Стоиеновая певичка, или Райский ангел

Действие первое ПОЛОТЕНЦА ЗА МИЛЛИОН ИЕН

Кораблик мой того и гляди пойдёт ко дну. Но я — то ли по причине чрезмерной доверчивости, то ли потому, что родители неправильно меня воспитали, то ли из-за того, что на мне слишком уж дешёвое платье с блёстками, — инстинктивно сжимаю в руках несуществующий штурвал.

«Такой способный человек, как вы…» — слышу я со всех сторон, но при этом ни одна собака не спешит взять меня на работу. Поэтому-то мне так легко изображать из себя неудачницу.

Ну вот, опять.

Назойливая мелодия эхом разносится по всему зданию. Эта убогая песенка до того прилипчива, что с первого раза намертво пристаёт к ушам, точно жвачка к подошве.

Сегодня мы даём концерт в оздоровительном центре городка Хигаси-Омия в префектуре Сайтама. Исполнители, горланящие сейчас на сцене, — это дуэт под названием «Кэндзиро энд Дэвид», — они пасутся в той же эстрадной фирмешке, что и я. Молодым людям по двадцать четыре года; их дебют состоялся в прошлом году под эффектным девизом: «Песня не знает границ». Ребята выдают себя за японо-американский дуэт, но это — сущая липа. Дэвид, хоть и родился в Штатах, никакой не американец, а незаконно проживающий в Японии филиппинец с обесцвеченными «под блондина» волосами. Кэндзиро, правда, чистокровный японец, но я чуть не умерла со смеху, увидев на его визитной карточке, там, где обычно указывают должность или учёное звание, гордый титул: «Выпускник Гарвардского университета». Уж кто-кто, а я-то прекрасно знаю его ещё с тех времён, когда он занимался сводничеством в Угуисудани[1].

Ах-ха.

От этих звуков я буквально выпадаю в осадок.

Каждый раз, когда они доходят до этого места, мне кажется, будто в воздух выпустили целую тучу маленьких ядовитых мушек. Они набиваются мне в уши, в рот, в затылок и разом начинают плясать у меня в голове. Я больше не в силах этого выносить.

Публика же вопит от восторга.

«Браво, Кэн-тян, сынок!»

Толпа раскрасневшихся после бани тёток бросается к сцене. Весь огромный, площадью в сто двадцать квадратных метров банкетно-концертный зал, заполненный сотней подвыпивших зрителей в предоставляемых центром одинаковых розовых банных костюмах типа пижам, трясёт как в лихорадке.

Сейчас Кэндзиро и его напарник наверняка проделывают свой коронный трюк под названием «дёрганье задом». За одно короткое «ахха» каждый из них успевает дёрнуть задом не меньше пяти раз. Я неоднократно видела, как они отрабатывают это движение в офисе нашей фирмы под видеозапись своего кумира Джона Траволты. Ребята отдавались этому занятию с таким самозабвением, что мне стоило больших усилий не рассмеяться.

И почему только я связалась с этим непонятным миром? Сколько раз я говорила себе: «Всё, с меня довольно. Больше не могу. Надо удирать, пока не поздно». Но вся беда в том, что на сегодняшний день для меня это единственный способ заработать себе на жизнь. Такой вот порочный круг получается.

С тех пор как на свет появилась «певица» по имени Ринка Кадзуки, выступающая по контракту с несуществующей фирмой грамзаписи «Кинк рэкордз», прошло уже несколько месяцев. До этого я была хостессой в одном из клубов Угуисудани. Но в один прекрасный день у меня закрутился роман с посетителем нашего заведения, и я уже не могла с прежним рвением отдаваться этой работе. Ну а для женщины моего склада карьера обыкновенной служащей совсем не подходит.

Кэндзиро, мой приятель, промышлявший на стезе порока, беспрестанно беспокоился обо мне, как видно, потому, что человек, в которого меня угораздило влюбиться, слыл завзятым плейбоем, известным под кличкой «Ночной король из Ниси-Кавагути».

«Чтобы мне пришлось уламывать женщину целых три дня! Такого в моей практике ещё не случалось», — заявил мой избранник, едва мы с ним переступили порог гостиничного номера.

Однако когда по прошествии нескольких часов он покидал этот номер, ему было уже не до шуток.

«Ну вот, опять я влипла в историю», — подумалось мне.

В жизни и без того хватает хлопот, зачем же ещё создавать их самой? Сколько уже раз мне приходилось всё начинать с нуля? Может быть, на сей раз в наших отношениях следует поскорее поставить точку, и дело с концом?

Между тем я и оглянуться не успела, как мой возлюбленный разбросал в стороны всех прочих моих клиентов, и наши рубашки стали сушиться рядышком на балконе новенького многоквартирного дома.

«А что, если тебе заделаться певицей? — однажды сказал мне Кэндзиро. — Против такого занятия твой хахаль вряд ли станет возражать. Я тоже хочу подвести черту под своим неблаговидным прошлым. Послушай, Ринка, давай переквалифицируемся в бродячих артистов».

Кэндзиро пристроил меня в какую-то эстрадную фирму. Но мало того, что эти прохвосты вычитают из заработка артистов огромные суммы в виде комиссионных, наша работа связана с утомительными переездами из одного захолустного городка в другой. Благодаря этому жизнь моя протекает в бесконечных волнениях, и я не знаю ни минуты покоя.

— Ай-ай-ай, ну что за невезуха! — доносится из артистической уборной, и на закопчённые циновки ложатся сдаваемые карты: шлёп, шлёп. Отработав свою программу в дневном отделении, Кэндзиро и «американец» Дэвид режутся в покер с конферансье, как всегда, поставив на кон весь сегодняшний гонорар. Фортуна нынче явно не на их стороне.

— Ч-чёрт! Опять продули! Теперь нам не расплатиться, даже если мы приплюсуем к общей сумме вчерашний заработок. Эй, Дэттян!

— Что? — откликается Дэвид, робко заглядывая в глаза Кэндзиро.

— Звякни-ка в нашу контору. Спроси, может, они выплатят нам аванс. Мы с тобой банкроты!

— Хорошо, Кэн-тян.

— Не Кэн-тян, а Кэн-сан. Попрошу без фамильярностей, понятно? Дурак!

— Понятно. Кэн-сан.

Бедняга Дэвид вынужден лебезить пред Кэндзиро, а тот всячески помыкает им, пользуясь тем, что он находится в Японии на птичьих правах. Готовый вот-вот расплакаться, филиппинец берёт в руки мобильный телефон и нажимает на кнопки.

Переодевшись к своему выходу, я появляюсь перед игроками в расшитом блёстками розовом платье китайского покроя.

— Ого, Ринка, вот это разрез! Я в отпаде.

— Не правда ли, я выгляжу сексуально, Кэн-тян?

