Столичный доктор. Том V

Глава 22

Сказать, что Гамачеков поразил особняк — ничего не сказать. Грегор встал соляным столбом прямо перед входом. Я даже подумывал помочь ему поднять и подвязать нижнюю челюсть. Агнесс держалась до вестибюля. Там выстроилась вся прислуга в шеренгу, и все хоть и не очень дружно, но изобразили общий поклон.

— Вот ваша хозяйка, — сказал я, указывая на бледную девушку, комкающую в руках платок — Слушаться ее, как меня. Тем более, она будет выдавать вам жалование первого числа каждого месяца.

Проняло. Слуги и охранники начали есть фройляйн Гамачек глазами. Жалование — это святое. Оно у них большое, плюс оплачиваемый отпуск две недели и даже больничный в размере двух третей оклада на период болезни. Никакой Янжул не подкопается. Да и мотивация работать на совесть — в других местах такие райские условия поискать еще надо.

Пока мы шли вдоль строя, я сам офигевал, сколько на меня уже человек работает. Вася-Швейцар, Жиган, Авдотья и ее четверо детей — все подростки, кстати, ходят к репетиторам и готовятся к поступлению в прогимназию или реальное училище. Шестеро охранников, работающих сменами по два. Повар, два лакея, истопники и прачка. Две служанки для Агнесс.

В строй зачем-то встал Семашко, и я сделал страшные глаза, чтобы он оттуда свалил. Но нет, Николай издевательски поклонился Гамачекам, представился. Личным помощником главы дома. Вот зуб даю, специально он это сделал. Надеется пристыдить меня. Ничего, для тебя сюрприз созрел уже, скоро получишь.

— И каковы же ваши обязанности? — послушно спросила Агнесс. Похоже, она не «выкупила» ситуацию.

— Николай помогает мне в министерстве. Правая рука, можно сказать, — я впихнулся между девушкой и Семашко, показал из-за спины кулак. — А теперь хочу продемонстрировать свою гордость — первый в столице морской аквариум.

У Гамачека-старшего случился новый культурный шок. Если Агнесс поохав и сделав пару комплиментов, практично спросила тяжело ли за ним ухаживать, то Грегор застыл новым соляным столбом. Его глаза неотрывно следили за маленьким донным скатом, который «пылесосил» песок, потом переключились на «танцующих» креветок, «клоунов»…

— Специальный человек из зоологической станции приезжает раз в месяц чистить фильтры и стенки, — пояснил я девушке. — Кормление осуществляет наш слуга Владимир.

Я сделал знак прислуге, что все свободны, больше стоять в линию и поедать хозяев глазами не надо.

— И дорого это стоит? — не отставала фройляйн Гамачек, взяв под руку отца и попытавшись его сдвинуть в сторону пианино, которое стояло рядом с главной лестницей. Бесполезно. Грегор врос ногами в паркет.

— Оплата услуг зоологической станции — тридцать рублей. В немецких марках это примерно…

— Я знаю, я учила! — с гордостью сказала Агнесс по-русски. — Сто немецких марок.

Как же чисто она это произнесла! Тут уже я чуть ли не превратился в «Грегора».

— Но как?!

— Два мьесяца занятий с учителем, — девушка сделала книксен, улыбаясь. — Тепьер могу немного говорит со слугами.

С этим не поспоришь. И не только со слугами. Агнесс и до этого говорила по-русски, но больше пыталась, чем делала это. Прогресс значительный.

— Дорогая, это просто замечательно! — я перешел обратно на немецкий. — Я потрясен! Пойдем, я покажу тебе наш дом.

Я сделал знак Семашко, чтобы он остался с будущим тестем, так и не отлипнувшим от аквариума, и повел девушку по лестнице в бальный зал. По дороге Агнесс делилась со мной своими сомнениями:

— Евгений, мой ангел, дворец такой большой! Столько много слуг. Я даже не запомнила их имена.

— У тебя будет время во все вникнуть. Я закреплю за тобой Жигана и самобеглую коляску. Вчера мой хороший друг инженер Яковлев прислал переделанное ландо — на заводе смонтировали салон с крышей. Поставим специальную печку от мотора. Тебе не будет холодно в наши русские морозы.

У меня было большое сомнение, что Бенц сможет ездить по нечищеным дорогам, когда в Питере окончательно ляжет снег. Но полноценная зима в столице пока откладывалась — за окном была типичная погода с дождями, порывистым ветром. Снег выпадет, и тут же растает. Прямо как в Германии. Агнесс будет привычно. Впрочем, и саней никто не отменял, после того, как снег все-таки ляжет.

