Странная фотография

Глава 12 МАТУШКА

Бабушка позвала ее! Но где это место, куда идти? Сеня схлопотала от училки по инглишу запись в дневнике: «Не слушает учителя, рассеянна на уроке!» — потому что мысли её витали далеко-далеко…

Церковь с маковками, старинные мраморные надгробья, старый деревянный барак… где это может быть? Судя по словам бабушки, где-то в самом центре Москвы. И что за подруга такая, у бабушки в последние годы не было подруг, они все умерли…

А что если… Смутная идея забрезжила в голове. Проша… Его прежняя семья, в которой он жил и которую не уберег… Варвара-монахиня… она была казначейшей. Какой был её монастырь? Ясно, что женский. Какие в центре Москвы женские действующие монастыри?

Она подошла к историку.

— Илья Викторович, а какие в Москве были женские монастыри в самом центре?

Историк с изумлением покачал головой:

— Не думал, Ксения, что ты монастырями интересуешься. Новодевичий, можно сказать, почти в центре, Скорбященский на Новослободской, Марфо-Мариинская община на Ордынке, Алексеевский — первый женский монастырь в Москве, возле бурного ручья Черторыя построенный в Х1У веке… Теперь там восстановленный храм Христа Спасителя. Очень интересная у этого места история: когда Император решил возвести на месте Алексеевской женской обители храм Христа Спасителя в память о победе 1812 года, игуменью силой заставили покинуть обитель, и она прокляла это место. Дескать, отныне ничего здесь стоять не будет. И ведь сбылось проклятье: стали строить Дворец Советов — он стал оседать, строительство было остановлено, потом соорудили бассейн, — так это же пустота! Теперь вот храм стоит, только не любим он москвичами… Так, что еще… а, ну как же, Покровский на Абельмановке, Рождественский…

— Ой, точно — он, а где это? — так и подскочила Сеня.

— Возле Рождественки на спуске к Трубной площади — там его и ищи. Я тебе могу список книг составить, если тебя так монастыри интересуют… ты, случайно, не в монашки ли собралась?

— Ой, Илья Викторович, спасибо вам! Я за списком к вам подойду, обязательно! А в монашки — да, нет пока…

И после уроков девчонка рванула на Трубную.

Место тихое, пустынное, двухэтажные строения, в которых, наверно, раньше были кельи монашек, а может и трапезная… Ох, как глубоко в землю церковь осела — вкруг неё траншея прорыта чуть ли не двухметровая… Сеня вспомнила, что когда уровень земли с долгим течением времени медленно поднимается, это называется возрастанием культурного слоя: не церковь осела, а земля за столетия вокруг наросла. А прежде уровень земли был значительно ниже, там, где фундамент церкви стоит.

Все точно: вот и старинные надгробия со стертыми надписями. Плиты со сколами посерели от времени, и стоят одни-одинешеньки, никто не придет, не присядет, не вспомнит… грустное зрелище. А, вон чуть подальше и деревянное строение вроде барака. Все как во сне, значит сон вещий! Бабушка не зря её позвала. Осталось только найти ту, с кем баба Дина велела поговорить…

— Я знала, что ты найдешь дорогу, — раздался негромкий голос у неё за спиной. — Ты пришла вовремя.

Сеня стремительно обернулась. Сухонькая, почти бесплотная старушка стояла подле нее, и как только подобралась так неслышно?! Хотя, чего удивляться: шаги её мелкие, легкие, на ногах мягкие боты из войлока, вот и не слышно… Волосы гладко зачесаны и забраны под черный платок, он повязан почти по самые брови, только у глаз на ветру колышется белая прядка. Спина круглая, согнутая, руки трясутся, пальцы узловатые, скрюченные, кожа на них, как у черепахи…

«Прямо черепаха Тортилла!» — мелькнуло у Сени. Ей показалось, старуха-монахиня её видит насквозь — такой у той был пристальный взгляд…

— Вы меня ждали? — спросила девочка, немного робея, но чувствуя себя так, точно они с этой женщиной давно знали друг друга.

