] приблизится,

Кто перевозит, лодку набив битком,

Ему, молю, дай плату, чтобы

Встал на другом берегу пиита;

Не взял я денег ведь никаких с собой,

Сходя, оставил все кроме песен я

И, матерью нагим рожденный,

²⁰ Наг нисхожу я в обитель мрака.

Златым жезлом ты Цербера пасть затем

Смири, и чудищ, что у ворот лежат

И пред лицом владыки грозным

Вечную стражу свою свершают.

Когда увидеть будет дано лицо

Царя, и скиптры схищенной им жены,[318]

И трех судей,[319] жестоких ликом,

Фурий, что змеями все обвиты,[320]

Прошу, приветна, молви царю слова,

³⁰ Коль я грехом запятнан содеянным,

Чтоб все очистилось беззлобно,

Что принесли мы в потемки эти.

Когда, крылата, чистою станет тень,

Меня ты в лоне мрачной реки не брось,

Где тысячи теней стремятся

Снова вернуться на воздух вольный

И наслаждаться телом привычным вновь,

Суетной жизни беды опять нести

И вновь в занятиях обычных

⁴⁰ И обновить, и явить свой облик,

Но, что милей мне, белоодеждному,

К владыки неба высям веди меня,

Юпитер кто, блажен, с богами,

Нектар с амбросиею вкушает,

И там, счастливый, пусть проведу века,

Пока последний всем не настанет день,

Мерзавцев в огнь ввергая вечный

И на Олимп вознося достойных.

Ты, средь римских Камен счастливый Блазий,

Все благие кого поэты славят

Бритты, немцы, богемцы, италийцы,

Те, кто в Галлии, в Бетики пределах,

Научившись, взросли у вод Геракла;[322]

Всем ты им представляешься патроном,

Всем услуги свои им предлагая,

Если, тонок, пред Кесарем стоишь ты,

Твоему там добро творя поэту,

¹⁰ Кто был кельтским рожден когда-то краем,[323]

Если б сто отсчитал ты мне дукатов,

Тех, что мне обещал так щедро Кесарь!

Так ты в книжках моих с почетом имя

Навсегда пронесешь непреходящим.