— Мне нужно каждый день ездить в монастырь на катехизацию. Если бы ты знал, сколько усилий папа приложил, чтобы получить разрешение епископа! Но, дорогой, а как же ты будешь добираться в присутствие? — практично заметила фройляйн Гамачек.

— У министерства есть собственный выезд — ответил я. — И поверь, все хлопоты твоего отца будут вознаграждены.

Мы подошли к бальному залу, лакей открыл двери.

— Ох, какая красота!

Агнесс закружилась на паркете, я же направился к фонографу, запустил играть «На прекрасном голубом Дунае» Штрауса. По залу поплыли первые ноты вальса.

— Я будто в сказку попала, — призналась мне девушка, увлекая меня в танец. — Ты читал про Золушку?

— Да. И меня всегда удивлял принц. Он весь вечер провел в обществе Золушки, но опознать ее смог только по туфельке.

— Наверное, это на самом деле был не бал, а маскарад, — заметила Агнесс. — И Золушка надела маску.

— Но чтобы полностью соответствовать сказке, мне придется расширить конюшню.

— Зачем?

— Как же, принцессе является принц, обязательно на белом коне, а у меня ни одного нет.

Вальсируя, я хитрым образом приблизился к стене, остановился и прижал к ней девушку. Наш поцелуй продлился, пока иголка не соскочила с барабана фонографа.

Сразу после танцев и дальнейшей экскурсии чуть не случился натуральный «провал Штирлица» — во время нашей общей беседы в столовой с Гамачеками, во дворец позвонила Лиза. И дурак-лакей принес и поставил телефонный аппарат прямо на обеденный стол. Хотя, c другой стороны… Не все так страшно. Что нам Великие князья, Агнесс даже с императрицей в переписке состояла. Поздравила Александру Федоровну с днем рождения, а та прислала письмо с благодарностью.

Лиза была официальна и учтива. Назвала меня князем и попросила подъехать, как только будет возможность, по вопросу, касающемуся здоровья их с Великим князем знакомых, Бобринских. Наверняка там тоже есть кому слушать хозяйские разговоры. Штат прислуги в Сергиевском дворце — огромный. А чего экономить, если на оплату этого праздника из казны ежегодно неслабые суммы выделяют?

Ну раз не срочно, можно и пообедать сначала. Пусть весь мир подождет. Тем более, что повар теперь у меня, которого Гюйгенс из «Медведя» сманил, возможно, в первую десятку в Петербурге входит. Так что всё потом.

За столом Гамачек, который успел оттаять и уже не замирал на каждом углу, делился планами по завоеванию рынка российской столицы. Сколько контрактов он теперь заключить сможет, и как потечет сюда широким потоком вино с Майна. Не знаю, как он планирует это осуществить, мне осталось только протекционизмом заниматься для полного счастья.

Агнесс в разговоре почти не принимала участия. До этого она призналась, что устала в дороге, так как спать в поезде у нее не получалось, к тому же еда в вагоне-ресторане ей не очень понравилась. Короче, спать и есть ей хотелось одновременно. Так что мы закруглились с десертом, и я провел невесту в ее спальню.

Адрес Бобринских узнать не трудно — он есть в справочнике «Весь Петербург». И я даже успел посмотреть — Галерная, дом пятьдесят восемь. Пятнадцать номеров телефона. Это флигель! И еще пять в основном здании, включая номер два! Вот это понты! Но мне тоже надо дополнительный номер для Агнесс, во флигель, в вестибюль… А то сижу тут как нищеброд с одним аппаратом. В конце концов, это негигиенично! Но меня попросили заехать за предварительными подробностями, а это неспроста. Может, там у кого-то секретное заболевание, которое хотят скрыть от остальных? Не знаю, скоро расскажут.

Оставил Грегора с Семашко. Они еще до обеда нашли общий язык, и вели довольно оживленную беседу. То ли Николай пересказывал первый том «Капитала», то ли Гамачек объяснял, чем был хорош урожай восемьдесят третьего года, когда Маркс упокоился в Лондоне. Не разобрал. Да пусть общаются, лишь бы в носу не ковырялись.

Лиза будто ждала меня, высматривая из окна, не покажется ли экипаж на Невском. Или рядом была? Но стоило мне войти в вестибюль Сергиевского дворца и отдать лакею шинель, как она тут же вышла навстречу.

— Спасибо, Евгений Александрович, что откликнулись на мою просьбу, — сказала Лиза, как только я приложился к ее ручке. — Прошу вас, пройдем в столовую, выпьем чаю.

