Стоиеновая певичка, или Райский ангел

Действие четвёртое ГОЛОСОВОЙ ШАРИК

Сев в электричку на линии Тобу-сэн, я еду в Асакусу. За окном вагона мелькают деревья и кусты, щедро опушённые свежей майской листвой. Стоит закрыть глаза, и перед моим мысленным взором предстают пышные купы уже отцветшей сакуры.

Прежде я думала, что цветением сакуры можно любоваться только раз в году, но с тех пор, как я стала разъезжать с концертами по всей стране, такая возможность представляется мне неоднократно. Едва успев отцвести в Окаяме, сакура распускается в Хаконэ, затем в Фукусиме, и я, словно перепрыгивая через натянутую верёвочку, кочую вслед за ней по городам и весям вместе со своими песнями.

Белеющие в вечернем сумраке кроны сакуры напоминают огромные женские ягодицы. Под усыпанными цветами деревьями сидят захмелевшие зрители — мужчины и женщины, старики и молодёжь, — а я услаждаю их своим пением. Для нас, бродячих артистов, такие «праздники сакуры» — самая благодатная пора, чтобы заработать. Но поскольку наша фирма обанкротилась, на сей раз пришлось работать в счёт гонорара, выплаченного нам «полотенцами за миллион иен». Оставалось рассчитывать только на чаевые. На билет из Токио до Ока-ямы я ещё сумела наскрести денег, на обратную же дорогу у меня не было ни гроша, поэтому на протяжении всех гастролей я ощущала себя совсем как боец штурмового отряда специального назначения. Каждый день мог стать для меня последним, а когда мне подносили чаевые, я готова была прыгать от восторга.

«Ну и чего ты рассчитываешь этим добиться?» — звучал у меня в ушах исполненный укоризны голос Дайки. Чего добиться, спрашиваешь?..

В самом деле, чего я рассчитываю добиться?

За окном полноводной рекою проплывает густая и сочная майская зелень.

Времена года сменяют друг друга — самовольно, не спрашивая на то моего разрешения. Когда вслед за зимой приходит весна, у каждого человека становится немного радостнее на сердце. И у меня тоже.

К тому же на свете сколько угодно железнодорожных станций.

Выйдя из одного пункта, поезд непременно прибывает в другой. Таков уж порядок вещей. Поэтому, сев в поезд, обязательно куда-нибудь приедешь. И это замечательно. Для каждого из нас всегда где-нибудь припасено ощущение пусть маленького, но достижения. Наверное, так нарочно задумано, чтобы уберечь человека от безумия. Особенно в Японии, где времена года выражены так отчётливо.

Вот и отлично!

Если я способна предаваться на досуге подобным размышлениям, неужели мне не удастся восполнить пустоту, каждодневно образующуюся в моей душе из-за песен?

Миновав станцию Такэнодзака, а потом и Умэсима, мой поезд в конце концов прибудет на конечную остановку Асакуса. Ещё каких-нибудь двадцать минут — и у меня появится ощущение маленького достижения. Оно созревает исподволь, медленнее, чем отрастают ногти или волосы, медленнее, чем раскрываются бутоны сакуры.

Всю жизнь я жила, не подозревая об этом, и только сейчас меня как будто осенило.

Вот и отлично!

Пуа-ан!

От этого трубного звука закладывает уши. Поезд приближается к конечной станции Асакуса. Состав, похожий на гигантскую железную гусеницу, постепенно замедляет ход и, громыхнув напоследок, останавливается.

Пусю-у-у!

Ошалев от чувства свободы, гусеница выпустила газы и теперь исторгает из своего чрева людскую массу. Облегчившись, она лежит на рельсах, уродливо разинув рот. Это зрелище каждый раз внушает мне такое отвращение, что начинает кружиться голова, и я стараюсь как можно скорее покинуть платформу.

Дом композитора Тэруо Хикари находится в пятнадцати минутах от станции, если идти медленным шагом. По пути я заглядываю в лавочку, торгующую орехами, и в магазинчик, где продают шпильки и всякие украшения для волос. Этак недолго и опоздать.

