Страсть за кадром

Глава 3

Войдя в комнату, Барбара увидела Авери Торнтона, общественного редактора «Сегодня» — общества библии. Авери, маленький и толстенький мужчина неопределенного возраста, был наиболее влиятельным человеком в Нью-Йорке. Росписью его пера хозяева жизни поднимались и падали. Он был как ценным союзником, так и сильным противником.

— Авери, дорогой, ну как твои дела? — сладко спросила Барбара, целуя его. — А они говорили, что этого не может случиться, — добавила она с триумфом.

Год назад Авери заявил в «Сегодня», что летом в Нью-Йорке нет никакой общественной жизни, и настаивал на том, что никто не сможет устроить торжества в период с июля по август. Барбара увидела в этом брошенную перчатку и приняла вызов. Она наняла Яна Вексфорда и потратила семь месяцев на устройство праздника в летний сезон. Авери прислал ей ящик вина Шати Лафит Ротшильд и осветил в «Сегодня», что она не вытянет праздник.

На банкете все было спланировано по минутам, включая еду, игры и представления. По китайским традициям каждое девятое блюдо заканчивалось сенсацией: от нежного и сладкого до горячего и острого — все от владельца шикарного ресторана из Манхеттена.

Все было продумано, и Барбара предвидела свою победу. За четвертым блюдом, горя желанием услышать похвалу и комплименты, она принялась вертеться, стараясь быть постоянно на виду. Пока группа акробатов в блестящих костюмах давала свое представление, Захари наблюдал за своей женой. Барбара приблизилась к столу, где происходили шумные дебаты об арестах в Уотергейте. Молодой мужчина отодвинул свой стул и пристально поглядел на нее голубыми глазами с поволокой.

— Миссис Норт, вы сегодня очаровательны!

— Спасибо, мой добрый господин, — ответила Барбара и поклонилась так низко, как позволил ей узкий наряд. Она положила ногу на ногу, демонстрируя соблазнительный разрез на платье.

— Конечно, мне все равно, но я уверена, что такой молодой красавец, как ты, мог бы найти множество интересных дел в субботний вечер, — скромно сказала она в шуме окружавших их разговоров об Уотергейте.

— Я не могу думать о делах, которые должен выполнить. Может быть, только об одном. — Он откинул светлые волосы со лба и улыбнулся с озорством.

— Только об одном? — соблазнительно спросила Барбара, понимая, что игра уже началась.

Худая, мускулистая фигура Карсона была результатом четырехлетней игры в футбол в Гарварде. Он окончил его в мае и ожидал своего часа карьеры, но не был к этому готов. Барбара была его первой женщиной.

— Карсон, ты едва притронулся к тому, что лежит на тарелке, — заметила Барбара.

— Я боюсь, не смогу взять что-либо этими палочками.

Барбара подхватила пальчиками кусочек фаршированной утки и поднесла к губам Карсона.

— Иногда это самый простой способ. Он посмотрел ей прямо в глаза и, приняв предложенный лакомый кусочек, облизал ее пальчики, втянув их себе в рот. Глядя на это, Захари подошел и ревниво положил руки на плечи Барбары. Избегая ссоры, Барбара сказала:

— Дорогой, ты знаком с Карсоном Галахером? Карсон, это мой муж, Захари Ярроу.

— Превосходная вечеринка, сэр, — сказал Карсон, протягивая руку.

Игнорируя ее, Захари жестко сказал:

— Барбара, Стюарты спрашивали тебя.

— Клаудия требует к себе столько внимания, — сказала она поднимаясь, чтобы последовать за Захари. — Ты останешься на фейерверк, Карсон? — спросила она с усмешкой в глазах.