— Можешь не становиться в соблазнительную позу. Охмурять меня не имеет смысла, ведь чаевых ты от меня всё равно не дождёшься. Кстати, о чаевых… — пробормотал Кэндзиро себе под нос, а затем радостно воскликнул: — Всё в порядке! Я могу сегодня же заплатить свой карточный долг! Надо же, совсем позабыл. Ура!

Вскочив на ноги, он рывком расстегнул молнию у себя на брюках, словно намереваясь справить малую нужду.

Я невольно отвела взгляд, но всё же краешком глаза видела, как из его брюк, прикрывающих то самое место, которым Кэндзиро приводит в экстаз публику во время своего знаменитого «ахха», на пол, словно по воле фокусника, посыпались смятые тысячеиеновые бумажки. Это были чаевые, поднесённые ему во время выступления престарелыми поклонницами.

— Надо же, даже в трусы умудрились засунуть. Вот похотливые кошки!

Среди высыпавшихся на пол бумажек было несколько десятитысячных купюр.

Проигравшийся Кэндзиро с гордым видом победителя повернулся к своему противнику и указал подбородком на ворох бумажных денег, — дескать, ну что ж ты, считай!

— Так, мы в расчёте. Эх-хе-хе, — проскрежетал конферансье Муди Конами своим неестественно зычным голосом.

Муди — фигура известная; благодаря крохотному, как у ученика начальной школы росту и детскому личику его и впрямь трудно не запомнить. На нём голубой двубортный костюм и чёрный галстук-бабочка. Обильно напомаженные волосы зачёсаны на косой пробор. Глядя на него, ни за что не подумаешь, что перед вами человек, которому уже под пятьдесят. В облике его есть что-то жутковатое, какое-то сходство с куклой-чревовещателем.

Между тем в молодые годы Муди был по-своему хорош собою. Он дебютировал на эстраде под именем Притти Конами как исполнитель юмористических куплетов под гитару и, говорят, имел ошеломляющий успех у женщин более зрелого возраста. Однако, перешагнув порог своего сорокалетия, он сменил имя с Притти на Муди. Популярность его сразу же пошла на убыль, он перестал мелькать в телевизионных эстрадных программах и вскоре переквалифицировался в конферансье из разряда тех, что украшают сцену заштатных городков, славящихся своими горячими источниками.

Муди с его детским личиком, на котором морщины выглядят так же нелепо, как у ребёнка, изображающего старика в какой-нибудь школьной постановке, стал любимцем курортной публики. Без его семенящей походочки и пронзительного голоса нет ощущения, что сейчас начнётся концерт. Муди — такая же неотъемлемая принадлежность водного курорта, как жёлтые тазики с надписью «Кэрорин»[2] в бане. Он уже сам по себе — воплощение курортного духа.

— Ну, Ринка-тян, нам пора, — с улыбкой произносит Муди и поднимается с циновки. Сегодняшняя программа состоит из двух отделений: в первом выступали Кэндзиро с Дэвидом, затем был небольшой антракт с розыгрышем лотереи, а теперь должно начаться второе отделение — шоу Ринки Кадзуки под названием «Дух энка[3]». — Зрителей собрался полный зал.

Каждый раз, когда я слышу эти слова, по спине у меня, от копчика вверх, пробегает блаженный холодок. С давних пор, как только я появляюсь перед зрителями, каждая клеточка моего тела наполняется живительной энергией. Мой голос, выражение лица, мои движения, платье, выбранное после мучительных сомнений, подготовленная мною программа — всё это становится объектом пристального внимания со стороны совершенно незнакомых мне людей. У каждого из них своя жизнь, и вот неожиданно на каком-то повороте судьба сводит их со мной — Ринкой Кадзуки. Как это удивительно, как непредсказуемо!

В такие вот мгновения я начинаю ощущать себя человеком, который «что-то значит».

Мои волосы, пальцы, мои подмигивания, мои вздохи приобретают вдруг некую «ценность».

Потому-то я так дорожу сценой, даже такой маленькой, как в этом оздоровительном центре, — она подпитывает мои жизненные и душевные силы. Говорят, человек, хотя бы раз оказавшийся в свете рампы, уже не в силах вырваться из его власти. И это действительно так. Похожее на сверкающую водную стихию пространство сцены превращает тебя в своего раба, и ты уже не можешь существовать на берегу. Пребывать в водной стихии такое блаженство, что, выйдя на берег, начинаешь задыхаться и биться, как рыба, нечаянно выпрыгнувшая из садка.

Порой мне кажется, что тело у меня покрыто не кожей, а плотным слоем лазурной чешуи. Такие же прохладные чешуйки, наверное, можно обнаружить и у Кэндзиро, да и у Дэвида тоже.

«Оздоровительный центр» — это очень точное название: подобно тому, как пожилые люди приезжают сюда, чтобы насладиться купанием в горячих источниках, мы, артисты, собираемся здесь, чтобы искупаться в огнях рампы, — это та самая оздоровительная процедура, которая так необходима нам, людям с чешуёй вместо кожи.

Сегодня мы выступаем в центре под названием «Ай рабу ю» — звучит совсем как английское «I love you», только в данном случае «ю» означает не «тебя», а «горячие ванны». Это огромный комплекс, в котором, помимо банкетного зала, где проходят концерты, имеются игровой зал, закусочная, где подают гречневую лапшу, магазинчики, торгующие всякой полезной для здоровья всячиной, модный бутик, киоск с чётками, уголок для гаданий.

Стены коридора, ведущего в банное отделение, сплошь увешаны афишами с портретами никому не ведомых «звёзд» эстрады.

А вот и афиша моих друзей:

На фотографии смуглолицый Кэндзиро выглядит этаким знойным парнем. Высокий молодой человек с небольшой аккуратной головой, длинным разрезом глаз и дерзким взглядом. Если бы не улыбка, обнажающая неровный ряд зубов, и простоватое лицо человека, способного говорить лишь о деньгах и физиологических отправлениях, он вполне мог бы сойти за так называемого «красавчика».

Я думаю, что именно благодаря этому налёту вульгарности, просвечивающему в его облике, он так импонирует тётенькам на водных курортах. От Кэндзиро исходит некий грубоватый шарм, те самые флюиды, которые именуются «феромонами», правда, применительно к нему речь может идти скорее о «феромошках», потому что при всём при том внешность его производит жалковатое впечатление, как дорогая с виду вещица, на которой кое-где облупилась позолота. Существуют признанные певцы, до которых, даже если они совсем рядом, простому смертному не дотянуться. И существуют дешёвые исполнители, которых, если бы не глянец, старательно наведённый фотографом, можно запросто потрогать руками. Кэндзиро и Дэвид как раз из их числа. Да и я, наверное, тоже, хотя так не хочется в это верить. Мы часто подтруниваем над собой, мол, кто мы такие? — всего лишь стоиеновые певцы.