— А, это ты? Проходи, пожалуйста. Ну и ну! Что это у тебя с головой? — Учитель смеётся, глядя на мои волосы, которые после предпринятой накануне попытки чуточку их осветлить приобрели золотистый колер.

Я смущённо хихикаю вместе с ним.

— Просто ужас какой-то. Вчера, нанеся состав, села смотреть телевизор и ненароком задремала. А когда проснулась, увидела вот эту картину.

— Забавная ты девчонка! Вообще-то этот цвет тебе к лицу. Но как ты теперь будешь выступать?

— Действительно, светлые волосы не сочетается с японской одеждой. Придётся перед выходом на сцену менять имидж с помощью чёрной краски из баллончика.

— А-ха-ха-ха!

На счету у Тэруо-сэнсэя немало песен, написанных для известных исполнителей энка, но при этом слава как-то обошла его стороной. Он любит повторять, что виною всему его благородное происхождение. В роду у него сплошные врачи и профессора, в доме всегда царила атмосфера благополучия и достатка, и у него попросту не было стимула как-то пробиваться в жизни. Похоже, он даже комплексует на этой почве.

— В тебе, Ринка, чувствуется характер, — как-то сказал он мне. — Мне нравится с тобой беседовать. Я заряжаюсь от тебя мужеством. Поэтому заниматься с тобой буду бесплатно.

Моему учителю шестьдесят пять лет. Седые волосы он красит в чёрный цвет и всегда ходит в джинсах и каком-нибудь ярком хлопчатобумажном пуловере с медвежонком или ещё с какой-нибудь симпатичной картинкой на груди. Одним словом, он принадлежит к классическому типу «молодящихся мужчин», распространённому среди композиторов, работающих в жанре энка. Я терпеть не могу этот стиль, однако то, что даже в этом возрасте мой учитель не желает ощущать себя «вышедшим в тираж», невольно вызывает у меня уважение.

— Ну что ж, за дело. Сегодня сразу после тебя ко мне придёт Юмэкава.

— Какой Юмэкава? Неужели Хироси?

Кто бы мог подумать, что Хироси Юмэкава, дебютировавший с песней «Блюз оледеневшего сердца», берёт уроки у Тэруо-сэнсэя! Среди его учеников восемь «бродячих» исполнителей энка, но, по его словам, только со мной и с Юмэкавой он занимается бесплатно.

«Поро-поро-поро-рон!» — разносятся по дому бравурные звуки фортепиано. Как только начинается урок, супруга Тэруо-сэнсэя с улыбкой вносит в комнату серебряный поднос с чаем.

— Поставь вон там, — говорит ей учитель, и она всё с той же улыбкой удаляется.

— Так, начали: а-а-а…

Это означает, что начинается распевка. В этот момент я всегда немного теряюсь. У меня такое ощущение, словно я попала на приём к ненавистному зубному врачу. Словно моё горло, подбородок, язык перестают принадлежать мне и переходят в чужую собственность. Невольно возникает чувство протеста.

— А-а-а-а-а, — пытаюсь я взять нужные ноты.

— Нет, нет. Слушай музыку. Ты же не попадаешь в ноту. Пусть не на целый тон, но на две десятые явно.

Неужели и правда не попадаю? Однажды я даже посмела пуститься с ним в пререкания по этому поводу. В ответ Тэруо-сэнсэй заметил, что у него абсолютный слух и, если он стар, это ещё не основание считать его маразматиком. Он записал мой голос на плёнку и прокрутил её на медленной скорости, заставив меня убедиться в его правоте.

— Для энка первостепенное значение имеет текст. Поэтому слова надо произносить отчётливо. Любое чувство, будь то печаль или радость, должно быть выражено в концентрированной форме, на пределе эмоций. У тебя просто не будет возможности думать о том, как попасть в нужную ноту. Все свои силы, всю душу надо вложить в исполнение.

Ухватить смысл этих слов было совсем непросто, но меня завораживала сложность самой задачи.