— Я не смогу пропустить его, — ответил он. Подносы с тортами в форме луны, сладкими черными бобами и солеными желтками утиных яиц — яствами Фиесты в честь луны августа — были расставлены на каждом столе. Затем огни потускнели, заиграл оркестр, и четыре официанта внесли необычный искрящийся торт в форме бабочки. Ударили тарелки, и гигантский разноцветный дракон — доброжелательное животное из китайского фольклора — пустился в пляс, позвав гостей спуститься к воде на фейерверк.

Полчаса ночное небо разрывалось кометами, искрящимися обручами и салютом, который можно было видеть за много миль.

Лилиан подошла к Бретт, наблюдавшей спектакль с Лизи и Дэвидом:

— Малышка, тебе самой нравится?

— Это лучший из праздников, — живо откликнулась Бретт.

— Может, пойдем попробуем торты? — предложила Лизи.

— Я останусь здесь подольше, — сказал Дэвид. Заинтригованный именитыми гостями и всем происходящим, он втягивал голову, стараясь разглядеть бассейн, где, как ему казалось, праздник только начинался.

В гостиной после торта с молоком девочки обсуждали события вечера.

Барбара не видела ничего противозаконного в том, что она убедила Карсона прогуляться с ней по лунному берегу. Для нее он был шестифутовым, красивым, сильным, ищущим удовольствия, и Барбара не могла больше сопротивляться этому соблазну и приняла вызов. У лестницы, ведущей к пляжу, Барбара присела.

— Я должна снять эти сандалии. Карсон встал на колени и поднял с песка ее изящные золотые туфельки. Он провел сильной горячей рукой по ее ногам и, дойдя до бедра, коснулся долгим нежным поцелуем открытого места в разрезе платья. Барбара издала низкий гортанный стон.

— Я бы хотел это делать всю ночь, — хрипло сказал он.

Не успела Барбара сказать и слова, как он поднял ее на ноги и с жаром обнимал до тех пор, пока они не слились в одно целое. Они страстно целовались, а его руки в постоянном движении гладили ее плечи, руки, спину. Его все возрастающая настойчивость возбуждала ее, но перед тем, как окончательно уступить своему жгучему желанию, она оттолкнула его. — Пойдем дальше по берегу. Я знаю место. Когда они прошли дюны, у скалы скрывающей свет луны, она остановилась. Карсон стал расстегивать кнопки на ее платье. Барбара закрыла глаза и предоставила ему удовольствие раздеть себя. Она прижала ладони к его бедрам и поглаживала их все ниже и ниже… Карсон сжимал ее груди и наконец добрался до разреза, который так возбуждал его весь вечер.

Лилиан слегка щелкнула Бретт, прерывая ее разговор, и указала на угол голубого бархатного дивана, где уснула Лизи.

Бретт захихикала, шепча:

— Она всегда так. Говорит, говорит и вдруг уже спит.

— Я думаю, надо уложить мисс Пауэл в постель. Почему бы тебе тоже не пойти — я бы уложила вас обеих, — с нежностью сказала Лилиан.

— Можно выйти ненадолго из дома: я хочу снять еще несколько видов?

— Хорошо, только ненадолго, — ответила Лилиан.

Бретт взяла свою камеру, побежала и на террасе врезалась в Захари.

— Можно я возьму твое…

Он прошел мимо нее, словно не заметив, и вышел.

Бретт оделась и отправилась вдоль берега к скале — излюбленному месту размышлений над смыслом жизни. Приближаясь к скале, она услышала прерывистое дыхание и остановилась: потом все смолкло. На момент показалось, что это плеск волн и отзвуки оркестра. Затем она услышала шуршание и стон. Она подошла ближе и, когда открылась затененная часть скалы, увидела спину матери. Сначала из-за того, что Барбара была на коленях, Бретт подумала, что она ранена. Но когда рванулась помочь ей, увидела мужские ноги и поняла, что это не ноги Захари.

Она медленно попятилась назад, но в это время Захари подбежал к жене.

— Как ты смела! — заревел он. Барбара вскочила на ноги, прикрывая одеждой свою наготу.