Ну и что в этом плохого? Посмотрите, какие симпатичные вещи стоят на полках в стоиеновых магазинах. И как блестят глаза у разглядывающих их «простых» покупателей. Куда ярче, чем у посетителей дорогих бутиков. Разве не так? Дешёвое, дорогое… На свете находится место и для того и для другого. Это говорю вам я, стоиеновая певица.

Я неподвижно стою перед занавесом и, стараясь унять сердцебиение, сосредоточенно вглядываюсь в изнанку бархатной материи. На уровне моих глаз виднеется нарисованная фломастером жирная точка. Наверняка эту метку оставил кто-то из артистов в попытке справиться с волнением.

Как тяжело вот так, изо всех сил, будто целясь из лука, всматриваться в висящий перед тобой глухой занавес! Всё мы — и я, и Кэндзиро, и фокусники, и танцовщицы, и исполнители шуточных номеров, сменяющие друг друга на этой сцене, должно быть, испытываем одно и то же чувство. А поскольку каждый из нас в свой черёд буравит глазами занавес, бархатная ткань в этом месте вытерлась и истончилась до того, что вот-вот станет просвечивать.

— Фирма «Кинкрэкордз» представляет! На сцене — Ринка Кадзуки! — зычным голосом объявляет конферансье Муди. Меня коробит от того, что он намеренно смазывает звук «к» в слове «Кинк». — Вместо приветствия она исполнит для вас «Молодецкую песенку из Кавати»! Ваши аплодисменты!!

Занавес поднимается. При виде сексуального разреза на моём Китайском платье сидящие в зале дедульки издают одобрительный возглас: «Хо-о!» Аудитория настроена в высшей степени благожелательно. Звучат вступительные аккорды. Теперь мне уже не убежать, не спрятаться. Выступление под заезженную, с примесью посторонних звуков фонограмму — это и есть моя жизнь. Самозваная певица по имени Ринка Кадзуки стоит перед почтенной публикой и, улыбаясь во весь рот, простирает руки к залу. Таким, как мы, промахов не прощают. У нас нет ни славы, ни популярности. Всё наше достояние — это желание хоть как-то себя проявить, да ещё долги.

Дырявое моё судёнышко идёт ко дну, но я цепляюсь за него, вверив ему свою жизнь и судьбу. Пусть вокруг бушуют волны, я ни за что его не покину. Теперь уже мы не в состоянии жить, как все порядочные люди. Такая жизнь не для нас. Поэтому мы и кочуем по городам и весям, как одержимые.

Почему я пою эту народную песенку в сексуальном платье китайского покроя? Применительно к энка такой вопрос неуместен. Платье — это платье, а песня — это песня. Платье, песня, сценические движения… Каждый из этих элементов призван сыграть свою роль в борьбе за «высшую почётную награду». Только так и может выжить эстрадный певец.

Звучит музыкальный проигрыш, и я начинаю пританцовывать, отчаянно пытаясь удержаться на девятисантиметровых шпильках. При этом я так энергично раскачиваю головой, что из моей высокой причёски высыпаются шпильки и вместе с цветочными украшениями падают мне под ноги. Но я и тут не забываю широко улыбаться.

— Молодец, дочка! — доносится из зала.

Какой-то раздухарившийся старичок вскакивает с места и поднимается на сцену, вознамерившись танцевать вместе со мной. Из-за кулис мгновенно вылетает Муди и стаскивает его вниз.

Тем временем другой старичок, а за ним — ещё один, приплясывая и слегка пошатываясь, взбираются на сцену. Я пою, а они заглядывают мне в лицо, улыбаясь своими беззубыми ртами.

— Ч-чёрт! — цокая языком от досады, снова появляется Муди.

Я подаю ему знак глазами, чтобы он остановился. Мелодия, которую я исполняю, плясовая, и вполне естественно, что людям трудно усидеть на месте. А если все заводятся, мне от этого только приятно.

«Публика сегодня куда отзывчевее, чем обычно», — радостно отмечаю я про себя. Выступавшие передо мной Кэндзиро и Дэвид своим «ахха» разогрели аудиторию, так что я пришла на готовенькое. Лафа, да и только.

А ведь так бывает далеко не всегда.

Обычно в первые минуты после того, как поднимается занавес, я ощущаю исходящий от зрителей холодок. Среди сидящих в зале людей нет ни одного, кто пришёл бы сюда ради того, чтобы послушать никому не известную певицу по имени Ринка Кадзуки. Все эти люди оказались здесь совершенно случайно, как, впрочем, и я сама, случайная «звезда» сегодняшнего шоу. Тем не менее зрители собрались для того, чтобы послушать концерт и, стало быть, связывают со мной какие-то надежды. Но если, поймав на себе их взгляды, не поразишь их сразу же чем-нибудь этаким, то побороть равнодушие зрительного зала уже не удастся. И тогда останется лишь отрабатывать свой номер, наклеив на лицо широкую улыбку. Более жалкого положения для артиста не существует. В такие минуты с особой остротой ощущаешь собственную «третьесортность» и понимаешь, что нет на свете человека несчастнее тебя.

И всё же даже в подобной ситуации можно найти дорожку к сердцам зрителей, рассказав им про свою родину или подпустив какую-нибудь «сезонную» фразу: «Как красиво цветёт нынче сакура, не правда ли?» Когда после этого начинаешь петь, атмосфера в зале уже другая.

Представьте себе, что вы поставили на огонь кастрюлю с холодной водой и крупно нарезанными овощами. В какой-то момент вода закипает, начинает булькать, и овощи постепенно развариваются. Сейчас я наблюдаю со сцены похожую картину. Зал бурлит и напоминает горячее варево, и я одним поднятием руки, одним движением ноги способна повергнуть его в смех или экстаз.

На этом этапе зрители, естественно, стремятся отблагодарить исполнителя и несут ему так называемые «чаевые». Кто и когда завёл этот обычай, неизвестно, но подносить артистам денежные купюры полагается, зажав их между палочками для еды. От того, сколько денег мы получаем в виде таких вот чаевых, напрямую зависит уровень нашего благосостояния, ведь львиную долю от причитающегося артисту вознаграждения прикарманивает агентство. Рассчитывать на эти гонорары — пустое дело. Отработав два концерта в день, мы получаем всего-навсего восемнадцать тысяч иен. Смех, да и только! Без вычета комиссионных эта сумма составляет где-то от тридцати до пятидесяти тысяч. При том, что возможность выступить в концерте подворачивается от силы четыре-пять раз в месяц, прожить на такие деньги невозможно.

