Вы, несомненно, заслужили лавры, кирургик. Ведь именно вам пришла в голову идея, что письмо Петрарки может содержать тайное послание. Именно вы расшифровали его, и именно ваши умозаключения приближали решение проблемы. Блестящая работа!
Профессор Меркурио Джироламо, коего за глаза называли не иначе как Крючок, стоял в аудитории Падуанского университета перед вскрытым трупом. Великий анатом был тщедушный человечек, в облике которого сквозило упрямство, о чем говорили острый нос, острый кадык и заостренный животик профессора.
Прозвищем Крючок он, по мнению одних, был обязан довольно странной привычке особым образом держать голову, по мнению же других, — слову «крючок», часто произносимому во время вскрытия трупа: сим инструментом Джироламо активно пользовался. Помимо всего вышесказанного профессор был обладателем самых добрых глаз, какие только могут быть у человека.
Крючок поднял взгляд и воскликнул своим обычным звонким голосом:
— Мои дорогие студиозусы! Прошу вашего предельного внимания. Откройте пошире глаза, дабы увидеть, как вернуть объем спавшимся легким. Здесь нет ничего сложного, но есть один маленький секрет!
Студенты, тесно сидевшие амфитеатром вокруг кафедры, вытянули шеи и, затаив дыхание, следили за каждым движением Крючка. Вот он сделал крошечный надрез на легком, вставил туда соломинку и надул оба легких. Затем, закрыв большим пальцем отверстие, чтобы воздух не мог выйти, приступил к объяснениям:
— Легкие, дорогие студиозусы… Хотя погодите… Как будет легкое по латыни?
— Pulmo, — раздалось из зала.
— Хорошо. Итак, легкие — это парный орган дыхания, расположенный в грудной клетке. Их форма обусловлена объемом грудной клетки, снизу ограниченной грудобрюшной перегородкой… — Он снова оборвал себя на полуслове. — Как называется грудобрюшная перегородка на языке науки?
— Diaphragma.
— Recte[33]. — Крючок был доволен. — Итак, форма легких обусловлена объемом грудной клетки…
— Thorax! — раздались голоса.
— Что? Ах да, recte, господа, recte. Итак, я продолжаю: правое легкое состоит из трех долей, левое же — только из двух. Знает ли кто-нибудь из вас, почему мать-природа так устроила?
Ответа не последовало. В последнем ряду, где еще пустовало несколько мест, возникло какое-то движение, продолжавшееся, впрочем, недолго, и вскоре чей-то голос выкрикнул:
— Левое должно быть меньше, иначе сердцу не хватило бы места. — Выкрикнувший был коренастым молодым человеком, глаза его торжествующе поблескивали.
— Прекрасно, мой дорогой Карло, прекрасно! — Крючок снова нагнулся к трупу, все еще продолжая зажимать конец соломинки. — Как вы можете видеть по изменению цвета, мои дорогие студиозусы, большая часть ткани этого легкого воспалена. Диагноз ясен: пневмония. Как хорошие анатомы, мы таким образом сразу установили причину смерти.
Студенты захихикали. Крючок, вне всяких сомнений, пользовался всеобщей любовью.
— А теперь, господа, вопрос, имеющий прямое отношение к теме: знает ли кто-нибудь, когда впервые был вскрыт труп в целях криминологического расследования? — Крючок склонил голову набок и выждал пару секунд. Не дождавшись ответа, он торжественно объявил: — Это случилось anno 1302. Один человек по имени Азолино умер по непонятной причине. Зеленовато-бурый оттенок кожных покровов вызывал подозрение, что несчастного отравили, но ни у кого не было доказательств. И только некий анатом по имени Бартоломео Вариньяна был в состоянии представить эти доказательства. Что же он сделал, как вы думаете?
— Вскрыл труп! — Это вновь был Карло.
— Recte! Но об этом несложно догадаться. Что же еще мог сделать анатом?
Студенты опять захихикали, а Крючок продолжал:
— Я доскажу вам историю, которую вы, кстати, можете прочесть в нашем архиве. Анатом вскрыл желудок и извлек оттуда часть содержимого. Среди прочего там присутствовали свинина и изюм. И у того и у другого был нормальный запах, если не принимать во внимание запах желудочного сока. Однако Бартоломео Вариньяна этим не удовлетворился, а взял и зашил часть извлеченной из желудка массы в кусок свежего мяса и дал его бродячей собаке. Едва пес проглотил кусок, как у него появились все признаки отравления. Температура тела понизилась, животное стало корчиться от боли. Итак, было доказано: Азолино отравили. Удалось даже найти преступника. Им оказался хозяин харчевни, где подавали это блюдо из свинины с изюмом. У его дочери была связь с Азолино, и женщина ждала от него ребенка. Взбешенный отец решил таким образом отомстить соблазнителю. Он сразу сознался, как только ему представили доказательства.
Крючок замолк и спросил с лукавым видом:
— Ну и чему учит нас этот случай?
Студенты растерянно молчали. Никто не мог ничего придумать.
— Очень просто: не заводите шашней с дочками трактирщиков!
Аудитория грохнула: молодые люди хохотали от души.
— Шутки в сторону! — Крючок поднял руку, и мгновенно воцарилась тишина. — Вернемся к нашему трупу. Карло, будь любезен, зашей его. Возьми толстую нить и делай большие стежки. Завтра я его опять вскрою.
— Хорошо, господин профессор. — Карло убрал расширители и крючки и приступил к работе.
— А потом отнесите мертвеца на прежнее место, в подвал, где холоднее всего.
— Хорошо, господин профессор.
Крючок склонил голову набок и объявил:
— На сегодня все, мои дорогие студиозусы, ступайте домой и штудируйте книги!
Ряды быстро опустели: как ни велика была любовь к профессору, но свободу молодые люди ценили выше. Карло между тем управился со швом и на ходу поймал парочку товарищей покрепче, чтобы те помогли ему снести покойника в холодный подвал. С умиротворенным видом проследив за этим, Крючок сунул под мышку два учебника вместе с томом «О строении человеческого тела» Везалия и хотел было уже покинуть аудиторию, как кто-то окликнул его:
— Простите, имею ли я удовольствие видеть профессора Джироламо?
— Да, это я. — Крючок остановился и внимательно оглядел незнакомца. Это был статный юноша, с вьющимися белокурыми волосами, выразительными чертами лица и ямочкой на подбородке. Последняя была хорошо заметна, поскольку вопреки местным традициям незнакомец не носил бороды. Два его спутника также были безбороды: один — располагающей внешности, невысокий, худощавый и жилистый молодой человек с высоким лбом и внимательными карими глазами, глядевшими на мир сквозь стекла бериллов; другой — горбатый карлик с лунообразным лицом, вывернутыми рыбьими губками и копной огненно-рыжих волос. Вся троица выглядела на редкость странно.
— Я Витус из Камподиоса, — дружелюбно представился светловолосый. — Наверное, я помешал вам, когда вторгся на вашу лекцию и устроился в последнем ряду? Надеюсь, вы простите меня. Конечно, мне следовало дождаться окончания занятий, но я так мечтал послушать вас! Вы как раз говорили о легких и их долях, эта область меня тоже очень интересует. Но не буду отклоняться от темы. Я проделал длинный путь, профессор, чтобы встретиться с вами и испросить вашего совета.
— Так-так!
— Разрешите сначала представить вам моих друзей.
Витус произносил слова представления, а Крючок приветствовал всех троих, гадая, что же кроется за необычным визитом.
