Столичный доктор. Том V

Глава 16

Микулича я встречал без оркестра, зато на «Бенце». Как аристократ и миллионер, я имею право на легкую чудинку. Тем более, что с прибытием поезда никаких сюрпризов не ожидалось. Так что приехали, забрали — и вперед.

Йоханн вышел на перрон совершенно спокойно, будто в Петербург приезжал в сотый раз. Причем в России он вроде впервые. Внешне с нашей последней встречи он не изменился — тот же чуть грустный взгляд за счет опущенных наружных уголков глаз, та же шевелюра, лежащая крупной волной.

— Здравствуйте, Евгений! — он бросил на перрон свой саквояж и полез обниматься. — Наконец-то настоящая хирургия! Рассказывайте скорее, что вы там задумали! Я в дороге сделал кое-какие наброски, сейчас покажу!

— Рад видеть вас, Йоханн! Давайте поедем ко мне домой. Там и обсудим всё. Команда в сборе, со вчерашнего дня у нас тренировки в анатомическом театре. Извините, а разделение близнецов — это разве не настоящая хирургия была?

— Цирк в чистом виде. Ценность операции мизерная с точки зрения науки, потому что почти ничего не дала. Знаете, как подмастерье сдавал экзамен на мастера и должен был сделать нечто сложное, но бесполезное — ботинок с двумя носами какой-нибудь. А здесь… Такие больные были, есть, и будут. Сможем сделать задуманное — поможем сотням, если не тысячам. Представляете, через сто лет хирурги собираются оперировать такой же случай, и говорят: «Как они это смогли? Ведь в каменном веке им приходилось делать скальпели из обсидиана!» — и Микулич оглушительно захохотал.

Мой гость высоко оценил и автомобиль с защитой от непогоды, и Жигана в качестве водителя. В смысле согласился прокатиться до Моховой. Да, в «Бенце» на ходу, в отличие от извозчика, не пообщаешься — сильно трещит мотор. Я уже говорил хитрованцу, поставь в салон резиновые вкладки, меньше шума будет. И скорее бы Яковлев приходил в норму и начинал заниматься пристойным кузовом и двигателем. А то болезнь сильно его подкосила, мужика буквально ветром носит. Я уговорил семейство выехать в Крым. Захватят остатки бархатного сезона, напитаются витаминами с южных фруктов. Тем более, что рейдерский захват чугунолитейного завода чудесным образом прекратился — испуганные родственники даже приходили извиняться в импровизированную палату. Я застал это «шоу». Шесть разновозрастных человек — пополам мужчины и женщины. Дамы плачут, заламывают руки…

Уже после «шоу» я зашел к тезке, проверил давление, общее состояния. Яковлев был бледен, но держался бодрячком.

— Простили? — коротко поинтересовался я.

— А куда деваться? — развел руками лейтенант. — Родня. Два брата с женами, их родители… Бес попутал, ну вы понимаете.

— Нельзя прощать предательство, — покачал головой я. — Это подвигает людей к новому.

Яковлев сморщился, и я поторопился перевести разговор на другую тему — автомобили. У тезки уже был Жиган, «поджигал» лейтенанта открыть на заводе опытную сборку. Мотор можно заказать в Германии — начать хотя бы делать раму, кузов. Благо у Яковлева была своя литейка, слесарка…

— Да в бензиновом моторе ничего сложного! — горячился лейтенант, совершенно позабыв о своих проблемах с родственниками. Я же только улыбался. — Тонкая работа по поршням, цилиндрам, это да. Много брака будет поначалу. Но вот ваша идея с защитной конструкцией на раме… Как вы ее назвали?

— Передний и задний бампер.

— Она отличная! Надо срочно патентовать.

— Руль и клаксон на нем тоже.

— У меня есть свой поверенный при заводе, я до отъезда вызову его и дам распоряжения.

— Пусть еще застолбит электрические очистители окон, печку от мотора в салон и систему двух фар — спереди сильных, сзади маячковых.

— Тоже отличная идея! — тезка возбудился, схватил с тумбочки блокнот и карандаш. — И как только вам в голову пришла?