— Я тебя позвала, — ответила та и пошла, жестом приглашая следовать за собой.

Старица шла, вернее плыла по земле, почти не касаясь её. Ростом она едва ли была выше Сени — ну, может, только чуть-чуть. И несмотря на согбенную спину, на дрожащие пальцы, Сеня и не подумала бы назвать её дряхлой. И уж совсем трудно было сказать о возрасте шедшей впереди, когда она на ходу оглядывалась и ободряюще улыбалась Сене, потому что глаза ее… нет, таких глаз старость не знает!

У неё были детские глаза. Широко раскрытые и чуть удивленные, они светились ясным и ровным светом. Казалось эти глаза, окаймленные сетью морщин, были плотью от плоти небес, раскинувших свой прозрачный осенний шатер над их головами. Но этот свет был проникнут мудростью, любовью и добротой, которые вместе явлены на земле только в образе человеческом…

Скоро они подошли к дощатому длинному домику, чьи окна были едва ли не вровень с землей — так глубоко этот домик врос в землю. Вошли… Низенький потолок, на окошках — горшки с геранью. В углу — деревянный топчанчик, прикрытый вытертым байковым одеялом, у стены — деревянный стол, по сторонам — лавки. На стенах несколько полочек, где стояли старинные книги в кожаных переплетах, глиняная посуда, да стопки льняного белья и полотенец. Ни шкафа, ни комода в комнате не было. На столе стояла керамическая вазочка с отбитым краем, в которой цвели васильки, по стенам на гвоздях висели пучки сухих трав и кореньев. В углу против входа в загадочном свете лампадки на Сеню смотрел Спаситель. Под этой большой иконой была другая поменьше Божья матерь с младенцем. Ризы этой иконы млечно светились отблеском жемчугов.

Вошедшая села на лавку возле стола и пригласила девочку сесть напротив. Та уселась и поглядела на васильки, стоявшие на столе — ей никогда прежде не доводилось видеть таких синих и таких крупных. И откуда ж они здесь в Москве, да ещё в октябре…

— Осень нынче теплая, вот они и не хотят с землей расставаться, ответила старица на немой вопрос своей гостьи, перехватив её взгляд. — Тут в канавке цветут. Чудо!

Она улыбнулась какой-то детски-наивной улыбкой, и на душе у Сени стало покойно и хорошо. Робость её пропала, страх и подавно. Эта старушка казалась знакомой, родной…

— Ну вот, Ксанушка, ты и в гостях у меня. Зови меня просто матушкой. Хочешь поесть, ты наверное после школы проголодалась?

— Нет, что вы, матушка! Я в столовой пиццу взяла…

— Ну, пицца — это одно, а у меня — другое. Вот — этот хлеб я сама пеку, он ещё теплый. И мед липовый, летнего сбора, его мне из деревни привозят. Настоящий мед — он продукт самый вкусный. Смотря на чей вкус, конечно, а на мой уж точно!

Она вышла в закуток за стеночкой — видно, там у матушки было нечто вроде кухонки, и вынесла светлый пахучий калач с рыжеватой корочкой. В одном из горшочков на полочке оказался мед. Сеня боялась признаться, что мед она сроду терпеть не могла, — не хотела обидеть хозяйку. Но удивительное дело! — краюха хлеба, намазанная прозрачным золотистым медом, оказалась такой вкуснятиной, что Сеня и не заметила как уплела два ломтя, запивая их горячим душистым чаем с какими-то травами.

«Почти как у Проши!» — подумала она, жуя за обе щеки, не совсем правда отдавая себе отчет, что значит — почти. У него ей было уютно, спокойно и все съестное было немыслимо вкусным, но здесь… нет, она не могла бы этого объяснить: впечатление было такое, что здесь она дома и сидит рядом с бабушкой, только та ни за что на неё не станет сердиться, поэтому сердце оттаивает и млеет, а душа мурлычет, будто соседский кот Тимофей. Вначале ей хотелось задать монахине кучу вопросов: как давно они дружат с бабушкой, почему она от бабушки ничего об этом не слышала… Но отведав чудесного мягкого хлеба и душистого чая, позабыла про них — говорить не хотелось, кажется, сидела бы так и сидела… Давно девчонке не было так хорошо.