Тем временем гость продолжал:
— Я Cirurgicus galeonis, сдавал экзамен профессору Банестеру в Лондоне.
Крючок выпучил глаза от удивления:
— Ого! Вот это сюрприз! Воспитанник старины Банестера? — Он вдруг захихикал. — Ну и как он поживает? Все так же склонен к э-э… упитанности?
— Насколько мне известно, у него все в порядке, — улыбнулся Витус.
— Рад слышать это. Наверняка старик изрядно помучил вас.
— Пожалуй, да. С меня семь потов сошло, пока я наконец получил свидетельство. Господа анатомы Клауэс и Вудхолл тоже, кстати, присутствовали при сем и гоняли меня изрядно.
— Да, экзамен — непростая вещь. Как, говорите, фамилии двух других экзаменаторов?
— Клауэс и Вудхолл.
— Ах да! Клауэса я знаю. Уильям Клауэс — один из лучших военных хирургов и анатомов Англии, автор несколько значительных трактатов, в частности о вскрытии сердца.
— «De sectionis cordis». Я знаком с этой работой. Весьма поучительный труд.
Крючок по обыкновению свесил голову набок и благожелательно посмотрел на Витуса.
— Ну, раз вы столь искушены в искусстве рассечения, чем вам может помочь простой анатом вроде меня? Разумеется, вы уже знаете, что для овладения этой профессией нужны глаза рыси, руки девушки и прилежание пчелы?
Витус рассмеялся:
— Да, это мне известно, хотя я вряд ли смог бы так красиво сформулировать. Чтобы не задерживать вас, профессор, скажу лишь коротко: в силу определенных обстоятельств я поставил себе целью победить чуму, для чего собираю всевозможные сведения о ней, чтобы все обобщить, проанализировать и сделать собственные выводы. Вы, бесспорно, один из самых видных специалистов, имеете опыт в борьбе с черной смертью, и я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы смогли уделить мне частицу вашего драгоценного времени.
Крючок не мог скрыть своего удивления:
— Мои познания о чуме не представляют собой ничего особенно выдающегося. Я знаю человека, который гораздо лучше осведомлен о страшной болезни, причем не понаслышке. Это доктор Маурицио Санджо, великолепный специалист, живущий в Венеции.
— Именно от него я и привез вам рекомендательное письмо. — Витус протянул письмо профессору.
— Что вы говорите! Вам в очередной раз удалось удивить меня. — Крючок сломал печать и начал читать:
Венеция, 8-й день сентября A.D. 1579
Мой любезный друг!
Давно мы ничего не слышали друг о друге, и тем более я надеюсь, что вы пребываете в добром здравии. Сам я тоже не буду жаловаться, хотя возраст все чаще дает о себе знать. Уверен, что и с вами происходит то же: в последнее время рука не раз тянулась к перу, чтобы послать вам весточку, и каждый раз что-то отвлекало от письма. Работа, работа… Сами знаете.
Сегодня, однако, я наконец осуществлю свое давнее намерение, ибо на то у меня есть особая причина, а именно: молодой кирургик, Витус из Камподиоса, который замыслил победить чуму, пусть даже это предприятие, скорее всего, обречено на провал. Правда, у нашего молодого коллеги железная воля, к тому же он на редкость умен.
А посему, друг мой, дозвольте ему припасть к кладезю вашей мудрости. Вы сами убедитесь, что Витус из Камподиоса дружелюбен, внимателен и изысканно вежлив — словом, на редкость приятный человек.
Надеюсь, вскорости вы направите свои стопы в сторону Венеции, и мы сможем, как в былые времена, насладиться беседой.
Крючок сложил письмо.
— Так-так, чуму, значит, хотите одолеть, — задумчиво произнес он. — Не слишком ли много на себя берете, молодой человек? Ну да ладно. Разумеется, вы можете рассчитывать на мою помощь. Правда, не здесь, в аудитории, а где-нибудь… приватно. Кстати, у вас уже есть пристанище в Падуе?
— Да, профессор, есть. Один из ваших студентов по имени…
— Карло! — Коренастый юноша вернулся из университетских катакомб и застал конец разговора.
— Именно. Карло был так любезен, что помог нам вчера найти кров в студенческом обиталище. Просто, но удобно. Мы уже устроились.
Крючок сунул письмо в карман своего камзола.
— Должен признаться, я холостяк, а посему моя берлога не слишком уютна, так что нам нет смысла общаться ни у вас, ни у меня. Думаю, мы встретимся здесь, в университете, в небольшом кабинете рядом с библиотекой. Завтра во второй половине дня, не возражаете? Я к тому времени закончу лекцию и смогу уделить вам столько времени, сколько понадобится.
— С огромным удовольствием, профессор! — Глаза светловолосого молодого человека сияли от счастья. — Я не смел и надеяться, что все так удачно сложится.
Крючок улыбнулся:
— Я слуга науки и посему делаю все, чтобы содействовать ее прогрессу. А теперь прошу меня простить, мне пора.
Произнеся это, он кивнул на прощание и удалился.
Кабинет с большим столом из мореного дуба, латунными лампами, рассеивавшими приглушенный свет, и мягкими креслами располагал к беседе. Тем не менее Витус с Магистром чувствовали смущение, не зная, с чего начать разговор. Когда обмен любезностями был закончен и повисла неловкая пауза, Крючок пришел им на помощь:
— А где же вы друга-то оставили? Надеюсь, он не заболел?
— О нет, — поспешно отвечал Витус. — Просто Коротышка любит иногда гулять сам по себе.
— И обозревать окрестности, — добавил Магистр.
— Странное маленькое существо. Я слышал, он что-то говорил, но не понял ни единого слова.
— Это был жаргон, профессор, — пояснил Магистр. — Надо вслушаться, и тогда начинаешь понимать отдельные слова. Энано родом из земель, расположенных к востоку от Рейна, «из Аскунезии», как он сам выражается.
Крючок склонил голову набок.
— Из Аскунезии? Постойте, постойте! Ведь это одна из территорий, наиболее пострадавших от чумы. Эпидемия поражала этот край несколькими волнами на протяжении многих веков. Временами целые города и деревни почти полностью вымирали и пустовали, словно вырубленный лес. Так, во всяком случае, сказано в старинных хрониках. А немногих выживших Господь карал снова, посылая им вместо здорового потомства больных, увечных да карликов. Может, Энано как раз потомок таких родителей, переживших чуму? Ответ на этот вопрос был бы крайне интересен с научной точки зрения.
Витус вытащил свой дневник с записями о чуме.
— Возможно, профессор, эпидемия пагубно сказывается на зачатии детей, и исследование этой темы, безусловно, крайне важно, но не менее важными представляются мне причины и методы борьбы с чумой. В этом дневнике я записал все, что мне пока удалось разузнать о страшной болезни. Всю информацию я разделил на три части. Первая — Causae: сюда я отношу миазмы, крыс, гниение; вторая — Prophylactica: окуривание ладаном, защитная одежда, бегство из зон заражения; третья — Therapeutica: такие средства, как имбирь, слабительные и хирургическое рассечение бубонов с целью удаления гноя. Все это я расположил в строгом порядке, надеясь, что так будет легче проследить возможные причинные связи.
Крючок одобрительно сложил губы в дудочку.
— Ну что ж, мне кажется, это разумный подход, кирургик. О таком методе классификации я еще не слышал. Вам уже удалось сделать какие-нибудь выводы?