В прошлом месяце, например, мой «официальный» заработок составил всего девяносто тысяч, — агентство обычно перечисляет нам всю месячную сумму сразу. Неофициально же, в виде чаевых, я за пять концертов (десять выступлений) получила около ста пятидесяти тысяч иен. На эти деньги даже в Токио худо-бедно прожить можно.

Судя по количеству купюр, которые зрители суют мне в вырез платья и в сжимающую микрофон руку, сегодня мне опять светят приличные чаевые. В отличие от кабаре, на горячих источниках десятитысячных банкнотов артистам, как правило, не преподносят, но когда пожилые люди протягивают тебе замусоленные тысячеиеновые бумажки, сердце переполняется чувством благодарности. Эти деньги не хочется проедать. Я предпочитаю использовать их для обновления сценического гардероба или тратить на нотные записи и пластинки любимых певцов, у которых стараюсь учиться.

«Молодец, девонька, так держать! Приезжай к нам ещё!» — доносится из зала.

Занавес медленно опускается. Славный нынче получился супчик — горячий, густой, наваристый. Хочется плакать от счастья.

Вдобавок мне сегодня ещё и маслица перепало. Такая удача случается один раз из десяти. Когда на тебя вдруг сваливается с неба лакомый кусочек, все вокруг: и зрители, и Кэндзиро, и конферансье — кажутся замечательными людьми. Сегодня — как раз такой день. Потрясающе!

— Послушай, ты явно была в ударе. До вечера-то продержишься? Не слишком ли ты разошлась? — Кэндзиро с лоснящимся после бани лицом расхаживает по артистической уборной, вытирая голову полотенцем. Банный костюм весёленькой расцветки «в цветочек» и свободного, как для беременных, покроя совсем не вяжется с его смуглой кожей и мужественными чертами лица. Штаны специфического дизайна, рассчитанного на пожилых людей, родившихся ещё в эпоху Мэйдзи или Тайсё[6], при его росте в сто восемьдесят сантиметров едва доходят ему до колен и выглядят на нём совершенно уморительно. Но он ничуть не смущается своим нелепым видом и держится с такой невозмутимостью, что хочется прыснуть. — Тут принесли обед. Может, подкрепишься?

На канцелярском столе стоят заказанные для артистов коробочки с бэнто[7]. Бесплатная кормёжка и бесплатная баня — что может быть приятнее?

— Да, я жутко проголодалась. Прямо сейчас и приступлю.

Как была, в концертном платье, я усаживаюсь на стул и приступаю к трапезе; в качестве главного блюда фигурирует отбивная котлета. Как и повсюду в оздоровительных центрах, артистическая уборная выглядит весьма причудливо, сочетая в себе японские и европейские черты. Это — комната площадью примерно в восемнадцать квадратных метров, представляющая собой нечто среднее между офисом, столовкой в квартале, где селятся сезонные рабочие, и примерочной в отделе дамского белья. Зрительно помещение делится как бы на две части, — в одной из них пол покрыт ковролином, а в другой — традиционными соломенными матами — татами. На «ковролиновой» территории стоят металлические канцелярские столы, а также стенды с графиками и планами мероприятий. Время от времени туда заходят люди в галстуках и осуществляют какие-то свои служебные функции. А тем временем с соседней территории доносятся грубоватые возгласы актёров, которые, расположившись на подушках для сидения, играют на деньги в карты или ханафуда[8]. В отгороженном занавеской закутке помещается женская гримёрная, она же — раздевалка; здесь имеется туалетный столик, украшенный изображениями Микки-Мауса, и электрический чайник. Для мужчин такое изящное помещение не предусмотрено, они переодеваются в общей комнате.

Отбивная котлета состоит в основном из панировки, под которой едва угадывается ломтик мяса толщиной с визитную карточку. «И где только они раздобыли нож, способный так тонко нарезать мясо?» — размышляю я. В это время, напустив на лицо привычное плаксивое выражение, ко мне подходит Дэвид и ни с того ни с сего отвешивает поклон.

— Посмотри, чё… чёрного ещё не видать?

В первый момент я даже растерялась, увидев перед собой его макушку. Впрочем, этот вопрос он задаёт без конца. Изображая из себя американца, Дэвид вынужден обесцвечивать свою чёрную шевелюру и вечно паникует, как бы отросшие у корней волосы его не выдали.

— Всё в порядке. Я же недавно тебя красила.

— Нет, ты правда уверена, что чёрного не видать? Оставаясь в той же позе, он озабоченно тычет пальцем в свою макушку. На него невозможно смотреть без сочувствия. Прежде с подобными вопросами он обращался к своему напарнику, но однажды тот в сердцах врезал ему, дескать, надоел, отстань, и теперь Дэвид в качестве эксперта избрал меня.

— Ну, если так, то хорошо.

В этот миг Кэндзиро, который сидел перед телевизором, потягивая кофейный напиток, поднялся с места и, гневно сверкнув глазами, направился к нам.

«Берегись!» — подумала я, но было уже поздно. Послышался глухой удар, и бедняга Дэвид рухнул на колени. Пинок Кэндзиро угодил ему как раз в бок.

— Сколько раз я тебе повторял: не приставай! Но ты знай долдонишь своё. Человек обедает, зачем же трясти у него перед носом своей вонючей башкой? Дурак! Козёл! Кретин!

Ну зачем же так? Я взяла Дэвида за руку, пытаясь помочь ему подняться, но он замотал головой и, высвободив руку, робко, украдкой посмотрел на Кэндзиро.

А тот разлёгся на циновке перед телевизором и, приложившись к пакетику с напитком, бросил в нашу сторону суровый взгляд, после чего презрительно фыркнул и продолжил просмотр телевизионной программы.

— Ринка, может, сходишь искупаешься? До вечернего выхода ещё полно времени.

Голос Кэндзиро, лежавшего спиной ко мне, прозвучал спокойно и миролюбиво, не то что минуту назад. Я решила, не теряя времени, последовать его совету.

Устраиваемые в оздоровительных центрах шоу, как правило, состоят из двух частей. Дневное шоу начинается в два часа, а вечернее — в восемь. Когда, как сегодня, в концерте участвуют два коллектива или исполнителя, каждому из них для выступления отводится по тридцать минут. В случае же сольного концерта певец обязан развлекать публику целый час, уделив при этом определённое время пению дуэтом с кем-нибудь из зрителей. Это — довольно утомительное занятие, напоминающее забег на длинную дистанцию. Но сегодня я не единственная участница программы и поэтому не испытываю обычной усталости.

— Ну что ж, объявляю банный час.

Я облачаюсь в банный комплект. Артисты пользуются баней бесплатно, поэтому купание служит для нас развлечением в перерыве между дневным и вечерним выступлениями.