— Захари, позволь мне объяснить…

— Объяснить что? Что ты за моей спиной спишь с мужиком! Я уже знаю об этом. — Голос Захари перешел в хрип. — Я люблю тебя! Ты мне нужна, и ты знаешь это! Ты заставляешь меня страдать!

— Вы должны успокоиться, — вмешался Карсон.

— Почему? Хорошо, вы оба можете гадить мне на голову и смеяться над бесхребетным евнухом, когда я уйду!

— Захари, послушай… — умоляла Барбара.

— Нет! Вам больше никогда не придется надо мной смеяться! — Захари поднял 32-дюймовое автоматическое ружье, прихваченное из дома. Пять четких, глухих выстрелов разорвали воздух, затем последовала глубокая тишина, которая, казалось, остановила время.

— Нет! — завопила Бретт, и ее голос эхом отозвался в ночном воздухе.

Барбара упала в обморок, а безжизненное тело Карсона с неуклюже вывернутыми ногами лежало на холодном песке.

Захари бросил ружье.

— Я сделаю так с каждым, — тихо сказал он.

Бретт бросилась бежать, спотыкаясь, падая, разрывая платье. Рыдая, она взбежала вверх и врезалась в собравшуюся там толпу. Руки старались схватить ее, голоса звали, но Бретт, видя сквозь слезы только тело Карсона, пробивалась сквозь толпу.

— Бретт! Что случилось? — Дэвид поймал ее.

Она царапалась, кусалась и визжала, пока наконец, не поняла, что это Дэвид. Затем ее тело обмякло, и она заплакала в истерике.

— Все хорошо. Все хорошо, — повторял он, неся ее домой.

У нью-йоркской прессы был знаменательный день: описание трагедии с Бретт, невинной юной свидетельницей, в центре. После случившегося Лилиан спрятала Бретт в своей квартире в Сан-Ремо, но и там Бретт осаждали бесчувственные репортеры и фотографы, а во сне ее мучили картины страшного события. Такое тяжкое состояние продолжалось до ноября; Лилиан добилась приказа, ограждающего Бретт от постоянного посягательства прессы, которая неустрашимо сконцентрировалась на Барбаре, оставшейся в своей квартире на Пятой авеню. Она никого не видела, даже свою дочь. Излучающая красота Барбары была узурпирована изможденной бледностью. Валиум и алкоголь притупили взгляд ее некогда сверкающих глаз, большие темные круги легли вокруг них, как зловещие тени.

Журналисты хронологически, поминутно описывали развитие событий, никогда не забывая заметить, что она была дочерью Свена Ларсена, влиятельнейшего промышленного магната, а также и то, что она была бывшей женой телевизионной звезды Брайана Норта. Барбара получила великое удовольствие в том, сколько неприятностей им эта история доставит.

В мае, после показаний и длинных обсуждений, Захари был осужден за предумышленное убийство, но Барбару все равно не оставляли в покое. Некоторые, наиболее непримиримые, вычеркивали ее из своих телефонных книг. Другие чувствовали жалость, пытаясь поставить себя на ее место.

Барбара просматривала страницы «Сегодня», выискивая хоть какие-нибудь признаки своего значения в текущей жизни, но ее имя перестало там появляться — она была банкротом и забыта.

Дни выливались в недели, затем в месяцы, а она все сидела на своем замшевом диване в гостиной, с рюмкой в руке, с несвежими поседевшими волосами.

— Что ты здесь делаешь? Я ни с кем не встречаюсь! — грубо сказала Барбара, когда ее полуденные размышления о кознях были прерваны неожиданным появлением Лилиан.

— Я не все, я — твоя родственница. И, если ты забыла, хочу напомнить, что я взяла опеку над Бретт с того самого дня, как все это началось. — Лилиан была напугана видом своей племянницы. — Ты не видишься с ней, не звонишь ей и не отзываешься на ее звонки — это непростительно. Вчера был день ее рождения. Барбара! Ты можешь опускаться, но я не позволю тебе ломать жизнь Бретт. Так как ты не пытаешься вытянуть себя из этого болота, я готова подать в суд заявление с просьбой об опекунстве.