— К сожалению, пока нет, профессор. Я, как и все исследователи, блуждаю в полной темноте. Единственное, что стоит отметить, — в разделе Therapeutica меньше всего позиций. Он отражает нашу врачебную беспомощность. Так же краток раздел Causae. А вот раздел Prophylactica содержит больше пунктов. — Витус подвинул тетрадь профессору, чтобы он мог увидеть записи своими глазами.
Крючок неторопливо полистал дневник и, в конце концов, произнес:
— Ну что ж, мой дорогой кирургик, это внушительное собрание всех фактов, имеющих прямое или косвенное отношение к чуме. С моей точки зрения, здесь недостает еще нескольких ключевых моментов, при этом я вовсе не претендую на то, что это будет заключительный аккорд. Я хочу назвать их исключительно для порядка.
— А я с удовольствием готов записать их, — кивнул Витус.
Магистр вскочил, чтобы принести перо, чернила и песок для присыпания. Поставив все это на стол, он добродушно усмехнулся:
— Ну вот, и я на что-то сгодился.
Падуя, 16-й день сентября A.D. 1579
Итак, первая увлекательная беседа с профессором Джироламо состоялась. В присутствии Магистра мы дискутировали о причинах, мерах предостороженности и способах излечения чумы. Джироламо, которого, кстати, все называют Крючком, дополнил мой список несколькими пунктами, которые я хотел бы еще раз привести…
В раздел Causae:
— Небесные соединения. Под этим он подразумевает расположение звезд, при котором планеты выстраиваются в одну линию, допустим, в новолуние. В качестве примера он привел тезис Ги де Шолиака, согласно которому «большое соединение» трех верхних планет — Сатурна, Юпитера и Марса, имевшее место в 24-й день марта anno 1345, явилось причиной мощной эпидемии.
— Провоцирующее чуму излучение из земных недр, возникшее, к примеру, при землетрясении anno 1348 во Фриоле.
В раздел Prophylactica:
— Избегать одноэтажных построек, чтобы уберечься от исходящих из земных трещин чумных миазмов.
— Избегать физическою напряжения, особливо любовною соития, поскольку при этом в больших количествах вдыхается, заложенный миазмами воздух.
— Избегать пяти «f»: fatigua, fames, fructus, femina, flatus, то есть переутомления, голода, фруктов, женщин и вздутий.
— Принимать терьяк и митридатум. Название последнею восходит к царю Митридату, имевшему обыкновение принимать это снадобье в качестве профилактической меры против отравлений и болезней.
В раздел Therapeutica:
— Отвар аконита (борца). Принимать с вящей осторожностью в строго определенных дозах, поскольку борец ядовит.
— Наложение зеленою табака на вскрытые и вычищенные бубоны.
— Постановка медицинских банок.
— Гармоничная музыка.
Таковы замечания профессора. Должен заметить, что меня особенно растрогал последний пункт, ибо именно к этой мере прибег Коротышка незадолго до кончины моей любимой Арлетты. То, что он тогда исполнил, малыш представил как «красивую весеннюю распевку». Джироламо выразился более научно: он считает, что гармоничная музыка способна укрепить созвучие в организме и восстановить эвкразию соков. Магистр, как всегда, блеснул своими историческими познаниями и как почитатель Гомера добавил, что еще эллины у ворот Трои изгоняли чуму музыкой, а Одиссей останавливал кровотечение пением.
Сегодня мы долго говорили и решили для начала исключить все однозначно бессмысленные меры, явно относящиеся к шарлатанству или не возымевшие никакою действия, исходя из нашего опыта. Остальное мы намерены еще раз критически проверить, пункт за пунктом. Вызов многим врачам и одновременно сизифов труд.
Коротышки на встрече не было. Он в это время навещал старика Романо и его новоиспеченною ученика Массимо.
— Полагаю, давно настало время раскрыть тайну, — глубокомысленно изрек Магистр с упреком в голосе. Утром 17 сентября он с важным видом восседал на кровати и как раз водрузил на нос бериллы. — Как знать, может, это скрасит нам утро.
Витус уже встал и сидел за колченогим столиком, еще раз перечитывая вчерашние записи.
— Тайну? Какую тайну? — спросил он с отсутствующим видом.
Вместо ответа маленький ученый снял бериллы и принялся подгибать дужки.
— Вечно эта штука криво сидит, я сам себе сипуху напоминаю. — Он снова нацепил бериллы на нос, прищурился и, кажется, на этот раз остался доволен. — Сверток, разумеется, сорняк. Сверток.
— Си-си, сверток! — встрял Коротышка, деливший ложе с Магистром. На ночь он просто ложился поперек кровати у того в ногах.
Витус недоуменно пожал плечами:
— Какой еще сверток? Вы сегодня говорите загадками.
— Ну разумеется, сверток, который ты таскаешь с собой от самой Венеции. Привязанный к твоему коробу. Тюк, сверток, сюрприз!
До Витуса наконец дошло.
— А, ты имеешь в виду прощальный подарок Джанкарло Монтеллы, торговца вином и вазами?
— Именно. Монтелла заклинал нас не открывать его до Падуи, а если не ошибаюсь, мы сейчас как раз в Падуе.
Витус криво усмехнулся:
— Тут я ничего не могу возразить.
Он встал, принес из того же угла, где стоял короб, сверток и взвесил его на руке:
— Тяжелым его никак не назовешь.
Магистр сунул ноги в штаны и застегнул пуговицы на рубахе.
— Жаль. Это позволяет сделать вывод, что вазы там нет. И, что еще печальнее, нет там и сосуда с вином.
— Мантия там, накидка, блохоловка, хламида, — закаркал Энано. — Каждому по штуке!
Витус начал развязывать сверток.
— Не думаю. Скорее теплый шарф. А может, хороший шелк. Хотя зачем он нужен? Разве только продать…
— Я знаю! — воскликнул Магистр. — Там коврик! Может, даже молитвенный! Наверное, что-то вроде напоминания о берберских странах.
— Коврик? На память? С какой стати Монтелла стал бы дарить нам коврик?
— Да, конечно, ты прав. Может, у тебя есть другие идеи, что могло бы быть таким легким и таким объемным?
Карлик зашепелявил:
— Щудаки, там змеиные кожи! Они легкие! Или перья аистов и шуравлей! Или трухи мешок. Ха-ха-ха! А может, пипи-факсы?
Витус распутал последний узел и обнаружил письмо от Монтеллы. Торговец вазами и вином от всего сердца желал друзьям всего самого наилучшего, а затем, обращаясь к Витусу, несколько таинственно продолжал:
… Я долго думал, amico mio, что подарить вам на прощанье, и в конце концов выбрал подношение, которое не даст вам остановиться. А если оно перестанет, продвигать вас вперед, вы сможете его продать, чтобы двигаться дальше.
Благослови вас Господь!
Далее следовала размашистая подпись купца.
— Я уже догадался, — хмыкнул Витус.
— Я тоже, — поддакнул Магистр.
— Си-си, уи-уи!
Все вместе они развернули ткань.
В свертке оказалось двенадцать пар желтых туфель.
Прошло четырнадцать дней. Встречи с профессором Джироламо стали доброй традицией. Кабинет, бывший поначалу олицетворением созерцательного покоя, превратился в место бурных дискуссий. Многие утверждения, оказавшиеся вздорными, противоречивыми, ложными, устаревшими или отражающими суеверия, были всеми тремя уже отвергнуты. И все же оставалось немало сведений, требовавших вдумчивого анализа.