— Давно у меня гостей не было… — пока Сеня ела, матушка сидела задумавшись, глядя куда-то вдаль перед собой. — Ну что, поела? Вкусно? И слава Богу!

Теперь она глядела на Сеню, и лучики морщин разбегались по лицу от этой улыбки. Сене особенно нравились в этом лице пухловатые треугольнички возле щек, образованные складочками и выпуклостями кожи, когда матушка улыбалась, — а на лице её все время светлела улыбка. И эти выпуклые улыбчивые треугольнички делали матушку ужасно родной, домашней, в них словно воочию явлена была та теплота, которая греет сердце при слове «бабушка»! Сеня и воспринимала свою новую знакомую как родную бабушку — как будто природа, изменив закону, по которому всякому дается только две бабушки, одарила Сеню ещё и третьей! Но по воле случая они встретились только сейчас. И жаль было, что столько времени потеряно зря пока они не знали друг друга, хотя… да, Сене казалось, что матушка знает о ней все, даже то, чего Сеня сама о себе не знает… И это её всеведение — оно не пугало, нет! — а просто не позволяло увиливать и лукавить, что частенько было для неё до сих пор делом привычным… И ещё одно вдруг подумалось ей: что встреча эта первая и последняя и другой не будет. Но мысль эту Сеня гнала и радовалась ощущенью близости и родства с доселе совсем незнакомым ей человеком. Оказывается, и так бывает!

Когда, поев, Сеня смахнула в ладошку рассыпавшиеся на столе крошки хлеба, матушка кивнула на дверь: мол, птичкам вынеси. Та так и сделала, а вернувшись, почувствовала как сжалось сердце — время угощения да баловства кончилось, сейчас она узнает зачем матушка позвала ее… И угадывала, что разговор им предстоит нелегкий.

Матушка, подойдя к ней, прижала к себе её голову и стала гладить легкой иссохшей рукой.

— Садись, Ксения, поговорим. Время у нас короткое, а успеть надо много. Лишних расспросов, да разговоров вести мы с тобой не будем, ведь так? — испытующе глядя на нее, спросила матушка.

— Так… — выдохнула едва слышно Сеня и опустила голову.

— Тогда слушай меня, девочка. — Матушка села и привлекла Сеню на лавку рядом с собой. Обняла её и продолжала. — С бабушкой твоей очень в последние дни мы сдружились. Много она мне поведала, многое я ей. О встрече твоей с домовым мне известно.

— Ой, так значит, бабушка знала об этом?! — Сеня, как ужаленная, подскочила на лавке.

— Слушай и не перебивай. Будем отвлекаться — о главном поговорить не успеем. Так вот, скажу ещё раз, что знаю о встрече твоей с домовым. И хоть не скажу, что очень ей рада, но что ж теперь толковать: дело сделано — не воротишь… Всяко бывает! Надо нам с тобой эту путаницу теперь исправлять. Потому что оба вы так напутали, что и сказать нельзя!

— Мы… с Прошей?!

У Сени сердце оборвалось: да, она верно угадала — матушке все известно! Впрочем, её вины в этом нет, слово, данное Проше, она до сих пор держала и никому об их встрече не рассказывала. Так кто она — матушка? Ясно, что не простой человек, если ей все ведомо… Но спросить Сеня не решалась. Знала: если надо, матушка сама ей скажет.

— Ты ведь уже догадалась, что угодила в очень неприятную историю, так?

— Так, — призналась Сеня, чувствуя как у неё холодеют руки. — И что теперь делать?

— Расхлебывать! Понимаешь, выгнав из дому прежнего домового, Проша твой завязал очень плохой узел, в котором сошлось множество судеб… Сделал это он по своей воле. И только его добрая воля поможет этой истории разрешиться добром. Или злом… Как уж постарается! Проша захотел чистым сделаться, отстать от нечисти, к которой по рождению принадлежит. Он много старался, тебя спас, отца твоего, клад монастырский помог вернуть, — это он молодец, кто же спорит?! Но сил у него ещё мало, а для того, чтобы добро людям нести, большая сила нужна. Зло всегда рядом. Оно повсюду здесь, на земле — в царстве Князя мира сего, то есть… не хочу даже называть его имени… Ты ведь догадалась, о ком я?