Барбара повела плечами.

— Вперед!

Барбаре казалось, что ее только освободят от материнских обязанностей, и ей было предоставлено право беспрепятственного посещения дочери, но она могла видеть Бретт не более одного раза в месяц.

Бретт, обретя любовь и внимание своей тетки, научилась не реагировать на грубые выходки матери. Даже когда во время одной из встреч Барбара попросила Бретт называть ее по имени, Бретт спокойно согласилась.

Она удивлялась, как свободно и счастливо чувствовала себя, не живя больше с Барбарой. Если нормальная жизнь означала лишь, что она больше никого не должна называть ма-пожалуйста.

Бретт закончила среднюю школу, газета Далтона была благодарна за четыре фотографии, которые она ей подарила. Седьмой класс был чудесным, но, как и многие двенадцатилетние, она считала дни до окончания учебы и начала летних каникул.

Она развалилась в одном из своих любимейших уголков, где ей нравилось помечтать и посозерцать в одиночестве: в гостиной под роялем «Стейнвей», хотя в этом огромном доме ей везде было уютно.

Это была с огромным балконом двухэтажная квартира, вмещавшая не только всю коллекцию картин Лилиан, но и ее мастерскую. Высокие окна, задрапированные тяжелыми портьерами, открывали вид на Сентрал-парк. Несмотря на свои большие размеры, квартира сохраняла вид интимности.

— Вот ты где, — Лилиан заглянула под рояль, затем прислонилась к окну и замолчала.

— Что-нибудь случилось, тетя Лилиан? — спросила Бретт, взглянув на тетку.

— Совсем ничего, дорогая, — живо отозвалась Лилиан. — Кстати, в субботу ты сможешь познакомиться с одним человеком, о котором много слышала.

Бретт нахмурила брови, пытаясь представить, кто бы это мог быть.

— Это тот, кого я знаю очень давно, — сказала Лилиан.

Некоторое время Бретт была в замешательстве, потом произнесла:

— Я поняла.

— Подойди ко мне и сядь рядышком. — Лилиан похлопала по дивану. — Ты увидишь своего дедушку, дорогая.

— Но как… — голос Бретт задрожал, она растерялась и не знала, что сказать и что подумать.

— Он приезжает в Нью-Йорк по своим делам. На днях он позвонил и попросил разрешения встретиться с тобой, — сказала Лилиан.

— Он хочет со мной встретиться? — Бретт часто представляла его, но никогда даже мечтать не могла, что дед может думать о ней.

Лилиан кивнула и поцеловала ее.

— Итак, в субботу. А теперь мне надо идти: хочу до ужина помыть свои кисти.

Еще пятилетней девочкой, живя в Висконсине, Лилиан боготворила своего десятилетнего брата, желая везде и во всем быть вместе с ним. Позже он стал чуждаться и отдаляться от нее, и это продолжалось все время, пока они росли, а потом их пути разошлись вовсе.

Она училась рисованию за границей; он занялся фамильным бизнесом семьи Ларсен, превращая богатый концерн железных дорог в транспортный конгломерат с миллиардным доходом.

Бретт знала, что его единственная дочь ненавидела его с такой силой, что ей не позволялось даже упоминать его имя. Интересно, а ее дедушка также ненавидит Барбару? А ее? И что ему от нее надо? Она направилась в спальню, закрыла дверь и набрала номер Лизи.

— Происходит что-то непонятное.

— Что значит непонятное? — спросила Лизи.

— Мой дедушка хочет со мной встретиться. Лизи, что мне делать? А что если он не любит меня? Как мне его называть? — спрашивала Бретт.

— Он твой дедушка — значит, должен любить тебя, — сказала Лизи.