Кабинет не был единственным местом, где Витус и Магистр встречались с профессором. Все чаще они приходили в аудиторию и ассистировали анатому в качестве прозекторов. Этот род занятий шел на пользу всем: профессору, который давно уже подыскивал себе опытных помощников, и друзьям, получившим возможность немного заработать.
Этим утром они втроем стояли у тела крупного мужчины, повешенного накануне на городском эшафоте. Покойник лежал лицом вниз на столе как раз такой высоты, которая была удобна для всех манипуляций. Дотошно проверив все инструменты, Крючок пригласил студентов подойти поближе. Это был ограниченный круг молодых людей, не первый семестр изучавших медицину и уже имевших некоторые познания в искусстве рассечения трупов.
— Мы, анатомы, ставим себе целью познать человеческое тело во всей совокупности его органов и систем! — с пафосом воскликнул Крючок. — В частности, расположение, свойства и функционирование органов, их переплетение друг с другом и взаимодействие с кровеносными сосудами, мышцами и нервами. Почему это так важно, мои дорогие студиозусы? — В ожидании ответа он повернулся к студентам.
Не получив мгновенного отклика, он тут же ответил сам:
— Чтобы медикус мог правильно поставить диагноз и назначить лечение в соответствии с учением о четырех соках, циркулирующих в организме, и о мочевыделении. Ну, господа, это было так сложно?
— Нет, господин профессор.
— Хорошо. А чтобы изучить человеческое тело, его нужно вскрыть. Для чего опять же надобен не только разнообразнейший инструментарий, но и?..
— Желтые туфли!
Выкрик вызвал приглушенные смешки, однако на лице Крючка не дрогнул ни один мускул. На нем и в самом деле сегодня была пара тех самых желтых туфель, которые Витус пронес по всей Северной Италии. Это был подарок друзей, принятый профессором с благодарностью, поскольку одежда и обувь не входили в сферу его интересов, и одет он был всегда более чем скромно.
— …но и механически безупречные приборы, — закончил он бесстрастно. — Кстати, функциональность инструмента — самое важное, господа. Все остальное второстепенно. То же самое относится и к обуви. Если она хорошо подогнана по ноге и не трет, она может быть даже желтого цвета.
На этот раз смех вызвала его реплика.
Однако Крючок опять не моргнул глазом, а лишь чуть приподнял руку — мгновенно воцарилась тишина. В его глазах промелькнула легкая усмешка, ибо он прекрасно знал: именно своей спокойной и остроумной манерой преподавания он снискал любовь студентов Падуанского университета. Профессор взял специальный нож и протянул его Магистру, попросив того сбрить чересчур густую растительность на спине покойника. Затем вооружился скальпелем, выбрав инструмент с самой длинной ручкой, и торжественно объявил:
— Начинаем, мои дорогие студиозусы! Кирургик, возьмите заблаговременно крючки. Крайне важно всегда иметь под рукой крючки!
Не обращая внимания на очередное хихиканье и убедившись, что Магистр свою часть работы выполнил безупречно, он с помощью Витуса начал препарировать нижнюю часть спины. Действуя быстро и ловко, Джироламо в своей обычной манере непрестанно задавал студентам вопросы, в числе прочих и не имевшие прямого отношения к его действиям.
— Что случилось anno 1543? — спросил он, неожиданно вскинув голову.
— Anno 1543 в Базеле вышел фолиант под названием «De humani corporis fabrica»[34], сокращенно называемый «Fabrica», — ответил за товарищей Карло.
— Верно. А что представляет свой «Fabrica»!
— Собрание анатомических рисунков, с помощью которых мы можем понять, как выглядит и функционирует человеческий организм, господин профессор.
— И кто автор сего фолианта?
— Андреа Везалий.
— Верно. Он как врач и автор отвечает за содержание. А кому принадлежат рисунки, коих в общей сложности более двухсот пятидесяти в семи томах!
— Тициану, господин профессор.
— И да и нет, сын мой! Правильно, потому что Тициано Вечеллио всегда фигурирует как автор рисунков. На самом же деле их выполнил его ученик Стефан фон Калькар. Вот так. Но вернемся к Андреа Везалию: кто он был такой?
На этот раз ответил другой студент:
— Знаменитый врач и анатом. Его настоящее имя Андрис ван Везель, поскольку его семья родом из Везеля, что в Германии. Сам он родился в Брюсселе, учился в Монпелье и Париже, получил степень доктора хирургии в Базеле, был лейб-медиком Карла V и Филиппа II.
— Верно, — кивнул Крючок, вновь склонив голову над трупом. — И, между прочим, он был одним из самых знаменитых ученых, когда-либо преподававших в нашем прекрасном университете. Ему мы обязаны многими значительными открытиями в медицине. Господин Магистр, будьте так любезны, принесите мне маленький скелет, стоящий там, в глубине. Да-да, именно этот. Поставьте его сюда, возле препарированного таза покойника. Вот так, хорошо. Спасибо.
Крючок выпрямился в полный рост, склонил голову набок и попросил полной тишины.
— Итак, господа, — произнес он, указывая на скелет, — поскольку вы уже кое-чему научились у меня, вы, конечно, знаете, что этот костяк принадлежит не человеку, а обезьяне. На первый взгляд, он полностью соответствует нашему, если не принимать во внимание его меньшие размеры и иную форму черепа и ног. Однако в том, что касается количества костей, никаких отличий нет. Кстати: сколько костей у человека?
— Двести шесть, господин профессор. — Это был опять Карло.
Крючок добродушно кивнул:
— Похоже, юные господа, мои усилия чему-нибудь научить вас не совсем уж прошли даром.
Гася смех движением руки, он снова спросил:
— А сколько костей составляют скелет руки? А ноги? А головы?
Не дождавшись ответа, профессор милостиво ответил сам:
— Рука — двадцать семь, нога — двадцать шесть, голова — тридцать три. На следующих лекциях я рассчитываю, что вы будете в состоянии показать мне и назвать каждую кость в отдельности. Однако вернемся к обезьяне. Я сказал, что ее скелет в целом не имеет отличий от нашего. Так вот, мои дорогие студиозусы, действительно ли это так? Присмотритесь повнимательнее к поясничному отделу того и другого.
Крючок сделал шаг в сторону и замолчал.
Витус, у которого было время провести сравнение, уже обнаружил отличие, однако молчал. В конце концов, он ведь был не студентом, а прозектором.
Пауза затянулась, и Крючок уже начал нетерпеливо шаркать ногами, когда наконец Карло взял слово:
— Господин профессор, нам кажется, что мы обнаружили у обезьяны отросток поясничного позвонка, отсутствующий в человеческом скелете. — Он указал на маленький остистый нарост.
— Вам кажется совершенно правильно. Пусть даже вам потребовалась целая вечность, чтобы заметить различие. С этим отростком, кстати, связана одна история. Еще Гален… Кстати, кто такой был Гален?
— Знаменитый римский врач греческого происхождения, господин профессор! — бодро выкрикнул один из юношей.
— И к тому же искусный хирург и превосходный анатом, не говоря о множестве других его талантов, разумеется. Клавдий Гален упоминает вышеозначенный отросток в своих работах. Многие из моих досточтимых коллег поэтому решили, что он сделал ошибку, описывая человеческий скелет, и лишь Везалий доказал, что старый врач имел в виду вовсе не человеческий скелет, а обезьяний. Да, «познание организма изнутри», как еще называют анатомию, изобилует недоразумениями и ошибками.