Странно, я этот голубой сервиз не помню. Очень симпатичный. Надо втихаря посмотреть на донышко чашки, кто производитель и купить себе что-то похожее.

Но Лизе было не до фарфора.

— Я послезавтра уезжаю на воды, — напомнила она. — Ты будешь мне писать?

— Думаешь, это безопасно? Уверен, твою почту найдется кому просматривать. И если Сергею Александровичу все равно, то недоброжелателям — нет. Ты знаешь, что сегодня приехала моя невеста? Будет переходить в православие перед свадьбой.

Я с внимательно посмотрел на Лизу, стараясь взглядом передать всю важность этой ситуации для меня.

— Агнесс? Очень милая девушка, — настроение Великой княгини вдруг изменилось, куда-то вмиг улетели тревога и обеспокоенность. — Я приглашу ее к себе завтра. Ты не против?

Я покачал головой. Сама идея мне не очень нравилась, но и сделать я ничего не мог.

— Обещаю, не буду ее обижать! — засмеялась Лиза. — Посидим, поговорим о столичной жизни. Ты всё равно на службе целый день.

Разговор полился неспешно — я узнал о здоровье Сашки, планах на поездку, развеял сомнения в возможном вреде минеральных ванн для беременных. Плюс рассказал о перспективах утеплить авто и поведал пару анекдотов из медицинско-бюрократической сферы. О Бобринских, согласно правилам светских бесед, речь зашла к концу разговора, когда меня отвели в детскую, где Великий князь Сан Сергеич мирно пускал пузыри во сне. Кстати, Сашкины дети будут уже не Великие князья, а императорской крови. И высочества простые, не императорские. Но меня это обстоятельство тревожит мало.

— Ты же знаком с графом Бобринским? — спросила Лиза, поправив сыну сползший во сне набок чепчик.

— Нас представили, — обозначил я степень нашего знакомства.

— Там у Алексея Александровича что-то странное со старшей дочерью. У них есть легенда о родовом проклятии, но я в это не верю. Граф очень хотел бы, чтобы ты осмотрел девочку.

— Сколько лет?

— Двенадцать.

— Лиза, ты же знаешь, я с детьми стараюсь не работать.

— Но такой случай. Я тебя прошу, помоги им.

Что же… Это, видимо, мой крест. Нести его еще и нести.

Ох уж эти великокняжеские просьбы, которые хуже приказов. Сказали «пожалуйста», и ты такой каблуками щелкаешь, и с жизнерадостным выражением лица отвечаешь: «Рад стараться!». И они не злопамятные, просто сразу тебя из своей жизни вычеркивают, если что не так. Еду на Галерную. Родовое проклятие проявилось в виде угасания жизни, как красиво выразилась Лиза. Была обычная здоровая девочка, училась, занималась танцами и музыкой. И вдруг ни с того ни с сего слабость, малокровие и сыпь по всему телу. И аппетит пропал. Похоже на отравление, но на кой ляд травить девчонку? В интересах младшей дочери? Иногда такое бывает. Но той сейчас девять всего, отец в расцвете сил. Да что там, даже дед, бывший губернатор Санкт-Петербурга, живущий в основном здании, судя по рассказу Лизы, еще здоров и бодр. Я понимаю, что в таких семьях просто так ничего не бывает, куда ни повернись — интриги, скандалы, только без расследований. Ведь основатель династии — внебрачный сын Екатерины Великой. А еду я, получается, к ее правнуку. От другого правнука, только официального. И тут родня, только дальняя и вроде бы как не настоящая.

Но нет — так нет. Хронические, растянутые во времени отравления — не по моей части. Не получится, значит, судьба такая. И вообще, мыслями я наполовину не у Бобринских, к которым еще не приехал, а на улице Сергиевской, где отдыхает с дороги солнце моё. Вот сейчас бы с Невского не налево повернуть, а направо, к себе, и гори оно пропадом всё! Но нельзя. Я вздохнул и начал смотреть, как номера домов на нечетной стороне Большой Морской становятся всё больше. Есть что изучать: на разноцветных прямоугольниках еще указаны фамилия хозяина дома, номер квартала и название полицейской части. Не заблудишься.

Приехал. Да уж, чужие здесь не ходят. Вот смотришь на такие дома, и начинаешь понимать смысл выражения «старые деньги». Всё солидно, хоть слегка тяжеловесно и старомодно. Каждый, блин, кирпич с родословной. И нет суетливой кичливости, потому что незачем. Серьезные люди живут, одним словом.

Но мне не в дворец, а во флигель. Который больше моего особняка раза в полтора. Но я не завидую, мне имеющегося за глаза хватает. Потому как шик этот требует постоянной подпитки. А я деньги найду на что потратить. Больницу построю, как хотел.