Я уверена, что у песни есть крылья и она, подобно птице, норовит взлететь в небо. Даже если тебе удалось её поймать, успокаиваться нельзя. Стоит чуть зазеваться, и она тут же выпорхнет из твоих ладоней. Но это не беда. Пусть сегодня она от тебя улетела, завтра, поднатужившись, ты сможешь снова её поймать. А послезавтра она возьмёт и опять улетит. Поэтому я стараюсь по возможности не расслабляться.

По этой причине, кстати, я не считаюсь с затратами времени и выхожу на эстраду в кимоно. Пусть из-за этого мой багаж становится намного тяжелее, пусть облачаться в кимоно хлопотно, пусть в нём жарко, я всё равно остаюсь ему верна. Вся эта трудоёмкая предварительная работа наполняет тебя каким-то особым настроением, которое ты выносишь на сцену. Для таких доморощенных артистов, как я, это самый доступный способ проявить любовь к песне.

— Я долго думал, какую песню выбрать для сегодняшнего урока. — Тэруо-сэнсэй улыбается и, не снимая пальцев с клавиш, заглядывает в стоящее на рояле зеркальце, в котором ему видно моё лицо. Это зеркало позволяет ему, не отвлекаясь от инструмента, следить за выражением лица стоящего сбоку от него ученика. — Попробуем-ка сегодня исполнить «Алую нить судьбы». Она лучше всего подходит к тембру твоего голоса.

«Алая нить судьбы» — это песня, повествующая о счастливой любви, — её, как правило, исполняют на свадьбах. Но при этом мелодия у неё заунывная, и голос певца звучит так печально, словно он того и гляди отойдёт в мир иной. Полагая, что подпускать слезу здесь совсем ни к чему, я решила спеть её по-своему, в мажорном ключе, и первым делом изобразила на лице лучезарную улыбку. Увидев в зеркале мою физиономию, Тэруо-сэнсэй несколько опешил, но всё же взял на рояле первые приглушённые аккорды.

Едва я спела первый куплет, как звуки рояля смолкли.

— Видишь ли… — услышала я голос Тэруо-сэнсэя. Плечи его сотрясались от смеха. — Мне понятен твой разудалый настрой, но в песне-то его нет!

— Понимаете, до меня не доходит смысл текста.

Тут, чуть не падая от хохота, в комнату ввалился какой-то мужчина. Это был Хироси Юмэкава.

— Извините, Ринка, я не хочу вас обидеть. Сегодня я приехал раньше времени и, стоя за дверью, слушал, как вы занимаетесь. Ой, я чуть не умер со смеху!

— Ну-ка, растолкуй ей, Юмэкава.

— Что именно? Что голосовые выкрутасы ещё не есть мастерство?

— Я возлагаю на Ринку большие надежды. Надо помочь ей понять смысл этой песни.

Юмэкава умолк, задумчиво сдвинув брови. В жизни он выглядел гораздо симпатичнее, чем на афише. Забранные назад обильно напомаженные волосы, густые чёрные брови. Зелёный спортивный костюм и почему-то массивная золотая цепь на шее и такой же браслет.

— Я не знаю, есть ли у вас друг сердца и что он собой представляет, — заговорил Юмэкава после паузы, но Тэруо-сэнсэй, посвящённый в обстоятельства моей личной жизни, перебил его:

— Хоть она и делает вид, что всё у неё прекрасно, на самом деле ей, похоже, живётся не очень сладко.

— Значит, вы осилите эту песню. Обязательно. Вы ведь нашего поля ягода.

И Юмэкава рассказал мне, что у него была жена, которая долго болела, а когда она умерла, оставив ему ребёнка, он женился снова. И во время свадебной церемонии испытал то самое чувство, которое выражено в песне «Алая нить судьбы». «Вы, — объяснил он мне, — должны петь её так, словно в ней говорится о вас и вашем любимом».

О нас с Дайки…

Да, это песня о супругах, соединённых узами брака, продолжал Юмэкава, но ведь в ней можно передать и свои нынешние чувства. И тогда она непременно тронет сердца людей, собравшихся послушать энка.