— Совершенно верно, господин профессор.
— В следующий раз, мои дорогие студиозусы, я ожидаю, что вы сами возьмете в руки скальпель. Ибо каждый, кто хочет стать настоящим врачом, должен уметь обращаться с крючками, пилой, ножом и скальпелем. Или, говоря словами великого Парацельса: «Ежели он не хирург вдобавок, то и стоит как истукан, аки обезьяна нарисованная».
Студенты опять засмеялись, и даже Крючок позволил себе легкую усмешку.
— Обезьяна возвращает нас к нашему скелету, к нашему трупу и к Везалию, неустанно повторявшему: «Аутопсия суть восприятие собственными органами чувств. Ощупайте и прочувствуйте своими органами чувств!» Именно этого я и ожидаю от вас.
Тщедушный профессор передал инструменты одному из студентов, чтобы тот их отчистил, и Витус последовал его примеру. Магистр оттащил скелет на прежнее место, а Карло вновь выпала честь доставить труп в прохладный подвал.
После чего профессор объявил:
— На сегодня все, мои дорогие студиозусы, ступайте домой и углубляйтесь в книги!
Спустя неделю, когда Карло с товарищами опять удалось раздобыть на эшафоте мужской труп, профессор известил присутствующих:
— На этот раз, мои дорогие студиозусы, вы должны сами провести вскрытие. Надеюсь, вы не забыли мой принцип: тот, кто хочет стать настоящим врачом, должен уметь обращаться с крючками, пилой, ножом и скальпелем.
Студентам было уже не до смеха. Каждый из них не раз работал с хирургическими инструментами, но ни один не чувствовал себя настолько уверенным, чтобы не бояться осрамиться.
Крючок подошел к покойнику, опять положенному на живот.
— Область таза, — начал он, снимая покров с обнаженного тела, — область таза… — И осекся. — Надо же, что это? Мне это весьма напоминает кисту. Как ваше мнение, кирургик?
Витус подался вперед и внимательно осмотрел опухоль, образовавшуюся под копчиком меж ягодиц. Она была величиной с вишню и почти такого же бордового цвета. Посередине было небольшое отверстие, из которого торчало несколько волосков.
— Да, это киста, — подтвердил он. — Одна из тех, что крайне неприятны. Она почти всегда возникает на одном и том же месте и причиняет немало страданий. Помимо тяжкой перспективы неизбежной смерти человек еще испытывает сильные боли.
— Совершенно согласен с вами, кирургик! А что, если перед непосредственным вскрытием вы прооперируете опухоль? Так сказать, в качестве небольшой демонстрации для наших молодых господ?
Витус немного помедлил, но, получив ободряющий тычок в бок от Магистра, согласился:
— Почему бы и нет? Не каждый день представляется возможность провести такую операцию. — Сам того не заметив, он взял на себя роль профессора: — Как бы вы, господа, приступили к ней? Попытались бы сначала выдавить кисту или оставили бы ее на месте?
— Выдавить!
— Оставить!
— Лучше и то и другое!
— Сначала одно, потом другое.
Витус попросил тишины и продолжал:
— Раз уже киста все равно должна быть надрезана и ее содержимое вычищено, нет смысла предварительно выдавливать ее. Киста не прыщ. Нет, начнем сразу со скальпеля. Как и, главное, где приступить? Сколько надрезов произвести? И прежде всего, каких?
Мнения студентов снова разделились, что вынудило профессора саркастически поинтересоваться: неужто они позабыли абсолютно все, чему он их учил?
Витус покончил с сумятицей, взяв в руки средний скальпель и объяснив:
— Нужны два глубоких разреза. Я сделаю их дугообразно друг против друга, чтобы вверху и внизу они встретились. Кстати, опухоль нужно вырезать, захватив окружающие ткани, чтобы можно было удалить весь гной и кожное сало. Равно как и волоски вместе с корнями, сидящие внутри кисты и являющиеся, вероятно, первопричиной опухоли. — Под любопытными взглядами присутствующих Витус произвел разрезы. Магистр и профессор ассистировали ему, держа крючками раскрытую рану, в то время как молодой человек ложечкой с острыми краями аккуратно выскабливал место операции. В завершение, вооружившись иголкой с ниткой, он спросил:
— Если предположить, что человек был бы жив, мог ли я просто зашить рану или мне следовало бы обратить внимание еще на что-то?
Студенты молчали, напряженно соображая. Наконец Карло отважился ответить:
— Судя по всему, кирургик, вы могли бы просто зашить рану. Ткань наросла бы снизу сама собой, пока место операции полностью не зажило.
— В принципе верно, — кивнул Витус. — Но я бы не задал этот вопрос, если бы не существовал один момент, который следует иметь в виду: вы должны побеспокоиться о том, чтобы место хирургического вмешательства интенсивно кровоточило. Опыт показывает, что такие раны потом лучше заживают.
— Так точно, кирургик.
Добродушно поглядывая на коллегу, Крючок не скупился на похвалы:
— Прекрасная операция! Был бы этот человек жив, он избавился бы от одной проблемы.
— Да, — глубокомысленно вздохнул Магистр, — а так у него не осталось ни одной.
Падуя, 9-й день октября A.D.1579
Сегодня пятница. Завтра закончится еще одна трудовая неделя. Теперь мы почти ежедневно видимся с профессором, если не в кабинете, то в аудитории, где мы с Магистром ассистируем ему при рассечении трупов и демонстрации органов. Несколько раз мне удалось взять в руки скальпель и шаг за шагом провести для студентов целую операцию. Полезная работа, благодаря которой мои руки не теряют навыка.
Тесное сотрудничество вылилось в дружеские отношения между нами и профессором. Жаль только, что Энано не испытывает особой тяги к искусству вскрытия трупов. Может, его пугает вид крови и он избегает ее, как и она избегает его? Может, неспроста в свое время, когда я делал трепанацию черепа матросу с «Фалькона», он неожиданно для всех выступил в роли человека, заговорившего кровь?
Так или иначе, он предпочитает наносить визиты мастеру Романо Тассини. По этому поводу Магистр пошутил, что у старика теперь полтора ученика.
Наши научные беседы с Крючкам продвигаются вперед, хотя и медленнее, чем я рассчитывал. Чума, извиваясь, словно змея, все время уползает от нас. Как и намечалось, мы начали с того, что исключили все соображения и предписания, явно лишенные смысла, и собрали их в отдельный список. Вот самые курьезные из них:
запрет на определенную пишу;
запрет наполнять воздухом заколотых свиней;
избежание пяти «F»: fatigua, fames, fructus, femina, flatus, то есть переутомления, голода, фруктов, женщин и вздутий;
избежание физического перенапряжения;
ношение во рту ягод можжевельника;
ношение амулетов и паллиативов;
прием терьяка и митридатума;
протягивание волосяной нити;
табак, имбирь, перец, лук, аконит, джем, розовые лепестки в качестве панацеи;
натирание черной сепией;
слабительные;
медицинские банки;
учет расположения звезд.
Вокруг имбиря дискуссия разгорелась с новой силой, но в конце концов мы пришли к единому выводу: он не более чем одно из многих потогонных средств, не имеющих ничего общего с лечением чумы. То же самое относится к попытке объяснить возникновение эпидемии расположением небесных светил. Тут мы сошлись на том, что звезды постоянно присутствуют на небосводе в определенных сочетаниях, и согласно этой теории чума должна была бы свирепствовать на земле беспрерывно. А поскольку этою не происходит, то и это объяснение не выдерживает критики.