— В темноте на наш Бенц уже чуть не наехала телега, — усмехнулся я, — Евгений Александрович, я бы хотел решить вопрос принципиально. Открываем автомобильный завод? Если да, то я готов вложиться. Средства сейчас есть.

Благо ремонт дворца уже перестал высасывать деньги.

— На паях? Какую долю хотите?

— Сколько дадите.

Яковлев пожал плечами:

— Ваш вклад даже больше моего. Идеи многое значат.

— Давайте пополам. В руководство вмешиваться я не буду, но хотел бы иметь возможность общаться с инженерами.

— По рукам! Как назовем?

«Русский медик» у меня был. А почему бы нет?

— Завод Петра Великого!

— Броско. А разрешат там? — Яковлев кивнул в потолок — Все-таки «главный» Романов в истории.

— Я договорюсь.

Микулича разместил рядом с Семашко, предварительно познакомив друг с другом. Замотался я немного в этом нарастающем в объеме дурдоме — служба в министерстве, не к ночи будет помянуто, окончание ремонтных работ в особняке, и теперь еще и операция. Я готов пожертвовать только первым, но мне не дают. А там… Я уже думаю заказать в рабочий кабинет картину с изображением Сизифа, пихающего камень в гору, только чтобы узник древнегреческого ада имел моё лицо. И самое обидное — спихнуть рутину не на кого. Не нашел я еще такого сотрудника.

Йоханну расположение дома понравилось. Он посмотрел на очередь страждущих, и поделился новостью, что и в Бреслау вскорости после публикации метода открылась станция для лечения сифилиса, получившая неофициальное название «Русская больница». Порадовался этому обстоятельству — не прошло и восьмидесяти лет после появления бистро в Париже, а мы еще что-то хорошее в мировую культуру внесли. С другой стороны, когда в Европе ценили какие-то русские заслуги хоть в науке, хоть в культуре?

Микулич принял ванну, а потом и отобедал со мной. И я обратил внимание, что уже сейчас Йоханн предпочитает вареную пищу жареной, и совсем не пользуется специями. Гастрит? Язва? Надо бы как-то аккуратно расспросить его. До блокатора протонной помпы нам как до Пекина на четвереньках, но антибиотик есть, и препараты висмута в ходу вроде. А то ведь не пройдет и десяти лет, и молодой еще, всего пятидесяти с небольшим лет, замечательный доктор ляжет в землю от рака желудка. Фиброгастроскопии нет, но ведь рентген-то сделать можно. Подгадаю настроение, и постараюсь вывести его на этот разговор. А то у нас, врачей, всё просто, на непрошеный сбор жалоб и анамнеза могут и послать по известному адресу.

А после приема пищи мы совершили моцион. Времени до назначенной встречи хватало, и я не смог удержаться, чтобы не похвастаться особняком. Тут прогулочным шагом минут двадцать. Дом поразил моего гостя, мягко говоря, в самое сердце. Он обследовал оба этажа главного здания, и даже немного поиграл на стоящем в музыкальной гостиной рояле. Ни одно произведение мной угадано не было, но думаю, что выбери Микулич карьеру пианиста, то слава его вряд ли была меньше хирургической.

— Хорошо у вас врачи зарабатывают, — с сожалением закрывая крышкой клавиатуру, сказал Йоханн.

— Считайте меня исключением из правил, — засмеялся я. — Большинство влачит жалкое существование, особенно в провинции. Но если вы согласитесь возглавить мою хирургическую клинику, то такой особняк построите очень скоро.

— Это вы меня на работу приглашаете? Быстро.

— Но я должен был попробовать. Сейчас момент не хуже, чем в любое другое время. Самая современная больница будет к вашим услугам. Свои анатомический театр и кабинет икс-лучей, своя скорая служба. Я хочу, чтобы даже простая стажировка в ней считалась недосягаемой мечтой. А вы будете в ней заведовать. Представляете?

— И где же это чудо будет?

— Где захотим, там и построим. Хорошие участки в пригородах найти нетрудно. Да и в городе полно свободных площадок.