— Ну, я пошла. Кэн-тян, смотри, не обижай Дэвида. Его надо пожалеть. Живя в Японии под видом американца, он постоянно трясётся, как бы его обман не вскрылся. Ты должен его понять.

— Ещё чего! — презрительно хмыкнув, Кэндзиро лениво перевернулся на другой бок. — Вечно ты его жалеешь. Такого придурка ещё поискать надо. Переживать из-за него — пустая трата нервов. Ясно?

Я не нашлась, что на это ответить, и обиженно опустила глаза. Потом тихонько сказала: «Да» — и, кивнув, направилась в баню. Уже спускаясь по лестнице, я услышала летящий мне вдогонку голос Кэндзиро:

— А ты неплохо смотришься в этой банной хреновине. Ха-ха-ха-ха-ха.

Из игрового зала, кафетерия, закусочной, сувенирных магазинчиков, заполнивших просторное здание центра, несётся призывная музыка. Повсюду снуют наслаждающиеся праздностью люди. Глядя со сцены в зрительный зал, можно подумать, что здесь отдыхают в основном люди среднего и пожилого возраста, но теперь я вижу, что это не так, — на глаза мне попадаются и дети, и мужчины и женщины в возрасте от двадцати до тридцати лет. И вся эта разношёрстная публика съехалась сюда ради того, чтобы приобщиться к благам недорогого отдыха. Входная плата составляет всего тысячу восемьсот пятьдесят иен.

В громадном купальном отделении к услугам посетителей свыше десяти разновидностей ванн — лечебные, радоновая, кипарисовая, всех и не перечислишь. Кроме того, имеются сауна и кабинет акасури[9]. Кажется, здесь можно провести целую вечность, но я на собственном опыте убедилась, что это — большое заблуждение. Однажды, переусердствовав по части сидения в горячей воде, я заработала тепловой удар и грохнулась в обморок. В результате вечернее выступление пришлось отменить, и я была вынуждена уплатить неустойку. Так что теперь я знаю: всё хорошо в меру.

— Глядите, это она!

— Да, действительно.

— Какая симпатичная!

Ну почему на меня обращают внимание именно тогда, когда я, раздевшись, чищу зубы или мою голову? Имейте же совесть, граждане!

— Спасибо вам за выступление.

— Нам ужасно понравилось, честное слово.

Сквозь густой пар, поднимающийся над бассейном с горячей водой, я различаю улыбки на лицах женщин, годящихся мне в матери. Здесь никто не стыдится своей наготы. Женщины, сидящие в одном бассейне со мной, вызывают у меня какое-то родственное чувство, словно мы члены одной семьи.

— Непохоже, что вам двадцать четыре года.

— Вы выглядите моложе.

В первый момент я вздрогнула от ужаса: хотя мой «сценический возраст» — двадцать четыре года, в действительности мне на десять лет больше. Но после второй реплики у меня отлегло от сердца: к счастью, обман мой не раскрыт.

— А кто вы по гороскопу?

Час от часу не легче! Я забыла посмотреть, под каким знаком родилась «двадцатичетырехлетняя» Ринка Кадзуки!

— Гм… — протянула я и стала судорожно соображать, как бы отшутиться. Пауза явно затягивалась. — Киска, — наконец нашлась я. — Мя-яу!

Женщины громко рассмеялись.

— Скажите, — спросила одна из них, — как называется песня, которую вы исполняли, кажется, третьим номером?

— Да-да, — поддержала её другая, — я тоже хотела об этом спросить.

— Так, дайте подумать. Наверное, «Белая нить водопада». Или нет, «Зимний плач в Митиноку».

— А вы не могли бы напеть? Хотя бы самое начало.

— Точно! Это та самая мелодия!

— Тогда это «Зимний плач в Митиноку».

— Вот оно что? Хорошая песня. Интересно, а в караоке она есть?

— Конечно, есть. Это — один из последних хитов.

— Надо будет обязательно её заказать. Может, споёте ещё немного?

— Что вы такое говорите, Кэйко-сан! Неловко обращаться к профессиональной певице с такой просьбой.

— Да, конечно. Вы уж меня извините. Певицы, они поют за деньги. Это мы платим, чтобы попеть. А они получают деньги за то, что поют.

Старушки весело захихикали.

Никогда ещё я так не проклинала свою построенную на лжи и обмане биографию. Кто я, собственно говоря, такая? Незваная гостья, попавшая сюда по блату и расхаживающая в маске профессиональной певицы. И, между прочим, получающая за это деньги. Среди тех, от кого я эти деньги получаю, есть и старики. Они несут мне тысячеиеновые бумажки, отрывая их от своих скромных пенсий. А у меня-то есть за душой что-нибудь, чем я могла бы им отплатить? Моя певческая карьера ещё только началась, а на руках у меня уже столько неоплаченных счетов. Страшно подумать, какая кара ждёт меня за это.

— Я… Я вам спою! — с этими словами я решительно поднялась из воды, обдав сидящих рядом старушек брызгами и заставив их недоуменно переглянуться. — Итак, послушайте песню «Зимний плач в Митиноку». Я буду петь для вас от всей души.

В этот миг все находившиеся поблизости женщины — и та, что намыливалась, стоя под душем, и та, что сидела в ванне, прикрыв глаза и подставив спину под бьющие струи воды, и та, что, ведя за руку ребёнка, направлялась в купальню под открытым небом, — остановились и замерли в неподвижности.

Стоило мне пропеть эти начальные строки, и я почувствовала себя так, словно стою на эстраде. Забыв о том, что на мне нет никакой одежды, сбросив намотанное на голову полотенце, я пела в полный голос, постепенно погружаясь в вымышленный мир. Теперь мне уже нечего было стыдиться. Моя беспутная жизнь, ощущение собственной бездарности улетучились, словно туманный призрак. Я превратилась в красивую женщину в кимоно, которая стоит у реки Нарусэ, тоскуя об умершем муже.

Песня кончилась.

Какое-то время вокруг царило полное безмолвие, а потом вдруг на меня обрушился шквал аплодисментов и одобрительных возгласов. Я никак не ожидала столь бурной реакции и смущённо почесала в затылке. Покинув вымышленный мир, я сразу же превратилась в прежнюю самозваную певичку, нагишом стоящую посреди бани. И тут я увидела ковыляющую ко мне старушку.

— Спасибо вам за песню, — сказала она и, смущаясь, будто девочка, вручила мне свою розовую мочалку.

На глаза у меня навернулись слёзы: я поняла смысл этого жеста. В баню люди приходят без ничего, с пустыми руками, а ей хотелось хоть как-то меня отблагодарить. И мочалка служила знаком её благодарности.

— Спа… Спасибо, — произнесла я дрожащим голосом. Ну что я за дурёха! Надо поблагодарить публику как следует. — Огромное вам спасибо!