К графу меня провели сразу. Никаких задержек, всех этих «подождите немного, его сиятельство скоро освободится». Возможно, Лиза предупредила. И Алексей мне понравился. Хорошо себя повел. Ни раболепного заглядывания в глаза, ни барской спеси. Спокойно и рассудительно, даже чуть отстраненно изложил уже слышанное мной раньше. Ну да, он же ученый, археолог. И указал довольно точно время начала болезни: четыре месяца назад — в конце июля.

Пошли смотреть девочку. Красивая, даже в болезни. Бледная, худая. Наполнение пульса плохое. Сыпь похожа на крапивницу, но давно и не зудит. А так — придраться не к чему. Разве что когда встала с постели, на подушке осталось много волос. Не пара, как в песне, а десятки. Выпадают, и интенсивно. Вон, на темени проплешина скоро будет, кожа светится прямо сквозь жидкие волосики.

Поспрашивал Веру. Началось с тошноты, но она никому не говорила. Потом появился понос, и тоже молчала, терпела — ведь не десять раз в час, а так, раза три-четыре в день. Наконец, кожа. И слабость. А волосы… Тут она не выдержала, и разрыдалась. Красоту жалко стало. Понятно, девчонка ведь. Урожай на подушке собирать начала недели три назад.

Осмотр не дал ничего. Да и я не первый, отметились коллеги, все как один именитые. Тоже с умным видом кивали, но эффект близок к нулю. Оно и понятно — что лечить, не знают, пытаются хотя бы симптоматически помочь. Порошочки, крема, болтушки, пилюли. Всё без толку.

Версия с отравлением исключена. Питание — под жестким контролем, пища только домашняя, которую все едят. То есть, если было, то должно становиться лучше после исключения. Может быть мышьяк? Нет, уже пошла бы на поправку. Таллий? Я даже не знаю, травят ли им уже крыс, хотя элемент такой в таблице Менделеева есть. Но там отравление быстрое, не как здесь. Свинец? Но откуда? Остальные никаких признаков не показывают.

— Точно никто больше не заболел? — спросил я уже для проформы, на всякий случай. — Прислуга, может? Кто-то из гостей?

— Виктор Андреевич болел, когда и я начала заниматься. Но мы занятия прекратили, и я не знаю… — вдруг сказала Вера.

— Это кто?

— Учитель танцев, — нехотя ответил Алексей Александрович. — Здесь, за стенкой, класс, в котором они…

— Разрешите посмотреть?

— Да, конечно.

Класс и вправду рядом, соседняя дверь. Всё по-взрослому — зеркальная стена, балетный станок, пианино в углу, паркет идеально уложен. И видно, что занимались — брусья на станке вытерты тысячами касаний.

— А это что? — спросил я, показывая на висящее по центру зеркало.

Старинная вещица, в раме из мореного дуба, с вырезанным внизу свернувшимся драконом. На спине чудища — крест. Выглядит страшновато!

— Отец привез из Румынии, — надулся от гордости граф. — Большие деньги заплатил. Якобы принадлежало князю Владу Третьему Цепешу. Его еще называли Дракулой. Слышали о таком?

Я неопределенно покачал головой. Прообраз всех будущих вампиров?

— Состоял в рыцарском ордене дракона, был такой в Венгрии в пятнадцатом веке. Вере очень понравилось, и я по ее просьбе приказал повесить здесь.

— Но в пятнадцатом веке зеркало такого размера тогда целое состояние стоило.

— Так оно не из стекла, металлическое.

Стокер еще свой роман не опубликовал, сказки про вампиров модными, кажется, пока не стали. Так что про румынского господаря знают в основном историки. Но тут точно не вурдалаки. Что-то другое.

— Давно оно здесь?

— Да с полгода, наверное, или чуть меньше.

— А стена капитальная?

— Нет, простая перегородка, я помню, как ремонт делали. Но Вере не мешает — когда она отдыхает, сюда никто не ходит…

— Дадите мне адрес этого учителя? Хочу заехать, осмотреть его.

Пока слуга искал искомое, у нас появился новый участник дискуссии. Судя по тому, как вытянулся граф, я сейчас познакомлюсь с внуком матушки Екатерины. Александр Алексеевич за время службы губернатором приобрел профессионально-доброе выражение лица. Вошел, поздоровался запросто, нас представили.

— Что скажете, князь? — спросил он. — Вы же вроде хирург?

— Да, хирург.