— И вообще, что значит «счастье»? Это не только когда ноль превращается в плюс. Если выйти из минуса, то и ноль может показаться «счастьем». Так ведь тоже бывает…

Быть любимой — радость, точнее, благодать. Мне довелось изведать это чувство. На свете так много неразделённой любви, а я знаю, что любима. Чего же мне ещё нужно?

Началось занятие с Юмэкавой. От мощи его голоса содрогаются оконные стёкла. Лицо у него становится пунцовым, а на висках вздуваются вены. Он поёт на таком бешеном накале, раскрыв рот до таких немыслимых пределов, что у него того и гляди отвалится подбородок и мы явимся свидетелями эманации некой духовной субстанции, как на спиритическом сеансе. Вот кто умеет вложить в песню всю душу. Здорово. Просто нет слов. Молодец, Хироси! И тут неожиданно он даёт петуха. Рояль молниеносно смолкает. Тэруо-сэнсэй берёт в руку бамбуковый прут и хлещет им Хироси по ногам.

— А-а!

Надо сказать, это весьма болезненное ощущение. Мне тоже приходилось испытывать на себе действие этого прутика, которым учитель приводит в чувство своих учеников. От частого употребления он снизу истрепался и стал похожим на хвост какого-то зверя.

— А! Ааа-аа!

Звериный хвост снова и снова стегает Юмэкаву по голеням и ягодицам. Наверное, было бы жестоко спрашивать, ради чего двое уже немолодых мужчин, покрывшись испариной, предаются этому занятию. И всё же мне горько от сознания, что вместе с ними я сама оказалась в лабиринте, из которого нет выхода. Но вернуться назад теперь уже, наверное, невозможно. Слушая вопли Юмэкавы, я невольно дотронулась до своей шеи. Просунув ладонь в рукав лёгкой блузки, потрогала свою тонкую руку. Сквозь тепло моего тела явственно проступал холодок скользкой лазурной чешуи. Похоже, произошедшие во мне перемены необратимы. Я тоскую по воде. Мне хочется прыгнуть в аквариум под названием «сцена». Ну разве это не смешно? И эти двое, и я, все мы — жертвы страсти самовыражения.

Нам хочется во что бы то ни стало себя проявить.

Это банальное желание растворено в воздухе города Токио в ещё большей концентрации, чем кислород. Ум и красота встречаются здесь на каждом шагу, как камешки на дороге. Но средства, позволяющие осуществить это желание, в магазине не продаются. Поэтому люди вынуждены выбирать одно из двух зол: либо забыть о своих амбициях, либо в погоне за своей мечтой свалиться в яму.

Ну что ж, коли так, можно и в яму.

Когда я рассказала друзьям о своём намерении стать певицей и ездить по стране с концертами, они в один голос принялись меня отговаривать: и думать об этом забудь, ничего путного из этого не выйдет. Но я всё же сделала по-своему, и тогда они в спешном порядке начали обзванивать своих знакомых, связанных с музыкальным миром, и давать мне советы: от такого-то лучше держаться подальше, а вот с этим человеком вполне можно иметь дело. Когда же я рассказывала им о том, какая это радость — выходить на сцену, они угрюмо замечали: может быть, сейчас тебе и приятно, но погоди, ты ещё узнаешь, почём фунт лиха!

Небось, обидно, что я вас не послушалась? — усмехаюсь я. И вспоминаю, как когда-то упала в пруд. Я набрала полные лёгкие воды. Это было ужасно. Мои ступни касались дна, но я не могла удержаться на ногах из-за скользких водорослей.

Ну и что?

Что из того, что я нахлебалась воды?

Что из того, что мои ноги скользили по дну?

Ведь я осталась жива. А если бы даже я физически умерла, это всё равно лучше, чем когда в человеке умирает душа.

Для меня, у которой сломан механизм, позволяющий опускаться шлагбауму, решение стать певицей было чем-то сродни катастрофе. Первым словом, вырвавшимся у меня при этой мысли, было: «Кошмар!»