— Подождите, не всё так сразу. Я подумаю еще. А то это будто на первом свидании девицу замуж позвать, — и Микулич снова оглушительно засмеялся.

— Пойдемте тогда, нам пора на встречу. Здесь рядом совсем.

Зашли с парадного входа — гость всё-таки. Но Йоханна новизна места не поразила. Наверняка он всяких больниц за жизнь повидал немало, еще одна роли не играет. А вот у Склифосовского в кабинете заулыбался, поклонился, долго тряс руку, рассказывая, какая большая честь для него работать вместе с таким выдающимся хирургом. И всё по-русски, с легким, как у нас говорили, западенским акцентом, но никаких трудностей с подбором слов не испытывал. Вот что интересно, сейчас европейцы наш язык считают вполне себе обычным. Иностранцев, которые с разной степенью умелости лопочут на великом и могучем — довольно много. Да, в основном малый туристический набор — «здрасьте, а сколько стоит вот это?», но стараются.

Микулич завел с Николаем Васильевичем разговор о бесконечных русских чаепитиях. Рассказывал, как его знакомый впервые приехал в Россию и, не зная о традиции переворачивания чашки в знак окончания процедуры, был вынужден выцедить двенадцать стаканов. Хозяин, правда, заливался вместе с гостем, так что никаких обид. И пока они хохотали над незадачливым мужиком, в кабинет вошли остальные участники мероприятия: доктора Бобров, Дьяконов и Павлов. Вельяминов от нашего предложения отказался. И если с москвичами я был знаком накоротке, то с питерцем Евгением Васильевичем Павловым — только сейчас сошелся поближе. Слышал про него много, от самых разных людей. И все как один говорили одно — в военно-медицинской академии хирургов его уровня больше нет.

И с виду вроде простой — нос картошкой, рыжий, как Антошка из мультика, но взгляд цепкий, даже чуть жесткий. И постоянно весь в работе. Думаю, что предложи ему любые блага за смену профессии, откажется, не задумываясь. Собралась банда фанатиков. Хирургов по национальности, как метко заметил Микулич.

Познакомились, пожали руки, и все, не сговариваясь, посмотрели на Склифосовского.

— Предлагаю сначала повторно провести осмотр пациента, — сказал Николай Васильевич, протирая очки, — а потом совместно обсудим план операции. Евгений Александрович придумал, ему, как говорится, и карты в руки.

Генерал немного очухался после подготовки. И крови ему накануне влили пол литра. Не то что порозовел, но уже не такой серо-желтый лежал в смотровой.

— Ну что, завтра? — спросил Бунаков. — Я готов.

Медленно перекрестился.

— Хочу напомнить о высоком риске операционных… — начал я.

— Евгений Александрович, у меня болячка в животе, а не в голове, — оборвал меня Василий Александрович. — Помню. Вы только сделайте всё как надо, а я уж постараюсь выжить. Пулям никогда не кланялся, и риском смерти меня не испугать! Офицер без малого сорок лет!

— Ну раз вы готовы, то и мы постараемся не ударить в грязь лицом. Пойдем в штыковую на болезнь.

Мы вернулись в кабинет и Склифосовский кивнул на стол, где лежал анатомический атлас, открытый на странице с красочным изображением поджелудочной железы и окрестностей.

— Давайте проработаем ход операции. Вам слово, Евгений Александрович.

Все подобрались, лица сосредоточены. А как же, никто до нас подобного не делал, забудешь что-нибудь, вылезет потом в самый неожиданный момент такое, что и поправить поздно будет.

— Собственно, трудность обусловлена кровоснабжением оперируемой области. Так как нам надо вместе с головкой поджелудочной убирать участок верхней панкреатодуоденальной и верхней брыжеечной артерий, то единым блоком удаляется дистальный отдел желудка с привратником, двенадцатиперстная кишка, желчный пузырь с протоками, ну и сам повод к операции, естественно…

Больше часа обсуждали детали, и делили роли. И никто даже не застонал от альтернативы в виде холецистогастроанастомоза и гастроэнтероанастомоза по петле. Будут выявлены метастазы опухоли в близлежащие органы, тогда так. А нет — рискнем по первоначальному варианту.