— Но Барбара же его ненавидит, — возразила Бретт.

— Бретт, ты же знаешь, что твоя мама немного с «приветом». Он, наверное, добрый человек. Мои дедушки очень добрые. Дедушка Грандра Пауэл действительно очень старенький. От него пахнет каплями от кашля, и он ничего не слышит, но такой милый, — сказала Лизи.

— Ты их знаешь всю свою жизнь, — возразила Бретт.

— Ну и что? — сказала Лизи. — Он тебя не тревожил, пока не хотел видеть. Но всегда посылал тебе подарки на день рождения и Рождество, и ведь это брат твоей тети, поэтому как же он может быть злым?

— Если Барбара узнает, с ней случится удар, — сказала Бретт.

— А кто собирается рассказывать ей? Ты? Как часто вы с ней видетесь, раз в месяц? Давай, Бретт, вот будет здорово!

— Ты на самом деле так думаешь?

— Хи, подожди-ка.

Бретт услышала приглушенный голос своей подружки, затем она опять взяла трубку.

— Кто-то хочет тебе что-то сказать, — хмыкнула Лизи.

— Что там, Бретт? Каракатица показала некоторые твои фотографии, напечатанные в школьной газете. Они действительно очень неплохие.

Это был брат Лизи, Дэвид.

— Спасибо, Дэвид. А что ты делаешь дома? — пролепетала Бретт, довольная тем, что Дэвид не сможет увидеть ее щек, которые стали пунцовыми.

— Я прилетел сюда по поводу работы. Он получил степень магистра компьютерной технологии в Станфорде.

— Ты собираешься работать в Нью-Йорке? — спросила Бретт.

Уже представляя это, ее фантазии зашли намного вперед. Конечно, у него будет его собственная квартира. Они с Лизи будут часто его навещать, а может, даже иногда будут помогать убирать ее. У Бретт засосало под ложечкой. У нее возникло чувство, словно она летит вниз на американских горках.

— Еще не знаю. Я получил приглашение и в Калифорнию, поэтому надо все продумать.

Вместе с другими фотографиями ее друзей и ее детской у Бретт до сих пор стоял на туалетном столике его снимок, который она сделала два года назад в Кокс Коуве летом. Дэвид не относился к ней как к ребенку, и, когда они с Лизи мечтали о свиданиях, прогулках или о своем первом поцелуе, она всегда представляла Дэвида. Этим она не делилась даже со своей лучшей подругой.

— Не волнуйся, Бретт, — сказала опять Лизи. — Все будет хорошо. До завтра.

Не отрывая глаз от двери, Бретт ждала в уютном небольшом кафе-мороженое отеля «Сент-Морис» в Сентрал-парке. Она разглядывала карнавал чучел львов, кроликов, медведей и других безделиц, установленных на окнах, теребя пальцами ювелирный зверинец на запястье. До сегодняшнего дня она никогда не надевала подарки деда.

— Думаешь, он придет? — волнуясь, спросила Бретт.

— Дорогая, он будет здесь, — старалась успокоить племянницу Лилиан. — Ты не должна так волноваться.

— Да, но ты тоже волнуешься. Все утро ты курила одну сигарету за другой.

Лилиан отняла свою руку от сигаретницы и успокаивающе погладила Бретт.

— Все будет хорошо, Бретт. Вот увидишь. Свен проскользнул через запасной выход отеля. Он появился совсем незаметно, без предупреждения.

— Здравствуй, Лилиан. — Его глаза устремились на Бретт. — Господи, она похожа на Ингрид как две капли воды!

Он не был готов, что его единственная внучка и его жена, которую он так любил и потерял в тот день, когда она родила ему единственного ребенка, так похожи.