Ну зачем мне понадобилось искать приключений на свою голову? У нас на Кюсю в таких случаях говорят: «Тьфу ты пропасть!»

Если кто-то и способен понять, что я имею в виду, так это Кэндзиро.

«Точно! Так оно и есть, — сказал он мне. — Предположим, ты сидишь один в комнате. Дел у тебя — до фига. И вдруг ни с того ни с сего чувствуешь: надо поработать пальчиками, оттянуться. И ведь понимаешь, что сейчас для этого совсем неподходящий момент, а сделать с собой ничего не можешь. И вот все прочие дела отложены, и ты онанируешь. Если не дать себе воли, то и всё остальное застопорится. Фигурально говоря, жизнь бьёт в тебе ключом. Поэтому ты и даёшь себе волю. И, естественно, ловишь от этого кайф. Вот и всё».

Да, такой вот кайф с риском для жизни…

— Послушайте, Ринка. — Я уже обувалась в прихожей, когда ко мне, позвякивая браслетом, неожиданно подкрался закончивший своё занятие Юмэкава. — Насколько мне известно, у вас нет оригинальной записи, и тем не менее вы разъезжаете с концертами, мухлюете, так сказать, помаленьку.

«А тебе-то какое дело?» — подумала я с некоторым раздражением.

— Ну и правильно. Я не вижу в этом ничего дурного, — продолжал он, покровительственно похлопав меня по плечу. Я резко стряхнула его руку.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ну зачем же делать такое сердитое лицо? У меня к вам хорошее предложение. В скором времени должен выйти второй мой диск. Вот, взгляните.

Юмэкава извлёк из заднего кармана брюк рекламный листок и, развернув, подал мне. В нём сообщалось, что фирма «Т Рэкордс» планирует выпустить в марте будущего года диск Хироси Юмэкавы, в который войдёт рассчитанная на дуэтное исполнение песня «Румба для двоих», в связи с чем объявляется конкурс, по результатам которого определится партнёрша.

— Это очень симпатичная песенка. Я подумал, что она создана специально для вас.

— И что же, вы предлагаете мне принять участие в конкурсе?

Нелепая затея, подумала я. Чем тратить время на уроки и подготовку к прослушиванию, а потом провалиться, лучше несколько раз выступить с концертами. Нет, благодарю покорно.

— Открою один секрет. Прослушивание — чистая формальность. В таких случаях победительница определяется заранее. А весь этот конкурс с участием нескольких сотен претенденток нужен только для того, чтобы её раскрутить, создать ей рекламу, повысить, так сказать, её акции.

— Да, я знаю. Я ведь не первый год в этом бизнесе. При этом фирма звукозаписи, а заодно и рекламные компании надеются высмотреть среди участниц конкурса курочку, способную нести золотые яйца. Если такая сыщется, ей дадут второе место и затем начнут её раскручивать. Одним словом, вы намекаете, что участие в этом конкурсе для меня дело не совсем бесперспективное?

— Глупышка! Ничего подобного. Я хочу выступить в тандеме с вами. Победительницей конкурса станет… — Юмэкава вытянул вперёд указательный палец и поднёс его к моему виску, словно дуло пистолета. Я невольно вздрогнула. — …Ринка Кадзуки, то есть вы.

— Что?

Неужели и вправду мнение Юмэкавы будет решающим?

— Именно так. Как я скажу, так и будет. Если вы откажетесь, я тоже выхожу из игры. Мне хочется, чтобы вы встретились с президентом нашей фирмы.

Разговаривая со мной, Юмэкава то и дело дёргал коленом, и каждый раз это его движение сопровождалось лёгким металлическим позвякиванием. Вначале я подумала, что это его браслет, но, судя по всему, звуки исходили от связки ключей.

— Как, вы всё ещё здесь? — воскликнул вышедший из комнаты Тэруо-сэнсэй.

Вздрогнув от неожиданности, Юмэкава стал торопливо прощаться:

— До свидания, сэнсэй. Спасибо вам за урок!

Юмэкава взял меня за руку и повёл к стоянке.