Сеня, сжавшись, кивнула.

— Так вот, рано радовался твой Проша. И своим необдуманным действием словно нажал невидимую пружинку, дверца захлопнулась и вся ваша семья, и чужая, и сам он оказались в ловушке. Знаешь, как в калейдоскопе складываются цветные картинки? Вот он и повернул невидимый калейдоскоп и картинка сложилась. Очень плохая картинка! И теперь надо снова повернуть невидимый механизм, чтобы все изменилось. А для этого понадобится много сил. Но сам он не сдюжит — совсем раскис, твоя помощь нужна. Ты готова?

— Да, — снова кивнула Сеня, все ещё не решаясь взглянуть на матушку.

— Хорошо. Тогда я тебе ещё кое-что скажу. Не страшно, когда совершаешь ошибку — это со всеми бывает. Страшно, когда дурное повторяется снова и снова, а ты уже не чувствуешь этого. Когда душа к нему привыкает… Тогда она костенеет, черствеет и перестает болеть. Ведь боль — это знак беды. Знак того, что творим мы что-то не то… Болит душа — значит живая! А когда уж не чувствует ничего — значит так засорена, что и не хочет очиститься. Опутали её злые силы…

Матушка примолкла, а потом спросила, не выпуская Сениной руки из своей.

— Скажи, когда ты раньше что-то скрывала от мамы, ты ведь делала это с удовольствием и без всяких укоров совести, так?

— Так… — шепнула та, чувствуя как краска заливает лицо.

— Видишь, твоя душа начала к этому привыкать, это стало для тебя нормой. А теперь, после того, как мама была с тобой так откровенна, когда ты поняла, что она верит тебе, ты сможешь ловчить с ней как прежде? Пускай в мелочах? Думаю, нет, не сможешь.

— Не смогу, — кивнула Ксения.

— Я знаю. А теперь скажу тебе очень важную вещь. Всякий из нас существует не сам по себе — он звено в единой цепочке рода. Каждой клеточкой, чертами характера и даже судьбой человек обязан этому роду. В этом он не свободен. Но свободен в другом: всякий день выбирать свой путь. Как выбрала твоя мама. Она поднялась на ступеньку выше в своем роду, чем её мать и твоя бабушка. Но бабушка другими своими поступками, тем, что сама наработала, сделала этот шаг твоей мамы возможным. Ты понимаешь, о чем я?

— Кажется, да…

— Не одно поколение готовит явление большого таланта, гения и просто духовно чистого человека. В таких — отблеск божественного огня. Им дано уловить частицу высшего знания, отблеск высшей красоты, они светят, как звезды! В их роду может быть цепочка ничем не примечательных людей, которые отличаются только тем, что думают о душе, трудятся над ней. Их невидимый труд приносит плоды — не сегодня и даже не завтра… они плодов не увидят. Но труд их вписан в священную книгу жизни. Это высокая честь — перевернуть в ней страницу! К таким относится твой отец.

— Но папа очень талантлив, матушка! — воскликнула Ксения.

— Это хорошо, что ты так его любишь. Талантлив, конечно! Человек может перешагнуть через одну, две ступени, рвануться вперед… если сумеет перепрыгнуть через самого себя. Если твой папа сам себе поможет… его талант проявится очень ярко, это повлечет за собой и успех… Тогда его жизнь изменится.

— Как это… сам себе поможет?

— У каждого из нас — свои слабости. Они проявляются в похожих жизненных ситуациях, которые повторяются снова и снова, чтобы мы могли их увидеть, понять, в чем наша слабость. Ага, вот оно! — осеняет вдруг человека, — тут опять та же ловушка, тот же тупик, в который я угодил! А почему? И он начинает думать и следующую похожую ситуацию разрешает иначе, по-новому. Значит, он освободился, изжил какой-то свой грех… Я понятно говорю?