Пошли потом в анатомический театр поупражняться. Кто тренировался на трупах, знает — это как китайская реплика известного бренда. Вроде всё почти так же, но совершенно из других компонентов. Кишечник не тот, тонуса никакого, сосуды ведут себя абсолютно иначе. Топографию повторить — да. Последовательность движений — само собой. Лишь бы локтями в животе не толкаться. Но у пациента всё не так будет, и это точно в ста случаях из сотни. А уж чтобы учебник повторился на живом объекте — такого даже в застольных байках никто не рассказывает.

Утром собрались в том же кабинете. Чай не пили — нам, по самым скромным прогнозам, восемь часов у стола стоять, и санитар с уткой, подползающий по первому требованию, не предусмотрен. Доктор Бобров написал на пяти бумажках фамилии, свернул, и бросил в свою же шляпу. Разыгрывали очередность, кто с самого начала у стола, а кто сменит двоих участников через три часа. Меня из жеребьевки исключили как руководителя процесса.

Ну раз я главный, то пойду и посмотрю на пациента, пока он в сознании. Вроде как и решено всё, но доброе слово лишним не бывает. Не сломаюсь, если пару фраз скажу. В двери палаты столкнулся со священником. Дело обычное, особенно в больнице. Я автоматически уже сказал «Здравствуйте» и сложил ладони лодочкой, произнеся «Благословите, отче». Так заведено, и чтобы не нарываться, лучше так и поступать. А то встретишь кого-нибудь влиятельного и злопамятного, начнут гнать волну про опасного вольнодумца. Рослый, с редкой бородкой батюшка, перекрестил и поднял руку для поцелуя. Высоко, чтобы мне спину особо не гнуть. Я чмокнул воздух в сантиметре от кожи и разогнулся.

— А я вас знаю. Вы — князь Баталов. Ваша же больница для лечения сифилиса на Моховой?

— Моя. А мы с вами на Николаевском вокзале в Москве не встречались? Ваше лицо мне тоже знакомо.

— Да, Первопрестольную я часто посещаю, так что могли и увидеть друг друга. Я — отец Иоанн, настоятель Андреевского собора в Кронштадте.

Так вот ты какой, будущий святой. Моложавый, бодрый, взгляд приветливый, радужка глаз картинно-синяя, не выцветшая, как это обычно с возрастом бывает. И выражение лица не постное, как у всяких архиереев случается, а приветливое, так и хочется улыбнуться в ответ.

— А вы к Василию Александровичу? Закончили уже?

— Да, попросили помолиться перед сложным испытанием. Дай, господи, и вашим рукам твердости, — и он снова меня перекрестил.

— Благодарю.

— А вы к какому приходу приписаны? — вдруг спросил Иоанн.

— Пока числюсь за церковью Николая Чудотворца на Курьих ножках, на Большой Молчановке. Может, знаете? Там рядом станция скорой помощи.

— Знаю, знаю, и священник тамошний — сын моего прихожанина. К причастию ходите?

— Каюсь, редко. Все в разъездах, да заботах.

Я почувствовал, как краснею. В бога-то особо не верю, скорее агностик — больше из традиционных соображений в церковь хожу.

Отец Иоанн почувствовал заминку, покачал головой:

— Надо ходить к причастию, исповедоваться. Особенно врачу. Тяжкий груз у вас копится в душе, человеческие страдания, смерть… Так и сгореть недолго.

Это он мне, стало быть, про профессиональное выгорание по-своему толкует. Ладно, послушаем.

Но священник оказался умен. Опять почувствовал неуместность своих проповедей в коридоре клиники, попрощался:

— Если что, приезжайте без стеснения ко мне в приход. Помогу, чем смогу.

— Может, вы к нам в больницу приедете? Вдохновить персонал, показать пациентам, что не забыты…

— Конечно, это мой долг. Пришлите ко мне кого-нибудь, договоримся о дне посещения. Я в городе каждый день бываю.