— Давайте я подброшу вас до станции. Садитесь, садитесь.

Положив в рот жевательную резинку, он выудил из заднего кармана связку ключей. Значит, я была права. Но что это? В связке оказалось десятка полтора ключей, не меньше. Интересно, зачем ему такое количество?

Странно и подозрительно.

Словно козырную карту из колоды, он вытащил из связки нужный ключ и вставил в дверцу своего белого «мерседеса».

— Прошу. Не обращайте внимания на бардак.

Взглянув на любезно распахнутую передо мной дверцу, я, тем не менее, решила отказаться. Но под каким предлогом? Что, если сказать: «Простите, но я не сажусь в машину с незнакомыми мужчинами. Мне мама не велит»? Но он может на это возразить: «Ничего. Она же сейчас вас не видит».

Тогда, может быть, так: «Я езжу в машине только со своим молодым человеком»? И в ответ последует: «Что за глупости!» Не хотелось бы выставлять себя идиоткой. Ну что ж, остановимся на таком варианте.

— Простите, Юмэкава-сан, — сказала я.

— Что такое? — недоуменно спросил он и покосился на меня с водительского сидения.

— Видите ли… Извините, но по гаданию вышло, что мне следует избегать белых автомобилей.

— Ах, вот оно что? — воскликнул Юмэкава, сразу же оживившись. — Значит, вы тоже увлекаетесь предсказаниями? Ха-ха-ха. Ладно, вот моя визитная карточка. Если моё предложение вас заинтересовало, позвоните. Ну, пока! — протянув мне карточку, он неожиданно посерьёзнел и высунул из окна указательный палец. — Я знаю, вы обязательно позвоните.

Усмехнувшись напоследок, Юмэкава нажал на газ.

Какое счастье! Хорошо, что я от него отделалась. У меня будто камень с души свалился. Всё же мужчина с таким количеством ключей внушает подозрение. Конечно, если у него только один или два ключа, это тоже плохо. Такой мужчина начисто лишается ореола таинственности и выглядит несолидно. Оптимальный вариант — пять штук. Если бы у Юмэкавы было пять ключей, я, возможно, и села бы с ним в машину.

Переходя улицу, я гляжу на людей, деловито покупающих еду к ужину.

Сказать, что предложение Юмэкавы нисколько меня не заинтересовало, значило бы покривить душой. Жаль, что речь идёт о дуэтном исполнении, но как, должно быть, приятно сознавать, что твоя пластинка будет продаваться по всей стране! Фотографирование для обложки, заставляющее моих коллег досадливо морщиться: «Сплошная канитель!» Эх, мне бы эту канитель! Какую одежду выбрать? Какая причёска лучше подойдёт? Предварительное обсуждение с Юмэкавой. Нет, так нехорошо. И этак не годится. Тут важна каждая мелочь, ведь на нас будут смотреть люди всей страны. До чего же приятны, наверное, все эти хлопоты! А вот и первые отклики:

«Какая она симпатичная, эта девушка, что сфотографирована вместе с Хироси Юмэкавой!»

«Она и поёт прекрасно».

«Я считаю, что как певица она на голову выше Юмэкавы».

«Разумеется. Тут даже двух мнений быть не может».

Эк я разлакомилась! Прямо слюнки потекли. Не слишком ли много радости? Но вот и станция Аса-куса. Хотя до часа пик ещё далеко, здесь не протолкнуться. Вот женщина, несущая в обеих руках тяжёлые сумки с покупками. А вот мамаша, ведущая за руку ребёнка. Пожилые супруги. Эх, если бы они, да что там — если бы все пассажиры, набившиеся в этот поезд, и эта продавщица из газетного киоска, и эти станционные служащие смогли услышать, как я пою… При одной мысли об этом у меня закружилась голова от счастья. Ну кто я, как не мятежный дух, обуянный желанием прославиться?

Поезд отходит от станции. Я направляюсь в Син-Косигая, где мне предстоит сделать пересадку. Ухитрившись занять свободное место, я принимаюсь листать купленный в киоске журнал.