Что тут началось! Ещё одна старушка стряхнула с головы полотенце и бросила мне. Бросок оказался довольно мощным, и оно ощутимо хлестнуло меня по телу, придавая мне сил и уверенности.

Вслед за этой другая моя слушательница с улыбкой на морщинистом лице кинула мне своё полотенце.

И вот уже со всех сторон в меня полетели полотенца. Я не успевала их ловить. Они падали мне на голову, на плечи и, скользнув по телу, горкой ложились к моим ногам.

«Как всё-таки здорово, что я решила для них спеть!» — чуть слышно, почти про себя прошептала я.

Подняв голову, я увидела на стене картину с изображением горы Фудзи. Если уподобить её нашему миру бродячих певцов, то моё место где-то у самого подножия. Но сейчас, в эту минуту, мне кажется, будто я воспарила к вершине. Подбрасываемые кверху мокрые полотенца сыплются мне на голову и на плечи, точно праздничные гирлянды цветов, похлопывают меня по спине, словно чья-то ободряющая рука.

Вот это да!

Возле моих ног образовалась целая груда разноцветных полотенец; их не счесть, как не счесть и возгласов одобрения, звучащих в мой адрес. Я чувствую себя самой настоящей богачкой. Собрав полотенца в охапку и едва удерживая их в руках, я открываю дверь в предбанник.

Там стоят плетёные кресла, а на стенах, во всю их ширину, висят зеркала. Прижимая к себе охапку полотенец, я на мгновение останавливаюсь и окидываю прощальным взглядом своё увенчанное славой и наградами отражение, которое вот-вот исчезнет, словно снежное марево. Вдруг я замечаю двух кореянок из кабинета акасури — одетые в простые рабочие халатики оранжевого цвета, они неторопливо попыхивают сигаретами, сидя в плетёных креслах. Увидев меня, женщины спешно поднимаются и с извинениями выхватывают у меня из рук принадлежащие центру полотенца.

— За всё про всё с вас ровно миллион, — говорю я, повторяя любимую шуточку торговцев с овощного рынка.

Переглянувшись, женщины смеются в ответ.

«Пожалуй, теперь мне уже незачем выступать в вечернем шоу», — шепчу я себе под нос.

Поднимаясь по лестнице в артистическую, я краем глаза вижу группу филиппинок, весело щебечущих на диване в холле. Должно быть, это девушки из танцевального ансамбля, которые приехали сюда с ночёвкой и будут выступать завтра. На диване напротив сидят старички и старушки из числа отдыхающих — судя по всему, им по душе молодой задор заезжих танцовщиц. Всякий раз мне становится не по себе, когда я замечаю у филиппинцев, приезжающих в нашу страну на заработки, робкий, печальный взгляд, столь не вяжущийся с их бойкими повадками и страстными, чётко вылепленными лицами. В их глазах всегда сквозит какое-то скорбное выражение, словно они не в силах сбросить с себя бремя тягостных забот. Но эти танцовщицы не таковы. Они шумно переговариваются между собой, смеются, хлопают друг друга по плечам. При виде этой мирной картины счастливое настроение, владеющее мною с той поры, как я стала обладательницей «полотенец за миллион иен», только усиливается, и я посылаю танцовщицам приветственный возглас.

В ответ они машут мне рукой.

Но уже в следующую минуту я замечаю нечто такое, отчего меня бросает в дрожь и от лица отливает кровь.

Окружённый девушками, на диване с самодовольным видом восседает молодой человек, скрестив ноги, словно шейх.

Дэвид!

Мнимый американец прямо на глазах у отдыхающих болтает со своими соотечественницами на тагальском языке, дурачится, хохочет.

И это тот самый Дэвид, который совсем недавно с плаксивой миной на физиономии совал мне в лицо свою коротко остриженную макушку, робко вопрошая: «Чёрного ещё не видать?»

«Такого придурка ещё поискать надо».

Вспомнив эти слова Кэндзиро, я на подкашивающихся ногах поплелась в артистическую.

Впереди, однако, меня ожидал ещё более нелепый и неприятный сюрприз.

— Мы погорели, — объявил мне Кэндзиро, угрюмо сдвинув брови. Он уже переоделся к вечернему выступлению и стоял у окна, вперив взгляд в зажатый в ладони мобильный телефон. — Сволочи! — вдруг воскликнул он в сердцах и швырнул телефон на пол.

— Что случилось, Кэн-тян?

Не заботясь о том, что его концертный костюм может помяться, он в отчаянии повалился на циновку.

— Объясни, наконец, что произошло.

Вместо ответа Кэндзиро тяжело вздохнул и уставился в потолок. Подложив руки под голову, он сосредоточенно о чём-то размышляет. Белые брюки, лиловая рубашка от Версаче. Огромные, как у игрока в американский футбол, накладные плечи наползают ему на уши. Чувствуется, ему не очень-то удобно в этой позе. Наконец с губ его слетают почти беззвучные, словно пузырьки воздуха в воде, слова:

— Они сбежали.

— Кто?

— Наша разлюбезная шарашка. Смылась в полном составе.

— Ты говоришь о нашем агентстве? Не может быть!

— Как видишь, может. Я всё время туда звоню, и каждый раз автомат отвечает: «В настоящее время данный номер не используется».

— Может, они просто не оплатили вовремя счёт?

— У меня скверное предчувствие.

Я подумала, что это предчувствие отнюдь не безосновательно. В этом месяце у нас на редкость много выступлений. И это при том, что по нынешним временам эстрадному певцу не так-то просто получить работу. А уж нам, «мелким исполнителям эпохи Хэйсэй[10]», и подавно. Так каким же образом на нас свалилось столько концертов? Как ни крути, странно.

— Этот паразит, наш директор, устроил большую зимнюю распродажу. Пустил нас, так сказать, по бросовым ценам. А когда артиста предлагают за половину обычной цены, какой продюсер устоит?

— Что же теперь будет с нашим гонораром?

— Его попросту не будет.

Значит, «шарашка смылась». Именно так выразился Кэндзиро. Когда он прикрывает глаза и хмурится, лицо его приобретает сходство с маской хёттоко[11].

Если перед выступлением без конца думаешь о чём-то неприятном, это пагубно отражается на голосе. Зная об этом, я всегда стараюсь в антракте дышать глубже, чтобы прогнать дурное настроение. На сей раз, однако, испытанный приём не сработал. А зрители — существа коварные, они мгновенно всё просекают. Чем сильнее я нервничала, тем больше форсировала голос и тем меньше душевных сил оставалось у меня для самих песен и для того, чтобы установить контакт с аудиторией. В результате мне не удавалось вложить живое чувство в исполняемый текст. Пустые слова кружили в воздухе и поднимались к потолку, не достигая зрительного зала.