К самым разумным терапевтическим мерам против чумы, по нашему единодушному мнению, относятся легкая, укрепляющая организм пища, обильное питье и прием потогонных средстве, так как чума начинается с симптомов инфлюэнцы, кровопускание у чрезмерно тучных пациентов, обработка бубонов и гармоничная музыка. И это все. Ничего другого в арсенале науки в настоящее время против чумы нет, все остальное не более чем защитные меры: окуривание комнаты больного ладаном, использование противочумных масок, карантин и тому подобное.
Что касается исследования первопричины безжалостной болезни, то если, по мнению Джироламо, отводится особое место, ведь в науке было немало случаев, когда открытие причины таило в себе ключ к лечению. Когда мы дошли до этого пункта, я опять завел разговор о крысах, но наши мысли продолжали блуждать по кругу, пока Магистр в свойственной ему оптимистической манере не положил конец нашим пререканиям, заявив: «время — лучший советчик» — и не преминув тут же перевести это на латынь: «Tempus ipsum affert consilium»[35].
— Все бесполезно, кирургик, все наши усилия напрасны, — горестно вздохнул профессор Джироламо, сдувая пыль с векового документа. — Мы не найдем ничего в архиве, что бы пролило свет на наши блуждания в темноте. Первопричина чумы так и останется загадкой, во всяком случае, пока вслед за нами не придут новые поколения, имеющие на вооружении более совершенные средства.
— Боюсь, вы правы. — Витус с Магистром стояли чуть поодаль, перерывая полку за полкой. Они пытались соблюдать хронологический порядок хранения сочинений, но за прошедшие века он неоднократно нарушался, что значительно усложняло задачу. Они уже просмотрели огромное количество трудов, статей и трактатов не только итальянских, но и немецких, французских и английских авторов, проштудировали работы Джентиле да Фольо и Йоханнеса Якоби, Ги де Шолиака и Маркионне ди Коппо, Иоанна Пармы и Гедеона Уитни, а также Пьетро дʼАльбано, Таддео Альдеротти, Томаса дель Гарбо, Джулио Цезаре Аранцио и многих других.
Подняв для обозрения манускрипт, освобожденный им от слоя пыли, Крючок произнес:
— Даже такой великий поэт, как Петрарка, часто и весьма критически высказывался о чуме и врачах, пытавшихся бороться с ней. Тут он описывает, как anno 1351, будучи у здешнего епископа Ильдебрандино, вел оживленную беседу с двумя монахами-картезианцами. Как выяснилось, они хорошо знали его брата Джерардо. Далее поэт пишет, что в этом на самом деле нет ничего удивительного, поскольку Джерардо принадлежал к тому же ордену. Благочестивые мужи потрясли Петрарку рассказом о том, что его брат был единственным монахом картезианского монастыря в Монтре, пережившим чуму. Около тридцати его собратьев по вере были безжалостно унесены эпидемией. Брат Джерардо причащал каждого перед смертью и потом собственноручно хоронил его, будучи единственным, кто не страшился делать это. И по необъяснимым причинам он не заразился. — Крючок покачал головой. — Как странно, что текст так неожиданно обрывается! Можно было бы предположить, что Петрарка написал больше, хотя бы изложил свою версию, почему эпидемия пощадила Джерардо. Быть может, он обладал каким-то тайным средством? Знаниями, остающимися для нас тайной за семью печатями? Впрочем, что толку в моих размышлениях… Вот единственное, что он еще написал. — Джироламо показал Витусу манускрипт, и тот прочитал:
— Да осветит огонь познания темную тайну чумы.
— Разрешите? — Витус взял из рук Крючка пергамент и тщательно изучил его. Он долго разглядывал буквы, потом поля и пустую обратную сторону, пока в конце концов не вывел из терпения Магистра и тот не воскликнул:
— Господь всемогущий, ты так пялишься на него, словно надеешься, что проявятся таинственные знаки!
Не обращая внимания на друга, Витус продолжал напряженно размышлять. Потом неожиданно подошел к одной из свечей и подержал над ней пергамент.
Крючок в ужасе вскрикнул:
— Вы с ума сошли?! Вы же можете сжечь уникальный документ!
Магистр тоже прорычал что-то возмущенное, но в этот момент Витус убрал бумагу от огня и снова внимательно всмотрелся в пергамент, освещенный свечой. Затем спокойно возразил:
— Для волнения нет никаких причин. Я всего лишь буквально воспринял последнюю фразу Петрарки и подержал над огнем его послание. И в самом деле, при нагревании проступили новые буквы. Они были написаны специальными чернилами — простая предосторожность, если человек не хочет, чтобы его письмо попало в чужие руки.
— Специальные чернила? Какие еще специальные чернила? — ошеломленно заморгал Магистр. — И что же там написано? Ну не мучай же нас с профессором!
— Речь, вероятно, идет о прозрачной жидкости, темнеющей при нагревании. Таких существует немало. Проще всего взять собственную мочу. Теперь о тексте. Я не могу его прочесть. Скорее всего, он зашифрован.
— Дайте-ка взглянуть! — Крючок склонился над пергаментом. Его глазам предстало следующее:
GMHERWVFLDIWMVWWNHWCHUMVFL
GRFLZDLVGHUIORLEUMQKWGMHSH
VWHUVWHURHWHWHUGMHUDWWH
GDQDFLZHQQVMHHUNDOWHWGHQP
HQVFLHQGDQQGHUPHQVFLGHQPHQ
VFLHQXUVDFLHYRQDOOHPDEHVMV
WGHOIORLGMHVHUNDQQWHIUDQFH
VFRSHWUDUFD
— Ничего не понимаю, — пробормотал Джироламо. — Несомненно, это тайнопись, ключ к которой нам не известен. Автор не хотел, чтобы его мысли стали достоянием каждого.
— Тем важнее расшифровать послание, — взволнованно проговорил Витус.
— Верно, — кивнул Магистр. — Петрарка поставил перед нами хитроумную задачу. Но не может того быть, чтобы мы не смогли ее решить. Как-никак нас трое, и все мы академически образованные люди. Позвольте мне начать и порассуждать вслух. Как нам известно, Петрарка был не только поэтом, но и просвещенным, общительным человеком. Поэтому логично заключить, что он прекрасно знал греческих и римских писателей. Был ли он так же хорошо знаком с криптографией? Кто из знаменитых мужей вообще прибегал к тайнописи? А? — Он вопросительно посмотрел на собеседников.
Не дождавшись ответа, Магистр ответил сам:
— В той или иной мере все. Времена тогда, как и сейчас, были неспокойные, и каждый, расходившийся во мнениях с властями предержащими и церковью, рисковал быть убитым или сожженным. Особенно распространено было шифрование в военной области.
— Я догадываюсь, на кого ты намекаешь, — отозвался Витус.
— Кажется, я тоже, — добавил Крючок. — Вы имеете в виду великого полководца, господин Магистр? Быть может, Александра… хотя нет, он не был писателем, тогда, собственно, остается только…
— Правильно! Гай Юлий Цезарь! — Ученый широко взмахнул рукой. — Считайте, что мы уже почти разгадали загадку. Нам остается всего лишь выяснить, каким из шифров Цезаря воспользовался Петрарка. Могу предположить, что речь идет о так называемом сдвиге. Император очень часто просто заменял каждую букву своего сообщения другой, а именно отстоящей на две, три, четыре, пять или более позиций в алфавите. Так, при сдвиге на пять мест вместо каждого «А» стояло бы «F».