Бретт, борясь с мрачным предчувствием и нервозностью, поднялась и осторожно посмотрела на него. Свен выглядел самым высоким и самым широким, кого она когда-либо видела. Он стоял как гора, светло-пепельные волосы были словно слегка припорошены снегом. Его присутствие, подавляющее, магнетическое, вызывало трепет и благоговейный страх, будто она подошла очень близко к перилам высокого балкона.

— Да, Свен, — согласилась Лилиан. С некоторой томностью она обратилась к своей внучатой племяннице.

— Бретт, это твой дедушка.

— Здравствуйте, сэр.

Бретт посмотрела ему прямо в глаза, светло-голубые и поразительно прозрачные. Его взгляд был холодным и пронизывающим. Бретт показалось, что он видит все и, как объектив ее фотоаппарата, схватывает все, что появляется в данный момент.

Она захотела дотронуться до него, чтобы удостовериться, что он реальный, и так и не смогла заставить себя обнять и поцеловать его. Она протянула ему руку, и он медленно слегка сжал ее в своей: удивила холодность его ладони.

Свен кивнул в ответ, сел, продолжая разговор с Лилиан.

— Те фотографии, что ты мне прислала, только намекали на сходство.

Его голос, баритон, был без следа шведского акцента, который ожидала услышать Бретт, и казался ей эхом, раздающимся издалека. Его темно-коричневый костюм-тройка подчеркивал его громоздкость посреди красивого легкомыслия кафе. Золотые часы на цепочке были его единственным украшением.

Галстук в тон костюму был аккуратно завязан под крахмальным воротником рубашки. Бретт не могла знать, что вот уже сорок лет он одевался так каждый день. Только иногда его шляпа и костюм были черного цвета.

Бретт решила удостовериться:

— Я на самом деле похожа на свою бабушку?

Голосом, казавшимся почти сонным, Свен задумчиво сказал:

— Да, ты очень красивая девочка — как моя Ингрид. У тебя ее лицо, ее прекрасные волосы… — Он задумался, вспоминая, как он любил длинные, темные, волнистые волосы Ингрид. — У тебя даже ее глаза. Никогда не думал, что когда-нибудь снова увижу ее лицо.

Голос Свена выдал больше эмоций, чем он ожидал. Он вспомнил, как ярко вспыхивали искорки в зеленых глазах Ингрид. Теперь также блестели глаза ее внучки. Бретт и Свен улыбнулись друг другу, и впервые она почувствовала намек на теплоту в его ледяных голубых глазах.

Слово «красивая» отзывалось в Бретт. Барбара всегда заставляла ее чувствовать себя крупной, неуклюжей, безнадежно отталкивающей. И Бретт не помышляла о своем изяществе, красоте. Но у ее дедушки нет причин обманывать ее: он просто увидел, что она красивая.

И теперь она знала, что похожа на свою бабушку. Бретт всегда считала себя подкидышем в семье голубоглазых блондинов. Она думала, что похожа на своего отца, кто бы он ни был. Она ненавидела мысль о сходстве с кем-либо, у кого не хватало мужества быть рядом с ней, но теперь она освободилась от этой ненависти.

— И у нее тоже были темные волосы? Она тоже была шведкой? — спросила Бретт.

— Да. История гласит, что темноволосые шведы вышли из рода Бернадота, одного из маршалов Наполеона в 1810 году, которого звали крон-принц Карл Джон.

— А у вас есть фотография ее, то есть моей бабушки? — с тревогой спросила Бретт.

— Да. Нарисованный портрет. Я вышлю тебе его, как только вернусь в Росин. — Свен нежно похлопал ее по щеке и, заметив браслет, продолжил:

— Я вижу ты носишь свой браслет. Может, в свой день рождения ты хотела бы получить нечто другое?

Бретт на минуту растерялась.

— Вы строите поезда, не могли бы вы… дедушка… — Это обращение прозвучало странным для них обоих.

— Да, Бретт, и среди всего прочего я также делаю самолеты.

— Я бы хотела поезд. И двигатель с трубой и смешной рогулькой спереди.