Кто-то в зале громко зевнул. Положение — хуже некуда. Похоже, меня ждёт полный провал. А если так, то мне не только не видать чаевых — под вопросом окажется моя будущая работа.

И вот…

В какое-то мгновение я почувствовала на себе чей-то пронзительный взгляд и поняла, что в зале находится человек, который мешает мне петь.

Судя по всему, это был он, герой здешней молвы. Я слышала, что этот разменявший девятый десяток и похожий на трухлявое дерево старик ежедневно появляется в зале и, заняв место в последнем ряду, слушает выступления артистов, потягивая сакэ. Его даже считают богом-покровителем этого зала. Жена у него давно умерла, путаться под ногами у сына и невестки ему не хочется, поэтому бесплатное посещение концертов стало для него не просто развлечением, но смыслом жизни, а этот зал сделался родным домом.

У старика было прозвище «Вот именно». Если чьё-то выступление казалось ему скучным, он недвусмысленно выражал исполнителю своё неодобрение.

Стараясь не сдаваться, я изо всех сил напрягала голосовые связки.

— Вот именно! — последовала язвительная реплика старика. В зале послышались смешки. Ну всё, я пропала!

— Вот именно!!

— Вот именно!!

Зрители, хватаясь за животы и корчась от смеха, скандируют вслед за ним: «Вот именно!» Никто не смотрит на сцену, все взгляды устремлены на колоритного старца. От раза к разу его реплика звучит всё более изощрённо.

— Вот и-и-и-именно!! — произносит он с растяжечкой, и я понимаю, что дальнейшее сопротивление бессмысленно — так велика сила его воздействия на аудиторию.

Сейчас, в эту минуту, я впервые с отвращением осознаю, что на теле у меня имеются тысячи, сотни миллионов пор, которые то вдруг открываются, то резко закрываются, выталкивая наружу капельки пота. Никогда ещё моё роскошное, помпезное фурисодэ[12] не казалось мне таким безобразным, как сегодня. Намотанное на талии, под самым оби[13], полотенце насквозь промокло от пота и сделалось тяжёлым, как после многочасовой физической работы.

— На этом… позвольте мне закончить… — произношу я прощальные слова, едва ворочая ватным языком. — Очень приятно… что вы до конца были со мной… Огромное спа…

После этого мне ничего не остаётся, как скрыться за занавесом. Ноги у меня заплетаются, словно я волоку на спине тяжеленный мешок с рисом.

За сценой меня поджидал исполненный сочувствия Кэндзиро. Я сразу же припала к его груди, которая была для меня тем же, что для раненого — носилки в руках спасателей.

— Не стоит принимать такую ерунду близко к сердцу, — сказал он, посмеиваясь. — Долги, несчастная любовь и провал у зрителей — вот три вещи, про которые лучше всего сразу же забыть. Слышишь?

Кэндзиро прижимает меня к груди. Как хорошо, что он здесь, рядом!

— Мне хотелось хотя бы на сцене выглядеть пристойно.

— Дурочка. Что толку сейчас об этом говорить?

— А всё потому, что я врунья. Выдаю себя за певицу, которая выступает по контракту с известной фирмой звукозаписи, а на самом деле у меня даже дебюта как такового не было.

— Ну, это ты хватила. Чтобы считаться настоящей вруньей, надо набрехать с три короба. А где они у тебя, эти три короба?

Вот и опять он пришёл мне на помощь. Именно в такие минуты его нелепые шуточки оказываются как нельзя более кстати. Из-за них на душе сразу становится легче.

— Да и вообще, где ты видела человека, который бы ни разу не соврал? В нашем мире все врут, все без исключения. Потому что никто не живёт, оставаясь честным перед самим собой. Если уж на то пошло, мы с тобой, можно сказать, чисты, как стёклышко.

Взявшись за руки, мы идём по коридору в артистическую.

— А это ещё что такое? — восклицает вдруг Кэндзиро, заметив у меня на выпроставшемся из рукава запястье нацарапанные фломастером названия песен. — Признавайся, может, и гигантские изображения в пустыне Наска — тоже твоих рук дело?

— Что, что? Я не поняла.

— Ну ты даёшь! Это же надо было разрисовать руку такими здоровенными иероглифами. Ведь их даже из задних рядов можно прочесть!

— Во время рукопожатия люди иногда принимают эти надписи за татуировку и стараются поскорее убрать руку.

— Ещё бы! Балда, вот кто ты есть.

— Но без шпаргалки я могу перепутать, какая песня за какой идёт.

— Неужели так трудно вызубрить наизусть программу из восьми песен? Тупица! Можно подумать, что у тебя необъятный репертуар. Да, нечего сказать, вы с Дэвидом — парочка законченных придурков.

— Сегодня я осталась без чаевых.

— Подумаешь! Один раз — не беда. Зато вспомни, сколько полотенец ты получила. Да ещё каких клёвых полотенец!

А ведь и правда! Лицо моё невольно расплылось в улыбке. Пение в бане и целая охапка полотенец в награду! Можно считать, я получила чаевых на миллион иен.

— Эх, я бы и сам не отказался от таких чаевых. Только если мы с Дэттяном придём в мужскую баню и начнём в голом виде орать песни, дёргая задницами, публика нас не поймёт и только окрысится. Ведь, что ни говори, мы выезжаем исключительно на сексапиле.

— Ну и хорошо. По крайней мере, у вас есть, на чём выезжать.

Я чуть не съязвила по поводу «феромошек», но вовремя удержалась. Увы, не очень-то я умею утешать Кэндзиро.

Автомобиль домчал меня, Кэндзиро и Дэвида до Хокимы. Здесь находится наше агентство «Лакки промоушн».

— Желаю вам, ребята, чтобы всё обошлось, — говорит Муди, подбросивший нас сюда на своей машине «сэлсио», и, улыбнувшись на прощание, уезжает.

Мы входим в подозрительного вида восьмиэтажный многоквартирный дом, стоящий посреди оживлённой улицы. Поднимаясь в лифте, я вспоминаю свой первый визит сюда.

В тот день мы тоже явились втроём — я, Кэндзиро и Дэвид. Они меня сопровождали. Я вошла в комнату, где должна была встретиться с директором, однако его на месте не оказалось. Пока мы с ребятами советовались, как быть, на столе зазвонил телефон. И я услышала: «Вы — Ринка Кадзуки? Спасибо, что пришли. Я вынужден был отлучиться по срочному делу. Но я видел ваши фото и прослушал плёнку с вашими записями. Вы приняты. Желаю удачи». Вот и всё. Разговор был предельно кратким. А потом, когда мы уже надевали в прихожей обувь, переговариваясь о том, как всё замечательно устроилось, из-за спины у нас вырос какой-то человек. Судя по его боевой позе, это был кредитор. Отлови он сейчас нашего директора, — тому явно не поздоровилось бы. «Вы случайно не здешние сотрудники?» — вопросил незнакомец. «Нет, мы из фирмы "NN финанс"», — находчиво отреагировал Кэндзиро, выдавая себя за такого же кредитора.