— Очень понятно, матушка!

— Часто грех отца или деда передается сыну, но уже удвоенным, утроенным, — знаешь, как снежный ком, — потому что отец или дед не сумели его отработать, изжить… передается, чтобы тот поработал за них обоих. И опять повторяются похожие ситуации, ему как бы указывают: будь внимателен, вот твое испытание, взгляни на себя со стороны. А подумай, не повторяется ли с отцом что-то похожее, не угодил ли он в ту же самую западню, что и недавно?

— Да, да, точно! Сейчас, сейчас, я почти уловила… Да, летняя история, когда дедушка просил папу не связываться с Валетом, его приятелем, тот предлагал отцу за срочную съемку большие деньги. Папа все же связался, и мы жутко влипли.

— Ну вот. А теперь? То же самое. Мама просит его отдать негативы, не лезть на рожон, а он?

— Уперся и ни в какую! Значит, ему нужно научиться уступать?

— Да, не упрямиться. Упрямство делает человека слепым, и он почти наверняка проигрывает. Во всяком случае, заметно слабеет. А всякая битва требует силы. А как думаешь, какая наша самая главная битва?

— Н-е знаю…

— Жизнь! Пойми, Ксаночка, моя помощь — только нужное слово, поддержка, подсказка — действовать-то придется самой. Никто за тебя твой путь не пройдет — а иначе это будет уже не твоя жизнь. Ты сама должна научиться вышивать свой незримый узор, в нем душа отражается. И вышивать надо так, чтоб узор получился осмысленным и красивым. К несчастью у многих он только путаница узлов и рваных ниток… Но я верю, что у тебя получится. Ну что, попробуешь?

— Да… попробую, — Сеня взглянула в глаза своей собеседнице, их взгляды встретились, и она поняла, что матушка любит её, как свою, родную и… надеется на нее. И этой её любви, этой вере она никогда не изменит!

Что-то как бы перевернулось в ней — словно до сих пор вся она была покрыта каким-то невидимым панцирем, который сковывал и мешал дышать, а теперь он треснул и выпустил душу на волю. И Сеня рассмеялась — так, как будто впервые увидела мир, светлый и радостный, — мир, который принадлежал ей…

— Ну вот, видишь — все у тебя получится. Если сама сумеешь развязать этот узел, значит, уже начала вышивать. Это и будет твой первый стежок первый шаг к себе настоящей! Увидишь, какие силы появятся, как хорошо будет жить… Но теперь — главное. Проша!

Матушка нахмурилась и взмахом руки как будто бы отстранила невидимую тень, павшую ей на лицо. И лицо её вновь прояснилось.

— Я тебе говорила, что не рада этому вашему союзу. Не детское дело лечить домовых…

— А что, Прошу нужно лечить? — Сенины глаза округлились от удивления.

— Еще как! Он нуждается в помощи.

— Но ведь он столько знает… Он же дух! Разве духам нужна чья-то помощь — они же всевластны!

— Ну, не все и вовсе уж не всевластны. Любая сила, в том числе и духовная знает свой предел. Он ведь говорил тебе об иерархии сил, о том, что домовые — низшие духи.

— Да, говорил.

— Ну вот, каждому — свой удел, своя работа дана. И на этой своей делянке — ох, сколько потрудиться надо, чтоб что-нибудь путное получилось… А Проша — он скакун! С одного на другое перескакивает. Твердости в нем нету. И зазнайства много.

— Но ведь… он же светлым хочет быть! Хочет очиститься! Разве это плохо?

— Что ты, девочка моя, это прекрасно! Но нельзя, бросив свою делянку, не пропахав её в поте лица, кинуться на другую, да ещё — почище, получше! Это не путь, а так — одно пустое мечтание.

— Значит, Проше не достичь того, чего он хочет? Не примут его снова… светлые? Не простят?