— Понимаю! — оживился Крючок. — Нам надо выяснить, какую именно разновидность он предпочел.
— А это потребует много времени, — вздохнул Магистр. — Попробуем, предположив, что я не ошибся в своей гипотезе, сократить процедуру. Давайте возьмем сдвиг на три позиции. Вдруг произойдет чудо?
И он приступил к делу.
Работа оказалась весьма кропотливой, и вот, словно из тумана, проступили первые слова. Трое ученых мужей продолжили расшифровку с еще большим рвением. Прошло немало времени, и наконец перед ними предстал новый, хотя и с трудом читаемый текст, который Витус записал строку за строкой:
ЭТОПОСЛАНИЕЕРЕТИЧЕСКОЕ
НОПРA.D.ВОЕБЛОХАПРИНОСИТЧУ
МУСНАЧАЛАОНАУБИВАЕТКРЫСУ
ПОТОМКОГДАТАОКОЧЕНЕЕТЧЕ
ЛОВЕКАПОСЛЕЧЕГОЧЕЛОВЕКЧ
ЕЛОВЕКАНОПЕРВОПРИЧИНАВСЕГОБ
ЛОХАСИЕОБНАРУЖИЛ ФРАНЧЕС
КОПЕТРАРКА
Молодой человек снова взялся за перо и переписал послание более внятно:
ЭТО ПОСЛАНИЕ ЕРЕТИЧЕСКОЕ,
НО ПРАВДИВОЕ:: БЛОХА ПРИНОСИТ ЧУМУ.
СНАЧАЛА ОНА УБИВАЕТ КРЫСУ, ПОТОМ,
КОГДА ТА ОКОЧЕНЕЕТ, ЧЕЛОВЕКА.
ПОСЛЕ ЧЕГО — ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКА.
НО ПЕРВОПРИЧИНА ВСЕГО — БЛОХА.
СИЕ ОБНАРУЖИЛ ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА.
Витус несколько раз перечитал письмо про себя и в конце концов задумчиво произнес:
— Anno 1351 было большой смелостью назвать блоху переносчицей чумы. Достаточно вспомнить, сколько существовало теорий самых авторитетных врачей и ученых, которые говорили совсем о другом. Причиной объявлялись мощные землетрясения, исторгавшие «чумные испарения». Или расположение планет — когда Сатурн, Юпитер и Марс выстраивались в одну линию, то есть небеса подавали знак, и едва ли не сам Всемогущий якобы карал людей!
Витус помолчал и продолжил:
— Впрочем, церковь и по сей день не устает повторять: каждый раз, когда на нас обрушиваются непогода, неурожай или эпидемии, это значит, что Всевышний карает жалких грешников на земле. И вдруг приходит такой вот Франческо Петрарка и объявляет, что все бедствия исходят от маленькой блохи.
— Теперь я понимаю, почему поэт напустил столько туману в своем послании. — Магистр невольно перешел на шепот.
— Да, объяснение кирургика звучит убедительно, — кивнул Крючок. — Хотя Петрарка и считался бесстрашным, свободно мыслящим человеком, однако не до такой степени. Он мог бы запросто угодить на дьявольскую кухню, если бы его мысли были признаны ересью. А с другой стороны, он непременно хотел донести свои открытия до потомков. Как обидно, что его послание пролежало под спудом в архиве более двух веков!
— А вы верите, профессор, что блоха и в самом деле может быть корнем зла? — блеснув бериллами, спросил Магистр.
Крючок добродушно взглянул на него:
— Почему бы и нет? Я считаю этот тезис, по крайней мере, столь же вероятным, как и все другие теории.
Витус оставался серьезен:
— Мы должны рассматривать утверждение Петрарки в контексте его встречи с монахами-картезианцами. Вспомните, они поведали ему, что из тридцати собратьев его брат был единственным выжившим в эпидемии. И более того: Джерардо причащал их перед смертью и хоронил. В это время он мог бы заразиться сто, тысячу раз! Должен был! Почему же этого не произошло? Потому что он знал, чего опасаться: блох. Он выявил, что именно они переносят заразу. Другого объяснения я не вижу.
Магистр спросил, лукаво прищурясь:
— А что же с крысами? Они что, вообще никакой роли не играют?
Крючок ответил за Витуса:
— Как нам известно, мой уважаемый Магистр, крысы точно так же умирают от чумы. Петрарка ведь тоже пишет об этом. Они околевают так же, как домашние животные, будь то крупный рогатый скот, козы с овцами или собаки. С той лишь разницей, что крысы перебираются из дома в дом или даже кочуют по городам и весям. А вместе с ними повсюду перемещаются блохи, разнося заразу.
Магистр глубокомысленно кивнул:
— Чем больше я размышляю, тем более правдоподобным мне кажется этот тезис. Блохи используют крыс, так сказать, в роли перевозчика, чтобы распространять чуму.
— Не совсем, — возразил Витус. — Я думаю, блохе безразлично, на чем она сидит, ей просто нужно животное, на котором она по-хозяйски может расположиться. Кстати, она и его убивает, как заверяет Петрарка. Как блоха может убить крысу? Тут нам остается лишь строить предположения. Вероятнее всего, через укус. Мне сразу вспоминается бедняжка Арлетта: ведь ее тогда покусали именно блохи в том убогом заведении, где мы провели последнюю ночь перед возвращением в Гринвейлский замок.
Магистр откашлялся:
— Пожалуй, так оно и есть. Обратите внимание на наблюдение Петрарки: сначала блоха убивает крысу, а когда та околевает — человека. Из чего я делаю вывод, что дохлая крыса уже не представляет никакого интереса для блохи. Наверное, ей нужна теплая кровь. В итоге она подыскивает себе другую жертву. Перепрыгивает на другую крысу, а если ни одна не подвернется, то на человека. Повторяется то же самое: укус — чума — смерть.
Крючок свесил голову набок и задумчиво повторил:
— Укус — чума — смерть… Сформулировано столь же метко, сколь и безжалостно, господин Магистр. Знаете, что меня при этом удивляет? То, что, судя по всему, сама блоха невосприимчива к чуме. Никто еще не видел мертвых блох в районе эпидемии. Хотя, если вдуматься, тут нет ничего удивительного. Ведь существуют птицы, клюющие ядовитые ягоды, и рыбы, которым нипочем обжигающие медузы.
— Да, это верно. — Витус продолжал вглядываться в таинственное послание Петрарки. — Еще здесь сказано, что человек убивает человека. Под этим наверняка подразумевается заражение. Тоже ничего особо нового, однако эта информация приобретает иное значение в свете откровений о блохе. Вернемся к тому, что укус коварного насекомого влечет за собой смерть животного и человека во время эпидемии. Каждый знает, насколько неприятен такой укус. Место его отекает и начинает зудить. Однако в нормальных условиях никто от этого не умирает. Значит, должна быть какая-то субстанция, попадающая с укусом в тело жертвы. Но что это? Яд? Кислота? Миазм? Мы этого не знаем. Что-то должно быть, это несомненно. И это нечто проникает при заражении от одного человека в организм другого.
— Только уже без укуса, — добавил Крючок.
— Может, через дыхание? — предположил Магистр. — Тогда неоднократно упоминавшийся «чумной дух» приобрел бы новое значение.