Лицо Бретт засветилось восторженностью и счастьем.

Свен, довольный, рассмеялся.

— Это называется поезд со скороотбрасывателем. Мы давно уже не выпускаем поезда с таким приспособлением, но, если хочешь, я готов заказать.

Лилиан заказала торт-мороженое домашнего приготовления.

— А я хотел бы того же, что и молодая леди, — галантно сказал Свен.

Бретт думала заказать землянику по-романовски, но передумала.

— Ванилиновое мороженое, пожалуйста, — решив, что это больше понравится ее деду.

— Бретт, не думаю, что когда-либо говорила тебе, что в свое время твой дедушка был неплохим боксером-любителем. «Швед-Ларсен» — так его называли. — И Лилиан улыбнулась брату: за все последние годы она не видела его таким.

— Честно, боксером?

— И одним из самых выносливых, хочу добавить. — Свен сжал кулаки и помахал ими в воздухе. — Я сажал их правой и кончал слева апперкотом, — сказал он, продолжая показывать свою технику.

Бретт смеялась над дедом. Лизи была права — дедушки добрые. Когда он разжал свои кулаки и положил руки на стол, Бретт замерла. Она с ужасом увидела, что указательный и средний пальцы его левой руки были не длиннее мизинца. Это шокировало и в то же время отталкивало, но она уставилась на его руки и с непосредственностью двенадцатилетней спросила:

— Это случилось в боксе?

Мгновенно выражение лица Свена изменилось. Он убрал руки со стола и холодно ответил:

— Нет.

Ледяная тишина спустилась над их столиком. Появился официант, неся поднос с заказами. Бретт взглянула на деда в надежде увидеть какие-нибудь признаки, что он доволен ее выбором десерта, но его голубые глаза казались непроницаемыми и ничего не выражающими. Обращаясь к сестре, он сказал деловым тоном:

— Лилиан, так как юридически ты являешься опекуном ребенка, мой доверенный свяжется с тобой, чтобы обсудить некоторые детали счета, который я открыл на ее имя. Мне уже пора.

Он еще раз посмотрел на Бретт и Лилиан и пошел к выходу. Двое мужчин в темных костюмах, которых не заметили ни Бретт, ни Лилиан, замкнули за ним шествие.

Лицо Бретт омрачилось. Ее отец, потом Брайан Норт и Захари ушли. Теперь она отвратила от себя и деда.

— Я не хотела его огорчить.

Бретт боролась с собой, сдерживая слезы.

— Ерунда, дитя мое. Ты не сделала ничего предосудительного. Это исключительно его характер, — сказала Лилиан, пытаясь скрыть и свое огорчение.

— Нет, я расстроила его. Все было так хорошо, пока я не спросила его о пальцах, — настаивала Бретт.

— Я видела Свена в перчатках. Думаю, это произошло лет одиннадцать или двенадцать назад.

Когда я его как-то спросила об этом, была та же реакция. Твой дедушка очень сложный человек. За все годы я так и не распознала его, — с грустью сказала Лилиан.

В следующую среду Бретт получила посылку. Она раскрыла ее в своей комнате и нашла две замечательные коробки.

В первой был изысканно обрамленный в пастельных тонах портрет Ингрид, ее бабушки, с датой — 12 апреля 1936 года — в правом верхнем углу. Волосы Ингрид были зачесаны наверх, белое кружевное платье открывало плечи, а вокруг шеи на белой ленте была камея.

Во второй коробке, обшитой коттоном, Бретт нашла камею с надписью: «Моей любимой. Свен».

Бретт подошла к зеркалу и надела камею на шею. Одной рукой она подняла свои темные волосы, другой держала картину. «Может, в самом деле я похожа на бабушку?» — подумала она.

Еще в коробке Бретт нашла записку на бланке фирмы «Ларсен Энтерпрайсиз». Она прочитала: «Как обещал, Свен Ларсен».