— Детонька, да с радостью приняли бы! И простили. Только он сам этой возможности не дает. Ведь любой результат когда получается? Когда работа идет. Так — и в делах мирских, так — и в мире бесплотном. Ведь любое просветление, искупление — это работа души. Невидимая работа. Самая главная! В ней — суть всего, чем земля держится. Для того она и создана наша земля!

— Для этой невидимой работы?

— Для нее. Весь мир, видимый и невидимый — это только движение по лестнице. Вверх или вниз. Как уж душа пожелает! А Проша… он не может подняться, потому что даже на своей ступенечке едва-едва держится. Подвел он своих — семью, которую ему доверили. Подвел, потому что не удержался взял на себя слишком много, и ноша эта ему не по силам пришлась…

— Это когда последний в той прежней семье Прошу с собой в новый дом не позвал? А Проша обиделся и сам от него отвернулся?

— Еще раньше. Когда семья разделилась и Варвару-монахиню казначейшей назначили. Это её служение великих сил требовало. Множество бесов ринулось к ней, чтобы душу её погубить и завладеть святыми реликвиями Рождественского монастыря. Развеять их в прах, потому что в них сила великая, а для демонов — неминуемая погибель. Началась эта битва давным-давно и длится она до сих пор…

— И душа ее… она погибла?

— Слава Богу, выстояла! Высоко она взошла по невидимой лестнице душенька Варина! А в миру смерть она приняла мученическую.

— И в этом виноват Проша?

— Отчасти да. Раз уж взял на себя заботу — души людские строить, так с него и спрос! Взялся за гуж, как говорится… а он и не сдюжил! Это ведь удел ангелов — души хранить. А Проша полез, не зная броду, вот и влип как кур в ощип! Теперь мается, не знает нигде покою… И тебя будоражит.

— Да нет, матушка, он хороший! Он…

— Это хорошо, что ты друга своего защищаешь. Но раз ты от него не отрекаешься — берись за дело. Решай: по силам тебе не человеку даже, а духу помочь? Справишься?

— Я не знаю… — Сеня закусила губу. — Матушка, я очень хочу помочь, но…

— А раз хочешь — сможешь! И потом без помощи свыше тебя не оставят. Разве эта наша встреча случайная?

Сеня изо всех сил замотала головой. Глаза её с надеждой глядели на матушку.

— Вот видишь, сама все знаешь. Наше время кончается, поэтому скажу тебе очень коротко. Проша часто говорит одно, а делает другое. Мечется его душенька, места себе не находит. Поэтому, раз уж он выбрал твою семью, так тому и быть! Пускай успокоится и при доме будет. Но ты должна помочь ему очнуться, в себя прийти. Действовать, а не ныть. Мысль, а вслед за нею действие — только тогда толк будет. Конечно, если мысль не безумная, а сердцем поверенная — той искрой живого огня, который тебе всегда правду укажет…

— Матушка, с чего ж мне начать?

— С самого простого. На себя тебе поглядеть нужно. Ты вот винишь своих домашних, что в доме безрадостно, а от тебя-то самой много радости? Или все тебе её должны как на блюдечке подавать — радость-то… С себя всегда начинай, не с других — увидишь как все добром повернется. А своих — их не осуждать, их любить надо. Просто любить! Только этому делу всю жизнь учатся.

— Какому делу? — не поняла Сеня.

— Любви, — улыбнулась матушка и рассмеялась, глядя как опешила девочка.

— Но ведь это же самое простое! Это все могут. Разве я своих не люблю?

— Пока не очень. Ты хочешь любить, но ещё не умеешь. Говорю тебе, это наука трудная. Чтобы постичь её, нам жизнь и дается. Вся жизнь! А ты помаленечку, потихонечку начинай. Пытайся своих получше понять и не винить их за то, что они не такие как тебе бы хотелось. Что у них свои представления обо всем — не такие как у тебя… Вот это будет твой первый шаг.

— Матушка, но как же мне с этим узлом-то невидимым быть? Папе ужасная опасность грозит, вы же знаете!

Матушка молча кивнула, лицо её сделалось строгим.

— А как быть с негативами? С Любой, в которую Костик влюбился, — это ж её семью мучает изгнанный домовой… Как папе помочь? И Проше? Ой, я совсем запуталась!