— Я ещё тогда заподозрила: что-то тут нечисто!

— Естественно. Ещё как нечисто! До чего же ты у нас сообразительная!

Видимо, Кэндзиро с самого начала отдавал себе отчёт в том, что связался с жуликом. Вернее сказать, он сознательно пошёл на это, понимая, что никто, кроме жуликов, не даст ему работу. Ведь сам он — такой же жулик.

Поэтому сейчас он не нервничает, не суетится, а принимает случившееся как неизбежность. Но я так не могу.

— Ой, что это?

Стёкла на окнах разбиты, все вещи вывезены. Офис похож на разорённое гнездо. Посреди комнаты, в которую задувает холодный декабрьский ветер, стоят три грязные картонные коробки — единственное, что осталось от прежних обитателей.

На одной из коробок — неряшливая надпись фломастером, как видно, сделанная рукою директора. «Сожалею, что так получилось. Это всё, что я могу оставить вам на прощание».

Кэндзиро раскрывает коробку и заглядывает внутрь. У него такое лицо, словно он смотрит на хрустальный шар, пытаясь увидеть в нём своё будущее; его непривычно серьёзный взгляд выражает смесь тревоги и надежды. Вдруг он замирает в полной неподвижности. Потом хмыкает, скривив губы. Одна щека у него дёргается в усмешке и застывает в этом положении.

А в следующее мгновение раздаётся его раскатистый хохот:

— Ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! Ува-хха-ха-ха!

Откидываясь назад, Кэндзиро бьёт в ладоши и заходится смехом, как безумный.

— Ринка, ты только посмотри! Эй, Дэттян! Глядите, какое нам счастье привалило!

Подбежав, мы с Дэвидом заглянули в коробку. Она была битком набита лоскутами, на каждом из которых красовалась надпись: «Хит сезона! Кэндзиро энд Дэвид: Любовь — это чудо!»

— Ну вот, наконец-то я тоже их получил! Долгожданные полотенца за миллион иен!

Вместо причитающегося нам гонорара за три месяца мы стали обладателями рекламных полотенец… Ну что ж, Кэндзиро прав: они как раз тянут на миллион иен. Корчась от смеха, Кэндзиро принялся выкидывать их на пол, подбрасывать к потолку. Наши выступления наверняка уже распланированы надолго вперёд. А поскольку эстрадные агенты имеют обыкновение заранее запасаться афишами и рекламными листками, теперь мы даже не можем отменить свои концерты.

— Ах-ха-ха-ха! Это дело надо отметить! Слышишь, Дэттян?

Дэвид, стоявший рядом с хохочущим Кэндзиро, вдруг рухнул на колени, словно механическая игрушка, у которой кончился завод.

Сквозь разбитое окно в комнату вместе с холодным ветром проникают звуки далёкого собачьего лая. Интересно, какими в этом году будут новогодние праздники? Откуда-то доносится бой барабанчиков из новогодней рекламы, которую заблаговременно начали крутить по телевизору. Для нас, не успевших обзавестись собственной семьёй и не смеющих показаться на глаза родителям, праздничные дни, когда магазины по большей части закрыты, — самое бездарное время, сулящее одни неудобства. Только и думаешь: скорей бы они закончились.

— Я попробую его разыскать, — неожиданно заявил Дэвид, медленно поднимаясь с пола.

— Что? Что ты сейчас сказал?!

— Я его найду. Я найду нашего директора.

В мгновение ока лицо у Кэндзиро сделалось багровым, а глаза налились гневом, как у бога Фудо[14].

— Идиот!! — заорал он. За этим последовал его фирменный пинок, угодивший Дэвиду в живот, и тот осел на пол, как будто у него опять кончился завод. — Это же надо было такое удумать! Зачем тебе понадобилось копаться в старом дерьме? Что, так тянет в прошлое? Я тебя спрашиваю, Дэвид.

Произнеся эту язвительную тираду, Кэндзиро плюхнулся на коробку с «полотенцами за миллион иен», которая стала со скрипом под ним проседать.

— Послушай, Дэвид. Каждый день преподносит нам что-то новенькое. Это и есть жизнь. Разве сегодня ты станешь надевать сброшенные вчера трусы? Тогда уж лучше бери позавчерашние, они ещё грязнее!..

Дэвид горько плакал, простершись ничком на замызганном ковре.

— Ты что? А ну-ка, посмотри на меня.

— Всё пропало, Кэн-тян. Теперь, сколько ни выступай, знаменитыми певцами нам не стать.

Тут даже у меня лопнуло терпение. Я бы с удовольствием вкатила ему пинка, да только не хотелось представать перед Кэндзиро в таком виде.

— Дурак! — закричала я. — Какой же ты дурак! У тебя нет ни капли гордости за нашу бродячую профессию!

Кэндзиро ошеломлённо посмотрел на меня. «Вот это да!» — казалось, говорил его взгляд. Ну что ж, поддам ещё жару!

— Послушай, Дэттян, — продолжала я. — Что, по-твоему, лучше: быть двоечником в престижном университете или отличником в школе для дураков? Какой вариант ты выберешь?

— Я выберу… — Дэвид посмотрел на меня бесхитростными, как у младенца, глазами. У основания его «белокурой» шевелюры проглядывала узенькая, в полмиллиметра, чёрная полосочка. — Я выберу двоечника в школе для дураков.

— Вот именно! Погоди… Не двоечника, а отличника!

— А, ну да.

Зловещая оговорка Дэвида повергла меня в смятение. А что, если в его словах прозвучала правда, о которой было бы лучше вовсе не задумываться? Может быть, мы и впрямь двоечники в школе для дураков? Похоже, нечто подобное пришло в голову и Кэндзиро. Какое-то время он растерянно водил глазами по комнате, потом вдруг резко вскочил на ноги и принялся боксировать с воображаемым противником.

— Удар, ещё удар. Я — барабанщик[15]…

— Юдзиро Исихара, вы великолепны! — воскликнула я.

— Больно! Ну, ты мне и вмазал!

Улыбаясь, Кэндзиро разыгрывает пред нами целый спектакль. И сразу же в серой промёрзшей комнате как будто становится теплее.

— Гатс! Файт! Хасл! Фива-а![16] Отвечаю двумя ударами на один!! Получайте!

Как всегда, дурацкие выходки Кэндзиро оказывают на меня терапевтическое воздействие. Занеся ногу для удара, он молотит в воздухе кулаками. Я набрасываю ему на спину полотенце. Мне чудятся звуки гонга, возвещающие окончание первого раунда.