— Я вот что думаю. Вся эта свистопляска из-за дряни этой, — он показал на зеркало. — Как вытащили из подвала, да повесили сюда, так все беды и начались. Оно проклятое! Жалею, что купил его.

— Но ведь Вера уже месяца два и не заходит сюда, — терпеливо начал объяснять Алексей Александрович. — Какое же тут проклятие??

— А оно на весь дом распространяется!

— Папа, это совершенно антинаучные взгляды!

Кажется, в моем обществе более не нуждались. Сейчас отец с сыном будут долго тянуть одеяло каждый на себя, и продолжать бесконечный спор.

Учитель танцев не рассказал ничего нового. Да, были проблемы с кишечником, пропал аппетит, но потом всё пришло в норму. Как раз когда занятия прекратились, через месяц примерно прошло. Сейчас — нормальный здоровый мужчина, худощавый. Так танцор ведь, они редко тучными бывают. Но экзема на спине есть, и кожа сухая. И на вопрос о волосах ответил утвердительно.

Но гипотеза у меня всё же была. Наверное, я один мог такое предположить. Но это требовало проверки. Простой и довольно быстрой.

Мне бы фотографическое ателье, но по дороге не было, как назло. И магазинов, торгующим всем для этого, не помню. Но есть ведь замечательное место, где с фотоприладами всё в порядке. И называется оно кабинет икс-лучевой диагностики клинического института Великой княгини Елены Павловны. Там и пленка есть, и проявят быстро.

Лаборанты меня знали — как же, личность легендарная, стоял у истоков, самому Рентгену во время судьбоносного опыта ассистировал. Просьбе моей не удивились, и через десять минут выдали шесть кусочков фотопленки, завернутых в светонепроницаемую бумагу. Теперь опять гнать на Галерную. Блин, а так хотелось пораньше домой вернуться!

Алексей Александрович повторного визита не ожидал. Но просьбу мою выслушал. Вместе с научным обоснованием. Я наплел про опыты Моровского, которые на самом деле тот еще не закончил, и мы разложили маленькие сверточки в танцевальном классе — четыре штуки, и парочку в спальне Веры. Договорились, что приеду завтра.

И я помчался домой. Как же хорошо, когда есть к кому возвращаться! Всё мне теперь казалось медленным — особенно кучер, который явно саботировал мои указания ехать побыстрее. Лошадка его плелась прогулочным шагом, он то и дело останавливался, чтобы пропустить ломовых извозчиков, которых мог объехать загодя. Негодяй, одним словом.

Агнесс уже проснулась, и продолжила обследовать дом. Ясное дело, тут за день только мельком можно ознакомиться. А уж изучить все закоулки и секретные проходы — и недели не хватит, наверное.

Зато Семашко с Грегором спелись. И спились. Обсуждение марксистской точки зрения на виноделие довело их до стадии «Ты меня уважаешь?». Красавцы! Надо разгонять их, пока революцию в отдельно взятом дворце не начали. Гамачек, кстати, покрепче оказался. Опыт и тренированная печень победили молодость. А Николай, пошатываясь, побрел к себе во флигель.

Меня накормили великолепным ужином, потом мы раскладывали пасьянсы и мило болтали, слушая музыку. Ну и целовались, как без этого… Так уж заведено у жениха и невесты, когда они остаются наедине. Кстати, Лиза не шутила. Она действительно пригласила Агнесс к себе в гости. Постарался воспринять это известие спокойно.

Мне самому интересно было: будут следы излучения на пленке, или нет. Так что к дворцу Бобринских я подъезжал с чувством легкого нетерпения. Алексей Александрович прошел вместе со мной и молча наблюдал, как я заворачиваю сверточки в кулечки, ставлю на них карандашом номерочки, и отмечаю в записной книжке, где какой лежал.

Когда я собрался увозить добычу туда, где вчера всё раздобыл, он попросился со мной. Понимаю, возможность узнать первому о причине болезни любимой дочки манит. Я бы тоже не вытерпел.

Приехали в институт, и я просто отдал пленки на проявку. Поднялись в кабинет Склифосовского, и стали ждать. Бобринский пытался поддержать светский разговор, но постоянно сбивался. Мне было проще: я взял номер «Ланцета», который еще не читал, и начал его перелистывать. Нашей статьи об «операции века», как ее назвал Микулич, еще не было — она стояла в плане на зиму. Вряд ли будут долго тянуть, подписи Склифосовского и Микулича, признанных мировых авторитетов — верный знак того, что задерживать не станут.

Ну, наконец-то! Лаборант принес еще сырую, непросушенную пленку, разложил на столе по номерам. Я взглянул и ахнул!