— Нет, — затряс головой Крючок. — Не через дыхание. Иначе Джерардо точно бы умер. Мы должны исходить из того, что, заботясь о своих смертельно больных и умерших братьях во Христе, он находился в непосредственной близости от них. Быть может, заражение происходит через жидкости, циркулирующие в организме? Каково ваше мнение, кирургик?
— Не исключено. Тут надо бы исследовать, через какие именно. Если не возражаете, профессор, мы могли бы позже этим заняться.
— Нисколько не возражаю.
— Я тоже, — поддержал их Магистр.
— Тогда, — резюмировал Витус, — на сегодня мне остается лишь выразить свое восхищение Франческо Петраркой. Вероятно, он почерпнул свои знания в долгих разговорах с монахами-картезианцами, которые, в свою очередь, обязаны ими брату Джерардо. Это была чрезвычайно актуальная и тайная информация, переданная поэтому нам весьма хитроумным образом: в послании, которое всего двадцатью девятью словами совершило целый переворот в науке. Когда мы теперь увидимся, профессор?
В глазах Крючка блеснул нетерпеливый огонек исследователя:
— Прямо завтра, после лекции! На этот раз в кабинете.
— Договорились, — дуэтом ответили Витус и Магистр.
На следующий день профессор и оба друга едва дождались встречи. Наконец ближе к вечеру они вновь сидели друг против друга. Беседу начал профессор:
— Ну как, господа, размышляли ли вы о наших совместных изысканиях? Я сегодня то и дело ловил себя на мысли, что вновь и вновь анализирую их. И должен сказать, что все выводы, которые следуют из слов Петрарки, представляются мне логичными и правильными.
— Со мной было то же самое, — согласился Витус.
— Нерешенным остается лишь вопрос, как происходит заражение человека человеком, — напомнил Магистр.
— Что и подводит нас к этой теме, — кивнул Крючок. — Если не ошибаюсь, мы остановились на том, что инфицирование могло бы происходить через жидкости организма. Для начала нужно внести ясность, какие вообще существуют Liquores corporis.
Трое ученых мужей начали перечислять все жидкости, циркулирующие в человеческом организме, какие могли вспомнить, и их оказалось немало. Даже профессор был удивлен столь большим их количеством. Витус, как всегда, принялся фиксировать все письменно. Помимо собственно жидкостей в список внесли все секретируемое организмом.
Liquores corporis (universitas):
кровь
слюна
пот
носовой секрет
слезы
ушная сера
моча
сперма
влагалищный секрет
околоплодные воды
желтая желчь
черная желчь
мокрота
грудное молоко
гной
В общей сложности получилось пятнадцать. После некоторого колебания Витус добавил сюда же рвоту и фекалии. Подумал и дописал: мокнущее шелушение кожи, впрочем, больше для порядка.
Проделав все это, исследователи решили по уже апробированной методе исключить все те пункты, которые явно не имели смысла. Сюда была отнесена ушная сера, ибо никто не мог себе представить, как сера из ушей одного человека могла бы попасть в тело другого. Та же участь ждала желтую и черную желчь и гной. За ними последовали рвота, моча, фекалии и мокнущее шелушение кожи. Но оставалось еще достаточно позиций.
При наличии повреждений кровь одного человека могла соприкоснуться с кровью другого; слюна — попасть в рот другого человека при поцелуе, пот — выступить и просочиться в поры, влагалищный секрет, равно как и сперма, — попасть в кровоток при соитии, носовой секрет, слезы и мокрота — проникнуть при объятиях в мельчайшие ранки на коже. В итоге Витус записал среди возможных инфицирующих жидкостей следующие:
Liquores corporis (reliquiae):
кровь
слюна
пот
влагалищный секрет
сперма
носовой секрет
слезы
мокрота
После короткой дискуссии все трое решили занести грудное молоко и околоплодные воды в разряд неопасных, при этом Витус рассказал о зародышах, исследуя которые доктор Санджо не обнаружил никаких симптомов чумы — именно благодаря окружавшим их околоплодным водам. Напротив! Витус сообщил, что венецианский врач даже смачивал ими травы в своей маске.
— Послушайте, — оживился Крючок, — если этот тезис верен, получается, что наш добрый друг Санджо верил в нечто бесполезное. Слава Богу, что он не был за это наказан! Или вы считаете возможным, господа, что околоплодные воды таят в себе нечто нейтрализующее яд, кислоту или миазмы?
Отвечая ему, Витус тщательно взвешивал каждое слово:
— Я так не считаю, профессор. Хотя дотторе и говорил мне, что у каждого врача был свой собственный сбор трав, но ведь он, несомненно, поделился с коллегами своими выводами относительно околоплодных вод. И столь же несомненно, что некоторые из них воспользовались его рецептурой — и тем не менее умерли от чумы. Иначе говоря, если бы Санджо и в самом деле посчастливилось открыть защитное средство, эта новость моментально облетела бы всю Венецию.
Крючок вздохнул:
— Увы, было бы слишком прекрасно, если бы нам между делом удалось найти средство от чумы.
— Однако нельзя сбрасывать со счетов, что дотторе выжил, — заметил Магистр. — Вероятно, потому, что от любого соприкосновения с жидкостями больных его оберегал защитный костюм.
— Но тогда возникает резонный вопрос: почему столько врачей были унесены эпидемией, ведь все они носили защитные костюмы? — возразил Крючок.
Витус отложил в сторону перо и захлопнул чернильницу:
— Очень просто: потому что они не осознавали опасности. Никто не посвятил их в тайну смертельного укуса блохи. Все считали, что должны опасаться исключительно заражения от людей, что в принципе правильно, и никто не обращал внимания на блох. Что толку от самого лучшего защитного костюма, если внутри него сидит чумная блоха и кусает владельца!
— То есть вы хотите сказать: то, что мой друг Санджо пережил несколько эпидемий, — чистая случайность?
— В какой-то мере да. Правда, дотторе произвел на меня впечатление человека, который неравнодушен к своей внешности. Я хочу сказать, что он, вероятно, очень чистоплотен и часто моется. Каждому известно, что блохи чаще всего встречаются там, где грязно. Может, они поэтому и избегали его. — Витус замолк и принялся машинально играть с пером. — А вот Джерардо, который прекрасно знал переносчика болезни, не нуждался в защитной одежде. Он избегал и того и другого: контакта с жидкостями больных и контакта с блохами. Поэтому и остался жив, словно благодаря чуду.
Магистр вдруг сорвался с места. Со свойственным ему темпераментом он воскликнул:
— Эврика, эврика! Я знаю, знаю! Если ты, сорняк, сам этого не говоришь, я скажу за тебя: своей логикой ты победил чуму. Никто отныне не будет умирать от страшной напасти. Никто!
Витус с профессором улыбнулись и обменялись взглядами.
— Если это вообще имеет место, — торжественно произнес Витус, — то я победил ее с вашей помощью. И то только потому, что нам удалось расшифровать тайное послание Франческо Петрарки.
Крючок благожелательно взглянул на обоих и заметил:
— Разумеется, все мы внесли свою лепту в процесс познания, но я присоединяюсь к мнению Магистра: вы, несомненно, заслужили лавры, кирургик. Ведь именно вам пришла в голову идея, что письмо Петрарки может содержать тайное послание. Именно вы расшифровали его, и именно ваши умозаключения приближали решение проблемы. Блестящая работа! — Слова профессора звучали, как похвала студенту. — Так или иначе, больше никто в этом мире, если он будет правильно себя вести, не станет жертвой чумы.
— И это нужно отпраздновать! — радостно подытожил Магистр.