— Пойдем-ка, я тебя провожу, — поднялась матушка.

Они вышли во двор и двинулись к выходу на Рождественку. Возле старой лестницы, чьи покосившиеся каменные плиты спускались вниз меж разросшимися кустами сирени, матушка остановилась и снова крепко обняла Сеню.

— Не волнуйся, девочка, все будет хорошо! Иной раз кажется, все так худо, что выхода нет, а глядь — он тут как тут! Само собой все разрешается… хотя ты уже понимаешь, что в жизни ничего не бывает просто так и само собой, — значит, и сама постаралась, и помощь свыше пришла… И все же предупреди отца, чтоб ни в коем случае не связывался с этими людьми. Скажи, сердце твое беду чует… Найди Прошу. Он сам тебе не явится — он совсем раскис, силы его покинули. Ты его встряхни хорошенько и скажи, что новая его семья, которую он назвал своей, в большой опасности. Все повторяется! Перед этим он не устоит. А теперь слушай внимательно. Это самое важное.

Матушка заглянула Сене в глаза и та вздрогнула, встретившись с её нездешним, загадочным и в то же время по-детски открытым взглядом…

— Что ж вы о бабушке вашей позабыли?

— Как позабыли? Папа только о ней и думает, высох весь, мается, места себе не находит. Мне кажется, что и упрямится он из-за этого. Дескать, что теперь, — когда мамы нет, все равно… И моя мама мучается, переживает за бабушку.

— Ну вот, все мучаются, вместо того, чтобы радоваться…

— Радоваться?!

— Конечно! Бабушка Дина теперь свободна, ей привыкнуть к новому нужно, а её отвлекают. Грех это!

— В чем грех? — не поняла Сеня. — В том, что мама с папой горюют?

— Ну да. Смерть — это освобождение, начало пути, а вовсе не конец. И путь тот долгий… почти бесконечный. Наш земной — только короткое путешествие, полное горестей и испытаний. Как учеба, что ли… А тот путь связан с тем, чему здесь на земле научились, насколько высоко сумели подняться… не в смысле достатка и успеха — в духовном смысле. От того, что ты здесь наработал, зависит, откуда ТАМ свое путешествие начнешь… Много у Бога селений небесных. А близкие, те, что тут на земле остались, путнику помогать должны.

— Как?

— Молиться за него, поминать, молебны в церкви заказывать. Чтоб помочь переходу свершиться, облегчить душе путь… А вы думаете о поминальном столе, еде и питье больше, чем о самом умершем. Он же не умер! Он помощи ждет. На вас надеется, а вы бездействуете. Одни рыданья, сопли и вопли… Так не годится! Бабушка уж и так, по мере сил там за вас хлопочет, а вы думаете, её больше нет. Просто её нет рядом с вами, а она как была, так и есть, только иная, преображенная…

— Я знаю, что бабушка не умерла, то есть… умерла, но только для этой жизни. А вот папа…

— Бабушка твоя и сейчас заботится о твоем отце, думает, как помочь ему, чтоб глаза у него открылись… Ну ладно, не будем об этом, главное ты поняла? Бабушка твоя была верующая, а вы её самой верной помощи лишаете. Действуй, девочка!

— Ох, так все сложно! Не знаю, получится ли у меня…

— Об этом даже не думай — все у тебя получится. Ведь тебе поможет твой ангел хранитель. И еще. Слушай голос своего сердца. Оно тебе всегда правильный выбор подскажет. Доверься душе своей светлой и ничего не бойся. Тогда тебе все будет по силам! Как говорят, на Бога надейся, а сам не плошай! У Него нет других рук, кроме твоих…

— А вы… Матушка, мы ещё встретимся?

— Я всегда буду тебе помогать. А встретимся ли… Бог знает. Сейчас крайний случай. Потому мне и велено было помочь тебе. Но хорошо бы, чтоб в такие передряги ты больше не попадала!

Матушка поцеловала Сеню и слегка подтолкнула вперед — к Трубной.