Поднимаю глаза и вижу держащихся за поручни пассажиров. Снизу их выстроенные в одну линию подбородки и шеи кажутся похожими на фрукты. Все они одного цвета. Свежие, сочные, гладенькие.

Однажды, в детстве, насмотревшись на шею одной певицы, я едва не отправилась к праотцам.

Мне было четыре года. Дедушка взял меня с собой на концерт Харуми Мияко. Кажется, он был посвящён какой-то годовщине основания металлургической компании «Яхата сэйтэцу». В то время песня «Тот, кого я полюбила» стала настоящим хитом, а Харуми Мияко выдвинулась в число самых популярных звёзд эстрады. Я была слишком мала, чтобы задумываться над словами этой песни, я просто сидела рядом с дедушкой и слушала голос певицы. И вдруг, к величайшему своему изумлению, я заметила, что этот голос как-то по-особому вибрирует. Впоследствии я узнала, что это — специфический приём, используемый исполнителями народных песен и энка. Но тогда я была совершенно ошеломлена. Подойдя к сцене, я стала во все глаза рассматривать шею и рот певицы. Харуми Мияко обратила на меня внимание и улыбнулась.

И тут меня неожиданно осенило: все великие певцы рождаются с особым шариком в горле. Мой дедушка и отец прекрасно пели, и я знала: если дотронуться до их шеи, то там есть выступ, где, наверное, и помещается этот самый шарик. Совсем как круглая стекляшка в бутылочке с лимонадом. Когда человек поёт, шарик приходит в движение, придавая его голосу самые разные оттенки, и звуки этого голоса выплёскиваются на слушателей фонтаном разноцветных брызг, словно это — краски, одновременно выдавленные из бесчисленного множества тюбиков.

У меня, конечно, не было такого волшебного шарика. Я ведь не умела издавать эти вибрирующие звуки. Но мне хотелось во что бы то ни стало сделаться обладательницей такого же чарующего голоса. И вот в моей детской голове родилась идея: чтобы стать певицей, нужно проглотить «супер-болл» — эти пёстрые, переливающиеся всеми цветами радуги резиновые шарики были популярны у тогдашней детворы.

«Голосовой шарик» диаметром в два сантиметра легко поместился у меня во рту, но проглотить его мне не удалось: он застрял в горле.

Я вдруг начала задыхаться и, корчась, свалилась в устроенное в полу гостиной углубление для жаровни. Увидев меня в таком состоянии, мама изменилась в лице. Сразу сообразив, что я чем-то подавилась, она принесла из кухни соевый соус и, не теряя ни минуты, стала лить его мне в рот. Как я сейчас понимаю, это был варварский метод, но благодаря ему я осталась жива. Соя вызвала у меня рвоту, и «голосовой шарик» благополучно выскочил наружу.

Так я лишилась своего «супер-болла». Мало того, вырываясь из маминых рук, я вдобавок ещё и вывихнула плечо. Кончилось тем, что меня привели в какой-то зловещего вида дом с табличкой «Костоправ» у входа и развешенными повсюду изображениями человеческого скелета. Доктор с козлиной физиономией встретил меня в кабинете, стены которого были украшены масками театра Но (он их коллекционировал), и, крякнув, вправил мне вывихнутую конечность. Вот такой шок мне довелось пережить. Поэтому до сих пор, слушая Харуми Мияко, я всякий раз съёживаюсь при воспоминании о злосчастном костоправе…

Я машинально подношу руку к своему горлу. Интересно, появился ли у меня за это время вожделенный «голосовой шарик»? Во всяком случае, добиваться вибрирующего эффекта я кое-как научилась. Какой он, этот шарик? Наверное, совсем маленький, размером с жемчужину, лежащую в раковине где-нибудь на дне моря.

Море омывает её своими волнами, и с каждым разом на жемчужине образуется новый тоненький слой перламутра. И она сверкает радужным блеском. В её белизне заключены все оттенки спектра.

Это и есть мой «голосовой шарик»… О, если бы он и впрямь мог возникнуть подобно жемчугу!